Когда завидуют мертвым

5 Варяг

Николай и Вячеслав молча приближались к своему жилищу. Состояние, в котором они возвращались накануне от профессора, повторилось, но оно было гораздо сильнее. Шок и потрясение были глубже. Раньше казалось, что все просто кончилось. Люди испепелили свой мир и заковали его в лед. Но нет. Оказывается, планету еще и какой-то ХАРП разрывал на части. Все эти бандиты, людоеды, люпусы и даже этот жуткий червь, убивший капитана, были такими несерьезными и мелкими проблемами, что было тошно оттого, что еще пару часов назад люди не знали других страхов. Все оказалось гораздо хуже. Николай угрюмо смотрел на бурый грунт траншеи. На доски и бетонные блоки, которыми она была накрыта. Сколько их в свое время вырыли, чтоб соединить все обитаемые подвалы города? И зачем?

— Завтра Михалыча хоронят, — тихо произнес Вячеслав.

— Надо проводить его, — кивнул Николай. — Какие у нас завтра наряды на работу?

— До обеда по дому работы. Шкуры снимать со стен и вытряхивать на улице. Вон, в подвале одном на улице Некрасова в шкурах вши завелись. После обеда идем на реку лед долбить да ловушки от пойманной рыбы освобождать. Ничего серьезного, короче. Ночью опять в дозор.

— С кем мы теперь в дозор пойдем? — вздохнул Васнецов.

— С Седым и Бесовским.

— Терпеть не могу Седого.

— Да ладно. Баклан он, конечно, тот еще. Просто поменьше на его тупой треп обращай внимания.

— Что ты думаешь по поводу рассказа космонавтов?

— Да голова пухнет, — махнул рукой Вячеслав. — Столько информации. Я понял, что счастье — это когда ничего этого не знаешь. Вот жили мы, не тужили. Выращивали морковку, свеколку да картофан в оранжереях. Кроликов да кабанчиков с курями разводили. Охотились помалу. А теперь все как-то мелко. Противно. Неестественно. Безнадежно все как-то.

— А если все-таки решат экспедицию отправить? — Николай взглянул на Сквернослова.

— Куда, на Аляску?

— Да. Я хочу с ними. А ты?

Сквернослов остановился.

— Не знаю я. Безнадежно все это.

— Но представь, если это действительно единственный шанс на спасение? Что мы теряем, в любом случае?

— Теряем возможность дожить наши дни в этих теплых подвалах. А в пути такого комфорта не будет. А тут…

— Как крысы? Мы должны прожить наши жизни, как крысы? Ты же сам говорил прошлой ночью, что, пока мы живем, жизнь продолжается. И надежда остается. А выключить этот шарп…

— ХАРП…

— Ну, ХАРП. Выключить этот ХАРП, быть может, наша единственная надежда. Так что же ты? Ты и в глазах профессора надежду какую-то увидел. Что с тобой теперь стало?

— Я не думал, что все так плохо. Я думал, что где-то в мире все в порядке. А оказывается, везде так, как у нас. Все разрушено. Весь мир. А профессор… Теперь я его не понимаю. Темнит он что-то. Откуда он-то про этот ХАРП знает?

Или просто умом старик тронулся. Так ведь бывает. И очень часто.

— Может, спросим, сходим? — предложил Николай.

— Да у них там сейчас дел столько. Генерал же сказал проработать этот вопрос. Сейчас не до нас ему будет.

Молодые люди вошли в свой подвал. У входа, как обычно, сидел вахтер внутреннего поста. На такую вахту обычно назначали людей больных и старых, чтоб не вынуждать их выходить в холодный блокпост или патрулировать траншеи. Он тоскливо смотрел в горящий в большой печке-буржуйке огонь, греющий помещение и трубу, этот подвал опоясывающую. Иногда вахтеру приходилось проворачивать рукоятку ручной помпы, разгоняющей воду по трубе для распределения тепла.

Вахтер ничего не сказал молодым людям. Только посмотрел в их сторону и угрюмо принялся крутить помпу. Казалось, что он совсем не хочет разговаривать.

Время было еще не позднее, и двери, либо заменяющие их шкуры, в жилища людей были открыты. Однако дверь в квартиру капитана была заперта и оттуда доносился плач. И еще несколько голосов женщин, пытающихся успокоить овдовевшую Гуслякову.

За большим столом в центре подвала никто не играл в домино или нарды, как это иногда случается по вечерам. Шума детей, а их в этом подвале было трое, тоже слышно не было. Сегодня тут была одна скорбь. И слышался только плач.

Николай взглянул на дверь в квартиру капитана и вдруг выскочил из подвала обратно в земляной коридор. Сквернослов рванул следом.

— Я не могу! Я виноватым себя чувствую! — прохрипел Николай догнавшему его Вячеславу.

Тот что-то хотел сказать, но, поджав губу и прикрыв глаза, молча закивал головой. Он чувствовал то же самое.

Васнецова охватила горечь от бессмысленной гибели Михалыча. Но еще больше горечи было в том, что и жизнь-то вся их была, оказывается, бессмысленной. Пустой и бессмысленной. Впереди ничего. Либо медленное вымирание. Либо скорая, а может, и не очень, гибель планеты. Но главное-то он понял. Незачем жить. Люди умирают. А тех, кто родился после войны, можно по пальцам пересчитать. И это за двадцать лет! Да кому захочется выпускать свое чадо в этот одичавший и безнадежный мир? Это ведь преступление перед маленьким ребенком, родить его на свет в таких условиях. А если он и вырастет, то непременно проклянет родителей своих, осознав, что жить незачем. Васнецов быстро брел по траншее, пока не наткнулся на постового, стоявшего у массивной деревянной двери, обитой кабаньими шкурами. Эта дверь вела на поверхность. Сквернослов молча следовал за ним.

— Парни, вы чего? — спросил охранявший дверь постовой.

— На воздух охота чего-то, — задыхаясь, пробормотал Николай. — Выпусти.

— Так не положено ведь! Темнеет уже! И там мороз за тридцать!

— Пусти, как человека прошу. Мы только подышим и назад. Мы тут. У входа будем.

— Ну ладно. Только недолго, — вздохнул молодой постовой и, загремев ключами, снял с засова большой амбарный замок.

Васнецов бросился по земляным, а чуть выше и по снежным ступенькам наверх. На их мир опустились черные сумерки. Во мраке виднелись мрачные силуэты необитаемых зданий, так противоестественно торчащих из снега. Он упал на колени и, зарывшись лицом в холодный снег, зарыдал.

— Не могу я так больше, Славик! Не могу! Жить не хочу! Зачем жить?! Мы же вымираем! А кто последним подохнет, того и похоронить некому! Закопать, как Михалыча завтра закопают! На хрена, Славик!

— Кончай, Коля. Говорят же, что радиации меньше становится. Годы идут. Перестань, — как-то неуверенно бормотал Вячеслав.

— Да потому что всё! Радиация не нужна больше! Она свое дело сделала! Мы, люди, свое дело сделали на этой земле! Все! И хватит себя всякими сказками утешать!

— Коля, хватит, — прошептал сквозь слезы Вячеслав. Затем схватил Николая за грудки и стал трясти его. — Хватит, Коля! — заорал он. — Ну не рви ты душу мне! Всем тяжело! Не тебе одному! А мне каково?! А?! Что ж ты делаешь, скотина! Мне же тоже! Погано! Ты же знаешь Аленку с подвала на Советской! Знаешь, что любовь у нас была! И знаешь, что я отвадил ее от себя! Я боюсь, понимаешь? А если она родит! Как я ребеночку своему в глаза смотреть буду?! Что за землю я ему оставлю в наследство?! Что я ему скажу?! Вот, сынок, посмотри, как мы тут все обосрали! А Аленке каково?! Ей двадцать пять уже, а она все куклу украдкой пеленает, поет колыбельные и плачет! Плачет, плачет, плачет! — Он с силой окунул Николая лицом в снег. — Вот как ты сейчас плачешь! Что же ты делаешь, гад! Что же ты душу и себе и мне рвешь!

Васнецов вырвался и врезал Вячеславу кулаком по лицу. Ответный удар последовал незамедлительно. Они сцепились в какой-то сумасшедшей дикой ярости и, катаясь по снегу, колотили друг друга.

— Ни хрена себе, они воздухом дышат! — закричал выбравшийся на шум постовой. — А ну, разойдись!

— Пошел ты… — прорычал кто-то из дерущихся.

— Я сейчас патруль вызову! Месяц потом говно из уборных в оранжереи таскать будете!

Постовой скомкал крепкий снежный ком и метнул в дерущихся. Попал Сквернослову в ухо. Николай вырвался и кинулся на постового.

— Караул! — завопил тот, прыгая обратно в подземелье. — Нападение на часового!

Сквернослов успел схватить Васнецова за ноги, и тот снова рухнул в снег.

— Колян! Угомонись! Мы уже по пятнадцать суток таскания говна заработали!

Васнецов перевернулся на спину и уставился на затянутое тучами небо.

— Ты помнишь, как выглядят звезды? — спросил он, тяжело дыша.

— Нет уже. Не помню. Их последними эти космонавты и видели. Да и те наверняка позабыли.

— Прости меня, брат, — вздохнул Николай.

— То, что ты мне врезал, я прощаю. А вот то, что нам теперь две недели какашки из уборных таскать да смешивать их с золой, землей и снегом… Этого тебе я никогда не прощу. Придурок.

— Вот эти ненормальные!

Из снега показалась голова постового. Следом трое патрульных.

— Вы чего тут творите, а? — сурово заговорил пожилой начальник патруля.

— Тихо! — поднял руку Сквернослов.

— Чего тихо! А ну, встать!

— Да тихо вы! Слышите? Собаки! Собаки лают!

Собаки в Надеждинске были редкостью. Бродячие давно стали пищей для более свирепых хищников. А прирученные были настоящей роскошью. Люди не сразу поняли, как могут быть полезны собаки в таком мире. Сейчас собак держали в специальных питомниках возле подвалов, в которых жили искатели. Сами искатели использовали этих животных в качестве тягловой силы для своих саней. И в качестве надежного союзника и опасного оружия. Сейчас все отчетливей слышался собачий лай. Причем не со стороны городских подвалов, а со стороны леса. Это был лай не одной собаки. Голосила целая дюжина. Или больше. Затем послышался разнесшийся эхом свист, и лай стих. Но зато до ушей находившихся на поверхности людей донесся отчетливый человеческий крик: «Полундра! Волки!» И тут же крику вторила автоматная очередь. Затем пронзительный вой.

— Левченя, — обратился патрульный к молодому постовому. — Давай бегом вниз и объявляй общую тревогу. А вы двое быстро за оружием…

— Славик, сколько у тебя патронов? — спросил бегущий в траншее Николай.

Бегущий впереди него Сквернослов ответил:

— Половина рожка еще где-то. А у тебя?

— Я вообще пустой! У меня всего один рожок был! Я его сегодня в червя весь выпустил!

Они ворвались в родной подвал.

— Петро! Автоматы наши, срочно! — крикнул Сквернослов вахтенному.

— Чего там случилось? — спросил вахтенный, торопливо открывая оружейный шкафчик.

— Кажись, волки напали! Петро! Дай еще один рожок!

— Без «добра» коменданта не имею права! — возразил старик.

— Да как так?! — раздраженно бросил Николай.

— А чего, правил не знаете? Патроны не снег! С неба не сыплются! Обоснуй рапортом, куда свои патроны дел! Комендант ознакомится и решение примет!

— Да знаю я! Но времени сейчас нет!

— Да не имею права! Вы не состоите в военной дружине. Это им патроны дают чаще, чем жрачку. И в дозоре не находитесь! Не могу!

— Волки, понимаешь! — заорал Вячеслав.

На их крики и доносившийся из траншеи тревожный звук ударов железной трубой по пустой артиллерийской гильзе из своих жилищ стали выскакивать перепуганные жители. К молодым людям вдруг подбежала заплаканная вдова Гуслякова и протянула им два рожка от «Калашникова».

— Мальчики, вот! От Васьки остались! Берите!

— Спасибо вам, — кивнул Николай и бросился на выход.

Оказавшись снова на поверхности, они обнаружили там уже три десятка вооруженных людей, которые лежали на снегу, приготовившись к стрельбе. Братья быстро заняли позиции.

Уже отчетливо было видно три собачьи упряжки, которые неслись к Надеждинску. Они были уже близко. В каждых санях сидел человек и, развернувшись назад, вел огонь. С домов ударил свет прожекторов, и в поле позади собачьих упряжек стали видны серые Силуэты волков, которые неслись следом.

— Группа Варяга вернулась! — крикнул кто-то из занявших оборону людей. — Наконец-то!

Варяг Яхонтов был одним из самых опытных и авторитетных искателей Надеждинска. Он несколько раз ходил в рейды вместе с отцом Николая. Они как-никак были старыми друзьями. Две недели назад он отправился с двумя своими товарищами в очередной рейд. И вот теперь он возвращался, преследуемый стаей волков.

— Черт! Сколько их! Да больше полусотни! — воскликнул Сквернослов, пытаясь сосчитать маячившие в лучах прожекторов серые силуэты. — Таких стай не бывает!

Собачьи упряжки наконец пересекли линию обороны.

— Распрягите собак и уводите их в укрытие! — закричал, спрыгивая на ходу с саней, Варяг своим людям. Это был невысокий, крепко сложенный человек сорока восьми лет. Его старила густая борода, торчащая на длину ладони из капюшона его белого маскхалата. — И зовите еще стрелков! Там этих тварей просто море!

Он прыгнул в снег и принялся стрелять.

Николай посмотрел на этого человека с нескрываемым восхищением и стал выбирать себе цель среди упорно приближающихся волков.

«Это патроны Михалыча, — думал он. — Бережнее с ними надо». Он отчетливо видел в прицел свирепого хищника, бегущего прямо на него. Он ясно видел блеск его желтых глаз. Вокруг уже вовсю шла стрельба. Кто-то стрелял длинными очередями, кто-то короткими. Николай же отчего-то зациклился на мысли, что надо беречь патроны.

— Я не боюсь тебя, — прошептал Васнецов и стал ползти вперед.

— Куда! — послышался крик Вячеслава.

Преодолев несколько метров, он снова прицелился. Казалось, что до этого упрямого волка можно дотянуться рукой.

— Я не боюсь тебя, — не менее упрямо бормотал Николай. — Я буду сильным, как мой отец. Я буду сильным, как Михалыч. Я буду сильным, как Варяг. Я — человек!

Он отпустил курок и переключил автомат на одиночный выстрел.

— Коля! Стреляй!

Он выстрелил. Пуля пробила лобную кость волка, и тот взвизгнул, перекувырнулся и рухнул перед Васнецовым. Николай подполз к нему и стал использовать мертвого зверя как бруствер. Еще выстрел. И снова попадание. Очередной зверь упал и задергал лапами. Не мертв, но ранен.

Теперь на Николая, который был ближе других к волкам, несся большой хищник с крупными клыками и взъерошенной холкой. Он начал петлять. Умный зверь. Остальные стали повторять его маневры. Вожак!

Выстрел. Мимо! Николай ругал себя за промах и впустую потраченную пулю.

Пусть подойдет ближе. Пусть! Тогда наверняка…

Он подпустил зверя непростительно близко. Николай уже видел, как волк прыгнул на него. Все вокруг померкло. Время стало невероятно долго тянуться, превращая этот наблюдаемый Колей прыжок в какое-то нереальное действо, как во сне. Вдруг что-то отбросило волка в сторону. Зверь упал на снег и стал хрипеть и биться в судорогах, окрашивая под собой снег в красный цвет.

Перед глазами Николая промелькнула белая фигура. Это был Варяг. Это он метнул в волка огромный охотничий нож, проткнувший глотку зверя. Искатель схватился за рукоятку своего ножа и ловко отрезал хищнику голову. Затем поднял ее и туловище и, размахнувшись, кинул в сторону смертоносной стаи. Среди волков, увидевших останки своего вожака, началось смятение. Их упорядоченная и организованная атака превратилась в хаотичное метание под ураганным огнем людей. Волки стали поворачивать обратно, в сторону леса. Уже через пару минут стало ясно, что атака отбита. Звери потеряли своего вожака, и, пока в стае не обозначится новый лидер, они не будут так организованны, как пару минут назад. Николай встал и осмотрел поле битвы. Свет прожекторов позволял отчетливо разглядеть десятки звериных туш на красном снегу. Среди людей жертв не было.

— Колька, ну ты и псих! — воскликнул улыбающийся Яхонтов. — Ты чего вперед полез? А?

Он подошел к Васнецову и обнял его.

— Ну здравствуй, Коля.

— Здорово, борода! — хлопнул Варяга по плечу подошедший к ним Вячеслав. — Ну и подарочек ты нам приволок!

— Привет, матершинник, — усмехнулся Яхонтов и пожал Вячеславу руку.

— Сквернослов, — поправил тот.

— Да не один ли черт?! — рассмеялся искатель. — А где Михалыч? Он же с вами возится постоянно, как нянька.

Братья молча переглянулись. Улыбки исчезли с их лиц.

— Нет больше Михалыча, — вздохнул Вячеслав.

«Спать как убитый» — это про Николая. Он всегда спал крепко, вымотанный тревожными мыслями, которые были его неизменными спутниками. Вчерашние сутки были одними из самых эмоциональных за последнее время. Во всяком случае, для него. Цепочка странных, трагических и трудно поддающихся осмыслению событий вымотала его как никогда. Однако крепкий и долгий сон позволил ему немного прийти в себя и успокоиться. Хотя тяжесть потери Гуслякова сдавливала сердце.

Провожать капитана в последний путь вышло около полусотни человек. После того как черная ночь сменилась серым рассветом, за которым наступил серый сумеречный день, люди вышли хоронить Василия Михайловича Гуслякова. Траурная процессия медленно двигалась по закатанным в трехметровый слой снега улицам Надеждинска. Они шли к городскому стадиону, на котором было организовано кладбище. Четыре бойца военной дружины несли носилки, на которых покоился сшитый из парашюта мешок. Это и был гроб, в коем покоились останки капитана.

Всем, кто вышел на похороны, было приказано взять с собой оружие. Ведь они находились на поверхности. А на поверхности могло всякое случиться. Впереди похоронной колонны двигался усиленный до пяти человек патруль. Они осматривали перекрестки и дома, мимо которых должна была пройти процессия. Все было спокойно. Только пару раз они спугнули несколько кабанов, нашедших убежище в заброшенных домах. И встретили молодого лося, который объедал труп волка на центральной улице. Это было жуткое и противоестественное зрелище — видеть, как травоядный лось поедает плотоядного волка. Однако зрелище уже не новое. Копать снег в поисках растительной пищи травоядным бывало очень непросто, и они все чаще не брезговали и падалью. Патрульные прогнали лося и закидали изуродованный труп волка снегом.

Надетые на обувь людей снегоступы оставляли причудливые овальные следы. Следы от похорон, бывших на прошлой неделе, давно уже погребены прошедшими снегопадами и заметены метелями. Николай и Вячеслав шли позади процессии. Васнецов сквозь маячившие спины других людей смотрел на идущую за носилками с капитаном вдову. Она плакала. Ее поддерживали другие женщины, подвывавшие ей своим плачем, который должен был хоть немного утешить несчастную женщину, дав понять ей, что она в своем горе осталась не одна.

Варяг шел впереди братьев. Теперь на нем не было военного ватника с бушлатом, обтянутых поверх белым маскхалатом. На сей раз на нем был теплый комбинезон альпиниста, темно-синего цвета. Шапку он не одел. Как не натянул и капюшон. Слабый ветер, гуляющий между давно покинутых домов, лениво шевелил его давно не стриженные соломенные волосы. Обычно искатели очень редко стриглись и почти не брились, только иногда подправляя прическу и придавая бороде более эстетический вид. В рейдах такая растительность была необходима, поскольку не всегда удавалось найти или организовать место, где можно переждать ночь, погреться или укрыться от бури. Волосы были дополнительной защитой от стужи. Людям же, которые постоянно находились в общине, наоборот, предписывалось оставлять поменьше шансов для появления вшей на их телах.

— Эх, Михалыч. Ну как же ты так… — тяжело вздохнул Яхонтов.

— А ты разве не знаешь, что произошло? — тихо спросил его Сквернослов.

— Да знаю, конечно. — Искатель обернулся, не прекращая движения. — Просто в голове не укладывается. До сих пор поверить не могу, что его нет. А про все ваши последние истории я уже в курсе.

— Про космонавтов слыхал?

— Конечно. И, чую, дело мне серьезное предстоит скоро.

— Какое дело? — спросил Николай.

— Загранкомандировка, — совсем невесело улыбнулся Варяг. Он чуть замедлил шаг и двигался теперь вровень с молодыми людьми.

— Уж не на Аляску ли? — Сквернослов вопросительно уставился на искателя.

— Как догадался?

— Да мы были на совещании, когда этот вопрос подняли. Мы с Колей тоже в экспедицию хотим.

Николай удивился. Накануне Славик еще не горел желанием поддержать его затею. Но теперь он говорил с твердой уверенностью в своем решении. Васнецову это было приятно.

— Значит, решение нашлось само собой, — кивнул Яхонтов.

— Какое решение? — поинтересовался Васнецов.

— Понимайте это как хотите, но Басов мне сказал, что община не может себе позволить растрачивать профессионалов. Поэтому если экспедицию все-таки отправят, то с ней пойдет только один искатель, а не группа. И этот искатель, коим я и вызвался, кстати, может взять с собой двух толковых парней, но только не из числа военной дружины или моих коллег. Понимаете? А тут вы сами напрашиваетесь. Мне и агитировать никого не пришлось. Сегодня вечером приходите ко мне в берлогу. Все обсудим.

— Нам в дозор сегодня с вечера в ночь, — вздохнул Сквернослов.

— Если вы твердо решились на участие в экспедиции, то я этот вопрос улажу с комендантом. В дозор вы не пойдете. Но если это пустой треп…

— Мы твердо решили, — перебил его Николай.

Он почувствовал, что это единственный шанс найти себя. И когда жизнь видится лишь чередой явных признаков своей бессмысленности, за такой шанс надо хвататься обеими руками. Он почувствовал, что его мечта стать искателем, как отец, наконец может исполниться. И с первого своего рейда он должен будет не опустошать брошенные здания ближайших городов, а отправиться, быть может, на самую важную миссию из всех возможных.

— Везет нам, братец. — Вячеслав толкнул его локтем в бок. — Про нашу драку все забыли из-за волков. А теперь и от дозора откосим…

Процессия пришла на стадион. Снег был расчищен на небольшом участке и вырыта неглубокая яма в грунте. Люди уже давно не делали гробы для покойных. Останки капитана так и опустили в окровавленном мешке из парашютной ткани. Вместо надгробия или креста в могилы усопших клали гильзы, в которые запаивали написанные на клочке бумаги данные об усопшем и обстоятельства смерти. Быть может, случится невероятное и человечество когда-нибудь возродится. Тогда люди найдут эти могилы и достойно перезахоронят их. Тех, кто умер от жутких болезней. От радиации. От голода. От страшных морозов или нападения зверей либо подобных зверям людей. Достойно предадут земле тех, кто жил и боролся с последствиями недальновидности, беспечности и преступности своего утерянного мира, превратившегося в руины и мрак.

Провожавшие капитана люди обступили могилу. Среди них был и командующий, который всегда присутствовал на похоронах своих солдат.

— Друзья, — начал говорить он своим громовым басом. — Сегодня мы провожаем в последний путь нашего надежного и смелого товарища, павшего в бою с чудовищем, которого породила в нашем израненном мире былая катастрофа. Он был настоящим офицером во времена мира. Никогда не сетовал на все тяжести и лишения военной службы. Он служил во имя Родины и нас с вами, друзья. Когда весь наш мир провалился в бездну, он оставался настоящим мужчиной и верным присяге воином. Он не бросил свое подразделение. Не стал искать убежища или возможности создания банды, как это делали многие в те трагические дни. Он стоял у истоков создания в нашем городе неприступной твердыни, защищающей, быть может, последний и единственный островок цивилизации и законности на нашей земле. Он всегда смело шел в бой, кто бы ни был врагом по ту сторону нашего вечного фронта в войне за жизнь. Но такова наша реальность. Мы боремся, и многие из нас гибнут. Погиб и наш товарищ, Василий Михайлович Гусляков. Верю я, что есть по ту сторону смерти рай для лучших из людей. Рай, который он заслужил по праву. И пусть эта холодная земля будет ему пухом. Пусть его прах обретет вечный мир. А душа отправится в царствие небесное. Спи спокойно, дорогой Василий. Твоя жизнь продолжается в наших сердцах.

Генерал закончил говорить и бросил в яму горсть земли, перемешанной со снегом. Один за другим люди, пришедшие провожать капитана, кидали в могилу эти горсти. Вдова медленно села на снег и пустыми, ничего не выражающими глазами смотрела на заполняющуюся яму. Потом она запрокинула голову и закричала. Другие женщины бросились к ней, пытаясь успокоить. Но она стала рваться к могиле.

— Пустите! Пустите меня к нему! Не хочу! Похороните меня с ним! Я не хочу больше оставаться в этом проклятом мире!!!

Ее муж был единственной ниточкой, связывающей всю ее жизнь, состоящую из жизни «до» и жизни «после». Он грел ей душу, напоминая о теплом весеннем дне, когда они познакомились. О солнечном летнем дне, когда они сыграли свадьбу. Когда свадебный кортеж мчался в Калугу по дороге, вокруг которой были чудесные зеленые леса. Она помнила запах полевых цветов, которые он всегда привозил ей, возвращаясь с учений. И теперь эта ниточка оборвалась. Никакого прошлого словно и не было. А будущего не будет никогда. Все, что было, теперь лежало в ледяной яме, в которую ей хотелось прыгнуть. Даже когда много лет назад умер от болезней их ребенок, она находила в себе силы жить дальше. Но сейчас ее единственной опоры не стало. Все вокруг ощущалось таким кошмаром, что быть зарытой в ледяной земле с разорванным на части мужем было самым лучшим выходом.

— Пустите меня!!!

Сослуживцы капитана крепко держали вдову. Женщины успокаивали. Кто-то дал ей выпить заранее приготовленное успокоительное. Через несколько минут она перестала кричать, но продолжала плакать.

Николаю было не по себе. Нет, это не первые похороны, на которых он присутствовал. Первые похороны он помнил хорошо. Тогда еще не было столько снега. Тогда еще люди не перебрались окончательно в подвалы. В тот день хоронили его мать, умершую от черного дождя, состоящего из воды и радиоактивного пепла. Тот дождь погубил тогда полторы тысячи человек. Их всех хоронили вместе с его матерью. В одной глубокой яме, далеко в лесу. И все, кто провожал их в последний путь, лили слезы в маски противогазов, без которых нельзя было хоронить убитых радиацией. Потом прошло много времени, и радиоактивные и токсичные осадки стали выпадать все реже. Но и мир стал мертвым и закованным в холод. И только копошащиеся, как муравьи, люди в своих подвалах и норах да бродячие банды отморозков и людоедов напоминали о том, что на этой планете была когда-то разумная жизнь.

Разумная?

Николай никогда не мог понять, почему человечеству надо было сотворить такое с собственным миром. Сейчас он снова почувствовал остро пульсирующий в голове вопрос «ПОЧЕМУ?». Но вопрос этот всегда оставался без ответа, насаждая в душе только неописуемую горечь.

Нет, конечно, люди умирали и гибли всегда. Но сейчас люди и не жили вовсе. И особо остро он это ощущал на похоронах.