Колдовские стёкла. Дочь Чёрного короля

Легенда об Илмас. Чёрное стекло

Честно говоря, меня удивляло, как новые одноклассницы так быстро и так легко приняли меня в свою компанию. По опыту прошлых школ и бытия «новенькой» я ожидала, что меня будут, как минимум, сторониться, по крайней мере, в первое время. Но — ничего подобного! Я попала в отличную компанию, разве что старшие, старшие… общение с ними окупало всё везение с лихвой. То дёрнут за платье (что за детство!), то запустят заклятьем-шпилькой — аж вздрогнешь от крошечного укола. Не больно, конечно, но неприятно, согласитесь! И мне предстоит учиться вместе с ними…

Одним словом, накануне «перехода» к старшим, я отправлялась в Солярис с особым чувством: во-первых, это был мой последний день в классе младших ведьм, а во-вторых — если верить Надее, Инна должна согласиться на уговоры и рассказать легенду об Илмас, каким-то образом связанную с тёмным прошлым Муравейника.

Мы слегка запоздали — когда Надея, а следом за ней я влетели в секретную комнату (хотя вообще-то какая же она секретная, если туда смог войти Ингвар; и как он пробрался, интересно?!), там уже вовсю хозяйничали Сашка и компания: раскладывали кексы в резных, похожих на кувшинки салфетках, расставляли разномастные чашки, развешивали стеклянные фонари — в форме перевёрнутых желудей, внутри которых переливались листья, мелкие веточки, травинки и маленькие драгоценные камушки.

— В честь чего такая нарядность?

— Первонедельник осени, — улыбнулась Анна, выкладывая на салфетки прозрачные цветные монпансье. Какой-то праздник? Традиция? Памятная дата? Когда я же разберусь во всех нюансах этого удивительно мира?..

— Есть такой обычай — праздновать завершение первой осенней недели. С сегодняшней полуночи месяц поворачивает на лёд, и этот вечер — последний тёплый остров до самой весны, — без труда угадав мои мысли, объяснила Надея. — Прости, что не сказала. Я всё забываю, что ты некоторых вещей пока не знаешь…

— А как так вы все знаете об этом? Вы же не больше пары месяцев в Муравейнике! Как так?

— Мы все — из волшебных миров. Там, где колдовство в порядке вещей. Так что нечему удивляться…

Сашка, как всегда, демонстрировала дружелюбную прямоту. Я усмехнулась. Интересно, все солнечные ведьмы — такие же добродушные и прямолинейные? Совсем как солнечные лучи летним вечером.

— А в чём суть праздника?

— Это не совсем праздник. В этот день раньше собирали память о лете — ну, памятные вещицы, тёплые воспоминания, всё такое, — и зачаровывали на хранение. Клали в какую-нибудь большую банку…

— Ну ты сказала — банку! Клали в специальный широкий сосуд, который потом, долгими зимними ночами, обогревал и освещал жилища.

— Вот как…

— Нам, конечно, обогревать тут ничего не нужно, у нас и так тепло. Особенно когда рядом такая буйная солнечная ведьма, — Инна искоса взглянула на Сашу, но развивать тему не стала. — Но от осенней меланхолии такая вещь спасает очень хорошо.

— У кого, кстати, сосуд? — «Буйная солнечная ведьма» тряхнула кудрями и упёрла руки в боки: — Вообще-то травяные собирались его приготовить…

Анна, травяная-лунная ведьма, кивнула:

— Приготовили.

Щёлкнула пальцами — и на столике посреди Соляриса, медленно вращаясь, обрисовался высокий цилиндр, похожий на огромную золотистую, прозрачную свечу.

— Складывайте! — довольно велела Анна и первой стряхнула с тонкого запястья узкий тёмный браслет. Звеня листиками-подвесками, браслет упал внутрь цилиндра и тут же мягко засветился.

Следом за Анной к столу подошла Алина и опустила внутрь бумажного журавлика из пожелтевшего блокнотного листка в клетку. Затем свой вклад — крупную янтарную бусину — внесла Ира, черноволосая смешливая ведьмочка, с которой мне пока не довелось встретиться с глазу на глаз, но заливистый хохот которой, казалось, звучал во всех углах и башнях Муравейника. Следующей была Надея: виновато покосившись на меня, она положила в цилиндр клубок оранжевой шерсти размером с мандарин.

Дальше была моя очередь. О традиции заколдовывать склад летнего хлама я не знала и, соответственно, ничего особенного не припасла. Пришлось выходить из положения: я отстегнула от воротника брошку в виде ёжика с голубой шерстью, усыпанной бисерными желудями, ягодами-бусинками и цветами из мулине. Её мне подарила мама, но я не очень-то любила этого ежа — это был прощальный подарок незадолго до отъезда; тогда ведь я совершенно не представляла, куда еду… Ёж со всеми своими тёплыми лесными дарами отправился следом за клубком-мандарином, но не успел добраться до дна, как к горке мелочёвки присоединилась следующая вещица: колючая скорлупка от каштана, принадлежавшая Инне. За ней в цилиндр попали алый бархатный лоскуток, клепсидра песочных часов, пластмассовые клипсы (просто сбор бижутерии какой-то!), шнурки в дерзкую чёрно-рыжую полоску, медальон, украшенный крошечными бронзовыми завитками, календарь-переливашка, пачка мелков, выдранное из книги ляссе и карманный фонарик. Композицию увенчали широкие солнечные очки-бабочки.

Мда. В металлолом это не сдашь.

Сашка между тем вышла вперёд и принялась выделывать над «сосудом» пассы. Что ж, солнечная ведьма, солнечное колдовство против осенней хандры и зимнего холода — всё логично. Не хватает только хорового пения — и чтоб ещё все за руки взялись. Будет точь-в-точь секта.

Разумеется, не успела я об этом подумать, как девчонки дружно затянули что-то тревожное, звонкое и вяжущее — как хурма, бубен и осенний золотой дождь одновременно. Кто-то сжал мою правую ладонь, чуть погодя в левую скользнули прохладные тонкие пальцы Надеи… Я и не заметила, как начала раскачиваться в такт песне, вслед за остальными, и подпевала, не зная слов…

Цилиндр напитывался горячим золотом, мягкая желтизна становилась всё ярче, по гладкой грани побежали рыжие и сиреневые прожилки, похожие на ветвистые молнии. В Солярисе заметно потеплело, было почти жарко; я чувствовала, как по спине течёт пот. Пальцы Надеи стали горячими и влажными; мои, наверное, тоже.

Я всё ждала, когда же будет кульминация — какая-нибудь особенно звонкая трель, или вспышка, или даже взрыв, а может быть, превращение золотого цилиндра в феникса или жар-птицу… Но не было ничего подобного. Свет постепенно сошёл на нет, пение стихло, а сосуд, вибрируя, соскользнул со стола и плавно опустился в руке Саше. Она улыбнулась, утомлённо и радостно, и тихонько произнесла:

— Вот и всё. Получилось.

И чуть не уронила цилиндр, вмиг потяжелевший и превратившийся в густо-золотой слиток, похожий на крупный самородок.

— Точно получилось, — выдохнула Инна, и на этом ритуал был закончен. Что ж, посмотрим, на что сгодится этот сплав осенью и зимой…

После ягодного чая с мятным печеньем и черничными маффинами я шепнула Надее:

— У меня два вопроса. Первый: где вы взяли это супер-кексики? Второй: когда Инна будет рассказывать по Илмас?

— Кексики с кухни, Оле отлично удаётся кулинарное колдовство, была бы печь. А легенда… Ну, спроси её.

А я что? Я взяла и спросила.

— Инн! Помнишь, вчера… я ляпнула кое-что невпопад. Вы простите меня, я не знала… Но мне так любопытно — что за история у Муравейника? Надея сказала, ты читала в оригинале легенду об Илмас. Можешь, пожалуйста, рассказать?..

Инна поморщилась и с укором взглянула на Надею.

— Болтушка.

Надея пожала плечами:

— Она спросила — я ответила. В чём тут большой секрет?

— Нет секрета, но история грустная.

— Давай-давай. Самое то, чтобы завершить Первонедельник.

Кто-то пододвинул рассказчице пуфик, кто-то доилил чаю. Все расселись по диванам и гамакам; мы с Надеей устроились на пушистом пледе прямо на полу, Сашка плюхнулась на обширный, прогнувшийся под её весом пуф. Серебряный шар и фонарики-жёлуди, словно чувствуя наше настроение, притихли: свет сочился тусклый, сумеречный, с еловой искоркой — совсем как на лесной поляне…

— Всё началось в Стеклянных горах — школа стоит ровно на их месте. В пещерах под хребтами добывали леонит, и не было прекрасней и интересней камня. Дороги из пещер вели на запад и на восток, осень приходила с юга, а лето надвигалось с севера зелёными ураганами и синими звёздами на небосклоне…

Инна говорила напевно, негромко, глуховато. Вместо неё, худенькой сероволосой девчонки, возникла сказительница с надломленным голосом, с тысячью кос с вплетёнными в них колосьями, с глазами цвета летнего северного ветра. Заглядевшись, задумавшись, я пропустила вступление и пришла в себя, когда действие легенды уже стремительно разворачивалось на просторах мрачных Стеклянных рудников.

— Дочь смотрителя рудников росла мудрой и своенравной. Говорила тихо — творила звонко. Голову склоняла смиренно, а делала на свой лад. И вот однажды, желая дочери спокойной доли, желая обуздать её бесстрашие и прямоту, отец сосватал её за доброго жениха — купца, мастера, красавца. Но у дочери, Илмас, другой был на уме и на сердце. Отец был непреклонен, и в ночь перед свадьбой она ушла из дому. Послали погоню: лошадиные копыта били о землю так, что дрожали своды леонитовых рудников. Илмас, завидев вдалеке облака пыли, поняла, в чём дело. Заплакала — не успела добежать до любимого! — и обратилась цветком. Слёзы её, долетев до земли, стали золотыми монетами, бутон распустился серебряным шаром, а пыльцу унесло горячим ветром в Поля Тумана…

Я смотрела на сказительницу, а вокруг медленно вращалось время, поднимаясь серебристыми спиралями, вздымаясь конской гривой, донося тонкий запах мелких золотых цветов. Медленно поднимались густые полевые ветры, по правую руку звенела степь, грохотала погоня. По левую — вздымались стены Муравейника, росли башни, отстраивались залы. А посреди, там, где стояла я, — светил серебряный бутон и пульсировал ровным тёплым золотом прозрачный купол Соляриса.

— Так это она? — шёпотом спросила я, с трепетом глядя на светящийся шар. — Он живой? Это Илмас?..

— Да, — ответила Инна, и вмиг голос её потерял звон и глубину, цветные тени, пыль, цветы и степь развеялись, и вновь мы оказались в Солярисе сегодняшнем, а не том, каким он привиделся мне, каким был сотни лет назад…

— Погоди-ка… Ты хочешь сказать, что школа появилась из этого вот шара?..

— Это не я хочу сказать, это говорит легенда. А школа пошла от Соляриса, места, где вечное тепло и свет, где найдёт спасение ищущий.

— А метла? — тихо спросила я, опустив голову. — Метла? И её хозяйка?..

— Илмас была ведьмой, иначе как бы обратилась в цветок. Метла принадлежит ей — не пешком же она уходила от погони. Но пока светит шар — жива легенда, а пока жива память — жив и человек. Метла ждёт хозяйку.

Я не нашлась, что ответить. Секрет был открыт, любопытство удовлетворено — но ни успокоения, ни удовлетворения это открытие не принесло. Только новые мысли и новую тревогу. Ах, секреты-секретики. Что до секретиков старших… Что ж. Может быть, мне предстояло постигнуть и их — раз уж меня собирались учить вместе с ними. И начать я должна была уже завтра.

Поздно вечером, умывшись и наскоро перекусив, я распрощалась с Надеей и Сашей, кивнула остальным уже бывшим одноклассницам (даже не успела запомнить всех по именам!..) и побежала к кабинету госпожи Кодабры.

Ни один класс школы не был похож на другой, в каждом было нечто хаотично-волшебное — и только комната, где проходили уроки Кодабры, была безупречно убрана, аккуратна и геометрически точна. Она походила на лабораторию или исследовательский центр: блестящие серебряные поверхности, стеклянные стены и полы, цветы в широких кашпо в простенках меж окон, гигантские карты в золотистых рамах… А уж вид из окна!.. Наверняка над ним поработала сама преподавательница стеклянного колдовства.

Я не успела подробно изучить окрестности школы (да и когда бы?), но топографическим кретинизмом не страдала и точно помнила: с этой стороны должен быть лес и чуть поодаль — та самая тренировочная деревня, в которую старшие ходят колдовать уже не понарошку, а взаправду. Но вместо бурых осенних крон и дыма печных труб из окон Кодабры был виден город — да не просто город, а старинный сказочный городок. Он лежал за окном как на ладони: крупные камни мощёной мостовой, крендель-вывеска булочной, кирпичики домов, вычурные завитки перил… Мне показалось, что я слышу даже звуки и запахи по ту сторону стекла, как будто его не было вовсе: стук копыт, мягкий стрекот колёс, шум с рыночной площади, жестяной скрип флигеля, аромат булочек из пекарни, запах дёгтя и мокрой мостовой…

Всё волшебство разрушила, разумеется, Нора.

— Ки-и-ра… А вот и моя маленькая бывшая соседка, — протянул голос, который сложно было забыть.

Так случилось, что тех пор, как я случайно перепачкала Нору, мы с ней не сталкивались. И когда Кодабра сказала, что на занятия я буду ходить вместе со старшими, я вовсе не подумала о том, что среди них будет и Нора — совсем позабыла… Мда. Неприятное открытые. Но я решила, что там этой белобрысой мадемуазель ещё один шанс, и не стала откликаться на голос.

— Знаете, эта деточка едва не полезла на меня с кулаками, как только попала в школу. Решила, что я её разыгрываю. Что это всё шуточки — колдовство и всё прочее.

Кто-то засмеялся, но не особенно весело. Наверняка Нора уже рассказывала об этом своим подпевалам, и теперь заново разыгрывала представление, специально чтобы раздраконить меня. Вот бы сюда Пыхалку. Он бы им задал, наверное. Интересно, где мой дракон сейчас?.. Хотя какой он «мой» — гуляет по школе сам по себе…

А прима, меж тем, умолкать не собиралась:

— Эй, малявочка, ты оглохла? Или никто так и не снял моё заклятье?

— Руки у тебя ещё коротки, чтоб меня проклинать, — выпалила я, не успев прикусить язык. Если тут и были у кого короткие руки, так это, к сожалению, у меня. И пока в классе не появится Кодабра, сила, как грубая, так и колдовская, явно на стороне этой кучки…

— Ты что-то вякнула, малявочка? Говорят, ты уже успела подпалить барбарисовую поляну?

— А ты, видно, только платочек свой подпалить и можешь!

Увы, я не мастер сходу придумывать меткие фразы, особенно когда злюсь. Вот и сказала, что на язык пришло… Ох, не надо, не надо дразнить Нору, сама понимаю, но не молчать же!

— А как с первой тенью встретилась, — игнорируя мои слова, продолжала она, — так и сразу в кусты?

— Из кустов, — тихонько поправила я, примериваясь, куда, в случае чего, зарядить огоньком. Нора неторопливо поднялась из-за стола и расправила юбку. Двое девчонок встали следом за ней.

«Ну чего она на меня взъелась?» — с тоской подумала я.

Нора и припевалы приближались. Боюсь, если дело дойдёт до стычки, униженной и оскорблённой останется никак не она… Я попробовала свети всё на мирные рельсы.

— Чего тебе? — миролюбиво поигрывая огоньком в ладонях, поинтересовалась я.

— Малявочка умеет разговаривать, — рассмеялась Нора. — Таким, как ты, недоверчивым нескладёхам, лучше бы помолчать…

— Ты ей льстишь, Нора. Какая она нескладёха? Она толстуха, вот её ни одна метла и не слушается.

Ну, уж этого я стерпеть не могла. Пожалуй, тринадцать лет — тот возраст, когда относишься к своей внешности максимально болезненно.

Я швырнула огнём в Норину подругу.

Видела, как у той округлились глаза и рот раскрылся в визге. А потом между ней и сотворённым мной огоньком натянулась плотная тонкая плёнка, похожая на кусочек старой пластинки для граммофона, — у бабушки в шкафу хранилась целая стопка таких.

И эта пластинка поглотила огонь. Покачнулась в воздухе и медленно спланировала прямо в руки госпоже Кодабре.

— Ни дня без драки, — констатировала та. — А ведь даже пилоты сцепляются реже. Нора, приведи Алю в порядок. Кира, ещё раз без разрешения зажжёшь огонь в моём кабинете — получишь стаканчик забвения и билет до дома. Хватит петушиться. Пока ты ведьма, а не базарная торговка, которая творит колдовство на продажу.

Я почувствовала, как горят щёки. Тем не менее демонстративно прошла к первой парте и уселась с прямой спиной, словно аршин проглотила. Нора куда-то увела свою подругу, Алю, — может быть, к зеркалу: у той от страха волосы стали дыбом. Но ещё две девушки из её свиты остались в классе. При Кодабре они не могли пакостить в открытую, но до меня долетал гнусный шепоток.

— Расселась, как царица, а сама пигалица.

— Царица-пигалица.

— Мелочь пузатая.

— Ведьмочка-недомерочка.

— Ме…

В общем, я перестала обращать внимание.

Кабинет потихоньку наполнялся — входили Норины одноклассницы, и почти каждая считала своим долгом поглазеть на меня. Я, само собой, была тут же шёпотом представлена классу как «пигалица пузатая». Хотелось исчезнуть куда-нибудь далеко-далеко. Например, в свой класс, где были госпожа Ирина, мастер Клёён, всегда весёлая Надея, бодрая и уютная Сашка, остальные девчонки… Даже манерная Алина, которая была совершенно безобидна по сравнению с Норой… Которая, легка на помине, вместе с Алей вернулась в класс.

Я сидела, упрямо вперившись в стеклянную доску, сквозь которую просвечивала стена. Конечно, в старинный город за окнами смотреть интересней, но если я сейчас повернусь, они все увидят, что нос у меня покраснел, щёки пылают, а глаза алые, как у заплаканного кролика. Что же такое произошло? Почему они все ополчились против меня? За что?!

Наконец Кодабра подняла голову от стопки тетрадей (вот как будто ничего не слышала, не замечала!) и сказала, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Сегодня у нас гостья из младшего класса, Кира Ольха. Она будет присутствовать и на следующих уроках.

Потом она поглядела прямо на меня и холодно попросила:

— Кира, создай, пожалуйста, стекло. Что-нибудь простенькое.

Неужели и она на меня злится? Я уставилась на Кодабру. Из глаз текли обиженные, бессильные слёзы. Создать стекло? Она вообще о чём?.. Подчиняясь её взгляду, я вышла к стеклянной доске. И встала, чувствуя себя дура дурой. Она что, хочет выставить меня ещё большей идиоткой перед этими вычурными старшими?

— Ну? — поторопила учительница.

И что я должна была сделать? Это не то что выйти к доске, не зная урока. Это как в пятом классе, например, на химию прийти или на физику — совсем не в теме!

— Что я должна сделать? — тихонько спросила я.

— Создать стекло, — повторила Кодабра без всякого раздражения. — Давай, Кира.

Создать стекло. Куда я попала-то… Что за стекло, какое?..

Создать стекло.

Что может быть проще. Ну я взяла и создала.

Оно зависло посреди класса — точно там, где я его представила. Чёрное, квадратное, с серебряной искрой по каёмке. Похожее на зеркальце, которое когда-то было у мамы.

Хотели от меня стекло — получайте. Только что ж вы все так всполошились?

В зеркале мелькнула тень.

«Иди сюда».

За стеклянными стенами резко стемнело. Из города дунул горький ветер. Старшие затихли. Я посмотрела на госпожу Кодабру…

«Иди сюда».

— Иди сюда, — послушно повторила я. И тут посыпалось…

Наверное, она вскинула руку за какой-то миг до того, как из стекла вырвалась тень. Она полетела на нас — затхлая, ледяная, огромная… Кодабра выставила вперёд ладонь, и тень оплело серебряной сеткой: она рухнула, но не рассыпалась, не исчезла. А Кодабра вдруг опустилась на стул, глянула на меня пронзительным горячим взглядом и…

Высокая тень шагнула то ли из неё, то ли сквозь её тело. Поднялась, расправив паутинно-серые складки плаща, склонила голову, опоясанную тонким обручем.

— Здравствуй, Кира.

И двинулась на меня.

Не знаю, как у меня хватило смелости — может быть, я вовсе не думала о смелости в тот миг, а только о том, что надо смять, убрать созданное мною стекло. С ним пропадёт и тень…

Я бросилась вперёд, прямо под ноги дымному силуэту, и успела на ходу схватить своё чёрное «зеркало», так похожее на мамину пудреницу. Схватила, покатилась кубарем, стекло выскользнуло из пальцев и хрустнуло, а я ударилась головой об стол Кодабры. Но всё-таки сразу обернулась. И не увидела тени. Но старших тоже не увидела — вместо них у окна застыло пятеро дряхлых, сероволосых старух. А парты, шкафы и пол были покрыты слоем пыли толщиной с мой старый учебник математики…

Я с усилием повернулась, чтобы отыскать взглядом Кодабру. Она сидела за своим столом как ни в чём не было. Вот разве что только не дышала совсем.

Она умерла?..

Что я натворила! Что происходит? Кто была эта тень?!

Я услышала страшный хохот, и голова чуть не разорвалась изнутри. Кто-то говорил мне: всё правильно, Кира. Ты сделала всё верно, девочка моя. Жду тебя. Жду… Кто-то говорил мне это. Кто-то говорил во мне. Говорил моими губами.

Король Эхогорт.