Когда родилась Луна

Все, кроме самого короля, выглядели потрясенными.

Позже Каан присоединился ко мне в нашем доме и овладел мной так медленно и нежно, произнося миллион слов каждым прикосновением, каждым поцелуем, каждым отчаянным объятием. Я наслаждалась его присутствием, пока не взошла Аврора, словно россыпь серебряных лент, сотканных по всему небу, и мы провели Великий шторм, запутавшись под простынями в нашем тихом пузыре иллюзий и отрицания.

Через тридцать циклов мне исполнится двадцать один год. В Аритии уже началась подготовка к церемонии связывания меня и Тирота.

К моей коронации.

Думаю, нам с Кааном кажется, что игнорирование будущего предотвратит его наступление…

Если бы только это было правдой.

ГЛАВА 80

Я смотрю на необъятную, покрытую красивыми татуировками спину

Каана, пока он перемещается по кухне, ополаскивает миску с ягодами, нарезает медную дыню на сочные дольки, которые наполняют воздух острой сладостью.

Каждое уверенное, плавное движение его тела напоминает мне о том, как легко он превратил меня в дрожащую, умоляющую кашу порочных мыслей и сиюминутных решений.

Закусив губу, я барабаню пальцами по столешнице, застряв в странном неопределенном состоянии. Наполовину опьяненная от сладострастного насыщения и, в то же время, наполненная статической энергией, которая пульсирует под ребрами, побуждая броситься через всю комнату и напасть на мужчину, наполняющего две миски яркой какофонией свежесобранных фруктов.

Он сжимает в кулаке орешек и разламывает его, отделяя скорлупу от бледных внутренностей, которые затем крошит поверх обеих порций.

Я качаю головой.

В кухонном шкафу полно всего, чем можно разнообразить наш пост, а мужчина точно знает, что мне приготовить. Не то чтобы я просила о еде или родниковой воде в моей любимой кружке. Или о том, чтобы мою душу убаюкали, пока он будет так глубоко во мне, что негде будет спрятаться.

И все же мы здесь.

Он, полуголый, двигающийся с радостью воина, только что покинувшего поля боя и едва смывшего кровь со своей кожи. После чего перебросивший через плечо полотенце и приготовивший еду, которую сам добыл. И я, гноящаяся после нашего эмоционально насыщенного соития, с растрепанными волосами и затуманенным сознанием. Пытающаяся понять, как я прошла путь от победы в самой важной в моей жизни игре в Скрипи, до сидения за этим столом, лишенной каких-либо желаний, ошеломленной и раздражающе возбужденной.

Склонив голову набок, я наблюдаю за идеальной мускулистой задницей Каана, когда он перемещается по кухне, отщипывает веточку мятной зелени, которую использует для украшения наших мисок. Несомненно, коричневые кожаные штаны, которые на нем надеты, перекрывают доступ крови к тем местам, которые, насколько я понимаю, должны быть всегда снабжены кровью.

Я вздыхаю.

Целью последнего сна была ролевая игра, которую я не в состоянии поддерживать долгое время. Я не смотрю с тоской на мужчин и не вспоминаю все те приятные вещи, которые они делали с моим телом, а потом сразу же хочу повторить это снова. Я не умею строить отношения. И уж точно не занимаюсь любовью.

У этого слова есть только одно определение ― опасное, потенциально разрушительное неудобство.

Каан смотрит на меня через плечо, нахмурив брови, пряди черных волос, выбившиеся из пучка, падают ему на глаза.

― Ты готова к нашему разговору?

Я вздрагиваю, как будто он только что взмахнул рукой и ударил меня.

― Спасибо, но я бы предпочла содрать с себя кожу тупым лезвием.

Он бросает на меня взгляд, который говорит о том, что, по его мнению, я немного драматизирую, но это близко описывает мои ожидания от разговора, в ходе которого мне будут ломать ребра одно за другим.

― Ладно, ты, очевидно, чувствуешь себя…

― Сожалеющей.

― Это вызывает у тебя желание подраться или потрахаться? ― спрашивает он, его грубый голос звучит так чувственно, что по мне прокатывается волна тепла.

Сжав ноги вместе, я отпиваю из кружки, чтобы подавить импульсивное желание умолять о последнем, и напоминаю себе, что его член развязал войну, которую мы сейчас ведем.

Я опускаю кружку обратно на стол.

― Еще не решила.

Он ворчит, поворачиваясь, его глаза приобрели насыщенный карий оттенок в слабом свете, с трудом пробивающемся сквозь отверстие в потолке. С двумя мисками в руках он приближается ко мне, словно какой-то огромный зверь, пойманный в клетку этого мускулистого тела.

― Что ж, пока ты определяешься, ― говорит он, опуская обе миски на стол, ― давай вместе насладимся прекрасной трапезой?

Я смотрю на свою прекрасную, разноцветную миску…

Выглядит очень аппетитно. Жаль, что к ней прилагается горькое послевкусие предстоящего разговора, которого я совершенно, на тысячу процентов, не хочу.

Должен же быть какой-то выход. Я не могу просто жить здесь до конца своих дней, наслаждаясь хорошим сексом, свежеприготовленной едой и хитроумными загадками. Что-то зудит в глубине моего сознания, подсказывая, что этот идеальный рай в конце концов сгорит ― как и все остальное. Смерть проскользнет по этой лестнице, как змея, и вонзит свои зубы в кого-то другого, кто поселился в расщелинах моего сердца.

Я натянуто улыбаюсь.

― Звучит восхитительно.

Хмыкнув, он отщипывает ягоду и бросает ее в рот, затем проходит через комнату и берет с полки один из заранее подготовленных пергаментных квадратиков. Он использует мое перо и чернила, чтобы что-то нацарапать на нем, а затем складывает квадрат в жаворонка, которого держит в руках, прежде чем выпустить в окно.

― Кому он адресован?

― Пироку. ― Он устраивается в кресле напротив меня, берет ломтик медно-розовой дыни и вгрызается в хрустящую мякоть. ― В Домме есть только один чтец разума ― полагаю, ты с ним уже знакома? Я отсылаю его в безопасное место.

Мое сердце замирает.

― Ты шутишь.

― Шучу? ― Его глаза убийственно вспыхивают. ― Прости меня, Лунный свет, но в этом нет ничего смешного. У тебя есть привычка выскакивать через боковую дверь в тот момент, когда я поворачиваюсь к тебе спиной, а затем оказываться мертвой в небе. ― Он вымученно улыбается, и эта мука на его лице ранит меня не меньше, чем моя натянутая улыбка уколола его раньше. ― Я просто принимаю меры предосторожности.

Я раздраженно фыркаю и откидываюсь на спинку кресла, качая головой.

― Ты мне нравился больше, когда шел на уступки.

Он пожимает плечами.

― А мне ты нравилась больше, когда была пьяна и улыбалась, пела мне, говорила, что бежишь только потому, что не можешь смириться с мыслью, что я умру.

Я вздрагиваю.

На тех напитках должны были быть большие, крупные предупреждающие надписи.

― Хорошая новость в том, что ты вольна вечно умасливать меня своими улыбками с ямочками на щеках, потому что в твои обязанности не входит обеспечение моей безопасности, ― говорит он, забрасывая в рот очередную ягоду. ― А теперь ешь свои фрукты.

Он встает и несет свою кружку к раковине, чтобы наполнить ее, пока я медленно закипаю на своем месте.

― Я не хочу фрукты, ― огрызаюсь я, когда он осушает половину кружки тремя большими глотками. Он опускает кружку, поднимает бровь, его взгляд прочерчивает расплавленную дорожку к моим губам.

И снова находит мои глаза.

― Тогда что?

― Месть.

― За что?

Обходит мою защиту, как чертов взломщик.

Я снимаю железное кольцо с пальца, приветствуя озорное хихиканье Клод, пока обхожу стол, отодвигаю его миску и размещаю на ее месте свою задницу. Я поднимаю обе ноги, ставя одну ступню на его стул, а правую вытягиваю к подоконнику.

Кадык Каана дергается.

Я приподнимаю подол сорочки в ложбинке между моими широко раздвинутыми бедрами, и его пылающий взгляд опускается к моей обнаженной киске ― набухшей, горячей и нуждающейся.

Мокрой.

Я облизываю два пальца и раздвигаю себя, открываясь перед ним, шепчу строптивое слово под нос, и диалект Клод срывается с моих губ, как порыв ветра.

Каан со стуком ставит свою кружку на стол и делает два шага вперед, прежде чем натыкается на прочную стену воздуха. Издав негромкий смешок, он скрещивает руки и качает головой, в его глазах вспыхивает пламя.

― Это война, заключенная семьдесят три.

― О, я очень на это надеюсь.

Я улыбаюсь, погружая пальцы в свою горячую, сжимающуюся киску, и смотрю на него из-под полуопущенных век. Я стону, мягко и чувственно, представляя, что это его пальцы, скользкие от остатков нашего похотливого соития, проникают в меня ловкими, уверенными толчками.

В его груди зарождается рык.

― Тебе приятно?

― Угу. ― Я прикусываю нижнюю губу, проникая глубже… Глубже…

Я вытаскиваю пальцы и рисую круги вокруг своего набухшего клитора, выгнув позвоночник так, чтобы видеть себя.

Наблюдаю за своими действиями.

Я тереблю этот нежный узелок нервов, издавая короткие гортанные стоны. Пот выступает на шее, бедра раскачиваются в погоне за теплым, пульсирующим удовольствием. Сжимая пустоту.

Хочу его.

Я поднимаю голову и улыбаюсь, замечая четкие очертания его вздыбленного члена, что заставляет меня пульсировать от еще более сильной боли. На его виске вздувается вена, сухожилия на шее напрягаются, когда он наблюдает за мной с диким вниманием.

― Почему у тебя такое расстроенное лицо?

― Любая упущенная возможность поклоняться тебе ― это трагедия.

Что ж.

Еще одно круговое движение. Еще одно томное погружение, которое наполняет меня жгучим удовольствием.

― Что ты сделаешь, если я позволю тебе приблизиться?

― Встану на колени между твоих ног и опущу свое лицо между бедер, ― рычит он мгновенно, как будто эти слова уже были готовы сорваться с его сжатых губ. ― Буду есть тебя до тех пор, пока твои бедра не начнут подрагивать, а ты не начнешь сжиматься вокруг моего языка.

Я представляю это.

Неистово хочу его.

Еще одно дразнящее движение вокруг клитора, мои бедра устремляются к нему с каждым толчком, все мое тело нагревается.

Я ускоряю темп, ноги раздвигаются.

Сознание затуманивается.

― Что потом? ― Я умоляю, каждая клеточка моего тела напряжена, я на грани оргазма…

― Я бы перевернул тебя. Подложил бы подушку под твои бедра, чтобы твоя задница оказалась в воздухе. Заполнил бы тебя своими пальцами, пока мой большой палец толкался бы в тебя сзади. ― Мое плечо двигается вверх-вниз, пока я погружаюсь в эту иллюзию. ― Когда ты так заведешься, что все твое тело задрожит, я раздвину тебя, восхищусь тобой, а потом расколю, как яйцо.

Я вскрикиваю, прижимаю подбородок к груди, каждая мышца во мне пульсирует от неистовых волн восторга, мои хриплые стоны доносятся до него издалека. Я двигаю пальцами глубокими, отчаянными толчками ― каждая мышца напряжена, затем расслабляется, когда наслаждение начинает спадать.

Смех вырывается из меня, и я качаю головой, глядя на него, выгнув бровь, моя рука тянется вверх, чтобы откинуть волосы с лица.

― Это было хорошо, ― говорю я, раздвигая себя так, чтобы он мог видеть следы моего наслаждения.

Его глаза стали почти черными, челюсти стиснуты, на выпуклых мышцах проступают вены.

Он никогда не выглядел таким большим. Таким суровым.

Таким душераздирающе красивым.

Жаль, что он влюблен до смерти.

Он сглатывает, глядя на меня исподлобья.

― Ты еще не закончила, Лунный свет. Ты только подготовилась.

Задыхаясь, я опускаю обе ноги на землю, подол моей сорочки скользит по бедрам. Я шепчу Клод нужное слово, затем встаю, беру свою миску с фруктами и бросаю ягоду в рот.

Сладкий нектар растекается по языку.

― У меня больше нет белых флагов, мой король. ― Я приближаюсь к нему, погружаясь в его пылающую атмосферу. ― Они все израсходованы.

Я подхожу вплотную и кладу руку ему на грудь, его напряженные мышцы подрагивают от моего прикосновения, когда я пачкаю его своим возбуждением.

― Приятно слышать, ― рычит он, в точности как окутанный тенью зверь в расцвете своих сил. ― Я сожгу свой, не возражаешь?

― Пожалуйста. ― Я бросаю в рот еще одну ягоду и улыбаюсь ему. ― Спасибо за фрукты. Они очень, очень вкусные.

Я выхожу из комнаты, не оглядываясь.

ГЛАВА 81

Король Остерн махал вслед своим сыновьям и дочери на восходе Авроры.

Мы оба смотрели, как они исчезают вдали, а затем двое его стражников защелкнули железные наручники на моих запястьях.

Меня втолкнули в комнату без мебели и усадили на стул. Король присел передо мной с таким видом, будто хотел меня зарезать.

Он сказал, что мое поведение недостойно будущей королевы. Что он видел, как Каан наблюдал за мной. Как вел себя рядом со мной.

Что он знал, что мы «трахались».

Он сказал мне, что Каан не годится для управления королевством, потому что владеет только двумя стихиями. Что он не достоин и никогда не будет достоин короны.

Я плюнул ему в лицо. Сказала ему, что сама выберу себе короля или вообще не стану связывать себя узами брака.

Что я отдам себя Творцам.

Он высосал весь воздух из моих легких и заставил почувствовать, что у меня ломаются ребра, а потом сказал, что заметил, как я дружна с Вейей. И что если я не свяжу себя с Тиротом, он избавит мир от маленькой сучки. Что он сообщит близнецам о поступке Каана, и они втроем выследят его, а потом отрубят ему голову. У него не будет ни единого шанса.

Я никогда не испытывала такого сильного страха.

Он сказал, что если я уеду на следующем восходе, чтобы подготовиться к церемонии связывания, то он обеспечит Слатре безопасный путь обратно в Аритию. В противном случае он оставит ее вольер открытым, пока меня будут тащить через равнины, и я буду вынуждена наблюдать, как она убивает себя, пытаясь следовать за мной домой.

Затем он подошел совсем близко и посмотрел на меня так, словно мог видеть насквозь. Сказал, что ему сообщили о моей задержке, о чем я не задумывалась до этого самого момента.

Даже не подозревала.

Он сказал, что это единственный способ дать моему малышу шанс на жизнь. Если Тирот поверит, что это он зачал ребенка, который, по-видимому, растет у меня в животе, все будет хорошо. В противном случае нам с Кааном негде будет спрятаться, чтобы нас не нашли. Они будут преследовать нас за это грязное бесчестие, которым мы опозорили наши семьи.

Я решила, что это плата за то, что мы нашли такую великую любовь, как у Махи и Паха. Что моя жизнь тоже должна закончиться трагедией, неся на себе проклятие моей фамилии.

ГЛАВА 82

По животу расплывается еще один огненный след ― он просачивается сквозь плоть, мышцы и кости, наполняя легкие едким запахом горелого мяса.

Я падаю на холодную каменную скамью, мышцы сводит спазмом.

Кандалы впиваются в кожу.

Еще один крик грозит вырваться сквозь стиснутые зубы, но я отказываюсь издавать его, снова и снова качая головой, пока он рисует… рисует… рисует на мне пузырящиеся, вздувающиеся рубцы.

― Я знаю, что это больно… ― Оранжевое пламя, привязанное к кончику пальца Короля-падальщика, отражается в его черных глазах. ― Но боль закаляет тебя, Огненный жаворонок. Благодаря ей за тобой так интересно наблюдать в ямах, и моя казна это любит. ― Он движется вокруг меня, кутаясь в потрепанную ткань, очертания его костлявой короны торчат из головы, как искалеченные пальцы. ― Просто помни ― без этого ты не стала бы такой чудесной. Без меня.

Я слышала одни и те же слова столько раз, что и не сосчитать. Но что делает его таким особенным, что он может причинять мне боль, а я не могу сделать то же самое с ним?

Фэллон учит меня многим вещам ― громким словам и вещам из большого мира, которые трудно понять, ― и чем больше я узнаю, тем меньше в этом смысла. Тем больше мне хочется обхватить его шею руками и сломать. Думаю, мне бы это понравилось. Тогда мы с Фэллон сможем сбежать. Она наконец-то покажет мне луны ― настоящие. А не те, что мы рисуем на потолке.

А еще она могла бы показать мне разноцветные облака, о которых всегда говорит.

Король-падальщик превращает свое пламя в шар, который он запускает по моей ноге, обжигая меня до самых кончиков пальцев. Мышцы сводит спазмом, и я захлебываюсь криком, глядя сквозь расщелину в потолке туда, где из тени выглядывает его зверь — всегда наблюдает.

Всегда рычит.

Я представляю, как моя боль проникает в ту же расщелину и исчезает. Улетучивается, не успев укорениться, пока я напеваю в голове мелодию. Медленную, спокойную песню, которая была со мной с самого начала.

― Когда-нибудь скоро я надену свою бронзовую корону, и тебе больше никогда не придется страдать. Я взойду на свой законный трон, а ты будешь рядом со мной, наслаждаясь трофеями своих сражений.

Еще больше огня стекает по моей голени, и я абсолютно уверена в одном ― я не хочу сидеть рядом с ним. Ни сейчас. Ни когда-либо еще.

― Посмотри на меня, ― рычит он, хватая меня за челюсть и поворачивая голову.

Я смотрю в эбеновые глаза, из-за жгучей боли мне трудно сосредоточиться, зрение расплывается.

Снова становится четким.

Расплывается.

Скоро ему придется остановиться. Я вот-вот потеряю сознание.

Он хмурится, изучая меня, его рука пахнет дымом и обожженной кожей.

― Почему ты никогда не отвечаешь? Я знаю, что эта маленькая сучка, которую я запихнул в твою камеру, учит тебя. Может, мне стоит сжечь и ее? Чтобы тебе было о чем кричать?

― Тронь ее, и я разорву тебя посередине, а потом выверну наизнанку, ― хриплю я, мои слова холодные и лишенные эмоций.

Настоящие.

Его глаза расширяются, прежде чем низкий смешок вырывается из его груди, набирая силу, пока его голова не откидывается назад.

Глубокий, раскатистый смех эхом отражается от стен.

― А вот и она, ― говорит он, переводя взгляд на меня, и я осознаю свою ошибку, мое сердце замирает, когда я замечаю жестокий блеск в его глазах.

Он вызывает еще один шар пламени, который распространяется по моему бедру. Медленный, испепеляющий мазок, прожигающий слои мышц, которые целитель плоти не успеет залечить до того, как я снова окажусь в яме.

Но не это является причиной очередного крика, грозящего разорвать мое горло ― даже близко нет.

― У моего Огненного жаворонка действительно есть голос, ― мурлычет он, вызывая в руке еще одну вспышку пламени. Еще одно обещание боли, которое меркнет по сравнению со страхом, охватившим меня. ― Просто нужна правильная мотивация.

Р е й в…

Р е й в…

Р е й в…

― РЕЙВ!

Мои глаза распахиваются, грудь наполняется криком, который я отказываюсь выпускать.

Я с шипением выдыхаю сквозь оскаленные зубы, наполняя легкие вдохами, которые никак не помогают мне очнуться от обжигающего сна ― ужас все еще стелется по моей коже, запах дыма и сожженной плоти застревает в горле.

Мое зрение обретает четкость, когда я встречаюсь со взглядом суровых глаз, затененных густыми черными ресницами, и замечаю озабоченную складку между бровями Каана, которая заставляет что-то внутри меня дрогнуть.

Мне хочется поежиться.

Я толкаю его в обнаженную грудь, пытаясь заставить его отодвинуться от меня. Когда он даже не шевелится, я толкаю его снова, на этот раз выплескивая всю свою сдерживаемую энергию в одном вулканическом слове.

― Двигайся!

Наконец он отстраняется, давая мне возможность скатиться с тюфяка и встать, запрокинув лицо к отверстию в потоке, запустив пальцы в мои мокрые от пота волосы и отбросив их с лица.

Просто сон…

Это был всего лишь сон.

― Что такое «Огненный жаворонок», Рейв?

Черт.

Я бросаюсь к дверному проему и уже наполовину спускаюсь по лестнице, когда сзади меня атакует его гневный голос.

― Что это за гребаный «Огненный жаворонок»?

― Не твое собачье дело, ― огрызаюсь я, устремляясь к выходу, мне нужно погрузиться в себя и стереть это чувство со своей кожи.

Тяжелые шаги Каана преследуют меня по джунглям, пока я иду к Лоффу, ветер развевает мои волосы, превращая их в черные ленты. Я вырываюсь из джунглей и выскакиваю на берег, небо затянуто темными тучами, сквозь которые пробиваются толстые лезвия солнца.

Еще через несколько шагов я уже по пояс в воде и, согнув ноги, опускаюсь под воду. Я тру лицо, руки, ноги и впервые в жизни… выпускаю на волю крик огненной бури, который прокладывает путь по моему горлу, и поднимается к поверхности пузырьками воздуха.

Крепкие руки хватают меня за плечи и тащат вверх.

Меня крутит, затягивает в бурлящую атмосферу Каана, его лицо со сжатыми губами являет собой скульптурное сочетание разрушения и ярости.

Волны бьются о мою спину, пока он крепко держит меня.

― С кем ты разговаривала, Рейв?

― Мы не будем об этом говорить, ― выдавливаю я сквозь прилипшие к лицу пряди мокрых волос, пытаясь вырваться из его крепкой хватки.

Он притягивает меня к себе так близко, что я едва могу дышать, не прижимаясь грудью к его твердой, вздымающейся груди, а он смотрит на меня сверху вниз, его расплавленный взгляд прожигает меня насквозь.

― Похоже, ты питаешь иллюзии, что я побегу за любой костью, которую ты случайно бросишь в мою сторону, только потому, что ты так приказала, но это было до того, как я увидел, как все твое тело сжалось, словно тебя пытали во сне, ― рычит он с такой силой, что у меня перехватывает дыхание. ― А теперь, мой прекрасный, эффектный, возмущенный Лунный свет, давай попробуем еще раз. С. Кем. Ты. Говорила…

Болезненный, раздирающий уши вопль сотрясает воздух.

Мы оба поворачиваем головы к югу. Навстречу трепещущему движению, появляющемуся из брюха низкого облака, цепляющегося за округлую вершину горы.

Гудят горны ― десять коротких, резких звуков, рассекающих воздух.

Я хмурюсь.

― Что это зна…

Два больших сверкающих молтенмау проносятся сквозь облако, на кончиках их хвостов, украшенных перьями, развеваются белые флаги, а их всадники облачены в серебряные доспехи, соответствующие их серым седлам.

Сердце замирает.

― Эмиссары Сумрака?

Каан остается неподвижным.

Молчит.

Еще один душераздирающий крик пронзает небо, за ним следует глубокий сигнальный звук, который потрясает меня до глубины души.

Жемчужный мунплюм ныряет сквозь тяжелые облака, белый флаг, привязанный к его лапе, развевается на ветру ― его обожженные крылья пытаются поймать потоки воздуха и удержать существо от падения.

Вулканическая ярость вскипает в моей крови, когда зверь поднимает голову. Он широко разевает пасть и издает еще один пронзительный вопль.

Мой взгляд прикован к его прекрасной, блестящей плоти, покрытой волдырями.

Внутри меня наступает мертвая тишина, легкие сжимаются, клин боли, о котором я и не подозревала, что он застрял в моей груди, становится все шире…

Шире.

Зверь падает в сторону городского вольера, и у меня сводит живот, когда я вижу седло, прикрепленное к нему. Белокурого всадника, прижавшегося к спине бедного дракона.

Рекк Жарос…

Каан заводит руку мне за голову и прижимает мое лицо к своей мокрой груди, закрывая от меня вид на истерзанного мунплюма. Словно он хочет защитить меня от этого ужасного зрелища. Но оно уже отпечаталось в моем мозгу, как нарыв, который вздувается… вздувается… И обречен на то, чтобы лопнуть.

Еще один болезненный вопль, и Каан чертыхается себе под нос, а каждая клеточка моего тела теперь охвачена пронзительной яростью. Зрение становится тоннельным, разум цепенеет, мстительная змея скользит по моей груди, обвиваясь вокруг ребер, заставляя мое каменное сердце биться медленно и ровно.

Обещание мести щекочет кончики пальцев…

Я сдеру кожу с его тела. Выколю ему глаза. Вырву зубы ― один за другим. И так же неторопливо выдерну его ногти.

Он.

Гребаный. Покойник.

Я отталкиваю Каана и выхожу из воды, мир вокруг меня растворяется в небытии. Я едва ощущаю хруст подлеска под моими босыми ногами. Едва чувствую прохладные каменные ступени, когда направляюсь к нашей спальне ― отдаленный звук чего-то, ревущего за спиной, едва задевает мое сознание.

Все, что существует, ― это неуемная, пульсирующая жажда крови Рекка на моих руках. Важно лишь то, как именно все это будет происходить. Это все равно что сесть за стол, чтобы отведать десять красиво поданных блюд, каждое из которых состоит из множества ингредиентов.

Я хватаю свой прозрачный солнцезащитный плащ, просовываю руки в рукава и затягиваю пояс на талии. Перевернув тюфяк, я открываю тайник с оружием, купленным в «Изогнутом пере». Я надеваю бандольер и ножны, подхватываю идеальный ряд клинков, которые я тщательно уложила, представляя, как каждое острое лезвие вонзится в тело Рекка.

Мои руки быстрые как молния, я набиваю ножны до отказа, лезвие за лезвием, представляя, как они вонзаются в челюсть Рекка.

В его ухо.

Вспарывают его от подбородка до пупка.

Он ― грязное пятно на этом мире, и я уничтожу его. Медленно.

Болезненно.

Я засовываю ноги в ботинки, туго зашнуровываю их, засовываю клинки по бокам, а затем поворачиваюсь, направляясь к двери. Земля сотрясается, и это единственное предупреждение, которое я получаю, прежде чем перед выходом падает кусок камня, препятствуя моему бегству, и комната наполняется ветром, проникающим снаружи.

Нахмурившись, я поднимаю взгляд к небу, туда, где неровная дыра в потолке пропускает густой поток солнечного света на мой недавно отремонтированный перевернутый тюфяк. Я снова смотрю на кусок упавшего камня, прекрасные, сложные изображения, вырезанные на нем, теперь расколоты, а мелкие кусочки разбросаны по земле.

Мое внимание переключается на Каана, который стоит у края тюфяка, скрестив руки на груди, и смотрит на меня потемневшими глазами.

― Ты сломал мою стену.

― Нашу стену, ― выдавливает он из себя. ― И мне нужно было как-то привлечь твое внимание. ― Его взгляд опускается к моей груди и бедрам, затем снова поднимается. ― Что ты делаешь?

Я оглядываю себя и понимаю, что выгляжу как птица от количества лезвий, которыми я увешана. Я едва помню, как держала в руках большинство из них.

― Собираюсь поохотиться, ― говорю я, поднимая глаза и встречая его мрачный взгляд. ― Любой, кто так обращается с животным, заслуживает быть испепеленным. Без всяких угрызений совести. А теперь убери камень. ― Проходит мгновение, прежде чем я вспоминаю о манерах. ― Пожалуйста.

Я могла бы попытаться отодвинуть его сама, но, скорее всего, я только создам еще больший беспорядок. Я не хочу выставлять себя дурой перед королем Пекла, который, как известно, может строить и разрушать города несколькими словами.

Нет, спасибо.

Проходит слишком много времени, прежде чем Каан говорит:

― У него белый флаг, Лунный свет.

― Я могу это исправить. ― Я достаю из бандольера клинок и перебираю его между пальцами. ― К тому времени, как я закончу, он станет красным.

Красным, как волосы Эсси.

Красным, как цвет рубцов на теле его зверя.

Красным, как кровь, которую он высекал из моего тела.

Каан наблюдает за мной с кошачьей расчетливостью, словно оценивает поле боя, пытаясь выработать наилучшее направление атаки.

― Если этот всадник окажется мертвым у меня на пороге, начнется война с его покровителем.

Мое сердце бешено колотится, ребра трещат, а верхняя губа оскаливается, демонстрируя клыки.

― Любой, кто нанял этого монстра, тоже заслуживает смерти.

Такой же медленной.

Такой же мучительной.

― Согласен. Но сейчас не время для этого. Он путешествует с двумя эмиссарами Сумрака, которые не проявили такой же жестокости по отношению к своим молтенмау. Ты собираешься убить и их? ― спрашивает он, склонив голову набок. ― Потому что, если ты этого не сделаешь, поползут слухи, что эмиссар был убит на земле Пекла ― отличный повод для моих братьев примчаться через Болтанские равнины и развязать войну, которой они ждут с тех пор, как я убил нашего Паха.

Я открываю рот, закрываю его, затем сжимаю руки в кулаки так сильно, что рукоять моего железного кинжала впивается в ладонь.

― Так что ты хочешь, чтобы я сделала?

Его глаза смягчаются, а мои, как мне кажется, наоборот.

― Как бы мне ни было неприятно это говорить, ― бормочет он, слишком медленно, слишком успокаивающе, ― мне нужно, чтобы ты опустила свои клинки. Я уйду и поговорю с всадниками. Выясню, чего они хотят.

Я скрежещу зубами так сильно, что ощущаю вкус крови, и хищная энергия, бурлящая под кожей, грозит разорвать меня.

― Ты не собираешься его убивать?

Если он заберет у меня это убийство, я стану настолько невыносимой, что ему придется вычеркнуть меня из этого мира.

― Нет, ― говорит он, в его голосе звучит раскаяние. ― Мне жаль… ― Обещаешь, что не сделаешь этого?

Между его бровей пролегает едва заметная морщинка.

― Я… обещаю, что не убью этого мужчину. Даю слово.

Хорошо.

Кивнув, я убираю кинжал обратно в ножны, а кипящая жажда крови, бурлящая в моих венах, утихает.

Я знаю, где он.

Я смогу выследить его, как только он улетит отсюда.

Это знание хоть немного, но облегчает зуд в кончиках пальцев.

Повернувшись, я начинаю вынимать кинжалы из ножен и снова укладывать их на каменное основание тюфяка. Я освобождаюсь от бандольера, а затем расстегиваю ножны.

― Я могу быть уверен, что ты останешься здесь, Рейв?

Я оглядываюсь через плечо на Каана ― он все еще стоит на том же месте. Все еще наблюдает за мной с беспощадной пристальностью.

― Я не собираюсь убивать его на твоей земле, Каан. Теперь, когда я все поняла, я не буду подвергать твой народ опасности. Обещаю.

― Это не ответ на мой вопрос.

Нет.

Я поворачиваюсь, скрещиваю руки на груди, и мы смотрим друг другу в глаза ― наши позы совпадают, между нами возникает напряжение, которое ощутимо настолько, что может расколоть землю.

Дважды он открывает рот, чтобы заговорить, но затем сжимает зубы. Наконец он прищелкивает языком, поднимает с земли свою тунику Великого шторма, хватает корону и отдает приказ, который сдвигает в сторону прекрасный сломанный кусок камня.

Не сказав больше ни слова и не взглянув в мою сторону, он уходит.

ГЛАВА 83

В сопровождении шести вооруженных стражников я пробираюсь сквозь неравномерные лучи солнечного света, проникающие в коридор Цитадели, над нами висит мертвая тишина.

― Вольер двадцать семь?

― Да, сир. Остальные эмиссары расположились на двенадцатой платформе. Они уже разошлись и находятся под охраной, пока вы не будете готовы их принять. Мунплюм просто забилась в первую попавшуюся тень, вместо того чтобы слушать смотрителей.

― Да уж, я ее не виню, ― бормочу я, когда мы сворачиваем за угол и чуть не налетаем на двух солдат, которые тут же отступают к стене и прижимают кулаки к груди.

― Hagh, aten dah.

― Кто-нибудь узнал имя всадника мунплюма? ― спрашиваю я.

― Рекк Жарос, сир. ― Я перевожу взгляд на Бруна, стоящего слева от меня, его суровые глаза встречаются с моими. ― Охотник за головами. Его хорошо знают в южных королевствах.

― О, я слышал о нем.

Уверен, что Рейв откусила фалангу его пальца. Жаль, что она не успела перегрызть ему горло. Судя по ее реакции, я бы сказал, что она чувствует себя примерно так же.

― У кого-нибудь есть железные наручники?

― У меня, ― говорит Колет справа от меня.

Хорошо.

Еще один пронзительный рев разносится по Цитадели, уничтожая мое самообладание.

Я стискиваю зубы, ускоряю шаг и взбегаю по лестнице. Двое стражников, охраняющих двери наверху, распахивают их, как только видят нас, открывая плоскую площадку из потрескавшегося камня, достаточно большую для того, чтобы на него мог сесть почти любой зверь, из трещин растут редкие медные кусты.

Одна из самых ранних хижин, несколько изолированная. Удаленная от остальных.

Редко используется.

Я смотрю на массивную посадочную площадку в форме почки, выдолбленную в отвесной скале, на восточную сторону которой льется поток солнечного света. Другая половина погружена в тень, и в данный момент ее занимает дрожащая самка мунплюма Рекка, вжимающаяся в каменную стену в попытке уклониться от солнечных лучей. Рекк все еще сидит в седле.

Я не удивлен, что она расстроена. Испугана.

Из-за того, что грозовые тучи быстро рассеиваются, наступает плотная, влажная жара, которой это существо не способно противостоять, и нет надежды на то, что солнечный свет ослабнет и позволит ему безболезненно перебраться к затененному входу в нору с другой стороны.

― Творцы, ― бормочу я, рассматривая существо. На ее морде ― черная маска, закрывающая глаза и защищающая от ослепления, но это не помогло остальному ее телу. Ее кожа покрыта пузырями и волдырями, кровь и гной вытекают из множества ран от солнечных лучей и размазываются по камню, когда она сворачивается в комок.

Фигура, которая слишком напоминает мне Слатру, застывшую в той же позе глубоко под моими покоями.

Сердце колотится, когда я разглядываю ее сожженные крылья, едва способные ловить воздух, и удивляюсь, как она вообще сюда добралась.

Смотрители приближаются к раненному зверю, выкрикивая команды, чтобы она вышла из тени и перебралась в нору. Ее шелковистый хвост хлещет по земле, угрожая сбросить их с обрыва, и некоторые успевают отпрыгнуть в сторону как раз вовремя, чтобы уклониться от своей участи.

― Beuid eh vobanth ahn… defun dah, ― кричит Рекк, обращаясь к Булдеру, который прорезает паутину трещин в камне прямо под зверем. Он пытается вытолкнуть беднягу из тени.

Но вместо того, чтобы убраться с нетвердой земли, измученная мунплюм сворачивается в еще более тугой клубок, едва не придавив Рекка к скале своей спиной в попытке избежать солнца.

Нахмурившись, Рекк вдавливает шпоры своих ботинок в окровавленные дыры на седельном покрывале.

― Шевелись, тупая сука!

Мунплюм наклоняет голову, издавая еще один низкий, жалобный стон, который разрывает мои гребаные сердечные струны.

― Ждите здесь, ― рычу я своей охране и устремляюсь вперед.

В воздухе раздается глухой удар, и огромная, более хищная форма ярости нарастает у меня под ребрами, падая в бурлящий котел моего собственного неистового гнева.

Держась на безопасном расстоянии от изодранного хвоста мунплюма, я подаю сигнал смотрителям убираться, останавливаюсь в поле зрения Рекка и скрещиваю руки на груди, чтобы скрыть сжатые кулаки.

Он встречается со мной взглядом и открывает рот, чтобы заговорить снова, сухожилия на его шее натягиваются от напряжения, необходимого для языка Булдера.

― Сделай это. Устрой еще одну трещину в моей земле. Я с удовольствием заполню ее твоими останками.

Он стискивает зубы, уголки его рта изгибаются. Он издает медленный, леденящий кровь смешок, который обрывается в тот момент, когда в поле зрения появляется Райган.

Массивные крылья рассекают воздух, когда он парит над посадочной площадкой, излучая сокрушительную силу, каждая часть его тела, за исключением сильно заросшей шипами головы, принимает участие в движении. Из его раздутых ноздрей вырываются струйки дыма, пылающие глаза прищурены на Рекке ― теперь он неподвижен, его мунплюм такая маленькая и хрупкая по сравнению с моим громадным саберсайтом. Такая сломанная и связанная.

Она издает еще один жалобный стон, на этот раз более тихий.

Более болезненный.

Из груди Райгана вырывается низкий рык, его губы оскаливаются, между клыками мерцает пламя. Его желание рвануть вперед и сорвать Рекка с седла пронизывает нашу связь, заставляя каждую мышцу в моем теле чувствовать себя так, словно она воюет сама с собой.

― Прикажи своему зверю отступить, ― рычит Рекк, бросая на меня панический взгляд, от которого я получаю слишком большое удовольствие, ощущая на языке привкус дыма в сочетании со сладким нектаром его страха.

― Вытащи свои шпоры из шкуры этого мунплюма, спустись с седла, и я подумаю.

― Имперский урод, ― бормочет он себе под нос, вероятно, думая, что я его не слышу. Как ребенок, который закатывает истерику из-за того, что ему указывают, что делать.

Его слова ― пыль на моих ботинках, но его действия ― гребаные камни.

И снова мой взгляд падает на эти кровавые раны на шкуре его мунплюма…

― Как прикажет Его Императорское Высочество, ― говорит Рекк, затем перекидывает ногу и спускается по короткой веревке, черная плеть намотана у его бедра, его взгляд устремлен на моего парящего зверя, когда он спрыгивает вниз и бросается ко мне. С впечатляющим всплеском силы мунплюм наклоняет свою голову вперед, чуть не задевая пятки Рекка.

С резким шипением он отскакивает в сторону и тянется за своим хлыстом.

― Ударь этого дракона, и я привяжу тебя к столбу и выпорю, ― ругаюсь я.

Его рука замирает на рукоятке.

― Две угрозы и ни одного официального приветствия. У меня белый флаг, сир.

У меня возникает искушение засунуть его ему в задницу, а потом доставить Рейв. Но королевство.

Правила.

― Хорошо осведомлен. Но мы не одобряем жестокое обращение с животными в этом королевстве. Ты разорвал связь со зверем. Это твоя вина.

― Мне просто придется отхлестать ее позже, ― рычит он себе под нос, бросив еще один взгляд через плечо на связанное существо.

Как будто он думает, что я позволю этому случиться.

― Прикажи своим смотрителям вернуться сюда и доставить Лири в вольер, чтобы она могла подкрепиться и отдохнуть, ― приказывает Рекк, и в его тоне звучат имперские нотки, заставляющие меня поднять брови. ― Мне также понадобятся услуги вашей целительницы плоти, чтобы подлатать ее крылья.

Я смотрю на светящегося зверя ― покрытую волдырями, спрятавшую голову под раненным крылом. Она выглядит так, словно через мгновение затвердеет прямо здесь, на посадочной площадке.

Райган не отрывает взгляда от Рекка, из его раздутых ноздрей все еще валит дым, а из его груди в мою бьет огромная, пульсирующая мольба.

Одно слово ― и он бросится вперед и схватит мужчину. Раздавит его в кровавую кашу.

Никогда еще сдержанность не была столь мучительной.

― Я распоряжусь, чтобы ей принесли все необходимое, пока я не найду кого-то с синей бусиной, достаточно сильного, чтобы переместить облако, ― выдавливаю я из себя, пока он разворачивает кожаный кисет с курительными палочками. ― Я также позову целительницу. К сожалению, она присутствовала на праздновании Великого шторма в соседней деревне. Ей потребуется некоторое время, чтобы добраться сюда.

Неправда. Бея в отъезде, но Агни здесь. Я пошлю кого-нибудь разбудить ее, как только покину эту посадочную площадку, но ему это знать необязательно.

― Судя по тому, как мунплюм свернулась, вряд ли у нее есть время ждать. Но мы сделаем для нее все возможное. Устроим ее поудобнее.

Рекк фыркает, бросая на меня злобный взгляд из-под светлых бровей, выхватывает из кисета курительную палочку и засовывает ее в рот.

― Ну, для меня это чертовски бесполезно, не так ли? ― бормочет он, не отрывая губ от туго свернутого пергамента.

Я не отвечаю.

― Так что же мне делать? ― спрашивает он, широко раскинув руки, как будто это я виноват в том, что он оказался в таком затруднительном положении.

― Когда придет время уезжать, я могу организовать тебе перевозчика до Сумрака, ― выдавливаю я из себя. ― Ты можешь попытать счастья в Боггите в поисках зверя, более подходящего для твоих… нужд.

― Отлично, ― усмехается он, бросая взгляд через плечо на бедное дрожащее существо, которое испуганно замирает, оскаливается и рычит на него. ― Теперь она ― твоя обуза. Она глупая, дикая сука, от которой больше проблем, чем пользы. Мой совет? Лучше бы ее разделали на куски и бросили в твои кормушки.

― Твой совет значит для меня меньше, чем мазок дерьма колка на ботинке, ― говорю я спокойным тоном.

Рекк смеется и склоняет голову набок, его острые черты лица резко выделяются на фоне выжженной местности.

Глядя на меня из-под изогнутых бровей, он убирает кожаный кисет обратно в карман и достает вельд, используя язычок пламени, чтобы поджечь конец своей палочки. Он делает глубокую затяжку и выпускает струю дыма, который клубится вокруг его лица.

― Ты собираешься отозвать своего зверя или я войду в историю как мужчина, разжегший войну между Тенью и Пеклом?

Значит Тирот ― его покровитель…

Интересно.

― Hach te nei, Rygun.

Мой дракон качает головой, недовольство прокатывается по нашей связи, как поток лавы. Он набирает воздух в грудь, прежде чем взреветь, и затем с такой силой взмахивает крыльями, что порыв ветра обрушивается на посадочную площадку, вздымая пыль и дым.

Он взмывает в воздух по широкой дуге, продолжая смотреть на Рекка, пока проносится по небу, издает еще один пронзительный рев, затем складывает крылья и исчезает из виду.

Рекк подносит палочку к губам, затягивается и выпускает в мою сторону струйку дыма.

― Здесь уютно.

Мои глаза прищуриваются.

― У тебя хватило наглости притащить в мое королевство мунплюма без стихиаля с голубой бусиной.

Тон моего голоса говорит все, о чем молчат слова: если бы у его зверя не было этого изодранного белого флага, я бы прибил его к деревянному столбу на эспланаде. Пусть солнце обжигает и покрывает волдырями его кожу, пока она не отвалится от костей. Потом я освободил бы Рейв. Уселся бы в первый ряд и наблюдал, как она кроваво расправляется с тем, что осталось от этого урода, а потом отрезает ему голову и бросает ее Райгану в качестве закуски.

Он пожимает плечами.

― Лири не настолько сильна, чтобы нести двух всадников, а с приближением Великого шторма большая часть поголовья Гора покинула его, ― говорит он с язвительной улыбкой, снова затягиваясь курительной палочкой.

Другими словами, он не собирался ждать. Он поставил благополучие своего зверя ниже собственных эгоистичных прихотей, ожидая, что мы все исправим, когда он доберется до места.

Мои мышцы вздуваются, сухожилия натягиваются, пока я едва сдерживаюсь, чтобы не броситься вперед и не сорвать его голову с плеч ― к черту обещания и войны.

Он снова затягивается сигаретой, и я замечаю, что на другой руке у него перчатка.

Я киваю на нее подбородком.

― Значит, это правда.

― Что именно?

― Один из членов «Восставших» откусил кончик твоего пальца.

― Откусила. Я еще не нашел руни, достаточно талантливого, чтобы устранить причиненный ущерб. ― Он снимает перчатку, чтобы похвастаться затянувшимся обрубком, и рассматривает его со всех сторон. ― Она тоже была дикой сукой.

Мои руки сжимаются в кулаки так сильно, что хрустят костяшки пальцев.

― Я слышал, что твой зверь был поблизости во время ее казни. Что он отпихнул пару молтенмау с дороги, чтобы снять ее с кола. ― Он смотрит на меня прищурившись ― взгляд, который пробирает меня до костей.

У меня внутри все переворачивается от одной мысли, что этот урод имеет хоть малейшее представление о том, что произошло в том Колизее.

― У него получилось. Не могу винить зверя за то, что ему нравится вкус фейри, ― вру я, угрожающе ухмыляясь.

― Ага.

― Скажи мне, Рекк Жарос, почему ты осквернил мою землю своим присутствием?

― Я охочусь на кое-кого. ― Склонив голову набок, он снова затягивается. ― Принцесса пропала сразу после представления. Ее Пах отправил меня на ее розыски.

Я чуть не смеюсь.

Конечно, отправил.

Все знают, что этот мужчина на протяжении многих фаз висит над Кизари, как липкая тень, отчаянно пытаясь добиться ее расположения. Только Тирот мог использовать это как предлог, чтобы найти свою драгоценную дочь, которая никак не перестает ускользать из клетки, в которой он держал ее слишком долго.

― Что ж, ― бормочу я, глядя на него исподлобья, ― утешайся тем, что если бы она была моей дочерью, я бы сделал все, что в моих силах, чтобы держать ее как можно дальше от тебя.

Он недовольно фыркает и делает еще одну шипящую затяжку, прежде чем стряхнуть пепел.

― Я устал от разговоров. Как насчет того, чтобы прогуляться в свои покои и смыть с члена шлюху, которую ты натягивал последней, пока я прочесываю город, а?

Я размышляю о последствиях выкалывания одного глазного яблока.

Возможно, политически я смогу обойти это, но Рейв ― совсем другое дело… Думаю, она разочаруется во мне, а это последнее, чего я хочу.

― Ищи сколько хочешь, но Кизари ты здесь не найдешь. И ты не будешь рыскать по моему городу без железных наручников и сопровождения охраны, ― говорю я, жестом указывая на своих стражников, выстроившихся у входа в Имперскую Цитадель, каждый из которых может похвастаться красными, прозрачными или коричневыми бусинами в бороде или волосах. ― Я тоже буду сопровождать тебя. Уверен, ты понимаешь.

― Конечно, ― выдавливает он из себя, бросая окурок на землю, и угольки шипят, как умирающая змея, пока я не раздавливаю их каблуком. ― А мои седельные сумки?

― Их доставят в твои временные покои, где ты будешь находиться под наблюдением каждую секунду на протяжении всего времени, пока остаешься осквернять мое королевство своим мерзким присутствием.

Он протягивает руки, садистская улыбка кривит его губы, когда Колет подходит с наручниками и защелкивает их на его запястьях, фиксируя их на месте.

― Ты оказываешь такую честь всем, кто посещает твою Цитадель?

Я возвращаю ему улыбку, оскалившись во всю длину своих клыков.

― Только тем, кого я чертовски ненавижу.

ГЛАВА 84

Я наматываю круги вокруг тюфяка, сжимаю руки в кулаки, разжимаю их. Сжимаю снова. Энергия хлещет по коже, как хлыст с металлическим наконечником, разрушая мою решимость с каждым ударом.

Я разминаю шею из стороны в сторону. Тру лицо. Провожу руками по волосам.

Белый флаг.

Белый флаг.

Гребаный белый флаг.

Еще один болезненный вопль пронзает мое сердце, сменяясь вспышкой. Видение поражает меня, как удар.

Бледная, покрытая волдырями кожа. Сгоревшие крылья. Молочнобелые, невидящие глаза…

Глубокий стон вырывается из моего горла.

Я оказываюсь в джунглях прежде, чем успеваю обдумать это болезненное воспоминание. Перепрыгиваю через каменную стену, прежде чем замечаю, что на моем горле затягивается удушающая петля. Пока бегу вверх по эспланаде, я остро ощущаю тяжесть, навалившуюся на грудь и сдавливающую ребра.

Город спит, и это заставляет меня задуматься о времени, пока я поднимаюсь по дорожке, петляющей между терракотовыми домами, увитыми бронзовыми лианами, их чернильные цветы покачиваются на ветру, встречая солнечные лучи, которые согревают мою спину.

Райган кружит в воздухе, нарезая большие круги, которые постоянно возвращаются к далекому уступу, куда, как я видела, упал раненый мунплюм.

Никогда раньше я не видела, чтобы он так себя вел…

Земля под моими ботинками становится все более неровной по мере того, как я поднимаюсь на большую высоту, глубоко вдыхая душный, сладко пахнущий воздух, и направляюсь к отвесной скале впереди.

Тупик.

Я расшнуровываю ботинки, прячу их за кустом, прижавшимся к одному из сложенных из валунов домов, упираюсь руками в камень, и смотрю вверх. Райган снова проносится над изолированной посадочной площадкой далеко вверху, как будто охраняет ее.

Нахмурившись, я держусь пальцами за выступы, нахожу надежную опору для ног и подтягиваюсь, поднимаясь по склону утеса, стиснув зубы. Ветер треплет мои волосы и развевает плащ, пока я карабкаюсь, двигаясь быстро и ловко.

С самообладанием и целеустремленностью.

Еще один жалобный стон, полный боли затихает в небытии, сменяясь очередной ослепительной вспышкой:

Я сижу на спине яркого пернатого зверя, летящего по небу, гнетущая жара давит на меня, а крики разрывают горло.

Позади меня в воздухе покачивается окровавленный, покрытый волдырями мунплюм, привязанный к хвосту, лучи золотого света отражаются в ее больших блестящих глазах, которые не приспособлены для того, чтобы смотреть на солнце. Они потеряли свой блеск, а затем потускнели до темно-серого цвета.

Светло-серого.

Становятся все бледнее.

Видение вспарывает мою грудь прямо посередине, берет в руку мое сердце и сжимает его в кулак.

Я соскальзываю, взмахиваю рукой и хватаюсь за корень дерева, торчащий из скалы.

Болтаясь в воздухе, я не могу стереть остатки видения из своего сознания, петля на моем горле затягивается все туже.

Кажется, что весь свет уходит из моего окружения, а удушающие нити видения пронизывают мой разум, словно пылающие ленты обжигающего солнечного света.

Огромная ревущая тень проносится мимо меня, обдавая лицо порывом ветра.

Я судорожно вздыхаю, и мой взгляд, наконец, отрывается от моих болтающихся ног, останавливаясь на городе, окруженном скалами далеко внизу. Я моргаю, чтобы отогнать дымку, и сердце замирает, когда я оцениваю потенциальное падение, которое только и ждет, чтобы утащить меня в свою гибельную пустоту.

Черт.

Снова мимо проносится Райган, шипастый кончик его огромного крыла рассекает воздух так близко от меня, что я уверена ― это не случайность.

― Хватит суетиться! ― кричу я ему, запрокидывая голову и неуверенно хватаясь за непрочный корень, затем бормочу себе под нос. ― Я в порядке…

Я протягиваю руку вперед и хватаюсь за выступ, нахожу точку опоры и переношу свой вес обратно на камень, сбрасывая болезненное воспоминание на берег моего ледяного озера, где я смогу разобраться с ним позже.

Когда я не буду подниматься по скале.

Я цепляюсь за камень, затем ослабляю хватку на корне и продолжаю подъем, перекидывая руку через край, когда достигаю вершины. Я хлопаю ладонью по площадке и подтягиваюсь, устремив взгляд влево, в мрачную темноту вольера. Выбравшись на ровную землю, я оглядываюсь через плечо и вижу, что Райган все еще кружит в небе позади меня, наблюдая за происходящим издалека.

Все еще суетится на расстоянии.

Вздохнув, я крадусь к норе и останавливаюсь у куска черной сетчатой ткани, достаточно большого, чтобы в него мог поместиться дракон, ― он выглядит так, будто его рвали когтями.

Я приседаю и провожу пальцами по прозрачной ткани, похожей на ту, которой Каан велел мне закрыть лицо, пока я летела на спине Райгана.

Дрожь пробегает по моей спине, что-то внутри меня сжимается.

Привлекает внимание.

Я замираю.

Поворачиваюсь.

У меня кровь стынет при виде свернувшегося мунплюма, дрожащего в тени на другой стороне посадочной площадки и излучающего тусклый свет.

Леденящий душу скорбный вопль угрожает вырваться откуда-то из-под ребер, пока я осматриваю покрытую рубцами шкуру дракона, клочья обгоревшей плоти свисают с загривка. Огромные дыры прожгли изящный размах его переливающихся крыльев.

Сквозь одну из этих рваных ран на меня смотрит блестящий шар, от которого у меня перехватывает дыхание и трепещут истертые сердечные струны.

Трещина в груди расширяется, в горле набухает ком, который трудно проглотить, пока я изучаю раненое существо ― размером с четверть луны Слатры. Я разглядываю шрамы под стременами. Следы крови, вытекающие из глубоких, открытых ран.

Мои колени слабеют, моя кипящая, брызжущая слюной ярость уступает место лентам ледяной печали, которые обвиваются вокруг моих хрупких ребер и пробирают меня до глубины души.

Кто-то подкатил к дракону тележку с кусками мяса, но, похоже, она не тронута. То же самое можно сказать и о медном корыте с водой, которое до сих пор наполнено до краев, а его поверхность покрывается рябью от каждого гулкого вздоха существа.

В небе раздается грохот, и я вдыхаю сладкий аромат приближающегося дождя, одинокая капля проносится мимо моего уха. Разбивается о землю.

Небо плачет по тебе…

― У меня они тоже есть, ― шепчу я, и мунплюм моргает.

Я сглатываю набухающий комок в горле и изучаю ее рубцы, продвигаясь на шаг вперед.

Еще один.

― Ты не видишь моих, ― говорю я, переступая через паутину тонких трещин в земле. ― Больше нет.

Я обнажаю свою правду, как обугленный скелет, который вытащила на берег своего ледяного озера, и бросила на камень рядом с этим прекрасным, сломанным существом.

Я делаю еще один шаг к дрожащему зверю.

Еще один.

― Боль… она никогда не проходит. Неважно, как хорошо ты притворяешься.

Мой голос срывается на последнем слове, от воспоминаний о собственной горящей плоти перехватывает дыхание, словно легкие наполнились сажей.

Внутри все сжимается, мышцы под языком покалывает от прилива тошноты. ― Раньше я верила, что Творцы за что-то наказывают меня.

Я придвигаюсь ближе, капли дождя падают на мои плечи и стекают по коже, напоминая о вспышке прошлого, которое настигло меня на скале и едва не привело к смерти. Зазубренное лезвие вонзается мне в грудь, когда я погружаюсь внутрь себя, поднимаю воспоминание с обсидианового берега и помещаю его туда, где оно должно быть.

В моей груди, где я смогу чувствовать его всегда.

Вечность.

― Думаю, это может быть правдой, ― всхлипываю я, чувствуя, что комок в горле становится все больше с каждым неуверенным шагом к зверю, который все еще смотрит на меня. Она словно изучает меня, взвешивает мои слова, мои действия. Она нюхает воздух, возможно, втягивая в свои легкие мой запах.

― Кажется, я подвела своего мунплюма, Слатру, много фаз назад, ― признаю я с пронзительной уверенностью, словно наконец-то вскрыла занозу в руке, которая глубоко засела, а плоть вокруг нее распухла.

Загноилась.

Признание… оно кажется правильным.

Таким душераздирающе правильным.

Еще одна слеза скатывается по моей щеке, а небо продолжает плакать. Когда я подхожу к дрожащему зверю достаточно близко, чтобы положить руку на нетронутый участок холодной кожи…

Глухой удар отдается в моем позвоночнике, словно кто-то вырвал костяной остов из моего тела, ударил его о камень, а затем вернул обратно.

Этот резкий, пронизывающий до костей холод… Он как дом.

Существо моргает, и в моем мозгу поселяется истина, глубокая и жаждущая.

Уязвимая.

Правда, пугающая и внезапная одновременно.

― Мне кажется, мы с тобой должны были найти друг друга, ― шепчу я, вглядываясь в мерцающие сферы мунплюма, и еще одна слеза скатывается по моей щеке. Обещание вонзается между загрубевшими шрамами моего сердца, словно шип, выпрямляя мой позвоночник. Укрепляя мои кости.

Мою решимость.

Словно ледяное солнце только что поднялось над горизонтом в моей груди и наполнило легкие первым полным вдохом, который я сделала с тех пор, как очнулась в этой странной, чуждой реальности боли.

― Никто и никогда больше не причинит тебе вреда.

ГЛАВА 85

Сквозь вход в пещеру едва пробивается свет, а снаружи грохочет буря.

Тяжелые тучи закрыли солнце на достаточное время, чтобы три смотрителя помогли мне затащить мунплюма в темную нору.

Они сказали мне, что ее зовут Лири. Судя по длине усиков, свисающих с ее подбородка, она еще не достигла подросткового возраста, но даже для него она слишком маленькая. Она и выглядит соответствующе, свернувшись калачиком посреди высокой пещеры. Тонкая петля из переплетающихся рун окружает нас, создавая прохладную атмосферу, от которой каждое мое тихое слово вылетает с белым облачком воздуха.

Я провожу рукой по широкому изгибу носа Лири, ее кожа ощущается как ледяное прикосновение к моей ладони, и это успокаивает что-то внутри меня.

Она обдает мою ногу холодным, рокочущим дыханием, веки грозят сомкнуться над ее печальными глазами, а мой взгляд мечется между ней и целительницей плоти Имперской Цитадели.

― Этот будет больно, ― говорит Агни, и ее слова звучат приглушенно из-за плотной ткани, обвязанный вокруг ее головы, чтобы сохранить тепло.

Она сидит рядом с одним из полураскрытых крыльев Лири, рисуя предварительный контур рун вокруг зияющей дыры в самой большой части мембраны, залитой сиянием, исходящим от шкуры Лири.

Она бросает на меня сомневающийся взгляд. ― Это чувствительное место, и разрыв… ― Большой.

Она кивает.

― Одним наложением рун можно исцелить много плоти, но я не хотела бы повторять процесс более одного раза в этом месте. Так что… мы попробуем.

Я достаю из-за спины жесткий пучок травы горси, отламываю несколько стеблей, чтобы выпустить успокаивающий запах, и прижимаю его к бедру ― прямо перед левой ноздрей Лири. Проведя рукой между ее глаз, я киваю Агни. Она опускает острый кончик своей палочки в банку, бросает взгляд на Лири, затем склоняет голову и начинает выводить руны.

Веки Лири приоткрываются, верхняя губа оскаливается над клыками, а глаза прищуриваются на Агни. Длинные мускулы на ее длинной шее вздуваются, сухожилия напрягаются, словно она решает, стоит ли ей повернуть голову и огрызнуться.

Агни замирает, не сводя взгляда с рычащего зверя.

― Hais te na veil de nel, Líri. ― Я разламываю еще несколько веточек травы горси, смачиваю ладони в молочном соке и растираю по ее морде. ― Hais te na veil… catkin de nei.

Мышцы Лири расслабляются, верхняя губа перестает подрагивать, ноздри опадают. Она обдувает меня холодным дыханием, и я даю сигнал продолжать.

― Ты говоришь на южном языке? ― спрашивает Агни, возвращаясь к своему кропотливому занятию.

Все еще поглаживая морду Лири, я поднимаю глаза.

― Нет, насколько я знаю.

Она смотрит на меня.

― Ты сейчас на нем говорила. Моя мама была эмиссаром. Она должна была знать этот язык, потому что некоторые фейри к югу от стены предпочитают говорить только на нем. Особенно в некоторых общинах к югу от Аритии.

Хм.

Я не задумывалась над словами, которые вылетали из моего рта ― просто произносила их.

― Я говорила на нем свободно?

Агни кивает, снова обмакивает палочку в настойку и мягко улыбается мне.

― Как будто ты уже давно на нем говоришь. Ты много времени провела в Тени? Что ты можешь вспомнить? Что ты можешь вспомнить.

Мои мысли устремляются вниз по винтовой лестнице под покоями Каана в пещеру со светящимся ледяным надгробием, тяжесть которого я внезапно ощущаю под ребрами.

Оно тяготит меня.

Я позволяю молчанию повиснуть между нами, набирая в ладони еще травы горси, чтобы смазать нос Лири. Агни прочищает горло и продолжает вычерчивать руны, ее веки, кажется, становятся такими же тяжелыми, как и у ее пациентки.

Это не удивительно. Она работает без остановки с тех пор, как попала сюда, почти целый цикл Авроры, в течение которого никто из нас не спал и даже почти не ел. Все это время бушевала буря, раскалывая небо на светящиеся осколки и грохоча, как загнанный в клетку зверь. Словно Рейн переполнена зубодробительным гневом ― такой же шторм бушует в моей грудной клетке.

Но я внимательна.

Нехарактерно, мучительно терпелива.

Пещера содрогается от оглушительного грохота. Сотрясается сам воздух, которым мы дышим, когда Агни завершает петлю. Она убирает руки, и мы обе замираем, глядя на то, как в рваном отверстии появляется свет ― она затягивается.

Появляется новая плоть.

― Пожалуйста, пусть этого будет достаточно, ― бормочет Агни, держа в руках палочку для травления, пока отверстие уменьшается с неимоверной скоростью. ― Пожалуйста…

Отверстие полностью закрывается.

Лицо Агни искажается, словно что-то вонзилось ей в нутро.

― Ты в поря…

Ее глаза закатываются, и она падает набок, стекло разлетается вдребезги от сильного удара ее головы о землю.

Черт.

Я разворачиваюсь и, обогнув затягивающееся крыло Лири, бросаюсь к Агни, рухнувшей бесчувственной кучей.

― Агни? Черт. ― Я приседаю рядом с ней, прижимая ее к своей груди.

Ее веки трепещут.

― Я потеряла сознание, да?

― Да, ― бурчу я, проводя рукой по шишке на ее лбу. ― Тебе нужно поспать.

― Мне нужно поспать, ― передразнивает она, позволяя мне помочь ей подняться на ноги.

― Я провожу тебя обратно в Цитадель.

― Я в порядке, ― заверяет она, слабо улыбаясь мне, а затем поднимается и, морщась, трогает шишку. ― Это не первый раз, когда я прихожу в себя с яйцом на голове.

Я подумываю рассказать ей о том, как пришла в себя с остатками пальца Рекка между зубами, чтобы хоть немного скрасить настроение, но решаю промолчать.

― Ты уверена, что с тобой все в порядке?

Она кивает, ее тусклый взгляд падает на инструменты и настойки ― одни разбиты, другие разбросаны по земле. Она вздыхает.

― Что за чертов бардак, Творцы.

― Я разберусь с этим. А ты иди отдыхай. ― Я опускаюсь на колени и собираю разбросанные флаконы, закупориваю некоторые, делаю все, что в моих силах, чтобы сохранить непролитое содержимое.

― Мне ужасно жаль, что я не могу работать быстрее, Рейв…

― Ты облегчаешь ее дискомфорт ценой собственного здоровья и благополучия. Не извиняйся. Иди. Поешь. Восполни силы. Я буду здесь, когда ты вернешься.

― Просто… ― Нахмурившись, я поднимаю глаза и вижу, как ее взгляд скользит по моим рукам и ногам, а в глазах стоят слезы. ― Любой, кто прошел через этот процесс, знает, как это больно, и я понимаю, что ее страдания… тебе тяжело переносить.

Смысл ее слов проникает под кожу, заставляя мой пульс учащенно биться.

Я прочищаю горло и несу закупоренные флаконы к столу, который мы установили в дальнем конце пещеры, где, не поднимая головы, начинаю расставлять их по местам.

― Нам не нужно говорить о…

― Для меня ты сияешь гораздо ярче, чем Лири…

Я вздыхаю, упираюсь руками в стол и смотрю на стену. За всю свою жизнь я не встретила ни одного фейри, наделенного драконьим зрением. Теперь же, менее чем за шестьдесят подъемов, я встретила двоих.

Они должны быть благословенно редки.

― Я не хочу, чтобы король знал, ― говорю я, поворачиваясь к ней.

― Вейя сказала то же самое, когда я заговорила с ней об этом. Со мной твой секрет в безопасности. Я просто…

― И у меня нет желания говорить об этом. Никакого. Со мной не нужно нянчиться, Агни, хотя я ценю твои чувства. Все, что мне нужно, ― это чтобы ты немного отдохнула, пока снова не потеряла сознание.

Она резко закрывает рот, ее щеки вспыхивают.

― Конечно. ― Опустив голову, она направляется к выходу из пещеры и ступает в туманную завесу дождя.

― Творцы, ― бормочу я, качая головой.

Я направляюсь к Лири, ее взгляд из-под тяжелых век следит за каждым моим движением, она моргает, трепеща тонкими светлыми ресницами.

Такой контраст с ее темными, бездонными глазами.

Я останавливаюсь перед ней, окунаясь в холодное дуновение ее мягкого, гулкого выдоха. Проводя рукой взад-вперед по ее округлому носу, я восхищаюсь уникальной текстурой ее кожи ― она похожа на смятый бархат с гладкой поверхностью, испещренный паутиной мелких складок.

Ее узкие ноздри трепещут, и она фыркает на меня, а усики с кисточками, свисающие с ее подбородка, распушаются, когда я провожу рукой у нее между глаз. Из ее горла вырывается урчание, и улыбка приподнимает уголок моих губ. ― Что ты не хочешь, чтобы я знал, Рейв?

Несмотря на то, что от неожиданности сердце гулко ударяется о ребра, я сохраняю невозмутимое выражение лица.

Бесстрастное.

Тяжелые шаги раздаются позади меня, и каждый волосок на моем затылке поднимается, когда я понимаю, как близко он находится, его запах окружает меня, как успокаивающее одеяло, в которое какая-то часть меня отчаянно хочет завернуться.

Не обращая внимания на его вопрос, я протягиваю руку вперед, беру один из усиков Лири и пропускаю между пальцев. Ее урчание смягчается до громкого мурлыканья, которое переходит в более долгие и томные звуки, когда ее дыхание становится глубоким и ровным.

Медленно я отстраняюсь. Осторожно.

Тихо.

Она даже не шевелится, когда я тихонько встаю, покидая холодные объятия руны, стараясь не потревожить светящиеся рисунки, нанесенные на камень.

Я направляюсь к входу в пещеру, и гулкие шаги Каана следуют за мной.

Я подхожу к стене воды и останавливаюсь, скрестив руки. Я смотрю на ливень и не удивляюсь, когда вижу Райгана, свернувшегося калачиком на площадке, хотя он едва помещается на ней. Один угольный глаз с ленивым любопытством смотрит на вход в пещеру, в то время как он издает долгие, тяжелые вздохи.

― Смотрители подтвердили, что Лири принадлежала Рекку Жаросу, ― говорю я холодным, спокойным тоном. Уверенным.

В нем нет и намека на ярость, кипящую у меня под ребрами, словно огненный смерч.

Я провела весь прошлый цикл Авроры, слушая, как воет мунплюм, когда она была вынуждена заново переживать жгучую боль от каждой кровоточащей раны, нанесенной ей этим ублюдком, и есть только одно средство от этой закипающей ярости.

Одно.

― Они также сообщили мне, что он разыскивает пропавшую принцессу Тени. Это правда?

― Так и есть, ― рычит Каан прямо у моего левого уха. Наступает долгая пауза, а затем он продолжает. ― Этот мужчина сделал нечто большее, чем просто… поймал тебя в Горе.

Такой опасный, колючий вопрос, переданный мне как только что заточенное оружие, и я достаточно осмотрительна, чтобы обращаться с ним осторожно. С предельной точностью.

― Верно.

Он подходит так близко, что я погружаюсь в плотную ауру тепла его тела, а по спине прокатывается дрожь, несмотря на его желанное тепло.

― Не хочешь ли ты поделиться со мной, Лунный свет?

Мои мысли возвращаются к копне рыжих волос, запаху крови, мягкой бледной коже, которая была слишком холодной, когда я прижалась к ней губами и прошептала горькое ― прощай…

― Он забрал у меня кое-кого, ― выдавливаю я из себя.

― Кого?

В его голосе звучит угроза.

Жгучая, свирепая угроза.

Я сглатываю, борясь с желанием выпустить еще одну волну насилия, его электрическая ярость питает дикую часть меня, жаждущую освобождения.

― Того, кого я любила.

Повисает тяжелая тишина, и я чувствую, как его мысли стучат, словно валуны, сталкивающиеся друг с другом.

― Это он тебя выпорол?

Слова ― это пылающие угли, слишком горячие, чтобы с ними справиться. Дайте им хоть один шанс вспыхнуть, и они все испепелят.

Я оставляю их без внимания. Не трогаю и не подбрасываю дров. Даже не признаю их существование.

Я поверила Каану, когда он сказал, что не убьет Рекка, понимая политические последствия, если он причинит ему вред на земле Пекла. Я также верю, что есть грань, за которой заканчивается его самоконтроль. Я чувствую эту грань, как чувствую его, стоящего за моей спиной. Сильный, горячий мужчина, в котором кипит едва сдерживаемая ярость.

Иногда лучше оставить что-то недосказанным.

― Как долго он будет рыскать по городу в сопровождении охраны?

― Возможно, еще несколько циклов. Он дотошен. Я подозреваю, что эмиссары моего брата приехали сюда скорее для того, чтобы оценить наши военные силы, чем для поисков его пропавшей дочери, поэтому я арестовал их в гостевых покоях.

На мгновение небо прорезает вспышка молнии.

― Ты знаешь, куда он планирует отправиться после того, как закончит здесь?

― Я обыскал его седельные сумки после того, как их сняли с Лири.

Когда он больше ничего не говорит, я поворачиваюсь и смотрю в задумчивые глаза, которые видят так много.

Слишком много.

Его руки скрещены на груди, рукава черной туники закатаны до локтей, волосы собраны на затылке в такой свободный пучок, что пряди свисают ему на лицо. Он ― воплощение безудержной силы, свирепый, мощный. С его зверем у меня за спиной и этим крупным, непроницаемым мужчиной впереди я должна чувствовать себя маленькой.

Но я не чувствую.

С ним я чувствую себя огромной. Даже могущественной. И, возможно, он прав.

Во мне зреет что-то большое. Что-то чудовищное. Я не хочу быть здесь, когда оно вырвется наружу.

― Ну?

Решимость смягчает его взгляд.

― Он возвращается в Гор, чтобы найти зацепку. Большинство драконов не могут летать так долго и так далеко, как Райган, так что они, скорее всего, остановятся в Овадхане, чтобы пополнить припасы, а потом еще раз в Ботайме.

― Город, который находится на границе между Сумраком и Пеплом?

― Верно. Нейтральная территория. Там находится Цитадель Совета Трех.

Я киваю, глаза теряют фокус, разум запоминает. Прокладывает путь.

Соединяет точки.

Нейтральная земля.

Я возвращаю свое внимание к Каану и открываю рот.

― Я подготовлю все необходимое к твоему отъезду, как только Лири поправится, и постараюсь задержать Рекка в Домме до тех пор, пока ты не покинешь город.

Слова застревают у меня на языке, когда теплый росток знания пробивается между ребрами.

Он отпускает меня, а не подрезает мне крылья и не рассказывает о веских причинах, по которым я не должна этого делать. Вместо того чтобы сказать мне, что мы так и не поговорили, или потребовать, чтобы он отправился со мной, чтобы убедиться, что я не вычеркну его из памяти.

Вместо того чтобы сковать меня каким-либо образом, в какой-либо форме или виде… он снова дает мне свободу выбора.

У меня становится тяжело в груди от осознания чего-то слишком сложного, чтобы я могла размышлять об этом прямо сейчас, когда у меня от нетерпения подрагивают ноги, кружатся мысли и жажда крови лижет кончики пальцев.

Я понимаю, почему Эллюин любила этого мужчину всем сердцем…

Он приобнимает меня рукой за поясницу, прижимает к груди, теплые губы касаются виска.

― Вернись ко мне, Рейв. К нам.

А потом он уходит.

ГЛАВА 86

В этот дей мы покинули Домм вместе с грозовой тучей, достаточно большой, чтобы обезопасить перелет Слатры по равнинам. Вокруг тюфяка Каана порхал пергаментный жаворонок, дожидаясь его возвращения. В нем говорилось, что мне было приятно провести с ним время, но Тирот ― гораздо более перспективный отец и все, что мне нужно, для здорового потомства и поддержания моей родовой линии. Для сохранения нашей семейной способности защищать Эфирный камень.

Никогда еще я не чувствовала себя так мерзко. Я была так потрясена этой ядовитой ложью, что, я уверена, мое сердце превратилось в камень.

Каан никогда не узнает, что он для меня ― все. Что я готова пасть, просто чтобы посмотреть, как он летит.

Он может никогда не узнать, что малыш, которого я ношу, ― его, и что меня терзает страх, что я не проживу достаточно долго, чтобы найти способ все исправить.

Пах считал меня замечательной, и когда-то я верила в это.

Теперь же мне невыносимо смотреть на собственное отвратительное лицо.

ГЛАВА 87

БОТАЙМ

Я опускаюсь на барный стул, и «Бархатные объятия» оживают от свиста и барабанов маленькой группы, расположившейся на табуретах в углу печально известного трактира Ботайма. Это проходное место, где заключаются сделки и действует нейтралитет.

Никогда не знаешь, кого здесь встретишь. Или с чем столкнешься.

Именно поэтому мне здесь нравится.

Я обвожу взглядом помещение, неровный потолок которого поддерживают каменные столбы, напоминающие мне скальных троллей. Светильники торчат из стены, как металлические когти, заливая пространство бронзовым светом, который компенсирует множество темных углов, в которых любят трахаться.

Еще одна причина, почему мне здесь нравится.

Нет ничего лучше, чем горячая еда и хорошее шоу, чтобы создать мне настроение полизать киску и пролить кровь.

Двое моих сопровождающих усаживаются на пустые табуреты справа от меня, снимают свои серебристые плащи и вешают их на стойку. Слева от меня мужчина, за спиной которого я путешествую, он едва помещается на своем табурете ― грудь у него бочкообразная, ноги и руки размером со стволы деревьев. Коричневая бусина свисает с одной из косичек его черной жесткой бороды.

Террос. Достойный парень. Немного молчаливый, но мне это нравится. Нет ничего хуже, чем чувствовать, что тебе нужно разговаривать с придурком, который везет тебя через все королевство за спиной, как гребаную шлюшку.

Принюхиваясь, я улавливаю стойкий аромат пепельного мускуса, пропитавший мой плащ. Запах дракона, который мне приглянулся.

Трудно устоять. Большой молтенмау Терроса прекрасно проявил себя во время нашего долгого путешествия из столицы Пекла. Он ни разу не вскинул голову и не пожаловался.

В отличие от одичавшей шавки, которую я оставил в Домме.

Лири не могла перемещаться на большие расстояния. Не могла летать дальше Ботайма без чертовой маски и не корчиться от солнца. Мунплюмы должны быть быстрыми, хитрыми и губительными для своих противников, но от Лири я получил только плохое отношение и скверный характер. Сука.

Чертовски рад, что избавился от нее.

Я буду еще больше рад, когда очарую Брууса ― сильного, выносливого самца. У него густое рыжее оперение, способное уберечь и от южной прохлады, и от северных лучей, и он станет моим, как только я перережу горло Терросу.

Но сначала я позволю мужчине из Домма последний раз поесть. Позволю ему взять одну из знаменитых шлюх «Бархатных объятий» и погрузится в сон, от которого он никогда не проснется. Если я чему-то и научился благодаря регулярным поркам Паха, так это тому, что манеры чертовски важны.

Террос искоса смотрит на меня, приподнимая темную бровь.

― Голоден? Он кивает.

― Хорошо. Это за мой счет. ― Я делаю знак официантке, чтобы привлечь ее внимание. ― Две медовухи, два стейка из колка, толстые, на косточке, и с гарниром из канита. ― Я наклоняюсь ближе к Терросу и понижаю тон, спрашивая: ― Какую прожарку ты любишь?

― Чтобы еще блеяло, ― хмыкнул он.

― Мило. ― Я достаю из своей заначки курительную палочку, а затем сообщаю подробности официантке с похотливыми глазами. ― Я также хочу, чтобы в мою комнату прислали шлюху. Голубые глаза. ― Я достаю из кармана небольшой мешочек с кровавым камнем и высыпаю его на стойку. ― И я хочу, чтобы рядом никого не было, когда я заставлю сучку визжать. Не хочу, чтобы кто-то слышал.

― Конечно. ― Она сметает мешочек со стола и опускает в карман, затем подает нам медовуху и исчезает через заднюю дверь.

Мы вчетвером сидим в тишине и пьем, пока я наблюдаю, как мужчина ласкает пальцами стонущую шлюху, перекинувшуюся через барную стойку, ее сиськи покачиваются от каждого грубого толчка его руки.

Так и тянет подрочить свой твердеющий член, пока я затягиваюсь палочкой, пуская в потолок колечки дыма, слушая голодные стоны и разговоры окружающих. Пытаясь найти информацию о местонахождении принцессы Кизари.

Она знает, что я люблю охотиться. Что я живу этим. Я пришел к выводу, что именно поэтому она решила отдать себя в руки Творцов.

Поэтому она решила сбежать.

Когда я найду ее, я дам ей именно то, чего она хочет, но отказывается признавать.

Меня.

Официантка ставит перед нами с Терросом тарелки, наполненные жареным мясом колка, от которых исходит густой, ароматный пар. Я нарезаю свою порцию на кусочки жирной розовой мякоти, и, добавив немного корня канита, стону от удовольствия.

― Вкусно, правда? ― спрашиваю я, глядя на Терроса.

Он что-то бормочет, запихивая в рот еще один кусок, и жует, уставившись в стену.

Угрюмый ублюдок. Даже спасибо не сказал. Он что, не знает, что хорошие манеры важны?

Может, я все-таки заставлю его помучиться? Немного выпорю его.

Я доедаю, осушаю кружку, а затем засовываю пятую курительную палочку в рот и встаю с табурета.

― Я иду спать.

― А разве мы не собирались сначала обменяться информацией? ― спрашивает один из аритийцев, хмурясь на меня. Наверное, злится, что я не угостил их едой.

Я покупаю еду только тем, кого собираюсь зарезать, так что ему повезло.

― Информацией? ― спрашиваю я, прикидываясь дурачком.

― Да. ― Он бросает острый взгляд в сторону Терроса, который все еще поглощает свою еду, делая вид, что не слушает, что его не просили отчитаться, когда он вернется в Домм. ― Раз уж мы… ну, знаешь, разделились.

Поскольку их ждут в Аритии с любой информацией о военных силах Домма. Информацию они не собрали, поскольку все это время были заперты в своих покоях под охраной стражников.

Я пожимаю плечами.

― Не моя вина, что вы потерпели неудачу.

Его лицо бледнеет.

У меня одна задача ― найти принцессу. Этим я и занимаюсь. Их проблемы меня не касаются, бесполезные ублюдки.

― У меня есть теплый рот, который ждет меня в моей комнате, так что, если ты не хочешь упасть на колени и подавиться моим членом, пока я буду рассказывать тебе все, что ты хочешь знать, можешь проявить гребаное терпение. ― Я хватаю плащ и ключ у официантки, которая подходит, чтобы убрать мою тарелку. ― Мы сделаем это на восходе, прежде чем расстанемся. Если мне будет до этого, конечно.

***

Я распахиваю дверь, и улыбка расплывается по моему лицу, когда я вижу красивую задницу, разжигающую большой камин в задней части комнаты.

Теплое удовлетворение разливается по моему телу при виде того, что она одета в обрывки кружев, виднеющихся сквозь темно-зеленую накидку, а ее черные волосы собраны в хвост на макушке. У нее длинные ноги, округлые бедра, узкая талия ― в ней есть соблазнительная элегантность, которая устремляется прямо к моему твердеющему члену.

― Черт, ― рычу я, захлопывая за собой дверь и бросая на пол плащ и перчатки. Я шагаю вперед, поднимая свободные пряди волос с ее изящной шеи, обхватываю рукой ее затылок и крепко сжимаю.

Идеальный захват.

Я дергаю за край плаща, стягивая его с ее бледных плеч.

― Ну разве ты не прелесть? ― Стону я, расстегивая кожаные штаны. Я протягиваю руку и сжимаю в кулаке свой твердый член медленными, тугими движениями.

Девушка как раз в моем вкусе.

Она засовывает металлическую кочергу поглубже в пламя, заставляя поленья трещать и шипеть.

― Знаешь, ― произносит она мягким голосом, от которого кровь еще больше приливает к моим чреслам, ― я не очень люблю огонь.

Странно говорить это мужчине, который только что купил твое тело на сон.

― Почему?

Она издает тихий мурлыкающий звук.

― Возможно, это как-то связано с тем временем, которое я провела в ямах.

― Боевых ямах?

― Угу.

А-а-а, ролевая игра. Не то, что я заказывал, но хрен с ним. Я подыграю.

― Каких? ― спрашиваю я, снимая плащ с ее другого плеча и чувствуя, как он падает на пол у наших ног. ― Ямы Хиндарда…

Я усмехаюсь, прижимаясь к ее теплому телу.

― Милая, из этих ям никто не выбирается живым. В этом и заключается половина удовольствия. ― Я провожу кончиком пальца по ее позвоночнику. ― Если только ты не хочешь сказать, что ты ― Огненный жаворонок.

На этот раз моя усмешка сопровождается ее собственным заливистым смехом.

― Glei te ah no veirie, ― шепчет она, и у меня перехватывает дыхание, когда она взмахивает рукой.

Что-то острое вонзается мне в бедро, прежде чем она бросает деревянную ручку в огонь, выпуская сноп искр, а внутри меня воцаряется леденящая, обнуляющая тишина.

Что.

За.

Черт.

Я отшатываюсь назад, сжимая горло, моя грудь дергается в попытке сделать вдох. Другая рука опускается на бедро и находит теплую, влажную жидкость, вытекающую из раны, пальцы поднимаются вверх, чтобы я мог увидеть…

Кровь.

Эта сука проткнула меня железным штырем.

Я тянусь к кинжалам, засунутым в бандольер, нахожу оба пустыми и поднимаю глаза в тот момент, когда она бросает их в огонь.

Мои легкие сжимаются так сильно, что я уверен, что они вот-вот разорвутся, когда вся кровь отливает от моего лица, а осознание происходящего бьет меня под дых.

Она нашла меня. Эта сука, блядь, выследила меня.

Спотыкаясь, я подхожу к двери, цепляюсь пальцами за место, где должна быть ручка, но там лишь чертова дыра. Я просовываю пальцы и отдергиваю их, когда они натыкаются на что-то острое.

Лезвия.

Сука!

Мои выпученные глаза грозят вылезти из орбит, когда я стучу по двери окровавленным кулаком.

Воздух смещается вправо, и что-то бьет меня по виску, вспышка острой боли пронзает череп…

Отключаюсь.

ГЛАВА 88

Иная сидит на Рекке Жаросе, изучает его с нескрываемым любопытством и размышляет, с чего ей начать. Какую часть его тела ей следует сжечь первой.

Непростое решение, учитывая, что у него так много всего, с чем можно поиграть. И целый сон, чтобы повеселиться.

Кончики ее пальцев покалывает от предвкушения кровавой расправы…

Она берется за его левое запястье, проверяя, что кандалы закреплены на нем так же надежно, как и на стойке тюфяка, затем повторяет процесс с другой его рукой и обеими ногами, все это время размышляя о тишине внутри себя. Ни малейшего проблеска присутствия.

Та, кого она любит, не так-то легко провалилась в водяную нору. Она боролась, наносила удары, пиналась и кричала, но затихла только когда Иная заключила ее в ледяную могилу.

Чтобы защитить ее.

Этого Рекка должна постигнуть участь, подобная той, что он уготовил своему дракону, и ее драгоценная Рейв не выдержала бы. Несмотря на то, что она ведет себя свирепо и невосприимчиво к боли, это происходит главным образом потому, что она сбрасывает свои причиняющие боль чувства вниз, под лед, чтобы собрать их, как надгробные камни, в логове Иной.

Иная понимает потерю, смерть и боль иначе, чем Рейв, которая в ее глазах всего лишь птенец. Но Рейв будет расти. Адаптироваться. Научится принимать, а значит, и завоевывать ― если будет открыта для этого. Но сначала…

Другая шлепает Рекка по щеке, возможно, слишком сильно, так как его голова так быстро откидывается в сторону, что шея почти ломается, чуть не портя все удовольствие.

Он стонет, открывая глаза ― голубые, как ледники в Тени.

Ностальгический цвет, который не подходит его мерзкому лицу.

Неважно. Она избавит его от них.

Его зрачки сужаются, а лицо приобретает тошнотворный серый оттенок.

На лице Иной расплывается язвительная улыбка.

Рекк дергается, поднимая бедра, пытаясь столкнуть ее, и снова и снова кричит:

― Hoar heg!

Она не может быть уверена, но ей кажется, что он пытается сказать «Ты труп» через материал, который она засунула ему в рот.

Иная не возражает.

Строго говоря, он не ошибся.

Она отталкивается и со звериной грацией направляется к огню, хватается за конец кочерги, раскалившейся в пламени, и тыкает в угли, которые отражаются в ее черных, сверкающих глазах. Она вытаскивает ее, и пространство наполняется паническими визгливыми звуками Рекка, который дергается и борется с кандалами на своих руках.

Затем он замирает, глядя на острый наконечник металлического инструмента, пылающий жарким сиянием.

Она подходит к нему широкими шагами.

― Знаешь, я видела, что ты сделал с мунплюмом, ― размышляет она, снова забираясь на тюфяк. ― Я слышала, как она выла. ― Она подносит раскаленную кочергу к его левому глазу, обжигая ресницы и наполняя воздух сильным запахом горящих волос.

Его налитые кровью глаза наполняются слезами.

Иная прищелкивает языком, отводя инструмент в сторону.

― Но ты защитил ее глаза, не так ли? Это было мило.

Маленькая милость, которой не удостоилась она сама много циклов назад.

― Я разберусь с ними по-другому.

Она опускает раскаленную кочергу на его обнаженную грудь и проводит неровную линию.

Рекк вопит, его приглушенные крики боли превращаются в хриплое мычание, сухожилия напрягаются. Он начинает дрожать под ней ― в комнате стоит такой сильный запах жареной плоти, что Иная понимает, насколько она голодна. Не то чтобы она собиралась его съесть.

Нет.

Рейв испытала сильное отвращение, когда узнала, что Иная отгрызла палец этому мужчине, и Иная некоторое время размышляла, не стоит ли ей быть более внимательной к тому, как она использует податливое, драгоценное тело своей хозяйки.

Съесть этого Рекка ― это, пожалуй, слишком. Жаль, учитывая, как вкусно пахнет его жареная плоть… Нет.

Нельзя.

Подавив естественные порывы, Иная убирает кочергу от шипящей плоти. ― Хотя ты, возможно, и не понял страдальческих звуков Лири, я поняла.

Его глаза вылезают из орбит, и он смотрит на Иную как на сумасшедшую, его ноздри раздуваются, а грудь вздымается в такт паническим вздохам.

― Тебе не повезло, ― усмехается она, склонив голову набок, ― я здесь, чтобы показать тебе, что именно она чувствовала.

Едкий запах его мочи наполняет комнату.

Она оставляет еще один обжигающий след на его груди, спускаясь вниз по напряженному животу. Рекк дергается все сильнее и сильнее ― яростное, первобытное удовлетворение превращает черты лица Иное в выражение дикого ликования.

― Затем я воспользуюсь твоими металлическими шпорами, чтобы проделать дырки по всему твоему телу, а потом высеку то, что от тебя останется, тем инструментом для порки, который ты таскаешь с собой.

Еще один стон, когда она вонзает кочергу глубже… глубже… затем отбрасывает ее. Он с грохотом катится по каменному полу и останавливается у стены.

Рекк задыхается, его безумный взгляд мечется по комнате, словно он ищет что-то, что поможет ему выбраться из этого затруднительного положения. К несчастью для него, та, которую она любит, тщательно подготовилась.

Впечатляюще тщательно.

Здесь нет ничего, что могло бы его спасти.

― Vaghth, ― шепчет Иная и встречается с ним взглядом.

Она слышит, как учащенно бьется его сердце. Питается его удивлением, когда язычок пламени вырывается из открытого камина и опускается на ее ладонь.

Она почти слышит биение его мыслей, без сомнения, вызванных тем фактом, что она владеет тремя стихиями, а не только Клод и Булдером, как он видел в Подземном городе.

Он не знает о Рейн. Не знает, что на самом деле их четыре. Не знает и та, кого она любит ― Иная постаралась впитать в себя обжигающую мелодию Игноса, чтобы она не раздражала ее сильного, но нежного носителя.

Пока она не будет готова.

Она наклоняет голову, движение плавное и животное.

― Знаешь ли ты, Рекк Жарос, что чувствует мунплюм, когда его обжигают суровые лучи солнца?

Он качает головой и хнычет, его взгляд мечется между огнем в руке и ее зловещей ухмылкой.

― Немного похоже на это, ― усмехается она, а затем рисует на его лице пламенем.

ГЛАВА 89

Здесь царит холод, который пробирает до мозга костей.

Я виню в этом тот факт, что не привыкла к этому. Что я родилась и выросла к северу от стены. Бросьте меня среди бескрайних снежных равнин, бушующих бурь и дыхания, от которого, кажется, замерзают легкие, и я внезапно начну сомневаться в каждом жизненном решении, которое привело меня сюда, к этому моменту ― к прогулке по черным залам великого императорского дворца Аритии, облаченной в серебристое одеяние служанки.

Длинная струящаяся юбка шуршит при каждом шаге, простая блузка застегнута на все пуговицы до самого подбородка, где она переходит в меховой воротник, сочетающийся с опушками на запястьях. Не так уж много слоев, чтобы бороться с этим пронизывающим до костей холодом.

Огромные размеры дворца поражают воображение, здание врезано в склон зубчатой заснеженной горы, словно копья из обсидиана, выпущенные из земли, тянутся к многочисленным округлым лунам, гнездящимся в небе. Вся Арития залита причудливым жемчужным сиянием, проникающим сквозь многочисленные окна этого призрачного дворца. Окон так много, что с каждым поворотом вверх по обсидиановой лестнице передо мной открывается новый вид сквозь стекла, похожие на разбитые ледники, сделанные из тысяч осколков всех оттенков голубого, серебристого и белого.

Я поднимаюсь все выше и выше по отполированным до блеска лестницам, юбка шуршит у меня за спиной. Не знаю, зачем я поднимаюсь.

Наверное, что-то в моем нутре. Не то, чтобы я хотела оставаться здесь дольше, чем необходимо.

Войти.

Забрать дневник.

Убраться к чертовой матери.

Подойдя к декоративному зеркалу на стене, я останавливаюсь, заправляю пряди светлых волос за заостренные уши, проверяю свои резкие, красивые черты и голубые глаза на наличие трещин в моей имитации внешности ― так странно видеть себя такой.

Действительно, очень странно.

Серебряный браслет, изменяющий внешность, тяжело повисает на запястье, пока я поправляю несколько прядей. Браслет со скрытым шипом, которым я уколола палец и себе, и женщине, которая сейчас лежит связанная, с кляпом во рту и без сознания в шкафу в помещении для прислуги на первом этаже. С подушкой под головой — потому что я такая милая.

Жаль, что я не догадалась спросить у бедняжки дорогу, прежде чем вырубить ее. Этот дворец ― настоящий лабиринт, у каждого дверного проема стоят суровые, закованные в серебряные латы стражники, известные как Торны, а в коридорах постоянно снуют служанки с безучастными лицами, следящие за тем, чтобы все острые грани были идеально отполированы.

Это похоже на сверкающий трофей, которым Тирот явно очень гордится. Черт возьми.

Темноволосая женщина в таком же одеянии спускается по лестнице, сверкая серебром, и ее глаза расширяются, когда она замечает меня.

― Айда? ― Она бросает взгляд через плечо, и ее следующие слова звучат как тихое шипение. ― Ты не должна находиться здесь.

Айда.

Похоже, так меня зовут. Приятно познакомиться.

Она замедляет шаг и хмурится.

― Ты в порядке? Что ты делаешь?

Ищу древний дневник Эллюин Рейв Неван, надеясь, что он не сгнил гденибудь в стене.

― Ну, видишь ли… ― Ты уже поднималась?

К такому вопросу я точно не была готова. Начинаю думать, что, возможно, я уколола не ту горничную… ― Нет?

Ее глаза чуть не вылезают из орбит.

― Тебя ждут в покоях короля прямо сейчас.

Мое сердце замирает.

На самом деле, именно туда мне и нужно.

― Я заплутала, ― говорю я, неловко улыбаясь. ― Я плохо спала. И вообще, ― я потираю висок, ― я вдруг запуталась в уровнях. Кажется, я сбилась с пути где-то внизу…

Она берет меня за руку и тащит дальше по лестнице, мимо двух Торнов, двигающихся нам навстречу, прежде чем она наклоняется ко мне и говорит тихим тоном.

― Мы на одиннадцатом. Тебе нужно подняться еще на двадцать три.

― Конечно. Я издаю тихий смешок, похожий на тот, который слышала от настоящей Айды, когда я следила за ней в недрах дворца, прямо перед тем, как вырубила ее.

― Какая я глупая.

Женщина достает из кармана своего фартука шелковистую метелку для вытирания пыли и сжимает мою руку вокруг холодной рукоятки.

― Тебе нужно хотя бы выглядеть полезной, пока ты идешь туда, иначе другие женщины во дворце начнут болтать, а это ему очень не понравится. Ты же знаешь, какой он.

Да. Я знаю, какой он.

Гребаный.

Садистский.

Ублюдок.

Я снова улыбаюсь ей.

― Спасибо. Я оставила свою… где-то.

Бормоча что-то себе под нос, она отходит, а затем поворачивается и начинает спускаться дальше вниз по лестнице, исчезая из виду.

Я продолжаю подниматься по извилистой лестнице, которая, кажется, тянется все выше и выше, изо всех сил стараясь считать уровни. Легче сказать, чем сделать, поскольку пролеты все разные. На некоторых лестница петляет в воздухе просторных атриумов, словно черная загогулина, ― атмосфера пропитана сладким, пьянящим запахом распустившихся цветов, склонивших свои светящиеся головки к окнам.

Я выхожу на уровень с высоким потолком, испещренным серебряными нитями, и величественной двустворчатой дверью прямо передо мной, которую охраняют два отряда Торнов, их наплечники вздымаются заостренными пиками. Серебряные шлемы закрывают большую часть их лиц, а крылья, расходящиеся по бокам, подчеркивают заостренные кончики ушей.

Каждый из них держит длинный железный меч острием вниз, обе руки обхватывают рукоять. Мечи чуть ли не длиннее меня.

При виде двери у меня перехватывает дыхание, что-то внутри моего мозга шевелится, как червяк, которого я никак не могу ухватить и рассмотреть.

Даже если бы не такое количество охраны, я почему-то уверена, что это то самое место.

Именно в этой спальне умерла Эллюин.

Мой взгляд мечется от охранника к охраннику.

― Мне нужно… протереть пыль, ― говорю я, взмахивая метелкой.

Никто из них даже не смотрит в мою сторону, хотя один поднимает бровь. Верно.

Разрешение идти.

Прочистив горло, я делаю шаг вперед, когда дверь распахивается, выпуская знакомый пепельный запах.

Сердце подпрыгивает к горлу.

Я делаю шаг, опуская голову.

Замираю.

Парализованная.

В поле моего зрения попадает серебряный ботинок с шипами, и я оказываюсь в раскаленной атмосфере Тирота Вейгора. Сердце колотится.

Мысли путаются.

Уверена, что он смотрит на меня с едва скрываемой яростью в глазах, словно я жук, которого он хочет сжечь. Уверена, что сейчас он оформит свои калечащие мысли в слова, которые своими чудовищными кулаками сдавят мне горло. Я буду чувствовать себя маленькой, слабой и такой чертовски молчаливой ― мой язык станет слишком неповоротливым, чтобы говорить.

Наступает долгое молчание, и я замечаю, что одна моя дрожащая рука сжимает метелку, а другая тянется к кинжалу, который я засунула в глубокий карман своей юбки.

― Ты опоздала, Айда.

Чужое имя режет слух. Напоминает, что я не сестра Тирота ― по крайней мере, в данный момент. Я не та, кто отнял у него мать. Которую он ненавидит еще с тех пор, когда я была слишком мала, чтобы ненавидеть его в ответ.

Или даже понять.

Я заставляю свои пальцы ослабить хватку на оружии, которое обещала не использовать, вытаскиваю руку из кармана и сжимаю в кулак ткань юбки.

― Прошу прощения, сир. ― Я опускаюсь ниже, желая, чтобы мое сердце перестало колотиться так сильно. ― Я проспала. Больше такого не повторится.

У меня перехватывает дыхание, когда его пальцы сжимают мой подбородок, заставляя меня посмотреть в его жестокие, беспощадные глаза.

Один зеленый, как у Махи. Второй ― абсолютно черный, прямо как бездна его гниющей души.

Его черные волосы наполовину собраны сзади, а остальные свободно свисают вокруг плеч, доходя до локтей. Его борода, как всегда, украшена тройкой бусин.

Прозрачная. Коричневая.

Красная.

Он крупнее, чем я помню, ― на две головы выше меня и почти такой же широкий в плечах, как Каан, ― в его облике чувствуется едва скрываемый хаос, контрастирующий с его безупречным серебристым одеянием.

― Что ж. Приятно, что ты наконец появилась, ― говорит он с тем пронзительным спокойствием, которое всегда заставляло меня представить себя истекающей кровью от ножевой раны, о которой я и не подозревала. ― Скажи мне, Айда. Ты думаешь, что вынашивание моего бастарда дает тебе определенные… привилегии?

Мой разум пустеет так быстро, что, кажется, земля уходит из-под ног. Как будто весь дворец только что оторвался от зубчатого горного ландшафта и теперь раскачивается из стороны в сторону, пытаясь решить, в каком направлении ему падать.

И что мне на это ответить?

― У меня есть ребенок. Наследница, какой бы неуправляемой она ни была, ― выдавливает он из себя, как будто у него на языке вертится огненный шар разочарования. ― Мне не нужен еще один, и моя терпимость к твоему состоянию исчезнет, как только ты перестанешь быть полезной.

Мои внутренности завязываются в узел, слова застревают в распухшем горле.

― Я… Конечно, сир. Прошу прощения. И благодарю вас.

― За что?

― За вашу терпимость.

Определенно, я выбрала не ту служанку.

Между его бровей пролегает морщина, но она разглаживается, когда пергаментный жаворонок порхает рядом, и быстро возвращается, когда эта чертова штуковина опускается между нами и прижимается к моей груди.

Мое сердце падает так быстро, что чуть не вываливается из задницы.

― Это необычно, ― говорит он в своей леденящей душу манере, хватая жаворонка и не сводя с меня глаз, пока разворачивает его, а мой пульс бьется в одном ритме с моими стремительными мыслями.

Блядь.

Блядь. Блядь.

― Я…

Он размахивает им, брови взлетают к линии роста волос. ― Тут ничего нет. Внутренне я улыбаюсь. Потому что это не так.

Совсем нет.

Всякий раз, когда кто-то из нас оказывается за пределами безопасного Домма, мы с Кааном пишем свои послания невидимыми чернилами, проявляющимися только в свете драконьего пламени, которое мы оба носим с собой.

Меры предосторожности. До сих пор ни разу не пригодились.

― Возможно, розыгрыш. ― Он быстро рвет его и бросает уже не трепыхающиеся части на пол ― наглядное напоминание о жестокости моего брата, в котором я не нуждаюсь.

― У меня есть дела, но я вернусь через пару часов. Иди внутрь, встань на колени с тряпкой для полировки и займись чем-то полезным, пока я не вернусь. ― Он поворачивается и идет к лестнице. ― Еще раз заставишь меня ждать, и останешься без головы.

Кончики моих пальцев покалывает от внезапного, неистового желания забрызгать его кровью идеально отполированный пол, верхняя губа дергается, обнажая клыки.

Моя нога делает шаг вперед, рука лезет в карман, как будто хочет выхватить клинок, чтобы я могла броситься и нанести удар… Нет.

Я вытягиваю руку и сжимаю ее в кулак, пытаясь унять покалывание.

Во-первых, я обещала, что не стану убивать его и развязывать войну, к которой Каан еще не готов.

Во-вторых, не так. Не нападая со спины, притворившись кем-то другим. Я хочу смотреть ему в глаза. Заставить его истекать кровью, как истекала кровью я. Сделать больно, как было больно мне. Я хочу выплюнуть ему в лицо слова, которые уже слишком долго гноятся у меня во рту, оставляя раны на деснах каждый раз, когда я стою парализованная в его присутствии.

Что-то меньшее будет похоже на глоток воды, превратившейся в лаву в моем горле.

Я повторяю себе это снова и снова, наблюдая за тем, как Тирот спускается по лестнице, и испытываю облегчение от того, что несколько часов провела, скорчившись на ледяном валуне на окраине города, пока меня тошнило от кинжала ужаса, засевшего в моем нутре. Если бы у меня там что-то оставалось, оно бы сейчас лежало на полу у моих ног. Или было разбрызгано по серебряным ботинкам Тирота.

Не могу поверить, что я вырубила его беременную любовницу. Какой ужас, ведь бедняжка и так живет в кошмаре.

Я мысленно помечаю, что нужно набить ее карманы кровавым камнем, чтобы купить ей лучшую жизнь, прежде чем она очнется от вынужденного сна, а я отправлюсь восвояси.

Тирот исчезает из виду, и я судорожно выдыхаю, мое тело расслабляется в тех местах, о которых я и не подозревала. Я поворачиваюсь, подбираю погибшего жаворонка и засовываю его в карман, а затем вхожу в огромные покои, позволяя дверям захлопнуться за мной.

Крепко зажмурившись, я прислоняюсь лбом к эбеновому дереву и набираю полные легкие воздуха так, что они начинают болеть, пытаясь избавиться от стеснения в груди. Я перекладываю метелку из одной руки в другую и встряхиваю ими, избавляясь от последнего покалывания.

Найти дневник.

Выйти.

Разбудить Айду, чтобы она могла поспешить сюда и избежать того, чтобы ей отрубили голову.

Я открываю глаза, и они расширяются, когда я вижу совершенно черную гостиную с панорамным видом на сверкающий город далеко внизу, и его спальную комнату через открытую дверь слева. Я прохожу внутрь, к подножию огромной кровати с балдахином цвета обсидиана.

Мой взгляд притягивает большое зеркало на дальней стене… Он должен быть там.

Я подхожу к нему, быстро оглядываюсь, затем кладу метелку на кровать и сдвигаю зеркало в сторону, ожидая увидеть пустоту… Сердце замирает.

Ничего. Только ровная стена.

Я снова оцениваю окружающее пространство…

В этой стерильной комнате на стенах больше ничего нет. Значит, она спрятала его где-то еще. Но именно здесь она провела последнюю главу своей жизни. Я знаю это точно ― она была слишком плоха, чтобы выйти на улицу и повидаться с родными. Чтобы отпраздновать предстоящее рождение. То, что так много значило для всех аритийцев, поскольку зачатие никогда не давалось легко тем, кто носит Эфирный камень.

Я смотрю на балкон, и осознание обрушивается на меня с такой силой, что колени едва не подгибаются.

Половина комнаты была разгромлена, когда после смерти Эллюин ее мунплюм пробила стену, подхватила ее безжизненное тело и унеслась в небо, где свернулась вокруг нее и умерла.

Может, она уничтожила и дневник?

― Черт, ― бормочу я, опускаясь на кровать и проводя руками по моему ― Айды ― лицу.

Я должна была подумать об этом, прежде чем лететь сюда.

Глубокое чувство неудачи захлестывает меня, и я откидываюсь на толстый, мягкий тюфяк, раскинув руки и глядя на черный бархатный полог.

Я настойчиво искала истину, которая мне не принадлежит. И никогда не принадлежала. Думаю, такой финал заслужен.

К черту все это.

Творцы, эта комната кажется неуютной. И холодной. Что за дерьмовое место, чтобы оставаться здесь ― восход за восходом ― с осознанием того, что ты, скорее всего, умрешь во время родов. Вероятно, ты слишком измучена, чтобы даже выйти на балкон и полюбоваться… лунами…

Я поднимаю голову и смотрю на балконную дверь — на стеклянные панели, обрамляющие небо, усеянное серыми, жемчужными и перламутровыми лунами.

Мое сердце пропускает удар.

Если она большую часть времени лежала, она бы спрятала его в пределах досягаемости. Конечно.

Зачем усложнять свое существование?

Нахмурившись, я сажусь, представляя, что в моем животе кипит жизнь. Представляю, что у меня на лбу диадема, которая истощает меня до смерти, не оставляя мне достаточно энергии даже для дыхания, не говоря уже о том, чтобы дать жизнь моему малышу. Представляю, как бы мне хотелось взглянуть

на те луны, вон там. В основном на ту, что принадлежит… Хейдену.

Я приподнимаюсь с края матраса и опускаюсь на пол рядом с ним, глядя через балконную дверь на свою любимую луну Хей. Грустная улыбка приподнимает уголки моих губ… Это кажется правильным.

Ужасающе правильным.

Я просовываю левую руку под приподнятый тюфяк, не сводя глаз с этой луны, проливающей свой серебряный блеск на Аритию, и ощупываю заднюю стойку.

Стену за ней.

Рука натыкается на неровное углубление, в горле образуется комок, когда мои пальцы касаются обложки книги в кожаном переплете.

Вот ты где…

Я кладу ее себе на колени и провожу пальцем по черно-серебряному изображению мальмера Каана. Должно быть, это она нарисовала на черной обложке.

От этого рисунка у меня наворачиваются слезы.

― О, Эллюин, ― шепчу я, и моя рука дрожит. Я бросаю взгляд в сторону двери, прежде чем поднять обложку и пролистать пожелтевшие листы пергамента, каждый из которых так красиво исписан. Даже когда она была маленькой, ее почерк был безупречен ― сплошные изящные завитушки.

Просто глядя на каждую запись, я словно проваливаюсь сквозь завесу в другой мир, видимый только ее глазами.

Сначала юная. Потом подросток.

Потом зрелая.

У меня нет времени, чтобы прочитать все здесь и сейчас, но также нет и терпения, поэтому я перехожу сразу к концу, к трем последним записям. И тут же жалею об этом, понимая, что мне не следовало читать это здесь.

Я вообще не должна была это читать.

Моя рука взлетает и прикрывает рот, который я, кажется, не могу закрыть, а на сердце становится все тяжелее от каждого болезненного слова, которое я впитываю. Каждое разрушающее душу, меняющее жизнь слово, которое мне не принадлежит.

Но я уже здесь. Я уже вовлечена.

Переплетена с ними.

Дойдя до последней строчки, я прерывисто вздыхаю и заставляю себя продолжать.

С каждым циклом я становлюсь больше, но в то же время слабее. Почти слишком слаба, чтобы дотянуться до своего тайника, достать дневник и прочитать о более счастливых временах, которые напоминают мне, что в этом мире еще есть что-то хорошее.

Горожане празднуют на улицах каждый день, как будто мой малыш уже родился. Как будто пепел моих близких все еще не отравляет воздух, которым мы дышим.

Если Тирот и подозревает, что ребенок не его, он не подает виду ― мы вообще не разговариваем. Да и мне не о чем с ним говорить.

От одного из его верных помощников ― единственного, с кем мне позволено общаться, ― я узнала, что на восходе прибыла мастер крови. Если она здесь, чтобы проверить кровь моего ребенка, когда я рожу, то отцовская линия не потянется к Тироту.

Она приведет к Каану.

Все, что мне позволено делать, ― это чахнуть здесь, вливая свою жизненную силу в этого малыша, время от времени черпая достаточно энергии, чтобы соскользнуть с тюфяка и увидеть луну Хейдена. Я пою ей, и, клянусь, слышу, как она поет в ответ.

Как будто она зовет меня.

Я хочу свернуться калачиком рядом со Слатрой, чтобы быть с ней, пока я рожаю, но мне уже трудно двигаться самостоятельно. Я так и застряла на этом тюфяке, где умерли Маха и Пах. Где я притворялась, что зачинаю ребенка, который уже и так был во мне. Этот тюфяк, который раньше был наполнен любовью и песнями, а теперь пропах смертью и болью.

Грядет битва, я чувствую это всем своим существом. Как будто мое тело набирается храбрости, чтобы вступить в войну, которую я, скорее всего, не переживу. Даже если я это сделаю, у меня такое чувство, что над моей головой висит гильотина, которая вот-вот упадет.

В любом случае, на сердце у меня лежит груз знания, от которого я не могу избавиться. Что, попрощавшись с луной Хейдена, я заберусь обратно на тюфяк и больше не встану с него.

***

Устремив взгляд в небо, я всхлипываю, делая короткие, резкие вдохи, которые так далеки от самообладания… Она солгала ради нас. Ради него.

Каана.

Она солгала ради малыша, которого унесла из их любовного логова в Домме в эту холодную, пропитанную смертью комнату, где она уже потеряла так много, и все потому, что поверила словам, вылетевшим изо рта моего Паха.

И ради чего?

Чтобы умереть прямо здесь.

Чтобы не увидеть, как растет Кизари.

Чтобы Тирот воспитывал дочь Каана как свою собственную.

Я закрываю дневник, и ядовитая правда поселяется в моей груди, словно змея, готовая нанести удар…

Эти страницы разорвут мир в клочья.

ЭПИЛОГ

Из глубины чернильных тисков тени, слишком густой для обычного глаза, Король-падальщик изучает молодую женщину-фейри, свернувшуюся калачиком в углу своей камеры и раскачивающуюся взад-вперед, запустив руки глубоко в свои светлые волосы. Крепко зажмурившись, она бормочет цепочку бессвязных слов, которые, возможно, вырываются из трещин ее приближающегося безумия.

Она с кем-то разговаривает, в этом он уверен. Так же, как и в том, что этот кто-то существует только в пределах ее необычного разума.

Он склоняет голову набок, изучая ее более пристально: красные губы, большие глаза, обрамленные густыми ресницами, изящная фигура, подобную которой он встречал лишь у одной.

Его Огненный жаворонок.

Сходство поразительное, но глаза у нее мягче, а кожа чуть темнее. И хотя его Огненный Жаворонок пришла к нему безмолвной, эта женщина… что ж.

Она не умолкает. Ведет бессвязные разговоры. Абсолютно бессмысленные.

Для него.

И все же она продолжает бормотать, темные круги у нее под глазами ― дань диадеме, украшающей ее лоб, тонкие серебряные завитки которой, кажется, вросли в ее кожу.

Ее лицо искажается, по бледной щеке скатывается слеза…

Король-падальщик наблюдает, как она капает с ее подбородка на грязную тунику, и между его бровей образуется складка, пока он размышляет над этим другим… отличием.

Его Огненный жаворонок никогда не плакала. Ни разу. Она вгрызалась в жизнь, как дикий зверь, с рычанием набрасываясь на свою дерьмовую еду.

Она не оставляла объедков. Она съедала все.

Однако эта женщина ведет себя деликатно, соблюдая все приличия, присущие фейри, выросшей во дворце, где слуги кормят ее, ухаживают за ней, учат ее.

Любящий пах, чтобы говорить за нее.

Выйдя из тени, Аркин прочищает горло.

Женщина перестает раскачиваться и резко открывает глаза ― блестящие ярко-голубые глаза смотрят на него сквозь мрак.

― Ты освободишь меня, ― выдавливает она из себя, смахивая слезу со щеки.

Аркин прищелкивает языком и обводит взглядом камеру, отмечая ее шикарные детали: скомканное одеяло, соломенный тюфяк, поднос с пустой миской после одного из ее обычных приемов пищи. У нее даже есть деревянное ведро, чтобы ей не приходилось гадить там, где она спит. Больше домашнего уюта, чем он предлагает другим заключенным.

В конце концов, она его племянница.

Не то чтобы она об этом знала. Ни один из его сводных братьев не знает о его существовании, насколько ему известно.

Но они узнают.

― Именно это я и пришел предложить, ― говорит он, приседая перед изогнутыми костяными прутьями и просовывая руку с зажатым между двумя вытянутыми пальцами листком пергамента. ― Освобождение.

Ее глаза расширяются.

Она бросается вперед, гремя железными цепями, хватает лист пергамента и разглаживает его на земле. Она хмуро смотрит на него, заправляя прядь спутанных волос за остроконечное ухо.

― Здесь пусто.

― Мне нужно, чтобы ты написала свое имя, ― говорит Аркин, протягивая сквозь прутья пергамента перо с рунами.

Она берет его и выводит свою подпись, пока он изучает красивую кожу на ее руках, подавляя желание сжечь ее… хотя бы немного. Посмотреть, не откажется ли она тоже кричать.

Он, конечно, не признает, что все гораздо сложнее. Что он возмущен ее роскошной жизнью. Тем, как ее папаша заботится о ней.

Любит ее.

Он также не признает, что ему интересно посмотреть, как она поведет себя, если ее вышвырнут на Болтанские равнины и заставят бежать, пока рев огня будет обжигать ее пятки. Обжигать ее плоть.