Когда трепещут галки. Рассказ 1. Проводник (СИ)

ГЛАВА 1. ПЛЕННИК

Дни, кардинально изменившие мое будущее, я могу сосчитать по пальцам, и так уж случилось — какая ирония! — что все они приходятся именно на мой день рождения. Видимо, такова уж моя судьба.

После смерти мамы я полностью оказалась в своем собственном распоряжении. Отец и раньше-то меня никогда особо не замечал. Он всегда хотел сына, продолжателя рода, а получил одну меня, и детей у них с мамой больше не получилось, что уж с этим сделаешь. Даже не понимаю, и за что она его полюбила? Я сотни раз пыталась найти в нем светлые стороны, но, кроме порой фанатичной заботы о своей кузнице у черта на куличиках, ничего не всплывало. Любовь — сумасшедшая штука, и я никогда не перестану этому удивляться.

Мы жили каждый своей жизнью, и это меня вполне устраивало. Я прибиралась по дому и готовила, как это делала раньше мама, а он откладывал мне часть всех заработанных денег, молчаливо протягивая мне их через весь стол или иногда бросая пару словечек. Казалось, все так и будет идти своим чередом, пока я не встречу какого-нибудь оборванца с дороги и не выйду за него замуж, тем самым избавив папу от своего присутствия, но в мой тринадцатый день рождения все пошло прахом. Могла бы догадаться: как раз к носу подступала очередная Верещатница, третья в моей жизни.

Наверное, настроение у меня должно было быть ни к черту, все-таки очередная годовщина смерти мамы, однако со временем все забывается. Я все еще видела в кошмарах тот день и по-прежнему до жути боялась Волков, но та новость, что папа вновь собирается жениться, меня даже обрадовала: будет больше времени на себя, да и отец, может быть, очнется после долгого сна.

Я мирно шла домой из лавки пекаря на седьмом переулке, скопив-таки немного денег на приличный праздничный пирог, который собиралась разделить с моими подружками из Глинок, и с улыбкой представляла их удивленные лица, как вдруг услышала позади легкие шаркающие шаги.

Их было четверо. Еще мальчишки, на два-три года старше меня. Лица они прикрыли глубокими капюшонами, но одного я все-таки сразу же узнала — трудно не заметить у человека два глаза абсолютно разных цветов. Фальрик — приемный сынок тогдашнего бургомистра, славившийся на весь город своим больным воображением и душевным уродством. Говорят, в свои шестнадцать он уже погубил двух мужчин и одну женщину, но доказать этого никто не смог. Ну, конечно, никому лишние проблемы с властью совсем не нужны, а семьи… А что семьи? Погорюют, погорюют, а им еще и деньги за это приплатят — будут молчать.

Не успела я повернуться обратно, как один из них — высокий и худой как спичка — прошмыгнул мимо меня и загородил мне путь к отступлению.

Я хотела закричать. В конце концов, не трудно догадаться, зачем они явились, а на улице все-таки еще стоял ясный день, да и прохожих было просто немерено. Я видела, как бурный поток людей проскальзывал в маленькой щели между домами, до которой было рукой подать. Но во рту тут же очутился самодельный кляп из скрученных кусков старой, пропахшей оружейным маслом холщовой ткани.

Они прижали меня к холодной кирпичной стене высокого постоялого двора. Один держал сзади за волосы, намотанные на его кулак, и больно оттягивал голову вниз, так что я едва могла видеть нападавших. Другой, злобно ухмыляясь, стоял в сторонке и ждал своей очереди, а Фальрик, подойдя вплотную, водил по моей шее холодным стальным стилетом, оставляя на коже неглубокие кровавые порезы.

— Рыжая, — сквозь слезы я едва могла слышать его глухой утробный голос. — Люблю рыжих.

— Что здесь творится? — шепнула я Белке, едва разглядев копну ее растрепанных льняных волос в общей суматохе.

— Ольха! — та радостно повисла на моей шее и чмокнула в щеку. — С днем рождения! А я тебя с утра искала, все никак найти не могла, ты где была, а?

— Гуляла, — хмуро отозвалась я и покосилась в сторону центра городской площади.

Там на круглом деревянном помосте стоял старик. На вид ему было лет шестьдесят. Спина его сгорбилась, плечи поникли, а полуслепые прищуренные глаза все пытались разобрать что-то на небольшом кусочке пожелтевшего пергамента, что он держал в сухоньких дрожащих руках, но голос звучал твердо и громко — к сожалению, не так, чтобы до меня хоть отдаленно дошел смысл его слов.

— Ага, гуляла, как же, — подмигнула мне Белка. — Шестнадцать уже стукнуло, нашла уже кого, небось, а с подругами не делишься. Не хорошо, Ольха, колись уже, кого себе присмотрела?

— Иди ты, — беззлобно отозвалась я. — Самой уже семнадцать, а все ждет чего-то. Смотри: останешься старой девой, да и помрешь в одиночестве среди десятка кошек.

— Ну, мне это уж точно не светит, в отличие от некоторых.

Я вздохнула. В этом она права: Белка была самой красивой из всех местных девушек, которых я только видела, и мастерицей она тоже была на все руки — этого уж точно хватит, чтобы захомутать какого-нибудь богатенького мужичка из столицы и жить в достатке до конца своих дней. Конечно, если он не подохнет раньше от ее скверного характера.

— Кстати, — продолжила тараторить она, — в «Улиции» сегодня будет шумно. Какая-то орава солдатиков из Провицы решила закатить гулянку, они проставляются, вот только, боюсь, места-то не всем хватит, каждый на халяву покутить охоч. Надо прям щас идти. Ты с нами?

— Нет уж, спасибо. Забыла, что случилось в прошлый раз?

Белка хмыкнула и улыбнулась.

— Такое забудешь. На первой до сих пор обгоревшие деревяшки соскребают со стен, а на статуе Райны на второй еще красуются бараньи рога!

— Вот именно, — я кивнула и снова прислушалась к клирику в мешковатой серой робе, обернутой на поясе темно-зеленым тканевым поясом. — Пошли, подойдем поближе.

Прежде чем она открыла рот, чтобы возразить, я схватила ее за локоть и уже уверенно тянула вперед, расталкивая народ локтями.

Мне было действительно интересно. Столько народа на площади не собиралось еще со времен казни прежнего бургомистра, когда его всем городом сжигали живьем на костре, а потом еще полтора месяца поминали, причем исключительно хорошими словами. Что поделать, о покойниках плохо не говорят.

— Ольха! Ай, сволочь, уйди ты с дороги! — похоже, кто-то все-таки наступил ей на ногу. — Ольха, кому говорю, остановись! Там дальше и блоха не проскочит, куда уж нам. Раздавят ведь, раздавят, как Фомку в прошлом году!

Я притормозила. Чего-чего, а Белка убеждать умела.

Фомка — шестилетний малец, что вечно ходил с нами как неотлучный крысиный хвост, и всегда с радостью выполнял любую нашу просьбу, погиб зимой прошлого года, когда в Суцито решил вдруг заявиться какой-то хмырь из Совета. Он тогда выбежал на дорогу, а стражники, поленившись останавливать всю процессию ради какого-то мелкого заморыша, попросту затоптали его копытами своих лошадей. Ужасная смерть, особенно для ребенка.

Только я снова взглянула на клирика, как увидела, что он уже сворачивает свой старенький листок и спускается с помоста, а трое молодых послушников, которые по наряду отличаются лишь белой повязкой на поясе, с каменными лицами помогают ему, придерживая под локти.

Вот же черт, не успели!

— Ты-то хоть слышала, о чем он говорил?

Белка поморщилась и лениво дернула плечом.

— Когда меня интересовали слова этого старикана, Ольха? Пошли лучше, сейчас «Улиция» наверняка уже битком набита, а я не хочу стоять у дверей и слушать, как эти придурки веселятся без меня!

Я закатила глаза.

— Ладно, по… — я уже хотела согласиться, как вдруг позади нас раздался звонкий голос Никасима, местного балагура и, по совместительству, барского дурачка.

— Поймали! — орал он так, что его голос разносился по площади и уходил далеко-далеко, эхом отдаваясь от стен. — Поймали! Там, у ворот!..

Он на секунду замолчал, оступившись на ровном месте и угодив лицом в землю.

— Кого поймали-то, придурок? — угрюмо отозвался какой-то мужик из толпы.

Ну, придурком я Никасима бы не назвала. Наоборот, городской балагур отличался великолепным умом и сообразительностью настоящего сыщика, но на публике предпочитал строить из себя полного идиота — на такого никто внимания обращать не будет. Особенно стражники, ведь если бы бургомистр прознал, что он тайком расшатывает доски сундука с податью, а потом собирает с дороги монетки липкой подошвой своего сапога, то точно приказал бы отправить его на дыбу.

— Проводника, — выдохнул Никасим, и народ сразу же с интересом подался к нему. — Проводника поймали.

— Где?

— У ворот!

Я успела шмыгнуть за угол дома и утянула за собой Белку как раз вовремя. В следующую секунду весь народ, находящийся на площади, организованно ломанулся к воротам, поднимая в воздух чертову тучу пыли и вызывая чуть ли не вселенское землетрясение, а клерк, оставшийся далеко позади и угодивший под не вполне дружественные тычки руками и ногами, громко сыпал проклятьями на всю округу.

— Ого, — присвистнула Белка. — Даже и не думала, что наш дражайший церковник знает такие слова. Вон, смотри, даже послушники покраснели!

Я лишь усмехнулась. Зуб даю, она еще не знает, сколько денег этот «милый» человек тратит в местном борделе каждую ночь.

Она уставилась на меня своими голубыми глазами.

— Ну, идем мы или нет?

— В «Улицию»?

— Какую «Улицию», Ольха?! Ты что, оглохла или Никасима не слыхала? К воротам, к воротам! — теперь уже она взяла меня под локоть и потащила в ту сторону, где скрылись люди.

— Святая Райна, Белка, — вздохнула я, — мы-то что там забыли?

— Нет, ты точно сумасшедшая, Ольха. Проводника же изловили. Это тебе не какие-то там посиделки в замшелой вонючей корчме, дуреха — такое случается раз в жизни! Ты-то когда-нибудь видела одного из них?

Я покачала головой. Да и на кой черт мне сдались эти проводники? Папа всегда говорил, что от них одни проблемы, да и я не возражала, ведь тот, кто может безнаказанно убивать людей, просто не может быть хорошим человеком. Видимо, этот в чем-то очень провинился, раз его поймали.

— Вот и я о том же. Пошли!

Пока мы добирались до ворот, у них уже скопилось прилично народу, вот только на этот раз никто не толпился: все смиренно стояли в две линии вдоль дороги, образуя живой коридор до самого Каравая.

— Туда, — шепнула мне Белка, и мы проскользнули мимо хмурых стражников с алебардами, оказавшись в первом ряду.

— Что-то я здесь не вижу никакого проводника…

Я огляделась. На улице было тихо. Поразительно тихо. Мне сразу же вспомнился тот день, когда умер Фомка, и это мне совсем не нравилось.

В низу живота неприятно закрутило, и я готова была уже уйти, как тут у ворот загромыхали копыта ездовых лошадей.

Сначала по дороге проехалось трое всадников в темно-серых одеждах. Они внимательно оглядели нас, видимо, выискивая возможных пособников пленника, а их пальцы сжимали рукояти изогнутых стальных сабель, от одного вида которых у меня по коже пробежали ледяные мурашки.

Всадники убедились, что угрозы нет, и коротко кивнули друг другу, а затем один из них, что ехал в центре на гнедом жеребце, свистнул и махнул рукой кому-то за стенами города.

Я затаила дыхание. Признаюсь, сейчас мне стало действительно интересно.

Белка несильно сжала мою ладонь и шепнула:

— Как думаешь, какие они, а? Говорят, они огромные как великаны и одной рукой могут раздавить тебе череп как какой-то орех. Я, конечно, не верю в эти сказки, но все же… Я бы ни в жизнь не пошла убивать какого-нибудь болотного хмыря. Ни за какие гроши!

Я согласно кивнула.

Вдалеке замелькали размытые силуэты солдат. Сначала я приняла того, кто шел в середине, за одного из них, но потом, когда они подошли ближе, заметила длинные железные цепи, прикованные к рукам и ногам высокой тощей фигуры.

— Выглядит… обычно, — разочарованно пробормотала Белка. Энтузиазма у нее заметно поубавилось.

Ага, зато у меня его стало хоть отбавляй.

Я подалась вперед, чтобы получше разглядеть плененного проводника, но стражник, стоящий поодаль, угрожающе качнул алебардой, и я осталась стоять на месте. Вот черт!

Разочарованно выдохнув, я стала ждать, пока они подойдут ближе, и продолжала пристально разглядывать пленника.

На вид ему было лет двадцать-двадцать пять. Внешне он почти ничем не отличался от обычного мужчины его возраста, только своей необычной худобой (в нашем городке все мужчины были или мускулистыми, или толстыми как хряки) и поразительно бледной тонкой кожей, сквозь которую ясно проступали очертания ребер.

«Как глиста!» — промелькнуло у меня в голове.

Среднего роста, слегка сгорбленный и голый по пояс, от чего виднелись длинные кровавые разводы его ран, он медленно шел в мою сторону, склонив голову. Его длинные черные волосы доходили до плеч и грязным потоком ниспадали на грудь, закрывая лицо, плечи поникли, а истерзанные клинками костлявые руки были сведены вместе перед ним и опутаны цепями до самых локтей, из-за чего те громыхали на каждом его шагу.

Я опустила взгляд чуть ниже и хмыкнула: вместо брюк на нем красовалась премиленькая набедренная повязка, составленная из старого полотенца и обычной бельевой веревки. Это он так деньги не любил тратить, или его поймали не за тем делом?

Что-то тихо хлюпнуло.

Проводник припал на одно колено, но всадник, сопровождавший его, резко дернул за цепь, заставляя его подняться. Пленный устало поднял голову и что-то невнятно сказал. Он попытался встать, но тут же поскользнулся на стоптанных в кровь стопах и рухнул обратно.

Тот, что был на гнедом, ругнулся и приказал своим поторапливаться.

— Ладно, все с ним ясно, — проворчала Белка. — Пошли отсюда, может, еще в «Улицию» успеем.

— Ты иди, я тут пока останусь.

— Чего ты хочешь здесь выглядеть, Ольха? — продолжала уговаривать меня подруга. — Я-то думала, будет интересно, а тут все как всегда. Сейчас его протащат как мешок с картошкой по дороге и запрут в Каравае, а там уж он и концы отдаст, ничего необычного.

— Так это же проводник. Сама ведь хотела посмотреть.

— Ошиблась, значит!

— Нет, Белка, я остаюсь.

Подруга расстроенно пожала плечами.

— Ну, тогда пока. Завтра увидимся!

— Ага, давай, — я снова повернула голову в сторону пленника.

Тот за время нашего разговора уже подошел вплотную ко мне, и при большом желании я могла даже дотронуться до него рукой, но сразу же прогнала из головы эту сумасшедшую мысль.

А люди шептались. Они не могли поверить, что этот паренек в одном… полотенце и есть тот страшный и могущественный проводник душ, что одним щелчком пальцев может выбить из тебя дух. Ну, я их в какой-то мере понимала: в этом мужчине я не видела ни намека на угрозу.

Однако стоило мне лишь моргнуть, как все переменилось.

Пленник на мгновение остановился. Его мышцы напряглись, а ноги немного согнулись в коленях, будто он собирался прыгнуть. Все затихли.

— Чтоб тебя Холхост побрал, сучье ты отродье! — выругался тот, что держал цепь, и снова потянул ее на себя, но в следующую же секунду оказался прижатым к земле, и колено проводника со всех сил вперилось ему в позвоночник.

Раздался тошнотворный хруст — солдат страшно закричал и в ту же секунду свалился в обморок от шока.

Я чуть не подавилась. Никто даже понять не успел, что произошло, а пленник уже стащил вниз второго всадника и безжалостно свернул ему шею как беззащитному цыпленку. Тот даже вскрикнуть не успел.

Началась суматоха.

Бабы кричали, народ разбегался во все стороны, беспокоясь за свои шкуры, и только я осталась стоять на месте, наблюдая, как стражи гибнут как мухи один за одним, а их кости ломаются словно сухи ветки.

«Гнедой» с проклятьями пнул в бока лошадь и понесся на проводника, занося над головой свою саблю.

Оружие расчертило в воздухе длинную серебряную дугу, но проводник не сдвинулся с места.

Отбросив в сторону очередной труп своей жертвы, он поднял голову и выжидающе уставился на капитана стражи, накручивая на запястья свои оковы.

Я вскрикнула, когда острие сабли распороло ему правое предплечье.

На дорогу, устланную красноватыми кирпичами, хлынула темная багровая кровь.

Проводник завалился на бок и рухнул на колени. Цепь на его руках глухо звякнула. Всадник не успел остановиться, и его жеребец, запутавшись в железных оковах, рухнул на землю. С грохотом он подмял под себя своего хозяина, и его копыто угодило прямо ему в голову. Звук был такой, словно треснуло куриное яйцо.

Шатаясь, пленник поднялся, едва не лишившись рук, а за его спиной, пытаясь пробиться через визжащую толпу, к дороге пыталось протиснуться подкрепление. Коротко глянув в их сторону, он развернулся и побежал прямо ко мне, хромая на левую ногу.

Я попятилась, понимая, что не успею уйти. Через секунду мы с ним оказались прямо лицом к лицу. Я зажмурилась, ожидая, что сейчас меня убьют, но вместо этого хриплый голос с усмешкой произнес:

— Девчонка, — выдохнул он. — Знала бы, как больно…

— Ч-чего?

— А я ведь почти ушел!

В следующий миг он с глухим стуком свалился рядом, а в его боку — в том месте, где должна была находиться левая почка, — зияла страшная рана, в которой хищно поблескивал алым короткий арбалетный болт.