Колодец Ангелов [СИ]

Глава 7

В доме резко пахло ландышами, пахло с порога, так что Кир с трудом подавил в себе атавистичное желание, отчихавшись, вытереть нос рукавом.

— Юлечка-а! Твой суслик пришел! — проорал он на всю Ивановскую и стиснул губы, чтобы не ржать. — А что это у нас так приятно пахнет?! Твои любимые духи?!

«Лучше бы картошки пожарила».

Юлечка себя ждать не заставила. Протанцевала в прихожую, вытирая полотенечком тонкие пальчики, вся такая стройненькая, на воздусях, не то русалка, не то феечка с распущенными по плечам крашенными рыжими волосами. Вот так взять на ладошку и любоваться, как Наполеон — храмом святой Аннушки.

Юлечка цепко ухватила Кира за ветровку на груди и приникла, извиваясь, всем телом требуя контрольного поцелуя, выдавая между вздохами меццо-сопрано:

— Ты не суслик, ты медведь! Ты — ляпёрд!

— Ля… кто-о?

Кирилл не выдержал и затрясся от смеха, зажимая кулаками рот.

— Ой, Кирик, что с тобой? — Юлечка запрыгала, обмахивая Марцелева полотенцем. — Ты простудился? Тебе плохо?

— Аллергия… на цветы, — прохрипел он, отворачиваясь и радуясь, что в прихожей полутемно и наивная Юлечка просто не врубится, что он ржет самым наглым образом.

— А это не цветы. Это я туалетную бумагу купила с ароматом ландышей! — расцвела она. — Двадцать четыре рулона и совсем дешево!

Кир закивал, плотоядно воображая, как скормит уничтожителю бумаг все эти рулоны. Или нет, сожжет в камине, сверху поставив огромный цветной Юлечкин портрет. Нарочно распечатает, как в старину. Ни бумаги, ни картриджа на такое не жалко.

А впрочем, Юлечка была вполне невинным цветком. Иногда даже полезным. Нельзя же в его возрасте обходиться без любовницы. Воздержание вредит здоровью. А еще Юлечка любила мыть посуду. И с пылесосом вполне себе управлялась. Со всех сторон полезный человечек.

Не то чтобы сыскарь не мог позволить себе полностью автоматизированный дом. Вполне мог и даже позволил. Но иногда так приятно, когда навстречу тебе спешит не только кошка.

— Кстати, а Херчик где?

Вообще-то официально кота звали Херувим Маврикий и еще пятнадцать имен из официальной родословной, которые Кирилл и не пробовал запомнить. В благостном настроении называя кота Мин Херц, а в плохом — когда полосатый красавец устраивал очередную бяку — просто Хером. Так вот, обычно эта десятикилограммовая тушка узнавала о приходе хозяина неисповедимым кошачьим инстинктом и бомбой летела в прихожую, норовя почесаться об колени и уронить на коврик. Был, правда, один случай, когда Херувим устроил засаду под обувной полкой и там застрял.

Марцелев наклонился, подозрительно выглядывая под полкой круглые, желтые кошачьи глаза. Юлечка икнула.

— Он… арестован!

— В смысле?

— Он…

И девушка пала сыскарю на грудь, изливая животрепещущую историю, как кот пробрался на спаренный балкон соседки и там слопал целую кастрюлю японских пельменей-гёдзе, был застукан на двух последних и заперт в этой самой кастрюле, потому что задрых и не был способен оказать сопротивление.

— Она его камнем придавила, которым малосольные огурцы… — икала Юлечка, орошая слезами рубаху Марцелева. — То есть, крышку…

— Понял! — Кирилл выскочил на балкон, прикрытый силовым полем и похожий на оранжерею с цикламенами, орхидеями, разноцветной гортензией и плющом. Среди уютных кущ стояли желтый пластиковый столик и два кресла. Здесь Кир с Юлечкой пили послеобеденный кофе — когда, разумеется, Марцелев попадал к обеду. От соседской половины балкон отделяла легкая решетка из пластиковых продольных реечек, прикрепленных к шнурам. Кир шагнул к ней, раздвинул плющ, растянул эти реечки и заглянул на соседский балкон. Тот на райские кущи походил меньше всего, зато на нем имелись полки и тумбочки с вареньями и соленьями, таз, облезлый табурет и свернутая надувная лодка. Рядом с этой лодкой стоял котел полуметровой вышины, крышку которого венчал гранитный голыш. Похоже, это и была тюрьма для кота.

Сыскарь полез за мобильником, чтобы снять силовое поле. Придется растениям немного позакаляться.

— Ты туда полезешь? — испуганно пискнула Юлечка.

— А есть варианты?

— Но… тут высоко… И…

Девушка панически боялась соседки. Та имела виды на Кирилла, и наличие соперницы приводило ее в амок.

Стоило Марцелеву вселиться в квартиру, как соседка стала проявлять к нему повышенное внимание, то появляясь неглиже на балконе, то одаривая яблоками и огурцами, которые таскала с дачи кошелками. Звали соседку, кстати, Мачка Татьяна Рашидовна. «Мачка» по-чешски «кошка», и Кирилл шутил, что всю жизнь его окружают коты.

Подношения сыскарь брал какое-то время, но в трепетные отношения со знойной женщиной вступать не торопился. Не привлекали его девяносто кило живого и весьма развесистого веса, блеклые патлы и обрюзгшее лицо.

То, что Танечка дура, Кир догадывался с самого начала. Но что она дура деятельная и стервозная, готовая отравить жизнь любому несогласному с ней человеку, понял не сразу. А когда понял — перестал пускать Кошенцию на порог. А уж с появлением Юлечки отношения обострились донельзя. И если бы соседка еще и подала Киру яблоко, в том было бы стрихнина килограмма два.

— Я быстро. Туда и обратно! — похлопал девушку по предплечью Кирилл.

— Не смейте сюда влезать! — соседка объявилась на балконе, пальцем подтыкая круглые очки в роговой оправе. Волосенки растрепал весенний ветер, лицо полыхало то ли от возмущения, то ли от первого загара. — Я буду жаловаться в полицию!

— Я сам полиция, — громыхнул Марцелев. — Между прочим, элита!

Соседка выразительно фыркнула:

— Элита! Вы банальный охотник за полтергейстами!

— Та-ак, — набычился Кирилл. — Давайте договоримся. У моего Херувима родословная длинней, чем у английской королевы. Падаванский полосатый из облака Оорта, уникальный экземпляр. У него нервы.

— У кота нервы, а у меня нет?! — завопила толстуха. — Он сожрал уникальные японские пельмени. Можно сказать, испортил мою личную жизнь!

— Я могу оплатить вам обед! Только без меня.

— И прекрасно! — Татьяна движением идущей на эшафот Маши Стюарт вскинула голову. — Не желаю иметь дело с человеком, у кого такая… такая… сожительница!

— Какая? — ощущая могучую поддержку, подпрыгнула за спиной сыскаря Юлечка.

— Пошлая девица! Она осмелилась посоветовать мне диетолога и визажиста! И… И…

Разговор на повышенных тонах разбудил кота. Тот услышал голос обожаемого хозяина и вскинулся в кастрюле, крышка отскочила, камень полетел Татьяне на ногу. А кот рванулся между планками к Марцелеву. И застрял. Соседка, увернувшись от камня, попыталась схватить животное. Херувимчик оттолкнулся задними лапами от ее могучей груди, оставив на ней восемь глубоких царапин, и пал в объятия Кирилла.

— Йодом надо смазать! И зеленкой! — стала подавать советы добросердечная Юлечка.

— Б..! — отозвалась соседка, позабыв о маске интеллигентности, и позорно покинула балкон. Должно быть, пошла лепить пластыри на грудь и лелеять планы мести.

— Мин Херц, — заметил Марцелев строго, взвешивая котище на руках. — Вы непристойно обожрамшись. И Юля сейчас сделает вам клизму с травами.

— Мр-р-ррррр, — провозгласил кот.

Обед прошел в мирной дружественной обстановке. Когда Кир с Юлечкой уже приступали с чайными ложечками к десерту «Женское счастье» — банан среди пары кивин, обильно сбрызнутый взбитыми сливками, — браслет на руке Марцелева взорвался ревом боевой трубы. Юлечка подпрыгнула и уронила ложечку на колени.

Сыскарь принял вызов, и над плоским экраном всплыла голографическая мордаха подчиненного Вити Комарова, вплоть до бритой макушки сияющая неземным светом.

— Они были, шеф! Я помурыжил их для порядку, а потом пустил.

— Надеюсь, Арсена не пострадала?

— Обижаете, шеф! Этот Калистратов с ней, как с писаной торбой, носится. И доктор Крутиков… И что они в ней нашли?

— Виктор, ближе к телу!

Подчиненный осклабился, все так же сияя.

— Вам запись на служебный или на домашний слать?

— И туда, и туда, — протянул Марцелев, глядя, как Херчик подлизывает сливки с пола. — А хлеба можно совсем не давать.

— Какого хлеба?

— Ты, Витя, не суетись. Было что-то действительно важное?

— Было, шеф, было! — крупный рот Виктора расплылся чуть ли не до ушей. — И Арсена, и Калистратов упомянули некоего Лобова, они оба его знают и твердят, что он ранен.

Кир дернул ногой, отпугивая кота.

— Та-ак… Тебя сменили уже? Проверь, не проходил ли по нашим сводкам этот некто Лобов, морги, больницы, смежников подключи… И Прынцем плотненько займись: биография, настроения, связи…

— Порочащие?

— Любые, Витя, любые. Сдается мне, этот овощ из тех, о ком народ сказал: в тихом омуте черти водятся. Чуяла моя печенка, что не все так просто с Калистратовым.

— И моя, шеф! Может, они бы и больше сказали, только их Крутиков выпер.

— Холера!

Кир так дернул рукой с браслетом, что изображение поплыло.

— Но я им сказал, когда мое дежурство, они снова будут.

— Молоток. Кстати, как там девушка?

— Знатная! Вы бы видели ее ножки, шеф! А все остальное! — словно блин, маслился Витя.

— То есть, из «гроба» ее уже выпустили?

— Из гроба, шеф? — Комаров перестал сиять.

— Ну, из реанимационной ванны.

— А, вы об Арсене.

Марцелев хмыкнул себе под нос.

— Ты там Леденцовой особо не увлекайся, она у нас проходит по делу. Или даже двум.

— Ясно, шеф! Арсену из ванны выпустили. Крутиков сказал, как только она окрепнет физически, ее переведут этажом ниже, к душелюбам и душеведам.

Витя понизил голос.

— По мне, он и сам не вполне нормален.

— Гениям можно. Что еще говорило наше светило?

Комаров хмыкнул.

— Говорил об амнезии и смещенной памяти.

— Может, замещенной?

— Ага. Это когда от аварии или сильного стресса настоящие воспоминания замещаются ложными. И что душевные раны лечатся долго.

— Ого!

— А как она все же попала в тот холл, шеф? — полюбопытствовал Комаров.

— А неизвестно. Эксперты на все сто убеждены, что Арсена там просто возникла. Потому дело и подкинули нам.

— Инквизитор звучит гордо!

— Комаров, разговорчики в строю!

Витя хмыкнул и отключился. Но спокойно доесть десерт и выгулять Херувима Марцелеву не дали. Мелодичным звонком возвестила о себе Майечка Гедройц, секретарша торговой сети «Леди Годзилла». Именно из их бутика таинственным образом пропал стильный сиреневый плащик: не исключено, тот самый, который Кирилл видел вчера на вешалке девицы Леденцовой.

Марцелев вздохнул и указательным пальцем надавил «принять». Директриса «Годзиллы» госпожа Лермонт была дамой упорной, даже упертой, и лучше уж ответить секретарше, чем рисковать нарваться на нее саму. Запасы иронии у Кира неиссякаемые, но иногда так хочется тишины и покоя… А после соседки поцапаться еще и с клиенткой будет уже чересчур.

Он оглянулся. Херувимчик благостно дрых, а Юлечка до сих пор пребывала в ванной.

Голографическое изображение секретарши сыщику улыбнулось, Майечка, несмотря на отсутствие результата в розыске плаща, Киру благоволила. И затараторила так, что он едва разбирал слова:

— У нас опять покража. То есть, пропажа. Гликерия Патриковна рвет и мечет. Ой, — Майя хихикнула, — по-моему, у нее на неровной почве климакс разыгрался.

— Что естественно — то не климакс, — заметил Кир веско. — Сейчас буду.

И отсоединился от хихикающей в ладошку секретарши.

Начиная поиски таинственным образом пропавшего из «Леди Годзиллы» сиреневого плащика, поинтересовался Кир странным названием бутика. И его немедленно и охотно посвятили в азы «черного» пиара и «партизанского» маркетинга. Достаточно допустить ошибку в названии, и тут же сбегутся ревнители русского языка исправлять и указывать, а заодно и ознакомятся с ассортиментом. И прикупят чего — нибудь. А уж сочетание несочетаемых вещей привлекает, как… варенье пчел. Тем более, когда из чудовища консультанты и дизайнеры обещают сделать леди. И делают. Директрису сети бутиков взять, например… Натуральная «Годзилла» под два метра ростом, с фигурой борца сумо, железной рукой правящая подданными… И при этом безупречный вкус и знание дела. Род свой Гликерия Патриковна вела от Томаса Лермонта из Элькердуна, чем страшно гордилась и охотно всем рассказывала. В очень прозрачных намеках на благородных предков проскальзывали также святой Патрик и поэт Лермонтов, успевший побезобразничать на Кавказе…

В свой первый визит сыскарь, утонув в мягком кожаном кресле, снизу вверх созерцал монументальную бабищу в пиджаке и юбке из шотландки. На лацкане поблескивал изумрудный клевер о четырех лепестках. Блузка была безупречно белой. А выю отягощали бусы из жадеита и яшмы. На особе чуть посубтильнее они смотрелись бы, как булыжники, а тут — в самый раз.

Директриса истолковала взгляд Марцелева превратно.

— Вы извращенец, молодой человек?

Он растянул губы в холодной усмешке:

— Я — инквизитор!

Так они оценили друг друга и, можно сказать, подружились. Но сиреневый плащик продолжал висеть на совести Кирилла несмываемым пятном.

У «Леди Годзиллы» была целая сеть салонов и бутиков по Нижнему, а офис располагался в старинном купеческом особняке, отделенном от универмага березовой рощицей. Особняк был солидный, о двух этажах: цоколь из бутового камня и бревенчатая настройка из лиственницы — практически вечная. На таких лиственничных сваях построена Венеция. Окна обрамляли резные наличники, высокое крыльцо вело к солидной двери с солидной же вывеской сбоку: золотые буквы на темно-зеленом поле. Миновав холл и коридор, отделанные под старину, Кир поднялся по лестнице с резными перилами и вошел в приемную.

Секретарша Майечка с улыбкой приняла поцелуй в щечку, веточку фрезии и контрольную шоколадку и с намеком зыркнула на двери.

Кир шутливо перекрестился:

— Не поминайте лихом. Я пошел.

Директриса прохаживалась по просторному кабинету, как львица по клетке, только что хвостом себя по бокам не хлестала. Она бросила Марцелеву суровое «Здрасьте», позволила поцеловать руку и уселась за стол размером со стадион, указав Кириллу на хлипкое офисное креслице. Кир немедленно крутанулся в нем, вытянув вдоль стола длинные ноги.

— Вы, конечно, понимаете, что мы живем не при коммунизме, — начала директор «Годзиллы». Сыскарь кивнул. Директриса согласно склонила к полированной поверхности стола башню прически, и Кир все гадал, как долго эта башня уцелеет при подобных телотрясениях. Хотя… если взять побольше шпилек и лака для волос…

— Вот и хорошо. Тогда вы, конечно, понимаете, что наши работники вложили в комплект бездну творчества и труда и хотят достойной награды за свой труд.

Сыскарь снова кивнул. И потер ладонью рот и подбородок, чтобы скрыть так и лезущую усмешку.

— Если вы устали, — ледяным тоном заметила собеседница, неверно истолковывая жест, — то можем отложить наш разговор до завтра.

Марцелев скрещенными пальцами обхватил колено:

— Нет, что вы, продолжайте…

— Итак, достойной награды за свой труд. И морального удовлетворения. Как раз сейчас в городе находится с гастролями певец Дориан… э… — дама полистала календарь на столе и продолжила с придыханием, — Кристиан Грэй.

Кир задумался, не сводя с директрисы глаз: если этот артист так тебе нравится, что ж ты имя-то его запомнить не можешь?

— И на собрании нашего творческого трудового коллектива было решено назвать комплект белья в его честь и приурочить первые продажи к премьере. И что?

Марцелев выжидательно подался вперед: и что?

— Буквально накануне наша гордость исчезает! Она даже не была выставлена в торговый зал!

— Тогда кто-то из своих.

— Да как вы можете! — запунцовела дама. — Это исключено! Мы собирались, мы уже и коробку, и ленты… в тон.

— Место преступления я могу осмотреть?

Директрису словно остановили на скаку. Она долго, одышливо тянула в себя воздух, а потом нажала кнопку селектора:

— Майя, кофе.

— Иду, Гликерия Патриковна.

Секретарша процокала каблучками, направляя перед собой летучий поднос с сервизом. Кофе латте, тростниковый сахар, бело-розовый зефир, цветные мармеладки; упитанные мишки из шоколада… Подмигнула сыскарю.

— Пейте, — указала на поднос директриса. — Майя, вызовите Эмму Даниловну. Пусть покажет господину Марцелеву склад.

Воображение мигом нарисовало Кириллу сутулую особь в затрапезном халате и шлепках, с серым хвостиком стянутых резинкой волос, мышью, бледной молью скользящую по мрачным складским проходам. И ошиблось. Эмма Даниловна оказалась яркой, резкой красавицей с восточными чертами смуглого лица и копной вьющихся, густых смоляных волос. Подчеркнутые алой помадой полные губы, жгучие карие глаза с ресницами врастопырку, алый лак на ногтях ухоженных пальцев; черное платьице под Коко Шанель и умопомрачительный бюст. Сыскарь сглотнул и подумал, что эта дама ассоциируется у него с женой Сальвадора Дали. Так и хотелось засветить на большом рекламном дисплее над столом: «Гала — праздник каждый день!»

Да и склад ничуть не походил на продукт воображения. Светлый, маленький, исключительно чистый, с умиротворяющим жужжанием грузовых роботов и лифтов, урчанием кондиционеров и холодильника. Ряды полок до потолка; пирамиды коробок и ящиков; блеск упаковок, то приглушенные, то яркие тона. Диссонансом этому были похоронные лица сидящих за накрытым столом людей и музыка: рокот ударников и завывающий тенор не в лад, исходящий из уст дергающегося в конвульсиях на экране певца. Изображение было несколько растянуто, но через пару секунд до Марцелева дошло, что это все-таки мужчина.

— Последний хит из альбома «Моя любовь крылата», — печально пояснил субтильный юноша с волосами, отброшенными за худую спину и свисающими ниже сиденья табурета. Половина волос была черной, вторая — соломенной.

— Это Максик, наш дизайнер, — представила Эмма, бурно дыша Кириллу в плечо. Максик кивнул, тряхнув гривой. — Это он разработал стиль белья «брокколи».

— Угу. Переплетенные ленты и кружева на тканевой основе с вкраплением люминофорных нитей…

— Раньше из-за состава ткани оно могло быть только белым, — поведала Эмма с придыханием. — Но благодаря нашему Максику обрело цвет. Он не только дизайнер, он текстильный гений.

— Максик гений. А вы следователь? — пухлая светлокожая блондинка одарила сыскаря недоверчивым взглядом из — под челки. Волосы у нее были такие же густые и длинные, как у дизайнера, только ярко-рыжие, «венецианские». Да и фигурка, плотно обтянутая полосатым джемпером, тянула на каноны рубенсовских богинь.

— Я инквизитор, Марцелев Кирилл Юрьевич, — он пожал протянутую боком ладонь.

— Лозовая Марфа Тимофеевна.

— Наша белошвейка.

— Программист швейного оборудования, — уточнила пухлая.

— Но «Кристиана Грэя» она шила, как в старину, ручная работа.

Марфа сдавленно икнула и прикрылась ладошкой.

Эмма вытянула для Марцелева из-под стола свободный табурет. Стол, как уже заметил сыскарь, был накрыт к чаепитию с поистине купеческим размахом. Круглый самовар с начищенными медными боками, тонкостенная гжельская посуда, покрытый изобильными кремовыми розами початый торт. Кир не удержался, уцепил розу мизинцем и отправил в рот. Вытер пальцы салфеткой с мережкой.

— Что празднуем?

— Творческий успех отмеча… ли, — Марфа опять икнула.

— Мы хотели соответствовать гению, — уставившись в недопитую чашку, буркнул Макс.

— Кристиан Грэй в нашем городе! — подхватила Эмма Даниловна. — Это событие поистине вселенского масштаба.

— Билеты за месяц до концерта были раскуплены.

— Понимаете, — Лозовая прижала ладони к пухлой груди. — Он был в творческом кризисе. Он скитался по галактике от планеты к планете, как…

— Идиот, — пробормотал Кирилл, краем глаза следя за кривляющимся мужиком на экране и подозревая, что это и есть тот самый Грэй.

— Да, метеор.

— Его девушка бросила, — Максик запустил длинные пальцы в контрастные волосы. — Он переживал. Для мира искусства его уход со сцены был бы невосполнимой потерей. И когда он вернулся… мы посовещались… мы захотели…

— Белье мужское или женское? — спросил Марцелев деловито.

— Женское, — Марфа намотала прядь на палец. — Когда найдется та, что исцелит разбитое сердце, он смог бы…

И захлюпала, роняя слезы в чай.

— Тише, гражданочка, — похлопал ее по предплечью Кирилл. — Откуда оно пропало?

— Вон оттуда, — Эмма указала на полуоткрытую коробку на столе у стены. Под коробкой, шурша от сквозняка, трепыхались и поблескивали груды упаковочной бумаги; свисали кружевные капроновые ленты. Бледно-сиреневые. Определенно знакомый цвет. — Мы хотели взглянуть еще раз. Насладиться. А… а там…

— Во сколько это случилось?

— В четыре!

— В начале пятого, — не сошлись в показаниях Максик с Лозовой.

— Отмотайте по записи, — подала дельный совет кареглазая Эмма. — Крыся тогда как раз вот эту пел:

Марцелев постарался не загоготать. Нельзя настраивать против себя свидетелей. «Крыся!» Ну, надо же! И почему мужик поет от женского лица?

— В шестнадцать двадцать две, — объявил дизайнер торжественно.

— Коробку кто-нибудь трогал?

— Я, — покаялась Марфа.

— Мы все, — уточнила Эмма. — Мы ее трясли. И под стол заглядывали. Там только целлофан остался.

— На коробке имелись повреждения? Механические, термические?

Все трое дружно покачали головами. Марцелев подошел к столу и, не притрагиваясь, осмотрел коробку с блестящим внутри целлофаном, груду подарочной бумаги и сиреневые ленты.

— Я пришлю экспертную группу. Вам придется пройти личный досмотр, сдать отпечатки пальцев и ДНК. Записи камер наблюдения тоже скопируем.

— Вы полагаете, что мы… мы… — побагровела Марфа.

Сыскарь сцепил пальцы:

— Я прошу вас об этом одолжении. Для пользы дела. Когда комплект был положен в коробку?

— В три мы показали его Патрикеевне… Ой…

Кир усмехнулся и сделал вид, что оговорки не заметил.

— Она дала «добро», и мы спустились на склад. Уложили его в коробку, но решили ее не закрывать.

— Пока не отметим, — Максик судорожно вздохнул. — А в 16.22 его уже не было.