Когда родилась Луна

Или даже впускаешь кого-нибудь, чтобы прибраться.

― Запертая дверь отпугивает большинство, ― говорит он откуда-то из соседней комнаты. ― Меня это вполне устраивает.

Верно.

Любит уединение.

Понятно.

Я смотрю на высокий куполообразный потолок, украшенный наложенными друг на друга драконьими чешуйками, которые, как я подозреваю, принадлежат Райгану, судя по их цвету обожженной крови. В середине висит огромная люстра, сделанная из большего количества клыков саберсайта, чем я когда-либо видела в одном месте, самых разных форм и размеров.

― Не хотела бы я стоять здесь, если бы гора задрожала, ― бормочу я, переводя взгляд направо, когда из темного дверного проема появляется Каан с двумя полотенцами и протягивает одно мне.

― Спасибо, ― говорю я, вытирая им воду, покрывающую каждый сантиметр моего тела, словно остатки сонного кошмара, а затем промокаю одежду, пока он делает то же самое. Я вешаю полотенце на спинку сидения вместе со своей сумкой.

― Сюда, ― бормочет он, бросая свое полотенце рядом с моим, и направляется к двустворчатым дверям впереди. Они выходят в заросший частный сад, погруженный в такую густую тень, что я удивляюсь, как там вообще что-то растет.

Он отпирает двери и выходит, а я следую за ним во влажную гущу, по неухоженной дорожке, на которой мне часто приходится пригибаться ― жужжат насекомые, вода стекает с круглых бархатистых листьев цвета глины.

Порыв ветра позволяет мне взглянуть сквозь густую листву на песчаный пейзаж за ней, и я понимаю, что этот сад выходит на юг, в сторону Сумрака.

Подальше от солнца.

― Это здесь, внизу, ― говорит Каан, направляясь к зарослям меднокрасного винограда, который оплетает участки крутой, неровной стены, окружающей этот сад. Он раздвигает естественный занавес, открывая проход в скрытый тоннель, а затем пригибается и протискивается туда первым. Я хмурюсь.

― Я не пойду за тобой туда.

Он замирает и смотрит на меня через плечо.

― Почему?

― Потому что так умирают фейри, Каан. Я знаю, потому что именно так я…

Он вздергивает бровь.

Я замолкаю, раздумывая, не стоит ли поделиться своими деловыми секретами с королем, которому я решила начать доверять всего две секунды назад, но потом решаю, что лучше, если он будет знать, что я ― пятно крови в его прекрасном раю.

― Убила бы. Вот здесь, ― я жестом указываю на тоннель, в который он меня ведет, ― самое подходящее место для того, чтобы перерезать мне горло, а потом вырезать несколько букв на груди.

Интересно, что он написал бы? Наверное:

― ВОЗВРАЩАЕТ ЦЕННЫЕ ПОДАРКИ.

Он поворачивается ко мне лицом, его глаза умоляют:

― Послушай, Рейв.

― Я слушаю. Это очевидно.

― Нет, ― рычит он, положив руку на гладкую, округлую стену. ― Послушай. Я открываю рот и закрываю его, когда смысл его слов доходит до меня. ― Но он такой… ― Что?

Устойчивый.

Крепкий.

Абсолютная противоположность мне.

Скрестив руки, я качаю головой и вздыхаю, ослабляя свой внутренний звуковой барьер почти настолько, чтобы впустить его… Булдер.

Я выдерживаю напряженный взгляд Каана еще мгновение, затем ослабляю барьер еще немного, закрываю отверстие ситом с широкими отверстиями и готовлюсь к скрежещущему вибрато Булдера, которое… не звучит.

Потому что он не поет ― совсем.

Он гудит.

Это низкий, монотонный рокот…

Я хмурюсь и протягиваю руку, чтобы погладить полированный камень.

― Это…

― Это место почитания, Рейв. Любви и поклонения. Если бы я хотел причинить тебе вред, я бы не стал убивать тебя в этой пещере, ― говорит он, не сводя с меня пристального взгляда, от которого ноет в груди.

― Может, ты просто скажешь мне, что там внизу?

Его глаза смягчаются.

― Не могу. Это то, что ты должна увидеть сама.

Творцы.

― Ладно, ― отрезаю я. ― Но чтобы ты знал, я уговорила твоего стражника обменять пустое глиняное блюдо на его кинжал, который сейчас пристегнут к моему бедру, и я без раздумий его использую.

Он моргает и качает головой, пока я вхожу в тоннель, позволяя листве сомкнуться за моей спиной и погрузить нас в тень.

***

Тесная лестница усеяна маленькими светящимися жучками, которые напоминают мне луны мунплюмов и обеспечивают скудный свет нашему спуску по бесконечной спирали лестниц, а я жалею, что не начала считать их с самого начала. Я уверена, что мы уже преодолели не меньше тысячи, и моя кожа уже не теплая, а восхитительно холодная, а выдохи похожи на клубы дыма.

Каан заполняет лестничное пространство так, что его макушка едва не касается потолка, залитого светом, его плечи почти слишком велики для того, чтобы он мог спускаться лицом вперед. Время от времени я пытаюсь заглянуть за него и посмотреть, не виден ли конец, но это бесполезно.

Он ― как гигантская пробка на лестнице.

Я собираю влажные волосы, чтобы отжать влагу с кончиков, и хмурюсь, когда понимаю, что вода начала твердеть.

Замерзать.

― Далеко еще? ― спрашиваю я, смахивая иней с рук и гадая, может он собирается меня отвести на другой конец света. Может мы направляемся в Незерин ― местом гнездования мунплюмов?

― Недалеко. ― Каан смотрит на меня через плечо, его глаза сверкают в темноте, когда он оценивает меня. ― Тебе не холодно? Можешь взять мою тунику, если…

― Я в порядке.

Что-то мелькает в его глазах, как будто он решил, что мысль о том, что я надену его тунику, вызывает у меня дискомфорт.

Это не так. По крайней мере, не так, как он, вероятно, думает.

Я не говорю ему, что чем глубже мы спускаемся, тем меньше я сомневаюсь в своем решении последовать за ним по извилистому тоннелю в темную бездну.

Я, конечно, не говорю ему, что холод ощущается как…

Дом.

Причина, по которой я продолжаю пытаться заглянуть ему за спину, не в том, что я боюсь, что он привел меня сюда, чтобы убить. Уже нет.

Нет…

Какая-то внутренняя часть меня тянется к тому, что находится внизу этой бесконечной лестницы.

Холод подземелья пробирает меня до костей, кончик носа блаженно немеет, и холодный воздух начинает накатывать на меня, словно ледяные волны, которые тянут за собой, побуждая спуститься глубже.

Еще глубже.

С каждым шагом я все сильнее погружаюсь в этот холод, пока темнота не уступает место серебристому свету, заливающему стены и ступени. Каан превращается в темный силуэт на фоне сияющего света, пытающегося протиснуться мимо него, что бы ни находилось с другой стороны.

― Мы на месте, ― бормочет он, и его голос ударной волной проносится сквозь голодную тишину, поднимая волоски на моем затылке.

Он делает шаг в сторону, и меня заливает светом.

Так много света.

Сердце замирает, ледяная трещина благоговейного трепета пронзает грудь, когда я вижу круглую пещеру, вздымающиеся стены, покрытые потрясающей, детальной резьбой, изображающей мунплюмов.

Одно и то же великолепное существо в сотнях различных поз ― длинная шея, большие, полные тоски глаза, тонкие усики, которые свисают с подбородка и развеваются в такт искусным движениям. Изящные крылья с тремя мембранами, обеспечивающие скорость и непревзойденную маневренность, хвост с шелковистыми нитями, который то развевается, то собран, демонстрируя настроение и темперамент.

Изображения переплетаются так же, как драконы на мальмере Каана, хотя восхитительная роспись меркнет в сравнении с массивной серебряной луной, которую пещера окружает как яйцо ― земля утоплена в середине, словно ладони, несомненно, чтобы не дать ей укатиться.

Сдавленный звук вырывается из моего горла, и какое-то мгновение я не двигаюсь.

Не дышу.

Не моргаю.

Что-то внутри меня успокаивается, сворачивается в мягкий клубок, от чего уже второй раз за день у меня щиплет глаза ― я так потрясена округлой красотой луны, что мне кажется, будто мир опрокидывается.

Мой дрожащий выдох настолько густой и белый, что сквозь него трудно что-то разглядеть, ― громкое пятно посреди гулкой тишины.

Я пошатываясь подхожу к нему, протягиваю руку, кончики пальцев ноют от желания прикоснуться. Провести по впадинам и выпуклостям упавшего мунплюма, навсегда свернувшегося калачиком во время сна, спрятав голову под веером истертой мембраны. Шелковистый хвост дракона сплетается в объятиях с крыльями, рассыпается прядями вокруг шеи и головы, словно мягкая подушка.

Приближаясь к поверженному зверю, я чувствую себя меньше, чем когдалибо. Птенец по сравнению с его огромными размерами.

Булдер продолжает мурлыкать, и его тяжелый баритон звучит как колыбельная, настолько сложная, что невозможно уловить мелодию. Словно смотришь на звезды и пытаешься понять, что находится в темных промежутках между этими далекими искрами света.

Я понимаю, что он ― гнездо. Я почти представляю, как он сидит на корточках, сложив руки перед грудью, свернувшись калачиком под этой прекрасной луной, глядя на нее сверху вниз.

Дорожит ею.

Лелеет ее.

У меня так сильно сжимается горло, что становится больно глотать…

Я протягиваю руку и провожу по некогда жесткой шкуре мунплюма, которая теперь превратилась в окаменелость. Она такая твердая и холодная, что кажется, будто гладишь ледяную глыбу.

― Твоя луна, ― выдавливаю я, легкая улыбка касается уголка моего рта, а по щеке скатывается слеза, которую я быстро смахиваю.

― Ее звали Слатра, ― говорит Каан с такой болью в голосе, какой я никогда раньше не слышала. ― Мне еще предстоит найти ее последние осколки. С этой стороны не видно, но на спине есть небольшая щель, которую мне еще предстоит заполнить.

У меня по спине пробегает холодок, и я провожу кончиком пальца по трещине толщиной с волос, поднимая голову, чтобы увидеть еще больше паутинок на ее теле ― доказательство того, что при ударе она разбилась на тысячи осколков. Осколки, которые были кропотливо собраны в этой округлой гробнице.

― Это ты сделал? ― спрашиваю я, мой голос дрожит.

― Да.

Я качаю головой, осознание захлестывает меня, как вода тонущего.

Моя ярость — моя неистовая жажда мести — была ослепляющей. Я считала Каана тираном. Бессердечным чудовищем. Но у него такое большое и доброе сердце, что я удивляюсь, как оно помещается в его груди.

― Почему?

― Потому что больно осознавать, что она не целая, ― хрипит он, отчего у меня снова выступают слезы.

Я обхожу дракона и останавливаюсь у того места, где голова Слатры глубоко зарылась в кисточку ее хвоста.

Сердце замирает, дыхание перехватывает. Ошеломляющее воспоминание едва не заставляет меня потерять равновесие.

Не обращая внимания на звуки раскалывающегося льда, я приподнимаюсь на цыпочки и заглядываю через щель в ее крыле в небольшое углубление, которое она защищает. Не острые и зазубренные куски, которых еще не хватает, а гладкий след рядом с кончиком широкого носа зверя, словно Слатра испустила последний вздох, баюкая… что-то в шелковистых завитках ее некогда мягкого хвоста. Защищенное ее когтем.

Я хмурюсь, вглядываясь в это уютное гнездышко, почти ощущая, как его впадинки и выпуклости прижимаются к моему телу.

Обнимают меня.

Почти ощущаю, как холодное пространство между ее щелевидными ноздрями прижимается к моему лбу, как затвердевшая кисточка ее хвоста обнимает мою… грудь…

Я отступаю на шаг… другой… втягиваю воздух в легкие, которые, кажется, забыли, как дышать.

Нет…

― Ты с ней знакома, ― говорит Каан, его баритон разрывает тишину, как обвал в горах.

Накрывший меня.

― Я…

Мои мысли устремляются к воспоминанию, которое я давно отбросила, его труп лежит на берегу моего внутреннего озера, лишенный всех эмоций, которые я вырвала из него, оставив лишь костлявый скелет того, что когда-то могло причинить боль.

Ощущавшемуся как тяжесть.

Я позволяю себе оценить останки с относительной отстраненностью:

Странный скрежещущий стук пробудил меня от вечного сна. Я впервые открыла глаза, вглядываясь в мир, в котором родилась, сквозь железные прутья того, что, как я теперь знаю, называется клеткой.

Мое резкое пробуждение сопровождалось замешательством, пока я пыталась понять, как я оказалась в своем теле. Как оно работает и двигается. Почему все вокруг расплывается.

Почему тепло.

И при этом я ужасно дрожала. Я думала, что это из-за жары, но теперь поняла, что это не так.

Моя душа содрогалась изнутри.

Я потянулась вперед и обнаружила на моем запястье что-то тяжелое и холодное ― как я теперь понимаю, это были кандалы. Я ухватилась за прутья, пытаясь удержаться в этом странном существовании, где у меня были руки, которые двигались, легкие, которые дышали, и глаза, которые могли видеть, и мой взгляд устремился к источнику звука, который пробудил меня к существованию.

По темной норе, мимо места моего пробуждения, катили тележку.

В ее глубоком углублении лежали зазубренные осколки блестящего серебра, от которых исходил холод, которым хотелось плеснуть себе в лицо.

Осколки были так красивы на фоне полумрака, окружавшего меня, что я сразу же поняла ― место моего пробуждения не хорошее, а плохое. Потому что, сколько бы я ни плакала и ни кричала, умоляя существо, толкавшее тележку, подогнать ее поближе, чтобы я могла как следует рассмотреть красивые осколки, к которым мне отчаянно хотелось прикоснуться, он даже не взглянул на меня.

Осколки исчезли, и всего через несколько мгновений после этого я поняла, что значит быть пойманной в ловушку.

― Ответь мне, Рейв.

И снова я чувствую себя в ловушке. Вынуждена смотреть на то, что способно разорвать меня на части изнутри, если я загляну еще глубже.

Посмотрю еще внимательнее.

Потому что те осколки, которые я увидела, когда впервые открыла глаза в том мире… Теперь я понимаю, что они были найдены одновременно со мной. Вот почему тележка везла их мимо моей камеры. Их только что вытащили из снега, затащили внутрь горы из камня и льда, в чреве которой кипело пламя.

― Ты. Ее. Узнаешь?

Я оставляю болезненное воспоминание там, где оно и должно быть.

Внутри.

― Понятия не имею, о чем ты говоришь, ― огрызаюсь я, разворачиваюсь и бросаюсь к выходу.

Каан преграждает мне путь, его кожаная туника покрыта тонким слоем инея.

Я поднимаю глаза, чтобы встретиться с его огненным взглядом, который так не сочетается с кристаллами льда, покрывающими его волосы и бороду, заставляя их мерцать в лучах света.

― Отойди.

― Видишь ли, я думаю, ты лжешь. ― Он делает шаг вперед, излучая безграничную энергию огромного зверя в расцвете сил. Энергию, которую невозможно игнорировать. ― Я думаю, ты знаешь эту луну лучше, чем ктолибо другой.

Внутри меня, из глубины моего озера, что-то одобрительно рычит. Я игнорирую гул признания, сосредоточившись на гневе, разрастающимся в моей груди, как шар драконьего пламени.

Моя нога скользит назад, а верхняя губа оскаливается, обнажая клыки.

― Я думаю, что этот зверь обнимал тебя на протяжении сотни фаз, вдыхая жизнь в твое изломанное тело, пока вы обе не упали с неба. Думаю, ты вырвалась из могильной плиты Слатры, как вылупившийся дракон…

― Ты чертовски безумен, ― шиплю я, сталкиваясь спиной с луной.

― Правда? ― Он нависает надо мной, как скальный выступ, сверля меня взглядом, который высасывает весь кислород из моих легких. ― Потому что я знал женщину, которая погибла. Трагически. Чье безжизненное тело унесла в небо обожающая тварь с моим вырванным сердцем в своем гребаном кулаке, ― хрипит он, поднимая руку, сжатую в кулак, и потрясая ею перед моим лицом. ― Ее звали Эллюин, и она смеялась вместе с ветром, плакала с дождем. Она гневалась вместе с огнем и рычала вместе с землей. Ее сердце билось синхронно с…

― Хватит.

Он рычит, и раздается щелчок. Он произносит слово, которое я не слышу из-за своего бешеного пульса, и пламя оживает в его руке.

Мое тело замирает, парализованное обжигающим зрелищем. В окружающей нас пещере царит глубокая, почти осязаемая тишина. Тишина, которая, кажется, исходит… изнутри.

Меня.

Как будто я поглощаю звук. Впитываю его.

Каан подносит пламя так близко к моему лицу, что я уверена, он вот-вот проведет им по моей коже, и я начинаю осознавать, что что-то внутри меня наблюдает за происходящим.

Прислушивается.

― Посмотри мне в глаза, Лунный свет, прямо в душу, и скажи, что ты не слышишь шипящих криков этого огня. Посмотри мне в глаза, отточи эти слова и не моргай, когда будешь вонзать их в мое сердце.

Я изо всех сил пытаюсь собраться с духом, чтобы сказать ему именно это. Что его пламя не кричит, не шипит и не плюется. Это всего лишь пламя, и оно делает только одно.

Оно обжигает.

― Погаси свое пламя, сир. Или я уничтожу тебя, ― рычу я с беспощадной уверенностью, осознавая, что моя Иная находится на грани того, чтобы вырваться на свободу. Я могу быть категорически против причинения вреда этому мужчине, но я не могу отвечать за… нее.

― Это обещание.

Между его замерзшими бровями пролегает морщина.

Он отдергивает руку и сжимает ее в кулак, от чего на меня обрушивается холодный поток облегчения.

― Кто причинил тебе боль?

― Мне не причиняют боль, король Пекла. Меня закаляют. И нет ― твое ручное пламя не пело мне. Ни капельки. Иначе я бы вывела его в коридор и приказала покончить с собой в луже.

Он хмурится еще сильнее, его рука поднимается, словно для того, чтобы коснуться моей щеки. Как будто он хочет прикоснуться ко мне, но боится, что я могу ее отрезать.

― Не лги мне, Лунный свет. Лги всему миру, но, пожалуйста, не лги мне.

― Перестань говорить со мной так, будто ты меня знаешь. Ты не знаешь. Даже если я и упала с твоей драгоценной луной, я ничего тебе не должна.

Эллюин мертва.

― Остановись.

Его слова приказывают. Его глаза умоляют.

Все это отскакивает от моей брони, как стрелы, которые я ловлю и вонзаю ему между ребер.

― Спасая мою жизнь, утаскивая меня в свое большое, прекрасное королевство, где все тебя чертовски любят, ты не сможешь воскресить ее. Я не твоя и никогда не буду.

Он отступает назад, оставляя меня распростертой на застывшем крыле Слатры. Позволяя мне впервые вздохнуть полной грудью с тех пор, как мы столкнулись.

Не обращая внимания на неприкрытую боль в его глазах, я устремляюсь к лестнице, ни разу не оглянувшись через плечо, каждый шаг наверх уводит меня все дальше от уютного гнездышка прохлады.

Я игнорирую тоскливое чувство, которое пытается заставить меня обернуться. Перелезть через сложенное крыло, свернуться в углублении и заснуть в каменных объятиях дракона.

Больше всего я игнорирую ощущение, что каждый шаг наверх ― это еще один шаг, отдаляющий меня от истины.

Вместо этого я избавляюсь от мимолетных проявлений привязанности и любопытства, сворачиваю их в сверток, затем привязываю к камню и обнаруживаю, что мое внутреннее озеро уже растаяло у берега. Во льду образовалась удобная прорубь, и мне легко выбросить очередное воспоминание.

Я мало во что верю, но знаю, что с неизвестным нужно обращаться осторожно ― как с драконом. Не приближайся к ним, и они не нападут. Вы можете существовать в гармонии целую вечность, если никто не будет делать резких движений.

Попытаетесь забраться им на спину или украсть яйца? Что ж.

Скорее всего, вы умрете.

Так уж случилось, что мне нравится жить в полном забвении. Это одиноко, но одиноким нечего терять.

Меня это вполне устраивает.

ГЛАВА 56

Я вырываюсь из тоннеля навстречу яростному ветру. Проскочив мимо низкого свода из больших круглых листьев, я устремляюсь к двери в покои Каана.

― Я знала, что не должна была идти за ним, ― бормочу я себе под нос. Когда это было хорошей идеей идти за кем-то в темный тоннель со словами «это здесь, внизу»?

― Идиотка, ― выкрикиваю я, вбивая это слово в мозг, как гвоздь, который, очевидно, расшатался и привел меня в пещеру с покойным мунплюмом, который, по его мнению, был моим. Тот самый мунплюм, который изображен на его спине, ― осознание этого грозит пронзить мое сердце насквозь, оставляя меня с еще одним свертком, который мне придется выбросить в ледяную пустоту.

Зарычав, я бью себя по лицу. Сильно.

Идиотка, идиотка, идиотка.

Я проношусь через гостиную, хватаю свою сумку, и, откинув клапан, направляюсь к книжной полке, чтобы стащить несколько лезвий из драконьей чешуи и парочку железных, потому что, несмотря на проблемы с мозговой деятельностью, я невероятно сообразительна.

Я уже почти у двери, когда Каан преграждает мне путь. Как будто сам Райган только что перекрыл мне выход с нутром, полным пламени, и огнем в глазах.

― Уйди с дороги, ― рычу я, окидывая взглядом его по-звериному красивые черты, застывшие в каменной хмурости.

Он хватает меня за руку и вкладывает в ладонь небольшую кожаную сумку, в которой, как я подозреваю, находится значительное количество золота.

― Кровавый камень, ― говорит он. ― Он понадобится тебе, когда ты пересечешь границу.

― О…

Предусмотрительно.

Он обнимает мое лицо ладонями, заставляя меня замереть. Притягивает меня так близко, что наши носы соприкасаются, а его прерывистый вздох ― слишком желанное тепло на моей коже.

― Гонись за смертью, Эллюин Рейв.

Судорожный стон пронзает мое горло, словно лезвие, ― острые края проникают глубоко.

Эллюин Рейв…

― Проведи свою жизнь в одиночестве, вечно задаваясь вопросом, почему ты кричишь во сне. Призывая того самого мунплюма, которого я последние двадцать три фазы собирал по кусочкам, надеясь, что это принесет твоему духу покой. И все потому, что ты так чертовски любила этого зверя, ― произносит он, качая головой, ― я знал, что тебе будет больно, когда ты узнаешь, что она разбросана по всему миру после того, как падальщики разорили зону ее падения.

― Я…

Мои слова замирают на кончике языка, когда он берет мою руку и подносит ее к своему сердцу, проводя подушечкой большого пальца взадвперед по расцарапанной коже сбоку от моего ногтя.

Его взгляд умоляет, а голос наполнен невыносимой печалью, слишком тяжелой, чтобы ее вынести:

― Гонись за смертью, Лунный свет. И я молюсь, чтобы твоя жажда крови принесла тебе то же чувство покоя, которое я испытываю, просто зная, что ты существуешь.

Он целует меня в висок, так быстро и легко, что я едва замечаю это, и уходит. Пока он не исчезает в тени соседней комнаты, ― призрак его поцелуя все еще остается на моей покрытой мурашками коже.

На мгновение я задумываюсь о том, чтобы броситься за ним. Спросить, была ли у Эллюин фамилия Рейв, если вдруг когда-нибудь мне захочется откинуть завесу со своего прошлого, которое, несомненно, сгорит, как и все остальное.

Я поднимаю руку. Дотрагиваюсь до виска.

Отдергиваю руку.

Нет.

Зарычав, я сжимаю в руке сумку с кровавым камнем и выбегаю в открытую дверь, надеясь, что вольер еще не закрылся на время сна. Что молтенмау уже оседлан и ждет меня, готовый к быстрому бегству из этого прекрасного, завораживающего места, где слишком много черных дыр, чтобы их вынести.

И только когда я иду по скалистому берегу Лоффа к западной оконечности бухты, куда меня тянуло с самого приезда ― городской вольер остается у меня за спиной, ― я понимаю, что пока не собираюсь уезжать…

Еще одно чужеродное побуждение, которое, без сомнения, укусит меня за задницу.

ГЛАВА 57

Прошло некоторое время с момента моей последней записи. Мое внимание занято… кое-чем другим. Я запуталась в паутине замешательства. Только так я могу описать чувство в своей груди.

После первого урока боя с Вейей под суровыми лучами Домма ― что, кстати, оказалось далеко не так просто, как я думала ― я шла по залам Имперской Цитадели ― тело болело, пахло припарками от солнца, которые она всегда наносила на меня прежде, чем я выходила на улицу. Я подошла к решетчатой двери, ведущей в вольер Слатры. Только она была закрыта.

Заперта.

Возле двери сидел мужчина, которого, как я теперь знаю, зовут Каан Вейгор ― старший сын короля, совсем недавно вернувшийся с Болтанских равнин, чтобы присматривать за Доммом, пока его Пах помогает Тироту закрепиться в Аритии.

Я увидела его впервые с тех пор, как он бросил меня в ванну, а потом удрал, предоставив Вейе сомнительное удовольствие отмыть меня.

Он сидел на земле, а на коленях у него лежал красивый струнный инструмент, вырезанный, судя по всему, из янтарного дерева. Такой глубокий, красноватый оттенок, словно застарелая кровь. Он извлекал простую мелодию из трех толстых струн, его пальцы двигались так изящно, что мне казалось, будто они перебирают струны моего разбитого сердца.

Он не смотрел на меня, но инструкции были понятны по ключу рядом с ним. А также по огромной миске с красным рагу и куску хлеба, лежащему на подносе на полу в другом конце зала.

Я бросилась к ключу, но он схватил меня за руку, причем хватка его была такой сильной, что я сразу поняла, как легко он может переломать мне кости.

Он велел мне сначала поесть.

Во-первых ― кто так делает?

Во-вторых, ― я ем по настроению, как и Маха. От этой штуки на голове меня тошнит девяносто процентов времени. Это не способствует аппетиту.

Я не стала говорить об этом Каану Вейгору. У него был такой взгляд, будто это не имело значения. Правила бы не изменились. И технически, пока его Паха здесь нет, я живу под крышей Каана.

По правилам Каана.

Какая чушь.

Взбешенная, но сгорая от желания вернуться к Слатре, я сделала, как он просил, ― проглотила рагу так быстро, что поняла, что оно слишком жирное и острое, только когда было уже слишком поздно, и в моем бурчащем нутре загорелось маленькое солнце. Я добежала до уборной как раз вовремя, чтобы мой желудок вывернуло наизнанку. По крайней мере, так мне показалось.

Когда я вернулась, дверь была не заперта.

Каан ушел.

На следующий день он снова был там, но на этот раз с гораздо меньшей порцией гораздо более нежного рагу, которое почти напомнило мне о доме своими нотками луковицы джамплина и морозного фрукта. Еще было молоко, которое избавило мой рот и живот от лишних специй.

С тех пор каждый сон проходит по одной и той же странной схеме. Я сижу в его давящем присутствии и набиваю живот едой, которая наполняет меня силами.

Мы не разговариваем. Он просто играет, пока я ем и зарабатываю ключ, который отпирает вольер Слатры. Потом я ухожу, и его аккорды преследуют меня, когда я прижимаюсь к хвосту Слатры и засыпаю, убаюканная его баритоном…

Я не понимаю, что он делает. Зачем он это делает.

Не понимаю, почему я начинаю ждать этого с нетерпением.

ГЛАВА 58

Солнечные лучи бьют мне в лицо, когда я поднимаюсь по неровной лестнице, вырубленной в склоне горы, моя тяжелая кожаная сумка бьется о ноги при каждом шаге. Аврора еще не взошла, город спит, воздух влажный после ливня.

Объективно, мне следует подождать несколько циклов, прежде чем отправляться в Аритию на поиски дневника Эллюин. Подготовиться к долгому путешествию. Но у меня терпение как у саберсайта и вдвое больше энергии, чтобы выдержать бессонный сон, полный беспокойных мыслей и такого зуда в ногах, что в конце концов я сдалась и собрала сумку.

Тропинка уходит влево, а затем переходит в широкую каменную площадку, на которой расположены несколько крупных нор. Подобно ячейкам пчелиного улья, вольер устроен в склоне горы и содержит двести двадцать семь отверстий самых разных форм и размеров.

Одни саберсайты предпочитают прятаться в глубине горы, другие ― нет. Одним нравится свободное пространство, другим ― тесное и уютное, чтобы они могли наполнить нору пламенем, а затем свернуться калачиком, прижавшись к почти расплавленным стенам, как будто они все еще в яйце.

Как Райган, очаровательный монстр.

Я улыбаюсь этой мысли, убирая волосы за ухо, но тут же другая мысль стирает улыбку с моего лица.

― Черт, ― бормочу я. ― Зубцы для клещей.

Я их упаковала? Не могу вспомнить. Может, Каан и не против доставать их голыми руками, но у меня никогда не получается. Головка всегда отрывается, и тогда мне приходится лезть туда пальцами и доставать ее.

Я опускаю сумку на землю и склоняюсь над ней, перебирая вещи, которые не помню, как сюда запихнула ― понятия не имею, зачем мне две вилки.

У моего гиперактивного и невыспавшегося мозга были свои причины, я уверена.

Я продолжаю рыться в сумке, стараясь не смотреть направо. На нору, которая была заброшена с тех пор, как мне исполнилось пять фаз.

Пока я засовываю руку и ощупываю дно, мои мысли затягивает черный смог, вызванный брошенным взглядом на большую колючую луну, расположившуюся прямо над Цитаделью. Чуть ниже, чем другие луны в небе.

Джого.

Любимый дракон Махи, которого она выхаживала, когда нашла его выкинутым из гнезда еще птенцом.

Мне сказали, что после ее смерти Джого отказался покидать большую круглую нору справа от меня ― это ненормально для саберсайтов, поскольку они любят менять норы чаще, чем хатлкрабы сбрасывают панцири. Именно поэтому здесь так много нор. Чтобы наши очарованные звери были довольны, и не оплакивали места своего вылупления.

Нежелание Джого выходить из норы было первым признаком того, что что-то не так. Он впал в свою собственную форму траура.

Единственный раз я видела свет на его прекрасной бронзовой чешуе, когда сидела на этом самом плато и ждала, пока Каан закончит лечить рану на крыле Райгана. Джого вышел, прихрамывая. Он едва мог оторвать голову от земли.

Он посмотрел мне в глаза, обдал лицо горячим дыханием, и мне еще никогда не было так страшно. Потом он издал резкий клекочущий звук, поднял голову к небу, расправил свои поникшие крылья и взлетел.

Ему было пять фаз, а я смотрела, как он сворачивается в клубок и умирает в небе. Пах свалил это на меня. Малышкой я действительно верила, что это моя вина, пока не стала достаточно взрослой, чтобы понять, что зверь оплакивал Маху. Тогда я точно поняла, что так оно и было.

Я отбрасываю это болезненное воспоминание и прочищаю горло.

Найдя, наконец, зубцы, я победно встряхиваю ими, затем засовываю в легкодоступный карман и снова перекидываю сумку через плечо. Я как раз прохожу мимо норы Райгана ― ее вход весь выщерблен от того, как он готовил нору для себя, ― когда вижу Каана, склонившегося над седельной сумкой, которую он в данный момент укладывает.

Я останавливаюсь, вглядываясь в гулкие глубины норы, где Райган, скорее всего, спит с одним открытым глазом, прекрасно понимая, что Каан вот-вот вытащит его из тесного, теплого уголка.

― Куда ты собрался? ― спрашиваю я, наблюдая за тем, как Каан набивает одну из своих седельных сумок засушенными ломтиками хлеба дахпа. Достаточно, чтобы понять, что он намерен отсутствовать дольше, чем несколько снов.

Он бросает на меня взгляд через плечо, нахмурив брови.

― Клещи свирепствуют вовсю, ― бормочет он, лезет в карман и достает смятый пергаментный листок. ― Очарованный зверь взбесился и сжег полдеревни.

Нахмурившись, я опускаю рюкзак и подхожу ближе, забирая жаворонка из его протянутой руки. Я прижимаю его к бедру, просматривая неровный почерк.

― Блом? Зверь вождя Трона?

Каан ворчит.

Творцы…

― Он уничтожил целое стадо колков, не собираясь их есть. Если ничего не предпринять, он уничтожит еще много других деревень, прежде чем яд разъест его сердце. Я отправляюсь сейчас. Грим собирает свое снаряжение, а потом нагонит меня в дороге, если сможет. Сейчас смотрители помогают ему оседлать одного из тех, который занимается перевозками. Думаю, это зверь Лейна.

― Невут?

― Верно. Она самая быстрая из всех саберсайтов, которые еще не отправились на Великий шторм, а скорость здесь крайне важна.

Мой взгляд падает на три металлических копья, которые лежат связанными на земле, в кожаном чехле, который будет прикреплен к седлу Райгана. Я киваю, но он этого не замечает, его внимание снова приковано к сумке, движения напряженные и точные, пока он набивает ее до отказа.

Бедный Каан. Нет ничего хуже, чем охотиться на бешеного дракона. Трудно убедить себя в том, что ты избавил зверя от страданий, когда он падает на землю, а не взмывает в небо, свернувшись калачиком рядом со своими предками.

Ради него ― и ради его огромного, доброго сердца ― я надеюсь, что кто-то другой прикончит зверя до того, как он доберется туда. Помоги жителям отстроить их каменные дома, и ты станешь их героем. Убей саберсайта ― и ты гребаный убийца, сколько бы похлопываний по спине ты ни получил.

Сколько бы жизней ты ни спас.

Прочистив горло, я складываю жаворонка пополам и возвращаю его обратно.

― Я видела, как ты отвел… ее к себе. Пожалуйста, скажи мне, что ты не показал ей свой храм.

Каан молчит, продолжая собирать свою сумку, как будто я вообще ничего не говорила. Он затягивает шнурок, костяшки пальцев белеют от напряжения, когда он завязывает узлом полоски кожи.

Полагаю, это означает «да».

Я сжимаю переносицу и закрываю глаза. ― Ты сказал, что будешь делать все медленно… ― Сказал.

― Это не так.

― Нет.

Я вздыхаю, открывая глаза.

― Судя по твоему поведению, полагаю, она не бросилась в твои объятия перед своим мертвым драконом, чтобы поблагодарить тебя за недостающий кусочек головоломки ее разума? ― Нет, Вейя. Не бросилась.

― Шокирующе, ― говорю я с фальшивым смешком и провожу руками по волосам, размышляя о том, что его разум так же потерян, как и у зверя, которого он собирается убить. ― И что, ты дал ей достаточно золота, чтобы она смогла безопасно пересечь Болтанские равнины и утолить свою жажду крови? Отправилась туда, где ее может узнать один из близнецов, у которых есть доступ к определенному инструменту давления? Идеальный рычаг, чтобы подчинить ее, как только секрет выйдет наружу? Прекрасно.

Каан стоит, скрестив руки на груди, и хмуро смотрит на меня ― его чернокрасная кожаная форма для верховой езды делает его более крупным, свирепым и грозным, похожим на нашего Паха. Я уверена, что он испытывает ненависть каждый раз, когда смотрит в зеркало.

― Если она попадет к ним в руки, нам конец, Каан. Как ты думаешь, сколько времени пройдет, прежде чем они окажутся у наших границ, готовые выкрасить этот город в красный цвет и завладеть нашими богатыми, нетронутыми запасами кровавого камня? Мы живем взаймы, и ты, блядь, это знаешь.

― Ты закончила?

Я упираю руки в бока и устремляю взгляд в небо.

Почему он спокоен? Королевство, которое он так старался захватить, защитить и привести к благоденствию, вероятно, будет разорвано в клочья, и все потому, что он сбросил камень Эллюин на Рейв прежде, чем у нас появился шанс оценить ситуацию со всех сторон.

Это катастрофа.

― Да. Я закончила, ― бормочу я, понимая, что мне нужно вернуться в городской вольер. Сказать всадникам молтенмау, что им нужно пореже появляться здесь ― по крайней мере, до тех пор, пока у меня не появится шанс добраться до Аритии и вернуться обратно с ее дневником.

Надеюсь.

Ей ни за что не перебраться через равнины в одиночку. Солнце испепелит ее, как Слатру.

― Все идет по плану, я вернусь до Великого шторма, чтобы помочь поднять платформы.

Я так быстро перевожу на него взгляд, что у меня кружится голова.

― Мискунн предсказал, что это произойдет через тридцать циклов

Авроры…

― Верно.

― Ты уезжаешь на тридцать циклов?

― Это большое королевство, Вейя. Я не могу просто сидеть здесь без дела.

Я уже давно на юге, а королевство не управляется само по себе.

― Звучит как удобный предлог, чтобы сбежать.

Он склоняет голову набок, глаза прищуриваются.

― Ты сказала мне быть осторожным, иначе она сама себя испепелит. Я проявляю осторожность. ― Его взгляд немного смягчается. ― Она не хочет, чтобы я был рядом. Я просто подчиняюсь.

― Ты дал ей мешок золота, Каан. Она, наверное, уже на полпути к Гору. Это лишь вопрос времени, когда ее используют против нас.

― Драконий кровавый камень, ― поправляет он, и я стону. ― И она не на полпути к Гору. Она прошла мимо вольера и направилась к западному мысу.

Сердце замирает, кровь отливает от лица. От испытываемых эмоций слезы наворачиваются на глаза.

― Она все еще там, ― выдавливаю я через подкативший к горлу комок.

Эллюин.

Каан кивает ― всего один раз.

― Где-то там.

Я смахиваю слезу со щеки.

Он отворачивается, прикладывает пальцы к губам и громко свистит.

Райган выдыхает с таким грохотом, что у меня трещат кости, а затем раздаются скрежещущие звуки, издаваемые его огромным телом, пока он выбирается из тесного пространства для сна. Зверь появляется из темноты, глаза цвета углей сверкают во мраке, из раздутых ноздрей вырываются клубы пара ― а изогнутые клыки, торчащие из его квадратной пасти, внушают страх к его размеру и возрасту.

Каан взваливает на плечи свою сумку и копья и уже направляется к появившемуся зверю, как вдруг замирает, оглядывается на меня, а затем опускает взгляд на мою сумку, лежащую на земле.

― Куда ты собралась, Вейя?

Проклятье.

― Ну, видишь ли… ― Я отступаю назад, поднимаю сумку с земли и перекидываю ее через плечо. ― Как ты, наверное, помнишь, она вела дневник. ― Нет.

― Пфф. Ты же знаешь, это слово для меня ничего не значит, ― хорохорюсь я. ― Кроме того, я делаю это не только ради тебя. Мне нужно знать то, что она не может мне рассказать. Теперь, когда она… ожила, это не дает мне покоя.

― Тогда я достану его.

Я фыркаю от смеха.

― Если Кадок может держать себя в руках и позволяет тебе бродить по его королевству без охраны, то Тирот ― нет. Он ненавидит тебя. Яростно. Я могу быть невидимой. А ты ― нет.

Он одаривает меня взглядом, не уступающим взгляду его зверя, едва показавшегося из тени за его спиной. Один-единственный взгляд, который заставляет меня чувствовать, что он беспокоится обо мне больше, чем когдалибо мой Пах, хотя знает, что я более чем могу постоять за себя.

Когда-нибудь я поблагодарю его за это.

― Ты избавилась от этого браслета. Ты мне так сказала.

― Я солгала, ― говорю я со спокойной уверенностью.

Я не солгала. Он пропал. Значит, я должна его вернуть. Не то чтобы я собиралась говорить ему об этом. Он перегрызет мне артерию, если узнает, куда я его выбросила.

Его глаза прищуриваются.

― О, и я намерена отсутствовать некоторое время. Хочу побаловать себя по дороге, ― говорю я, приподнимая брови.

Он тут же отводит от меня взгляд и вздрагивает.

― Я ничего не хочу об этом знать, черт возьми, спасибо тебе огромное.

Нет, но мне нужно закончить этот разговор. Мой намек на то, что я собираюсь заняться сексом, наверняка отвлечет его настолько, что он…

― Ладно, ― рычит он, вероятно, зная, что я сделаю это и без его благословения, но это причинит больше боли мне, чем ему.

Люблю его за это.

Я улыбаюсь ему.

― Дорогой брат, ты беспокоишься обо мне?

― С тех пор, как Пах впихнул тебя мне в руки ― корчащуюся, окровавленную и кричащую.

С тех пор как он понял, что он ― все, что у меня есть.

Ему не нужно это говорить. Я вижу это по его глазам. Наш единственный настоящий родитель умер, когда я появилась на свет.

Мне тяжело оплакивать ту, кого я никогда не знала, но я очень злюсь, что отняла ее у него. Что Каан был вынужден растить меня, потому что Паху было все равно, выживу я или умру.

Вот урод.

― Хотела бы я, чтобы у него была еще одна шея, чтобы перерезать ее.

― А я бы хотел, чтобы у него их было три, ― рычит Каан, углубляясь в темноту, а вслед за этим я слышу, как он поднимается в седло Райгана. Я хмуро смотрю ему вслед, гадая, что он имел в виду… ― Ох…

Черт.

Каан не может долго хранить секреты, прежде чем они начнут разъедать его изнутри. В конце концов, ему придется рассказать Эллюин о том, что Пах совершил в тот ужасный сон более эона назад, когда ее жизнь рухнула.

Когда она проснулась и обнаружила, что вся ее семья убита.

Для того, кто уже испытывает жажду крови, такая новость может окрасить весь мир вокруг в красный цвет. Разбудит потребность, которую можно утолить только местью.

Я видела тех, кто не смог удовлетворить свои зверские желания, бешеных, как саберсайт, укушенный клещом, единственное лекарство для которых ― быстрая и милосердная смерть.

А Пах уже мертв, убит рукой Каана…

Райган устремляется вперед, словно гора, сдвинувшаяся с места, и я прижимаюсь к стене, сжимая в руках сумку.

― Будь осторожен, ― кричу я Каану, несмотря на то, что не могу разглядеть его отсюда и пытаюсь слиться с камнем.

― Всегда, ― ревет он, прежде чем Райган отрывается от края плато, и его хвост ― последняя часть его тела ― выскальзывает из норы, когда он исчезает из виду.

ГЛАВА 59

Оглушительный грохот летящего дракона заставляет меня обернуться и увидеть Райгана, направляющегося на восток, и Каана, сидящего в седле между его массивными крыльями со связкой копий.

Сердце стучит о ребра, как копыта в галопе.

Зарычав, я натягиваю капюшон и отворачиваюсь, камни сдвигаются под моими тяжелыми ботинками в такт мелодии прибоя Лоффа. Гонись за смертью, Эллюин Рейв… Я бью себя по лицу.

Сильно.

Это все какое-то странное, гребаное совпадение. Или, возможно, кто-то покопался в моей голове, пока я была в отключке. Перепутал нити моего мозга.

Завязал узлы там, где их не должно быть. Неправильно меня подлатал.

Должно быть, так оно и есть.

Должно быть.

Я подхожу к стене из красного камня, которая тянется из джунглей, пересекает берег и исчезает в волнистых глубинах Лоффа, на ней высечено множество светящихся охранных рун и написано не меньше предупреждений:

Пожав плечами, я перепрыгиваю через него и продолжаю идти, насвистывая свою успокаивающую мелодию, чтобы отвлечься от едких слов Каана.

Если где-то по эту сторону забора живет хьюлинг, я буду просто поражена. Будучи одной из тех немногих, кто подходила к ним на расстояние вытянутой руки и осталась в живых, я прекрасно знаю, что никакие защитные руны их не удержат. Они бы перешагнули через эти штуки своими бледными длинными ногами, чтобы добраться до мозгов с другой стороны.

Они бы давно опустошили город, а значит, это заросшее джунглями необитаемое место залива охраняется по какой-то другой причине, которую я твердо намерена выяснить.

Не знаю, почему. Мне нужно избавиться от этого зуда, прежде чем я окончательно брошу этот город и отправлюсь за Рекком на другой конец света. Желательно как можно дальше отсюда.

Я приближаюсь к острой скалистой вершине, когда мое внимание привлекает дерево, корни которого глубоко вонзились в каменный выступ, окаймляющий берег. Его узловатые ветви тянутся во все стороны, усеянные сучками, один из них, заставляющий меня остановиться, странно более гладкий, чем остальные, как будто к нему прикасались много раз.

С мелодичным хихиканьем Клод проносится мимо моего уха и играет с длинными медными листьями дерева, отчего они напоминают танцующие лезвия.

Я хмурюсь.

Подойдя ближе, я протягиваю руку, чтобы коснуться сучка, который привлек мое внимание, и пальцы скользят по маленькому выступу, торчащему из центра. Я сжимаю его, слегка двигаю, и он смещается, открывая небольшое углубление за ним.

Хм.

Бросив взгляд через плечо на спящий город, я осматриваю небо, эспланаду и решаю, что меня никто не увидит. Мне не нужно прятаться, если я хочу исследовать дерево, которое мне не принадлежит.

Я засовываю руку в дупло, шаря рукой по гладкой внутренней полости, пальцы нащупывают что-то твердое. Нахмурившись, я хватаю прохладный предмет и вытаскиваю.

Сердце начинает стучать как сумасшедшее, когда я понимаю, что сжимаю в руке маленькую каменную фигурку. Трехмерное изображение мальмера Каана ― мунплюм и саберсайт, сплетенные вместе, как две половинки единого целого.

Несмотря на удушливую жару, моя кожа покрывается мурашками.

Еще раз бросаю взгляд в ту сторону, где исчез Каан, и возвращаю сучок на место. Моя рука крепко сжимает фигурку, и я хватаюсь за ветку, чтобы с ее помощью забраться на выступ, а затем углубиться в густые заросли джунглей.

Я пробираюсь мимо низко свисающих лиан и круглых бархатистых листьев, насекомые жужжат возле моего лица, и я уверена, что слышу игривое хихиканье среди деревьев.

Эхо громогласной погони.

Звуки есть, но… их нет. Потухли, оставив лишь дым от некогда трепещущего пламени.

Я хмурюсь, под моими ботинками хрустит подлесок, пока я пытаюсь разглядеть тропинку, которая, конечно, не существует в реальности, но которая каким-то образом отчетливо запечатлелась в моем сознании. Она отличается по цвету от остальных моих мыслей ― светлая, с собственным пульсирующим ритмом, который наполняет меня теплым предвкушением.

Смахнув со лба бисеринки пота, я выхожу на поляну у подножия скалы, отвесный камень которой затянут листвой вьющегося растения. Я смотрю на него, не в силах избавиться от ощущения, что здесь что-то есть.

Что-то… важное.

Вспомнив, как Каан раздвигал листву в своем личном саду, я прячу фигурку в сумку и шагаю вперед, раздвигая лианы и чувствуя беспокойство, когда за ними оказывается только камень… Камень… Еще больше проклятого камня.

Может быть, я схожу с ума?

Творцы, мне кажется, что это именно так.

Я ощупываю каменную стену, когда могла бы сидеть на спине молтенмау, направляясь в Сумрак, опьяненная мыслями о том, как я заставлю Рекка сломаться, прежде чем он умрет.

Я пробираюсь дальше вдоль стены, ругаясь себе под нос и продолжая ощупывать камень, сердце застревает в горле, когда я проваливаюсь сквозь стену и попадаю в пустоту за ней. Я борюсь с листвой, резко втягивая воздух, затем пытаюсь освободиться от паутины, которая, на мой взгляд, слишком напоминает работу хьюлинга.

― Ну ничего себе, ― сухо бормочу я, и у меня вырывается тихий смешок.

Представьте. Себе. Это.

Я качаю головой и смотрю направо, углубляясь в тоннель, который достаточно высокий и широкий, чтобы в нем мог пролезть взрослый мужчина. Клод, хихикая, проносится мимо меня в вихре ветра, поднимая сухие листья, которые кружатся вокруг моих ботинок при каждом медленном шаге вперед.

Я поднимаюсь по винтовой лестнице, освещенной тусклым естественным светом, падающим сверху, и странное предвкушение трепещет у меня в животе, как стайка крошечных огнёвок. Я делаю целых пять поворотов, прежде чем достигаю открытой арки справа, которая дает мне возможность свернуть. Я понимаю, что эти трепещущие создания множатся, когда я вхожу в маленькую пещеру, освещенную потолочным люком, уютное пространство которой увито цветущими медными лианами, тянущимися по стенам.

Потолку.

Сотни ярких, чернильных цветов, которые увили весь город, наполняют воздух пикантной сладостью, а их вид согревает мою грудь и вызывает улыбку.

― Красиво.

Я подхожу к натуральному, вырубленному из камня столу для приготовления пищи, который напоминает мне мясной блок в том маленьком причудливом домике в горах, и провожу рукой по грубо отесанной поверхности, покрытой толстым слоем пыли. Металлическая дверца каменной печи скрипит, когда я открываю ее, чтобы заглянуть в углубление, проржавевшее из-за того, что за ним никто не следил. Я провожу пальцами по сдвоенным терракотовым кружкам, висящим на крючках на стене сверху.

Так и тянет снять одну из них и спрятать в сумку. Из них приятно пить.

Трудно найти идеальную кружку. А когда находишь, они всегда разбиваются.

Я останавливаюсь возле стола, который вырастает из стены под массивным окном, увитым виноградной лозой, на раме которого выгравированы светящиеся руны, по бокам безвольно свисают рваные занавески. Два табурета задвинуты под стол, кожаная обивка одного из них разорвана каким-то животным, большая часть перьевого наполнителя отсутствует и, вероятно, теперь используется в каком-нибудь гнезде.

Не знаю, почему от этого у меня сдавливает горло. Я стараюсь не обращать внимания на это чувство, проходя мимо двух кожаных табуретов, подхожу к большой настенной полке и нахожу баночку с чернилами, старое перо и стопку плоских, готовых к сворачиванию пергаментных листов с заранее прочерченными линиями активации. Я достаю из стопки рядом с чернильницей тонкую книгу в кожаном переплете, сдуваю пыль и открываю ее, обнаруживая, что страницы пусты.

Странно.

Присев на корточки, я замечаю, что на нижней полке выставлена коллекция маленьких каменных существ ― в основном драконов. Все они вырезаны в том же стиле, что и тот, что сейчас лежит в моей сумке. Вытащив его, я качаю головой и кладу рядом с остальными.

Это дом пары, наполненный реликвиями их любви.

Мне пора идти.

Я направляюсь к выходу и уже собираюсь спуститься обратно по лестнице, когда мимо моего уха проносится Клод, подхваченная порывом ветра.

― Geil. Geil asha.

Мое сердце замирает.

Иди. Иди, посмотри.

Нечасто она обращается ко мне напрямую. Она слишком дикая и отстраненная, чтобы сохранять хоть какое-то подобие устойчивого присутствия.

Я кладу руку на кинжал у бедра и осторожно поднимаюсь по лестнице.

― Halagh te aten de wetana, atan blatme de.

Если я умру сегодня, то буду винить тебя.

Если отбросить везение, то восприятие опасности у Клод такое же искаженное, как и ее понимание моей способности уклоняться от нее. Мои мысли возвращаются к тому времени, когда она заманила меня в Подземный город где я столкнулась лицом к лицу с разбойником думквилом, собирающимся выпотрошить молодого хаггина, который, похоже, приглянулся Клод. Неудивительно, ведь эти твари чертовски очаровательны.

Еще не искушенная в искусстве заставлять Клод разрывать легкие, я выжила только благодаря стремительному спуску по заброшенному мусоропроводу, где просидела полдея со свернувшимся клубком на моих коленях хаггином.

Совершенно невозмутимым.

Мои мышцы дрожали от усилия не свалиться в логово бархатного трогга, а хаггин грыз ногти, подергивая усами, и глядел на меня огромными переливчатыми глазами, которые, казалось, никогда не моргали, ― пока думквил наконец не перестал царапать желоб когтями и не оставил нас в покое.

Я никогда не забуду, как он разинул свою колючую пасть у входа, и розовый язык шевелился, требуя крови.

Вздрогнув всем телом, я открываюсь песне Булдера, решив, что он, вероятно, более надежен в подобных ситуациях, но все, что я слышу, ― это низкий, монотонный гул, наполняющий меня теплым, сильным чувством покоя.

Умиротворения.

Похожий звук он издавал в гробнице Слатры.

Нахмурившись, я поднимаюсь на еще один виток лестницы и попадаю в уютную комнату, наполненную солнечным светом, падающим из люка наверху, и сохранившую все опустошающие детали прекрасного пространства.

Я замираю, сердце подскакивает к горлу, рука соскальзывает с эфеса клинка.

Эта комната напоминает мне пещеру, в которой хранилась собранная по кусочкам луна Каана ― те же грубые стены, на которых страстно сплетаются мунплюмы и саберсайты.

Но здесь нет луны.

Здесь лежит массивный круглый тюфяк, прижатый к стене и покрытый белыми простынями, такими тонкими, что неудивительно, что они местами рассыпались, а местами разорваны на части, словно зияющие раны, извергающие перья, которые кружатся в такт смеху Клод. Этот звук перекликается с другим смехом, который, кажется, поднимается из глубин моего ледяного озера…

Видение поражает меня, как удар в голову. В мое сердце.

Мою душу…

Я ползу по этому тюфяку, голая.

Смеющаяся.

Переворачиваюсь на спину, смотрю, как мужчина стягивает рубашку через голову, а я раздвигаю ноги и трогаю себя — отчаянно и страстно желая его.

Нуждаясь в нем.

При виде его покрытого потом тела я издаю хриплый стон и закрываю глаза. Запускаю пальцы внутрь себя, пытаясь утолить голод, который никогда не утихает.

Не тогда, когда речь идет о нем.

Тюфяк прогибается под его весом, его тяжелое тело опускается так близко, что мою кожу покалывает, заставляя сердце биться тяжело и быстро.

Он касается поцелуем изгиба моей шеи. Покусывает под ухом, от чего по телу пробегают мурашки, и я почти кончаю.

Его губы касаются мочки моего уха, низкий голос проникает в меня:

― Чего ты хочешь, Эллюин?

― Тебя. ― Я поворачиваю голову, открываю глаза. Плавлюсь в тлеющем взгляде Каана, и на моих щеках появляется улыбка. ― Навсегда.

Видение ослабляет свою власть надо мной, и мои колени подгибаются. Я падаю на землю среди кружащихся перьев, хватая ртом воздух, а руки, как когти, тянутся к моей груди. С душераздирающей ясностью я осознаю, почему меня тянуло сюда с того самого момента, как я открыла ставни. Это место ― не памятник чьей-то любви…

Оно наше.

ГЛАВА 60

В этот сон Каан наигрывал песню, которую я узнала. Та самая песня, которую Маха и Пах пели мне, когда я болела.

Я подпевала, пока мои слова не захлебнулись первыми слезами, которые я смогла выплакать с тех пор, как привезла Хейдена из Незерина. Они пролились не как мягкий снегопад, а как ураган, бьющий по оконным стеклам.

Я оплакивала Маху и Паха. Хейдена и Аллюм.

Я оплакивала Слатру.

Я плакала о вещах, которые у меня отняли, и о голосе, которым мне не дано пользоваться.

Я не поняла, что Каан перестал играть, пока он не подхватил меня на руки, не прижал к своей груди и не обнял так крепко, что я едва могла дышать, его сильное тело вбирало в себя каждое мое рыдание.

Это напомнило мне о том, как Пах подхватил Маху, когда она плакала на снегу. Как он нес ее обратно в дом, где было светло и тепло…

По какой-то причине это заставило меня плакать еще сильнее.

ГЛАВА 61

Из-за густого дыма солнце выглядит как розовое пятно, тихое напоминание о том, что в начале этого дня деревня была полем битвы.

Теперь это кладбище.

Мы обходим покрытый волдырями труп мертвого колка, которого еще предстоит стащить в яму, и я откашливаюсь.

Вождь Трон держится рядом, пока мы идем мимо каменных домов, некоторые из которых были восстановлены за последние несколько часов, хотя осколки стекла все еще покрывают землю вокруг. Другие почернели от драконьего пламени, и стекла их окон тоже устилают землю.

Расплавленные.

Выкорчеванные деревья лежат поперек дороги, как мертвые тела, их листва пожухла или сгорела, а корни все еще покрыты комьями земли, вырванной при их падении. Фейри работают длинными бронзовыми пилами, деля стволы на части, достаточно мелкие, чтобы использовать их в качестве дров или материалов.

― Мы многое потеряли, ― говорит Трон мрачным голосом. ― Но мы потеряли бы гораздо больше, если бы ты не появился вовремя.

Если бы я не убил его дракона.

Я хмыкаю, переступая через россыпь раздавленных плодов гинку, яркожелтая мякоть которых быстро темнеет под суровыми лучами солнца. Кислая, как и чувство в моем нутре.

Мы выходим на открытое пространство, идем мимо полей с сожженными посевами, многие растения вырваны с корнем во время стычки, которая произошла до того, как мне удалось заманить Блома в небо. К пологим холмам, служащим фоном для деревни Рамбек и похожим на огромных спящих зверей.

Я мог бы сделать это здесь, но я хотел оставить его в укромном месте, где он мог бы свернуться калачиком, так как было ясно, что он не поднимется в небо.

В итоге ему не удалось ни свернуться, ни затвердеть.

Он просто умер, и в конце концов сгниет там, где лежит.

Я прочищаю горло, пытаясь выкинуть образ из головы, взгляд скользит к глиняному зернохранилищу ― когда-то высокому и прочному, а теперь разрушенному. На выжженную землю высыпалось зерно, которого хватило бы на целую фазу, и оно размокло под ливнем, который прошел сразу после того, как зверь был убит. Словно сама Рейн оплакивала потерю величественного саберсайта, которого Райган швырнул на дно оврага, издавая свой собственный мучительный крик, не уступающий вою ветра.

Земля сотрясалась так же сильно, как и мои чертовы кости.

Я набираю полные легкие воздуха, насыщенного зловонием смерти, дыма и отчаяния.

― Я распоряжусь, чтобы в ближайший порт доставили бочки с зерном, ― говорю я, наблюдая за тем, как несколько деревенских жителей ходят по полям, срывая почти созревшие головки с верхушек листьев кормы и собирая их в телеги. Пытаются спасти, что могут. ― А также некоторые продукты долгого хранения, чтобы прокормить твой народ, пока вы не вырастите новый урожай.

Трон поворачивается ко мне лицом, прижимая руку к широкой груди и опуская голову.

― Благодарю вас, сир.

― Конечно.

Он поднимает голову, его карие глаза полны печали от тяжести потери.

― И от себя лично я хотел бы поблагодарить тебя за то, что ты убил Блома. ― Он подносит руку к нижней половине лица и гладит черную бороду, в которую вплетено несколько красных бусин. ― Если бы у нас была возможность выстрелить в него, я не уверен, что смог бы отдать приказ сделать это…

― Я понимаю, ― говорю я, опуская руку ему на плечо. ― Он был твоим партнером на протяжении многих фаз.

Трон прочищает горло и бросает взгляд на обширные пастбища у меня за спиной.

― Вот и твой помощник. Я оставлю вас, но, пожалуйста, поужинай с моей семьей, прежде чем покинешь нас.

Я киваю ему, наблюдая, как он идет к разрушенному зернохранилищу.

― Черт, ― бормочу я, переводя взгляд на холмы, уверенный, что уже никогда не смогу смотреть на них как прежде. Раньше они были такими живописными, а теперь похожи на гребаные надгробия.

Качая головой, я поворачиваюсь и вижу Грима, стоящего у каменного забора, который, похоже, уже полностью отремонтирован и приведен в порядок. Когда мы приехали, стадо колков разбежалось, многие из них были убиты и лежали на улицах, сраженные ударом драконьего пламени, заливавшего всю деревню.

Уцелевшие колки теперь обгладывают кустарник, длинными языками обхватывая жесткие ветки и втягивая их в рот. Молодняк ходит рядом или прижимает головы к отяжелевшему вымени, короткие хвосты виляют, пока они сосут.

Я иду по усыпанной пеплом дорожке и прислоняюсь к забору рядом с Гримом, опираясь предплечьями на камень. Мы молчим, наблюдая, как стадо кормится той растительностью, которую не уничтожило пламя, их большие мягкие лапы загребают смесь влажной золы и грязи.

― Тебя что-то беспокоит, Грим?

Он прочищает горло, словно проверяя, работает ли оно, прежде чем заговорить голосом, словно заржавевшим от редкого использования.

― Я хотел бы попросить об отпуске.

Я искоса смотрю на него, отмечая его светлые волосы, припорошенные пеплом, его черную кожаную одежду, перепачканную той же оранжевой грязью, что и подошвы его ботинок.

― Для чего?

Его глаза по-прежнему устремлены вперед.

― Ходят слухи, что Великая Серебряная снесла три яйца.

Мое сердце замирает, осознание проникает под кожу, пробирая меня до костей.

― Ты хочешь отправиться в Гондраг и совершить набег на гнездо Великого Серебряного саберсайта?

Короткий кивок.

Какое-то время все, что я могу делать, это смотреть на его лицо, пытаясь привести свои мысли в порядок.

Безуспешно.

Поэтому я перехожу к фактам.

― Я украл одну из ее чешуек много фаз назад. Она чуть не оторвала мне руку. Из-за чешуи.

Он поворачивает голову, и я вижу его бледно-голубые глаза сквозь копну волос.

Он молчит.

Я качаю головой, негромко смеюсь и поднимаю руку, чтобы почесать бороду.

― Черт, Грим.

― Я не хочу заменять Инку, но то, что я привязан к ее могиле, сказалось на мне.

Мне стоит больших усилий не смотреть на него.

Я никогда не слышал, чтобы этот мужчина соединял столько эмоционально окрашенных слов в одном предложении, и я почти уверен, что я единственный, с кем он говорит. Он даже не говорит «Скрипи», когда готов открыться. Просто стучит двумя пальцами по гребаному столу, словно заказывает медовуху.

Он никогда не рассказывал мне, что случилось с Инкой, и я никогда не спрошу. Я достаточно знаю о его прошлом, чтобы понять, что оно пронизано нитями боли, которые будут пульсировать вечно.

― Ты сообщил остальным об этом решении?

Он качает головой.

Конечно, нет.

Они с Вейей сделаны из одного камня. Я почти уверен, что они будут тихо танцевать вокруг друг друга целую вечность.

― А если ты умрешь там, будешь ли ты о чем-нибудь сожалеть?

― Возможно. ― Он пожимает плечами. ― Но я буду уже мертв.

Точно.

Я вздыхаю, снова потирая лицо. Я был озадачен размером его седельных сумок. Теперь все стало гораздо понятнее. Отправляясь в Гондраг, нужно быть готовым.

Значит, он планировал это уже давно.

На мою грудь наваливается тяжесть, и я опускаю голову, а затем киваю и отталкиваюсь от стены.

― Я отвезу тебя туда и высажу возле хижины вылупления, ― говорю я, чувствуя на себе его пристальный взгляд, пока иду к деревне. ― Меньшее, что я могу сделать, поскольку, возможно, это последний раз, когда я вижу твою жалкую задницу.

ГЛАВА 62

Завывает ветер, от которого немеет кончик моего носа.

Восемь Аврор сменили друг друга, пока я спала под крылом Зехи или прижималась к обожженным солнцем валунам, делая все возможное, чтобы избежать цивилизации. Это было приятно, пока солнце не потеряло свою силу, а Сумрак не поглотил нас целиком со своим снегом и бесконечным пронизывающим ветром.

Я уже тоскую по дому.

Уверена, что Зехи чувствует то же самое, забившись в незнакомую нору, которую он почти расплавил своим огнем, прежде чем укрыться в ней. Пытаясь сохранить тепло до моего возвращения.

Еще один резкий порыв ветра, и массивный колк, тянущий повозку Ноив, вздрагивает всем телом, до самого своего толстого пушистого зада, хотя и продолжает неторопливо шагать по едва заметной Тропе Деев, выпуская белые клубы пара, которые путаются в его изогнутых рогах.

Я наклоняю голову и смотрю на отвесный обрыв слева от нас, внизу все скрыто туманом, создающим ложное чувство безопасности.

Очень ложное.

Я путешествовала по этой части стены без тумана. Мы так высоко, что падение кажется бесконечным. Словно падаешь в бледное безлунное небо.

Очередной порыв ветра забрасывает меня снегом, и вся повозка подпрыгивает прямо навстречу не менее жесткому падению на другой стороне Тропы Деев. Мое сердце подпрыгивает вместе с ней, а рука вырывается, чтобы сжать борт телеги до белых костяшек. Не знаю зачем, ведь если эта штука сорвется, нам всем крышка. И повозке тоже.

Я прочищаю горло, отвлекаясь на то, чтобы смахнуть немного снега, который собрался у меня на коленях.

― Это было плохо.

Рядом со мной хихикает Ноив ― маниакальный смех старой карги, которая проделывала это столько раз, что явно считает себя неуязвимой. Я очень на это надеюсь.

Я намерена умереть, совершая что-то блестящее и героическое. А не в свободном падении навстречу своей гибели.

― У тебя мало практики, ― говорит Ноив голосом, хриплым от дыма, который она вдыхала на протяжении всех этих фаз. ― Раньше от таких ударов у тебя перья не выпадали.

Я искоса смотрю на фейри ― невысокую, коренастую женщину, которой, должно быть, больше тысячи фаз, раз она заслужила такую копну седых волос, которую собрала на макушке. Не то чтобы я когда-либо спрашивала о ее возрасте.

Это кажется невежливым.

― Как тебе не холодно? ― спрашиваю я, разглядывая ее простую серую тунику и штаны, украшенные лишь пушистым лоскутным поясом, который завязывается на талии и свисает до пола, сделанным из шкур ее любимых зверей прошлых времен.

Так она мне однажды сказала.

Она вопросительно приподнимает бровь в мою сторону, поводья свободно болтаются в ее обнаженных руках.

― Я никогда не видела тебя в плаще, ― продолжаю я. ― Независимо от погоды. Как ты до сих пор не замерзла до смерти ― ума не приложу.

Она прищелкивает языком.

― Тяжело жить к востоку от Тропы Деев, моя дорогая. Особенно в такие времена, как сейчас. Ты не хуже меня знаешь, что это горячая точка для ренегатов и тех, кому не хватает нескольких яиц в кладке. Холод ― это просто мягкая подушка по сравнению с тем дерьмом, которое я видела.

Я в этом не сомневаюсь, и мне самой не особенно нравится туда ездить. Но, прилетев в вольер Гора, я бы публично объявила о своем прибытии моему не слишком любимому брату. Воспользоваться одним из старых заброшенных вольеров на востоке всегда было для меня самым безопасным вариантом, поскольку я скорее рискну упасть с этой высоты, чем столкнусь с Кадоком.

По крайней мере, до тех пор, пока мне наконец не представится возможность встретиться с ним в боевом кольце и отрубить ему голову.

Откуда-то впереди доносится звон, пробивающийся сквозь шум ветра. Ноив достает из отсека у ног свой собственный ручной колокольчик и звонит в него, сообщая тем, кто ждет, чтобы выйти на узкую Тропу, что она сейчас занята. И что им нужно подождать, пока мы пройдем, прежде чем они смогут двигаться по ней.

Я плотнее закутываюсь в свой плащ с меховой подкладкой.

― А я-то думала, что в это время на Тропе тихо.

― Часто и другие думают так же, ― говорит Ноив. ― Ты можешь перебраться назад, если боишься, что тебя увидят.

Я поворачиваюсь и поднимаю кожаный клапан, прикрывающий глубокий деревянный ящик, хмуро осматривая стаю гоггинов, которые с кудахтаньем клюют рассыпанные семена. Одна из них наклоняет свой пухлый пернатый зад, а затем окрашивает толстую подстилку в белый цвет.

Мерзко.

― Пожалуй, я рискну, ― бормочу я, опуская клапан, и от звонкого смеха Ноив не могу сохранить серьезное выражение лица. ― Ты ужасна.

― Ты скучала по мне.

― Да, ― признаю я, когда ветер проносится мимо нас с такой скоростью, что повозку снова качает. Колк вскидывает голову и фыркает в небо, вместо того чтобы отправить нас за край.

Вот в чем разница между колками Ноив, идущими по Тропе, и почти всеми остальными ― они действительно очарованные. Меньше шансов погибнуть. Стоят столько кровавого камня, сколько я могу запихнуть в ее очень глубокие карманы.

Неудивительно, что она превращает их в пояса.

― Давненько ты не украшала мою повозку, дорогая. Я уже начала думать, что ты меня бросила.

― Никогда. Просто я решила, что мне больше не нравится стена и большинство ее обитателей ― за исключением присутствующих, ― говорю я, мягко подталкивая ее плечом. ― Скармливать фейри драконам, потому что они тебя бесят, мне не по душе.

― Не могу не согласиться, ― бормочет она, и между нами повисает тяжелое молчание.

Я не сомневаюсь, что она вспоминает прошлые времена, когда это красочное королевство было в самом расцвете сил. До тех пор, пока Кадок не присвоил его и не превратил в военное гнездо.

― Слышала, ты тайком вывозила фейри из города для королевы? ― спрашиваю я, доставая из кармана одну из немногих оставшихся палочек вяленого мяса, и откусываю кончик.

― Ни разу с тех пор, как она пыталась предотвратить казнь.

Мои глаза расширяются.

― Правда?

Ноив кивает.

― Полагаю, это дошло до Его Императорского Дерьма. Прошу прощения, ― поспешно добавляет она, бросая на меня быстрый взгляд. ― Я знаю, что он твоей крови.

― Это не помешает мне обезглавить его, ― бормочу я.

Ноив хихикает и немного успокаивается, прежде чем продолжить.

― В любом случае, с тех пор я ничего о ней не слышала. Думаю, не оченьто хорошо, когда твоя вторая половинка публично выступает против решения твоей Гильдии. Особенно если это решение направлено против члена «Восставших из пепла», ― говорит она, приподнимая брови.

― Интересно… Очень.

― Угу…

Я пережевываю жесткое соленое мясо, которое снимает голод, но заставляет меня испытывать невероятную жажду. К сожалению, когда мы доберемся до места назначения, меня будет ждать только грязная вода. И свидание кое с кем, кто, возможно, захочет съесть меня.

Ноив перекладывает поводья в одну руку, достает из кармана брюк кожаный сверток, и разворачивает его. Она достает палочку для курения и машет ею в мою сторону.

― Думала, ты от них отказалась? ― спрашиваю я, потянувшись в карман за своим огненным вельдом. Ну, старым огненным вельдом Каана, который я украла в юности, вообразив, что когда-нибудь он мне понадобится. Или, скорее, мечтая об этом.

Напрасные надежды.

― С тех пор как ты в последний раз сидела на этом месте, уже более тридцати раз. Но я решила, что мне это все-таки нравится.

Я улыбаюсь, щелкаю металлической крышкой и использую пляшущее пламя, чтобы поджечь конец ее смертоносной палочки. Она затягивается, выпуская струйку сладкого дыма, который теряется в тумане, пока я доедаю свою мясную полоску под звуки нашей повозки.

― Зачем ты здесь, Вейя? ― спрашивает Ноив между глубокими затяжками.

― Оставила кое-что важное в Горе, ― отвечаю я, снимая перчатку, чтобы выковырять мясо из зубов.

― Как давно?

Я вспоминаю тот момент, когда в моей голове образовалась пустота. Чернильное пятно, которое почему-то кажется одновременно пустым и непостижимо огромным.

― Более ста фаз?

― А-а-а, ― произносит Ноив, делая еще одну глубокую затяжку и выдыхая струю дыма, которая придает моему следующему вдоху чрезмерно сладкий аромат травы, которую она вдыхает. ― И где ты оставила это?

― Выбросила в мусоропровод.

Я снова натягиваю перчатку и скрещиваю руки на груди, устраиваясь поудобнее на холодном деревянном сидении. Хмурясь, я пытаюсь принять более удобное положение.

Учитывая, сколько Ноив берет за проезд, я удивляюсь, что сиденья до сих пор не имеют мягкой обивки. В следующий раз я возьму с собой подушку, а не две бесполезные вилки, на которые я даже не взглянула с тех пор, как покинула Домм.

Внезапно заметив, что рядом со мной воцарилась тишина, я смотрю направо, прямо в широко раскрытые серые глаза Ноив ― палочка зажата в ее пальцах, завиток пепла грозит улететь при очередном порыве ветра.

― Что не так?

― На дне мусоропроводов в Горе живет бархатный трогг, Вейя.

― А, это. ― Я достаю из кармана еще один кусок мяса, осматриваю оба конца и выбираю тот, что крупнее, чтобы укусить. ― Прискорбно, не правда ли?

― Ты же не собираешься…

― Столкнуться с ней? Конечно, собираюсь. Как еще я смогу вернуть эту чертову вещицу? ― бормочу я с набитым ртом. ― Она помешана на украшениях, верно?

― Судя по тому, что я слышала, да…

― Замечательно, ― говорю я, глотая. И откусываю еще один большой кусок.

Надеюсь, она не съела мой браслет, иначе все будет напрасно. Тем более что шансов найти дневник Эллюин без этого украшения, с которым я по глупости решила расстаться много лет назад, выбросив его в мусоропровод как какую-то проклятую безделушку, практически нет. Уверена, что он как-то связан с причиной того, что в моем сознании образовалось пустое пятно размером с тридцать циклов Авроры.

Тогда это казалось хорошей идеей. Теперь же она может стоить мне жизни, прежде чем я успею совершить нечто великое и героическое.

― Ты заплатила за обратную дорогу, ― говорит Ноив, и я пожимаю плечами.

― Если я умру, оставь себе. ― Я снова ерзаю на своем сиденье, пытаясь найти более удобное положение, пока набиваю рот мясом. ― Может, купишь на них какую-нибудь чертову обивку ради Творцов?

ГЛАВА 63

Прошло семь снов с тех пор, как я видела его в последний раз. С тех пор, как я услышала, как он играл песню Махи и Паха, бросила свой щит, как усталый солдат, и плакала в его объятиях, пока окончательно не отключилась, а потом проснулась, завернутая в хвост Слатры. И хотя каждый раз перед сном у двери появляется свежая еда, а рядом с ней ― небольшая фигурка из камня, которую я добавляю к своей растущей коллекции маленьких дракончиков жалости, которых хочется швырнуть в стену, песни нет.

Его нет.

Каждый раз, когда я заворачиваю за угол и обнаруживаю, что коридор пуст, на меня наваливается еще один камень унижения, которыми я наполняю свои удары.

Вейя говорит, что я становлюсь сильнее. Если это то, что я получаю, пытаясь избавиться от своего чувства, я приму это.

ГЛАВА 64

Забившись в один из самых тихих ветровых тоннелей, я просовываю голову в дыру в стене и заглядываю в мусоропровод, морщась от кислой вони, доносящейся из логова трогга.

Я вздыхаю, откидываю голову назад и начинаю разматывать веревку, предварительно прикрепив большой металлический крюк на краю желоба. Я бросаю веревку в дыру, надеясь, что она достаточно длинная, чтобы дотянуться до верхушки кучи мусора, с которой я вот-вот познакомлюсь поближе.

― Вейя, знаешь что? ― бормочу я про себя. ― Ты чудесная, но на этот раз ты действительно облажалась.

В будущем я намерена принимать гораздо более взвешенные решения. Желательно такие, которые не приведут меня в один из мусоропроводов Гора, где я буду готовиться к беседе с существом, гнездящимся где-то на вершине пищевой цепочки.

Вздохнув еще раз, я дергаю за веревку, затем забираюсь в дыру ногами вперед, медленно спускаясь по длинному горлу желоба навстречу голубому сиянию, исходящему снизу. Теплый воздух наполняется вонью сгнивших и протухших продуктов, и меня начинает поташнивать.

Если меня вырвет прямо на кожаную одежду, трогг не воспримет меня всерьез.

Я сглатываю подступивший комок желчи и откидываю голову назад, пытаясь сдержаться.

В следующий раз, когда жизнь подкинет мне волшебный браслет, я просто положу его в свою шкатулку.

Где бы она ни находилась.

Достигнув отверстия, я спускаюсь еще ниже, зависая в воздухе над кучей вонючего мусора.

― Чтоб меня, ― бормочу я, обводя взглядом огромную пещеру и потолок, покрытый осколками сталактитов. С их конических кончиков свисают длинные, голубые нити, с которых капает вода, они тянутся по потолку, как паутина, ярко освещая отбросы. Горы мусора.

Я приподнимаю бровь, замечая, что здесь есть отдельные, отсортированные кучи вещей ― старых стульев, одежды, обуви, тарелок, стекла…

Всего.

В моей спальне трогг сотворил бы чудо.

Мое внимание привлекает переливающаяся куча вдалеке. Стопка сверкающих вещиц.

Может, мне и не придется встречаться с троггом. Я просто проведу остаток жизни, перебирая эту кучу. Молча. Питаясь отбросами, чтобы не умереть от голода.

Я вздыхаю.

Мой план провалился, и я умру ужасной смертью.

Сверху доносится глухой стук, и я поднимаю взгляд, с ужасом осознавая, что в данный момент что-то стремительно падает по желобу надо мной. Почти заброшенный желоб. Середина сна.

Возможно, мертвое тело.

Застонав, я ослабляю хватку на веревке и падаю в кучу мусора. Столкнувшись с шумной, грязной насыпью, я перекатываюсь вбок, падая на землю, одновременно покрываясь маслянистой жидкостью, которую отказываюсь идентифицировать.

Я сползаю на землю, стряхиваю кожуру с туники и яичную скорлупу с волос, и аккуратно иду по узкой тропинке, проложенной между кучами мусора, направляясь в сторону сверкающей груды сокровищ, которую я заметила вдалеке.

И тут до меня доносятся звуки жевания. Хлюпающие, хрустящие, чавкающие, от которых меня пробирает до костей.

Я замираю на мгновение, прислушиваюсь, а затем, на цыпочках, подхожу ближе к куче сломанных стульев и заглядываю за ее край.

У меня кровь стынет в венах.

В гнезде ветхого мусора сидит бархатный трогг ― поджав костлявые колени к заостренным ушам, она подносит к безгубому рту обломок стула, обхватывает его пастью и откусывает. Снова раздается треск, вторая пара рук приглаживает ее жирные волосы, которые ниспадают на ее костлявое тело, обвиваясь вокруг ее конечностей, как гнездо.

Мгновение все, что я могу делать, это смотреть. Совершенно завороженная.

Она, должно быть, в три раза больше меня, ее голубая бархатистая кожа так не сочетается с дырами в четырёх ладонях. Круглые отверстия в плоти светятся тем же флуоресцентным светом, что и нити, протянувшиеся по потолку.

Ее многочисленные черные глаза-бусинки прищуриваются, глядя на спинку стула, прежде чем она отправляет остаток в рот, постанывая от удовольствия.

Что-то блестящее мелькает в моем периферийном зрении, и взгляд находит серебряный, инкрустированный драгоценными камнями браслет, венчающий ее голову, как крошечная корона. Мой серебряный, инкрустированный драгоценными камнями браслет.

Проклятье.

Похоже, он нравится ей больше, чем мне. Она определенно больше заботится о нем.

Определенно, меня съедят.

Вздохнув, я беру из кучи трехногий стул, тащу его по грубому каменному полу, удивительно чистому, если не считать странных пятен флуоресцирующей слизи, и выхожу на небольшой участок пустого пространства перед гнездом трогга из волос и мусора.

Существо замирает, осколок керамики останавливается на полпути к ее рту.

Я ставлю стул и усаживаюсь на него, а трогг склоняет голову набок, опуская осколок, и ее многочисленные глаза моргают, глядя на меня.

― Ты храбрая маленькая крошка, предлагаешь мне себя, как закуску перед сном?

Внутренне я дрожу так сильно, что, клянусь, у меня кости трещат.

― У тебя есть то, что раньше принадлежало мне, ― говорю я, небрежно пожимая плечами.

Глаза-бусинки еще больше прищуриваются.

― И что же?

― Мой браслет. ― Я указываю туда, где он покоится на ее голове, на пряди волос, закрученные вокруг него и удерживающие его на месте. ― Я хочу его вернуть.

Она издает пронзительный смешок, который обрывается так же внезапно, как и начался, и окидывает меня хищным взглядом. ― Такая властная малышка… Полагаю, совсем немного.

― Прошу прощения. Я бы хотела получить его обратно, пожалуйста.

― Это лакомый кусочек. ― Она поднимает руку, ее узловатые пальцы напоминают мне сталактиты, свисающие с потолка.

Воцаряется тишина, пока она снимает украшение с головы, освобождая по одной засаленной пряди за раз, мое сердце бьется сильно и быстро.

Неужели все может быть так просто?

― Знаешь, ― говорит она своим странным, скрипучим голосом, от которого я снова вздрагиваю всем телом, ― у вещей есть воспоминания.

― Правда?

Притвориться заинтересованной очень сложно, когда я занята тем, что молча умоляю ее не подбрасывать серебряный браслет в воздух и не проглатывать его.

Она кивает, вешает браслет на кончик острого ногтя, подносит его к своему плоскому щелевидному носу, и все ее веки тяжелеют, когда она глубоко вдыхает аромат.

Внутренне я вздрагиваю, начиная понимать, к чему все идет.

― Вкусно пахнет, не так ли?

― Умная, сообразительная малышка.

Я и правда умная. Большую часть времени. Но вся эта ситуация пробила брешь в моей броне.

Вытянув руку, она вставляет большой и указательный пальцы в одну из зияющих отверстий в ладони. Зажимая их, она извлекает флуоресцентную нить, которая выделяет густой клейкий секрет, отчего меня тошнит.

― Чем богаче воспоминания, тем больше этого я делаю.

― Понятно…

Она продолжает тянуть, пока на земле перед ней не собирается длинная нить вещества, отбрасывающий свет на ее острый подбородок.

Последняя часть выскальзывает из отверстия в ее ладони и падает перед ней.

― Разве мой дворец не прекрасен? ― хвалится она, широко раскидывая руки.

Я поднимаю взгляд к потолку, по-новому оценивая пространство, а по щеке стекает капля липкой влаги, как я подозреваю, от недавно натянутой нити.

Приходится прилагать усилия, чтобы не выблевать кишки на пол.

― Очень красиво. Жаль, что я не умею так делать.

Чертовски рада, что не умею.

― Вот это, ― говорит она, постукивая ногтем по моему инкрустированному драгоценными камнями браслету. ― Я берегла его для особого случая. ― Она подносит его к носу, долго вдыхает призрачный аромат и стонет. ― Я чувствую, что это будет вкусно.

Прискорбно. Я надеялась, что мне не придется расставаться с тем, что сейчас лежит у меня в кармане.

Я тянусь туда и вытаскиваю шнурок из плетеной кожи колка с кругом из черной драконьей чешуи, на котором вырезана зубастая морда злобного саберсайта Паха.

― Как насчет обмена?

Голова трогга так резко поворачивается в сторону, что, кажется, даже хрустнула кость.

― Обмен, говоришь? Что это моя крошка держит в своей тонкой ручке?

― Это мальмер Махи, ― говорю я, покачивая им перед собой. ― Подаренный моим Пахом, покойным королем Остерном Вейгором.

― И как ты… получила его? Неужели моя крошка украла его? ― Она втягивает воздух. ― Пахнет краденым…

― Так и есть. Я украла его из спальни Паха, когда мне было семнадцать.

Подумала, что если он заметит, то его ненависть ко мне будет хоть немного оправдана.

Но он не заметил.

Голова трогга поворачивается в другую сторону, и это движение выглядит настолько неестественно, что я в равной степени испытываю как отвращение, так и беспокойство за ее безопасность. Она снова долго и разборчиво нюхает, и я решаю, что ее легкие должны быть больше, чем можно предположить по ее миниатюрному телу.

― Это вкуснее, крошка. ― Она размахивает браслетом, и ее лицо расплывается в самой ужасающей улыбке, которую я когда-либо видела. ― Прости.

Я стискиваю зубы, удивляясь, что они не крошатся.

― Можешь оставить себе цепочку от браслета. Мне она не нужна.

Надеюсь.

Ее грудь сотрясается от пронзительного крика, который медленно стихает, прежде чем она окидывает меня ликующим взглядом.

― Договорились.

Меня охватывает теплая, острая волна облегчения.

Она снимает цепочку и бросает мне браслет. Я ловлю его, и мой трехногий стул падает на пол, больше не удерживаемый в вертикальном положении моим весом.

Я бросаю ей мальмер, и она ловит его за шнурок, подвешивает к запястью, а затем отправляет крошечную цепочку в рот, как песчинку. Раздается громкий хруст, и я представляю, как трещат зубы. Ее глаза так широко распахиваются, что, кажется, могут выскочить из орбит и исторгнуть целую кучу дерьмовых воспоминаний возле ее гнезда.

Она замолкает на полуслове, издавая еще один пронзительный смешок.

― О… да ты маленькая шалунья, не так ли?

По моим венам пробегает холодок.

Я надеваю браслет на запястье.

― Не помню, чтобы я его использовала. Просто помню, для чего он предназначен.

― Интересно, ― бормочет она, а затем еще раз встряхивает головой, продолжая жевать.

Хрум.

Хрум.

Хрум.

― Хочет ли моя малышка узнать его секреты?

― Пас, ― говорю я, наблюдая, как она вытягивает нить из своей правой ладони ― намного ярче, чем любая другая, протянутая через потолок пещеры. ― Определенно пас.

― Такие милые, прелестные секреты, ― мурлычет она, и ее слова действуют мне на нервы.

Думаю, мне пора убираться отсюда.

Стряхнув напряжение, сковывающее спину, я возвращаю стул обратно и с сомнением смотрю на нее.

― Ты же не собираешься съесть меня, когда я буду уходить?

Трудно сказать с уверенностью, но, по-моему, она хмурится.

― Конечно, нет, маленькая крошка. Я не ем тех, с кем заключаю сделки.

Только тех, с кем не договариваюсь.

― И со сколькими же ты заключила сделки?

Все еще вытягивая яркую нить из ладони, она потирает подбородок свободной рукой, похоже, надолго задумавшись.

― С шестью, ― объявляет она, подносит к носу мальмер Паха и делает еще один глубокий вдох. ― Включая тебя.

― Точно. ― Я бросаю взгляд на неуклонно растущую кучу нитей, светящихся ярче, чем яйцо мунплюма. ― Повезло мне.

Я машу ей рукой, но она, похоже, не замечает этого, слишком поглощенная своим занятием. А может, замечает и ей просто все равно?

Скорее всего, последнее.

Я обхожу кучи мусора, на руке тяжелый браслет, который я когда-то выиграла у одной немного сумасшедшей чтицы разума, утверждавшей, что она умеет говорить на языке Эфира.

Что она досконально изучила Книгу Войда и знает секрет нашего ничтожного существования.

Она сказала, что браслет послужит мне двумя способами. Оба будут болезненными, но необходимыми.

Первого я не помню, поэтому не могу судить об этом.

Наверное, не захочу вспоминать и второй.

ГЛАВА 65

Он вернулся.

Он не объяснил, почему ушел, а я не спросила и не призналась, как сильно я по нему скучала.

Слишком сильно.

Как будто у меня сломалось одно из ребер, оставив боль прямо над сердцем.

У него был свежий шрам на руке ― той самой, которую он использовал для игры на струнах. А еще на нем было ожерелье. Длинный плетеный шнур из кожи, на котором висел круглый кулон. Серебристый мунплюм и красновато-черный саберсайт, сплетенные вместе, их неровные и стремительные части плотно прилегали друг к другу.

Насколько я знаю, только у одного саберсайта серебристая чешуя, и живет она в Гондраге. Никому не удавалось подобраться к ней настолько близко, чтобы забраться на спину и попытаться приручить ее, и, честно говоря, я надеюсь, что им это никогда не удастся.

Я ела в тишине, наблюдая за тем, как Каан играет на своем инструменте, а на его груди гордо висел кулон… Вызывая мое любопытство.

Мне хотелось прикоснуться к нему. Взвесить его на ладони. Спросить, откуда он взялся. Все то, что меня совершенно не касалось.

Если он и заметил, что я смотрю на него, то не подал виду и даже не оторвал взгляда от своих струн — впрочем, он никогда этого не делал.

Обычно.

Когда он стал наигрывать «Песню тихого солнца», я закрыла глаза и запела, растворяясь в мелодии и его уверенном, успокаивающем присутствии. Поэтому, когда песня закончилась и я открыла глаза, я совершенно не ожидала увидеть, что он смотрит на меня.

Долгое мгновение мы сидели, глядя друг на друга, и невысказанные истины проносились между нами, более ощутимые, чем звуки его аккордов.

Что-то, чего я никогда раньше не чувствовала, трепетало у меня в животе и поднималось к груди. Как будто у меня под ребрами в клетке порхала огнёвка, осыпала меня своей пыльцой и освещала изнутри.

Меня потянуло к нему, словно я попала в течение, бороться с которым не было никакого желания, и я встала.

Подошла ближе.

Он застыл как вкопанный, когда я сняла вуаль и подошла ближе, так отчаянно желая узнать, каковы на ощупь его губы. Были ли они мягкими и теплыми, как я их себе представляла.

Я прикоснулась к нему — легко, как перышко.

Это было едва заметное касание, но оно пробило брешь в моем восприятии мира и обнажило суть совершенно новой версии существования… Более яркой.

Более счастливой.

Мне хотелось остаться здесь навсегда, застыть в этой тихой и в то же время громкой прелюдии, сердце колотилось так сильно и быстро, что, казалось, моя грудная клетка вот-вот лопнет.

Я знала, что это неправильно. Что я нарушаю тысячу правил. Но как что-то настолько неправильное может казаться таким чертовски правильным?

Он обнял мое лицо с такой нежностью, словно держал в руках драконье яйцо, и я прижалась к его ладони. В этом было столько утешения, что мне захотелось остаться там.

Навсегда.

Потом он спросил, чего я хочу, и я сказала ему свою правду. Одно слово из четырех букв, которое весило слишком много и уже было обещано его брату. Тебя.

Я отстранилась, сжимая в руке ключ и открывая дверь, когда он обхватил меня сзади, развернул к себе, сорвал вуаль и поцеловал с такой жадностью, что я потеряла себя.

Обрела себя.

Это был поцелуй мужчины, который хотел отдать мне все. И не взять ничего взамен. Но я все равно подарила ему все свое сердце. Поняла, что оно принадлежит ему по праву.

И так было уже некоторое время.

Я уже собиралась оттащить его в дальний угол, где лежала куча сена, к которой Слатра не проявляла никакого интереса, но тут кто-то прибежал по коридору, прося его помощи в срочном деле.

Они чуть не застали нас целующимися. На самом деле, они покраснели, увидев, что я без вуали, и, несомненно, заметили клочок ткани, зажатый в кулаке Каана, прежде чем отвернуться и извиниться за вторжение.

А мне было все равно.

Я больше не чувствовала себя Хейденом. Я чувствовала себя Аллюм, той, из кого ковалось что-то сильное, несмотря на сломанные части.

Возможно, я тоже полечу.

ГЛАВА 66

Я зевая спускаюсь по винтовой лестнице, пробираюсь сквозь заросли лиан и иду через джунгли, следуя по хорошо протоптанной тропе, которую я проложила за бесчисленные циклы, прошедшие с тех пор, как я попала сюда.

Время в этом месте течет по-другому. Оно складывается, как пергаментный жаворонок, скрывая нацарапанные секреты, которые я продолжаю прятать.

Снова.

И снова.

Тропинка выходит к небольшому ручью, вытекающему из чаши под бурлящим водопадом, и я улыбаюсь.

Бросив сумку и полотенце на каменистый берег, я раздеваюсь и осторожно захожу в прохладную воду с куском фиолетового мыла из болотной ягоды и пемзой, которую я нашла на галечном берегу Лоффа. Я стираю свою одежду, моюсь сама, затем намыливаю волосы и ополаскиваю их под струями воды, нанося масло на тяжелые пряди по всей длине, и оставляю их распущенными стекать и сохнуть. Я выжимаю одежду, развешиваю ее на низко свисающей виноградной лозе, затем обвязываю полотенце вокруг тела и укладываю все свои вещи в сетчатую сумку, которую я купила в одном из рыночных ларьков Домма.

Возвращаясь назад по джунглям, я останавливаюсь, чтобы собрать горсть черных ягод с дикого кустарника, растущего у подножия деревьев, и складываю их в тканевый мешочек. Я собираю в подлеске упавшие орехи и медную дыню, которую прижимаю к себе, пока иду к жилищу.

Напевая веселую мелодию, я поднимаюсь по лестнице и высыпаю добычу в большую глиняную тарелку, промываю ягоды, раскалываю орехи, нарезаю дыню сочными дольками и раскладываю на блюде. Я ставлю свое блюдо на стол рядом с терракотовой кружкой с водой и сажусь, собираясь откусить кусочек дыни, когда мой взгляд падает на полку.

На дневник, который я приобрела в «Изогнутом пере».

Я встаю и иду к нему, протягиваю руку и беру с полки, обвожу взглядом мунплюма, выбитого на обложке. Мой взгляд находит старое перо, с которого я смахнула пыль несколько циклов Авроры назад, затем чернильницу.

Пожав плечами, я переношу все три предмета на стол, кладу их рядом со своим обедом и открываю дневник, охваченная странным желанием… писать.

Никогда раньше я не испытывала желания вести дневник. Но это место творит со мной странные, необъяснимые вещи, и по большей части я иду у него на поводу. Исследую эти странные порывы в этом тихом месте, где нет посторонних глаз. Нет лишних ушей.

Никаких приказов.

Вначале я называла это экспериментом. Теперь я смотрю на это немного по-другому.

Думаю, я учусь существовать без оков и ожиданий. Без боли и парализующего страха потери, которые отделяют мою голову от сердца.

Думаю, я учусь тому, что значит жить.

Фэллон гордилась бы мной.

В основном.

Я веду пером, останавливаясь, чтобы положить в рот болотную ягоду, и терпкая сладость взрывается на моих вкусовых рецепторах, пока я записываю свои мысли на пергаменте, и слова текут легче, чем я ожидала…

Я пыталась уйти.

Творцы, я правда пыталась.

Но каждый раз, когда я собирала свои вещи и отправлялась в путь с намерением найти молтенмау, чтобы пересечь равнины и свернуть шею Рекку Жаросу, я возвращалась с новыми полотенцами.

Простынями.

Швейным набором, чтобы починить испорченный тюфяк.

Железным кольцом, чтобы не плакать под дождем.

Отрезками ткани и ножницами, чтобы сшить новые занавески, а потом с рулоном шкуры колка, которой я обтянула стулья и сиденья, потому что, видимо, теперь я ― мастер на все руки.

Эсси гордилась бы мной. Я просто… сбита с толку. Словно околдована.

Может быть, немного сошла с ума.

Может быть, не немного?

Я не знаю, как справиться с этой странной частью меня, которая, кажется, полна решимости вдохнуть новую жизнь в этот маленький заброшенный дом. Та самая часть, которая, кажется, не может избавиться от этого чувства принадлежности, которое я никогда не испытывала раньше.

Ни разу.

Здесь я одинока как никогда, полностью отрезана от остального мира. И в то же время все наоборот.

Мне трудно отвернуться от той версии себя, которая была счастлива в этих стенах, ― это как наблюдать за медленно развивающейся трагедией, которая тянется в таком тягучем темпе, что ты никогда не доберешься до самой болезненной части.

Я существую где-то между. В пузыре страсти и радужных надежд, упиваясь тем головокружительным чувством, что трепещет у меня в животе каждый раз, когда я вижу вспышку воспоминаний о них.

Эллюин и Каан.

По мере того, как проходят циклы, я постепенно прихожу к неприятному осознанию того, что Каан влюбился в далекую, ушедшую в прошлое версию меня, которая, вероятно, была мягче.

Добрее.

Ту версия меня, которая была достаточно смелой ― или, возможно, достаточно глупой, ― чтобы любить.

Я знаю, что это опасно. Я провела свою жизнь в ловушке, голодая, а теперь я ― прожорливый беглец, пожирающий обрывки счастья, которое принадлежало кому-то другому. Потому что это был кто-то другой.

Это определенно была не я.

Назовите это болезненным любопытством, но какая-то часть меня отчаянно хочет узнать, что заставило меня покинуть это место, в то время как все остальные уверены, что я никогда не захочу получить ответ на этот ядовитый вопрос. Даже жажда крови Рекка Жароса не может оторвать меня от этого очага счастья прямо сейчас, но я почему-то ушла когда-то. Какимто образом я потеряла его.

Потеряла себя.

Потеряла дракона, который, видимо, любила меня настолько, что унесла с собой в небо и свернулась вокруг меня, превратившись в надгробный камень для нас обоих.

Трудно облечь это в форму, которая не заставила бы меня задохнуться. Под каким бы углом я ни смотрела, мне кажется, что я вижу лишь маленькую округлую вершину чего-то слишком большого и тяжелого, чтобы вынести.

Интуиция подсказывает мне, что я буду не в состоянии справиться со всей этой печалью, поэтому я пришла к решению. Теперь мне просто нужно набраться смелости, чтобы сделать это.

Чтобы отпустить это. Навсегда.

Но не сейчас…

Я еще не закончила мечтать.

ГЛАВА 67

Я стремительно иду по коридору, вытирая пот с глаз тыльной стороной ладони, заворачиваю за угол и вижу идущего мне навстречу Пирока без рубашки и выглядящего так, будто он только что встал со своего тюфяка при звуке рога дозорного, возвещающего о моем прибытии.

― Ты выглядишь трезвым.

Что-то в этом роде.

― Цикл только начинается, ― говорит он, шагая рядом со мной. ― Добро пожаловать.

― Я так понимаю, Вейя еще не вернулась?

Я надеялся, что, когда приземлюсь, она выбежит поприветствовать меня, как обычно. Странно, что она не выскочила с тысячей вопросов наготове и не засыпала меня ими.

Мне этого не хватает.

― Нет. В последний раз, когда я получил жаворонка, она была почти у стены, но предполагала, что несколько необходимых остановок задержат ее. Полагаю, сейчас она уже в Аритии. Может быть, даже на обратном пути.

Я хмыкаю, не желая ничего знать об этих остановках, о которых он говорит.

― Почему от тебя пахнет серой?

― Отвез Грима в Гондраг, ― бормочу я, когда мы сворачиваем за очередной угол.

― Что?

― Высадил его жалкую задницу у хижины для вылупления, чтобы он мог попытаться украсть яйцо у Великого Серебряного саберсайта.

Наступает недолгая пауза, когда двое дозорных, охраняющих мой кабинет, при виде меня ударяют копьями о землю, распахивая двери.

― Он умрет там, ― бормочет Пирок. ― И даже не попрощался. Что за хрень?

Я не утруждаю себя ответом.

У меня было много времени, чтобы справиться с этими эмоциями, и сейчас я нахожусь достаточно близко к принятию, чтобы мне больше не хотелось пробить кулаком стену или пнуть себя за то, что позволил ему убедить меня оставить его там. Говорящего мне, что сделает это сам или не сделает вообще.

Я понимаю. Совершить набег на гнездо или очаровать уже взрослого зверя ― это глубоко личное путешествие для тех, кто делает это по правильным причинам…

Но все равно раздражает.

Я вхожу в свой кабинет ― огромное пространство пустует, если не считать каменного стола и двух кожаных кресел, выглядящих точно так же, как я их оставил.

Подойдя к шторам в глубине комнаты, я раздвигаю их, открывая вид на

Лофф и заливая комнату ярким светом. Освещая обугленные пятна на стенах.

Это единственное украшение, которого заслуживает эта комната.

Я вспоминаю полки, которые раньше украшали эти стены, уставленные памятными вещами времен правления Паха. Вспоминаю, как приятно было смотреть, как все это горит после того, как я ворвался в Цитадель, все еще забрызганный кровью, с его головой, свисающей с моего кулака.

Он вложил слишком много сил в это пространство и недостаточно в то, чтобы стать достойным Пахом для Вейи.

Для меня.

Теперь эта комната напоминает пустую грудную клетку, и я бы не хотел, чтобы было иначе. Если бы я сделал что-то большее, то выказал бы почтение его памяти, которого он не заслуживает.

― Я видел, как Грим нес покрытые рунами ботинки в свою спальню, ― размышляет Пирок, устраиваясь в кожаном кресле напротив моего. ― Теперь это обретает смысл.

Да, это так.

Я бросаю седельные сумки на пол, вытираю лицо руками и поворачиваюсь к столу.

― И что теперь?

― Если он вернется в хижину, то пошлет жаворонка, чтобы кто-нибудь из нас забрал его, ― говорю я, тяжело опускаясь в кресло.

Почувствовав запах своей рубашки, я хмурюсь и поднимаю воротник, вдыхая запах пота, серы и пепла.

Определенно, мне нужно принять ванну. И поесть. И поспать ― желательно в постели, а не на песке или грязи, укрывшись лишь крылом Райгана, чтобы меня не растерзали хищники. Если честно, я думаю, он с радостью остался бы на севере навсегда, наслаждаясь теплом и огромным количеством тварей, которые пытались проскользнуть мимо него и схватить меня, пока я спал.

Я уверен, что он подрос.

― Забрать его и только что вылупившегося дракончика, ― говорит Пирок.

― Не будем забегать вперед. ― Я лезу в карман, выуживая оттуда всех пергаментных жаворонков, которые слетались ко мне на протяжении последних тридцати снов, пока я отсутствовал. ― Одно дело ― украсть яйцо. А вот дождаться вылупления ― совсем другое.

Я вываливаю на стол около пятидесяти смятых жаворонков и, сжав переносицу, смотрю на них.

― Похоже, ты не справляешься с бумажной работой.

― Еще раз, за что я тебе плачу?

― Уж точно не за это, ― хмыкает он.

Я приподнимаю бровь в ожидании. Искренне любопытствуя. Все, что он делает, ― это пьет медовуху.

― Чтобы я сидел сложа руки и выглядел красиво, ― наконец говорит он, одаривая меня улыбкой. ― Роан ― полезный брат, помнишь? У него мозги, у меня волосы. И сердечность. И я чертовски хорошо владею языком… ― Понял.

Его улыбка становится шире, и он закидывает ногу на ногу, поигрывая пирсингом в нижней губе. Он даже не пытается помочь мне разобраться с корреспонденцией.

Я вздыхаю, тянусь через стол к стопке заранее подготовленных квадратиков пергамента и своему черному перу, расправляю один из жаворонков и пролистываю записку, морщась, когда вижу дату.

Бедняга Кроув уже больше двадцати циклов ждет, когда его квота на добычу крабов будет окончательно утверждена.

Я беру перо и начинаю выводить извинения.

― Кстати, Роан вернулся?

― Нет.

Я качаю головой.

Может, отправлю кого-нибудь проверить его. Убедиться, что с ним все в порядке.

― Так… ты собираешься спросить о ней?

У меня кровь стынет в венах, этот дурацкий орган в груди упирается в ребро.

― Нет, ― выдавливаю я, снова обмакиваю перо в чернила и продолжаю писать ответ.

― Она все еще здесь.

Я останавливаюсь, закрываю глаза и снова вздыхаю. Медленно опускаю перо на стол, откидываюсь в кресле, скрещиваю руки на груди и уделяю Пироку все свое внимание. Жду, когда он продолжит.

― Я видел ее на рынке.

Я вздергиваю бровь.

― О?

Он кивает.

― Покупает всякое дерьмо.

Я смотрю на него, ожидая продолжения. Но он молчит.

― Ну, и что за дерьмо?

Он закатывает глаза, как будто это возмутительный вопрос, но это не так.

Не для органа в моей груди, который слишком мягкий для своего блага.

Пирок начинает загибать пальцы.

― Кожа, мыло, припарки, полотенца. Она зашла в «Изогнутое перо» и ждала снаружи, пока парнишка забрал мешок чего-то для нее, но я не могу сказать чего, потому что не вижу сквозь кожу. Еще она купила мешок перьев у местного птицевода, но это могло быть и зерно. ― Он пожимает плечами. ― Я старался держаться на расстоянии.

Я хмурюсь, мой взгляд падает на кучу жаворонков, пока я обдумываю его слова. Складывается впечатление, что она обустраивается, а не готовится к отъезду. Что не имеет смысла. Разве что она… что-то вспоминает. Возможно, у нее формируется новая привязанность к этому месту.

При этой мысли у меня щемит в груди, и я с трудом сдерживаю стон, когда снова тру лицо ― мне отчаянно нужна ванна и, возможно, стена, о которую можно побиться головой.

― Ты примешь участие в праздновании Великого шторма? ― спрашивает Пирок, и я наклоняюсь вперед, возвращаясь к разворачиванию остальных скомканных жаворонков.

― Я, конечно, буду поднимать платформы.

― Я имею в виду сам фестиваль.

Я вздергиваю бровь, протягивая ему половину стопки.

― А я когда-нибудь это делал?

Он по-прежнему не делает попытки помочь, вместо этого, прищурившись, смотрит на меня.

― Ты действительно думаешь, что сейчас подходящее время, чтобы превратиться в упрямого придурка?

Идеальное время, на самом деле.

― Последний раз, когда я видел ее живой, был во время Великого шторма, который мы провели вместе. ― Я разворачиваю еще одного жаворонка и бросаю его в кучу. ― Мы провели вместе сон, а на следующий день я улетел помогать восстанавливать деревню. В следующий раз я увидел Эллюин, когда ее безвольное тело уносил в небо скорбящий дракон, ― рычу я, шлепая еще одного жаворонка на эту чертову кучу. ― Так что нет, идея пригласить ее на праздник Великого шторма не вызывает у меня восторга, и я не стану извиняться за это.

― Может, в этот раз все будет иначе?

Я усмехаюсь — тихо и невесело.

― Может, она сможет что-то сделать с моим сердцем? Безусловно. Она прекрасно управляется со своими ножами. Как раз найдет им применение.

Пирок вздыхает и бьет кулаком по подлокотнику кресла.

― Слушай, все, что я знаю, ― это то, что она спрашивала одного торговца, не видел ли он короля. Поступай с этой информацией как хочешь, ― бормочет он, затем встает и идет к двери.

Я хмурюсь.

― Куда ты идешь?

― Хочу напиться в покоях Грима и разобрать его коллекцию кинжалов, ― бурчит он, выходя из кабинета. ― Потому что он, вероятно, уже мертв, этот засранец.

Звук его шагов стихает, и я запрокидываю голову, уставившись в потолок.

Черт… черт.

Оставив жаворонков, я поднимаюсь и направляюсь к балконным дверям, распахиваю их настежь и выхожу под яркие солнечные лучи, откуда открывается вид на Домм и Лофф.

Западный мыс.

Я подхожу к увитой виноградом балюстраде, опираюсь на нее локтями, и мое сердце замирает, когда я вижу вдалеке какой-то силуэт ― прямо там, где вода бьется о каменистый берег. Нахмурившись, я возвращаюсь в свой кабинет и беру со стола подзорную трубу, затем возвращаюсь на балкон и растягиваю ее, прикладываю к глазу и направляю в сторону фигуры.

От этого вида у меня трещат ребра.

Рейв переступает с камня на камень ― ноги босые, волосы собраны на макушке, щеки и плечи слегка загорели. На ней короткая черная ночная сорочка, в которой она была, когда я водил ее в гости к Слатре, одна из тонких бретелек спадает с ее плеча.

Она не удосуживается вернуть ее на место, словно не замечает, а вместо этого наклоняется и достает ракушку из-под камней. Она осматривает ее со всех сторон, прежде чем положить в корзину, висящую у нее на руке.

Я сглатываю, когда она выпрямляется и смотрит своими холодными ледяными глазами в сторону… Мое сердце замирает.

В сторону норы Райгана…

Ну, черт. Похоже, она думает о нас.

― Готова к следующему раунду, Лунный свет?

Она заправляет за ухо выбившуюся прядь волос, и в ее глазах появляется тоска, от которой у меня замирает сердце.

Я хлопаю трубой по ладони, закрывая ее, и размышляю о последствиях того, что я вырву свое сердце и разобью его о камень. Ей нужно время.

Хотя, возможно, Пирок прав. Может, в этот раз все будет по-другому.

А может, еще хуже.

В любом случае, нет никого другого, кому я бы охотно подносил свое сердце на блюдечке ― снова и снова, как безнадежный, влюбленный бродяга, выпрашивающий угощение.

ГЛАВА 68

Сегодня я присутствовала на Десятине.

Поскольку его отец был в отъезде, Каан восседал на бронзовом троне, принимал подношения, и передавал их тем, кто сам мало что мог предложить.

Я наблюдала из глубины зала, как он разговаривает с каждым с такой милостью и беспристрастностью, что это напомнило мне, как Маха и Пах управляли своим королевством, и почувствовала глубокую тоску по дому при этой мысли…

Пах не уважал короля Остерна. Он говорил, что их ценности не совпадают. Что Остерн не заботится о тех, кто не слышит песни стихий.

Я смотрела, как Каан предлагает молодой семье, испытывающей трудности весомый мешок золота, и решила, что старший сын короля Остерна заслужил бы уважение моего Паха.

Каан увидел меня через огромное пространство, наши глаза встретились, и мир замер.

Я чувствовала себя такой беззащитной перед ним, охваченная жгучим жаром, не имеющим ничего общего с вечным пеклом, властвующим в этом месте. Я была уверена, что мое тело сгорит изнутри, если мы не столкнемся, я с трудом могла разглядеть что-то еще сквозь дымку своего неутоленного желания.

Я спряталась за столб, пока никто не заметил, и отчаянно пыталась перевести дыхание, которое внезапно сбилось.

Я знаю, что то, чего я желаю, запрещено.

Но меня это не беспокоит.

Почти две фазы я существовала в этой Цитадели как тень…

Мне надоело жить так, как мне велят, а не так, как я хочу сама.

ГЛАВА 69

Он широкий, сильный, живой подо мной, его согнутые колени расположились между моих ног, раздвигая их.

Полностью обнаженная, я ерзаю, пытаясь заставить его прикоснуться к моему узелку чувствительных нервов.

― Пожалуйста…

― Тебе не нужно умолять меня, Лунный свет. ― От его слов я вся дрожу, его пальцы скользят по моему входу ― такие нежные, как перышко, но это всего лишь легкое прикосновение.

Мое тело воспламеняется, сердце яростно стучит от неистового желания.

Я хватаю его мальмер и тяну к себе.

― Если ты хочешь меня, ― он прижимается губами к моему уху, нежно покусывая его, ― я, черт возьми, твой.

Застонав, я провожу ладонью по напряженным мышцам его сильной руки, по запястью, по костяшкам пальцев.

По его пальцам.

Я толкаю его в себя, испытывая прилив удовольствия, расслабляя бедра.

Растягиваясь.

― Навсегда, ― шепчу я, проталкивая его глубже. ― Я хочу тебя навсегда.

Он издает глухой рокочущий звук, его вторая рука обхватывает мою челюсть и поворачивает голову в сторону. Я ловлю взгляд его пылающих, как угли, глаз, прежде чем он завладевает моими губами в поцелуе, который уничтожает мою способность дышать или думать в плену его ненасытного вкуса. Того, как он присваивает мои губы и язык.

Поглощает меня.

Мои бедра покачиваются синхронно с глубокими толчками пальцев и его всепоглощающим поцелуем, я все ближе…

Ближе…

Он переворачивает нас, раздвигает мои ноги, затем берет за бедра и тянет к себе. Твердая рука давит мне между лопаток, прежде чем он прижимается твердой головкой своего члена к моему влажному, пульсирующему входу.

Я так готова…

Раздирающий воздух рев врывается в мой сон, словно захлопывая книгу на самом интересном месте.

Я распахиваю глаза, и страстный стон разочарования вырывается из моего горла ― голодный, дикий и полный похоти.

Я хлопаю себя рукой по лицу и стону, все еще ощущая тело Каана на моем. Как оно двигалось вместе с моим.

Внутри.

Содрогаясь от вибрирующих волн своего сна, я приподнимаюсь, между грудей у меня выступили капельки пота, соски затвердели и заострились.

Я качаю головой, проводя руками по влажным волосам.

Становится хуже.

Точнее, лучше. Значительно лучше. Но гораздо труднее от этого отказаться.

На комнату, где я спала, падает тень.

Нахмурившись, я бросаю взгляд в верхнее отверстие и вижу вспышку темно- красной чешуи. Еще один пронзительный рев прорезает воздух, и мое сердце замирает, когда я осознаю, что именно меня разбудило.

Дракон. Он пролетел так низко, что ударом хвоста мог разнести это место на куски.

Я спрыгиваю с тюфяка и прижимаюсь к полу, ожидая, пока стихнет гулкий стук крыльев зверя. Когда я наконец решаюсь взглянуть на потолок, мое сердце замирает.

Высоко в небе, почти вплотную к остроконечной бронзовой луне, висящей над городом, кружит пара саберсайтов, с криками носясь и кувыркаясь среди переливающихся лент Авроры. Которых слишком много.