Когда родилась Луна

― Представь мое разочарование, когда я активировал руну слежения и понял, что записка не привела меня в Расцвет, ― говорит Рекк, направляя на меня дымящуюся палочку и стряхивая пепел. ― Значит, ты просто солдат. Та, кого они используют для грязной работы. Понимаешь, мне нужен кто-то, кто имеет тесные связи с Фениксом или, по крайней мере, знает, где находится Расцвет. Ты можешь помочь мне с этим?

Серим.

Я опускаю подбородок, глядя на него исподлобья, мысли мечутся в голове.

Как бы я ни ненавидела эту сучку, я никогда не смогу отдать ее этому придурку-садисту. Это не только поставит под угрозу Руз, но если этот монстр завладеет флаконом, который висит у нее на шее, многие другие, кого я уважаю, станут жертвами Короны.

Это не вариант.

Нет.

― О, не смотри на меня так. ― Он затягивается до упора, а затем бросает ее, и давит каблуком ботинка. ― Мы оба знаем, что, как только я передам тебя Короне, Гильдия знати устроит показательное шоу, и это не закончится для тебя ― моей хорошенькой, бешеной дворняжки ― ничем хорошим. Однако в этой комнате, ― говорит он, поглаживая рукоять хлыста, ― у тебя есть уникальная возможность избежать этой участи, если ты решишь… не знаю… ― он качает головой из стороны в сторону, ― снова поболтать. Ты понимаешь, к чему я клоню?

― Да, ― выдавливаю я сквозь стиснутые зубы. ― И я от всей души отказываюсь.

Нахмурившись, он приседает так, что я смотрю на него сверху, и одаривает меня взглядом, полным замешательства.

― Мне кажется, ты не понимаешь. Я даю тебе шанс выжить, ты, тупая сука.

― Ты ошибаешься. Я знаю, в какую больную, извращенную игру ты играешь. Я просто отказываюсь в ней участвовать. Так что можешь щелкать своей игрушкой и кромсать мою кожу, но единственное, что я пролью, ― это кровь.

Мои слова эхом разносятся по помещению, отражаясь от стен.

Я собираю полный рот слюны и плюю.

Плевок попадает ему в глаз, и я с удовольствием наблюдаю, как дрожит его верхняя губа и морщится лицо.

Он поднимает руку, чтобы стереть кровавый след.

― Да будет так, ― усмехается он и встает.

В четыре коротких шага он оказывается у меня за спиной и хватает мой комбинезон.

Что-то холодное и острое скользит по моей спине.

Раздается треск ткани, когда одежда рвется, как лист оберточного пергамента, обнажая кожу. Лезвие со звоном падает на землю ― единственное предупреждение, которое я получаю перед тем, как первый удар впивается в мою кожу, словно лента пламени.

Мое тело дергается, но я захлебываюсь криком, отказываясь выпустить его на свободу.

Доставить ему удовольствие услышать мой вой.

Еще один свистящий удар рассекает воздух, разрывая мое тело от плеча до позвоночника.

Дрожь зарождается в животе и распространяется по моим органам, костям, по моей истерзанной коже, когда он хлещет меня.

Хлещет.

Хлещет.

Брызги крови разлетаются вокруг, мое тело вспарывают снова и снова, пока я не чувствую, как ошметки моей кожи свисают и разлетаются в разные стороны при каждом вздрагивании от непрекращающегося шквала ударов.

Но как бы сильно он ни бил, боль от хлыста ― ничто по сравнению с той агонией, которую я испытывала, когда Эсси ускользала. Когда она испускала последний вздох, и тепло покидало ее тело.

Я смотрела на нее в последний раз, и мне хотелось, чтобы у нее выросли крылья и она взмыла в небо, чтобы она могла свернуться и занять свое место среди лун, где я могла бы видеть ее. Чтобы мне не пришлось прощаться.

Навсегда.

Поэтому я принимаю эти удары. Рычу сквозь стиснутые зубы, когда мой мочевой пузырь слабеет.

Умоляю существо внутри меня больше не появляться.

Это мое наказание за то, что я подвела Эсси ― во многих отношениях. За то, что верила, что смогу любить кого-то на расстоянии. Что их не постигнет та же участь, что и всех, кто проникает под огрубевшие шрамы моего сердца.

Я облачаюсь в удары боли, как в доспехи, надетые на мое тело, запах моей крови наполняет комнату, пока я не убеждаюсь, что тону в ней.

Пока тьма, затуманивающая мой взор, наконец, не выигрывает войну.

ГЛАВА 18

Самый большой мунплюм, которого я когда-либо видела, с визгом проносится по небу. Я думаю, это самка, потому что тонкий кончик ее хвоста очень длинный и гладкий, как у мунплюма Махми, Натэй.

Думаю, она ищет свое яйцо. Оплакивает его. Охотится на нас.

Я так думаю, потому что она серебристая, как это яйцо, и я никогда не видела другого мунплюма такого металлического оттенка серого.

Мы могли бы спрятаться в хижине вылупления, но здесь нам негде укрыться. Не получится. Я боюсь, что она скоро найдет нас и убьет за то, что мы разграбили ее гнездо.

Я умоляю яйцо начать качаться, чтобы я могла уложить вокруг него весь лед, который я отколола от соседнего столба за эти фазы. Как только птенец вылупится, я смогу отнести его в снежную хижину, где он будет в безопасности вместе с Хейденом, пока я не придумаю, что нам делать дальше. Как мы вернемся в Аритию.

Сейчас это кажется невозможным.

Хейдену не становится лучше, и, похоже, на нас охотится не только мунплюм. Я слышу, как где-то неподалеку стрекочет стая думквилов, словно чувствуют в воздухе запах смерти. Они издают жуткие дребезжащие звуки, которые звенят в тишине и пугают мое сердце, хотя я боюсь не за себя.

Я боюсь за это прекрасное яйцо, лежащее на снегу перед нашей импровизированной хижиной. Оно похоже на маленькое серебристое солнышко, излучающее столько света. Я пишу, сидя рядом, и держу в другой руке кинжал из драконьей чешуи Хейдена.

Я никогда не держала его в руках. И никогда не хотела. Но если думквилы отважатся напасть, мне придется защищать яйцо. И Хейдена.

Но мне не нравится мысль об убийстве. Я не хочу ничего убивать.

Я очень надеюсь, что они не подойдут слишком близко.

ГЛАВА 19

Ощущение, как что-то капает на висок, вырывает меня из сна, наполненного огнем и ядовитым страхом, крик угрожает вырваться из моего горла…

Глаза распахиваются, зубы стиснуты, я с шипением втягиваю воздух и жду, когда огненный ужас перестанет трепыхаться внутри. Клубы дыма рассеиваются, и мрачное помещение, в котором я нахожусь, обретает четкость.

Настоящее.

Спина напрягается, кровь леденеет. Я сжалась в комок в углу… Клетки.

Я одна в клетке.

С трех сторон небольшое пространство окружено решетками, за моей спиной ― стена из мокрого камня, низкий потолок собирает влагу на своей неровной поверхности. Над каждой клеткой напротив меня и по обеим сторонам, насколько я могу видеть, висит по одному фонарю, а в воздухе витает мерзкая смесь крови, рвоты, экскрементов и гниющей плоти.

Желчь угрожает подступить к моему горлу, чудовищность всего, что произошло с тех пор, как я проснулась в своей спальне от панических толчков Ней, обрушивается на меня, как лавина. Внезапная дрожь пробирает меня до костей ― яростная, неукротимая дрожь, вызванная не холодом.

И не страхом.

И не болью.

Дрожь измученной души.

Зубы клацают, даже внутренние органы содрогаются, и вместе с этой ужасной дрожью во всем теле приходит мучительное напоминание о том, что Рекк сделал с моей спиной…

Я стону, вспоминая, как плеть опускалась на мою кожу ― снова и снова,

― усиливая непрекращающуюся дрожь, которая просто не прекращается.

Заглянув за безразмерную коричневую тунику, закрывающую верхнюю часть моего тела, я вижу железные кандалы, стянутые цепью между лодыжек. На запястьях ― то же самое, цепь, натянутая между ними, соединена с той, что между ног, куском металла. Несомненно, это сделано для того, чтобы я не могла ничего предпринять, кроме как сидеть здесь и гнить в собственной грязи.

Тупая боль в плече напоминает мне, что то, что, как я полагаю, является железным гвоздем, все еще глубоко в моем теле. Возможно, гноится.

Черт.

Моя рука поднимается, чтобы выдернуть из межзубного пространства кусок того, что, скорее всего, является сухожилием пальца Рекка. Я отбрасываю его, и от этого движения вся моя спина вспыхивает болью, пронзительный вой грозит разорвать мое горло.

Вместо этого я начинаю напевать свою успокаивающую песню, надеясь, что она умиротворит меня изнутри.

― Я д-д-думал, ты умерла, ― доносится до меня пронзительный голос из камеры справа, и моя дрожь утихает так внезапно, что я почти верю, что мне это почудилось.

Я на сколько могу приподнимаю голову и смотрю едва открытыми глазами на существо, вцепившись мохнатыми серыми лапами в разделяющую нас решетку.

Вуто. Самец, судя по длинным усам, завивающимся на концах, в отличие от самок, у которых они прямые, как лезвия.

― Сюрприз, ― выдавливаю я.

Его блестящий черный нос подрагивает, и мой взгляд опускается на острые желтые зубы, торчащие из его пасти, ― длинные и слегка изогнутые резцы, соединяющиеся кончиками. Его лицо почти полностью скрыто густой серой шерстью, пряди жестких черных волос вьются вокруг его оттопыренных ушей.

― Твой глаз выглядит п-п-плохо.

Я издаю неопределенный звук.

По правде говоря, он меньше всего меня беспокоит.

― Меня зовут Врук. За что о-о-они тебя схватили? ― спрашивает он, отпуская прут, чтобы почесать за округлым ухом, его взгляд скользит по засохшей крови на моих сжатых в кулаки руках.

― Делаю плохие вещи плохим фейри.

Так я думаю.

Запекшаяся кровь на моем комбинезоне говорит об этом.

― Я слышал как они с-с-сказали, что ты предстанешь перед с-с-судом Гильдии знати?

Я выдавливаю из себя смешок, который обжигает мое охрипшее горло.

― Конечно.

Не все удостаиваются аудиенции в Гильдии. Только те, для кого они выбирают казнь между публичным распятием и четвертованием или скармливанием драконам в Колизее.

Похоже, я попала в число избранных. Ничего удивительного.

Судя по моему взаимодействию с Рекком, Гильдия ни за что не упустит этой уникальной возможности выманить на поверхность побольше членов группы. Гарантирую, это единственная причина, по которой они сочли меня достойной судебного разбирательства. Чтобы затянуть это. Дать им время разработать план.

Проблема в том, что это может сработать.

― Что привело тебя в это прекрасное заведение? ― спрашиваю я, пытаясь отвлечься от терзающих меня мыслей.

― К-к-кража, ― говорит Врук, откидываясь назад и сворачиваясь калачиком. Его когтистая лапа поднимается, почесывая, кажется, непрекращающийся зуд за ухом.

― Разве не поэтому твой вид так ценится? Зачем держать тебя взаперти?

― Чтобы наказать моего хозяина. ― Выпрямившись, он бросается в дальний угол своей камеры и начинает лихорадочно царапать камень, усыпая осколками землю.

Мои брови поднимаются.

Он целеустремленный. Это хорошо для него. Хотя я не совсем понимаю, зачем он копает землю. Под нами только логово бархатного трогга. Он бы поменял одну смерть на другую, хотя, возможно, он предпочитает умереть в окружении мусора Гора, а не за решеткой камеры.

Может, и мне стоит?

С другого конца коридора доносится всхлип, и я вглядываюсь в темный угол камеры напротив, где вижу смутные очертания женщины, сжавшейся в дрожащий комок, ее белое одеяние местами изорвано, босые ноги покрыты волдырями.

― Что с ней?

Врук останавливается, его усы подергиваются, когда он смотрит через плечо на женщину.

― Отказалась быть чтецом правды для Короны, ― пискляво отвечает он.

Моя грудь наполняется острыми камнями, которые впиваются в ребра…

Я вспоминаю о палатках, установленных по всему городу, о солдатах, расставленных по периметру, о вереницах дрожащих детей, проходящих по одному за полог туда, где сидит чтец правды. Готовый покопаться в их головах, чтобы определить, слышат ли они какую-либо из четырех песен стихий.

Сбоку всегда стоит повозка, готовая принять новобранцев и отвезти их на обучение в Дрелгад. Всегда толпа плачущих родителей, сгибающихся под тяжестью осознания того, что они могут больше никогда не увидеть своих одаренных детей.

Всегда толпа других детей ― только что помеченных пустых ― покидает палатку с кровоточащим ухом, прижимая рукой обрезанную плоть.

Я тяжело вздыхаю.

Звук шагов по коридору заставляет Врука схватить потрепанное коричневое одеяло и прикрыть им дыру. Он спешит в переднюю часть камеры, и я хмурюсь, заметив, что все остальные заключенные, кроме женщины, делают то же самое.

Причина становится ясна, когда в тишине раздается скрип колес тележки, и до меня доносится запах каши. То же самое дерьмо, что подают в мерзких столовых шахт.

Боль в груди пронзает меня так внезапно, что дыхание перехватывает, знакомый запах проникает в открытую, кровоточащую рану моего сердца…

Когда Эсси только попала ко мне, простая каша была единственным блюдом, с которым мог справиться ее чувствительный желудок ― она привыкла к безвкусной пище, которую ей удавалось украсть в Подземном городе.

Черноволосый стражник с острым взглядом и аккуратной бородкой останавливается перед моей камерой, приседает и просовывает доску под запертую дверь. Я хмурюсь, приподнимая голову от земли настолько, чтобы увидеть натянутый на нее лист пергамента, приколотый по углам.

Он бросает через решетку заточенный кусок угля, и я не решаюсь пошевелиться достаточно быстро, чтобы поймать его в воздухе, поэтому он попадает мне в лицо.

Мудак.

― Если ты хочешь, чтобы я нарисовала тебе член, то рада тебе сообщить, что твое лицо ― идеальная натура, ― говорю я, сверкая такой яркой улыбкой, что от нее у меня начинает болеть глазница.

― Распишись за еду, ― бурчит он. ― И приложи большой палец. Если ты выберешься отсюда живой, тебе придется заплатить за каждую съеденную порцию.

Я фыркаю от смеха.

Тяжело вздохнув, я приподнимаюсь, стиснув зубы и шипя от жгучей боли ― истерзанная плоть на моей спине смещается под сотней разных углов. Из ран сочится теплая влага, когда я подаюсь вперед, а мой взгляд утыкается в небольшую металлическую табличку, прибитую к полу перед моей камерой, с указанием ее номера.

Двигая скованными руками, чтобы взять кусок угля, я нацарапываю заостренным краем:

Затем растираю немного угля по большому пальцу и прижимаю его к пергаменту, после чего двигаю доску обратно под дверь.

Стражник смотрит на меня осуждающим взглядом.

― Что? ― Я изображаю дурочку. ― У меня что-то на лице?

Он протягивает руку.

― Уголь, заключенный семьдесят три. Сейчас же.

― Отлично, ― ворчу я, бросая его через решетку. ― Я сгнию от скуки еще до начала суда, и это будет твоя вина.

Он хмыкает, подбирает уголь и уходит туда, откуда пришел, как раз когда тележка с помоями подъезжает к моей камере. Гораздо менее представительный слуга Короны наливает черпак склизкой серой жижи в деревянную миску, которую он задвигает под дверь. Тележка останавливается рядом со мной, и мужчина просовывает между прутьями металлическую кружку с водой, а затем толкает тележку дальше по коридору, передавая миску и кружку Вруку.

Я хмуро смотрю на слизь и задаю вопрос: ― Как я должна это есть?

Он смотрит на меня через плечо и рычит:

― Засунь туда свое лицо, мне все равно.

Так много мудаков, и так мало пальцев, чтобы пересчитать их всех.

Мой взгляд перемещается к камере слева от меня, где мужчина руками зачерпывает помои. Его фигура напоминает скелет из выпирающих костей, тонкие волосы покрывают бледную кожу, причинное место прикрыто куском серой ткани.

Его болезненный взгляд устремлен на меня, каша стекает с жесткой бороды, когда он отправляет в рот очередную порцию.

Дрожь пробегает у меня по спине.

Я смотрю на Врука, который засовывает свое вытянутое лицо в миску, поглощая еду прямо оттуда.

― Держи, ― говорю я, подталкивая ногой свою порцию под разделяющую нас решетку в его камеру.

Его настороженные глаза расширяются.

― Ты у-у-уверена?

― Уверена, ― отвечаю я, переводя взгляд на его секретное отверстие в дальнем углу. ― Тебе энергия нужна больше, чем мне.

Люблю вдохновляться глупой надеждой, как бы тщетно это ни было.

Потянувшись, Врук обхватывает когтистыми лапами край моей миски, подтягивая ее поближе.

― Спасибо, ― говорит он, комки этой гадости покрывают его мохнатую морду.

― Без проблем.

Медленными, мучительными шагами я отступаю в угол, затем опускаюсь на землю и закрываю глаза. Слушая хлюпающие звуки, я ковыряю кожу вокруг ногтей.

Мой разум кипит, мысли несутся с бешеной скоростью, вспоминая о другой камере.

О другом времени.

О камере, в которой я родилась своим собственным странным способом, привязавшаяся к ее стенам, запаху и женщине, с которой я ее делила.

Тогда мне было за что бороться. За подругу, которую я любила. Теперь у меня осталось только израненное сердце и ненасытная жажда мести, которая так же бесполезна, как и яма Врука в земле.

Я заперта в камере, закована в железные кандалы, в плече у меня гвоздь, мне назначен суд в Гильдии. Единственный выход для меня ― это…

Смерть.

ГЛАВА 20

Пахпи говорит, что приручение взрослого мунплюма в столь юном возрасте делает меня особенной, но я не чувствую себя такой.

Хейден больше никогда не сможет ходить, потому что кости срослись, но не так, как надо. Пахпи говорит, что ни у кого нет умений, чтобы снова сломать, а затем правильно их соединить, не разрезая его и не рискуя причинить еще больший вред.

Его мунплюм, возможно, никогда не сможет летать, потому что ее крылышко повреждено. Наш временный инкубационный лагерь обнаружила стая думквилов как раз в тот момент, когда яйцо Хейдена начало качаться, и мне пришлось спрятать его в тепле вместе с ним прежде, чем мунплюм успел полностью вылупиться.

Да, я отбилась от думквилов, но я бы проиграла, если бы не появился огромный мунплюм, испепеливший их всех. Да, потом я забралась ей на спину и очень долго держалась за нее, пока она не послушала мою тихую песню, но я просто сделала то, что должна была сделать, чтобы вернуть брата домой.

Потому что Творцы не стали петь мне, сколько бы я ни умоляла их помочь.

А теперь они никак не заткнутся.

ГЛАВА 21

Врук скребется в углу своей камеры, а я напеваю, сидя в своем углу и постукивая ногой по земле в такт мелодии, звучащей в моей голове. Я обвожу взглядом неровности потолка, нахожу капли влаги, свисающие с самых заметных выступов, и пытаюсь угадать, какая из них упадет следующей. В эту игру я играю время от времени с тех пор, как оказалась здесь.

Не знаю, как давно это было. Кажется, прошло какое-то время.

Возможно, те, кто бросили меня сюда, думают, что если оставить меня гнить в этой дыре, я сойду с ума и превращусь в кашу. Стану достаточно сговорчивой, и когда они наконец представят меня Гильдии знати, я подчинюсь их жестокой воле.

К несчастью для них, я хорошо поднаторела в искусстве выживания в замкнутом пространстве, и в камере можно найти множество способов скоротать время, если у тебя богатое воображение.

По коридору раздаются тяжелые шаги, и я веду себя тише, с легкой улыбкой наблюдая, как Врук натягивает одеяло на свою бунтарскую яму, сворачивается перед ней в клубок и притворяется спящим.

Мой взгляд прикован к капле воды, которая, я уверена, упадет следующей, и разочарование накрывает меня, когда вместо этого другая капля падает мне на кончик носа, заставляя поморщиться. Я хмурюсь, прищуривая глаза на шатающейся капельке… Капай, упрямая гадина!

Другая капля падает мне на колено, и вздох вырывается из моих пересохших, растрескавшихся губ.

Я ужасна в этой игре. Ни разу у меня не получилось угадать правильно.

Клянусь, я разберусь в этом коде к тому времени, когда меня поведут на казнь.

Мимо моей камеры проносится фигура в развевающемся белом одеянии, и голос в глубине моего сознания задается вопросом, зачем руни понадобилось лезть в зловонные недра Гора, заваленные полусгнившими «предателями» Короны. Кто бы это ни был, он останавливается перед камерой Врука и приседает.

― Я слышал, ты украл не то кольцо не у той фейри, ― произносит мужчина глубоким, хриплым голосом, от которого мурашки пробегают по моей коже.

Я узнаю этот голос.

Сердце гулко ударяется о ребра, взгляд устремляется к широкоплечему гостю в плаще, пока Врук делает вид, что потягивается.

Мужчина в капюшоне из «Голодной лощины», теперь одетый как руни.

Я забиваюсь подальше в темный угол…

Я чувствовала себя такой сильной и уверенной в ветровом тоннеле, когда мой железный клинок прижимался к его члену. А теперь я разваливаюсь на части в камере, считаю капли на потолке, воняю грязью и кровью. Я как дракон в середине линьки, и меньше всего мне хочется, чтобы этот оценивающий взгляд смотрел на мои уязвимые места, которые еще не полностью огрубели.

― Дорогостоящая ошибка, ― выдавливает из себя Врук, фальшиво зевая.

Мужчина хмыкает.

― Я искал тебя повсюду, знаешь ли.

Уши Врука поворачиваются вперед, нос подрагивает. Он облизывает лапы и проводит ими по шерсти на морде, опускаясь на корточки.

― Почему?

― Потому что один мой знакомый увидел, как ты бежал к ближайшей канализации зажав лунный осколок.

Мое сердце замирает.

Почему в этом забытом Творцами мире он охотится за лунными осколками?

Врук поднимает заднюю лапу, чтобы почесать за ухом.

― Я не знаю, о чем ты г-г-говоришь.

― Я могу вытащить тебя. Вырыть проход не получится. Это место защищено от подкопов глубже фута. И у меня есть клык саберсайта, который я готов обменять на осколок.

Я поднимаю брови.

По словам Руз, саберсайты сбрасывают свои клыки при каждой линьке, но найти их очень трудно.

Я вспоминаю, как впервые купила осколок для Эсси. Руз сказала, что они не выпадают до тех пор, пока зверь не достигнет пика своего роста, и их часто поглощают вулканы Гондрага, поскольку именно туда слетаются саберсайты, чтобы завершить свою линьку, прячась подальше от всего, что может повредить их уязвимому состоянию. Я также быстро выяснила, что они стоят в десять раз дороже драконьего кровавого камня, который используется в качестве связующего вещества большинством руни для своих гравюр.

Нос Врука подергивается, его лапа медленно опускается и касается пола. ― Какого размера к-к-клык?

― С мою ногу.

Я смотрю на эту ногу, и мои глаза расширяются.

― Договорились, ― выплевывает Врук, его ответ быстрее, чем щелчок хлыста Рекка.

Я улыбаюсь, гордость расцветает в моей груди.

Я рада за него. Люблю счастливые концовки.

― Я выкуплю твой приговор и освобожу тебя к восходу, ― говорит мужчина, уже проходя мимо моей камеры, но вдруг останавливается, глубоко вдыхает воздух и поворачивает голову в мою сторону медленнее, чем заходящая Аврора.

У меня перехватывает дыхание.

Его пристальный взгляд впивается в мою фигуру, сидящую в тени, словно пытаясь пробиться сквозь завесу грязи и тени к моему незащищенному лицу.

Я опускаю подбородок к груди, пряди волос падают вперед, закрывая меня.

Уходи.

Уходи.

Уходи…

― Это ты, ― произносит он, и мое сердце замирает, а волосы на затылке встают дыбом. ― Выйди на свет.

― Кто умер и сделал тебя королем? ― выдавливаю я сквозь свое охрипшее горло.

― Мой Пах, ― невозмутимо произносит он, и смех вырывается из меня, затихая прежде, чем лишнее движение успевает снова разорвать мои раны и заставить их кровоточить.

― Забавно.

Воцаряется тишина.

Он подходит ближе к решетке, скрестив руки на широкой груди, и неловкая пауза затягивается так надолго, что начинает меня раздражать.

― Ты… чего-то ждешь? ― спрашиваю я, нахмурившись.

― Да. Чтобы ты вышла на свет, и я смог увидеть твое лицо.

Я фыркаю от смеха.

Самоуверенный засранец.

― Нет, спасибо. Тебе придется пройти через эти железные прутья и самому вытащить меня на свет.

Проходит мгновение, прежде чем он берется за замок, висящий на моей двери, и костяшки его пальцев белеют. Металл скрипит и стонет, и он опускает руку вниз.

Я резко втягиваю воздух, когда замок открывается.

Сломанный.

Он поднимает руку и демонстративно разжимает пальцы, позволяя бесполезному куску металла упасть на землю с грохотом, который эхом отражается от стен в такт моему бунтующему сердцу.

Черт.

― Обычно я не люблю брать у женщины то, что она не дает добровольно, ― хмыкает он, снимая защелку с петли. ― Однако твой голос напоминает мне кое-кого, и я провел пять бессонных снов в уверенности, что схожу с ума.

Он распахивает дверь, и звук скрипящих петель нервирует меня, напоминая о том, как меня вытаскивали из другой камеры ― ногами вперед, пока я царапала ногтями камень и рычала сквозь оскаленные зубы.

Он делает первый шаг, и я подтягиваю ноги, стискивая зубы, чтобы не взвыть от боли, когда переношу свой вес на израненную спину и опираюсь на стену.

― Не хочу тебя расстраивать, ― шиплю я, ― но я никогда не видела тебя до той встречи на южной стороне стены.

― Ради твоего же блага, ― рычит он, шагая вперед, заполняя пространство своей массивной фигурой, ― надеюсь, ты ошибаешься.

― А если нет?

Он подходит так близко, чтобы я могу протянуть руку и коснуться его, и мой следующий вдох наполняется его одурманивающим запахом.

Он откидывает капюшон, открывая красивое, суровое лицо.

При виде него у меня перехватывает дыхание.

Сжав губы, он делает еще один шаг вперед.

― А если нет?

― Vaghth, ― шепчет он, и это обжигающее слово вспыхивает в моем сознании.

Мой позвоночник напрягается, каждый нерв в теле покалывает совершенно неправильным образом.

Фонарь над головой дребезжит, словно что-то внутри пытается вырваться наружу. Одно из его крошечных стекол лопается, и язычок пламени падает в его раскрытую ладонь, которую он подносит к моему лицу, словно глиняную чашу.

Его густые черные брови сходятся, лицо бледнеет, а я сжимаю зубы, и мое сердце замирает.

Его глаза округляются.

Я смотрю на это пламя, как на врага, ожидая, что он проведет им по моей плоти и оставит очередной болезненный след.

Из него вырывается сдавленный хрип, словно его легкие забыли, как работать.

Он поднимает дрожащую руку, как будто хочет провести по моей щеке, оставляя между нами расстояние в дюйм ― тепло, исходящее от его ладони, подобно солнечному лучу.

― К… ― Его взгляд мечется по моему лицу, с пугающей пристальностью разглядывая черты. ― К-как?

Что-то в том, как он произносит это слово, пронзает меня насквозь, словно он опускает свои большие, сильные руки в мои ледяные глубины, превращая мое замерзшее озеро в бушующий шторм.

Я открываю рот, чтобы заговорить, но все, что выходит, ― это дуновение морозного воздуха.

Напряжение нарастает в пространстве между нами.

Ладонь, почти обнимающая мое лицо, отдергивается, сжимаясь в кулак. Он бьет кулаком в стену за моей головой с такой силой, что в камне образуется трещина, пересекающая потолок.

На нас падают капли воды.

― Как? ― ревет он, и я рычу, показывая клыки, которые так и норовят вонзиться в его плоть.

― Я не знаю, о чем ты говоришь, ― рычу я, желая, чтобы он убрался отсюда.

Ушел.

Хочу, чтобы пламя в его руке погасло, пока оно снова не причинило мне боль, от которой я с таким трудом избавлялась.

― Она говорит правду, ― доносится дрожащий голос из камеры напротив. От темноволосой чтици правды, которая перестала плакать только восемьдесят девять потолочных капель назад.

Я думала, она спит.

Мужчина хмурится, отрывает от меня свой пристальный взгляд и бросает его через плечо в ее сторону.

― Ты чтица правды?

― Да. Она смущена твоим интересом. Она также в ужасе от…

― Хватит, ― огрызаюсь я, и мои слова рикошетом отскакивают от стен.

Мужчина снова обращает на меня свой всепоглощающий взгляд, в котором так много оттенков неверия.

Он гасит пламя, сжав его в своей большой мозолистой руке, но у меня есть лишь краткий миг передышки, прежде чем он достает из кармана металлический вельд и откидывает крышку, открывая кроваво-красный язычок пламени саберсайта.

Мое горло сжимается, и сквозь него вырывается сдавленный хрип. Звук, который я хочу уничтожить, как только он сорвался с моих губ.

Он поднимает другую руку, грубыми кончиками пальцев убирает прядь волос с моего лба, оставляя на коже покалывающий след.

― Убери от меня свои руки, ― вспыхиваю я, когда он заправляет мне за ухо прядь черных волос.

Из его груди вырывается рык, который заставляет меня представить, как содрогается земля, когда он проводит кончиком пальца по неровному шраму у меня на лбу. Шрам, который можно разглядеть только с помощью драконьего пламени ― единственного способа увидеть след древних рун и их светящиеся призраки.

― Твоя голова, ― хрипит он. ― Тебя вылечили.

Вылечили…

Такое забавное слово, означающее конец чего-то. Но от каждой раны остается боль, если заглянуть достаточно глубоко.

Рана никогда не исчезает полностью.

― Не помню, откуда он взялся.

Это не ложь.

Он опускает взгляд.

― Твой глаз. Что случилось?

― Споткнулась о камень.

Его голова склоняется набок.

― Он подпрыгнул и ударил тебя по лицу?

Я натянуто улыбаюсь.

― Странные вещи происходят.

На мгновение воцаряется тишина, прежде чем он продолжает, так спокойно и мягко, что пробирает до костей.

― Кого ты защищаешь, Лунный свет?

Мою бессильную, задыхающуюся месть, которая не дает мне покоя.

Возможно, мое искаженное зрение мешает мне нормально видеть, но у него странный взгляд. Как будто если я скажу ему, кто на самом деле ударил меня по лицу, он сам убьет его, но я буду жить надеждой сделать это сама, пока меня не перекусит драконья пасть или не разорвет от горла до пупка.

― Это не мое имя. И я не нуждаюсь в том, чтобы ты сражался в моих битвах, так же как и в твоем присутствии в этой камере.

Он отступает на шаг назад и захлопывает крышку своего вельда, запечатав пламя обратно в металлический флакон с рунами.

― Докажи это.

Я хмурюсь.

― Прости?

― Повернись, подними тунику и покажи мне свою спину. Если камень может так повредить твое лицо, то мне очень интересно посмотреть, что же с тобой случилось, чтобы наполнить эту камеру запахом крови.

Мое сердце ухает в пятки.

― Я… Нет.

― Всегда такая упрямая, ― вырывается у него, и он произносит эти слова так, будто чертовски хорошо меня знает.

Он тянется вперед…

Кто-то бежит по коридору, облаченный в еще одну белую мантию руни, похожую на ту, что надета на этом мужчине, ― очевидная уловка, учитывая его вельд и близость с Игносом. Если, конечно, он не разносторонне одарен.

Приближающийся руни замирает у моей камеры, заглядывая в темноту.

― Сир? ― шепчет он, и это слово пронзает меня. Его глаза расширены от паники, взгляд мечется между нами. ― Стража идет. Много.

Мои брови сходятся на переносице, взгляд возвращается к мужчине, неподвижно стоящему передо мной.

Не мигая.

Сир.

Гребаный сир.

Осознание этого окатывает меня, как ледяная вода, лишая всего тепла мое тело.

― Ты… король.

― Именно это я и сказал ранее, ― он быстро накидывает капюшон, пряча лицо в тени, но его глаза все равно мерцают, словно тлеющие угольки, пойманные в орбиты. ― Это проблема, Лунный свет?

Волна жгучей ярости наполняет мою грудь и рот так, что я не могу говорить. Не в силах сказать ему, что да, это проблема.

Тень, Сумрак и Пекло управляются разными братьями Вейгор, но все они сделаны из одной и той же мерзкой ткани.

Я видела короля Сумрака издалека ― Кадока Вейгора. Этот мужчина ― не он. Значит, он правит либо Тенью, либо Пеклом.

Если верить слухам, Тень прогнила еще больше, чем наше королевство, ― холодные, темные просторы, которыми правит король Тирот Вейгор. Жестокий король, чье сердце, как говорят, страдает от потери своей королевы.

Пекло… ну.

Немногие из тех, кто отваживается углубиться в солнечную часть мира, возвращаются, чтобы рассказать об этом, хотя говорят, что король Каан дикий и кровожадный. Что Райган ― его древний саберсайт ― был слишком велик, чтобы поместиться в городском вольере, когда он в последний раз прилетал в Гор. Что он позволяет зверю свободно охотиться по всему своему королевству, сжигая города своим пылающим дыханием и пожирая народ, о котором он мало заботится.

Я не уверена, какой вариант хуже. С кем бы я предпочла оказаться в одной камере и дышать одним и тем же грязным воздухом.

Одно могу сказать точно ― я не склонюсь ни перед кем из них, даже если к моей шее приставят меч.

Топот тяжелых шагов эхом разносится по коридору, пока я выдерживаю его взгляд, и шум стихает перед моей камерой. Краем глаза я замечаю темные силуэты стражников в тяжелой броне.

― Руни, ― кричит один из них, ― что ты делаешь в камере семьдесят три? Король, не отрывая от меня взгляда, отвечает:

― Я ― местный целитель. Мне поручили осмотреть раны этого заключенного.

Я бросаю на него недоверчивый взгляд.

― Невозможно. Всем строго-настрого приказано не входить в эту камеру. Она наша самая опасная пленница.

Я была бы польщена, но для этого чувства не находится места рядом с бурлящим источником неразбавленной ярости, которая подступает к моему горлу, словно у дракона, готового выпустить первое пламя.

― Я вынужден приказать покинуть ее камеру. Ее ждут на суде в Гильдии знати. Мы должны сопроводить ее прямо туда.

Музыка для моих ушей. Я не хочу больше ни секунды находиться в присутствии этого монстра.

― Да, местный целитель, ― говорю я, одаривая его кислой улыбкой, ― будь добр покинуть мои покои. Я не нуждаюсь в твоей помощи ― ни сейчас, ни когда-либо еще.

Атмосфера между нами становится невыносимо напряженной, и он с ворчанием отступает назад.

Стражники наводняют мою камеру, сверкая кроваво-красными доспехами и заполняя все вокруг запахом полированной кожи. Один из мужчин хватает меня за раненое плечо и толкает вперед, я морщусь от боли и шиплю сквозь сжатые зубы.

― У нее в плече гвоздь, ― заявляет король, в его голосе звучит завуалированная угроза смерти, которую мне хочется скомкать и запихнуть обратно ему в глотку.

Я не хочу, чтобы он размахивал здесь своим королевским членом. Уж точно не тогда, когда он не удосуживается сделать это для своего народа. Он смотрит на стражника так, словно хочет вырвать у него трахею.

― Почему?

― Потому что она разговаривает с Клод и Булдером. — Меня удерживают на месте, пока другой стражник снимает металлическую перемычку, соединяющую мои кандалы. ― Именно поэтому сюда нельзя входить.

― Откуда ты знаешь? ― спрашивает король, пока меня привязывают к железной цепи, которую я подумываю использовать, чтобы задушить их всех, пока не замечаю красную бусину стихии, свисающую с мочки уха одного из стражников.

Возможно, нет.

― Она уничтожила целый отряд в Подземном городе. Легкие семерых солдат разорвало еще до того, как она начала метать свои клинки. Она убила еще двенадцать стражников так, что у вас все внутренности вывернулись бы наизнанку, проделала расщелину в земле, в которую попали еще шестеро, а потом откусила палец престижному охотнику за головами, нанятому Короной.

Что ж.

Я молодец. Я бы похлопала себя по спине, если бы с меня не содрали кожу.

― Хочешь сразиться? ― спрашиваю я короля, одаривая его гордой улыбкой, которую унесу с собой в могилу, и удивляюсь, почему он не выглядит впечатленным большим количеством трупов, как я ожидала. ― Если я выиграю, ты выкупишь мой приговор, и я вернусь к убийству мерзких самцов с маленькими членами и достаточным самомнением, чтобы оправдать их больное поведение. А ты вернешься к… ну, к охоте на лунные осколки.

Я чувствую, как настороженный взгляд стражника мечется между мной и королем-инкогнито, который подходит так близко, что между нами остается едва ли дюйм пространства.

Мир вокруг нас исчезает, когда он смотрит на меня так пристально, что я почти забываю, как дышать.

― В этом больше нет смысла, поскольку я нашел самую важную часть.

Воздух между нами становится таким плотным, что я уверена ― если прикоснуться, он разлетится вдребезги.

На следующем вдохе я прижимаюсь грудью к его твердой, мускулистой груди.

― Ну давай, ― говорю я. ― Забирай свой приз.

― Трудно, ― хмыкает он. ― Она находится в неудобном месте. Непросто достать.

Я фыркаю.

Да ладно.

― Уверена, у тебя есть все необходимое, ― бормочу я, вздергивая подбородок и бросая взгляд на солдата за его спиной. ― Давайте поскорее покончим с этим.

― Такая нетерпеливая? ― спрашивает король, и я невесело усмехаюсь.

― Да, конечно. Мне просто не терпится, чтобы меня распяли и четвертовали или скормили молтенмау.

Чушь собачья.

Меня выводят из камеры, я иду по коридору, едва переставляя ноги, мимо заключенных в клетках, прижимающихся к прутьям.

Они смотрят мне вслед.

Но единственный взгляд, который я чувствую, ― это его, исследующий мою спину, мою тунику, без сомнений, испачканную кровью, как свежей, так и засохшей.

Клянусь, земля содрогается.

Меня выталкивают в другой коридор, недоступный его взгляду, и ведут на суд, который определит мою судьбу.

Нет смысла надеяться на хороший исход. Его не будет. Эта мысль почти… освобождает. Снимает груз с моих плеч и делает мои шаги более легкими.

Улыбка расплывается по лицу, когда один из стражников подталкивает меня к лестнице…

Можно и повеселиться перед смертью.

ГЛАВА 22

Восемь стражников проводят меня через величественный зал, из разноцветных окон льется калейдоскоп света, который согревает мое лицо. Я иду медленно, каждый шаг ― это победа, моя влажная туника прилипает к разорванной, липкой коже на спине.

Каждое движение вперед кажется тяжелее предыдущего, как будто гравитация прижимает меня своим большим пальцем, медленно усиливая давление.

Еще.

Черные пятна начинают мелькать у меня перед глазами, когда стражник дергает меня за цепь, заставляя свернуть за угол. Мы подходим к основанию лестницы, скрытой в тени, и я сглатываю мучительный стон.

Если бы я знала, что эта прогулка будет такой утомительной, то, возможно, съела бы последнюю порцию каши, а не отдала соседу, как делала с большинством других.

― Продолжай идти, ― рычит стражник позади меня, толкая меня между лопаток.

От приступа невыносимой боли у меня подгибаются колени, тело содрогается, воздух вырывается сквозь стиснутые зубы. По позвоночнику стекает теплая влага.

Разминая шею, я преодолеваю лестницу по одной ступеньке за раз, пока мы не оказываемся на круглой железной сцене у основания куполообразного амфитеатра. Меня выталкивают вперед на несколько гулких шагов, металл под ногами гладкий и холодный, а цепь, надетую на мою шею, прикрепляют к железной петле, торчащей из земли.

Надо мной ― низкие перила, тянущиеся вдоль всего амфитеатра, за которыми сидит кольцо мужчин, каждый из которых украшен несколькими знаками стихий.

Знать и канцлер с пронзительным взглядом.

Они одеты в яркие мантии, сочетающиеся с потолком, на котором изображены летящие молтенмау, с разноцветным оперением и длинными хвостами, украшенными пушистой кисточкой на конце, который скрывает их ядовитый шип.

Я опускаю взгляд вниз, осматривая себя, заляпанную кровью, грязью и еще неизвестно чем. Глубоко вдыхаю запах своей сорочки и морщусь.

Я поднимаю глаза на пялящуюся на меня знать.

― Прошу прощения, ― говорю я, и мой голос эхом разносится по огромному пространству. ― Забыла принять ванну перед нашей важной встречей.

Тишина.

― Не бери в голову, заключенный семьдесят три, ― бормочу я фальшивым баритоном. ― Мы знаем, что у тебя было много дел.

Мои стражники спускаются по лестнице, а я поднимаю взгляд к бельэтажу, опоясывающему Колизей. Он гораздо выше, чем тот, на котором сидит знать, его перила по пояс большинству фейри, стоящих за ним и смотрящих вниз со своих мест. Там стоят те, кто получает удовольствие, наблюдая как знать разрушает жизни. Не могу понять, зачем им это. Но если честно, я намерена устроить шоу сегодня, так что они получат свою порцию крови.

Я всматриваюсь в лица, опасаясь, что замечу кого-нибудь знакомого ― того, кто может совершить какую-нибудь глупость, ― и получаю удар в грудь, когда вижу короля-инкогнито, который смотрит на меня со своего места среди простолюдинов.

Черт.

Даже несмотря на то, что он в капюшоне, и его лицо наполовину скрыто тенью, я все равно чувствую, как его взгляд скользит по мне, оставляя колючий след.

Не знаю, чем я заслужила его гребаное внимание, но мне хотелось бы избавиться от него.

Я отвожу взгляд и смотрю на пустой каменный трон, стоящий среди кресел знати, гадая, когда же король Сумрака присоединится к вечеринке.

Может быть, он опаздывает?

Канцлер трижды ударяет молотком, и мое сердце бьется в унисон. Он откладывает его и ломает печать на свитке, разворачивая его, что означает начало судебного разбирательства.

Мое сердце замирает.

Я прихожу к мрачному осознанию того, что наш хвастливый король, должно быть, все еще находится в Дрелгаде, и меня охватывает разочарование…

Проклятье. Вот и все мое веселье.

Я так хотела сказать ему, что лучше бы он разгребал навоз, а не управлял Сумраком.

В воцарившейся тишине канцлер смотрит на меня поверх своего крючковатого носа, с его мочки свисают коричневые и прозрачные бусины, а рыжая борода заплетена в две косы.

― Закон Сумрака гласит, что те, кто слышит песни Творцов, обязаны носить бусины стихий, ― говорит он, завораживающе растягивая слова, которые эхом разносятся по пространству, казалось бы, созданному для усиления звука. ― Прежде всего следует отметить, что ты не носишь ни одной из них и выдаешь себя за пустую.

Писец в трех шагах от меня ― сидящий за столом рядом с одетым в белое руни ― царапает свиток кроваво-красным пером, и звук доносится так отчетливо, что кажется, будто слова врезаются в мою плоть.

― Я думала, что я пустая, ― заявляю я, пожимая плечами. Разрывающая плоть боль пронзает мою спину, заставляя мои внутренности содрогнуться, и следующие слова я произношу сквозь стиснутые зубы. ― Представь мое удивление, когда Клод прошептала мне на ухо красивые слова и помогла разорвать легкие всех этих солдат.

Сверху доносится неодобрительный ропот.

Глаза канцлера прищуриваются.

― Насколько я понимаю, ты достаточно свободно говоришь на языке Клод, чтобы предположить, что слышишь ее уже некоторое время.

Я широко улыбаюсь.

― Новичкам везет.

― Ложь.

Я бросаю косой взгляд на широкоплечего светловолосого руни, затем опускаю глаза и рассматриваю две золотые пуговицы, украшающие центральный шов его мантии. Палочка для травления и маленькая музыкальная нота.

Чтец правды.

Он смотрит на меня бесстрастным взглядом, и я хмурюсь.

― Грубость.

― А Булдер? ― спрашивает канцлер. ― Что с ним?

Я наклоняю голову набок.

― Тебе никогда не хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила твоих врагов? Похоже, моя мечта сбылась. Повезло.

― Это не ложь.

― Видишь?

Канцлер смотрит на меня нахмурившись, как будто представляет, как меня поглощает дыра в земле, пока мы разговариваем.

Прочистив горло, он начинает читать свиток.

― Ты, заключенный семьдесят три, ― он смотрит на меня прищурив глаза, и моя улыбка становится тем шире, чем сильнее он хмурится, ― настоящим обвиняешься в убийстве двадцати трех солдат Короны…

― Двадцати пяти, ― поправляю я, и толпа снова гудит, а канцлер поднимает бровь.

― Прости?

Если уж он собирается зачитать мое обвинение, то пусть сделает это правильно.

― Лично я сбилась со счета. Но стражник, который привел меня сюда, сказал, что я убила двадцать пять. ― Канцлер открывает рот, чтобы возразить, но я перебиваю его: ― Кроме того, я бы хотела, чтобы в протокол было внесено, что я откусила фалангу пальца Рекка Жароса. Только недавно мне удалось выковырять то, что от него осталось, из межзубной… ― Достаточно.

― Жаль.

Он смотрит на меня так, словно готов содрать с меня кожу, и даже писец прекращает свое непрерывное царапанье.

― Ты находишь это… забавным?

― Ты неправильно меня понял. ― Я становлюсь абсолютно серьезной, и мой ответ похож на выплюнутый в него кусок окровавленной плоти, сопровождаемый рычанием. ― Я нахожу это чертовски трагичным.

На этот раз никакого ропота. Только жадная тишина, проникающая до костей.

― Правда.

Да, это так.

― Принесите доказательства, ― кричит канцлер.

Я замираю в повторяющемся эхе его крика, пока по лестнице за моей спиной поднимается мужчина с двумя мешками, которые он бросает на землю передо мной, а затем ослабляет завязки. Он начинает вытаскивать лоскуты высушенной кожи и раскладывать их на земле полукругом вокруг меня, на каждом из которых вырезаны буквы, сделанные моей собственной рукой.

Безошибочно узнаваемые.

Я уверена, что ни у кого больше нет такого почерка, как у меня. И уж точно никто не настолько опытный, чтобы резать глотки и сбрасывать тела со стены. Я надеюсь.

― Их изъяли у подтвержденных жертв «Восставших из пепла», ― заявляет канцлер. ― Каждый из них ― важный, уважаемый член нашего общества, и их гибель нанесла сокрушительный удар по Короне.

Гордо расправив плечи, я уже собираюсь поблагодарить его за комплимент, когда он машет у моего лица знакомой доской, украшенной тремя словами, нацарапанными углем.

― А это твои… каракули, когда ты расписывалась за свою пайку, ― говорит он с презрительным выражением в жестоких глазах. ― Если это вообще можно так назвать. Уверен, мой малыш справился бы лучше, а ведь он едва выбрался из колыбели.

Кто-то из знати разражается хохотом, от которого у меня сводит грудь и я чувствую себя ничтожной. От этого горят щеки.

Я научилась писать куском угля на полу камеры, и как бы я ни старалась, я не могу заставить слова, которые я пишу, не выглядеть так, будто я все еще царапаю их на камне. Каждая буква ― это мрачный призрак из моего прошлого, но я не позволю им победить меня.

Я прищелкиваю языком, переводя взгляд с одной полоски кожи на другую, пока стражник продолжает выкладывать их на полу.

― Молодец. У тебя есть клетка мозга. ― Я встречаю пристальный взгляд канцлера. ― Я бы подбодрила тебя, но уверена, что ты сам сделаешь это сегодня перед сном, пока будешь стоять у зеркала в полный рост, надрачивая свой крошечный член.

Толпа ахает, когда лицо канцлера краснеет, а вены на его висках вздуваются. Он открывает рот, и по его прищуренным глазам я вижу, что он обдумывает ответ. Скорее всего, я использовала его больше раз, чем могу сосчитать, о чем свидетельствуют лоскуты плоти, устилающие землю у моих ног.

Он поджимает губы и прочищает горло.

Поднимает подбородок.

― Ты не отрицаешь, что лишила жизни этих убитых?

Я смотрю вверх, прямо в глаза короля-инкогнито, который просто не сводит с меня глаз, любезно желая, чтобы он отвалил.

Я пожимаю плечами, когда снова встречаюсь взглядом с канцлером, и нити боли пронзают мою плоть, словно огненные вены.

― Это кажется немного бессмысленным, учитывая доказательства, не так ли?

― Мне не нравится твое отношение, ― возмущается он, а остальная знать перешептываются между собой, бросая на меня взгляды, полные отвращения.

Неверия.

Ярости.

― Что ж, прошу прощения за то, что задела твои чувства.

Он открывает рот, но я его перебиваю.

Снова.

― А мне не нравится, что я вынуждена убирать грязь с улиц, потому что этим королевством управляет имбецил, который считает, что наличие члена, трех бусин, свисающих с его уха, жестокого дракона и мощной армии означает, что ему не нужно решать проблемы, существующие в его королевстве.

Верхний бельэтаж взрывается оглушительными криками, знать переглядывается между собой, некоторые из них вскидывают руки вверх, выкрикивая слова в адрес канцлера. Как будто это он виноват в том, что у меня есть мозг, который думает, и рот, который говорит, но мне не хватает чувства самосохранения, чтобы не использовать ни то, ни другое в их присутствии.

Хорошо. Надеюсь, я устроила достаточно зрелищное представление, чтобы знать была довольна тем, что меня поймали. Рекк найдет себе другую цель, а «Восставшие» выйдут из-под огня ― пусть и ненадолго.

Если уж я ухожу, то пусть это будет красиво. Мне ведь нечего терять.

Больше нет.

Канцлер трижды ударяет молотком по столу, заставляя всех замолчать.

― Ты так публично проявляешь неуважение к нашему королю? ― рычит он, его щеки такие же красные, как и его плащ.

Я вскидываю бровь.

― Это риторический вопрос или я должна ответить?

Знать перешептывается между собой, пока я раскачиваюсь взад-вперед с носка на пятку, отчаянно желая покончить с этим. Миска с помоями зовет меня по имени.

Я снова поднимаю взгляд на бельэтаж.

Он все еще наблюдает за мной, скрестив руки на широкой груди.

Я вздыхаю, выковыриваю грязь из-под ногтей и стряхиваю ее.

― Мне невероятно надоел этот разговор. Может, перейдем к той части, где меня приговаривают к казни за то, что я убрала мусор? Это то, что меня больше всего волнует.

― Ты хочешь умереть? ― спрашивает канцлер, не пытаясь скрыть своего шока.

― Нет, ― бормочу я, освобождаясь от очередного комка грязи. ― Просто мне так надоело смотреть на твое уродливое лицо, что смерть начинает казаться чем-то приятным.

Его верхняя губа оскаливается, демонстрируя клыки, и я уверена, что вена у него на виске вот-вот лопнет. Я подмигиваю ему, хотя, учитывая, что мой второй глаз все еще наполовину заплывший, это больше похоже на моргание.

Ну, я попыталась.

― Ты признаешь себя виновной? ― выдавливает он из себя.

― Да. По всем пунктам.

― Она не лжет, ― заявляет чтец правды.

― Не посмела бы. ― Я оглядываюсь через плечо на писца и встречаю его округлившиеся глаза. ― Ты, вероятно, сможешь добавить еще несколько обвинений. Уверена, что выполню квоту, если вы хорошенько поищете. Я практически «шоу одного актера».

Снова ропот.

Удивительно, что им еще есть о чем поговорить.

― Кто за то, чтобы заключенная семьдесят три была распята и четвертована на следующем восходе Авроры?

Я игнорирую бешеный стук своего сердца, когда более половины знати поднимают руки, включая толпу, собравшуюся на бельэтаже.

Я тоже поднимаю руку.

Большинство, вероятно, выбрало бы Колизей, но я предпочту, чтобы меня разорвали на части, пока мое сердце еще бьется, чем отдали на растерзание огнедышащим драконам, спасибо большое.

― Кто за то, чтобы скормить ее молтенмау?

Поднимается очередная волна рук, и писец тихо подсчитывает их.

― Ничья, ― объявляет он, устремляя взгляд на бельэтаж, похоже, пересчитывая голоса.

Я хмурюсь.

Только не это.

Я тоже решаю посчитать ― и поднимаю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как знакомый руни в капюшоне вытягивает руку, словно заносит свой собственный молоток.

Отдавая свой голос.

― О, отлично, ― кричит писец. ― Драконы ― с перевесом в один голос!

У меня кровь стынет в венах, сердце бешено колотится, голова кружится, и я уверена, что сейчас потеряю сознание. Но это не мешает мне пронзить короля-инкогнито свирепым взглядом, который, надеюсь, он прочувствует до самых костей.

Я должна иметь возможность умереть так, как хочу, черт возьми!

Король опускает голову, и я представляю, как срубаю ее с плеч и смотрю, как она падает на землю, но тут канцлер снова ударяет молотком по столу.

Я вздрагиваю, взгляд опускается одновременно с моими внутренностями.

― Решено. Заключенная семьдесят три, ты будешь доставлена в Колизей к следующему восходу Авроры, и колокол будет звонить по тебе. Да смилостивятся Творцы над твоей запятнанной душой.

ГЛАВА 23

Меня ведут обратно по длинным, извилистым тоннелям печально известной тюрьмы Гора, мимо камер, которые воняют так же мерзко, как и я. Мимо заключенных, которые цепляются за решетку побелевшими руками и смотрят на меня широко раскрытыми глазами ― лица изможденные, губы потрескавшиеся и потерявшие цвет.

Мы проходим мимо мальчика, прижавшегося щекой к решетке, его глаза такие остекленевшие и невидящие, что я сомневаюсь, он ли это… Он моргает, зрачки сужаются, взгляд встречается с моим.

Струны моего каменного сердца натягиваются, потому что я узнаю эти желтые радужки. Эту копну спутанных золотистых кудрей.

Не так давно, перед туманным восходом Авроры я нашла его бродящим по Рву. Кровь текла из его носа, который выглядел таким же кривым, как и сейчас, а синяки в некоторых местах говорили о том, что кто-то гораздо более сильный выместил на нем свой гнев.

Я дала ему сферу Феникса. Спросила, не нужна ли ему помощь. Он вложил сферу обратно в мою ладонь и сказал, что хочет сделать это сам…

Я отвожу взгляд, и дрожь пробегает по моему позвоночнику, распространяясь по плечам, по израненной спине.

Меня заталкивают в камеру, и я, спотыкаясь, останавливаюсь. Один из стражников отстегивает меня от цепи, прикрепляет обратно мою ограничивающую подвижность металлическую планку и пинает меня.

Сильно.

Паника захлестывает, когда я лечу к задней стене, уверенная, что сейчас разобью половину лица, потому что мои лодыжки стянуты так туго, что невозможно выставить ногу вперед и остановить падение. Вместо этого я поворачиваюсь и сгибаюсь.

Мое плечо врезается в стену, верхняя часть спины скрежещет по грубо отесанному камню во взрыве зубодробительной агонии, яростные афтершоки проносятся сквозь меня ― моя плоть пылает от невыносимой боли тысячи ударов плетью.

Глубокий, обжигающий крик вырывается у меня из горла, и, кажется, эхом отражается от стен, а за ним следует леденящая тишина.

Шипя от боли, я стучу ладонью по полу в такт своей успокаивающей песне, позволяя глазам открыться. Сфокусироваться на стражнике.

Он поднимает с земли мой сломанный замок, а потом смотрит на меня так, будто это я виновата в том, что король своим железным кулаком сломал его. Он запирает мою дверь новым замком, который снял с задвижки пустой камеры, и уходит вместе с остальной моей свитой в доспехах ― их тяжелые шаги затихают в отдалении.

Ему повезло, что я закована в цепи и заперта в камере, иначе я бы сжала его сердце в кулаке за то, что он заставил меня кричать.

― Полагаю, все прошло не очень хорошо? ― спрашивает Врук, находясь так близко, что я чувствую, как его усы касаются моей руки.

― Как и ожидалось, ― бормочу я сквозь стиснутые зубы.

Он тянется, кладет лапу на мою руку, и я благодарю Творцов за то, что он выберется наружу. Миру нужно больше таких, как он.

Я на мгновение накрываю его лапу своей рукой, прежде чем опустить.

Он делает то же самое.

По тоннелю катится тележка с помоями. Миски скользят по полу, а затем раздаются хлюпающие звуки жадной еды.

В моей камере появляется миска, и я смотрю на нее, не испытывая ни малейшего чувства голода, который был раньше, ― ноющая пустота сменилась скручивающим внутренности ужасом.

Я ногой подталкиваю ее влево, поскольку Врук, судя по всему, скоро выйдет.

Костлявый самец прекращает свое неистовое поглощение пищи, с его бороды капает жижа, когда он смотрит на меня.

― Нет, ― бурчит он, возвращая миску обратно в мою камеру. ― Ты умрешь с голоду.

Я смотрю прямо в его запавшие глаза.

― Меня скормят драконам на следующем восходе Авроры. Это пустая трата еды.

Кажется, все перестают есть, и тишина наслаждается эхом моих слов. ― Мне жаль, ― бормочет он.

Мне тоже.

Жаль, что у меня не будет возможности отомстить за смерть Эсси и что я покидаю этот прекрасный, разрушающийся мир.

Я люблю жизнь, какой бы болезненной она ни была временами. Я люблю цвета нашего королевства и то, как постоянно меняются наши облака.

Все время в движении.

Мне нравится, как драконы парят в усеянном надгробными камнями небе, совершенно свободные. Люблю чувствовать, как падает снег на мою кожу, как морозный южный ветерок щиплет мой нос и его кончик немеет, словно от ледяного поцелуя.

У меня наворачиваются слезы, когда я думаю о той маленькой луне, которую я, возможно, никогда больше не увижу… Я люблю ее больше всего на свете.

Я мягко улыбаюсь самцу и снова просовываю миску под решетку.

На этот раз он берет ее.

ГЛАВА 24

Остерн Вейгор ― король Пекла ― прибыл навестить Маху, Паха и, ну…

Меня.

Поскольку мне уже исполнилось восемнадцать, я, видимо, достаточно взрослая, чтобы быть проданной тому, кто больше заплатит, как скот на убой. По крайней мере, так думал король Остерн. Что Пах согласится на брак между мной и одним из его сыновей, у которого жестокие глаза и еще более жестокая улыбка, только потому, что Тень испытывает растущую потребность в сельскохозяйственной продукции, которую мы с трудом можем удовлетворить.

К несчастью для Остерна, я сказала Паху, что предпочту до конца своих дней питаться одним лишь дерьмом моего мунплюма, чем стать парой с Тиротом Вейгором, и это было правдой.

Пах сказал, что у меня грязный язык. Если бы я росла на Болтанских равнинах, как он, меня бы заставили разгребать навоз горгулий целую фазу только за одно это замечание. Или выпороли бы за дерзость.

Я сказала ему, что с радостью приму порку вместо Тирота Вейгора.

Пах ответил, что именно поэтому он и покинул то место и что не продаст меня за все зерно мира. Затем он поцеловал меня в лоб, назвал замечательной и велел провести некоторое время со Слатрой и Аллюм, чтобы короли могли поговорить о политике без присутствия несносной принцессы.

Я люблю Паха, но мне бы хотелось, чтобы он перестал называть меня замечательной. Если бы я могла раздавить это слово, как жука, и стереть его с лица земли, я бы так и сделала.

Я спросила Хейдена, не хочет ли он пойти со мной в вольер, но он, как всегда, просто уставился в стену. Я давно смирилась с тем, что он так и не вернулся домой из Незерина ― не совсем. Я поклялась, что не оставлю его там, но именно так и вышло.

Он больше не смеется.

Он не ест ягодные жевательные конфеты.

Он не разговаривает. А значит, не спорит, когда я заталкиваю его в вольер, чтобы он мог наблюдать, как я работаю с крылом Аллюм, которое крепнет с каждым деем. Честно говоря, я думаю, что скоро она достаточно окрепнет, чтобы совершить свой первый полет.

С самого детства Хейден мечтал только о том, чтобы прокатиться на спине своего собственного мунплюма…

Возможно, если я смогу дать ему это, он снова улыбнется.

ГЛАВА 25

Я постукиваю ногой по полу, тихо напевая «Балладу об упавшей луне».

Она разносится по пугающе тихим камерам — большинство остальных заключенных крепко спят, спрятавшись в собственных уголках нереальности, где, я надеюсь, они чувствуют себя счастливыми. Умиротворенными.

Здоровыми и свободными.

Учитывая тот факт, что король-инкогнито наблюдал из тени своего капюшона, как я пела ту же песню в «Голодной лощине», видеть, как он шагает по тюремному тоннелю в белом развевающемся одеянии руни, ― это… Уместно.

Он останавливается перед моей камерой, сложив руки на груди.

― Уходи, ― говорю я, закрывая глаза.

― Ты даже не знаешь, почему я здесь.

― И не хочу. Ноль.

Процентов.

Заинтересованности.

Мой замок щелкает, и я открываю глаза, чтобы увидеть, как он вставляет в него ключ и с лязгом открывает его.

Я вздыхаю.

― Интересно, как твой брат отнесется к тому, что ты украл ключи и освободил его пленницу?

― Я не собираюсь освобождать тебя, так что не надейся.

Я фыркаю от смеха.

― Очаровательно.

Он резким движением распахивает дверь и заходит в мою отвратительно пахнущую камеру.

― Моего брата интересует только одно, ― бормочет он, опускаясь передо мной на корточки и окутывая густым ароматом своего теплого запаха. Приятное утешение в этом суровом месте, которое я игнорирую, предпочитая дышать ртом.

― Что ж, не стесняйся передать ему, что мне жаль, что я не успела убить его. Я действительно с нетерпением ждала этого.

― Не сомневаюсь, ― говорит он, доставая из кармана еще один ключ, с помощью которого отстегивает перекладину, соединяющую две мои цепи, и кладет ее на землю рядом со мной. Он не освобождает мои запястья и лодыжки, а это значит, что у него есть… планы на меня.

Планы, с которыми я не хочу иметь ничего общего.

Он возвышается надо мной, загораживая свет, льющийся из моего фонаря.

― Вставай.

― Умри в канаве. А еще лучше ― в Колизее, где тебя сожрет стая молтенмау. Встретимся там.

Мудак.

Я получаю небольшое удовлетворение от его сердитого вздоха.

Даже если бы я захотела встать, я не уверена, что смогла бы. Возможно, я и разыграла представление на суде, но все мое тело похоже на разорванный шов.

Больно дышать. Моргать. Больно постукивать ногой. Что-то течет по моим венам, и от этого мне становится тошно и холодно.

Обычно я люблю холод, но сейчас все иначе. Этот холод кажется неправильным ― он проникает в меня до мозга костей, словно перемалывая меня изнутри, чтобы освободить место для себя.

― Сейчас не время упрямиться, Лунный свет.

― Ошибаешься. Мужчины хотят от закованной в кандалы женщины только одного, ― рычу я, в моих словах столько яда, что можно остановить сердце. ― Если в этом твоя цель, можешь взять меня прямо здесь, чтобы мои сокамерники увидели, какое ты чудовище.

Из его груди вырывается низкий рык, от которого у меня мурашки бегут по коже.

― Я не такое чудовище, заключенный семьдесят три. Я бы не получил от тебя никакого удовольствия, если бы оно не давалось мне свободно. А теперь вставай или тебе придется терпеть неловкость, когда тебя подхватят и понесут.

Его слова впиваются мне между ребер и попадают туда, где больнее всего ― раня мою угасающую гордость, остатки которой я намерена унести с собой в могилу, привязанная к столбу, на котором он приговорил меня умереть.

― Твой выбор, ― рычит он. ― Сделай его.

― Я сделала выбор. Ты лишил меня его.

― Потому что он был неправильным. ― Он протягивает руку, чтобы обхватить меня за плечи.

Рычание вырывается из моего горла, и я щелкаю зубами по его пальцам.

― Я сама.

― Тогда сделай это.

― Нет, пока ты не отвернешься.

Еще один гулкий вздох, прежде чем он отворачивается, оставляя меня наедине с грандиозной задачей, в возможности выполнения которой я не уверена. Сейчас земля ― мой друг. Если только я не стою ― тогда она мой враг. По крайней мере, повернувшись спиной, он не увидит, как я рухну.

― Есть успехи?

― Мысленно душу тебя, пока мы разговариваем, ― бормочу я, упираясь руками в землю слева от себя. Я сжимаю дрожащие губы и переношу весь свой вес на ладони, поднимаясь на корточки.

Гвоздь в моем плече скрежещет о кость, боль пронзает руку… Черт.

Я зажмуриваю глаза, резко открываю их и, покачиваясь, встаю на ноги. Тепло струится по спине, пока я раскачиваюсь. Окружающее меня

пространство раздваивается, сходится… раздваивается, сходится… ― Ты же не собираешься падать, правда?

Я вздергиваю подбородок, выпрямляю плечи. Прожигаю взглядом его затылок, горя жаждой возмездия.

― Конечно, нет. Я никогда в жизни не была так полна сил.

― Хорошо, ― говорит он и, взмахнув своим белым одеянием, выходит из камеры, бросая через плечо: ― Сюда.

***

Он ведет меня по запутанным коридорам к тихому тоннелю с единственной дверью в конце, и я начинаю нервничать, когда корольинкогнито открывает ее и жестом приглашает меня пройти.

Чтобы я вошла первой.

― После тебя, ― выдавливаю я, опираясь рукой о стену, не веря ни единому его слову о том, что он не такой уж и монстр.

Он Вейгор. Тиран. Тираны лгут себе не меньше, чем другим.

Я знаю, что происходит в этой тюрьме. Я слышала достаточно историй, чтобы мои кишки скрутило навечно. Если он хочет сделать это со мной, я отказываюсь идти в эту комнату вслепую. Я лучше заставлю его смотреть мне в глаза, пока он будет разрушать еще одну часть меня. Заставлю его почувствовать каждую трещину.

Каждый синяк.

Он стоит неподвижно в течение долгого, мучительного мгновения, затем откидывает капюшон и входит в комнату, не останавливаясь, пока не достигнет противоположной стороны. Он поворачивается, прислоняется к стене, скрещивает руки и ждет, словно каменная статуя, высеченная самими Творцами. Сильная челюсть, точеные скулы, мускулистая шея. Все углы прорисованы с такой точностью, что на него почти больно смотреть.

Нахмурившись, я вхожу в комнату, освещенную сосудом с лунным светом, установленным на одной из многочисленных полок, выстроившихся вдоль всех четырех стен.

Впечатляет. Их довольно трудно найти.

Я обращаю внимание на высокий лечебный тюфяк и мягкое кресло рядом с ним, а затем перевожу взгляд на женщину, стоящую в углу. У нее густые каштановые локоны, которые сочетаются с ее глазами и кожей, но контрастируют с длинной мантией руни, надетой на ней.

Она мягко улыбается мне, но это ничуть не мешает моему сердцу бешено колотиться.

Я не обращаю внимания на пуговицы, скрепляющие передний шов ее одеяния, ― те, что символизируют ее сильные стороны. Я уже знаю, что увижу.

Она умеет исцелять плоть.

― Лучше бы это был секс втроем, ― бурчу я.

― Я не из тех, кто делится, ― отвечает король тихим и уверенным голосом. ― Но если ты действительно этого хочешь, это можно устроить, как только твоя спина заживет.

Он явно считает себя очень остроумным, но мне не до смеха, мой пульс бешено стучит, и я никак не могу его унять.

Руни делает шаг ко мне, на ее лице все еще утешительная улыбка.

― Приветствую тебя, заключенная семьдесят три. Я ― Бея. Позволь мне помочь тебе снять тунику, чтобы я могла осмотреть твою спи…

― Нет смысла исцелять меня, ― рычу я, бросая на короля свирепый взгляд. ― Это было бы расточительным использованием умений и энергии этой женщины.

― Бея хорошо вознаграждена за свою работу и более чем счастлива помочь.

― А она знает, что завтра я отправлюсь в Колизей? ― Его губы сжимаются в плотную линию, поэтому я перевожу взгляд на Бею. ― Знаешь?

― Да, ― шепчет она.

― Тогда зачем беспокоиться?

― Потому что тебе больно, ― объявляет король, как будто это логичный ответ.

― Боль прекратится, как только меня скормят драконам!

― Пожалуйста. ― Бея делает еще один шаг вперед. ― У нас мало времени, чтобы сделать все как следует.

Я отступаю.

Она замирает, и хотя король не двигается со своего места у стены, что-то возникает в пустоте между нами. Словно физические нити обвиваются вокруг моих ребер, тянутся через всю комнату и соединяются с ним, делая невозможным сделать хоть один вдох, чтобы он этого не заметил.

Моя кожа покрывается мурашками, и я инстинктивно понимаю, что он ждет, когда я побегу.

Что он будет преследовать меня.

Он наклоняет голову, словно молча оценивая мой бурный внутренний монолог, что просто выводит меня из себя. Я отчетливо понимаю, что в моем нынешнем состоянии я сделаю всего два шага, прежде чем он настигнет меня, заставит вернуться и будет ждать, пока я уступлю.

Проклятье.

― Ты оставишь свой вельд у двери.

― У меня их три, Лунный свет.

― Тот, что с драконьим пламенем, сир.

Между его бровей появляется морщинка, которая исчезает в следующее мгновение, когда он опускает руку в карман и достает свой вельд, а затем подбрасывает его в воздух. Идеальная точность, он падает прямо в мою протянутую руку.

Я швыряю его в коридор, слыша, как он с грохотом падает на камень.

Это просто чушь собачья.

Я прохожу дальше в комнату и осматриваю рабочий стол, заваленный банками с настойками, склянками, чашами, палочками для травления и контейнерами, набитыми медицинскими инструментами. Слишком много вещей, напоминающих мне об Эсси.

Чем быстрее с этим будет покончено, тем быстрее я смогу уйти.

С замиранием сердца я подхожу к креслу, расстегивая пуговицы своей свободной туники.

― Я пошутила насчет секса втроем, ― отрезаю я, подчеркивая последние слова и уничтожая короля взглядом. ― Не существует такой реальности, в которой я бы охотно трахнула тебя.

Он не отрывает от меня взгляда и говорит так тихо, что я едва слышу:

― Повернись, Лунный свет. Садись в кресло, чтобы Бея могла начать.

Я скрежещу зубами так сильно, что удивляюсь, как они не крошатся, а пальцы сжимают тунику. Ни одному из них нет смысла видеть мою изодранную в клочья кожу.

Никому.

Я гораздо сильнее, чем эти раны на моей спине, а история, которую они рассказывают, ― это гулкое эхо, и я не хочу, чтобы его кто-то услышал. Эхо, которое я скорее унесу с собой в могилу, чем буду сидеть здесь весь сон, пока они будут ужасаться, пытаясь все исправить тем или иным образом.

Позади себя я чувствую, как Бея приближается, ее руки помогают мне спустить тунику, обнажая плечи.

Она ахает и замирает.

Обойдя меня сбоку, она скользит блестящим взглядом по моему обнаженному телу от шеи до пупка, на ее глазах выступают слезы.

В замешательстве я смотрю на ее мантию, застегнутую на большее количество золотых и алмазных пуговиц, чем я когда-либо видела на ком-то, и моя кровь леденеет при виде той, что ближе всего к ее затылку. Крошечный дракончик, извергающий пламя.

Этой руни не нужен драконий огонь, чтобы зажечь след прошлых рун, потому что она наделена драконьим зрением. Она может видеть их своими глазами.

А это значит, что она видит…

Все.

― Что такое? ― Голос короля разносится по комнате, словно взмах меча, и мое сердце пропускает удар.

Еще один.

Бея встречается со мной взглядом, и я едва заметно качаю головой.

Пожалуйста, не надо.

Пожалуйста, не заставляй меня возвращаться в то место…

― Ничего, сир, ― шепчет она, моргая и смахивая слезу со щеки.

Облегчение захлестывает меня, как глоток ледяной воды.

― Повреждения более значительные, чем я ожидала. Мне нужно будет достать еще кое-что из кладовки в конце коридора.

Кивнув королю, Бея выходит из комнаты и закрывает за собой дверь, освобождая пространство комнаты, и все же оно ощущается заполненным.

Я прочищаю горло, теребя пальцами тунику, и тишина между нами становится осязаемой. Как мягкая субстанция, из которой можно вылепить одно из двух: боевой рог или развевающийся белый флаг.

― То, ― хриплю я, указывая подбородком на стол с настойками, ― что ты привел руни, чтобы помочь мне, ничего не меняет.

― Я бы удивился, если бы изменило. ― Он отталкивается от стены, двигаясь ко мне. ― Потрать это время на заточку своих клинков. По крайней мере, пока Бея не приступит к лечению.

― Это серьезная просьба.

Он тянется ко мне, теплые мозолистые пальцы скользят по моим костяшкам, а взгляд выражает молчаливую просьбу.

Вздохнув, я ослабляю хватку, позволяя белому флагу подняться между нами. Хрупкое, трепещущее перемирие, которое я намерена уничтожить, как только покину эту комнату.

― Хочешь, я прикрою тебя тканью, прежде чем сниму это?

У меня перехватывает дыхание.

Все три брата Вейгора родом из Пекла, где нагота считается обычным явлением ― гораздо менее сексуальным, чем у нас, ― так что я способна оценить его внимание к моей культуре.

Быть благодарной за этот вопрос.

Я открываю рот, закрываю его. Наконец, я качаю головой.

― Скажи мне, если передумаешь.

После моего кивка, не разрывая зрительного контакта, он спускает мою тунику с плеч до запястий, прохладный воздух пощипывает мое обнаженное тело, пока я изучаю его ресницы ― такие длинные и густые.

Приятное отвлечение.

Он протягивает руку, чтобы аккуратно подоткнуть ткань вокруг моих бедер, чтобы она не касалась моей израненной плоти.

― Ты ведь знаешь, что это бессмысленно?

― Не для меня, ― выдавливает он и берет мои руки в свои большие, крепкие ладони ― его загорелые, как каменные стены, мои ― цвета снега.

Он ведет меня к креслу, поддерживая, чтобы я могла поднять на него ногу и устроиться спиной вперед, а сам обходит его, не пялясь на раны и позволяя сохранить мое достоинство. Милосердие, которое я способна оценить во время нашего короткого перемирия.

Я прижимаюсь грудью к мягкой спинке кресла, руки лежат на коленях, пока он опускается на пол.

Раздается тихий стук в дверь.

― Входи, ― бормочет он, пока я выдерживаю его суровый взгляд, словно смотрю на тлеющие угли костра, в котором погасло пламя.

Дверь распахивается. Закрывается. Я слышу мягкие шаги Беи, затем звуки ее подготовки к процедуре.

Король едва заметно прищуривается, когда она движениями влажной тряпки убирает кровь с моей спины и выжимает ее в стоящее на земле ведро. И еще раз, когда она наносит на мою спину липкую субстанцию ― знакомое жжение проникает сквозь слои разорванной плоти, прежде чем она распределяет ее точными движениями косточки.

― Я все еще намерена убить тебя, если представится такая возможность, ― предупреждаю я сквозь стиснутые зубы.

― Не забудь отрубить мне голову, ― бормочет он. ― Иначе я буду преследовать тебя вечно.

― Я в это не верю.

Ни капельки. Я отрубила очень мало голов по сравнению с довольно большим количеством совершенных убийств, и я еще не видела ни одного духа, который бы набросился на меня из тени.

Он выгибает бровь.

― Тогда во что ты веришь? ― спрашивает он хрипло.

― В месть.

Вся теплота покидает его глаза, словно часть его самого только что исчезла.

― Месть ― самое одинокое божество из всех, Лунный свет. Поверь тому, кто знает.

Я открываю рот, чтобы снова заговорить, но Бея перебивает меня.

― Чтобы сделать все как следует, потребуется много времени. И будет больно. Раны глубокие. Ей придется терпеть боль, пока я буду восстанавливать повреждения.

Я понимаю, что она предупреждает не меня, ее глаза способны видеть то, что не видят другие.

Она предупреждает его.

― Она справится, ― хмыкает он, взглядом бросая мне вызов.

Я киваю, и Бея начинает вычерчивать свои руны, обращая вспять время жизни моих ран ― по одному нанесенному удару за раз. Король не отрывает своего взгляда, пока на меня накладывают более сотни рун, и ощущения нельзя назвать приятными. Кажется, что меня разрывают еще шире ― обнажают внутренности.

Изучают.

Возможно, потому, что я привыкла делать это без зрителей, кроме руни, которая занимается лечением. Без того, чтобы кто-то дышал одновременно со мной, словно напоминая мне о необходимости делать это.

Без того, чтобы кто-то еще крепче сжимал мои руки каждый раз, когда я вздрагиваю, вытирал пот со лба, проводил пальцами по побелевшим костяшкам, словно успокаивая бунтующее сердце.

Это момент смирения и покоя, несмотря на боль, пронизывающую меня. Тихий момент, предназначенный для крика.

Неважно, насколько гладкая теперь у меня кожа или насколько глубоко он преклоняет колени у моих ног. Я все еще убийца, приговоренная к казни на восходе Авроры, а он все еще король-тиран.

ГЛАВА 26

В этот дей я занималась растяжкой крыльев Аллюм, напевая ей тихую, успокаивающую песню и вытягивая тонкие косточки настолько, насколько возможно, ― они выпрямились уже почти полностью. Она вела себя беспокойно, вертела головой и толкала меня в бок, глядя своими огромными блестящими глазами. Как будто она пыталась что-то сказать. Она даже выпустила немного пламени в сторону входа, что было на нее совсем не похоже.

Теперь я понимаю, что она бросала вызов.

Внезапно она начала так быстро махать крыльями, что одно из них, поврежденное, ударило меня по голове и отбросило назад, к креслу Хейдена. Я прокатилась по земле и остановилась среди груды ледяных глыб, которые недавно принесла мунплюм моей махи Натэй, потому что, как мы думаем, у нее может быть приплод.

Я ударилась головой. Сильно.

Когда я снова открыла глаза, Аллюм уже не было, но я увидела ее через вход ― она кружилась в небе, свет отражался от ее блестящей серебристой шкуры. Я видела, как ее длинный шелковистый хвост рассеивает полумрак при каждом неуверенном взмахе крыльев. Видела, как она выбрасывает в небо шлейфы голубого пламени, сопровождаемые пронзительными криками. Это был победный клич, обращенный к лунам.

К своим предкам.

Я приподнялась, чтобы посмотреть на Хейдена…

Он улыбался.

Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал «спасибо» таким хриплым голосом, что я подумала ему, наверное, было больно его произнести, но я никогда не испытывала такого острого счастья.

Впервые с тех пор, как я забралась в сани Хейдена много лет назад, я почувствовала себя замечательно.

ГЛАВА 27

― Хорошо, на этом все, ― говорит Бея, нанося масло на мою спину. Ее руки, мягкие и нежные, стирают все напряжение с моей теперь уже зажившей кожи.

Борясь с желанием застонать от облегчения, я открываю глаза, встречая напряженный взгляд пары черных глаз, между густыми бровями короля залегла морщинка.

― Ты в порядке? ― спрашивает он, крепче сжимая мои липкие руки.

― Я в порядке, ― невнятно произношу я, вырываясь из его хватки.

Лучше не бывает. Я так рада, что последние минуты своей жизни посвятила пыткам. Какой способ уйти. Подходящий, но немного дерьмовый.

Я откидываюсь назад, чтобы поднять руки над спинкой кресла не зацепившись цепью, и беру полотенце, перекинутое через его плечо. То самое, которым он протирал мой лоб, когда пот стекал каплями по ресницам.

― Я принесу свои тонкие зубцы для гвоздя, ― говорит Бея, пока я, уткнувшись лицом в полотенце, стираю напряжение с кожи вокруг глаз, после чего слышу звук ее удаляющихся шагов, прежде чем она начинает копаться в чем-то.

Ее слова, наконец, рассеивают туман, окутавший мои мысли.

Зубцы?

Для чего им нужны тонкие зубцы…

О.

Я убираю полотенце от лица и снова ловлю на себе пристальный взгляд короля.

― Вы собираетесь достать гвоздь?

В этом есть смысл. Не хотелось бы, чтобы какие-нибудь птенцы подавились им насмерть, если завтра меня унесут на запад и выплюнут в гнезде молтенмау.

― На тебе железные наручники, ― бормочет он, его взгляд исследует каждую черточку моего лица, словно запоминая его форму, и снова останавливается на моих глазах. ― Гвоздь не нужен.

― Хорошо, да. Но я вся не нужна, помнишь? Куски кожи… палец Рекка Жароса… Не думаю, что ты понимаешь, как близок был к тому, чтобы тебя разрубили на куски, а потом сбросили со стены. Но спасибо, что вылечил меня перед смертью, хоть это и не имеет смысла.

Уголок его рта приподнимается.

― Разрубили на куски, говоришь?

Очевидно.

― Ты самый большой мужчина, которого я когда-либо видела. ― Я пожимаю плечами, с трудом подавляя желание поморщиться, потому что этот гвоздь чертовски болезненный. Теперь, когда моя кожа больше не разрезана на ленточки, это стало очевидным. ― Я никак не смогла бы дотащить тебя до края после того, как перерезала тебе горло.

― Но ты этого не сделала…

Я хмурюсь, недовольная тем, что он бросает мне в лицо мои неосторожные слова.

От него хорошо пахло.

Я облажалась.

Не стоит на этом зацикливаться.

― Зубцов здесь нет, ― говорит Бея, и слабая улыбка мгновенно покидает лицо короля, когда он встает.

― У меня есть несколько в седельной сумке, но мне понадобится время, чтобы добраться туда и обратно, ― сообщает он, направляясь к окну, закрытому круглым, старым, полусгнившим ставнем. ― Сколько у нас врем…

― Дай мне клинок. ― Я взмахиваю рукой в воздухе, звеня цепями. ― Я вырежу его.

Король резко замолкает, и они оба смотрят на меня так, будто я только что вежливо попросила его обнажить горло, чтобы я могла перерезать.

Я закатываю глаза.

― Я не причиню тебе вреда. Белый флаг, помнишь? Но и не верну его, так что не стоит давать мне тот, к которому ты особенно привязан.

Хуже потери хорошего клинка может быть только потеря всех хороших клинков, черт побери.

Кончики моих пальцев покалывает от желания вонзить их в горло Рекка Жароса и вырвать ему трахею голыми руками. Теперь, когда меня вылечили, беспомощность еще больше уязвляет. Если бы не эти чертовы цепи, я была бы более чем в состоянии отправиться охотиться на него.

― Я могу наложить мазь, ― предлагает Бея, обращаясь к королю, словно меня здесь и нет.

― Это глупая идея, ― ворчу я, возвращаясь к разговору. ― У меня гвоздь в плече.

Теперь, когда мы все говорим об этом, я все больше и больше злюсь, что умру с этой штукой внутри, и думаю, вполне справедливо, что я хочу найти утешение везде, где смогу, спасибо большое.

Я отодвигаюсь от спинки кресла и поворачиваюсь так, чтобы как следует разглядеть короля.

― У тебя, несомненно, есть клинок. Дай его мне, ― говорю я, протягивая руку. ― Любой клинок. Я не привередлива. Позволь мне немного покопаться в плече. Можешь закрыть глаза, если тебе неприятно.

Он прочищает горло, ни на секунду не отрывая взгляда от моей обнаженной груди, выставленной на всеобщее обозрение, а затем отворачивается и берется за деревянный ставень окна. Сдвинув его в сторону, он выглядывает наружу, бормоча под нос проклятия.

― В мази есть риндлерот?

Чтобы заглушить боль?

Интересно.

Он хочет облегчить мои страдания, когда я стою на пороге смерти. А я только что заказала клинок с зубьями, чтобы было легче его разделывать.

― Есть, ― отвечает Бея, роясь в большой кожаной сумке, которую она разложила на рабочем столе. Она достает банку, словно это какой-то трофей, и я хмуро смотрю на комковатую зеленую пасту внутри. ― И ферментированная рыбья икра.

Для дезинфекции. Но самое главное ― чтобы от тебя пахло так, будто на тебя насрали.

Нет, спасибо.

― Знаете что? ― говорю я, пытаясь натянуть тунику. ― К черту все это, я в порядке. Даже почти не болит. Пусть птенцы подавятся.

― Сделай это. ― Король возвращает ставень на место, перекрывая поток лишнего света. ― У нас нет времени вырезать гвоздь, ― говорит он, уставившись на меня взглядом, который пронзает насквозь и выходит с другой стороны. ― Аврора вот-вот взойдет.

Мое сердце начинает биться так быстро, что меня почти тошнит.

Черт…

Похоже, пришло время умирать.

***

Я бросаю косой взгляд на пустую камеру Врука, раскачиваясь из стороны в сторону и прижимаясь спиной к камню ― зуд местами пронизывает до костей, вызывая желание разорвать в клочья все труды Беи, лишь бы устранить эти неприятные ощущения.

Похоже, король-инкогнито выполнил свое обещание, пока меня не было. Надеюсь, Врук наслаждается своим клыком саберсайта, а не отдал его какомунибудь зверю, которому он раньше принадлежал.

Я не настолько глупа, чтобы полагать, что этот острый подарок, который я получила, не предполагает встречной услуги. Мало кто помогает другим в этом мире, не ожидая ничего взамен.

Не просто так меня заманили в эту комнату. Мне еще только предстоит выяснить, в чем заключается подвох.

Одернув тунику, я тянусь назад, чтобы потрогать липкую слизь, которую Бея запихнула в дыру, пробитую в моей лопатке, и хмурюсь от едкой вони.

Теперь я умру, пахнущая тухлой рыбьей икрой, слегка разбавленной травяным ароматом.

Чудесно.

По крайней мере, это, похоже, наконец-то утолило странное, почти навязчивое желание короля избавить меня от боли.

Я хмурюсь.

Возможно, это связано с тем, кого я ему напоминаю? Возможно, исцеление меня как-то успокоило его? Заставило его почувствовать себя лучше?

Наверное, так оно и есть.

Я вздыхаю с облегчением, радуясь, что разгадала загадку. Мне не хотелось оставлять этот вопрос без ответа перед моим скорым концом.

Капля воды падает мне на нос, напоминая о том, что я нахожусь в камере.

В ожидании смерти.

Что это мои последние минуты.

Черт.

Сканируя окружающее пространство, я вижу спящие фигуры других заключенных, завидуя их глубокому, размеренному дыханию…

Сейчас было бы неплохо поспать. Я могла бы оказаться где-то в другом месте.

Где угодно, только не здесь.

Но я не могу заставить себя погрузиться в небытие. Я слишком взвинчена, как будто в груди бушует гроза, разящая меня молнией каждый раз, когда я просто думаю о том, чтобы закрыть глаза. Насколько я понимаю, в любой момент за мной могут прийти стражники, готовые утащить меня навстречу моей огненной гибели.

У меня внутри все сжимается.

Я отгоняю эти мысли, но, как и в случае с Ней, они продолжают биться в меня. Прижимаются ко мне.

С Ней мне это нравилось.

Сейчас я это ненавижу.

Я набираю полную грудь воздуха и медленно выдыхаю, ковыряя кожу по бокам ногтя.

Не думай.

Не думай. Не думай.

Я закрываю глаза и притопываю ногой под тихую, успокаивающую мелодию, звучащую в глубине моего сознания, в такт каплям влаги, падающим с потолка.

Шлеп.

Шлеп.

Шлеп-шлеп.

Волоски на моих руках встают дыбом.

Я резко открываю глаза.

Сквозь решетку мой взгляд притягивает колебание искаженного воздуха ― не выше колена. Глаза прищуриваются, когда он отодвигается в сторону, открывая взору скорчившееся существо с диким спутанным мехом цвета снега, совпадающим с бровями и ресницами, но контрастирующим с гладкой бледно-розовой кожей на лице, шее, ногах и руках.

Уно позволяет своему плащу упасть на землю лужей чернильной ткани, покрытой светящимися рунами, и улыбается мне озорной улыбкой, демонстрируя острые зубы.

Орган в моей груди сжимается так сильно, что я боюсь, как бы он не треснул посередине.

― Что ты здесь делаешь? ― шепчу я сквозь стиснутые зубы, наклоняясь вперед и бросая взгляд в тоннель, мой пульс учащается настолько, что голова кажется легкой и воздушной.

Ее большие пушистые уши подрагивают, когда она прислушивается к звуку.

― Серим говорила с Хозяйкой. Приказала вытащить тебя.

Ледяная ярость бурлит в моем животе.

Конечно, Серим приказала это сделать. А это значит, что она намерена заменить меня кем-то. Чтобы отдать Короне другого. Хуже того, она подвергла

Уно опасности, чтобы вызволить меня…

Руз, должно быть, сходит с ума от беспокойства.

Уно достает отмычку из одного из многочисленных разноцветных карманов, вшитых в ее шерсть, вытягивается, берет мой замок и вставляет тонкий инструмент в отверстие… ― Стоп.

Ее изящные руки замирают, розовые глаза смотрят на меня, зрачки сужаются. Между ее бровями пролегает морщинка, белый кончик ее длинного хвоста с хохолком подрагивает.

― Убирайся отсюда, Уно. Пожалуйста. Ты не можешь рисковать тем, что тебя поймают.

Ее губы оскаливаются, мелкие черты лица складываются в нечто острое и ужасающее.

― Ты не Хозяйка. ― Ее слова вспарывают мою кожу, оставляя жгучий след.

― Ты не командуешь мной.

Упрямый мискунн.

Я вздыхаю, снова смотрю в тоннель, потом в ее яростные глаза.

― Они знают, что я представляю угрозу. Если я выживу, они удвоят свои усилия по нашей поимке. ― Я делаю паузу, прежде чем нанести удар по почкам. ― Они найдут Руз.

Уно щелкает зубами и рычит, поджимая губы. Ее хвост устремляется вперед, касаясь моей щеки.

Ее глаза переливаются всеми цветами радуги.

Она застывает неподвижно, ее и без того бледный цвет лица светлеет настолько, что кожа становится полупрозрачной в тех местах, где она наиболее тонкая ― на висках, на внутренней стороне хрупких запястий, на изгибах узловатых ног.

Молчание затягивается, пока она погружается в одно из своих редких видений, и я сглатываю, наблюдая, как в ее глазах пляшут искорки. Розовые частички застывают, всплывая на поверхность и мерцая красным в теплом свете.

Ее хвост отлетает от моего лица так быстро, словно я сделана из огня, прерывистое дыхание вырывается из ее пасти с острыми зубами. Она моргает, вынимает отмычку из замка и опускается на корточки, остатки надежды, о существовании которых я даже не подозревала, бьются о мои ребра.

― Ты знаешь, что я права…

Она прячет отмычку в маленький розовый кармашек.

― Хозяйка умрет, если ты не пойдешь в этот Колизей. И Серим тоже. Я видела это.

Моя грудь сжимается, и я киваю.

Тогда решено.

― Я не удивлена, ― шепчу я, заставляя себя улыбнуться. ― Я разозлила Гильдию знати. Очень сильно. Думаю, они перевернут город вверх дном, чтобы найти меня, если я не попаду на казнь.

― Так и будет, ― говорит она с абсолютной уверенностью. ― Я передам свои видения Хозяйке. Она передаст их своему хозяину. А тот передаст их своему хозяину.

Моя улыбка смягчается.

― Сделай это, Уно.

Она достает из кармана оранжевого цвета кусочек угля.

― Подойди, ― говорит она, поднимая его, чтобы я увидела.

Я хмурюсь.

Бросив еще один взгляд в тоннель, я поднимаю свою металлическую планку, чтобы цепи не волочились по земле, и иду вперед. Уно жестом предлагает мне прислонить голову к двум прутьям, и металл прижимается к моему лицу.

Ее нижняя губа подрагивает, когда она проводит куском угля по моему лбу.

Я сразу же узнаю форму, которую она рисует, ― настолько хорошо мне знакома луна, которую я ищу в небе всякий раз, когда смотрю в сторону Тени. ― Это… правильно, ― шепчет она, и я сглатываю странный комок в горле. ― Я знаю.

Она опускается вниз, подтянув колени к щекам, и смотрит на меня, а я смотрю на нее…

У меня на кончике языка вертится вопрос о том, съедят ли меня прямо на столбе или унесут в Боггит и скормят птенцам, несмотря на то что я знаю, что ее видения нестабильны. Что в жизни все может быть иначе. Но я решаю, что лучше оставаться в неведении до самого горького конца.

Я закрываю глаза, не желая говорить слова, которые будут иметь вкус пепла, и слышу, как почти бесшумный звук ее шагов исчезает в небытии. Только убедившись, что она ушла, я снова открываю глаза и смотрю в пустоту перед собой.

Прочистив горло, я отступаю к стене, потирая зудящую спину о шероховатую поверхность.

― Почему мяч? ― раздается хриплый голос слева от меня.

Я смотрю в сторону мужчины, который, как я думала, спит, свернувшись калачиком под своим грязным одеялом, а вместо этого наблюдает за мной сквозь решетку.

― Это луна.

Он хмурится.

― Тогда почему луна?

Я снова устремляю взгляд вперед, постукивая ногой в такт успокаивающей мелодии, звучащей в моей голове.

― Потому что они падают.

Даже когда мы этого не хотим.

ГЛАВА 28

Меня ведут по забитому фейри Рву в сопровождении слышащих песни стихий солдат Короны, а с неба падают хлопья снега, устилающие землю, ― ледяное покрывало для моих босых ног, ступающих мимо молчаливых горожан.

Непривычно, что меня ведут в Колизей с охраной стражников и рядами молчаливых свидетелей, но благодаря обилию объявлений на стенах, оповещающих о моем задержании и времени казни, все становится понятным.

Зеваки смотрят, как я пробираюсь сквозь узкий проход в толпе, по обеим сторонам которого стоят другие солдаты Сумрака, словно заградительные столбы, охраняющие стадо скота. Мечи висят у них на бедрах, прищуренные глаза сканируют толпу, возможно, ожидая, не попытается ли кто-нибудь из «Восставших из пепла» спасти меня.

Помочь мне.

Я уверена, что они не станут вмешиваться. Не после видения Уно.

Поэтому я высоко поднимаю голову, проходя мимо знакомых мне лиц, фейри и даже нескольких существ, которым я начала доверять за прошедшие фазы. Другие члены «Восставших», сыгравшие небольшие, но значимые роли в моей жизни, прежде чем я насажу себя на меч, который оттачивала всю свою жизнь.

Для меня их лица сияют, как луны.

Как и те, что в небе, я надеюсь, что они не упадут, печалясь о том, что меня не будет рядом, чтобы увидеть, как это королевство восстановит свое былое великолепие. Серим добьется этого, я знаю.

В конце концов.

Как бы я ее ни ненавидела, эта сука не умеет проигрывать. Крупицу надежды я унесу с собой.

Слуги Короны с каменными лицами несут чашу с тем, что, как я могу предположить, является кровью какого-то животного, и обрызгивают меня ею. Металлический запах окружает меня, когда гром летящих молтенмау наполняет небо, гулкий звук их мощных крыльев ритмично стучит… стучит…

Так же, как и мое сердце.

Снежинка падает на кончик моего носа, и я улыбаясь поднимаю глаза, уверенная, что все остальные думают, что я страдаю от холодной погоды. Но мне интересно, знает ли наша богиня воды об обратном? Если Рейн провожает меня ледяными слезами, которые на самом деле приносят мне чувство успокоения, охлаждая огонь в моих венах и гнев в сердце. В любом случае в этом больше нет смысла. Больше нет.

Все кончено.

Все сделано.

Я пойду навстречу своей гибели лишь с двумя сожалениями: о том, что мне так и не довелось освежевать Рекка Жароса от члена до горла, и о том, что я не смогла ощутить жизнь так, как рассказывала Фэллон перед тем, как она ушла. Эта прекрасная, дарящая силы свобода, которая всегда была недосягаема.

Оба сожаления словно осколки вонзаются в мое сердце, когда меня ведут к лестнице, вырубленной в северной части стены, и я зигзагами поднимаюсь по пролетам, пока не оказываюсь достаточно близко к облакам, чтобы поймать их ртом.

Чтобы почувствовать их вкус.

Оказавшись на вершине стены, я привстаю на цыпочки через каждые несколько шагов, вытягиваю шею, решив украдкой взглянуть на луну, которую я так люблю… в последний раз.

Еще немного выше, и я, возможно, смогу…

Я смотрю на низкие, извергающие снег облака, которые покрывают небо во всех направлениях, скрывая луны.

Абсолютно все.

Сердце замирает, глаза щиплет.

Меня заталкивают в тоннель, украшенный горящими светильниками, и я рычу, когда камень и пламя заслоняют облака. Топот сапог эхом отражается от стен, и я уверена, что эти сапоги давят мне на грудь тяжестью моего разочарования, ломая ребра. Сжимая мои легкие.

Отмахнись от этого.

Запихни подальше.

Я поднимаю подбородок, когда мы сворачиваем в другой тоннель, а затем меня ведут вверх по винтовой лестнице, которая выводит меня на центральную сцену Колизея ― такую огромную, что я чувствую себя комком грязи на дне водоема. Крошечным.

Незначительным.

Прочный каменный навес, венчающий здание, укрывает первый ярус сидений, защищая оживленных стихиалей, пришедших посмотреть на мою смерть и готовых рискнуть жизнью, чтобы стать свидетелями этого жуткого зрелища.

Они смеются, ахают и перешептываются, указывая в мою сторону, когда я прижимаюсь спиной к деревянному столбу, а мои ноги тонут в слое снега.

Я машу им рукой и улыбаюсь.

― Спасибо, что пришли проводить меня! ― кричу я, а за этим следует тихое «придурки».

Стражники прижимают мои руки к бокам, обвязывая меня витками волокнистой веревки, пока я не оказываюсь зафиксирована так крепко, что трудно нормально вздохнуть. Они спускаются по лестнице, пока мои легкие борются со стягивающими путами.

За ребрами вспыхивает паника.

Я в ловушке. Беспомощна.

Так чертовски одинока.

Осознание этого пронзает меня насквозь, страх смешивается в моих венах с бурлящей кровью. Дыхание становится резким и быстрым, а та ужасная дрожь, которая сотрясала меня в камере, возвращается с удвоенной силой.

Возможно, заметив мой внезапный дискомфорт, некоторые из стихиалей смеются, и их смех летит в меня, словно брошенные камни.

Щеки пылают, но я отказываюсь смотреть на них снова. Вместо этого я устремляю свой взгляд в небо, широко раскрывая глаза при виде ярких чудовищ, кружащих в вышине, прорезающих облака и смешивающих красивые цвета в радужную оболочку, сфокусированную на…

Мне.

Хлопья снега падают мне на волосы и лицо, пока я пытаюсь остановить стук зубов и замедлить поверхностное, судорожное дыхание.

Это кошмар, от которого я собираюсь проснуться. Как и в случае с любым другим кошмаром, ты не просыпаешься, пока он не сломает тебя настолько, что ты вырвешься на свободу.

Вот и все…

Я просто должна сломаться. Тогда я буду свободна.

Мое внимание привлекает суматоха в императорской ложе, и я вижу, как женщина движется сквозь строй расступающихся солдат, ее бледный цвет лица так резко контрастирует с красной короной, украшающей копну рыжих волос.

Королева…

Не думала, что она посещает такие мероприятия. Видимо, я достаточно важная особа, чтобы заслужить эту привилегию.

Звенит колокол для кормления, и мой следующий вздох ― ощущается как удар по горлу, каждый удар колокола пробирает меня до костей, когда ее императорское высочество достигает балюстрады. Ее взгляд падает на меня, и она замирает, глаза расширяются от вспышки… чего-то.

Шока?

Неверия?

Узнавания?

Я не могу определить. У меня нет времени на то, чтобы раздумывать об этом, и я позволяю своему вниманию переключиться на стаю зверей, заполонивших небо…

Творцы.

На каменный навес приземляется массивный молтенмау, желтооранжевое оперение которого делает его похожим на разъяренное пламя, пришедшее поглотить меня. Я вздрагиваю, когда он опускает свой длинный заостренный клюв и с визгом взмывает в небо, разгоняя более мелких тварей, которые уже начали спускаться в чашу Колизея.

Так близко.

Его щелевидные зрачки расширяются, и он щелкает своим массивным клювом по воздуху прямо перед моим лицом. Как тренировочный укус.

Я выдерживаю алый взгляд дракона ― меня обдает порывом ветра.

Молтенмау поворачивает голову влево, издавая трель в адрес второго зверя почти таких же чудовищных размеров, прижавшегося к навесу с другой стороны здания. Он разевает клюв и издает свой собственный пронзительный визг, извергая дым и слюну.

Я поворачиваю голову, пытаясь укрыться от взрыва, и мой взгляд устремляется прямо в императорскую ложу.

Королева судорожно сжимает балюстраду, крича на стоящих за ней солдат ― солдаты переводят взгляды с нее на меня, их лица бледные, как пергамент.

Ее широко открытые безумные глаза встречаются с моими, и в этих зеленых глазах есть что-то такое, что тревожит покой моего внутреннего озера. Слезы текут по ее щекам, и она начинает произносить слова, которые я не могу услышать… но могу увидеть.

Могу узнать.

Она поет песню Клод, умоляя ее создать воронку.

Закрутиться вихрем.

Воздух вокруг меня превращается в кружащуюся метель из снега и льда, сквозь которую почти невозможно что-либо разглядеть. Столб, к которому я привязана, раскачивается так, словно вот-вот оторвется от сцены, мои волосы грозят быть вырванными с корнем, а их волнистые концы натянуты кружащимся вихрем.

Два молтенмау с визгом срываются с крыши, крылья бьют по воздуху, который вырывает яркие перья из их подбрюшья, разбрасывая их в воронке, которая гонит тварей обратно к облакам.

Сквозь свирепый снежный вихрь, хлещущий по лицу, я снова встречаюсь взглядом с королевой ― ее грудь сотрясается от рыданий, а на лице теплая улыбка.

Понимание опускается в мой живот, как тяжелая пища после долгого голодания, и я хмурюсь…

Она пытается отпугнуть драконов.

Она…

Она спасает меня…

Глубокий, низкий звук сотрясает воздух, раздаваясь со всех сторон одновременно.

Ту-думп.

Ту-думп. Ту-думп.

Весь свет исчезает из Колизея, его затмевает ужасная тьма, которая почти поглощает меня целиком.

Толпа с криками срывается со своих мест и бежит к выходу, некоторые в панической спешке натыкаются друг на друга. Королева отрывает от меня взгляд и, вытаращив глаза, смотрит куда-то за крышу здания. Меня охватывает смятение, и я делаю то же самое.

Мое сердце замирает, дыхание сбивается, когда самый большой саберсайт, которого я когда-либо видела, опускается в Колизей, взмахивая своими широкими крыльями. Вытянув свои гигантские когти, он цепляется за изогнутый навес, опуская свою массу на конструкцию, которая больше не выглядит крепкой и прочной. Не по сравнению с этим чудовищем цвета засохшей лужи крови, кажущейся черной в тех местах, где лучи отраженного света не касаются его чешуи размером с тарелку.

Кажется, весь мир содрогается, по камню бегут трещины, куски отламываются и падают вокруг меня, раздавливая тех из знати, кто не успел удрать достаточно быстро.

Яростные вопли паники и боли сотрясают воздух.

Дракон расправляет крылья в нереальном размахе, раздвинутые мембраны вибрируют от силы песни королевы, кончики когтей тянутся так далеко, что я представляю, как они могут обвиться вокруг Колизея не один раз.

― Черт, ― бормочу я, недоумевая, зачем такому огромному зверю беспокоиться о таком крошечном кусочке пищи.

Разве что…

Я нужна ему для его детенышей.

У меня сводит желудок.

Я не только умру, но и сделаю это медленно и в самом жарком месте на свете.

Гондраг… гнездовье саберсайтов.

Король был прав, меня преследуют призраки. Все злые духи тех, кого я не удосужилась обезглавить, заманили это чудовище на мою казнь и теперь смеются вволю.

Хорошо для них.

А для меня ― дерьмово.

Весь воздух со свистом вырывается из моих легких, когда дракон с шумом опускает голову в чашу, его квадратная морда усеяна рогами и клыками, которые изгибаются и превращают ее во что-то чудовищное. Оно обдает меня обжигающим дыханием, глядя на меня чернильными шарами, окруженными озерами из тлеющих углей.

Что-то вырывается из глубин моего внутреннего озера, словно сеть, поглощающая мое окаменевшее сердце. Когти впиваются в каменную плоть, вливая в меня песню, которая подбирается к горлу и выливается на язык, как шар ледяного пламени, разжимая челюсти.

Она льется в ритме с моим учащенным сердцебиением, мой пронзительный голос прорывается сквозь шум. Это не обычный язык, а чтото… другое.

Что-то, чего я не понимаю. И, вероятно, должна выяснить.

Дракон моргает, наклоняя голову, а незнакомая мелодия бьется о мои зубы, словно ледяные осколки инея и снега…

Я хмурюсь.

Неужели зверь слушает мои слова?

Он… понимает их?

Вместо меня?

В моей груди зарождается крошечная надежда, по крайней мере, до тех пор, пока саберсайт не открывает свою огромную пасть и не издает ужасный рык ― пылающее пламя, сдобренное вонью жареной плоти. Сердце замирает, когда я смотрю на вспышку пламени у основания его ребристого горла, ожидая испепеляющего взрыва.

Огня.

Чудовище приходит в движение.

Острые зубы смыкаются вокруг меня, погружая в кромешную тьму, жаркую и влажную. Треск обрушиваются на меня со всех сторон, прежде чем столб, к которому я привязана, отрывается от помоста и кренится в сторону, увлекая за собой меня.

Ужас в конце концов погружает меня в забытье.

ГЛАВА 29

Последний сон я сплю в вольере, прижавшись к шелковистому хвосту свернувшейся клубком Слатры, и вижу счастливые сны. О том, как Хейден впервые полетел на спине Аллюм, сияя улыбкой, и они оба оглашали небо победными криками. Мы были в восторге от прогулки, которую совершили вместе, залитые лунным светом, парящие между зубчатыми горными вершинами, снежные вихри кружились за нами от головокружительных взмахов шелковистых хвостов наших мунплюмов — Хейден был живее, чем когда-либо.

Я спала в вольере, видя счастливые сны, пока моя семья спала на своих тюфяках, с которых уже никогда не поднимется. Пока какой-то проглоченный яд проникал в тела и убивал их.

Маха.

Пах.

Хейден.

Я знаю, что их последние минуты были мучительными. Я видела это по их выпученным глазам. В неестественном изгибе их ртов, которые больше не улыбнутся, не споют и не прошепчут мое имя, как бы сильно я не обнимала их и не кричала, чтобы они очнулись.

Эта огромная боль… Она заполняет всю мою грудь и не дает дышать. На меня наваливается такая тяжесть, что я не думаю, что когда-нибудь смогу снова двигаться. И не думаю, что хочу этого.

Как может тот, которого ты так сильно любишь, быть здесь в одно мгновение и исчезнуть в следующее?

Просто… исчезнуть?

Аллюм, Натэй и Аккери проносятся мимо окна, визжа и выпуская пламя. Каждый раз, когда они кричат, на моем сердце появляется все больше трещин.

Они знают, что что-то не так.

Но у меня не хватает духу показать им, что они потеряли. Пока нет. Я все еще надеюсь, что, открыв глаза, обнаружу, что все это было одним большим, ужасным кошмаром.

Помощники Махи и Паха говорят, что я должна их отпустить. Что мы должны вернуть их тела стихиям. Творцам, которые не смогли быть рядом с ними, когда они больше всего в этом нуждались.

Это кажется слишком окончательным.

Я не хочу, чтобы это было наше последнее объятие. Последний раз, когда я смотрю в их глаза и говорю, что люблю их.

Я не хочу, чтобы и эта их часть тоже исчезла.

Они говорят, что мне нужно надеть диадему Махи теперь, когда она наконец-то освободила ее голову, но только после того, как высосала из ее тела всю жизнь до последней капли и сделала неузнаваемой. Теперь Творцы не перестают кричать, выплевывая шипящие слова, которых я никогда раньше не слышала. Слова, которых я не знаю и не хочу знать. Не сейчас.

Думаю, они тоже хотят, чтобы я надела диадему.

Маха как-то сказала мне, что никогда не чувствовала себя ближе к смерти, чем в тот момент, когда опустила ее на свой лоб, так что, возможно, я наконец надену ее… хотя бы для того, чтобы испытать именно это. Стану ближе к ним.

ГЛАВА 30

В моей новой клетке пахнет огненной смертью и серой ― рыхлая, вздымающаяся чернота, которая рычит вокруг меня, издавая гулкие звуки, отдающиеся эхом. Булькающие, скрежещущие звуки и барабанный бой…

Крыльев.

Ту-думп.

Ту-думп.

Ту-думп.

Я стону, мое лицо покрывает лужа липкой слизи, которая так и норовит утопить меня, заливая мне голову и растекаясь по волосам при каждом резком повороте, подъеме и головокружительном падении.

Зазубренное лезвие страха пронзает мою грудь.

Саберсайт не разжал челюсти и не перемолол меня стеной сабель, о которую трется мое колено. А это значит, что я, к сожалению, оказалась права. Есть только одно место, куда мне суждено попасть, если я не захлебнусь в его слюне до того, как мы туда доберемся…

Это чудовище тащит меня в Гондраг, чтобы скормить своим отродьям.

Черт.

Я понятия не имею, как долго мы находимся в воздухе. Не представляю, как быстро может лететь этот зверь со своим огромным размахом крыльев. За пятнадцать ведер кровавого камня в городском вольере Гора можно купить рискованный билет в один конец в Гондраг для тех, кто достаточно глуп, чтобы попытаться украсть яйцо саберсайта, но, как говорят, на это уйдет семь циклов Авроры ― если вы вообще туда доберетесь.

У меня точно не хватит сил пережить семь циклов Авроры у него в пасти.

Я издаю булькающий звук, находя слабое утешение в осознании того, что, скорее всего, умру раньше, чем меня выплюнут в гнездо из расплавленного камня рядом с выводком маленьких голодных версий этой твари.

Дрожь пробегает у меня по спине, когда я представляю, как они доедают то, что от меня останется, изрыгая пламя, которому не хватает силы, чтобы покончить с моей жизнью. Я определенно либо одержима, либо проклята, либо и то, и другое.

Внезапно и без предупреждения чудовище начинает падать.

Мои кишки впечатываются в позвоночник, а сила падения смещает деревянный столб в пасти чудовища и отбрасывает меня назад. Я резко останавливаюсь у задней стенки его глотки, выпучив глаза, и смотрю в ребристую пещеру на языки пламени, кипящие у ее основания и обдающие меня таким яростным жаром, что я удивляюсь, как плоть не плавится на моих костях.

Прошлое и настоящее перемешиваются, разъедая мои внутренности…

Еще один крошечный толчок назад, и этот огонь поглотит меня.

Наконец-то он доберется до меня.

Сердце колотится быстро и сильно, я закрываю глаза и крепко зажмуриваюсь. Постукивая ногой по столбу, я напеваю веселую песенку и представляю себя где-нибудь в холодном и темном месте, снежинки осыпают мое запрокинутое к небу лицо:

Жила-была маленькая веселая цыганка, которая была умелой воровкой.

Она собрала свои пожитки в рюкзак за спиной и отправилась искать дракона.

Она добралась до расплавленного болота в поисках огненного яйца, так говорят.

Она прыгала с кочки на кочку ― что можно так найти?

МНОГО ЧЕГО МОЖНО НАЙТИ!

Она забралась в гнездо и нашла целое яйцо, так говорят.

Но яйцо уже качалось… качалось…

И тут она услышала стук… стук…

Пламя стало вырываться… вырываться…

Наша веселая цыганка теперь прыгала… прыгала… Жила-была маленькая веселая цыганка, которая нырнула в расплавленное болото, чтобы спастись от горящих веток вылупившегося молтенмау, а потом вынырнула, став бархатным троггом!

Меня внезапно отрывает из задней части зияющей глотки чудовища и швыряет вперед, бревно с такой силой падает на изогнутую стену клыков, что я чувствую, как мой мозг бьется о внутреннюю поверхность черепа.

Ритмичного стука крыльев больше не слышно…

Неужели мы… приземлились?

От предвкушения, скручивающего кишки, у меня под языком покалывает.

Творцы, вот оно. Сейчас меня выплюнут в гнездо и съедят.