Когда родилась Луна

Это знаки, свидетельствующие о ее огромных заслугах. Их даже больше, чем у ее сестры Беи.

Агни переводит взгляд между все еще кровоточащими ранами на моей груди и кровавой повязкой на лбу Рейв.

― Сначала ее. Пожалуйста.

Она кивает, заправляя прядь каштановых волос за ухо, прежде чем откинуть плащ и осмотреть раны Рейв, прищелкивая языком.

Я смотрю на Пирока.

― Можешь найти Роана? Лишняя пара рук не помешает.

― Не могу, ― говорит он, покручивая пирсинг в нижней губе. ― Его здесь нет.

― Где…

― Ботайм. Пытается еще раз заглянуть в книгу. Он уверен, что там есть еще страницы, которые не были расшифрованы и опубликованы.

Я вздыхаю.

Пирок пожимает плечами.

― Как по мне, здесь было невыносимо спокойно без моего ворчливого брата. И тебя.

Я смотрю на него, пока он потягивает свою медовуху.

Агни приподнимает повязку и осматривает рану Рейв, качая головой.

― Кость расколота, ― бормочет она, тыча в рану так, что мне хочется блевать. ― Придется снова расплавить ее череп, прежде чем накладывать нити на плоть. Ей очень повезло, что это не убило ее.

Я бы разорвал мир на части, если бы это случилось.

А потом себя.

Она промокает рану повязкой.

― Кто-нибудь, принесите мне тряпку и ведро воды, а также мой набор инструментов. Пирок, похоже, тебе есть чем заняться. Это ее кровь?

Удивительно, но Пирок выбегает из зала, словно кто-то гонится за ним по пятам, успевая при этом бросить оценивающий взгляд на нас с Вейей ― последняя стоит по другую сторону стола, устремив на меня прищуренный взгляд, похожий на нацеленную стрелу.

― Нет, ― говорю я, удерживая пристальный взгляд Вейи. ― Большая часть ― это кровь колка, моя кровь и кровь другого воина.

― Ты гребаный ублюдок, ― рычит Вейя, а затем бросается на меня через стол, размахивая рукой. Я позволяю ей нанести три ощутимых удара по моей челюсти, животу и чертовым ранам на груди, после чего хватаю ее за запястья и толкаю к Гриму, который молча отступил от стены, как только она начала говорить.

Обхватив ее запястья большой бледной рукой, он прижимает другую руку к ее груди и смотрит на меня сквозь копну белоснежных волос, скрывающую его ледяные глаза, а на его квадратной челюсти пульсирует тик. Это единственный признак того, что мужчина на взводе.

Вейя рычит, глядя на меня со свирепостью необузданного подросткасаберсайта ― глаза пылают, верхняя губа оскалена, обнажая клыки. Но не может вырваться из рук Грима.

― Как ты мог отвести ее туда?

― Ущелье привело ее туда, ― рычу я, вытирая с губы струйку крови. ― Я успел как раз вовремя.

― На ней одежда Испытания Тука, Каан. Испытание Тука.

― Я прекрасно это понимаю, Вейя.

― Кто был мужчиной?

― Хок.

Ее глаза темнеют, и она напрягается.

― Хорошо, ― говорит она, больше не отталкивая Грима ― не то чтобы он ее отпустил.

Не то чтобы она просила его об этом.

Она вздергивает подбородок.

― Как она его убила?

Ярость потрескивает в моих венах, словно тлеющие угли, потому что я не могу избавиться от образа Рейв, распростертой на песке, залитой кровью, на которой сидит мужчина, намеревающийся присвоить ее. Я не могу избавиться от воспоминаний о том, как она смеялась, словно издеваясь над своей приближающейся смертью.

Не стоит тратить на меня такие прекрасные слова, сир.

Черт.

Я сжимаю руки в кулаки.

― Она этого не делала.

Глаза Вейи прищуриваются на мальмере на шее Рейв, затем расширяются.

― Творцы…

Я хмыкаю, и по моим венам проносится еще один разряд сокрушительной энергии.

Моим мышцам.

Я перехватываю Пирока, когда он возвращается. Взяв ведро, я протираю влажной тряпкой рану Рейв, затем вытираю кровь с ее лица, пока Пирок помогает Агни разложить настойки на столе. Когда он снова поднимает глаза, то замирает, а кувшин, который был у него в руке, падает на пол.

Разбивается.

― Кто это, черт возьми, такая, и почему она так похожа на Эллюин Неван? Она мертва, ― говорит он, переводя взгляд с меня на Вейю и Грима, и его кожа становится такой же бледной, как у последнего. ― Мне одному кажется, что я сейчас схожу с ума?

Нет.

Агни переводит взгляд между нами, как будто мы оба сошли с ума, смачивает какой-то фиолетовой жидкостью кусок ткани и прикладывает его ко рту Рейв.

― Она не знает, что она Эллюин, ― бормочу я, бросая тряпку обратно в ведро и проводя обеими руками по волосам, откидывая их с лица. ― Она зовет себя Рейв, и не помнит ничего из того, что было раньше последних двадцати трех фаз.

Мои слова эхом разносятся по коридору, дразня меня.

― Ну… черт, ― бормочет Пирок. ― Ты уверен, что это она? Что ты не притащил домой какую-нибудь бедную бродяжку, потому что она похожа на Эллюин?

― Ты думаешь, я бы так поступил? ― рычу я.

Он пожимает плечами.

― За последний век я повидал немало безумного дерьма. Не буду врать.

Я прочищаю горло.

Соглашаясь с ним.

― Это она. Все мои сомнения развеялись в тот момент, когда она сказала Верховному канцлеру Сумрака, что у него маленький член на слушаниях по ее собственному делу.

Наступает тишина, после чего Пирок усмехается и берет со стола случайный бокал.

― Я выпью за это. ― Он осушает его и ставит обратно на стол. ― Ненавижу этот старый пыльный кусок дерьма.

― Если она ничего не помнит, ― медленно произносит Вейя, ― как ты объяснишь тот факт, что она называет себя своим средним именем?

Я качаю головой.

― Я не знаю, Вейя.

― Тогда как она здесь оказалась? Живой?

― Этого я тоже не знаю.

Между ее бровей образуется морщинка ― признак разочарования, которое я чувствую до мозга костей.

― А какие у нее первые воспоминания об этой жизни?

Я снова качаю головой.

Вейя наконец освобождается от хватки Грима, тот скрещивает руки на широкой груди, не сводя взгляда с моей сестры, направляющейся ко мне с угрозой в налитых кровью глазах.

― Ты хоть что-нибудь знаешь?

Да ни черта.

― Единственный раз, когда я попытался что-то выведать, она сравнила мой член с размером моего мозга, ― выдавливаю я из себя. ― Не в его пользу.

Часть гнева покидает глаза Вейи, уголок ее рта дергается, а Пирок хихикает. Я сердито смотрю на него, и он заглушает смех очередным глотком чужой медовухи.

Ему будет не до смеха, когда она вонзит в него свои острые зубы.

Агни протягивает Пироку смоченную фиолетовую ткань.

― Помахивай этим перед ее носом каждые несколько мгновений. Я не хочу, чтобы она очнулась во время лечения, а твои руки выглядят так, будто им нужно что-то получше, чем чужая медовуха.

― Агни, ты прекрасно знаешь, как я хорош в многозадачности, ― говорит Пирок, ухмыляясь.

Щеки Агни вспыхивают, и она качает головой, бормоча что-то себе под нос.

― Где ты ее нашел? ― спрашивает Вейя, похоже, невосприимчивая к дерьму, вылетающему изо рта Пирока.

― Я наткнулся на нее в «Голодной лощине», но ее лицо было наполовину скрыто. Я подумал, что схожу с ума.

До сих пор так думаю.

― Позже я нашел ее гниющей в камере. ― Я тру подбородок, пока Агни наносит связующее вещество на белоснежную кожу, которую я целовал больше раз, чем могу сосчитать. ― Чтец правды подтвердила, что она ничего не помнит обо мне до нашей случайной встречи. Ничего.

― Значит, она не знает о…

― Нет, ― говорю я, прерывая Вейю.

Она открывает рот и закрывает его, качая головой.

― И ты уверен, что видел Слатру…

― Уносящую ее в небо, ― рычу я, и мои слова отражаются от стен, как грохочущий выдох Райгана.

Видел. Живу с этим воспоминанием последние сто двадцати три фазы ― во сне и наяву.

Мне никогда не забыть ни произошедшего, ни острой боли, вспоровшей мою грудь, когда я это увидел. Даже сейчас, когда она здесь, на этом столе, дышит…

В конце концов я очнусь от этой утопии. Я уверен в этом. Поднимусь со своего тюфяка и пойму, что все это было одним жестоким и прекрасным сном.

Вейя обходит стол и убирает волосы Рейв с ее заостренного уха ― того самого, в котором вырезан клип.

― У нее южный знак пустой. ― Она хмурится, осматривая обе мочки. ― Никаких бусин. Даже дырочки нет, чтобы их повесить. Творцы все еще говорят с ней?

― Клод и Булдер, ― говорю я, скрещивая руки на своей раненной груди. ― Хотя насчет двух других я не уверен.

Выпрямившись, она повторяет мою позу ― в два раза свирепее, но вдвое меньше ростом.

― В ее венах течет кровь Неванов, Каан. И на ней нет Эфирного камня, заглушающего песни. Если Тирот узнает, что она здесь, он обрушит на нас пламя еще до того, как мы успеем как следует подготовиться. С его стороны было бы глупо этого не сделать, а мы оба знаем, что он далеко не дурак.

― Я прекрасно понимаю, чем это чревато.

Она склоняет голову набок.

― Ну… и что ты собираешься делать?

― Я не знаю. Но если ты хочешь поговорить о военной стратегии, то сейчас не время.

Я устал.

Я зол.

Истекаю кровью.

Голоден.

У меня миллион дел, но только одно меня интересует.

Я перевожу взгляд на Рейв, Агни рядом с ней смешивает настойки, готовясь к процедуре…

― Ты боишься, что она увидит его и… вспомнит? ― спрашивает Вейя, и ее прищуренный взгляд, словно железные стрелы, пронзает мою грудь. ― Снова бросит тебя? Что в записке была правда?

Я не позволяю ей увидеть, как сильно ранят эти слова. Как я чувствую, что они вонзаются в меня, разрывают мышцы, сухожилия и кости, а затем выходят наружу.

Да.

Да.

Да, черт возьми.

Но я потерял право быть жадным с ней.

Я наблюдаю за работой Агни, за Пироком, который одновременно помогает ей потягивает медовуху.

― Она ― мечта, ставшая явью, но теперь не только моя мечта, ― говорю я, заполняя пространство камнями, несущими истину. ― Больше нет.

Даже воздух, кажется, застывает, и жуткая тишина окутывает зал, терзая меня со всех сторон.

Я смотрю на свои окровавленные руки, разминаю их, осматриваю с обеих сторон, прежде чем сжать в кулаки.

― Она гораздо больше, чем игра во власть. Гораздо больше, чем любовь всего моего существования. Есть кто-то, кому она нужна больше, чем любому из нас, и это не наш гребаный брат, ― рычу я, глядя прямо в остекленевшие глаза Вейи.

Она моргает, и слеза скатывается по ее щеке.

― Я буду медленно, осторожно подводить ее к правде, какой бы болезненной она ни была. Тогда она сможет выбрать свой собственный путь.

Сделать свой собственный выбор.

Что бы ни случилось.

Вейя опускает взгляд в пол, по ее щеке стекает еще одна слеза.

Я отвожу взгляд.

Она никогда не плачет, и когда она это делает, мне кажется, что мир рушится. Как будто я не смог защитить ее.

Снова.

Мои руки разжимаются, снова сжимаются в кулаки, дрожа от сокрушительного количества неудержимой энергии.

Агни с помощью металлического инструмента расширяет рану Рейв, открывая прямой доступ к трещине в черепе, чтобы можно было срастить кость…

Я отворачиваюсь, желая стереть этот образ из памяти. Но его когти уже вонзились в меня.

Впиваются глубже.

― Я вернусь, ― бормочу я, затем киваю Гриму и направляюсь к двери, готовый к последнему удару Вейи еще до того, как он будет нанесен.

― Никто не может пережить то, что пережила она, и не быть обожженным источником драконьего пламени ― независимо от того, помнит она свое прошлое или нет. Будь осторожен, Каан, иначе она испепелит себя и превратится в пепел в твоих гребаных руках.

Я рычу, устремляясь по коридору, преследуемый тяжелым стуком ботинок Грима.

Я знаю.

ГЛАВА 46

Я прохожу тоннель за тоннелем, воздух охлаждают светящиеся руны, выгравированные на изгибах красновато-коричневого камня, и горящие светильники пронзительно кричат мне, когда я иду мимо.

Те, кто не слышит Игноса, наверное, думают, что пламя счастливо оставаться живым, независимо от его размера.

Это не так.

Пламя свечи будет вытягиваться и извиваться в присутствии любого, кто пройдет мимо, крича о том, что ему нужно больше пищи для горения. Отчаянно желая расти.

Игносу не нравится быть маленьким и невзрачным. Он жаждет ковров, которые можно сжечь. Лесов, чтобы уничтожить их. Полей сухой травы, которые можно поглотить.

Я призываю в руку маленькое пламя, и оно с шипением разгорается в моей ладони, пока я прохожу мимо воинов, прижимающихся к стенам, бьющих кулаками по груди ― обнаженной или одетой.

― Hagh, aten dah.

― Hagh, aten dah.

― Hagh, aten dah.

Их уважительные приветствия затихают в небытии, меркнут по сравнению с яростью, которая бурлит в моих костях, разогревает мою кровь, лижет мои органы с огненной злобой.

Я не спал несколько циклов. С тех пор как проснулся от того, что Рейв сидела на мне, прижав одну из чешуек Райгана к моему горлу, а ее глаза пылали обещанием смерти, которую я предпочел бы получить от ее руки, а не от чьей-либо еще.

Пока они не смягчились.

Прежде чем я уловил проблеск… чего-то. Нежного чувства, пронзившего мою грудь. Я подумал, что ее воспоминания все еще там.

Где-то.

Где-то, черт возьми.

Аврора трижды поднималась и опускалась, пока Райган мчался над равнинами, чтобы доставить нас сюда как можно быстрее, и все равно я не хочу спать ― бешеное количество энергии бурлит в моих венах, накачивая мышцы. Я представляю себе кровь на руках, пальцы, рвущие плоть, кости, ломающиеся в моей крепкой хватке.

Тяжелые шаги Грима вторят моим, когда я, хрустя костяшками пальцев, спускаюсь по широкой лестнице, ведущей в полумрак тренировочного ринга.

Я разделяю свое пламя на порхающие в воздухе сегменты, которые цепляются за горючие головки множества настенных факелов. С шипением впиваются в них и заливают просторную, круглую, грубо вырубленную пещеру яростным янтарным светом.

Я не создавал это пространство с особой тщательностью. Потолок не высок и не величественен. Я не старался отполировать стены до блеска.

Это пространство ― именно то, что нужно, ничего лишнего. Боевой круг размером с кратер, где можно помахать кулаками и рассечь кожу. Сломать кости и укротить свои дикие порывы, пока они не обрели свой собственный убийственный пульс.

Когда я ступаю на песок, усыпанный железной крошкой, голоса в моей голове гаснут, как задутое пламя. Я направляюсь к центру круга, дверь с грохотом захлопывается, а затем раздается звук сбрасываемых Гримом ботинок.

Я прижимаю одну руку к груди, затем другую. Тонкие корки, которые начали образовываться на моих ранах, снова трескаются при этом движении, теплая кровь стекает по моему торсу и капает на песок.

― Я не в настроении сдерживаться, ― рычу я, поворачиваясь.

Куртка Грима лежит на земле рядом с его ботинками, голова опущена, он распускает завязки на своей черной тунике и стягивает ее через голову, обнажая спину, бледная плоть которой представляет собой сморщенное месиво. Как будто она расплавилась, перемешалась, а потом внезапно затвердела.

Он поворачивается, и я отвожу взгляд.

― Я тоже, ― выдавливает он из себя, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы сохранить бесстрастное выражение лица. Чтобы сдержать шок от звука его голоса — его грубоватый тон свидетельствует о том, как мало он им пользуется.

Он идет ко мне, глядя на меня из-под копны снежных прядей, наполовину скрывающих его лицо, широкие плечи напрягаются, когда он сжимает руки в кулаки.

― Хорошо, ― рычу я, а затем бросаюсь на него.

Мы сталкиваемся в череде ударов, которые разрушают больше, чем строят, кровь заливает песок, когда мы выпускаем нашу ярость единственным понятным нам способом.

Кулаки к кулакам.

Рычание за кровожадным рычанием.

Ярость к гребаной ярости.

ГЛАВА 47

Агни закрывает деревянные ставни, отрезая большую часть света, а я опускаю Эллюин на большой тюфяк в одной из многочисленных гостевых комнат, сложив ее вялые руки на груди. Замерев, я рассматриваю поврежденную кожу по бокам ее ногтей и мои брови сходятся на переносице.

Интересно…

Либо это дурная привычка, либо ее преследует мысль о том, что на ее руках может быть чья-то кровь.

Интересно, что из этого?

Я подтягиваю шелковую простыню к ее подбородку, убирая прядь только что причесанных волос с ее чистого лба. Ни следа шрама, который она бы вечно носила как испорченную версию диадемы, которая когда-то была на ней.

― Ты хорошо справилась, ― говорю я Агни, которая склоняет голову в знак благодарности, останавливаясь у изножья кровати. Задержав взгляд на Эллюин, она прикусывает нижнюю губу, сцепив пальцы, словно раздумывая.

― Что-то не так?

― Да. ― Она смотрит на меня, медленно набирая воздух в легкие. ― Есть кое-что, о чем я не хотела говорить в присутствии других. В основном потому, что они казались… на взводе. Не хотела подливать масла в огонь, так сказать.

Это она говорит той, кто бросилась через стол и трижды ударила короля кулаком, прежде чем ее заставили остановиться?

Мило.

Я изображаю спокойствие, и говорю:

― Продолжай.

Ее щеки вспыхивают.

― Она… Как ты знаешь, дар драконьего зрения передается по наследству. Поэтому, когда мы смыли кровь с ее кожи, я увидела множество слоев рун.

Много, очень много рун.

Я хмурюсь, глядя на Эллюин.

― Недавно?

― Трудно сказать. ― Агни обходит тюфяк и откидывает простынь. ― Но у нее есть одна рана, которая, похоже, не была вылечена рунами. Она светится серебристым светом, которого я никогда раньше не видела. Вот… здесь, ― говорит она, положив руку прямо на сердце Эллюин.

У меня кровь стынет в венах.

― Смертельная, ― продолжает она. ― Никто не выживет с такой, потому что для заживления раны в сердце требуется больше времени, чем обычно есть у пациента.

Вся кровь отливает от моего лица.

Творцы…

Я сглатываю ком в горле, провожу ладонями по щекам и запускаю пальцы в волосы.

― Не говори королю. Пока мы не узнаем, почему… или как.

Агни бледнеет, переводит взгляд на дверь за моей спиной, потом снова на меня. Она приседает в стремительном реверансе, прочищает горло и снова обращает свой взор на Рейв.

Нахмурившись, я смотрю в сторону двери и выхожу в коридор как раз вовремя, чтобы увидеть, как Пирок без рубашки исчезает за углом в дальнем конце.

Я вздыхаю.

Устремившись за ним, я врываюсь в гостиную и замечаю группу, сидящую в кожаных креслах вокруг низкого каменного стола, который видел больше игр в Скрипи, чем звезд на южном небосклоне.

Пирок развалился в большом кресле, его длинные растрепанные волосы такого же яркого оттенка, как и пламя, пляшущее между его пальцами.

― Не говори королю, да? ― произносит он, осуждающе глядя на меня изпод насупленных бровей.

― Не смотри на меня так, ― бормочу я, направляясь к креслу напротив и плюхаясь на него. ― Он так чертовски счастлив, что она вернулась, что не задает нужных вопросов. Кроме того, врагов не убивают тупым клинком. Его нужно точить до тех пор, пока он не станет настолько острым, что ты будешь уверен, что он справится с задачей.

Пирок перекидывает пламя из одной руки в другую, как шар, и его свет отбрасывает на его лицо яростные контрастные тени.

― Что ты знаешь?

Что Эллюин была заколота насмерть ― вопреки той легенде, которую нам скормили, словно младенцам, отчаянно нуждающихся в пище.

― Позволь перефразировать, ― говорит Пирок, закатывая свои изумрудные глаза. ― То, что ты знаешь, заставит нашу молодую армию воевать?

Я пожимаю плечами.

Он чертыхается, сжимая пламя в кулаке, пальцы все еще пылают, когда он проводит ими по волосам.

― Для того, кто никогда официально не был на войне, ты невероятно жаждешь ее.

― К чему мы готовились все эти фазы, если не к тому, чтобы смахнуть грязь с доски и уничтожить все кровавые последствия политики нашего Паха? ― Поджав под себя одну ногу, я поворачиваюсь, расшнуровывая свой кожаный жилет спереди и по бокам. Ослабляю его, стягиваю через голову, затем поднимаю свободную коричневую тунику, обнажая старые следы от огненной плети, которые, как я знаю, чертовски портят красивую кожу на моей спине. ― Ты же знаешь, я сохранила их не потому, что мне нравится, как они выглядят, ― говорю я, бросая на него косой взгляд, хотя он не сводит глаз с моих шрамов, его взгляд перебегает с одного глубокого, уродливого рубца на другой. ― Я сохранила их, чтобы каждый раз, глядя в зеркало, вспоминать, почему Тирот и Кадок должны сгнить.

Ничто не сравнится с победой в Испытании Тука, и дальнейшим насилием от рук собственной крови за то, что ты запятнала честь семьи.

Да, я жажду войны. Я заслужила это право. Семьдесят восемь раз, если быть точной.

Пирок прочищает горло и отводит взгляд, когда я поворачиваюсь, опуская тунику и не утруждаясь надеть жилет.

― Я не успела оторвать голову Паху, ― бормочу я, хватая бокал с бренди и опрокидывая в себя. ― Я оторву их.

― Ну, дай мне знать, если захочешь поджарить их члены.

― Может быть. Посмотрим, что я почувствую в тот момент. ― Я киваю в сторону стопки карт Скрипи и восьмигранных игральных костей, сложенных в высокой глиняной чаше рядом с ней. ― Раздай нам.

― Ненавижу, когда ты командуешь, ― стонет он, садится и берет колоду, чтобы снять часть нарастающего напряжения.

― Если я не буду командовать тобой, никто не будет. А так от тебя толку не больше, чем от красивого коврика на полу, испачканного медовухой.

― Красивого, говоришь? Ничего себе, ― довольно повторяет он, расправляя плечи, упираясь локтями в колени, наклоняясь вперед и тасуя колоду. ― Я польщен.

― Конечно, польщен.

Он подмигивает, раздавая твердые кусочки пергамента. Я хватаю каждый, который ложится передо мной на стол, лицо совершенно невозмутимое, несмотря на мою восхитительную руку.

Эта игра любит меня.

― Я не хочу играть на золото. У меня его достаточно. ― Я раскладываю карты, переставляя их от лучшей к худшей ― слева направо. ― Я хочу играть на услуги.

Пирок фыркает.

― Я так понимаю, у тебя там мунплюм?

― Не понимаю, о чем ты говоришь, ― мурлычу я, хлопая ресницами.

Он бросает на меня сухой взгляд, а затем раскладывает оставшуюся колоду на доску, которая никогда не покидает стол. Она впитала в себя больше пролитой медовухи, чем Пирок, а это о чем-то говорит.

― Мой ход, ― говорю я, потянувшись за чашей с костями. ― Поскольку твое лицо меня раздражает.

― Ты сказала, что я красивый.

― Да. ― Я бросаю кости через стол, выпадает шестерка, и я беру восемнадцатую карту из дальнего левого угла. Решив оставить спангла себе, я кладу огнёвку лицом вниз на свободное место. ― Это сильно раздражает.

Пирок усмехается, качая головой. Он бросает кости, берет карту, размышляет, и улыбка сползает с его лица.

― Грим видел твои шрамы?

― Конечно, нет. А что?

Он убирает карту в веер, а другую кладет на ее место на доске.

― Просто интересно. Не говорить королю о чем?

― Не скажу, а если ты попытаешься выпытать информацию у бедняжки Агни с помощью своей волшебной палочки, я убью тебя во сне.

― Самое поганое, что я тебе действительно верю, ― бормочет он, и я посылаю ему злобную улыбку, которая через мгновение исчезает.

Я снова бросаю кости, беру хьюлинга и с бесстрастным лицом говорю:

― Эллюин вела дневник, знаешь ли. Однажды я застала ее за тем, как она засовывала его в щель в стене. В комнате, где она сейчас спит.

― И при чем тут это? ― спрашивает Пирок, наливая себе бокал, пока я раздумываю, на что его обменять.

― Никогда раньше это не казалось мне важным. ― Я пожимаю плечами, кладя хаггина лицом вниз на пустое место на доске. ― Теперь да.

― Ладно, ну… и где же он? ― Он опускает кости в чашу и выкидывает семерку, но тут же сбрасывает карту, которая ему выпадает, и оставляет ее на доске лицевой стороной вниз.

― Думаю, она увезла его с собой в Аритию, ― бормочу я, выкидывая двойку, и на этот раз вытягиваю молтенмау.

Похоже, удача лижет мне задницу.

― Более ста фаз назад, ― говорит он с очевидным сарказмом, который я, конечно, не оцениваю. ― Наверное, он уже превратился в пыль.

― Там холодно. ― Я смотрю на него поверх веера карт, когда кладу флоти на пустое место лицом вниз. ― Идеальные условия для хранения.

Он смотрит на меня как на сумасшедшую, что, как мы оба знаем, далеко не так.

― Думаешь, ты сможешь навестить Тирота и не отрубить ему голову, втянув своего единственного достойного брата в войну, которая будет обречена с самого начала? — Он швыряет карту на доску, и я хмурюсь, глядя на вороватого вуто, который смотрит на меня с лица карты.

Мило. Он думает, что ему это поможет.

― Я не настолько безответственная. ― Я протягиваю руку вперед, чтобы он мог вслепую вытащить любую карту, которую захочет, и ухмыляюсь, когда он выхватывает туманного слизня.

― А ты невероятно крут в этой игре.

Он хмуро смотрит на карту и рычит, размещая в своем веере.

― Я ненавижу играть с тобой. Я наблюдал за твоей игрой раньше. Обычно ты расставляешь карты справа налево.

― Именно поэтому сейчас я делаю это слева направо, ― говорю я, осушаю свой бокал и ставлю его на стол. ― Скрипи.

― Уже?

― Хочешь, чтобы я сказала это громче?

― Нет, ― бормочет он, швыряя саберсайта, которого я бью своим мунплюмом, и все цвета покидают его карту, словно саберсайт только что погиб. ― Так и знал, черт возьми.

Я выкладываю колка, но он отбивает его бархатным троггом, и выигрывает следующий круг, когда его мискунн бьет моего энту.

Вероятно, почувствовав запах приближающейся победы, он бросает думквила, которого я бью своим хьюлингом, прежде чем я выкладываю молтенмау, зная, что в колоде не осталось ничего, чем он мог бы меня побить.

― Ты проиграл. ― Я наполняю бокал и откидываюсь в кресле, делая большой глоток, бренди огнем прокатывается по моему горлу, а следующий вдох вырывается из меня с шипением сквозь стиснутые зубы. ― Я оставляю за собой право на услугу. Воспользуюсь позже.

― Я больше никогда не буду играть с тобой один на один. ― Он откидывается на спинку кресла, закидывая руку за голову. ― Все кажется не таким ужасным, когда ты обыгрываешь меня и Грима одновременно. ― Он бормочет себе под нос какое-то слово, которое вырывает язычок пламени из одного из канделябров. Он перемещается в его руку, где он вертит огонь между пальцами, словно скользкую змею.

Я поднимаю глаза к потолку, где из бронзовых, черных и красных плиток выложена морда рычащего саберсайта Паха, Грона. Он постоянно смотрит на нас сверху. Постоянно осуждает мои неблагоразумные поступки ― по крайней мере, так говорил Пах, когда узнал, что я трахаюсь с одним из смотрителей вольера после того, как отдала себя Творцам, чтобы избежать будущих Испытаний Тука.

Он считал это неподобающим. Позорным.

Постыдным.

А еще он сказал, что Маха была ба огорчена, узнав, что она умерла, рожая грязную шлюху.

Я же считала это сладкой, приносящей удовольствие местью и решила, что Маха улыбнулась бы мне, погладила по голове и сказала, что я могу трахаться с кем угодно. Или вообще ни с кем, если я этого не хочу. Трудно сказать наверняка, ведь я никогда не встречалась с ней, но она создала меня, и мне нравится думать, что все свои замечательные черты я унаследовала от нее.

И уж точно не от того засранца, который меня зачал.

― Похоже, я отправляюсь в Тень, ― бормочу я, делая еще один большой глоток своего напитка, и жидкость прожигает пряный след в моем горле, согревая желудок. ― За меня. Хочешь пойти со мной?

― Черт, нет.

― Я могу заставить тебя, ― мурлычу я, поднимая бокал над головой и закрывая один глаз, чтобы посмотреть на Грона сквозь грани ― грозный ублюдок. ― Окажи мне услугу, которую я только что выиграла.

― Ты не настолько жестока.

Он прав. Я не такая.

К сожалению.

Вздохнув, я поворачиваю бокал, еще сильнее расчленяя ужасное лицо Грона, вспоминая, как Пах приказывал ему гонять фейри по равнинам, если они чем-то ему не нравились.

Я вздрагиваю.

― Ты не собираешься подождать, пока Эллюин очнется? Заново представиться?

― Еще не решила.

Я не доверяю себе в том, что не наброшусь на нее так же, как на Каана, несмотря на непонимание и замешательство, которые я, несомненно, увижу.

То, что она сделала, во многих отношениях было совершенно непростительно.

Возможно, дневник прольет немного света на ту черную дыру, которую она пробила в моем сердце, когда ушла, не сказав мне ни слова и не оставив даже жалкой записки мужчине, которого якобы любила.

ГЛАВА 48

Я пела Слатре и дремала, прижавшись к ее пушистому хвосту, когда стражники, охранявшие вольер, внезапно открыли ворота. В дверь вошел самый большой саберсайт, которого я когда-либо видела.

Со спины зверя слез мужчина.

Высокий.

Сильный.

Красивый.

Творцы, он был прекрасен.

В его движениях было что-то такое, что заставило меня представить себе рушащуюся гору.

Он посмотрел прямо на меня глазами, похожими на тлеющие угли, и, кажется, мое сердце остановилось.

Его ноги тоже остановились.

Казалось, этот момент длился бесконечно, и я почти умоляла Слатру поднять крыло и спрятать меня. Укрыться за чем-то, чтобы перевести дыхание. Но она не сделала этого, хотя подняла голову и зарычала в сторону огромного дракона, который смотрел на нас так, словно мы находились в его спальном пространстве.

Честно говоря, возможно, так оно и было, но этот вольер ― единственный, куда Слатра смогла добраться в своем раненом состоянии.

Я не стала надевать вуаль. Мужчина уже видел мое лицо, и Эфирный камень впился в мой лоб, как болезнь, которой он и являлся.

Он вывел своего зверя из вольера, но через некоторое время вернулся без дракона.

На этот раз Слатра не зарычала.

Он тихо подошел к нам, спрашивая, что случилось с глазами Слатры, ― его голос был таким низким, хриплым и с акцентом, что я почти не понимала его слов, задаваясь вопросом, как часто он говорит. Судя по шрамам на его руках, я решила, что большую часть времени он проводит крича, а не разговаривая.

Он поинтересовался, когда я в последний раз ела. Живу ли я здесь.

Я не ответила ни на один из его вопросов. Не потому, что мне запрещено разговаривать с незнакомцами, а потому, что у меня просто не осталось на это сил.

Я устала.

Устала терять тех, кого люблю. Устала пытаться сорвать эту дурацкую диадему со своего лба, чтобы обрести силу, необходимую мне, чтобы вернуть Слатру домой и отобрать трон у придурка, который считает, что я ему принадлежу. Устала от того, что мужчины говорят со мной свысока, полагая, что они знают, что хорошо для меня и моего королевства, по которому я так скучаю, а теперь им управляет жестокий, эгоистичный, жадный мужчина, которому я бы не доверила своего злейшего врага.

Я просто… устала.

ГЛАВА 49

Язвительное слово обжигает язык, срывается с губ, безнадежность давит на меня, словно целый мир навалился на грудь. В моем сердце засела боль, которая просачивается наружу…

Протекает…

Мне кажется, я утекаю вместе с ней, тянусь к чему-то, что не могу ухватить. Вытягиваю пальцы. Отчаянно желая Зацепиться за… Что-то важное.

Что-то…

Моё.

Но я истощаюсь…

Истощаюсь…

Медленно исчезаю…

Слишком быстро. Слишком медленно.

Холодная… Пустая…

Резко сев, я пытаюсь отдышаться, хватаясь за грудь, ребра и живот.

Пытаюсь выпутаться из липких лап кошмара, который казался слишком реальным.

Слишком болезненным.

Я бью себя по лицу, открываю глаза, осматривая влажную комнату, лучи света, пробивающиеся сквозь закрытые шторы, которые, кажется, я уже видела. Где-то. Возможно, во сне. Но я больше не сплю. Я только что проснулась.

Я только что проснулась… Где я, черт возьми, нахожусь?

Я запускаю пальцы в волосы и откидываю их с лица, пытаясь собрать воедино кровавые обрывки своих разрозненных воспоминаний.

Судьбоносец…

Коленопреклоненный, неподвижный колк, из перерезанного горла которого течет кровь…

Два незнакомых мужчины кромсают друг друга, пытаясь заявить права на мое тело.

Кулак Хока врезается мне в лицо… Каан обезглавливает Хока… Каан.

Задыхаясь, я тянусь к мальмеру, тяжело свисающему с моей шеи, и сжимаю его в ладони, любуясь двумя обнимающимися драконами… Творцы. Это случилось.

Это.

Действительно.

Произошло.

― Черт, ― бормочу я, снова обводя взглядом комнату: все стены из красновато-коричневого камня, потолок выложен мозаикой черного, бронзового и темно-красного цвета. Обстановка скудная, большинство вещей соприкасаются со стеной или полом ― массивный тюфяк, два приставных столика, комод, выступающий из дальней стены, заставленный плетеными корзинами, используемыми в качестве выдвижных ящиков.

Светло. Просто. Органично.

Я опускаю взгляд вниз и вижу, что мой наряд сменился, провожу пальцами по черной шелковой сорочке, обеспечивающему мне всю скромность, на которую я могла надеяться в эту изнуряющую жару. Ободряющий знак того, что согласие принять мальмер Каана не приведет меня к жизни на спине и созерцанию сшитых шкур, пока я выращиваю некое мистическое потомство, призванное спасти мир от надвигающихся лунопадов.

Это хорошо.

Я могу с этим справиться.

Я позволяю мальмеру упасть мне на грудь, стягиваю с себя простыню и неуверенно встаю, устремив взгляд на зеркало во весь рост в золотисто-медной раме, закрепленное на стене. Я хмурюсь, глядя на свое отражение.

Черная ночная сорочка подчеркивает мои изгибы, вырез обтягивает полную грудь, подол спускается до середины бедра, обнажая мои длинные бледные ноги. Она идеально сочетается с цветом моих распущенных волос, окутывающих меня подобно шелковому покрывалу и спускающихся длинными волнистыми прядями до самых бедер.

Кто-то вымыл меня, одел и расчесал мне волосы. Не знаю, чем я заслужила такое обслуживание.

Я подхожу ближе, подношу руки к лицу и замечаю, что мои щеки порозовели от жары, а губы приобрели более насыщенный красный оттенок ― мое тело настолько не приспособлено к этой гнетущей температуре, что кажется, все мои капилляры работают сверхурочно.

Наклонив голову набок, я убираю густые пряди с лица, чтобы избавиться от тупой пульсации в виске, и провожу пальцами по безупречной коже.

Я хмурюсь еще сильнее.

Ни единого шрама, свидетельствующего о том, что меня ударили булавой по голове.

Хм.

Должно быть, Каан обратился к руни, чтобы вернуть меня к жизни. Как мило. Прекрасное обращение с пленницей, все еще закованной в железные кандалы. Не то чтобы я жаловалась. Уверена, еще один удар по черепу ― и мне пришел бы конец.

Я отворачиваюсь и уже собираюсь подойти к ставням, чтобы посмотреть, в каком уголке этого забытого Творцами мира я оказалась, как вдруг перед глазами мелькает видение, поражающее меня, как очередной удар по голове, и заставляющее почувствовать, что мир опрокидывается.

Резко падает.

Я хватаюсь за полированное зеркало, отодвигаю его в сторону, открывая нишу в камне за ним. Я просовываю туда руку и достаю книгу в кожаном переплете, которую прижимаю к груди.

Воспоминания распадаются, как крошащаяся земля, просачивающаяся сквозь щели между пальцами, и не желают собираться воедино, как бы я ни старалась собрать их вместе.

Сердце так сильно бьется в горле, что трудно дышать.

Что это было, черт возьми?

Сглотнув, я возвращаюсь взглядом к зеркалу, дрожащей рукой тянусь к раме и крепко сжимаю нее. Я сдвигаю ее вправо, и сердце выскакивает из горла, а затем ухает в живот, когда я вижу нишу. Пустую. Достаточно большую, чтобы вместить книгу, но не более того.

Моя кровь превращается в лёд…

Дверь за моей спиной хлопает, и я оборачиваюсь, выпуская зеркало из рук. Тяжелая вещь с грохотом возвращается на место, и я вижу женщину, прислонившуюся к двери и согнувшую одну ногу в кожаном ботинке. Она орудует маленьким клинком из драконьей чешуи, отрезая от круглого черного фрукта хрустящие кусочки молочного цвета, и ест их, наполняя воздух терпкой сладостью.

Кожа женщины загорелая, ее длинные волосы теплого каштанового цвета, с естественными бликами, оттеняющими ее тлеющие глаза. С одной стороны они заплетены и украшены коричневыми бусинами.

Веснушки усыпают ее нос и щеки, а шаловливое изящество ее стройной фигуры не дает отвести от нее взгляд. Она невероятно красива и излучает ауру уверенности, которая ощутима в этой маленькой и душной комнате.

― Кто ты?

― Засранка-сестра Каана, с которой лучше не связываться, ― говорит она, поднимая ресницы и окидывая меня взглядом, а затем возвращается к своему фрукту, с хрустом разрезая его сочную мякоть.

В животе у меня урчит, внутри все сжимается, глаза прищуриваются, когда я смотрю на лезвие. Я отчетливо осознаю, что у этой колючей женщины есть оружие.

А у меня его нет.

― Я тебе не нравлюсь, ― размышляю я, наклоняясь вправо и упираясь бедром в приставной столик. Она не отрывает взгляда от фрукта, пока я сжимаю подсвечник ― высокий, золотой и достаточно тяжелый, чтобы лишить кого-то сознания с минимальным усилием. Мера предосторожности. ― Ты меня даже не знаешь.

― Это спорное утверждение.

Я вскидываю бровь.

― В смысле?

Ее ресницы взлетают вверх, острый взгляд скользит по моему лицу и опускается к мальмеру, покоящемуся у меня на груди, натягивающему шелковистую ткань и подчеркивающему вырез.

― Знаешь, это кое-что значит. Ты не просто принимаешь его, а потом бросаешь в шкатулку для драгоценностей, чтобы носить с подходящим нарядом.

Звучит как шутка, потому что у меня нет нарядов.

Ее взгляд снова встречается с моим, она отрезает еще один кусочек фрукта и отправляет его в рот, пока я размышляю о том, как она смотрит на меня, ― в ее взгляде достаточно враждебности, чтобы я почувствовала себя совершенно нежеланным гостем. Возможно, если бы она увидела, как Каан отрезал Хоку голову, пока тот был еще жив, она не стала бы так беспокоиться о том, что я раню его драгоценное сердце.

― Где он?

Она глотает и отрезает еще.

― Наверное, его лечат. Он изрядно поранился, пытаясь спасти тебя от жизни на спине, с выпяченными сиськами и животом, набитым детенышем какого-то урода.

Моя вторая бровь приподнимается.

― Дай-ка угадаю, ― продолжает она, протыкает кончиком клинка светлую дольку и прислоняется бедром к двери, разглядывая меня с ног до головы и размахивая оружием, словно указкой. ― Он отвез тебя в причудливую хижину в горах, приготовил еду, а потом посмотрел на тебя так, будто любит больше жизни. И ты сбежала, упала в водопад и оказалась раздетой в толпе полуголых воинов?

Вся кровь отливает от моего лица.

― Откуда ты знаешь…

― Потому что я великолепна. А еще я преданная, но невыносимая, когда меня бесят. ― Она подносит лезвие ко рту и схватив кусочек фрукта зубами, прожевывает его. ― Я еще не решила, как вести себя с тобой.

К несчастью для нее, меня не беспокоит, нравлюсь ли я другим. Не говоря уже о том, что я так чертовски голодна, что могла бы съесть целую гору этих странных сочных фруктовых шариков, и, слушая, как она хрустит терпко пахнущей мякотью, я испытываю дикую зависть, которую изо всех сил пытаюсь укротить. Я никогда раньше не пробовала ничего подобного, но у меня уже полный рот слюны.

― Ты бы удивилась, узнав, как мало меня это беспокоит, ― бормочу я, мучаясь от очередного хрустящего кусочка, который едва не заставляет меня прыгнуть через всю комнату и вырубить эту женщину, только чтобы украсть то, что еще осталось. ― Если ты закончила ходить кругами, не стесняйся показать мне выход, чтобы я могла воспользоваться своей новообретенной свободой ― больше не быть прикованной, связанной или прибитой.

Я взмахиваю рукой, но она просто смотрит на меня, склонив голову набок, и жует свой фрукт.

― Каана воспитывали, постоянно внушая ему, что он недостаточно хорош. Он никогда не признается в этом, но, по его мнению, он не заслуживает такой чести, чтобы это было на твоей шее, ― говорит она, указывая клинком в направлении мальмера Каана.

Не думаю, что она понимает ― отчаянные времена и все такое.

Он, наверное, с нетерпением ждет, когда получит его обратно.

С язвительной улыбкой она говорит:

― Еще раз сломаешь его, и я сломаю тебя.

Она отталкивается от двери и широко распахивает ее, медленно удаляясь по коридору, пока ее последние слова впиваются в мой мозг и грызут его.

― Что значит — еще раз? ― рычу я, направляясь к двери, все еще сжимая в руках подсвечник.

Она продолжает идти, как раз заворачивая за угол в конце коридора, когда какое-то слово бесконтрольно врывается в мое горло ― мои губы выдавливают звук, как будто только благодаря мышечной памяти.

― Вейя!

Она останавливается, поворачивает голову ― медленно.

Аккуратно.

Ее широко раскрытые глаза впиваются в меня, словно соль в незаживающую рану, которая находится не на моем теле, а внутри. На участке берега моего ледяного внутреннего озера, которое уже не такое высокое, как раньше. Оно опустилось на фут, оставив кольцо из черных камней болезненно обнаженным.

Может, мне мерещится? Может, так было всегда?

― Как ты меня только что назвала?

Нахмурившись, я потираю голову, гадая, с кем я ее путаю. С кем-то, несомненно. Знаю ли я Вейю? Должна.

― Никак. Я не знаю. Уходи, у меня от тебя голова болит.

Должно быть, мое тело перешло в режим голодания, ограничивая приток крови ко всем важным частям тела.

Черт, мне нужна еда. И вода.

Она бежит обратно по коридору, ее глаза горят, как угли. Бросив на пол сердцевину фрукта, она бьет себя рукой по груди и кричит:

― Я ― Вейя. Я. Ты меня помнишь?

Мои глаза чуть не вылезают на лоб.

Только не это.

― Нет. Мой мозг просто случайно выдал это. Я никогда раньше тебя не видела, ― бормочу я и захлопываю дверь перед ее носом, задвигая засов. ― Давай поболтаем снова, когда ты научишься делиться.

Раздается звук удара ее ботинка о дерево, после чего она кричит во всю мощь своих легких:

― Я собираюсь с этим разобраться. Ты слышишь меня? Я разберусь с этим.

Она чокнутая.

― Несомненно, ты это сделаешь, ― бормочу я. ― Осторожно, не переутоми свой мозг.

Единственный ответ ― звук ее шагов, удаляющихся по коридору.

Прочь.

Я вздыхаю, бросаю подсвечник на тюфяк и подхожу к деревянным ставням, открываю их и почти слепну при этом. Я поднимаю вторую руку, чтобы защититься от яростного потока света и тепла, и глаза расширяются, когда наконец привыкают к яркому сиянию.

― Ух ты! ― шепчу я, хватаясь за грубую деревянную ручку двери передо мной, и распахивая ее. Я выхожу на небольшой каменный балкон, с которого открывается вид на цивилизацию, раскинувшуюся в широком заливе, который простирается до туманного горизонта, а его границы размыты волнами зноя. Жаль, ведь что-то в западной точке вызывает у меня интерес. Мне хочется отодвинуть слои искажений и посмотреть, что скрывается за ними.

Я смотрю прямо на раскинувшийся внизу город.

Отсюда, с высоты, здания выглядят как нагромождение валунов ржавого цвета, некоторые вымощены мозаикой, у других круглые окна, сверкающие на солнце. Светло-голубое небо усеяно сумрачными лунами саберсайтов и несколькими разноцветными лунами молтенмау, отражающимися в шелковистой бирюзовой воде, уходящей в бесконечность, и палящее солнце висит прямо над всем этим, обдавая все вокруг жаром.

Я набираю полную грудь воздуха и качаю головой…

Похоже, я добралась до Домма.

ГЛАВА 50

Порывшись в плетеных корзинах, я нахожу пару черных ботинок до колена с толстой подошвой и шнуровкой спереди. Натянув их, я обнаруживаю, что они мне впору, и тут же влюбляюсь в них.

Идеально подходят для того, чтобы прятать клинки и передвигаться бесшумно.

Из другой корзины я достаю сверток черной ткани, разворачиваю его и понимаю, что на самом деле это плащ с капюшоном.

― Ха! ― Говорю я, накидываю его и осматриваю себя в зеркале, поворачиваясь то влево, то вправо.

Это.

Просто.

Восхитительно.

Под ним все еще видна моя шелковистая сорочка, создающая эффект многослойности, и при этом плащ служит моей собственной тенью, не ограничивающей приток воздуха к телу.

Я восхищаюсь длиной до пола и расклешенными рукавами, которые опускаются почти до кончиков моих вытянутых пальцев. Удобная длина, чтобы скрыть манжет, и не выглядеть как сбежавшая из тюрьмы преступница, пока блуждаю по городу в поисках «Изогнутого пера».

В той же корзине я нахожу штаны, которые кажутся слишком маленькими, но я выдергиваю черный ремень и затягиваю его вокруг талии, убедившись, что он подходит, если застегнуть на последнюю дырочку.

Я натягиваю капюшон, снова смотрю на свое отражение и улыбаюсь.

Идеально.

Схватив подсвечник, я выбегаю из комнаты в коридор, который приводит меня в гостиную с куполообразным потолком. Я хмуро смотрю на него ― мозаичный саберсайт, который, кажется, вот-вот обдаст пламенем.

Дрожь пробирает до самых пальцев ног.

Каану нужно уволить декоратора, пока кто-нибудь не умер от сердечного приступа.

Я оглядываюсь по сторонам ― треть стены занимают стеклянные двери с затемненными стеклами, выходящие на мощеный внутренний двор с кострищем. Из массивных ваз свисают роскошные лозы, оплетающие здание и густо усеянные чернильными цветами размером с мою голову, их лепестки обращены к солнцу.

В самом помещении, несмотря на пугающую роспись на потолке, царит уютная атмосфера ― еще больше ваз, увитых лианами, которые опутывают внутренние стены, залитые солнечным светом, проникающим через многочисленные окна ― эти чернильные цветы наполняют воздух пряной сладостью.

Возле низкого каменного стола в мягких кожаных креслах сидят двое крупных мужчин. Один расположился лицом ко мне, выражение его лица скрыто за светлыми прядями, наполовину закрывающими глаза. Другой смотрит на меня через плечо, выгнув бровь, его лицо и плечи покрыты веснушками. Из-за растрепанной копны волос он выглядит так, будто только что проснулся.

У обоих в руках по вееру карт Скрипи, на столе стоят бокалы с янтарным… чем-то и блюдо с хрустящими на вид закусками.

― Люблю эту игру, ― говорю я, направляясь к столу и останавливаясь, чтобы взять закуску с блюда. Я обмакиваю ее в водоворот жидкого соуса и кладу на язык, морщась от кремовой смеси с нотками чего-то, что по вкусу очень напоминает грязь. ― Точно не мое. Что это?

― Трюфельный крем, ― хрипит рыжеволосый мужчина с сильным пирсингом. ― Мы привозим его из соседней деревни. Грибы, которые входят в его состав, трудно вырастить, поэтому они на вес золота.

Я кладу оставшуюся часть на язык и убеждаюсь, что он действительно ужасен.

― Определенно не мой любимый вкус. ― Я бросаю хрустящий кусочек чегото в рот и жую, приподняв брови. ― Вы реабилитированы. Это вкусно.

Вкус насыщенный.

Соленый.

Жирный.

Он даже хрустит на моем языке, пока я жую.

Я беру еще один.

― Что это?

― Обжаренный жир колка.

Хм.

Не самый лучший вариант, поскольку я совсем недавно наблюдала, как один из них истекал кровью, но у нищих нет роскоши выбирать.

Я прижимаю все блюдо к груди и обхватываю его закованной рукой ― той, что все еще держит украденный подсвечник. Я беру еще один кусочек жира и жую его.

― Вы ведь не против? ― спрашиваю я, указывая на блюдо.

― Не настолько, чтобы остановить тебя, ― говорит мужчина с голым торсом, его приподнятая бровь устремляется еще выше, пока почти не теряется среди непокорных локонов. ― Дать сумку для подсвечника?

Я улыбаюсь.

― Как заботливо! Да, с удовольствием возьму.

Он обменивается взглядом с молчаливым мужчиной, встает, подходит к стойке с напитками, берет тонкий хлопчатобумажный мешочек и высыпает на скамейку кучу оранжевых фруктов. Он возвращается ко мне и протягивает его. Я опускаю внутрь подсвечник, и он перекидывает ручки через мою руку.

― Спасибо. ― Я смотрю на них. ― Тебе ведь не нужно, чтобы я кого-то убила в обмен на это?

Молчание длится так долго, что я чуть не повторяю вопрос.

― А, нет. Мы откажемся, ― говорит рыжеволосый мужчина.

― Мило.

И странно. Обычно все так и происходит.

― Дайте мне знать, если передумаете. Я пытаюсь откосить от воинской повинности, но ваш король пару раз спасал мне жизнь, так что я буду рада оказать услугу. ― Я поднимаю сумку на плечо. ― Где выход?

Второй мужчина продолжает пялиться на меня так, словно я какое-то странное существо, которого он никогда раньше не видел, его лицо такое бледное, что я думаю, не заболел ли он чем-нибудь. Бедный парень. Наверное, мне лучше уйти, пока я тоже не заразилась, иначе я никогда не доберусь до стены, чтобы освежевать Рекка Жароса от члена до горла.

Рыжий указывает мне за спину.

― Туда. Восемнадцатая дверь справа ― самый быстрый путь к центру города.

Я поворачиваюсь и вижу коридор, который не заметила раньше ― в нем множество окон, сквозь которые пробиваются лучи света.

― Такой услужливый. ― Я беру еще один сухарик из блюда, прижатого к груди, и поворачиваюсь, махнув обоим мужчинам одной рукой. ― Приятно было поболтать с вами!

Всего хорошего.

Тишина преследует меня, пока я иду по коридору, поглощая жареный жир и наслаждаясь блаженством свободы.

Предположительно.

Я очнулась не в камере или пасти дракона, и не была подвешена к потолку. Никто не называл меня грязным ничтожеством и не заставлял мою боевую руку дергаться слишком сильно. Меня не повалили на пол, как только я вышла из своей комнаты, не вымазали в крови жертвенного зверя, не привязали к столбу и не принесли в жертву саберсайтам. Никто не называл меня Холу и не приказывал остаться и произвести на свет спасительное для мира потомство, за мной не следует мифическая серебристая кошка.

Я с осторожным оптимизмом полагаю, что мое короткое пребывание в Домме окажется куда менее травмирующим, чем я предполагала ранее.

***

Два здоровенных стражника с бесстрастными лицами берутся за ручки двойных дверей и распахивают их.

― Творцы, ― бормочу я, щурясь от ошеломляющего потока солнечного света. Я достаю из блюда последнюю хрустящую корочку и с хрустом разгрызаю ее, когда выхожу в липкую, пахнущую чем-то сладким жару, и набираю полные легкие воздуха.

Выдыхаю.

Свобода на вкус как жареный жир колка и слишком горячий воздух, но я никогда не была так признательна. Единственное, что может притупить мой разгоревшийся оптимизм, ― это огромный, покрытый шрамами король с глазами, как угли, который ради меня отрезал чью-то голову.

Сердце бьется, словно пытается сломать ребра. Это чувство я хочу раздавить в кулаке.

Чем быстрее я уберусь отсюда, тем лучше.

Двери захлопываются за мной, и я поворачиваюсь ― мое внимание привлекает другая группа воинов, охраняющих дверной проем на внешней стене. Я разглядываю их доспехи из драконьей чешуи, их темные волосы распущены по плечам, каждый вооружен бронзовым мечом в одной руке и деревянным копьем в другой.

Слизывая с пальцев остатки соленой приправы, я подхожу к мужчине справа, который почему-то не щурится и не потеет, несмотря на яростный солнечный свет, льющийся на его лицо.

― Не мог бы ты подержать это? ― спрашиваю я, подталкивая к нему свое пустое блюдо.

Между его бровей залегает морщина, и он бросает взгляд на кулон, висящий у меня на груди, изумленно поднимая брови. Он склоняет голову на несколько долгих мгновений, словно кланяясь, а затем поднимает взгляд на глиняное блюдо. Прочистив горло, он протягивает свой меч, который я принимаю и благодарю его, и берет блюдо в его теперь уже пустую руку.

Отступив назад, я покачиваю оружие, оценивая его баланс. Я хмурюсь, выяснив, что он мне не подходит.

― Слишком тяжелый для моей руки. ― Я кивком указываю на кинжал, пристегнутый к его бедру. ― Но я с радостью возьму его. И ножны.

После недолгой паузы стражники обмениваются взглядами, прежде чем мужчина ставит блюдо на землю вместе с копьем. Он отстегивает ножны, и я, прежде чем отдать украденный меч, сначала осматриваю кинжал.

― Приятно иметь с тобой дело, ― говорю я, подмигивая.

Он прочищает горло и возвращается в исходное положение, оставив мое блюдо на земле между ног. Я замечаю несколько бисеринок пота на его лбу.

― Небольшой вопрос. ― Я опускаю сумку с подсвечником на землю и распахиваю плащ, задирая подол сорочки, чтобы можно было пристегнуть кожаный ремешок ножен к бедру. ― Вы случайно не скармливаете местных жителей драконам? Скажем… не знаю, в гигантском, залитом кровью Колизее со столбом посередине, к которому очень неприятно быть привязанным?

Я смотрю по очереди на обоих мужчин, которые обмениваются настороженными взглядами. Они одновременно отрицательно качают головами, и мои брови взлетают вверх.

Интересно.

― А как же ваши молодые стихиали? Что с ними происходит?

― Они учатся в Академии Дрока, ― с сильным северным акцентом сообщает стражник слева, наклоняя голову.

― А пустые?

― Им дают возможность узнать, есть ли у них склонность к рунам. Если нет, они могут изучать что-то другое или пойти в подмастерья.

Подмас… что?

― Точно, ― говорю я, склонив голову набок, пока вслепую застегиваю очередную пряжку.

Двери распахиваются.

Крупный мужчина без рубашки и с огненными волосами стоит в проеме, скрестив руки и подняв брови.

― Пристаешь к стражникам?

― Весьма самонадеянно с твоей стороны.

― Твоя репутация тебя опережает. ― Он высовывает голову из двери и смотрит направо и налево, словно проверяя, все ли еще целы.

Ну, речь о стражниках, конечно.

Его изумрудный взгляд перемещается между блюдом на земле, покрасневшими щеками стражника и моим только что надетым оружием.

― Вижу, тебе уже удалось хитростью добыть оружие. Быстрая работа.

Я опускаю подол.

― Скрытый талант. А у тебя какой?

― С удовольствием трахаю всех подряд. ― Он машет рукой в сторону лестницы, ведущей в город, похожий на груду валунов. ― Пойдем.

Сердце замирает, моя хмурость возвращается.

Неужели я не так свободна, как мне казалось?

― Что я сделала, чтобы заслужить эскорт?

Он смотрит на меня, приподняв обе брови.

― Ты выглядишь как туристка, не привыкшая к жаре. Если ты собираешься продать подсвечник из чистого золота, то можешь заключить хорошую сделку. Если торговец увидит тебя со мной, то, скорее всего, не станет тебя обманывать.

На самом деле, это вполне разумно. Хотя интересно, был бы он также благосклонен, если бы знал, что я собираюсь обменять этот подсвечник на целую кучу клинков из чешуи саберсайта?

― Спасибо…

― Если только они не заставали меня в компании своих дочерей, ― добавляет он, пожимая плечами. ― Или сыновей. Тогда они, скорее всего, вообще откажутся иметь с тобой дело.

Творцы.

― Разве ты не был занят игрой, которую, вероятно, нужно закончить?

― Да. И мне надрали задницу. Грим смертельно опасен, когда у него дерьмовое настроение, а моя гордость уже уязвлена. Кроме того, кто-то утащил наши закуски, а гребаный бренди закончился.

Точно.

Похоже, мне от него не избавиться.

― В таком случае, ― говорю я, наклоняясь, чтобы поднять с земли свою сумку, ― пойдем?

Он засовывает руки в карманы обтягивающих узких коричневых кожаных штанов и идет вперед, его длинные шаги плавные и легкие, несмотря на внушительные размеры. Солнце бьет нам в глаза, как далекий отблеск драконьего пламени, поэтому я надвигаю капюшон пониже, закрывая лицо, что сразу же устраняет дискомфорт.

― Я Пирок.

― Рейв. Хотя, подозреваю, ты это уже знаешь.

― Верно. ― Он протягивает мне левую руку, указательный и средний пальцы вытянуты, остальные согнуты. Я хмурюсь, смотрю ему в глаза, затем снова на его руку, прежде чем повторить движение, и наши пальцы встречаются.

Он улыбается мне настолько беспечно, что это заразительно.

― Вот так.

Я смотрю вниз, пока мы спускаемся по лестнице среди каменных зданий, покрытых большими чернильными цветами, которые понравились бы Эсси.

Орган в моей груди болит, и я потираю его.

― Итак, Рейв, в каком магазине ты надеялась толкнуть этот подсвечник?

― В «Изогнутом пере». Если у вас есть такой.

Он бросает на меня косой взгляд.

― Есть.

Мои глаза расширяются.

― Он так и называется? «Изогнутое перо»?

― Пергамент, закладные и все для рун, ― говорит он, и облегчение разливается во мне, ударяясь о ребра.

Облегчая мои шаги.

Я знала, что они есть в других городах, просто не была уверена, что так далеко на севере. Это мой счастливый дей.

― Тебе нужен клинок?

― Да.

Множество клинков с острыми концами, достаточно заточенными, чтобы проткнуть все важные части тела Рекка.

Медленно.

Болезненно.

― А потом мне нужен сладкий напиток и хороший вид, ― говорю я ему, перекладывая ручки сумки так, чтобы они лежали у меня на плече, подавляя желание поцарапать кожу у ногтей, которые начинают немного саднить.

― Выпивка звучит как лучшая часть плана. Какой вид ты предпочитаешь?

― Лучший, какой только можно найти.

Это большой город. Думаю, если у меня будет достаточно широкий обзор, я в конце концов выясню, где находится городской вольер, не заставляя никого распускать язык. Тогда я буду знать, куда мне нужно идти, когда я обменяю золотой подсвечник на смертоносное количество оружия, а сумку набью теми хрустящими черными фруктами, которые ела Вейя.

Передо мной.

Кусочек за кусочком, хрустящим, сочным.

Во рту выделяется слюна…

Если я улечу отсюда, так и не попробовав этот фрукт, я никогда себе этого не прощу.

ГЛАВА 51

Аврора уже склоняется к западу, пока мы идем между округлыми зданиями цвета обожженной глины. Из земли поднимаются вазы, в которых растут кустарники, деревья и лианы, обвивающие, кажется, весь благоденствующий город, на углах сидят уличные музыканты, наигрывающие мелодии на медных флейтах.

Мы проталкиваемся сквозь толпу фейри, одетых в ткани, которые драпируются и облегают их тела, словно искусно надетая вуаль, и я не могу не задаться вопросом, все ли в Домме носят одинаковую одежду коричневого, черного или ржавого цвета, просто по-разному ― булавка здесь, зажим там, медный пояс, подчеркивающий талию.

Похоже на то.

Пергаментные жаворонки порхают в воздухе над нашими головами, ныряя в протянутые руки улыбающихся, смеющихся жителей. Никто не выглядит голодным, бездомным или с клипом в ухе. По крайней мере, я этого не вижу.

― Похоже, народу нравится жить здесь, ― размышляю я, наблюдая, как двое малышей бегают друг за другом, их заливистый смех звучит как самые красивые ноты. Двое взрослых, я полагаю, их родители, наблюдают за нами из-под изогнутого дерева, облизывая кусочки чего-то кремового, что лежит в свернутых черных конусах. ― Это мило.

Я не могла ошибиться сильнее в отношении этого города.

Пирок искоса смотрит на меня.

― Я слышал, ты жила в Горе, пока тебя не… ― Скормили драконам?

― Да. Именно. ― Он достает из кармана плоский золотой жетон и, подбросив его, ловит. ― Ты была где-то еще?

Он задает мне вопрос с легкой непринужденностью, но это все равно похоже на то, как будто мне бросили горящий уголек.

Я вспоминаю холодное путешествие на север, к стене, после того как мне удалось сбежать… оттуда. Вспоминаю ужасы, с которыми я столкнулась.

Как я сражалась.

Одиночество, которое проникало так глубоко, что пробирало до костей.

― Только здесь, ― говорю я, отгоняя воспоминания. ― Хотя в основном я была без сознания или в пасти Райгана. Я бы не назвала это осмотром достопримечательностей ― если, конечно, не считать огненного шара у него в горле, который все время угрожал испепелить меня.

Прекрасное напоминание о том, что этот город может и излучает счастливое сияние, но его прекрасный король все еще таскает меня за собой, как зубочистку. Прекрасная причина не влюбляться в это место слишком сильно. И здесь жарко ― ненавижу жару. А с Рекка нужно содрать кожу живьем, провялить, а потом использовать как гребаный коврик для пола.

― Кажется, ты решил устроить мне экскурсию, ― бормочу я, указывая на дерево, которое обвилось вокруг здания, словно плетеная крона, и хвастается большими медными цветами, похожими на хлопающие крылья. ― Я уверена, что мы проходили мимо этого места раньше, когда Аврора была гораздо выше в небе.

― Расслабься, ― говорит Пирок, остановившись у торговой телеги. ― Если только тебе не нужно быть где-то?

Не здесь. Не в этом гостеприимном, уютном городе, где слишком легко общаться. Слишком легко захотеть остаться.

Слишком легко привязаться.

― Всегда есть куда пойти. Что ты покупаешь?

― Медовуху. ― Он меняет свой жетон на терракотовую кружку, наполненную напитком красного цвета. Он смотрит на меня через плечо, вскинув бровь. ― Хочешь?

― Может быть, позже.

Еще больше мелких золотых жетонов сверкают на солнце, когда торговец опускает их в руку Пирока. Полагаю, это его сдача.

Пирок идет рядом со мной, насвистывая в такт своим шагам, увлекая по дороге, которая, как я полагаю, станет еще одним кругом нашей экскурсии.

― Золото ― это ваша местная валюта?

― Конечно. ― Он делает большой глоток из своей кружки, издавая довольное шипение. ― Это королевство не одобряет добычу окаменевшей драконьей крови, ― говорит он с твердостью в голосе, которой не было раньше.

― Добыча способствует ее пролитию.

Мои брови сходятся на переносице.

― Ее используют здесь? В лечебных целях?

Он пожимает плечами.

― То, что попадает в город, не было добыто народом, находящимся под защитой этого королевства.

Интересно.

Я обхожу уличного музыканта, наигрывающего приятную мелодию на большом струнном инструменте из янтарного дерева, который притягивает мой взгляд.

Мой слух.

Мне хочется остановиться, присесть и послушать.

― Значит, в Пекле есть нетронутые запасы кровавого камня? ― спрашиваю я, глядя налево, но Пирока там нет.

Просто… исчез. Как будто провалился сквозь землю.

Я резко оборачиваюсь и замечаю в переулке его пышную шевелюру, возвышающуюся по крайней мере на голову над остальными. Он машет мне рукой, чтобы я следовала за ним, даже не удосужившись повернуться, и я закатываю глаза, протискиваясь сквозь толпу, чтобы догнать его.

― Спасибо за предупреждение, ― бормочу я.

― Ты его получила. Не моя вина, что ты не обратила внимания. ― Он останавливается и прислоняется к стене, увитой лианами с черными цветами, одна его рука по-прежнему в кармане, в другой ― кружка с медовухой. ― Вон там, ― говорит он, махнув подбородком. ― Передай привет Вруну.

Я поворачиваюсь и замечаю деревянную дверь куполообразного здания напротив, и старую вывеску, свисающую с козырька.

Я улыбаюсь и берусь за ручку, оглядываясь через плечо.

― Тебе что-нибудь нужно?

― Нет, если только Врун не решил продавать бренди вместе со своей коллекцией крыльев жуков, ― говорит он и делает большой глоток своего напитка.

Покачав головой, я вхожу в округлую лавку, вдыхая запах кожи и пыли. Я оглядываю изогнутую стену с полками, уставленными книгами, настойками, палочками для гравировки и кусочками вулканической породы. С потолка свисают клыки саберсайта, подвешенные на длинных медных цепочках, на каждом из них ценники, которые ничего мне не говорят, поскольку я не привыкла иметь дело с золотом.

Остается надеяться, что этот увесистый предмет, который я полдея таскаю по городу, окажется достаточно ценным, чтобы приобрести все необходимое, и, надеюсь, у меня останется немного монет, чтобы я могла нанять перевозчика до стены.

Я иду по лабиринту полок, пока не добираюсь до задней части магазина, завешанной мозаикой из маленьких, средних и больших крыльев жуков, что заставляет меня нахмуриться.

Интересно, где здесь оружейная…

Мой взгляд останавливается на мужчине с вьющимися седыми волосами, которые торчат во все стороны, ― предположительно Вруне. Он сидит за захламленным каменным прилавком и смешивает настойки, в его непокорные локоны вплетены белые и голубые бусины.

Между его бровей пролегает морщина, рука останавливается, взгляд скользит ко мне. От его светлых глаз у меня подкашиваются ноги и учащается пульс.

Они молочного цвета, как у Сол, ― такой контраст с его смуглой кожей ― и смотрят прямо на меня.

Сердце замирает в груди, а в памяти что-то вспыхивает, словно кусок мяса, брошенный на раскаленные угли:

Огромные глаза цвета слоновой кости безучастно смотрят в мою сторону, ледяное дыхание обдувает мое лицо, а холодный, блестящий, шершавый нос прижимается к моей груди. Моей груди, которая так полна любви. Так полна… Боли.

Так много боли…

― Добро пожаловать в «Изогнутое перо», ― произносит резкий голос, возвращая меня в настоящее.

Реальность.

Отбросив тревожный образ в сторону моего ледяного озера, я прочищаю горло и смотрю на мужчину, с трудом удерживая его молочный взгляд.

― Привет. Я…

― Пришла продать подсвечник, который ты украла из Имперской Цитадели. Я в курсе, Рейв.

Я хмурюсь, переводя взгляд на белую мантию мужчины, осматриваю множество пуговиц на шве спереди и нахожу одну с фирменным узелком из ниток.

― Ты чтец разума, ― бормочу я, мой голос дрожит от благоговения. ― Я думала, на вас охотятся и заставляют работать на императорские семьи?

― Болезненно осознать это, ― говорит Врун, его голос похож на скрипучую струну. Он склоняет голову набок, зажав металлическую палочку для смешивания между большим и указательным пальцами. ― У тебя, моя дорогая, очень интересный склад ума.

Его слова наполняют меня цементом, заставляя мое тело чувствовать себя тяжелым.

Придавленным бременем.

― В нем скрыта… глубина, наполненная большим количеством обид и секретов, чем я могу сосчитать, ― говорит он, быстро качая головой. ― Как тебе это удается?

Я набираю полные легкие воздуха. Убеждаю их работать.

― Я не обращаю на это внимания, ― хриплю я. ― В основном.

― А-а-а.

Он кладет палочку на кусок сложенной ткани, сводя вместе жесткие брови.

― Ты пришла за набором клинков из драконьей чешуи, шестью железными кинжалами, бандольером, горстью железных булавок обычного размера, а также хотела бы подобрать соответствующую одежду, которую сможешь взять с собой в маленькой, удобной сумке в Сумрак, где ты собираешься найти охотника за головами Рекка Жароса.

Что ж. Это удобно.

― Все верно. ― Я склоняю голову в знак уважения к его способностям.

― Неплохой список.

― Ну да. У меня был пожар в доме. Я потеряла… Слишком много.

Образ Эсси, неподвижно лежащей на диване, поражает меня, как удар ножом между ребер, и мне стоит больших усилий не вздрогнуть.

― Я вижу это, ― говорит Врун, и его голос дрожит от волнения. ― Мне жаль, Рейв. За Эсси. Сожаление ― самое тяжкое бремя.

Я перевожу взгляд на мозаичный потолок.

Полки.

На свои руки.

― Я также сожалею о твоей маленькой Ней. Я знаю, как тяжело было отправить ее обратно.

― Твоя ментальная удочка очень хорошо ловит мысли, ― говорю я, натянуто смеясь и сдвигая манжет выше запястья, чтобы дать коже возможность дышать.

― Да. Прости. Боюсь, это скорее тяжкая ноша, чем дар. ― Он ненадолго замолкает, а затем продолжает: ― Тебе также нужна одна из моих металлических палочек, чтобы снять железную манжету с твоего запястья…

Я встречаюсь с ним взглядом, приподнимая бровь. Его брови шутливо изогнуты.

― Идея пришла тебе в голову, когда ты вошла сюда. Ты собираешься найти камень на берегу и использовать его, чтобы выбить стержень, на котором держится манжет. ― Он одаривает меня озорной улыбкой, которая оказывается чрезвычайно заразительной.

― Думаешь, получится?

― Да, но у меня есть кое-что более подходящее, что не согнется под давлением. Тебе также нужно взять пару вещей с полок, чтобы создать впечатление, что ты пришла сюда за обычными товарами. С этим я тоже могу помочь.

― Спасибо, ― говорю я и снова наклоняю голову. ― Пирок передавал привет. Он ждет на улице.

― Передай, что ему нужно воздержаться от медовухи. О… ― Его глаза расширяются, затем снова прищуриваются, как будто он заглядывает в извилины моего мозга. ― Теперь я понимаю, почему ты принесла подсвечник,

вместо того чтобы воспользоваться своими запасами… Да. Есть причина.

― «Восставшие из пепла» считают, что я мертва. На моей странице так и написано. Я бы хотела, чтобы так и оставалось. По крайней мере… ― На время.

― Уверена, ты понимаешь, почему.

― Действительно, ― задумчиво произносит он, медленно кивая. ― Эта Серим ― довольно неприятная штучка. Я вижу, она держит тебя на очень тугом… поводке…

Скорее, на ошейнике. Не слишком большая разница. Его лицо бледнеет, а в глазах появляются слезы.

― Ты кое-что потеряла, но не знаешь что именно…

По моим венам проносится холод, проникая до мозга костей.

― Я…

― О… моя дорогая. ― Его лицо морщится, рука прижимается к груди, по щеке скатывается слеза. ― Что-то такое… особенное, ― всхлипывает он, и его слова вызывают судорожную боль в моем животе.

Стремительный удар в левую сторону моей груди.

― Ответ внутри тебя. В том месте, где ты все прячешь. Я могу помочь тебе осушить…

― Хватит, ― рявкаю я, ударяя подсвечником по стойке.

Его глаза расширяются, дыхание сбивается. В течение долгого момента он просто… смотрит ― лицо бледное, в глазах слезы, которые свободно текут по щекам. Капли правды, на которую я не хочу смотреть. Не хочу видеть.

Не тогда, когда я уже могу представить, какие печальные звуки издают его слезы, просто глядя на них.

― Я сказала достаточно.

Пожалуйста…

Он моргает, хмуря брови, не потрудившись стереть следы печали со своих щек.

― Конечно. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы прекратить. Я просто… ― Он качает головой и встает, выходя из-за прилавка. ― Я соберу твои покупки для отвлечения внимания, и ты сможешь отправиться в путь.

У меня почти подгибаются колени, когда он скрывается из виду, и я прижимаю руку к своему бешено колотящемуся сердцу, пока он ходит по магазину, снимая товары с полок.

Я не наблюдаю. Не обращаю внимания. Просто смотрю на заднюю стену и притворяюсь, что нахожусь в другом месте, где никто не копается в моих мыслях.

Было приятно, когда он начал, делая слова лишними. Как приятная щекотка.

Теперь это ранит.

Он возвращается с черной книгой в кожаном переплете с тиснением в виде жемчужного мунплюма на обложке, баночкой чернил и связкой угольных палочек. У него в руках также небольшой металлический мусат, который, похоже, способен выдержать силу камня, которым я очень хочу выбить стержень из манжета.

Он складывает несколько золотых монет в мешочек, который, как я подозреваю, является моей сдачей, упаковывает все это в коричневую кожаную сумку с застегивающимся клапаном, и протягивает ее через прилавок.

― Твои размеры указаны в книге учета?

― Думаю, да.

― Тогда я пришлю жаворонка, когда твои покупки будут готовы. ― Спасибо. — Я беру сумку, кожа такая мягкая под моей рукой.

Такая красивая, качественная. Это кажется пустой тратой…

― Это не так, ― говорит он, мягко улыбаясь. ― Скоро пойдет дождь. Я не хочу, чтобы твой дневник намок. Он такой красивый, и я хочу, чтобы ты могла им наслаждаться.

Нахмурившись, я смотрю на потолок. Туда, где из круглого окна льется яркий луч солнечного света, от которого вспыхивают вихри пыли.

― По-моему, с погодой в полном порядке.

― Если бы не железная манжета, ты бы услышала, как он приближается. И если бы ты потрудилась прислушаться.

Его слова задевают меня за живое, кровь стынет в венах, когда я понимаю, как глубоко он проник.

― Проще не слушать, ― вырывается у меня.

― Ты слушаешь Клод.

Я так сильно стискиваю зубы, что боюсь, как бы они не треснули, чувствуя себя скелетом, с которого сняли всю плоть, ― просто кости, оставленные отбеливаться на солнце.

― Клод игривая, дикая и злобная. Сильная и вздорная. Она не унывает, не дуется и не жалеет себя.

― Рейн― это…

― Слезы. Она ― кровопролитие. Рейн ― это иней, который покрывает кожу мертвецов, которых сбрасывают со стены на съедение зверям Тени. Рейн ― снег, покрывающий темную половину этого гребаного мира. Рейн ― это… ― Сила, моя дорогая.

Следующее слово застревает у меня на языке.

― Рейн ― это сила, ― продолжает он. ― Половина мира, покрытая ледяной силой, которой никто не в силах овладеть. Хотя ты могла бы, если бы не прятала печали в ледяном озере внутри себя, вместе с…

― Благодарю вас, добрый господин. За то, что приняли мой подсвечник в качестве оплаты.

Повисает молчание, прежде чем он опускает голову так низко, что это можно принять за поклон.

― Это было для меня величайшей честью, Рейв.

Прижимая к груди кожаную сумку, я поворачиваюсь и направляюсь к двери, чувствуя себя так, словно кислую болотную ягоду только что раздавили по всему мозгу и втерли в извилины. Очень глубоко.

Может, этот дей и начался прекрасно, но он стремительно теряет свой блеск.

ГЛАВА 52

Сегодня ко мне пришла женщина с такими же пылающими глазами, как у мужчины, посетившего меня прошлым сном. Такая же привлекательная, с густыми вьющимися волосами и веснушками на носу и щеках. Она держала в руках миску с едой, которую отважилась поставить рядом со свернутым хвостом Слатры.

Я взглянула на нее и снова заснула, но через некоторое время меня разбудил красивый, покрытый шрамами мужчина, заключивший меня в свои объятия.

Я билась и кричала, но Слатра ничего не делала. Ничего! Даже не зарычала.

Мужчина прижал меня к своей груди, его руки были такими сильными, что я поняла ― бороться бесполезно. Да и утомительно. У меня осталось так мало сил, а бороться было не за что.

Он понес меня вверх по лестнице в Имперскую Цитадель. Он опустил меня в ванну с теплой, пузырящейся водой, полностью одетую, а затем выбежал из комнаты, оставив меня наедине с женщиной, которая, как я полагаю, является его родственницей.

Она раздела меня, и у меня не хватило духу остановить ее, но я попыталась прикрыться, когда она обнажила мою грудь. Она убрала мои руки и обмыла меня, рассказав, что там, где она воспитывалась, тела не считаются чем-то таким, чего стоит стесняться, независимо от их формы или размера. К плоти не относятся как к какой-то великой тайне, а груди почитают за то, как они питают потомство клана.

Она представилась как Вейя Вейгор и извинилась за поведение своего брата, разговаривая со мной так, словно я ей отвечала.

Мне стало интересно, о каком брате она говорит. Не думаю, что когданибудь смогу принять извинения за то, что Тирот Вейгор с такой готовностью отнял у меня.

Мое королевство.

Мою независимость.

Она говорила о многих вещах и задавала множество вопросов, а я смотрела на стену и думала, не так ли чувствовал себя Хейден все те фазы, когда молчал. Как будто во всем этом не было никакого смысла. Но потом она перестала мыть мое тело, убрала волосы с лица, сказала, что преподает рукопашный бой в Академии Дрока, и спросила, не хочу ли я взять несколько уроков.

Эти слова что-то пробудили во мне, и я почувствовала себя более живой, чем когда-либо за долгое время, словно в моей груди только что взошла Аврора.

Я сказал ей «да», я хочу, черт возьми, поучиться боевому искусству.

Ее улыбка была ослепительной.

ГЛАВА 53

Пирок наблюдает за происходящим со своего места напротив меня, откинувшись на спинку стула и сцепив руки за головой, с неизменной ухмылкой на лице, которая мне определенно не нравится.

Я вставляю мусат в выемку на стержне, удерживающем манжет.

― Сейчас все получится, ― бормочу я, сосредоточенно отодвигая вторую руку в сторону… ― Думаешь?

― Нутром чую.

Я хватаю камень, который нашла на берегу Лоффа, поднимаю его, считаю до трех, затем резко опускаю вниз.

Мусат отскакивает от удара, как чертова стрела.

Вздохнув, я швыряю камень на стол и начинаю искать его под звуки глубокого утробного смеха Пирока.

Засранец.

― Рада, что хоть кто-то находит это забавным. ― Я повторяю все сначала, стараясь выровнять манжету так, чтобы стержень был расположен вертикально.

Все еще смеясь, Пирок вытирает слезу в уголке глаза.

― Тридцать семь.

― Заткнись.

Чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом, я обвожу взглядом помещение, чтобы проверить, не получает ли кто-нибудь еще удовольствие от моего бездонного источника разочарования.

Уютное куполообразное здание состоит из трех уровней, внешний периметр которых разделен на шикарные кожаные кабинки ― одну из них мы сейчас занимаем ― с восхитительным видом на Лофф, который я хотела бы оценить в полной мере.

Освободившись от оков.

В центре зала возвышается круглая барная стойка, окруженная табуретами, на которых в основном сидят беседующие посетители, перекусывающие мясом на шампурах и потягивающие из высоких бокалов мутную жидкость или из кружек медовуху. Наблюдая за ними, я замечаю двух мужчин, которые смотрят в мою сторону, изучая мою манжету, и шепчутся друг с другом.

Помахав закованной рукой, я демонстративно им улыбаюсь, но улыбка тут же исчезает с моего лица, как только я возвращаюсь к своей задаче.

Эсси в мгновение ока избавилась бы от него.

― Врун задел за живое? ― спрашивает Пирок, и я встречаю его взгляд. Он пожимает плечами. ― Твое настроение резко упало.

Такой вежливый способ сказать, что я веду себя как стерва.

― Да, ― бормочу я, снова пытаясь выровнять манжету. Думаю, я заплачу какому-нибудь бродяге, чтобы он забрал то, что я заказала, и мне больше не придется сталкиваться с чтецом разума. В последнее время все проявляют слишком большой интерес к моей жизни ― прошлой, настоящей и будущей.

Меня тошнит от этого.

Холу то. Потомство это. Позволь мне заглянуть в твой разум и помочь раскопать твои прошлые обиды… Нет, блядь, спасибо.

― Я слышал, вы с Вейей не поладили, ― говорит Пирок, затем берет орешек в медовой глазури из одной из трех терракотовых мисок с закусками, которые он заказал вместе с первой порцией медовухи, и подбрасывает в воздух. Ловит его ртом.

― Я была голодна, ― говорю я, снова устанавливая мусат на стержень и пытаясь разжать пальцы так, чтобы он не упал. ― Она ела фрукт у меня на глазах.

― А-а-а…

Я убираю руку, медленно…

Медленно…

― Думаю, она бы тебе понравилась, если бы ты узнала ее получше.

― Придется поверить тебе на слово, ― отвечаю я, не утруждая себя упоминанием о том, что не собираюсь оставаться здесь достаточно долго, чтобы это выяснить. Приятный город, счастливые жители. Я признаю, что ошибалась. Но я по-прежнему испытываю страстное желание ударить Рекка Жароса в грудь и вырвать его сердце, и это желание зудит в моих костях, как рой морозных мух.

Я беру камень, поднимаю его, а затем резко опускаю. Мусат укатывается по столу под звук моих резких ругательств, а Пирок хихикает, напрашиваясь на преждевременную смерть.

― Может поможешь? ― рычу я, размахивая закованной в манжет рукой, а другой ловя мусат.

Покачав головой, он поднимает свою кружку и осушает ее до дна.

― Эта штука на тебе не просто так, я уверен, ― говорит он, вытирая губы тыльной стороной загорелой руки.

― Возможно, это как-то связано с тем, что я откусила палец Рекку Жаросу, ― бормочу я, хмурясь, когда с неба доносится оглушительный грохот, от которого, кажется, сотрясается воздух.

Я выглядываю в открытое окно справа от себя, окидывая взглядом живописный Лофф, покрытый рябью от ветра. Поскольку это заведение расположено среди валунов на восточном побережье Домма, у нас прекрасный вид на парящий город. А западный мыс, который продолжает притягивать мой взгляд, кажется лишенным цивилизации и полностью покрыт джунглями цвета ржавчины.

― Что там?

Тишина.

Я смотрю на Пирока, который теперь уставился на меня так, будто у меня выросла лишняя голова.

― Что?

― Ничего, ― говорит он, по его телу пробегает дрожь, вероятно, связанная с рассказом о пальцах.

Я поняла. Поначалу я чувствовала то же самое, но потом смирилась с этой мыслью.

― Он отгорожен стеной. ― Он показывает большим пальцем в том направлении. ― Там живет хьюлинг.

Я хмурюсь.

― Правда?

― Хочешь пойти проверить?

Я бросаю еще один взгляд в сторону мыса.

Вроде того.

― Я больше хочу снять этот наручник, ― говорю я, и Пирок встает.

― Еще выпьем за предстоящую долгую битву?

― Конечно. ― Я осушаю свою кружку ― медовуха представляет собой богатую смесь ароматов дымной огненной ягоды, пива и обугленного дерева. Не слишком сладкая и не горькая. Несомненно, самый вкусный напиток, который я когда-либо пробовала.

― Я расплачусь с тобой мелочью, которую получила за украденный подсвечник, ― говорю я, вкладывая пустую кружку ему в руку.

― Ты уверена, что не хочешь стакан воды? У этого напитка нет привкуса грязи, а щеки у тебя уже довольно румяные…

― Медовуху, ― бормочу я, возвращаясь к манжете и новой попытке. Сомневаюсь, что мой заказ будет готов до завтрашнего восхода, а значит, меня, скорее всего, сопроводят обратно в Имперскую Цитадель на предстоящий сон. ― Пожалуйста.

Единственный способ уснуть под одной крышей с его Императорским Высочеством, не сказав и не сделав какой-нибудь глупости, ― это напиться так, чтобы я не смогла встать с тюфяка. Обычно я не из тех, кто топит свои печали, но не вижу смысла бороться с приливом, который явно хочет погрузить меня в пучину бездумного забвения.

Я как раз снова выравниваю мусат, когда мое внимание привлекает движение снаружи ― с моего места открывается прекрасный вид на куполообразную смотровую площадку, расположенную на вершине горы далеко вверху. Над множеством массивных нор, вырытых в отвесной скале.

Уже дважды я видела, как один и тот же молодой саберсайт прыгает со скалистого плато, вырубленного в громаде Цитадели ― единственным украшением зверя является кожаное седло, возможно, он привыкает к ощущению чего-то, накинутого ему на спину.

Хотя и интересно наблюдать, как он проносится по небу в головокружительном танце, резвясь так, словно в его брюхе бурлит энергия, с которой он не знает, что делать, это не то, что мне нужно. Саберсайтов обычно не используют для перевозок, поскольку они не могут летать южнее Сумрака, рискуя замерзнуть до смерти. Они не переносят холод так же, как мунплюмы ― солнце, но я не собираюсь к солнцу.

Я хочу убраться подальше от него.

К счастью, в большинстве крупных городов есть запас очарованных, в общем-то спокойных молтенмау, достаточно обученных, чтобы доставить способных заплатить пассажиров в выбранный пункт назначения в сопровождении того, кто очаровал зверя. И вот этот молтенмау, который только что вынырнул из-за горного хребта, и несется по небу, пока ветер треплет его розово-красное оперение, с двойным седлом между пернатыми крыльями…

Это мой билет отсюда.

Массивный зверь опускается на плато, поворачивает голову, чтобы погрызть что-то под крылом, а Пирок задергивает шторы кабинки и устраивается на сидении напротив меня.

― Скажи, ― бормочу я, указывая мусатом в окно, ― там расположен городской вольер?

― Собираешься куда-то, Лунный свет?

Я резко поворачиваю голову, и сердце замирает в груди при виде Каана, откинувшегося на спинку сидения ― волосы собраны на затылке, выбившиеся пряди свисают вокруг его невероятно красивого лица. Он одет в черную кожаную тунику, которая облегает его тело, словно вторая кожа, линии подчеркивают широкий размах его мощной груди. Рукава туники обрезаны по широким плечам, а покрытые шрамами руки скрещены, и он наблюдает за мной, приподняв одну бровь.

Я набираю воздух во внезапно пересохшие легкие, наполняя их его обжигающим ароматом, который заставляет мое сердце учащенно биться.

― Хм? ― подбадривает он, и я понимаю, что сижу здесь и смотрю на него, зависнув в интенсивных волнах напряжения, прокатывающихся между нами, щеки пылают, пересохшие губы не могут произнести ни слова.

― Я…

Творцы, он словно лишил меня дара речи.

Куда подевался Пирок? Большой, подвыпивший буфер между мной и этим мужчиной был бы сейчас очень кстати.

― Я бы проспал весь сон, ― ворчит Каан, и я готова поклясться, что его глубокий, хриплый голос был создан самими Творцами, чтобы уничтожить меня. Чтобы изменить меня изнутри, превратив в безмозглую идиотку. ― Всю оставшуюся жизнь, вообще-то.

Черт.

― Я кое-что видела в твоем городе, ― умудряюсь пролепетать я ― совсем не то, что собиралась сказать, но разговор пошел в опасном направлении. Его вторая бровь взлетает вверх.

― И что же?

― Не то, что я ожидала.

Улыбка подрагивает в уголке его рта, и от нее мне хочется поерзать на стуле представляя его лицо между моих бедер, прямо здесь, на этом столе, чтобы все слышали, как я кричу.

― Ты делаешь мне комплимент, заключенная семьдесят три?

― Не забивай себе этим голову.

― Именно это я и сделаю, ― отвечает он, а я закатываю глаза и тянусь за свежей кружкой медовухи, которую, должно быть, Пирок сказал ему, что я просила, прежде чем скормить меня этому воплощенному саберсайту ― не заслуживающему доверия засранцу. Я как раз обхватываю кружку пальцами, когда Каан протягивает руку.

Перехватывает мою.

Прижимает ее к столу.

Еще одно стремительное движение ― и мусат оказывается у стержня, а камень ― в его второй руке, и он начинает постукивать по нему точными, аккуратными ударами, от которых в заведении воцаряется тишина.

Мои брови поднимаются, и я представляю, как все смотрят в сторону нашей закрытой шторами кабинки, когда стержень выскальзывает.

Каан откладывает инструменты, а я отдергиваю руку, снимаю железку и бросаю ее в окно, наблюдая, как она с плеском тонет в Лоффе. Я закрываю глаза и потираю запястье, затягивая мысленную звуковую ловушку на все остальные звуки, которые я не желаю слышать прямо сейчас.

Возможно, никогда.

Улыбка расцветает на моих губах, когда я наслаждаюсь мелодичным смехом Клод…

С возвращением, сумасшедшая сучка.

― Ужасно доверчиво с твоей стороны.

― Я доверяю своему народу, и я на восемьдесят процентов уверен, что ты не убьешь меня теперь, когда я дважды спас тебе жизнь.

Мои глаза распахиваются, улыбка исчезает, когда я смотрю в его напряженные, пылающие глаза.

― Зависит от обстоятельств.

― Каких?

Я беру свою кружку с медовухой и прижимаю ее к груди.

― Твое королевство может быть благоденствующим и полным улыбающихся, счастливых фейри, но я сомневаюсь, что ты жил при правлении твоего брата. Ты причастен к тому, что он похищает детей у их Мах в нежном девятилетнем возрасте? ― спрашиваю я, склонив голову набок.

Из его глаз уходит весь огонь, оставляя холодные, покрытые сажей угли.

― Шепот силы ― и их тут же отбирают у кричащих родителей и оставляют взамен ведро с кровавым драконьим камнем. Призывают на военную службу. Отвозят в Дрелгад, где они учатся произносить убийственные слова, практикуясь на маленьких пушистых существах. Вырывая из сердца ребенка ту нежную часть, которую невозможно заменить, превращая их в настоящих, измученных монстров.

― Рейв…

― Знаешь ли ты, ― говорю я, указывая на клип, который я проделала сама в раковине собственного уха, ― что детей, подтвержденных как пустых, помечают насильно? Это становится знаком для стервятников, которые нацеливаются на них, заманивая в ямы для битв в Подземном городе пустыми обещаниями достаточного количества кровавого камня, чтобы прокормить их семьи. В противном случае они вынуждены просто выживать в Подземном городе. Где воздух слишком тяжелый. Где нет солнца, и каждый сон ― это лотерея, проснешься ты или нет, обездвиженный тихим хьюлингом, сидящим на твоей груди и нежно высасывающим твой мозг через ноздри.

Налетает порыв ветра, превращаясь в яростный вихрь, который треплет занавеску, и Клод вторит моему гневу пронзительной песней, состоящей из резких слов и пронзительных визгов.

― Или еще хуже, ― рычу я, словно раскат грома, ― какой-нибудь злобный, сильный ублюдок может позволить себе заняться развратом в темноте, где гибнет невинность, ― и все потому, что твой дорогой брат заботится только о своей многочисленной, мощной армии и о том, сколько очарованных молтенмау у него в военном вольере.

Я поднимаю медовуху и осушаю половину кружки тремя большими глотками, вытирая рот тыльной стороной руки.

― Если ты замешан в этом, ― говорю я, пока ветер треплет мои волосы, превращая их в черные щупальца, закрывающие свет, ― тогда да, я найду в себе мужество убить тебя, несмотря на твой счастливый город, эту странную химию между нами и тот факт, что ты дважды спас мне жизнь.

Мы не отрываем глаз друг от друга, пока воздух продолжает бороться с нашей атмосферой, тишина становится плотнее воды. Настолько, что мне кажется, что заведение, возможно, внезапно опустело.

― Эта странная химия, говоришь? ― спрашивает он, и его пристальный взгляд прожигает дыру в моей душе, отчего становится трудно дышать.

Я пожимаю плечами.

Он протягивает руку через стол, и наши пальцы соприкасаются, когда он берет мою кружку. Я отпускаю руку, и он подносит ее к губам с противоположного края, изучая меня поверх ободка.

Его кадык дергается.

Снова.

И снова.

Он с тяжелым стуком опускает ее на стол.

― Потребовалось много фаз, чтобы взять под контроль Пекло и создать армию, почти достаточно сильную, чтобы соперничать с моими братьями, которые уже глубоко вонзили свои когти в каменный и обсидиановый троны к тому времени, когда я нашел стимул взять бронзу. Война с Кадоком или Тиротом будет катастрофической, но это лишь вопрос времени. Мои братья заслуживают такой же милости, какую получил мой Пах, и она будет оказана, ― говорит он хриплым голосом, от которого у меня по коже бегут мурашки. ― Но это дорого обойдется.

Воцаряется молчание, пока я обдумываю его слова.

― Ты же не имеешь в виду золото…

― Я имею в виду невинных, ― рычит он, и моя кровь превращается в лед.

― Найди наемного убийцу. Устрани их тихо, без показательного свержения. Я сделаю это добровольно. С радостью. Даже бесплатно.

А потом станцую на их поганых трупах.

Челюсть Каана пульсирует, между бровей пролегает глубокая складка.

― В нашей культуре такая победа не считается достойной. Битва ведется либо с применением грубой силы, либо между двумя Оа на поле боя, очищенном от сил стихий, ― но мои братья никогда не согласятся на это. С тех пор как мы с Райганом стали Дага-Мурком.

Мои глаза расширяются, брови поднимаются, а сердце пропускает удар.

Еще один.

Это объясняет вельд.

Силу.

― Ты…

― Самое главное, ― перебивает он, ― у них крепкий, устойчивый союз, созданный в утробе матери, который незыблем. Смертельно опасен…

Я слышу безмолвное послание, содержащееся в этом заявлении. Попытка напасть на одно из королевств означает войну с обоими.

― Битва расколет наш мир и на небе появится еще больше лун, ― говорит он низким, скрипучим голосом, и его следующие слова обжигающе бьют по моим нервам. ― Пламя охватит мир. Многие сгорят. Еще больше задохнутся. Как ты заметила, многие из тех, кто призван в армии Тени и Сумрака, ― еще совсем юнцы, которые должны бегать по улицам босиком, смеяться и радоваться жизни. Менее обученные, чем опытные воины, они погибнут первыми…

― Хватит.

Слово вырывается из меня так быстро, что царапает горло, а их легких вырывается сдавленный вздох.

Я отворачиваюсь от его пристального взгляда. Собираю угли его испепеляющих признаний и уношу их в мой ледяной мир, запихивая в прорубь во льду, где мне не придется на них смотреть.

Внимание приковано к столу, я продолжаю запихивать их туда…

Продолжаю…

Он наклоняется вперед, упираясь локтями в стол, проводит пальцем по моему подбородку и поднимает голову, заставляя встретиться с его смягчившимся взглядом.

― Война ― это грязно, Лунный свет. Даже если она ведется по благим причинам, никто по-настоящему не побеждает, пока не пройдут эоны, воспоминания не поблекнут, а вся боль и потери не начнут стираться…

― Я понимаю, ― выдавливаю я из себя. ― Ты можешь остановиться.

Мои глаза кричат слово, которое мои губы не могут произнести.

Пожалуйста.

Мгновение тянется, пока он всматривается в мои глаза с такой интенсивностью, что грозит проникнуть под кожу и скользнуть к моему ожесточенному сердцу.

― Я не собираюсь тебя убивать, если ты этого ждешь.

Уголок его рта дергается в улыбке, и это все равно, что смотреть в глаз бури. Так невероятно красиво, что почти забываешь, что тебе угрожает опасность.

Почти.

― Это честь для меня. Дай мне знать, если передумаешь.

Сомневаюсь. На самом деле я решила, что его смерть может стать одной из величайших потерь, которые может понести этот мир. Не то чтобы я собиралась говорить ему об этом, конечно. Это… что бы ни было между нами, вырастет в хищного зверя, если я не уморю его голодом ― в этом я уверена.

― Ты голодна, Рейв? ― В его теплом взгляде сквозит мягкая надежда, которая раздражает. ― Не хочешь разделить со мной трапезу?

Прочистив горло, я отстраняюсь от его прикосновения.

― Нет. Не думаю, что стоит, ― бормочу я и тянусь к его мальмеру, чувствуя, как воздух застывает, когда я поднимаю его над головой. ― Спасибо, что одолжил мне его. Я очень ценю то, что ты сделал для меня в кратере.

Я не вдаюсь в подробности. И уж тем более не говорю о судьбоносце или странных предсказаниях Сол, не желая поднимать эту запутанную тему, пока я освобождаю кожаный ремешок от своих волос, а мир снаружи наполняется грохотом. Я протягиваю драгоценный кулон между нами, глядя в суровые глаза, которые заставляют мое сердце учащенно биться.

Он не делает ни малейшего движения, чтобы взять мальмер. Он даже не смотрит на него.

― Это было не на время, Рейв.

Слова звучат медленно и жестко, лишенные мягкости его предыдущего предложения, от чего у меня по коже бегут мурашки.

Я прижимаю руку к его груди.

― Я не могу дать тебе то, что ты хочешь.

Он смотрит на меня, наклонив голову набок, с таким вниманием, словно приближается к дикому дракону.

― Как ты думаешь, чего я хочу?

Я отвожу взгляд и смотрю в окно, замечая, как над заливом клубятся серые тучи, лучи света чертят линии на поверхности воды в такт раскатам грома.

Любящее сердце.

Потомство, которое продолжит его наследие.

Или хотя бы того, кто будет ладить с его самодовольной сестрой.

Я сглатываю, не желая встречаться с ним взглядом, кладу мальмер на стол и встаю, закидывая сумку на плечо. Я выхожу из кабинки, раздвигая шторы. Рядом с ним… иногда слов просто не хватает.

ГЛАВА 54

Ветер подхватывает мои волосы и швыряет в лицо, а песня Клод звучит как смесь смеха маньяка и пронзительных криков. Как будто она собирается вспороть атмосферу своей кипящей энергией.

Я чувствую себя примерно так же.

Я мчусь по эспланаде в развевающемся черном плаще, не заботясь о капюшоне. Солнце скрылось за серыми облаками, надвигающимися на меня, как какой-то рычащий зверь ― горизонт теряется в туманной дымке, которая, кажется, падает из подбрюшья грозовой тучи.

В отличие от прежней суеты, на эспланаде теперь пусто и тихо. Это так резонирует с шумным стуком моих ботинок.

Мысли мечутся под порывами ветра, фантомная тяжесть навалилась на грудь, как гора, и каждый вдох дается с трудом.

Вздыхая, я вспоминаю, как глаза Каана утратили всю свою теплоту, когда я вернула его мальмер…

Ему было больно. Я знаю, что ему было больно.

Я увидела это.

Возможно, мне следовало объяснить. Рассказать ему, что последняя фейри, которая спасла мне жизнь, сделала это во вред себе. Что те, кто заботятся обо мне настолько, что подвергают себя опасности, обычно в итоге погибают. Он увернулся от удара в кратере, сражаясь с Хоком. Я не настолько глупа, чтобы верить, что он сможет избежать следующего.

Жизнь не гладит меня по головке и не хвалит за то, что я налаживаю связи. Она вонзает стрелы в сердца. Вспарывает животы. Она делает все, чтобы я не сомневалась, что одиночество ― единственный партнер, который у меня когдалибо будет, и ждет, пока корни связи не проникнут глубже, чем я готова признать, прежде чем разорвать плоть и сломать кости. Пролить кровь.

Остановить сердце.

Ожесточить мое сердце еще одним грубым слоем отстраненности.

Но чтобы объяснить это, мне пришлось бы вылавливать тяжелые, болезненные воспоминания из этого покрытого льдом озера внутри себя, а я этого не делаю. Погружаться в себя и так достаточно жутко. Я сбросила туда кучу всякого дерьма, добавив к тому, что уже скрывалось под поверхностью.

Кто знает, что бы я нашла.

Возможно, мою иллюзорную Иную, а я не в том настроении, чтобы просыпаться с еще большим количеством сухожилий между зубами, подвешенной для очередной порки и совершенно не заботящейся о том, какой кровавый след остался за мной.

Не-а.

Этого не будет.

Именно это и привело меня сюда в первую очередь.

Если Каан хочет, чтобы я оставила его мальмер, он может с таким же успехом просунуть голову в петлю и затянуть ее сам, а потом повиснуть, пока не задохнется. И хотя еще несколько снов назад это было бы бальзамом для моей пылающей ярости, сейчас эта мысль вонзается мне в грудь и разрывает, разрывает, разрывает все самое важное.

Мне нужно убраться отсюда.

Бросив взгляд в сторону плато, где, как я заметила, приземлился молтенмау, я замедляю шаг, нахмурившись. Заказанное мной оснащение ассасина было бы кстати, но к черту. Похоже, я улечу с пустыми руками.

У меня есть кинжал. И Клод. Когда я вернусь в Сумрак, разберусь с остальным.

Я бегу по боковому переулку, который, кажется, ведет в нужном направлении, и останавливаюсь, когда капля дождя пролетает прямо мимо моего уха и шлепается мне на плечо.

Мое сердце замирает.

Схватившись за свою внутреннюю звуковую ловушку, я убеждаюсь, что она правильно натянута. Что я установила сито над отверстием ― то, которое позволяет Клод проскользнуть, но не дает ледяным рыданиям Рейн проникать в мой мозг.

Не подпускает ее.

Я поднимаю глаза, и еще одна капля устремляется ко мне. Я вздрагиваю, когда она с всплеском агонии сталкивается с моей щекой, и рука поднимается, чтобы смахнуть ее плачущий труп с кожи… Что происходит?

Я рассматриваю влагу, покрывшую мои пальцы, как аномалию, и отчаянный стон дождевой капли пронзает мою грудь. Как будто она раскололась на части от удара, с болью осознавая, что больше никогда не будет целой.

Такой, какой она была.

Еще больше тяжелых капель падают с плачем, поют непонятные мне слова, рассыпаясь о мостовую у моих ног. Они стонут от потрясения, вызванного их жестоким разрушением, словно умоляют камень поглотить их. Собрать их обратно в единое целое.

Я стараюсь избежать каждой печальной капли, заставляющей мое сердце страдать самым неправильным образом…

Это…

Это нехорошо.

Широко раскрыв глаза, я смотрю в небо, ловя печальные слезы облаков, которые поют свою роковую песню. Как будто каждая крошечная дождевая капля внутренне осознает, что она попала в ловушку падения, которое может закончиться только одним способом. Что они никогда не будут более цельными, чем сейчас, пока они падают навстречу своей гибели.

Моя рука взлетает к груди и ложится на быстро бьющееся сердце, а душераздирающая мелодия становится все громче по мере того, как дождь усиливается.

Глаза начинает покалывать, и я чувствую, что во мне нарастает тот же приступ рыданий.

Я снова проверяю свою ментальную ловушку. Не нахожу никаких изъянов.

Ни одного.

Значит, песня дождя звучит на другой частоте, чем та, которую я привыкла блокировать… Прекрасно.

Этот дей может прямо сейчас отправиться есть банку с дерьмом спангла.

Бросив опасливый взгляд на размытую стену дождя, надвигающуюся на меня, я понимаю, что у меня нет времени возиться с ней и пытаться придумать, как отгородиться от надвигающегося шума, проклиная себя за то, что бросила этот чертов манжет в Лофф.

Идиотка.

Я сжимаю свою мысленную звуковую ловушку, пока он не захлопывается полностью, и хватаю ртом воздух, когда поток воды настигает меня и начинает хлестать.

Заливает меня.

Моя ловушка дрожит, как сжатые губы, отчаянно пытающиеся открыться. Чтобы сделать вдох и закричать. Я едва успеваю собраться с силами, прежде чем она низвергается с небес ― разрушительная песня Рейн хлещет по мне, как удары плетью с железным наконечником.

По моему незащищенному сердцу.

Рыдание вырывается из моего горла ― уродливый всплеск неприятных звуков.

Я отступаю на шаг, другой, изо всех сил пытаясь затянуть петлю и отключиться. Но это похоже на сокращение мышц, которые никогда не использовались. Не против этой ревущей силы. И Рейн… Она повсюду.

Кричит на меня, заливает волосы, стекает по коже. Она брызжет на меня из луж, образующихся у моих ног… Мелодия, которая сжимает мои истертые сердечные струны в кулаки и рвет их.

Рвет.

Рвет.

Как будто выдергивает перья из моего сердца.

Как будто просовывает пальцы в его трещины.

Как будто сыпет соль в зияющие раны.

Мое лицо искажается, боль в груди скручивает меня в тугой узел.

― П-прекрати…

Зажав уши руками, я, шатаясь, иду к приземистому навесу и прижимаясь лбом к камню, когда что-то внутри меня ломается, словно прорвавшая плотина.

И я плачу.

Так, как никогда раньше не плакала.

По щекам текут теплые слезы, которые только усиливают выворачивающий наизнанку крик, сдирающий с меня кожу маленькими, точными кусочками. И не перестаюший резать.

Как бы сильно я ни прижимала ладони к ушам, я не могу избавиться от пронзительных воплей, которые эхом отдаются внутри меня. Они разрушают мое самообладание с силой упавшей луны, разбрасывая осколки так далеко и широко, что я их даже не вижу.

Не чувствую.

― Остановись, ― всхлипываю я.

Умоляю.

Кричу.

― ПРЕКРАТИ-ПРЕКРАТИ-ПРЕКРАТИ-ПРЕКРАТИ…

Крепкое тепло прижимается ко мне сзади, укрывая от дождя. Отрывает руки от моих ушей и обхватывает ими грудь, заключая в уютные, надежные объятия.

Я понимаю, что это Каан, еще до того, как он что-то произносит, и прижимаюсь к нему всем телом. Я молчаливо ищу убежища в его утешительном присутствии и крепких объятиях его сильных рук.

Из моего горла вырываются еще более уродливые рыдания, которые я не могу удержать.

Неконтролируемые.

Настоящие.

― Когда-то я знал женщину, которая плакала, когда шел дождь, хотя думала, что я этого не замечаю, ― шепчет он мне на ухо, и его отрывистые слова прорываются сквозь поток скорбных рыданий, как раскаты грома. ― Ее звали…

― Эллюин.

Его руки сжимаются, и мое тело превращается в озеро, омывающее каменные плиты его сильной фигуры.

― Манжет был благословением, Лунный свет. Здесь нет необходимости в оружии, но часто идут дожди. Сильные. Яростные.

Собственный опыт.

Мой наименее любимый способ обучения.

Клод выкрикивает пронзительную мелодию, словно злится на дождь за то, что он существует ― в этом я готова ее поддержать. Ее истерика превращает поток дождя в горизонтальную пелену, хлещущую меня по лицу.

Рейн обрушивается с новообретенной яростью, словно только что сжалась в клубок, обхватила себя руками, подняла к небу сморщенное лицо и разрыдалась.

Мои колени слабеют, грозя подогнуться под тяжестью ее глубоких, скорбных воплей.

― Помоги мне сосредоточиться на чем-нибудь другом. Пожалуйста.

Слова едва успевают слететь с моих губ, как Каан прижимается к моему уху, из его груди вырывается глухой рокот, перекрывающий шум дождя, он прижимает меня к себе так близко, что я не могу отстраниться.

Песня, которая знакома мне до боли.

Я не думаю об этом ― не сейчас, ― погружаясь в его успокаивающий баритон, позволяя мелодии просачиваться сквозь мои поры, словно каменным крупинкам, которые собираются во всех моих впадинах и углублениях, утяжеляя меня и придавливая к земле. Шлифуя острую печаль в моей груди в нечто округлое и гладкое.

Мои судорожные вдохи начинают стихать…

Он продолжает напевать… соединяя для меня одну знакомую ноту с другой, пока я не обретаю достаточно ровное дыхание, чтобы подпевать ему. Слова, которые я слышала только в глубине моего сознания ― далекие отголоски, происхождение которых я никогда не могла постичь.

Слова, которые дарили мне утешение в моменты, когда я чувствовала себя одинокой или несчастной. Приносили мне покой, когда моя душа кричала об обратном. Слова, которые, как мне кажется, могли принадлежать кому-то особенному… когда-то. В другой жизни.

В другом времени.

Буря стихает так же внезапно, как и началась. Каан запечатлевает финальную ноту в изгибе моей шеи, словно призрачный поцелуй ― нежное прикосновение его губ вызывает во мне прилив знакомого до дрожи в коленях чувства. Как будто я уже была здесь раньше. Пойманная в его объятия.

Прижатая к его груди.

Зацелованная.

Как будто я была убаюкана его успокаивающим присутствием во сне, который я едва могу вспомнить.

Только крепкая хватка его рук не дает мне рухнуть на мокрую землю, но теперь я задыхаюсь по другой причине…

― Ты знаешь мою песню, ― шепчу я.

Наступает тишина ― такая густая и тяжелая, что у меня учащается сердцебиение.

― Откуда, Каан?

Я жалею о своем вопросе в тот момент, когда он срывается с моих губ, комок страха набухает в горле. Угрожает задушить меня.

Что, если он скажет что-то слишком важное и болезненное, чтобы я смогла от него отказаться? Что, если его слова вызовут у меня еще одно тревожное воспоминание? Осушат еще больше мое ледяное озеро? Обнажит еще больше камней?

Что тогда?

― Я должен тебе кое-что показать, ― шепчет он, прижимаясь к моей шее, затем берет мою руку, касается теплым поцелуем побледневших костяшек пальцев и тянет за собой.

По какой-то странной, непонятной причине… Я не спорю. Не упираюсь пятками в землю.

Я иду за ним.

ГЛАВА 55

Глубоко в сердце Имперской Цитадели Каан отпирает цепь, натянутую между двумя огромными черными деревянными дверями, вырезанными в виде пары сражающихся саберсайтов, соединенных голова к голове, с их острых морд свисают ручки, выглядящие как сдвоенные клыки. Я бросаю взгляд на пустой, тускло освещенный тоннель позади меня, ожидая, пока он размотает цепочку и откроет левую дверь.

Взмахом руки он приглашает меня войти внутрь. В темную комнату.

Первой.

Я так не думаю.

― Ты первый.

Он вздыхает, устремляясь в темноту тяжелыми шагами.

Я вхожу за ним, осматривая помещение, лучи солнца пробиваются сквозь то, что, как я полагаю, является занавесками на дальней стороне. Каан идет к ним.

― Veil de nalui, ― шепчу я, заставляя Клод захихикать. Она кружится по комнате, путается в занавесках и раздвигает их, заливая комнату светом.

Каан останавливается перед стеклянными дверями с протянутой рукой. Он прочищает горло.

― Спасибо.

― Не за что, ― отвечаю я, осматривая помещение, которое, как я полагаю, является его личными покоями, если судить по концентрации его теплого аромата. Я уверена, что после каждого восхода Авроры он наносит на кожу то, что делает его запах таким невыносимо приятным.

Эта гостиная заставлена изогнутыми книжными полками и роскошными кожаными кушетками, на полу расстелен черный ковер. Рядом с глубоким мягким креслом, обивка которого местами протерлась до дыр, на подставке стоит музыкальный инструмент, истертые струны которого отчаянно нуждаются в замене. По другую сторону того же кресла стоит маленький круглый столик с бутылкой крепкого алкоголя, пустым стаканом и закупоренной банкой, в которой плещется что-то мутное.

Кружится.

Он хватает ее и убирает в ящик стола.

Я вскидываю бровь.

― Не хочешь, чтобы я видела твою банку с туманом?

― Не особенно, ― бормочет он, опуская свой мальмер на инструмент.

Я отворачиваюсь и рассматриваю разнообразное оружие, в беспорядке сваленное на полках, и пару ботинок, сброшенных у двери. Мой взгляд скользит к карте мира, протянувшейся по всей стене, пожелтевший пергамент испещрен крошечными черными крестиками ― большинство из них находится к югу от Гора.

Их тысячи.

― Храни свои секреты, ― говорю я, переводя взгляд с крестика на крестик. Слева от карты из каменной стены торчит кинжал, и по множеству углублений вокруг него я понимаю, что он попадает туда не в первый раз.

― Поверь мне, ― бормочет Каан, собирая разбросанные части одежды. ― У меня нет никаких ложных предположений, что тебя хоть в малейшей степени интересуют мои секреты.

― Реалистичные ожидания ― это хорошо.

Он хмыкает, уносит одежду в широкий дверной проем справа, исчезая в темноте, а я еще раз осматриваю помещение, замечая тонкий слой пыли на полках. Собственно, почти на всем, кроме его инструмента, сидений, бутылки спиртного и кинжала в стене.

Хм.

― Полагаю, ты не… часто принимаешь гостей?