Когда родилась Луна

Она подходит ко мне, опускается на мягкий пурпурный трон со своей стороны того, что я считаю нашей импровизированной баррикадой, и складывает руки на столе.

― Я хотела убедиться, что ты получила моего пергаментного жаворонка.

― Миссия завершена? ― спрашиваю я, выгнув бровь.

― Подтверждения пока нет. Я имею в виду то сообщение, которое я отправила в прошлом цикле, перед самым закатом Авроры.

Новый заказ.

Прекрасно.

Мой интерес пропадает, и я снова концентрируюсь на своих ногтях, выковыривая из-под них еще больше грязи.

― Должно быть, он потерялся. Возможно, он найдется, когда я высплюсь, как они часто делают. Такие деликатные. Тебе стоит взять на заметку.

Я чувствую ее нарастающее раздражение, словно надвигающуюся грозовую тучу, которая наполняет воздух статическим разрядом.

И все же я ковыряю.

Ковыряю.

Ковыряю.

― Забавно, что ты единственная, кто испытывает трудности с получением моих жаворонков.

― Это один из величайших мировых феноменов.

― Сомневаюсь. ― Короткая пауза, затем: ― Мунплюм Рекка в городском вольере.

Сердце замирает, глаза взмывают вверх и упираются в каменный взгляд Серим.

― На кого он охотится?

― На нас.

Мое ответное проклятие столь же острое, что и клинок в моей руке.

― Его наняла Корона, и он здесь, чтобы положить конец нашему восстанию. Чтобы мы перестали лишать королевство новобранцев.

Что ж, он должен умереть.

Я сбрасываю ботинки со стола и прячу клинок в ножны.

― Я позабочусь о нем, ― говорю я с нетерпением в голосе. Каждый раз, когда я встречаю охотника за головами, металлические шпоры на его ботинках перепачканы кровью. Не нужно обладать богатым воображением, чтобы понять, кому принадлежит эта кровь. Если слухи правдивы, то это несчастный мунплюм, которого он очаровал, убив его бывшую наездницу.

Я получу огромное удовольствие от его убийства.

Я поднимаюсь со своего места.

― Нет, ― резко произносит Серим, и я хмурюсь.

― Что значит «нет»?

― Садись, Рейв.

Я вздыхаю, а затем делаю то, что она велит, ненавидя искру удовлетворения в ее глазах.

― Почему ты не хочешь, чтобы я его убила? ― спрашиваю я сквозь стиснутые зубы. ― Это то, чем я занимаюсь. Я убираю мусор, о который больше никто не хочет пачкать руки, очищаю путь от любой грязи, которая может помешать группе выполнять свою миссию. Рекк стоит на пути, Серим. Он подвергает опасности других членов, большинство из которых я уважаю.

Она смотрит на меня равнодушным взглядом, который меня ничуть не задевает, хотя, возможно, задел бы, если бы она хоть раз попыталась заслужить мое уважение.

― Позволь. Мне. Сделать. Это.

― Нет.

Опять это гребаное слово.

― Почему?

― Потому что он ― хорошо замаскированная приманка.

― Тогда я идеально подхожу для этой работы.

― Нет, ― отрезает она в третий раз. ― Твои инструкции ― затаиться, пока он не уедет. Это значит ― никаких убийств, когда ты случайно обнаружишь, что кто-то делает то, что не должен делать, или услышишь чей-то крик о помощи. Никакого возмездия. Ничего, пока я не разрешу. Ты будешь покидать свой дом только для того, чтобы купить продукты или прийти ко мне, если я позову тебя.

Я хмурюсь, тяжелые мысли мечутся в моей голове, превращаясь в снежный шторм, бушующий у меня в груди. Не было ни одного случая, чтобы Рекк Жарос не достиг поставленной цели, так что он не покинет этот город без крови на своих шпорах.

― Если мы не устраним его, он уничтожит одного из нас, и это не будет мило.

― Я в курсе, ― говорит она сквозь плотно сжатые губы, и суровая решимость в ее тоне действует на меня, словно укус змеи.

Это значит…

Она собирается отправить за ним кого-то другого, кого считает менее полезным. Принести жертву кровожадной Короне.

Что-то внутри меня ломается, сгибаясь под огромной тяжестью, давящей на ребра, и моя верхняя губа поднимается в оскале.

― Ты накормишь одного монстра, и еще больше появится из тени. Как только они почувствуют в воздухе запах крови, они будут… постоянно… появляться.

Серим вздыхает и тянется к столу, чтобы поправить коллекцию перьев.

― Ты снова собираешься указывать мне, как делать мою работу, Рейв?

Мне это тоже начинает надоедать.

― Каждый раз, когда мы перехватываем транспортную повозку, полную новобранцев-стихиалей, это как пластырь на гораздо более серьезной проблеме. Пока король продолжает править, это не прекратится. Будет больше охотников за головами. Больше смертей и страданий.

Ее взгляд по-прежнему прикован к перьям, словно это намного важнее, чем все, за что должны бороться «Восставшие из пепла».

Я с рычанием сметаю их со стола, усыпая пол перьями.

― А как же больные? Голодающие? Пустые?

Медленно она отводит руку назад и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

― Мы потратили весь сон на спасение пятидесяти семи пустых. По твоей просьбе…

― Операция, которую я профинансировала сама, ― огрызаюсь я, приподняв бровь. ― Или, может быть, ты думала, что я не замечу, поскольку нечасто проверяю свои счета?

― Конечно, я компенсировала свои расходы, ― усмехается она. ― Проведение столь масштабной операции обходится так дорого, что тебе никогда не понять. Мы рисковали всем нашим делом, чтобы ты была счастлива. Помешали политическому прогрессу. Кто-то должен был заплатить.

Чтобы я была счастлива.

Точно.

― Знаешь, о чем это говорит? ― отвечаю я, невесело усмехаясь. ― О том, что группе плевать на пустых так же, как и на стихиалей. Я спускаюсь в Подземный город не только для того, чтобы раздать нуждающимся кровавый камень, Серим. Я спускаюсь туда, чтобы узнать, не нужна ли кому-нибудь помощь, потому что всем остальным, похоже, наплевать.

Она сжимает флакон, висящий у нее на груди.

Черт.

Я напрягаюсь, когда она проводит кончиком острого ногтя по одной из рун.

Все мое тело содрогается, и я чувствую, как ее движение царапает одно из моих ребер, как лезвие ножа для разделки филе.

― Почему ты не можешь просто быть счастлива? ― шипит она, пока я дышу резкими, короткими вздохами, прищурив глаза на ядовитую суку. ― Ты пользуешься благосклонностью Феникса. Он делает для тебя больше, чем для кого-либо еще. Разве этого недостаточно?

Я обхватываю себя дрожащей рукой, пытаясь проигнорировать нотки ревности в ее тоне. Я не только никогда не встречалась с Фениксом, но и то, что я его любимица, стремительно отходит на второй план в моем списке приоритетов.

Она приподнимает ноготь, брови взлетают к линии роста волос, ее палец готов снова напомнить мне, кто тут управляет ситуацией.

Творцы, я ненавижу эту женщину.

― Трудно чувствовать себя счастливой, когда король ломает юных стихиалей до тех пор, пока они не превращаются в безмозглых монстровубийц. Когда тысячи менее ценных фейри гниют в Подземном городе, не имея возможности прокормиться в шахтах, ― рабы, обеспечивающие гладкую работу шестеренок королевства. ― Вытирая бисеринки пота со лба, я лезу в карман, достаю содранное со стены объявление и бросаю на стол, хотя Серим лишь мельком смотрит на него. ― Если мы не узурпируем власть, я убеждена, что все станет намного, намного хуже.

― Не сейчас, ― говорит она твердым, уверенным тоном. ― Пока Феникс не сочтет нужным.

Та же история, другой дей.

― К черту Феникса.

Еще одно садистское движение ее ногтя, на этот раз по моему позвоночнику. Еще одна серия свистящих вдохов, и я борюсь с желанием перевернуть стол и вышибить ее глазные яблоки из глазниц ― к черту последствия.

Но я сохраняю самообладание, боль все еще пульсирует в моем позвоночнике, как прыгающие по воде камни, и я говорю сквозь стиснутые зубы:

― Перерезав горло королю Кадоку Вейгору, я не только перестану беспокоить тебя, но и послужу нашему делу.

Она отпускает флакон.

Я проглатываю вздох облегчения, отказываясь доставить ей удовольствие, и вместо этого тыкаю дрожащим пальцем в объявление, которое может нанести непоправимый ущерб.

― Никто ничего не заподозрит, учитывая ажиотаж вокруг нашей группы.

― Убийство без тщательного, хорошо продуманного плана оставит королеву во власти.

― Отлично. ― Я вскидываю руки вверх, недоумевая, почему это плохо, ведь это именно то, что нужно нашему королевству. ― Это земля ее предков. Она и должна быть главной.

― Совет Трех никогда этого не допустит. Королева Дотия может говорить только с Клод.

У меня на языке появляется кислый привкус.

― А разве у них нет сына, говорящего с тремя стихиями?

― Принца Туруна не видели уже много фаз. Некоторые говорят, что он сошел с ума, и, чтобы не предавать это огласке, король с радостью спрятал его подальше.

― Готова поспорить, он все равно справится лучше, чем король Кадок Вейгор. Может, он вернет свой разум, когда прах его отца удобрит землю?

Серим смотрит на меня так, словно готова схватить метлу и вымести меня за дверь.

― Опять, Рейв, ты полагаешь, что у тебя есть право голоса в этом вопросе. Это не так. У тебя есть только одна задача ― выполнять мои приказы. Когда я приказываю резать, ты спрашиваешь, как глубоко. Когда я говорю оставить Рекка Жароса в покое, ты оставляешь Рекка Жароса в покое, мать твою.

Странно слышать, как она ругается. Возможно, я бы сжала кулак и назвала это победой, если бы злость не нарастала в моем нутре, как снежный ком, который увеличивается с каждым оборотом.

― Как ты живешь с этим? Серьезно?

Она снова сжимает флакон, и все мое тело вздрагивает.

В ее глазах вспыхивает удовлетворение, а на губах появляется ухмылка, от которой у меня закипает кровь.

― Мне нелегко принимать такие решения, но в первую очередь я должна думать о цели. Твоя сильная связь с Клод, твое мастерство владения клинком и та дикая сторона, которую я разглядела в тебе в нашу первую встречу, когда ты сорвалась с катушек в Подземном городе, делают тебя незаменимой помощницей, без которой нам не обойтись.

В моей груди нарастает ледяной гул.

Я проклинаю дей, когда она нашла меня, увидев ту сторону, которую я сама едва понимаю. Не то чтобы я помнила эту часть нашей встречи, скрытую за ледяной завесой, под которой я была бы слишком счастлива свернуться в клубок и умереть.

Зато я помню крики, которые каким-то образом прорывались сквозь охватившее меня безумие. Я также помню свою уверенность, что все, что я делала, было неправильно, но та часть меня, которая контролировала ситуацию, жила по другим правилам.

В ее глазах это было обычным делом.

Позже Серим сказала мне, что я смотрела на нее черными блестящими глазами, лицо было забрызгано кровью, клыки оскалены, и она знала, что я совершенно сломлена и отчаянно нуждаюсь в том, чтобы дать выход своей ярости.

Теперь я вижу это иначе.

Думаю, она увидела меня, окруженную телами только что убитых врагов, которые пришли за мной, и решила, что из сломанных вещей получается самое острое оружие… если только приковать его к себе, чтобы оно не умчалось прочь.

― Ты прекрасно обходилась сама, пока не достала меня из сточной канавы.

― Я предоставила тебе выбор, ― выпаливает она, быстро моргая.

Горький смех вырывается у меня из груди и выплескивается наружу невеселой мелодией.

― И какой же это был выбор? ― Размышляю я. ― Умереть или дать каплю моей крови для твоего покрытого рунами флакона и навсегда стать рабыней, которую можно будет одернуть при любом удобном случае? Только это было сказано не так, верно? Ты предложила мне отомстить. Нарисовала такую красивую картинку, что у меня слюнки потекли от желания отдать тебе свою кровь, попасться в твою паутину, как глупой мухе, и немедленно приступить к работе.

Так много пустых обещаний.

― Как ни странно, если бы ты просто попросила меня присоединиться к делу, я бы, скорее всего, согласилась, учитывая, сколько несправедливости я вскоре обнаружила в этом королевстве. Но ты решила надеть на меня ошейник.

Она вздыхает, долго и протяжно, с беззаботной уверенностью того, кто живет в пузыре безопасности, в который я не могу проникнуть.

― Ты всегда такая драматичная, Рейв. Честно говоря, я никогда не встречала кого-либо, в чьей крови столько борьбы. ― Ее изящная рука сжимает флакон у нее на груди. ― Возможно, ты не была бы такой озлобленной, если бы постоянно не испытывала меня, заставляя пользоваться преимуществами кровной связи.

Да, конечно. Это моя вина.

― Неужели ты не видишь, что создана для этого?

― Конечно, ― невозмутимо отвечаю я. ― Ничто так не помогает чувствовать себя как дома, как постоянная угроза пытки. ― Ничего личного. Все дают свою кровь… ― Кроме тебя.

― …чтобы пользоваться многочисленными преимуществами. Помнишь, как быстро я исцелила тебя? ― продолжает она. ― Без флакона ты бы умерла. Кроме того, ты единственная, кого я вынуждена наказывать.

― И что же ты делаешь для общего дела? ― спрашиваю я, приподнимая бровь. ― Кроме того, что сосешь метафорический член Феникса?

Ее щеки вспыхивают, накрашенные губы приоткрываются. Но она не произносит ни слова.

Мои брови взлетают вверх.

Похоже, не такой уж и метафорический.

― Ты выбрала жизнь, ― рычит она. ― Конечно, не на твоих условиях, но, по крайней мере, ты дышишь. Мне кажется, тебе следует вести себя скромнее с тем, кто спас тебя.

Я цокаю языком, пытаясь представить себе мир, в котором кто-то снизошел бы до помощи другому, не ожидая ничего взамен.

Не получается.

Тысячи раз меня собирали по кусочкам. Лишь однажды это было сделано для моей же пользы ― но Фэллон мертва, ее свет погас, все добро исчезло из мира.

Серим может думать, что спасла мне жизнь, но все, что она сделала, ― это снова посадила меня в клетку, превратив смерть Фэллон в еще более глубокую трагедию.

Я бы предпочла вернуться в нашу камеру и смотреть на луны, которые Фэллон рисовала на нашем потолке тупыми кусочками угля. Я бы предпочла слушать ее яркие описания разноцветных облаков, затянувших Сумрак, ― ее слова были настолько выразительными, что у меня перехватывало дыхание, словно я могла попробовать цвета на вкус, ощутить их текстуру на своем языке.

Она придала свободе такое изысканное звучание, используя свой богатый, красивый словарный запас. Это звучало так волшебно.

Мне не терпелось попробовать облака вместе с ней. Лечь на спину, бок о бок, и смотреть на настоящие луны.

Вместе.

Но она мертва, а я здесь, прикованная к этой змее с пурпурной чешуей. Я не делаю ничего из того, что обещала Фэллон до того, как потеряла ее. До того, как проснулась и обнаружила ее уже холодной.

Неподвижной.

Колючее воспоминание ледяным шипом вонзается в мое ожесточенное сердце, до самой мягкой сердцевины, наполняя его знакомой невыносимой болью…

Нет.

Я погружаюсь в себя, приземляюсь на обсидиановый берег своего огромного замерзшего озера, пораженная жуткой тишиной, от которой у меня всегда мурашки бегут по коже. Я беру камень размером с кулак, чтобы привязать к нему горькое воспоминание, а затем выхожу на гладкую замерзшую поверхность, которая приятно охлаждает мои босые ступни.

Опустившись на колени, я прорубаю дыру в толстом льду, и в тот момент, когда он трескается, оттуда сочится холодная вода. Я опускаю туда тяжелый камень с воспоминанием и спешу прочь, чувствуя, как волосы у меня на затылке встают дыбом, когда я, моргая, возвращаюсь к реальности.

Мой следующий вдох ― это ледяное дуновение, а слова Серим все еще звучат в моем сознании:

Ты выбрала жизнь.

Конечно, не на твоих условиях… По крайней мере, ты все еще дышишь.

Я смотрю на женщину, наблюдающую за мной вздернув подбородок, словно она хочет, чтобы я упала на колени и поцеловала ее пурпурные туфли.

― Моя жизнь никогда не была на моих условиях. ― Я встаю, закрываю лицо вуалью, затем собираю с пола ее перья и раскладываю их на столе в соответствии с их размером. Именно так, как ей нравится. ― И я отказываюсь воспринимать это как жизнь.

Я беру свою сумку и поворачиваюсь, направляясь к двери.

― Я не говорила, что ты можешь уйти, Рейв.

― Проведи ногтем по моей руне еще раз. ― Я пожимаю плечами. ― Посмотрим, будет ли мне до этого дело.

Я хлопаю дверью, уходя.

ГЛАВА 9

В начале следующего цикла Хейден отправляется в путь, чтобы попытаться украсть яйцо мунплюма. Ему придется добираться туда на санях и провести много времени в снежных хижинах по пути, хотя за стенами Аритии опасно.

По-моему, это немного глупо, ведь мунплюм Пахпи мог бы перенести его туда очень быстро. Но Хейден продолжает утверждать, что так делали всегда. Что он хочет испытать себя.

Не думаю, что Махми и Пахпи хотят, чтобы он что-то доказывал, потому что я подслушала, как они умоляли его не уходить. Не то чтобы это сработало.

Этой осенью Хейден много улыбался и шутил, пока я помогала ему собирать одежду и укладывать ее в сумку, но я вижу, что он боится. Я уверена, потому что он дал мне три жевательные конфеты из банки, которую держит рядом со своим тюфяком.

Обычно он никогда не дает мне больше одной за раз, потому что говорит, что от них у меня заболит живот, а это ложь. Я съела все три, и мой живот чувствует себя прекрасно.

Пахпи сказал, что достать яйцо мунплюма очень сложно. Нужно отправиться в Незерин ― место, где слишком холодно, чтобы что-то могло расти или дышать, ― и забраться на очень высокий ледяной столб, оставаясь незамеченным. Что нужно украсть яйцо из гнезда самки мунплюма, а потом быстро и бесшумно спуститься вниз.

Мой брат крупный и очень шумный. Он не умеет беззвучно дышать или делать так, чтобы его ботинки не скрипели по снегу. Даже голос у него грубый и шершавый, как зерно.

Он не слышит песен стихий.

Может быть, от этих жевательных конфет все-таки болит живот, потому что мне уже не очень хорошо…

Не думаю, что мой брат вернется домой из Незерина.

ГЛАВА 10

Захлопнув дверь «Изогнутого пера», я устремляюсь на запад по шумному

Рву, который теперь забит торговыми повозками, фейри стекаются сюда, чтобы получить самые дешевые бушели овощей, которые они могут выменять. По дороге домой я планировала зайти в свою любимую лавку, чтобы съесть пирожное с кремом из золы, но после того, как мне в глотку запихнули пурпурное дерьмо Серим, у меня пропало желание есть.

Хор панических вздохов заставляет меня остановиться, оглянуться по сторонам а затем поднять глаза вверх, куда устремлены все взгляды.

Мой пульс учащается при виде взрослого молтенмау, пролетающего достаточно низко, чтобы своими массивными когтями сорвать баллисту со стены. Порыв ветра обрушивается со всей мощью взмаха его великолепных крыльев, почти сбивая меня с ног.

Расправляя грудь, он вытягивает шею, разевает пасть и окрашивает небо шлейфом пламени, которое заливает Ров достаточным жаром, чтобы снег превратился в слякоть.

Народ с криками бросается в укрытие под небесными мостами, которые, по правде говоря, совершенно бесполезны. Если бы это чудовище решило повернуть голову и сжечь нас, сомневаюсь, что хоть что-то могло остановить его.

Драконье пламя не подчиняется законам природы. Язык Игноса не может помешать ему обжечь кожу. Расплавить плоть и кости.

Разрушить города.

Только Дага-Мурк может управлять драконьим пламенем ― тот, кто настолько связан со своим драконом, что может использовать его силу и огонь. Хотя эта связь ― скорее миф, чем реальность.

Зверь движется к Колизею, зажатому между стенами, как жуткая, покрытая кровью корона.

― Творцы, ― бормочу я, наблюдая за тем, как молтенмау лениво кружит над массивным сооружением.

Звук колокола, возвещающего о времени кормежки, проникает до мозга костей, и в толпе воцаряется гнетущая тишина, а воздух наполняется неистовым хлопаньем крыльев. Со всех сторон слетаются молтенмау, устремляясь за бесплатной едой и заполняя небо буйством хищных движений, ― их острые пасти направлены в сторону Колизея, словно град стрел.

Они сталкиваются, огрызаясь друг на друга, полосуя когтями, рассыпая яркие перья, пока сражаются за того, кто в данный момент привязан к столбу внутри сооружения.

Душераздирающий крик, за которым следует леденящий кровь вопль боли, эхом разносится по безмолвному Рву, как будто кто-то заставил Клод заглушить все звуки, просто чтобы поиздеваться над нами. Чтобы напомнить нам о страшных последствиях для тех, кто противостоит Короне.

Мои руки трясутся от нахлынувшей ярости, пальцы путаются в складках платья, сжимая в кулак плотный материал.

Я бы сейчас стояла там, на зрительских трибунах, и требовала крови, если бы тот, кого скормили зверям, был чудовищем вроде Тарика Релакена. Но это не так.

И никогда не бывает.

Они такие же, как я, пойманные на том, что маскировались под пустых. Это фейри, выступающие против короля, или родители одаренных детей, которые пытаются уберечь своих малышей от мучительного процесса отбора, через который им придется пройти. От бритья наголо. Прокалывания. Покидания своих домов в обмен на ведро кровавого камня, выписанное

Короной в благодарность за их большой вклад в растущее ополчение Сумрака.

Жалкая повязка для раненого сердца.

Пронзительный крик обрывается треском раскалывающегося дерева, и мои внутренности сжимаются так быстро, что меня начинает тошнить.

Победивший молтенмау вылетает из Колизея, машет покрытыми перьями крыльями и взмывает в небо. Из его заостренной пасти течет кровь, когда прекрасное, чудовищное создание устремляется на запад, и море голов поворачивается, чтобы посмотреть, как он проплывает вдоль стены.

Весь воздух покидает мои легкие.

В этом направлении стена постепенно опускается, наполовину поглощенная гнездовьем молтенмау ― Боггитом. Всякий раз, когда они летят на запад со свежим мясом, есть только одно место, где жертва может оказаться в конечном итоге.

Ее выплюнут в гнезде и скормят птенцам дракона.

Живая добыча.

Я дрожу всем телом, мой взгляд пробегает по молчаливой толпе. Большинство смотрит в небо широко раскрытыми глазами, их рты плотно сжаты, словно на них наложена печать молчания.

Очевидно, королевство Сумрака когда-то было благословенным Творцами местом для жизни, где детский смех эхом разносился по Рву. А акварельное небо вдохновляло развитие музыки и искусства.

А потом к власти пришел наш нынешний король, заботящийся лишь о своей военной мощи.

Я бы хотела увидеть Гор тогда, когда королевство переживало расцвет. Хотелось бы окунуться в реальность, которая была красочной и внутри, а не только снаружи.

Думаю, Фэллон имела в виду именно такую жизнь. Точно не это.

Этого не может быть.

Я проглатываю ярость, подступающую к горлу, уверенная, что во мне достаточно гнева, чтобы испепелить этот город одним вздохом. И все же я заставляю себя идти дальше, игнорируя дикое желание добраться до городского вольера, нанять перевозчика и помчаться на запад, в Дрелгад. Туда, где сейчас живет король Кадок, управляющий своей армией.

Только глупец может думать, что к королю можно подобраться достаточно близко, чтобы убить, без мощной поддержки за спиной: мужчину, обладающего силой трех стихий, постоянно охраняют стихиали с двумя бусинами и его злобный дракон. Мой гнев бесполезен ― по крайней мере, до тех пор, пока Феникс не устанет обрывать листья с этого злокачественного дерева и не начнет рубить его корни.

***

Я зигзагами поднимаюсь по величественной стене Рва, преодолевая тридцать один этаж и осматриваюсь, затем пересекаю полуразрушенный небесный мост и выхожу на ту часть стены, откуда открывается вид на Тень. Я пробираюсь по грубому отесанному ветровому тоннелю, который напоминает мне сдавленное горло, земля испещрена полосами рун, которые вызывают всевозможные ужасные реакции у любого, кроме меня или Эсси.

Немедленное желание обделаться. Внезапную потерю зрения ― как будто они упали головой вперед в чернильное небо Тени. И мое самое любимое ― пугающую уверенность в том, что молтенмау только что засунул свой клюв в этот самый тоннель и пытается выковырять их, как жуков из норы.

Я останавливаюсь у того, что очень похоже на мусоропровод для бархатного трогга, и расшнуровываю лиф, оставаясь в светло-коричневом комбинезоне, который плотно прилегает к моей фигуре и в котором гораздо легче передвигаться. Завернув вуаль, ботинки, лиф и сумку с припасами в ткань юбки, я опускаю сверток в желоб, наблюдая, как он устремляется вниз, а затем исчезает из виду.

Большинство предпочитает устраивать свои дома по ту сторону стены, где солнечный свет проникает сквозь разноцветные окна и наполняет комнаты теплом. Там, где фейри могут выставлять на подоконники горшки с овощами, которые прекрасно растут под лучами солнечного света.

Но не я.

Мне нравится холод, и я не смогу сохранить жизнь ни одному растению даже если от этого будет зависеть моя жизнь. Но все это не имеет никакого отношения к причине, по которой я выбрала тихую сторону с сумеречным видом.

Ветер треплет мои волосы, когда я останавливаюсь в конце тоннеля, балансируя на самом краю, и смотрю на заснеженные равнины, тянущиеся на юг. Облака почти полностью рассеялись, позволяя мне беспрепятственно любоваться изрезанным горизонтом, усеянным лунами на фоне россыпи далеких звезд.

Ближе ― яркие шары погибших молтенмау, как будто кто-то взял разноцветные облака Сумрака, разорвал их на мелкие кусочки, затем собрал в компактные шары и подбросил в небо. Видны очертания их массивных, величественных крыльев, окружающих их, словно веера из перьев. Длинные шлейфы хвостов, которые иногда не успевают сложиться, прежде чем умирающий дракон застывает, похожи на мазки краски.

Гораздо дальше видны жемчужные, радужные и серые круги переливающихся осколков света мунплюмов. Сияющие ореолы на темном небе.

Есть что-то поэтическое в том, чтобы смотреть вверх и видеть то, что прошло. Это мягкое скорбное напоминание для тех, кто остался внизу. Если бы я могла свернуться в клубок, как мунплюм, и укрыться среди звезд, когда пойму, что мое время пришло, я бы так и сделала. Не думаю, что многие стали бы меня искать, но я бы умерла, зная, что оставила после себя что-то светлое в этом прекрасном мире, раскрашенном в такое множество оттенков уродливого.

А еще мне нравится мысль о том, что я могу упасть с неба и раздавить кого-нибудь, если он меня разозлит. Я бы нацелилась на короля Сумрака и в мгновение ока уничтожила его за то, что он так плохо справляется с сохранением своего королевства.

Мелочно, но оправданно.

Я ищу маленькую серебристую луну молодого мунплюма, которая притягивает мой взгляд с тех пор, как я впервые взглянула на усыпанное могильными камнями небо, вдыхаю полной грудью свежий воздух, и на моем

лице появляется искренняя, открытая улыбка… Многие называют эту луну ― Хей.

Конечно, она не самая большая, не самая яркая и не самая величественная. Но по какой-то причине я не могу представить себе, что когда-нибудь открою глаза навстречу новой Авроре, посмотрю сквозь вечно колышущиеся облака в этой части света и не увижу эту маленькую луну с неправильно застывшим крылом.

Однажды Эсси спросила меня, хочу ли я узнать ее историю. Я улыбнулась и покачала головой. Разбитое сердце звучит эхом сквозь века, и ее голос был наполнен им.

Я не хочу смотреть на свою любимую луну и думать о том, что причиняет боль. Я хочу смотреть и представлять, что у нее была прекрасная жизнь, полная счастья, от которого сердце наполняется любовью.

Возможно, это делает меня трусихой, но я должна откуда-то черпать свои улыбки. И эта луна… Она никогда не перестает дарить мне именно это. Улыбку.

ГЛАВА 11

Я сползаю из пасти ветрового тоннеля, использую обилие трещин и углублений, чтобы прижаться к стене и спуститься вниз, не сорвавшись на угрожающие острые камни у основания стены. Голодное обещание быстрой и жестокой смерти, которая пока не смогла добраться до меня. Или Эсси.

К счастью.

Ухватившись за выступ, я переношу вторую руку на место рядом с ним, а затем ныряю туда, что кажется плоской стеной ― идеальной, покрытой рунами иллюзией. Я проскакиваю через большое, вечно открытое окно в уютный теплый воздух с запахом чего-то сытного… маслянистого… свежеиспеченного…

Я приземляюсь на корточки, и мой аппетит наваливается на меня с удвоенной силой, вызывая слюноотделение.

― Ням, это…

― Сдобный хлеб, ― говорит Эсси, склонившись над увеличительной сферой за нашим маленьким обеденным столом, заваленным инструментами, настойками и металлическими горшочками, и царапает одной из своих палочек для травления то, что находится под увеличительным стеклом. ― Я почувствовала запах крови на твоих ботинках, как только они коснулись желоба.

Я подхожу к столу, отщипываю кусочек от ломтя, лежащего на ее тарелке, и запихиваю в рот, со стоном удовольствия поглощая первую еду с тех пор, как я отправилась в путь на заходе прошлой Авроры ― плотную мякоть ароматного лакомства, пропитанного растопленным маслом и покрытого сладким слоем варенья из болотной ягоды.

Я улыбаюсь.

Я люблю болотную ягоду. А Эсси ― нет. Значит, она оставила этот кусок специально для меня, зная, что я вернусь голодной. Не то чтобы она призналась в этом.

И не то чтобы я этого хотела.

Она делает вид, что не беспокоится обо мне, а я делаю вид, что не беспокоюсь о ней. Мы сосуществуем параллельно, ничего не ожидая друг от друга, за исключением странного списка покупок и тех фантастических вещей, которые она готовит для меня, и это прекрасно работает.

Идеально.

Я бы не стала ничего менять.

― Все пошло наперекосяк, ― говорю я с набитым ртом, проходя в нашу грубо сколоченную кухоньку. Я поднимаю салфетку, укрывающую свежеиспеченный хлеб и отрезаю от него толстый кусок, намазываю его маслом и поливаю вареньем. Открыв ящик со льдом, я достаю ярко-зеленые фрукты, нарезаю их дольками и выкладываю себе на тарелку. ― Хочешь горо?

― Они еще не созрели.

Я кручу тарелку в руках.

― Конечно, созрели.

― Когда они созревают, их хвостики желтеют. ― Она поднимает глаза от своего занятия, и рыжие брови почти сходятся на ее милом, усыпанном веснушками лице. ― От этих у тебя язык отвалится.

Я засовываю дольку в рот, и морщусь от терпкого вкуса.

― Они не спелые, ― бормочу я, выплевывая фрукт в мусорное ведро.

Эсси хихикает, а затем снова опускает голову и смотрит через стекло, возвращаясь к… тому, что она делала.

Я отодвигаю фрукты в сторону и сосредоточиваюсь на хлебе, наблюдая за ее работой. Мой взгляд перемещается с изящных, ловких движений ее пальцев на тонкие черты лица. Карие глаза. Нос, слегка вздернутый у кончика. На левом ухе вырезан клип, который немного длиннее моего и больше наклонен вниз, что придает ей гипнотический, неземной вид.

Волосы спускаются до бедер, словно густая рыжая завеса, которая сочетается с металлическими крапинками в ее глазах ― такого уникального оттенка рыжего я никогда не встречала ― единственный всплеск цвета, который присутствует в ее внешности. И только он.

Я откусываю еще один большой кусок, вспоминая дей, когда она переехала сюда. Я сказала ей, что она может делать все, что захочет, со скудной обстановкой. Естественно, наше общее жилое пространство теперь того же цвета, что и весь ее гардероб.

Черного.

Грубые кухонные столешницы. Неровный потолок. Ворсистый ковер, покрывающий неровный пол. Даже наш мягкий диван с подушками у окна, достаточно большой, чтобы вместить троих, несмотря на то, что у нас никогда никого не бывает. По нашему общему желанию.

Я поднимаю взгляд на окно со специально наложенными Эсси рунами, чтобы отгонять незваных гостей, и вспоминаю, как проснулась, когда она стояла надо мной в разгар одного из своих приступов. С черными кругами под ее затравленными глазами, она размахивала клинком, крича, чтобы я наполнила чашу своей кровью. Немедленно. Это был вопрос жизни и смерти.

Как результат ― вход, который практически убивает незваных гостей.

Гениальное решение.

― Очень вкусно, Эсси. Спасибо, ― говорю я, откусывая еще кусочек.

― Конечно. Рада, что тебе понравилось.

Преуменьшение. Она знает, что этот хлеб ― мой любимый. Понятия не имею, что она в него кладет, но, черт возьми, это невероятно вкусно.

― Над чем ты работаешь?

― Алмазная накладка для твоего зуба, ― говорит она, продолжая травить. ― Я пыталась найти материал, достаточно крепкий, чтобы выдержать эти сложные руны. И случайно обнаружила, что алмаз подходит. О! ― Вскинув руку, она поднимает на меня свои широко раскрытые глаза, настолько полные жизни, что у меня перехватывает дыхание ― без сомнения, она в восторге от мысли, которая только что промелькнула в ее потрясающем мозгу. ― Ты получила моего жаворонка?

― Угу… ― Я заправляю волосы за уши и направляюсь к каменной чаше неправильной формы, в которую упали все вещи, которые я ранее спустила в желоб. ― Я испачкала его кровью, но принесла все, что смогла разобрать. ― Я отставляю тарелку в сторону и роюсь в своих вещах. ― Что делает алмазная накладка?

― Создает невидимый, непроницаемый барьер вокруг головы и груди, не разрезая тебя пополам.

Моя рука замирает, я смотрю на нее через плечо.

― Не разрезая меня пополам? Ты имеешь в виду… мое тело?

Она кивает так быстро, что ее волосы взметаются.

― Мне потребовалось немного времени, чтобы разобраться с этим. Теперь все в порядке.

Точно.

― Рада, что ты побеспокоилась об этом, ― говорю я и беру в руки сумку.

― Как всегда. Я почти закончила. Несколько тонких рун с помощью новой палочки для травления, и все будет готово к активации. Подумала, что сейчас самое время прикрепить ее, раз Рекк Жарос охотится на тебя.

― Вижу, ты снова читаешь мои сообщения.

Она пожимает плечами, настраивая четкость своего увеличительного стекла.

― Он влетел в окно после того, как ты ушла. Ударился о подоконник и расквасил нос. Я избавила его от страданий, развернув его.

― И прочитала его.

― Мои глаза не удержались.

У них есть такая привычка.

Я качаю головой и кладу сумку на стол, чтобы она поискала в ней. Обратная сторона использования такого количества крови в активных рунах, выгравированных вокруг окна, ― жаворонки иногда принимают окно ― за… нас. Что приводит к вечному недовольству Серим из-за того, что она не может со мной связаться.

Эсси поднимает голову от сумки, ее лицо становится чуть бледнее.

― Нет какашек спангла?

Я удивленно моргаю, глядя на нее.

― Прости, что?

― От Йескорна, библиотекаря из Подземного города. У него есть домашний спангл. Они у тебя в кармане? Пожалуйста, скажи мне, что они у тебя в кармане.

― В моем кармане нет никакого дерьма, Эсси. Зачем тебе какашки спангла? ― Она открывает рот, чтобы заговорить, но я обрываю ее. ― Помни, что мой мозг не такой большой, как твой. Если ты начнешь говорить о биофизике, я погибну.

Она снова открывает рот, закрывает его, кажется, ненадолго задумывается, а затем начинает говорить.

― Камень, который они едят, богат особой рудой, которую трудно найти, потому что она образуется в виде мельчайших капель, которые никогда не вырастают больше булавочной головки. Она не расщепляется в их пищеварительных трактах, так что это самый эффективный способ ее собрать. Она кремового цвета и плавится при гораздо более низкой температуре, чем большинство других руд, что делает ее идеальным клеем для крепления рунических накладок на зубах.

― Ты шутишь?

Ее брови сходятся на переносице.

― Впервые в жизни?

Вся доброжелательность покидает мое лицо, и я протягиваю руку, чтобы опереться на стол.

― Это то, что ты использовала, чтобы прикрепить предыдущую накладку к моему зубу?

Она кивает.

― Дерьмо спангла?

― Я смыла фекалии, а потом простерилизовала руду. Но да. Это было… дерьмо.

Творцы.

Я трогаю языком накладку на своем зубе.

― Запишем это в раздел «то, что Рейв знать не нужно», ― бормочу я, направляясь к шкафчику, чтобы достать кружку.

Никогда.

― Принято к сведению. Я, ну… ― Я оглядываюсь и вижу, как она ерзает на своем стуле, почесывая затылок. ― Учитывая репутацию Рекка, я надеялась, что мы прикрепим…

― Не стоит торопиться. ― С этой новой, довольно отвратительной информацией спешить совершенно некуда.

― А что, если он нападет на тебя?

Я поднимаю кувшин с фильтрованной водой из ледяного ящика и наполняю свою кружку.

― Мне приказано затаиться, и мы обе знаем, что Рекк не сможет достать меня здесь. Единственный способ встретиться ― это если я случайно столкнусь с ним по пути за своим новым клинком и случайно перережу ему горло, тем самым случайно нарушу прямой приказ Серим и случайно не позволю умереть одному из своих товарищей.

Единственный плюс в том, что ты незаменима? Я почти уверена, что Серим не нанесет мне смертельных увечий за этот проступок. Просто поиздевается надо мной, пока не почувствует, что снова контролирует ситуацию.

Обычное дерьмо.

Стул Эсси скрипит по полу, пока я осушаю свою кружку, прежде чем поставить ее в таз, и беру со стойки резинку, чтобы стянуть тяжелые волосы в высокий хвост.

Тишина становится напряженной и наваливается на меня сзади.

Я поворачиваюсь.

Эсси больше не смотрит через свое стекло. Она смотрит на меня, руки на коленях, глаза широко раскрыты и полны беспокойства. Взгляд впивается мне в грудь с такой силой, что я чувствую, словно он пронзает ее насквозь.

― Прекрати, ― рычу я. ― Не смотри на меня так.

Почему она так на меня смотрит?

В ее глазах появляется грусть, и это еще хуже.

― Рейв, я не могу тебя потерять…

― Мы так не делаем, Эсси. Мы прекрасно сосуществуем без этого. Не ломай то, что работает.

Ее брови сходятся на переносице, когда она открывает рот, но ничего не произносит. Словно слова слишком велики, чтобы обрести свободу.

Хорошо. Они должны остаться внутри. Я не хочу, чтобы она сказала мне, что беспокоится. Что ей не все равно. Я не хочу говорить ей те же слова в ответ.

Те, о ком я забочусь, умирают.

― В любом случае, вопрос спорный. ― Я отворачиваюсь и не поднимая глаз ополаскиваю кружку и тарелку в тазике. ― Я не могу отправиться в Подземный город, пока не получу жаворонка с информацией о том, что все чисто. ― Я вытираю посуду и убираю в шкаф, затем подхожу к чаше и беру свои вещи. ― Я устала. Сниму эти дурацкие перья с ресниц, немного отдохну, а потом заберу твои какашки, как только получу жаворонка от Серим. Договорились?

Она не отвечает.

Когда наступившая тишина становится слишком давящей, я поворачиваюсь и смотрю в ее большие, полные слез глаза.

Дерьмо.

― Договорились, Эсси?

Сжав губы в тонкую линию, она кивает — медленный жест неохотного согласия.

Я направляюсь к люку, ведущему в мою комнату, и поднимаю его, когда слова Эсси глубоко вонзаются в меня, как клинок между ребер, останавливая на полпути.

― Я не люблю Серим еще больше, чем ты, но в кои-то веки тебе стоит прислушаться к ней. Пожалуйста, Рейв. Я не… ― Она вздыхает и делает паузу, прежде чем метнуть еще один словесный кинжал, который лишает меня дыхания. ― Ты ― единственная семья, которая у меня есть.

Я так плотно сжимаю губы, что удивляюсь, как они не слипаются.

Эсси сломлена. Вообще-то, весь этот цикл такой. Мне нужно закончить его и начать новый ― нормальный, ― в котором все вокруг перестанут выражать беспокойство о моем благополучии и называть меня семьей. Мне слишком дорого приходится платить за такие вещи.

― Пожалуйста, не ходи в Подземный город без меня. Ты же знаешь, я ненавижу, когда ты спускаешься туда одна. ― Я выхожу из поля ее зрения и с тяжелым стуком закрываю люк.

***

Моя комната выглядит скромно по сравнению с остальным жилым пространством, единственным украшением, не считая рисунка на стене, являются луны, которые я нарисовала на неокрашенном потолке кусочками угля. Эсси никогда не спрашивала, почему, хотя, судя по тому, как развивается ситуация, я не удивлюсь, если она вломится сюда и вывалит этот вопрос к моим ногам, как дымящуюся кучу дерьма спангла.

― Черт возьми, ― бормочу я, сваливая свои вещи на пол. Тяжело вздохнув, я опускаю взгляд на свой саржевый тюфяк, расстеленный на земле у большого окна и занимающий большую часть южной стены.

Никаких душных одеял или подушек. Просто удобное место, где можно свернуться калачиком и отключиться. Мне хочется сделать это прямо сейчас, но если я не выдеру эти перья, то проснусь похожей на облезлого Молтенмау в середине линьки, лишенная всех ресниц.

Бывали. Знаем.

― Не ленись, Рейв. Разберись со своим дерьмом.

Я снова собираю свои вещи с пола и прохожу в гардеробную, спрятанную за дальней стеной, вешаю платье, вытаскиваю кинжалы из всех потайных отделений, словно ощипываю оперение птицы. Я откладываю их все, кроме одного, который оставляю пристегнутым к бедру, и проверяю свой комбинезон на наличие крови. Не найдя таковой, я решаю, что можно поспать в нем, и трачу остатки сил на то, чтобы вычистить ботинки и удалить проклятые перья.

Завершив свои дела, зевая, я возвращаюсь в спальню.

Я останавливаюсь перед висящим на стене плоским куском камня, вырезанным в виде гнезда мунплюма. Отодвинув его в сторону, я достаю из отверстия маленькую деревянную шкатулку, которую переношу на свой тюфяк и ставлю у окна.

Стеклянная панель тянется от пола до потолка, открывая вид на плавное превращение Сумрака в далекую Тень. Окно обрамлено рунами, которые делают его похожим на камень с другой стороны. Еще одно хитроумное приспособление Эсси.

Я ищу вдалеке ту причудливую луну и вижу, как восходящая Аврора обвивается вокруг нее, словно тонкие нити серебряного платья, развевающиеся на ветру.

Мягкая улыбка касается моего лица, несмотря на тяжесть, поселившуюся в груди, словно там что-то давит. Что-то похожее на… сожаление.

Моя улыбка вянет.

Эсси сказала, что мы ― семья, и я просто ушла. После всего, через что она прошла, я ушла.

Что, черт возьми, со мной не так?

Как я могу смотреть на эту луну с такой любовью в сердце ― любовью, которая рикошетит от моих ребер каждый раз, когда я смотрю на Эсси?

Глупый вопрос. Я точно знаю, что со мной не так.

Любить эту луну безопасно. Лунопады так редки, что она, скорее всего, всегда будет рядом, принимая мое тихое обожание.

Любовь к Эсси… она заставляет меня чувствовать себя так, словно я держу в руках что-то хрупкое, что может рассыпаться на части, если я хоть немного усилю хватку.

Вздохнув, я поднимаю крышку своей маленькой шкатулки.

Ней взмахивает своими пергаментными крыльями и взлетает, порхая вокруг меня вихрем головокружительных движений, тыкаясь носом в мое лицо, плечо, шею. Она пытается ткнуться мне в ухо, что заставляет меня улыбнуться.

― Осторожно, не поранься, ― бормочу я, мягко отталкивая ее от своего лица и направляя к остальной части комнаты, чтобы она могла расправить свои маленькие крылышки. Она делает несколько высоких сальто, затем наклоняет голову и резко падает ― слишком быстро.

Слишком высоко.

Она ударяется клювом об пол, и я вздрагиваю.

Черт.

Я вскакиваю на ноги и бросаюсь к ней, подхватывая на ладонь.

― Ней, я правда хочу, чтобы ты перестала это делать…

Она дергается, переворачивается на спину, демонстрируя три красиво написанные буквы на животе, остальное послание спрятано в изгибах ее изящного тела.

Я бросаю на нее недоверчивый взгляд, не впечатленная явным подталкиванием к тому, чтобы я ее развернула.

― Знаешь, из всех уловок, которые ты используешь, чтобы заставить меня читать тебя, эта ― моя самая нелюбимая, ― бормочу я, ожидая, когда она снова начнет двигаться. Снова взмоет в воздух и выплеснет всю энергию, которую накопила, пока меня не было.

Ничего.

― Я серьезно. ― Я покачиваю рукой. ― Ты выглядишь мертвой. Прекрати.

Она все еще не двигается.

Я дую на нее. Снова.

Снова.

Мое сердце сжимается.

― Ней…

Она машет своим пергаментным хвостом, и воздух вырывается из моих легких, когда меня переполняет острое облегчение.

Я качаю головой, потирая грудину.

― Это называется поощрением за плохое поведение, ― ворчу я, осторожно разворачивая ее помятый клюв, голову, хвост, крылья, а затем и тело, обнажая послание, которому уже более пяти фаз:

Три коротких слова, которые, я уверена, никогда мне не предназначались ― не то, чтобы это мешало мне читать их снова и снова.

Я впитываю в себя тонкий рисунок каждой буквы, проводя по ним подушечкой большого пальца, как по животу Ней, вспоминая тот момент, когда она прилетела ко мне.

Должно быть, она заблудилась на пути к тому, кому предназначалась, и вместо этого прижалась к моей шее, словно ища утешения. Я развернула ее, прочитала послание и поняла, насколько оно важно ― оно исходило от того, кто был не в порядке, хотя, возможно, и не знал, как сказать об этом вслух.

Я свернула ее и подбросила обратно в небо, попросив Клод отнести ее повыше, чтобы она смогла направиться в нужную сторону.

Найти того, кому она предназначалась.

На следующий подъем Авроры я проснулась от того, что она лежала у меня на ладони, с порванным крылом и сильно вдавленным носом, словно она боролась с течениями Клод… и победила.

После этого с ней трудно было расстаться.

Я снова провожу большим пальцем по этим трем словам, затем осторожно складываю ее обратно, расправляя клюв и проверяя, не стал ли разрыв еще больше. Она вырывается из моих рук и мечется по комнате, словно сгорая от переполняющей ее энергии.

― Если ты не будешь осторожнее, я завалю комнату пуховыми перьями, ― предупреждаю я, и она, перевернувшись в воздухе, плавно подлетает ко мне и утыкается носом в изгиб моей шеи. Я кладу руку поверх ее и раскачиваюсь, пока она не перестает шевелиться, а мои мысли возвращаются к Эсси. К тому, как она смотрела на меня большими глазами, в которых было… слишком много.

Вздохнув, я иду к своему тюфяку, а затем поднимаю глаза к небу за окном.

Фэллон как-то рассказывала мне, что в детстве она лежала на спине и загадывала желания, глядя на луны, ― и они иногда сбывались.

Она называла это волшебством.

Я никогда не верила в вещи, которые не имеют для меня никакого смысла ― за исключением великолепия Эсси. Но, возможно, мне стоит начать загадывать желания, глядя на луну, которую я так люблю. Попросить ее найти способ заменить мое сердце на мягкое и податливое, чтобы мне никогда больше не пришлось видеть, как глаза Эсси наполняются грустью.

Творцы, я засранка.

Я сворачиваюсь калачиком, прижимаю к себе Ней, и смотрю на луну Хей, напевая нежную мелодию, которая всегда проясняет мой разум, каким бы шумным ни казался мир.

ГЛАВА 12

Хейден нашел меня в своих санях перед самым восходом Авроры.

Я думала, он будет рад меня видеть. Но вместо этого он сказал, что отвезет меня домой в Аритию, причем таким грозным голосом, какого я от него еще не слышала. Но когда взошла Аврора, он вскипятил чай, собрал наши вещи, и мы продолжили путь в том же направлении.

Думаю, он простил меня, потому что дал мне пожевать ягодную пастилу на сон грядущий, после того как мы съели грибной суп. Хейден не доел свою миску и не съел свою конфету, но он потратил время на то, чтобы сделать клинок из драконьей чешуи.

Он сказал мне, что мы прибудем на место через три цикла Авроры. Мы проведем одну ночь в хижине для вылупления на окраине Незерина, прежде чем он уйдет на восходе Авроры, когда Махми мунплюмов выйдут на охоту. Я не должна покидать хижину, пока он не вернется или пока не пройдет три сна без него.

По-моему, это немного глупо, ведь я спряталась в его санях не для того, чтобы сидеть в хижине и есть конфеты…

Я сделала это, чтобы добыть свое собственное яйцо мунплюма.

ГЛАВА 13

Сидя в глубине темной кабинки, я не снимаю капюшон, несмотря на задернутые бархатные шторы, чтобы никто не мог заглянуть внутрь. Единственный мой собеседник ― тяжелая кружка медовухи, которую я подношу ко рту и делаю большой глоток густой горьковатой жидкости. Шипя сквозь зубы, я с грохотом ставлю кружку обратно на стол.

Медовуха в этом городе на вкус такая, будто ее перегоняли в грязной бочке, но я предпочитаю ее мутной воде, которая вдвое грязнее и оставляет скрежет на зубах.

Согревающее тепло лишь слегка притупляет это чувство в моей груди — как будто меня ударили так сильно, что мои кости раскололись и пронзили меня насквозь.

Я знаю, что это была не она. Что это невозможно. Что я схожу с ума ― и это происходит на протяжении уже нескольких фаз.

И все же.

Эти глаза.

Этот запах.

Этот голос…

Зарычав, я снова подношу кружку к губам.

Шторы раздвигаются.

Хрупкая женщина с гордой осанкой и в накинутом капюшоне входит в мою кабинку, преследуемая пергаментным жаворонком, который толкает ее в плечо, призывая взять его.

Она делает это, вздыхая.

Изображая видимость ложного спокойствия, я делаю еще один глоток мутной жидкости, когда она устраивается в кресле напротив меня, спрятав лицо под капюшоном плаща.

― Удивлен, что мой брат снова выпустил тебя из виду, ― хмыкаю я, опуская кружку обратно на стол, ― Принцесса.

Кизари откидывает капюшон и, приподняв брови, смотрит на меня пронзительными лазурными глазами. Ее белые волосы спускаются ниже талии, заплетенные в косу толщиной чуть ли не с мое запястье, цвет лица такой бледный, что я вижу паутину вен под кожей ее рук.

Мой взгляд поднимается к диадеме, украшающей ее лоб, к черному эфирному камню, расположенному в центре завитков серебристого металла, которым она была увенчана с тех пор, как сделала свой первый вдох.

Прошло немало времени с тех пор, как я видел ее в последний раз. С тех пор как мы с Вейей отправились в особое место Махи и нашли ее там. Я понял, что она была там какое-то время ― пряталась.

Пряталась.

Не в первый раз она сбегает. Очевидно, не в последний.

Она тянется к канделябру, торчащему из стены, как узловатый коготь, и подносит к пламени все еще трепещущего, непрочитанного пергаментного жаворонка. Огонь пожирает его, пальцы сжимаются до тех пор, пока он почти не исчезает, после чего она опускает его на каменный стол и наблюдает, как он превращается в пепел.

Я хмурюсь.

― Теперь моя жизнь принадлежит Творцам, ― объявляет она и протягивает руку над остатками жаворонка, чтобы взять мою кружку. ― Я дала Клятву целомудрия…

― Ты моя племянница. И последнее, о чем я хочу говорить, это о твоем целомудрии…

― Я могу делать все, что захочу, теперь, когда Пах больше не боится меня потерять.

― Ложь, ― рычу я достаточно тихо, чтобы мой голос не был слышен за шторой, там, где одинокий скрипач наигрывает мелодию в общем зале. ― Твоего мунплюма нет в императорском вольере, который я специально проверил, прежде чем встретиться с тобой здесь, и мы оба знаем, что ты не доверишь ее кому попало.

Она закатывает глаза и, наконец, делает глоток моей медовухи, ее лицо морщится, когда она смотрит на отвратительный напиток.

― Ты приехала с перевозчиком, ― заявляю я, и она ставит кружку обратно на стол. ― Ты тайком покинула Аритию после церемонии представления, пока небо было занято, решив, что твоему отцу потребуется больше времени, чтобы заметить это.

― Как проницательно с твоей стороны. Твой напиток на вкус как грязь.

― Это обычный вкус, к которому тебе придется привыкнуть, если ты намерена провести остаток своего долгого существования в качестве беглянки, влача убогую жизнь в разрушающемся королевстве, которое совершенно не подходит для оберегаемой принцессы, не имеющей представления о мире.

Она вскидывает бровь.

― Кто нагадил в твое рагу?

― Кто научил тебя так говорить?

На ее губах расцветает легкая улыбка.

― Видимо, меня не так сильно берегут, как ты думаешь.

Я хмыкаю.

Сомневаюсь.

Молчание длится достаточно долго, чтобы она прочистила горло и опустила взгляд на кружку, которую все еще сжимает в руке.

― Я… благодарна за то, что ты согласился встретиться со мной. Ты избавил меня от очень долгого путешествия через Болтанские равнины.

Значит, она направлялась в Домм.

― Я не знал, что у меня был выбор, ― говорю я, скрещивая руки на груди и наклоняя голову, глядя на нее в свете пламени. ― Твой приказ был сформулирован четко. Я не привык, чтобы мне приказывали. Не уверен, что принял бы это от кого-то другого.

Ее щеки краснеют, и она бросает на меня виноватый взгляд из-под светлых бровей.

― Прости. Мой наставник учил меня руководить твердой рукой. Его методы были сомнительными, но, полагаю, кое-что из его наставлений имело смысл.

Твердая рука?

Я поднимаю бровь. Жду.

― Не смотри на меня так.

И все же я, черт возьми, жду.

Она вздыхает, опускает взгляд на кружку, а потом говорит:

― Ничего особенного. Он просто бил меня хлыстом по костяшкам пальцев, когда я забывала соединить буквы.

Моя кровь превращается в магму.

― Он бил тебя хлыстом? За то, что ты забывала соединять буквы? ― спрашиваю я, мой ровный голос не выдает ярости, бурлящей в моих венах.

― Придурок, я знаю. Но Пах говорит, что жалуются только слабые, поэтому вместо этого я написала своему наставнику сонеты о ненависти, в котором он сгорал в огне, ― говорит она с торжествующей ухмылкой. Как будто она думает, что это компенсирует его поведение. ― Теперь каждый раз, когда я пишу что-то своим идеальным почерком, мне хочется ударить его по горлу. Не то чтобы я умела, но мне все равно хочется это сделать.

― Мне хочется отрубить ему голову.

Ее округлившиеся глаза смотрят на меня. Она открывает рот, закрывает его, качает головой и снова опускает взгляд на кружку.

Наверное, она думает, что я шучу.

Но нет.

Я бы также хотел отрубить голову ее Паха. Хотя этого я не говорю.

― Поэтому ты убегала раньше?

― Нет. ― Она выхватывает у меня напиток и делает глубокий глоток, от которого у меня сходятся брови, а затем опускает кружку, морщась. ― А почему ты в Сумраке?

― Кое-что ищу… Королева задолжала мне услугу. Кадок в Дрелгаде. ― Я пожимаю плечами. ― Время подходящее.

― А если он узнает?

― Не узнает. Если только ты не расскажешь.

― Возможно, мне стоит подумать об этом. Я довольно сильно оскорблена вкусом этой медовухи, который ты позволил мне выпить, не предупредив.

Я приподнимаю бровь. Уголок моего рта слегка подрагивает ― только потому, что она тоже улыбается. Через мгновение улыбка исчезает.

Как и моя.

― Тебе нужна помощь.

На этот раз она опускает кружку на стол гораздо аккуратнее, заглядывая в ее полупустые глубины и прикусив нижнюю губу.

Я вздыхаю.

Наклонившись вперед, я кладу предплечья на стол.

― В чем дело, принцесса?

Она сглатывает, и я слышу, как бешено колотится ее сердце, собираясь с силами, как это бывает, когда кто-то готовится к битве.

Ее голос превращается в хриплый шепот, когда она наконец говорит: ― Я… слышу его.

― Кого?

Еще один глоток, и она смотрит на меня остекленевшими глазами, поднимая бледную руку к своей диадеме.

К Эфирному камню.

Моя кровь застывает в венах.

Я откидываюсь на спинку сиденья и смотрю на нее, голова полна мыслей, которые я не могу обуздать настолько, чтобы произнести.

По ее щеке скатывается слеза, и я вижу ее.

По-настоящему вижу.

Темные круги у нее под глазами. Ее хрупкая, похожая на скелет, рука и то, как сильно выступают скулы. Ее ногти, обгрызенные так сильно, что местами кровоточат.

Она чахнет…

Внутри меня поднимается что-то свирепое и дикое.

Я наклоняюсь вперед, заставляя себя произносить слова сквозь стиснутые зубы.

― Как долго?

Она моргает, по щеке скатывается еще одна слеза, которую она быстро смахивает, опустив взгляд на столешницу.

― Точно не знаю. Мои няни говорили, что первые несколько фаз после рождения я кричала без остановки, что они считали странным, потому что диадема должна была ослабить меня. Они подозревали, что я уже тогда слышала Творцов и кричала, чтобы заглушить их болтовню, поэтому надели на меня железное ожерелье. Сказали, что я сразу же успокоилась.

Я сглатываю.

Я слышал, что она была беспокойным ребенком, но списал это на отголоски травмы, полученной ею в начале жизни в этом мире ― мире, который я возненавидел.

― Но по мере взросления тишина раздражала так, что я не могу описать, и я не могла избавиться от ощущения, что мне чего-то не хватает. Когда мне исполнилось восемнадцать, я сняла ожерелье, и все, что я услышала … ― это плач, ― хрипит она.

У меня пересыхает в горле.

― Его страх, его печаль… Они текли через меня, как река. Мне казалось, что меня разрывают на части, кусок за куском. ― Ее взгляд встречается с моим, и я думаю, что копье, вонзенное в сердце могло бы причинить меньше боли.

В этих больших голубых глазах столько страдания…

― Я снова надела ожерелье, ― говорит она, вытирая щеки рукавом. ― Я не снимала его много-много фаз. Потому что я была трусихой.

― Ты не трусиха, Кизари. Никогда не говори о себе так.

Она натянуто улыбается, затем отпивает еще медовухи, почти осушая кружку, прежде чем снова заговорить.

― В конце концов я нашла в себе мужество. Сняла ожерелье впервые за более чем восемьдесят фаз. Я прислушалась к его стонам. По-настоящему прислушалась. Я поняла, что это не просто крики и стенания, а слова, ― говорит она, и ее голос ломается, а широко раскрытые глаза умоляют меня. ― Я начала складывать эти слова воедино, формируя его язык в своем сознании, узнавая… слишком много.

Мой взгляд устремляется на штору, и я снова кладу руки на стол.

Это еще не все, я знаю. Она избегает основной темы, словно боится с ней справиться.

― Продолжай.

Наступает секундная пауза, прежде чем она поднимает подбородок, и впервые с тех пор, как она села за мой стол, я вижу в ней ту, кому есть что защищать.

Есть что терять.

― Я говорю тебе это не потому, что хочу твоей жалости. Жалость не поможет мне так же, как не помогала ему во время тех многочисленных фаз, когда я его не слушала.

― Тогда почему?

― Потому что мне нужна помощь, чтобы освободить его.

Она как будто протянула руку через стол, взмахнула ею и ударила меня по лицу.

― Это невозможно, ― рычу я. ― Это убьет тебя. Диадему можно снять только с носителя, у которого нет пульса.

― Я не собираюсь умирать, дядя. Должен быть другой способ. Я просто должна его найти.

Никогда в жизни мне не хотелось так сильно кого-то встряхнуть, руки сжимаются в кулаки до побеления костяшек.

― И почему ты хочешь это сделать? ― выдавливаю я из себя. ― Эфирный камень передается из поколения в поколение. Твоя мама носила его. Ее мама до этого. И так до бесконечности…

― Его зовут Калис, ― объявляет она, и в ее голосе звучит свирепый имперский тон. Она буравит меня взглядом, который пронзает плоть и кости. ― И потому что я влюблена в него.

В глубине моего нутра зарождается гул, обжигая горло таким сильным жаром, что, клянусь, плоть отслаивается.

Я слишком хорошо знаю, насколько пагубными могут быть корни любви. Я страдаю от этого же недуга уже больше эона, и буду страдать до самой смерти.

Кизари тоже страдает ― я вижу это по ее глазам. Это чувство завладело ею и не хочет отпускать.

Если бы мой брат не спрятал ее от мира, возможно, она не влюбилась бы в этот чертов камень. Возможно, она не пыталась бы избавиться от диадемы, которая вполне может лишить ее жизни в тот же миг, как будет сорвана.

― Не существует реальности, в которой все закончится хорошо, ― рычу я сквозь стиснутые зубы, и что-то в ее глазах меняется.

― Ты не можешь этого знать…

― Я знаю, что он оказался заключен в ней не просто так. Что твоя родословная была наделена силой сдерживать его не просто так.

Она отрывает взгляд от меня и опускает на стол так быстро, что, наверное, думает, что я не заметил тень вины, затуманившей ее взгляд.

― Что ты знаешь?

― Ничего, ― выдавливает она из себя, и щеки ее вспыхивают.

Мои глаза прищуриваются.

― Что. Ты. Знаешь?

Она встает.

― Это была ошибка. Забудь, что я сказала. ― Мои глаза вспыхивают, когда она накидывает капюшон и направляется к шторам. Глядя на меня через плечо, она говорит: ― Я оставлю тебя с твоей пустой кружкой.

Она уходит ― ее прощальные слова похожи на капли яда, поданные мне на потускневшей ложке, ― оставляя штору широко распахнутой. Мне открывается идеальный вид на сцену. Женщину-музыканта, сидящую на табурете под светящимися снежинками, и свободное место рядом с ней, не дающее мне покоя.

Я смотрю на свою пустую кружку и тяжело вздыхаю.

Задерживаю дыхание.

Кизари права, но не только моя кружка пуста.

В груди у меня тоже чертовски пусто.

ГЛАВА 14

Что-то тычется в мою щеку, вырывая из огненных объятий сна, который медленными, обжигающими движениями плавил плоть на моих костях. Я распахиваю глаза, и крик застывает в горле, словно рев зверя, грозящий расколоть мир надвое.

Я сажусь, шипя сквозь стиснутые зубы и пытаясь сконцентрироваться на реальности.

Сегодняшнем дне.

Ней порхает вокруг меня, отчаянно тыкаясь носом мне в грудь, пока я тру свою покрытую испариной кожу, пытаясь стереть ужас со своей плоти.

Безуспешно.

Я бегу в умывальную комнату, наполняю каменный таз ледяной водой и брызгаю на лицо, но это почти не снимает жжения.

― Это был сон, ― бормочу я, повторяя движения снова.

И снова.

Ней продолжает порхать вокруг меня, пока я мочу тряпку в ледяной воде и протираю ею шею. Я снова окунаю ее и вдавливая лицо в мокрый материал.

Просто гребаный сон.

Я поднимаю голову и смотрю в маленькое зеркало, висящее на стене. Глаза налиты кровью, их цвет голубого льда резко выделяется на фоне красных белков, щеки горят от невыносимого жара, который заставил меня проснуться.

Зарычав, я комкаю тряпку и швыряю ее в стену, снова набираю полные ладони воды, брызгаю на лицо и провожу мокрой рукой по волосам. Я упираюсь руками в край раковины и закрываю глаза, напевая свою успокаивающую мелодию, сосредоточившись на кончиках пальцев, затем на кистях, руках, двигаясь по всему телу. Медленно расслабляю каждую мышцу, убеждая себя, что здесь нет ничего, что могло бы причинить мне боль.

Сразиться со мной.

Ней прижимается слишком близко к моим влажным волосам, и в горле закипает предостерегающий рык.

― Не надо, Ней. Ты же знаешь, как я отношусь к тому, что ты приближаешься к воде.

Резким, порхающим движением она взмывает над моей головой, описывая круги на безопасном расстоянии.

Я не уверена, что на ней есть водонепроницаемые руны, и не спешу выяснять, что она была создана до того, как их изобрели.

Я утыкаюсь лицом в полотенце и тяжело вздыхаю сквозь пушистую ткань, избавляясь от липких остатков кошмара, мое тело все еще дрожит.

Это было так реально. Слишком реально.

Я несколько раз подпрыгиваю, чтобы стряхнуть с себя сон, а затем возвращаюсь в свою спальню, преследуемая шумом пергаментных крыльев. Мои глаза расширяются от вида снаружи ― небо достаточно чистое, чтобы я могла разглядеть Аврору, которая уже начинает садиться за западный горизонт.

Закат. Вот это да.

Я проспала весь дей…

Мой желудок урчит, и я сжимаю ноющую пустоту.

Я проверю Эсси, приготовлю нам что-нибудь поесть, если она еще не поела, а потом попытаюсь снова заснуть. Иначе я долго буду не в духе.

Я направляюсь к каменной лестнице, как сверху раздается глухой грохот, словно что-то тяжелое упало на пол.

Нахмурившись, я останавливаюсь и прижимаю Ней к груди, чтобы заглушить звук ее трепещущих крыльев.

― Ш-ш-ш, ― шепчу я, глядя в потолок и прислушиваясь.

Воцаряется тишина.

Может быть, мне показалось?

Медленно, на цыпочках я поднимаюсь по лестнице, вытаскивая маленький клинок из ножен на бедре. Я подхожу к люку и прижимаю ухо к дереву.

Тихий стон заставляет мое сердце замереть.

Эсси.

Я отпускаю Ней, подталкивая ее в сторону моего тюфяка.

― Оставайся здесь, ― приказываю я, распахиваю люк и выпрыгиваю внутрь, закрывая его за собой, чтобы Ней не сбежала.

Эсси свернулась калачиком на длинном диване спиной ко мне, спрятавшись под шерстяным одеялом, которое скрывает все, кроме ее рассыпавшихся по полу волос. В этом нет ничего необычного, поскольку иногда она не может потрудиться подняться по лестнице в свою спальню и засыпает здесь.

В следующее мгновение я вдыхаю металлический запах, и мое сердце замирает, а глаза осматривают комнату и находят кровавый след руки на подоконнике.

Эсси ранена.

Она всегда пытается спрятаться, когда ей больно.

Я бросаюсь к ней, срываю одеяло и, схватив за плечи, осторожно переворачиваю на спину, несмотря на ее сопротивление. Мой взгляд тут же притягивают ее руки, прижатые к животу, они дрожат, перепачканные в… в… крови.

У меня внутри все переворачивается, когда я вижу ее бледное лицо. На лбу у нее блестят капельки пота, несмотря на то, что она стучит зубами. Я опускаюсь на колени, отвожу ее руки назад и поднимая рубашку, обнажая колотую рану, из которой не прекращая течет кровь.

Каждая клеточка моего тела замирает, легкие сжимаются, как будто зазубренные осколки льда только что пронзили их насквозь.

Я вдруг понимаю, что нахожусь в другом месте. В другом времени. Или, может быть, я переживаю один из своих ночных кошмаров?

Да. Должно быть, так и есть. Эсси не лежит на диване, залитая кровью. У нее нет дыры в животе, как раз там, где находятся важные органы, для починки которых требуется время, умение и специальный врач.

Нет.

Она сидит за столом, работает над алмазной накладкой, на которой помешалась, и ест хлеб с маслом, благодаря которому в нашем жилище пахнет домом.

Это не настоящее.

Не реальность.

Нет…

― Я не хочу закончить свою жизнь в снегу, Рейв.

Наши взгляды встречаются, в ее широких глазах дикий страх, который когтями впивается в мою грудь, угрожая разорвать на части.

Снег? О чем она говорит?

― Пожалуйста, не бросай меня на холоде и не зарывай в землю, ― умоляет она дрожащими губами, ее глаза так распахнуты, что кончики ресниц касаются бровей, а рыжие крапинки в радужках горят, как тлеющие угли. ― Предай меня огню, где мне больше никогда не будет холодно.

― Прекрати говорить так, будто ты куда-то уходишь, ― рычу я, прижимая к ее ране одеяло, чтобы остановить кровотечение. ― Ты останешься здесь, со мной, в безопасности, в нашем доме.

Как только я приведу ее в порядок.

― С тобой все будет хорошо, ― бормочу я, глядя на кухонный шкаф, где хранится мой набор первой помощи. Мне нужно взять что-нибудь для перевязки, чтобы она не истекла кровью, пока я буду нести ее вниз ко Рву.

Серим умеет лечить плоть. Она поможет, если я упаду к ее ногам и буду умолять. Скорее всего, она заставит капнуть кровь Эсси во флакон, оправдываясь тем, что это необходимо для лечения, но я найду способ разобраться с этой сукой, как только Эсси окажется в безопасности.

К черту последствия.

― Надави сюда. ― Я перекладываю ее ледяную руку и прижимаю к одеялу.

― Я собираюсь взять кое-что, чтобы доставить тебя к Серим… ― Мне холодно, Рейв.

Ее надтреснутый голос прорезает дыру в тишине, впиваясь в мою грудь и лишая легкие воздуха.

Я встречаюсь с ее мутным взглядом, который едва удерживает фокус.

Страх взрывается за ребрами с такой силой, что по моему каменному сердцу пробегают трещины, обнажая сердцевину ― такую сырую и уязвимую, корчащуюся, как сочный плод, брошенный в прожорливое пламя.

― Я не чувствую твою ру… ― ее слова обрываются, дыхание становится прерывистым и резким, когда она пытается дышать нормально, и в ее глазах вспыхивает паника. ― Я не чувствую твоей руки на себе. Я не чувствую ее, Рейв…

― Тебе всегда холодно, Эсси. ― Я сглатываю комок в горле, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. Я знаю признаки. Я видела смерть слишком много раз, чтобы не узнать чертовы признаки. ― Мы живем на холодной стороне. Это нормально.

Это нормально.

Это нормально.

Это…

Ее лицо морщится, и я чувствую, как моя грудь повторяет это движение, отчего мне хочется сжаться в комок от боли.

― Обними меня? ― просит она дрожащим голосом, умоляя меня упасть вместе с ней в голодную пасть смирения. Все ее тело дрожит, руки сжимают живот, пятна крови просачиваются сквозь одеяло и хлюпают между пальцами. ― Пожалуйста?

Я забираюсь на диван и обнимаю ее, моя рука опускается ей на грудь, а другая переплетается с той, что лежит у нее на животе. Она прерывисто вздыхает, и я соединяю наши тела вместе, прижимая ее к себе так крепко, что представляю, как моя сила обвивает ее, словно бинт. Представляю, как она сидит за столом, превращая обычную безделушку в нечто исключительное, ее разум полон великолепных идей, а в венах бурлит кровь.

Живая.

Счастливая.

Но это не так.

Она сломана в моих руках, истекает кровью… ― Кто это сделал, Эсси?

Она вздрагивает, словно мои холодные, монотонные слова пронзают ее насквозь.

― Я не видела. Я завернула за угол и наткнулась прямо на него. Было… ттемно.

Подземный город. Она пошла в Подземный город.

От осознания этого у меня перехватывает дыхание. Руки трясутся, хотя я пытаюсь унять дрожь. Пытаюсь заставить себя сохранять спокойствие и самообладание.

Ради нее.

Я не собираюсь лежать здесь и отчитывать ее за то, чего я просила не делать ― я знала как опасно там, внизу. Я не собираюсь еще больше расстраивать ее, когда она и так разваливается на части.

Я собираюсь обнимать ее.

Любить ее.

Отомстить за нее.

― Он был в капюшоне.

― Хорошо, ― шепчу я, убирая волосы с ее лица. ― Это помогает, Эсси. Ты видела цвет его капюшона? Он был красным?

― Н-нет.

Наверное, не местный.

― Чем от него пахло?

― Кожей, ― хрипит она. ― С-дымом. Когда он уходил, его сапоги издавали лязгающие звуки.

Лязгающие зв…

― Скажи мне что-нибудь, от чего мне станет теплее, Рейв. П-пожалуйста.

― Я люблю тебя. ― Признание вырывается мгновенно. Тяжелая правда, рожденная невыносимой болью в моей груди. Я понимаю, что все это время слова были там, под моими шрамами, спрятанные в месте, которое я считала безопасным.

Нигде не бывает безопасно.

― Почему ты не пошла к целителю плоти, Эсси? Почему ты не…

― Потому что я знала, что ты будешь страдать, если я не выберусь. Что ты решишь, что я бросила тебя, как они бросили меня.

Они…

Ее семья.

Мое сердце разрывается прямо посередине.

― Ты здесь, ― шепчу я ей на ухо. ― Я с тобой. Мы есть друг у друга.

Я крепче сжимаю ее в объятиях, притягиваю к себе, пока она уходит от меня. Кровь заливает диван под нами, кровь, которую я не могу остановить, просачивается сквозь одежду, прилипает к коже.

Кровь, которая должна течь по ее венам, подпитывая ее жизнь. Но это не так.

Больше нет.

Я прижимаюсь носом к ее волосам, наполняя легкие ее теплым ароматом, прошлое и настоящее сливаются воедино, когда я вспоминаю другие объятия. Другую любовь.

Другую потерю.

Я напеваю свою успокаивающую песню, пока она дрожит рядом со мной, ее сердце бьется под моей рукой, каждый удар медленнее предыдущего. Тише.

Слабее.

― Ты ― семья, которой у меня никогда не было, ― шепчу я, и ее легкие с судорожным выдохом опустошаются… И больше она не дышит.

***

Я не знаю, сколько времени я держу ее, обхватив тело, которое больше не двигается.

Больше не согревает.

Достаточно долго, чтобы в комнату впорхнул пергаментный жаворонок и начал биться о подоконник, снова и снова. Возможно, это Серим сообщает мне, что миссия завершена, дети свободны от города.

Достаточно долго, чтобы я поняла, что твердые осколки моего сердца не собираются срастаться обратно и защищать мягкую сердцевину, которая испытывает слишком сильные чувства. Мне придется лелеять боль, пока она не зарубцуется, ― осознание этого не добавляет мне желания подняться.

Достаточно долго, чтобы я не торопясь проанализировала каждое мгновение с момента пробуждения, удаляя эмоции, как кожуру орехов, оставляя только гладкую скорлупу, с которой я могу справиться. Я складываю весь хлам в кучи на берегу моего огромного замерзшего озера, которое сейчас тише, чем когда-либо, а затем тащу их по поверхности.

Серебристый свет пробивается снизу, пока я вырезаю ледяную могилу, чтобы опустить туда свою боль. Странное сияние, которое преследует каждый мой шаг, перемещаясь за мной туда-сюда между берегом и дырой во льду, обычно пугает меня. Но я чувствую себя оцепеневшей.

Опустошенной.

Я потеряла Эсси и всякое желание заботиться о чем-либо, кроме того, что поможет мне держаться на ногах. Отмщение.

Бросив последний сверток боли под лед, я возвращаюсь в реальность и поднимаю руку, откидываю волосы Эсси с ее слишком бледного лица.

― Ты спишь. ― Зажмурив глаза, я целую ее в висок, позволяя мгновению затянуться. ― Я найду того, кто сделал это с тобой, ― обещаю я, уткнувшись в ее холодную кожу. ― Я найду их, Эсси.

И я причиню им боль.

Я вытаскиваю руку из-под ее остывающего тела, моя нижняя губа дрожит, когда я расцепляю наши ноги и слезаю с дивана. Я укутываю ее плечи одеялом, чтобы ей было тепло, затем на нетвердых ногах иду к лестнице, прижимаясь к стене, чтобы поднять крышку люка.

Ней свободно парит, тыкаясь в мою щеку, шею и грудь, пока я спускаюсь по лестнице, тупо глядя перед собой. Не утруждая себя тем, чтобы снять залитый кровью комбинезон, я пристегиваю ножны к другому бедру, распихиваю по многочисленным карманам маленькие кинжалы из драконьей чешуи, а Ней продолжает неистово биться о меня. Она устремляется к полу, но я подхватываю ее в воздухе и осторожно опускаю на полку.

Правда, она не задерживается там надолго.

Мои движения становятся резкими и отточенными, я продеваю руки в кожаный бандольер, наполненный железными клинками, засовываю ноги в черные ботинки и зашнуровываю их до колен. Повязываю на шею вуаль и поднимаюсь по лестнице, преследуемая шелестом пергаментных крыльев. Я останавливаюсь у стола, пока Ней тычется в меня…

Тычется…

Тычется…

Она прижимается носом к моей шее, как будто думает, что она в безопасности. Но это не так.

Никто из тех, кто мне дорог, никогда не был в безопасности.

Я сглатываю собравшийся в горле ком, беру перо, макаю его в склянку с чернилами, затем беру Ней в руку, расправляю ее клюв, хвост, крылья и тело, укладываю на стол, и в последний раз читаю ее послание.

― Нет, не нужна, ― хриплю я, выводя слова на пергаменте своим не слишком идеальным почерком и превращая прекрасную Ней в нечто гораздо менее нежное.

Менее уязвимое.

У меня щиплет глаза, когда я снова сворачиваю ее, пачкая кровью Эсси, когда возвращаю прежнюю форму.

Мои пальцы задерживаются на последнем сгибе. Который я не трогала раньше.

Линия активации, которая вернет Ней отправителю.

Я перевожу взгляд на Эсси ― та неподвижно и безмолвно лежит на диване.

Мертва.

Мои пальцы сами собой сжимают сгиб.

Ней оживает, ее движения плавные и механические. Лишенные всего, что делало ее ею.

Боль в груди усиливается, когда она плавно скользит к окну, больше не утыкаясь мне в шею и не кружась вокруг, и я понимаю, что ее больше нет. Ее душа вырвалась на свободу, и какая бы «магия» ни привязывала ее ко мне… ее больше нет.

Так же, как нет больше Эсси.

И Фэллон…

Я отгоняю эту мысль, прочищаю горло и заставляю себя смотреть, как Ней пролетает через окно и исчезает из виду в безжалостном небе, подавляя искушение сорвать кольцо. Умолять Клод, вернуть ее мне порывом ветра.

Нет.

Я иду на кухню и завешиваю каменную чашу тряпками, которые перегибаются через край, и прокладываю дорожку к ковру. Затем я достаю из шкафчика бутылку со стерилизующим спиртом, откупориваю крышку и поливаю тряпки. Ковер.

Одеяло, согревающее Эсси.

Я смачиваю другую небольшую тряпку, засовываю ее в ножны вместе с кремневым стержнем и иду к окну, ненадолго останавливаясь у дивана, где опускаюсь на колени.

Проводя рукой по волосам Эсси, я любуюсь резкими чертами ее неземного лица… Слишком прекрасного для этого мира.

Слишком чистого.

― Я люблю тебя, ― шепчу я, запоминая ее веснушки. Я спрячу ее образ в безопасном месте, где он будет храниться вечно. ― Я собираюсь избавить тебя от холода, хорошо?

Последовавшая за этим тишина ― жестокая насмешка, разбивающая сердце. Как будто внутри меня застрял молтенмау и рвет на части.

Поцеловав ее в висок на прощание, я заставляю себя повернуться. Вылезти в окно и забраться по окровавленной стене, запятнав свои руки еще большим количеством ее крови. Я поднимаюсь в ветровой тоннель и, встав на ноги, смотрю на спускной желоб.

Предай меня огню, чтобы мне больше никогда не было холодно.

Мое лицо морщится, потом искажается в дикой гримасе, несмотря на неуправляемую дрожь, вызванную моим покрытым пеплом прошлым.

Мысль о том, чтобы сжечь тело Эсси… мне хочется сжаться в комок и закричать. Мысль о том, чтобы предать ее огню, противоречит всему, что я из себя представляю на текущий момент, но я не струшу перед огнем, о котором она меня просила.

Я не подведу ее снова.

Я вытаскиваю из ножен ткань и кремень и делаю шаг вперед. Рука дрожит.

Душа корчится.

Стиснув зубы, я провожу кремнем по каменной стене, высекая искру на ткань. Пламя вспыхивает так быстро, что обжигает кожу, и паника обхватывает руками мое горло, сжимая так сильно, что я едва могу дышать. Но я продолжаю держать горящую ткань, заставляя себя произнести три сдавленных слова сквозь стучащие зубы.

― Прости меня, Эсси.

Мне жаль, что я не смогла уберечь тебя. Что я так и не сказала, что люблю тебя, пока ты не умерла у меня на руках.

Прости, что я не была той семьей, которую ты заслуживала.

Я бросаю горящую тряпку в желоб, за ней следует кремень, и отшатываюсь назад от жара, обдавшего лицо, и клубов дыма.

Раздается звук лопающегося стекла, и я зажмуриваюсь, представляя, как одна за другой лопаются баночки с настойками.

Жар усиливается, и я представляю, как горит ковер, а запах горелой плоти доносится до меня слишком быстро.

Чертовски быстро.

Сдавленное рыдание вырывается из моего горла, когда я отшатываюсь от жара. От запаха я зажимаю рот рукой.

Я задеваю что-то ботинком.

Открыв глаза, я смотрю на землю, покрытую красными пятнами. На окровавленный клинок, лежащий у моей ноги, и кожаную сумку рядом с ним.

Черную.

Эсси.

Мое сердце вздрагивает, словно что-то ударило меня по ребрам с такой силой, что они чудом не сломались.

Я осторожно наклоняюсь и открываю сумку, чтобы заглянуть внутрь, и вижу книгу и охлаждающую банку. Должно быть, она взяла книгу в библиотеке.

Из Подземного города.

Я не открываю банку, точно зная, что в ней. Последний ингредиент, необходимый ей, чтобы прикрепить алмазную накладку к моему зубу… Накладку, которую она сделала, чтобы защитить меня.

Я перестаю дышать.

Тянусь за кинжалом, который Эсси, должно быть, вытащила из своего живота. Кинжалом, который сделал это с ней.

Забрал ее у меня.

Я уже собираюсь вложить его в ножны рядом со своим собственным, когда что-то привлекает мое внимание ― и я провожу рукой по плоской поверхности лезвия.

Каждая клеточка моего тела замирает, а кровь Эсси превращается в набор кровавых букв:

Послание. Мне.

От Рекка Жароса.

Клинок выскальзывает из моей руки. Падает на землю.

Он нашел меня. Узнал, где я живу. Убил Эсси, чтобы выманить меня.

Каким-то образом.

Значит, это моя вина, что она отправилась в Подземный город. По моей вине она получила ножевое ранение, а затем вернулась домой, вместо того чтобы пойти к целителю плоти, где ей могли бы помочь. Я виновата, что она истекла кровью на диване, пока не перестала двигаться. Я виновата, что она горит… Что она мертва.

Гортанный стон вырывается на свободу, уничтожая меня изнутри. Осознание наваливается мне на грудь, вспарывает меня, затем засовывает свою пасть внутрь и пережевывает мои легкие. Мое сердце.

Мою душу.

Мое лицо разрушается, плечи, позвоночник.

Колени.

Я оседаю на землю, сдуваясь так же быстро, как и моя разрушающаяся решимость, раздавленная тяжестью удушающего чувства вины. Я уверена, что мне разрывают грудную клетку длинными зазубренными лезвиями.

Снова.

Я вздрагиваю от каждого мучительного пореза, мой взгляд падает на залитые кровью руки, которыми я вывела Эсси из темных недр Подземного города ― я была уверена, что смогу подарить ей лучшую жизнь.

Я обещала, что буду оберегать ее. Вместо этого я уложила ее в могилу. И я…

Я…

Я не могу этого сделать. Я, черт возьми, больше так не могу.

Что-то внутри меня ломается, и гулкий звук сотрясает меня изнутри, мои кости смещаются от удара. Оглушительный треск раздается глубоко под ребрами, а затем резкий взрыв пронзает меня насквозь, разбивая внутренности на тысячу ледяных осколков.

Температура тела падает так быстро, что я слышу, как замедляется биение моего сердца, словно оно борется с моей ставшей вязкой кровью, качая ее все медленнее и медленнее.

Я с содроганием вдыхаю воздух, который кажется слишком теплым. Как будто я втягиваю лаву в свои замерзшие легкие.

Оно приближается.

Слеза скатывается по моей щеке, когда я теряю чувствительность в пальцах.

Потом руках и ногах.

Часть меня хочет бороться с этим. Быть сильной ради Эсси, несмотря на то, что я никогда в жизни не чувствовала себя слабее. Разорвать этот гребаный мир в клочья, пока не найду Рекка Жароса и не вздерну его на дыбу. Нанести ему тысячу порезов. Ждать, пока все заживет.

Повторить заново.

Но большая часть меня все еще лежит на диване внутри, прижавшись к моей юной, удивительной, прекрасной подруге, которая только что рассталась с жизнью, потому что я любила ее. Большая часть меня горит рядом с ней. И эта часть… Она устала.

Одинокая.

Потерянная.

Скорбящая.

Более сломленная, чем я когда-либо признаю.

Эта часть меня просто хочет остановиться и больше никогда не начинать.

Ледяной гнев ревет внутри меня, его сущность разрастается с такой яростью, что мне кажется, будто мои органы раздвигаются в стороны. Я теряю чувствительность в груди, и мое лицо искажается, когда я ускользаю, проваливаясь в холодное оцепенение, которое окутывает меня так плотно, что я не могу пошевелиться. Не могу видеть.

Не могу чувствовать.

Прекрасное, блаженное оцепенение. Такое чистое, как холодная, шелковая повязка на моей душе. Такая мягкая, что я почти забываю, что не получу славы, убив Рекка Жароса и отомстив за смерть Эсси, но, погружаясь в это ледяное утешение, я успокаиваюсь.

Решено.

Он заслуживает того, чтобы его разорвали на части. Чтобы ему раздробили позвоночник и измельчили мозг. Чтобы его внутренности были стерты в порошок странной, дикой сущностью, которая живет во мне.

Он заслуживает…

ГЛАВА 15

Иная бродит по Подземному городу ― темному, глубокому подземелью, наполненному паутиной мостов, тянущихся через пустоту, лишь свет нескольких факелов позволяет что-то разглядеть вокруг.

Не то чтобы она нуждалась в свете.

Ее мерцающие искрами чернильные глаза сверкают в темноте, пока она охотится, сжимая в руке клинок, использованный для убийства молодой девушки, которая истекла кровью.

Больше не дышит.

Которой больше нет.

Она подносит рукоять к носу, долго и глубоко вдыхает едва уловимый запах дыма и кожи ее убийцы.

Он будет молить о пощаде, в этом она уверена. Но ему не стоит на это рассчитывать.

С глазами, такими же дикими, как и ее кровавые мысли, Иная крадется по неровной тропе, осматривая глубокую расщелину, пока многочисленные взгляды скользят по ее слишком хрупкой коже. Хищники, рожденные в Тени и пробравшиеся сюда через обвалившиеся шахты. Обладающие исключительным зрением, они зимуют в темных углах, никем не потревоженные, поедают свою добычу в гнездах из костей.

Иная не обращает на них внимания. Она не держит зла на тех, кто убивает, чтобы выжить, прокормиться или защитить свое потомство.

Но те, кто убивает, чтобы причинить боль? Тем, кого она любит и с кем свила гнездо?

Они заслуживают того, чтобы быть разорванными на части. Содрать с них кожу, как полоски коры. Насладиться болью, пока их теплое сердце еще качает кровь…

Однако.

Иная замирает, опустив взгляд на клочок ткани, обмотанный вокруг тонкой, уязвимой шеи ее драгоценной, мягкой хозяйки, размышляя, не прикрыть ли им лицо. Рейв всегда так тщательно маскируется, когда проливает кровь, как бы странно это ни было. Кровь следует носить с честью.

Хвастаться свежим мясом и набитым животом.

Убитых хищников.

Но Иная уважает свою хозяйку, несмотря на слабые руки и крошечные зубы, которые почти бесполезны для пережевывания чего-то действительно стоящего. Она решает придерживаться странной традиции и хмурится, поднимая ткань и завязывая ее вокруг рта и носа.

Вот.

Она устремляется вниз по неровной лестнице, все глубже погружаясь в темноту. Остановившись на середине моста, она смотрит на следующий каменный участок, который пересекает жуткую пропасть прямо под ней, склонив голову набок…

Возможно, солдаты в доспехах, прижавшиеся к стенам ниш на обоих концах моста, считают, что их не видно.

Но не для нее.

Она родилась во тьме. Для нее их тела словно освещены факелами, которые они, должно быть, погасили, когда устраивали свою маленькую ловушку.

Иная впитывает звуки их сердец, осмысливая их почти беззвучный шепот:

― Как думаешь, у меня будут неприятности, если я отолью?

― Я бы не стал этого делать. Если только ты не хочешь, чтобы тебе поджарили яйца.

Иная хмурится из-за их грубых выражений, гадая, находят ли возможные партнеры их вида фейри подобные вещи привлекательными. Она точно не находит.

― Прошло много времени. Думаю, никто не придет. ― Небольшая пауза, затем: ― Возможно, сучка «Восставших» была той, кого он зарезал? Его информатор уверен, что у нее черные волосы?

― Длинные, черные и прямые, кожа как снег. Слышал собственными ушами. Она придет, я нутром чую.

Другой низко приседает и наклоняется вперед, чтобы лучше видеть.

― А что, если она не приведет подкрепления и все это будет пустой тратой времени ради одной-единственной мятежницы? Надо было просто найти способ взять ее жилище штурмом, тогда бы я не стоял здесь, рискуя обоссаться.

― Никто в здравом уме не спустится сюда в одиночку. Но если она придет, по крайней мере, от нее будет легко избавиться. Я бы хотел вернуться домой до восхода. Я чертовски проголодался.

Иная решает, что эти фейри заслужили тот ужасный конец, который их ожидает, хотя и сожалеет, что у нее нет времени, чтобы растянуть это.

Заставить их плакать.

Она осматривает каждого солдата, глубоко вдыхая горячий, влажный воздух, ищет того, кто оставил свой запах на клинке, и хмурится.

Этот Рекк умнее тех, кто поджидает в таких очевидных местах. Неважно. Его выманит кровь. Она улыбается.

Много крови.

Бесшумно прокравшись дальше, Иная убирает кинжал и останавливается над группой мужчин в тяжелых доспехах на северном конце моста. Она срывает с пальца железное кольцо, открывая себя Творцам. Их песням, которые она изучала из-под толщи ледяного озера, когда они выли, визжали или кричали сверху.

Она не пугается какофонии, бьющей по барабанным перепонкам. Она носит боль как страховочную сетку ― вместе с ужасными мелодиями, проникающими в ее маленькие, слишком нежные уши и неистовый разум. Она прыгает.

Падает.

Приземляется перед группой невзрачных мужчин ― пальцы согнуты как когти, на лице дикое ликование.

Она начинает петь удушающую мелодию Клод, прежде чем солдаты в бусах успевают произнести хоть слово.

Это не нежная песня. Иная не оставляет места для милосердия. Не позволяет глотнуть воздуха, чтобы послушать их задыхающиеся мольбы. Вместо этого она в одно мгновение разрывает их легкие, упиваясь ужасающей агонией.

Кровь хлещет изо ртов солдат, из выпученных глаз текут красные слезы, они хватаются за горло, некоторые падают там, где стоят. Другие пытаются бежать, натыкаясь на стены или падая с моста, и погибают задолго до того, как падают на землю.

Иная выхватывает из бандольера пару кинжалов, вращаясь вокруг себя. Взмахивая ими в воздухе. Клинки вонзаются в глаза двум солдатам на другой стороне моста, оказавшимся за пределами досягаемости ее удушающей мелодии, прежде чем они успевают произнести хоть слово.

Они падают на месте.

Еще один солдат спотыкается о трупы и падает за край. Звук его тела, разбившегося о нижний мост, пробивается сквозь хаос.

Безжалостная улыбка расплывается по лицу Иной ― больше не напоминающей свою ослепительно красивую хозяйку. Теперь она резкая и свирепая.

Чудовищная.

Еще больше клинков проносятся в воздухе и находят свое место в плоти и костях, проникая в узкие щели между прочными пластинами доспехов.

Бах.

Бах. Бах.

Солдаты падают с грохотом металла и тел, а Иная поет, лишая воздух кислорода и сводя на нет способность солдат издавать звуки. Атмосфера становится непригодной для пламени, которое нужно ее противникам, чтобы видеть, что она делает. Куда направлены ее клинки.

Они думали, что тьма ― их союзник, но она стала их погибелью. Как это часто бывает со многими, кто недооценивает покров неба, лишенного солнца.

Из южного тоннеля с криками выбегает отряд подкрепления.

Один приказывает мосту рухнуть, прежде чем Иная успевает разорвать ему легкие, и по камню пробегают трещины.

Мост дрожит.

Она шатается, шипит сквозь оскаленные зубы, пытаясь удержаться на ногах, и крепко упирается кулаком в камень.

― Glei te ah no veirie nahh, ― кричит она, вскидывая голову. ― Glei te ah no veirie!

Клод кружится в визгливом танце, лишая дыхания и разрывая дыхательные пути, порывистыми толчками врезаясь в грудь солдат, сбрасывая их с рушащегося моста, осыпая каменными брызгами.

Многие пытаются отступить, но лишь немногим удается вернуться в тоннель.

Иная смеется, поднимается и бежит за отступающими, быстрыми шагами направляясь к ним, пока не оказывается достаточно близко, чтобы одним движением руки вонзить железные кинжалы в их шеи. Она прыгает, обрушиваясь на другого, словно бурлящая волна, откидывает ему голову и перерезает горло.

Кровь брызжет, заливая ей руки и лицо.

Она бросается на оставшихся двоих, чувствуя вкус их крови на своих губах. Подходит ближе.

Ближе.

Тоннель заканчивается, и она попадает в небольшую круглую пещеру, освещенную таким количеством горящих факелов, что ей приходится щуриться ― ее черные глаза не приспособлены к резкому свету.

Волосы у нее на затылке встают дыбом.

Громкий лязг заставляет ее обернуться и увидеть дверь из металлических прутьев, которая теперь блокирует выход. Запирая ее внутри.

Она шипит, кружась в вихре черных волос, крови и ярости, оценивая множество солдат, выстроившихся вдоль стены пещеры ― плечо к плечу, в красных шлемах, скрывающих их лица, и с мечами, пристегнутыми к бедрам. Ловушка.

Арена для боя.

Некоторые из них поют шипящие мелодии, языки пламени вырываются из защищенных стихиями щитов и горящих факелов.

Они направлены прямо на нее.

С язвительной усмешкой Иная запевает удушающую мелодию Клод.

― Glei te ah no veirie. Ata nei del te nahh. Mele, Clode. Mele!

Языки пламени исчезают, большинство зажженных факелов гаснут, наполняя пещеру блаженным мраком.

Многие солдаты падают на колени, хватаясь руками за горло.

Иная бросается на одного из тех, что заманили ее сюда, и вонзает клинок в щель в его доспехах. Его внутренности вываливаются из окровавленной раны, и она в мгновение ока оказывается рядом со следующим, обхватывая его голову и поворачивая ее в сторону. Его шея ломается с приятным треском, и он падает на землю у ее ног.

Когда она смотрит на оставшихся противников, из ее горла вырывается низкий рык. Как будто она только что вытащила острый камень из своего нутра.

― Vobanth!

Пещера содрогается от ответа Булдера ― извилистая расщелина рассекает землю, зияя, как кривая пасть какого-то огромного зверя.

Солдаты кричат, вытягивают руки, чтобы ухватиться за грубую стену, некоторые падают в зияющую бездну и перемалываются движущимся камнем под звуки ломающихся костей и лопающихся черепов.

Кровь и мозговое вещество брызжут из грохочущей пасти, пока она пережевывает их.

Солдаты пошатываются, переглядываясь между собой, в воздухе витает запах мочи, когда они, кажется, осознают, что оказались в одной клетке с монстром. Свирепым, могущественным монстром, у которого на мочке уха должны висеть две бусины, вместо вырезанного клипа пустой.

Если бы они знали, что она умеет правильно произносить лишь несколько слов Булдера, возможно, они не были бы так напуганы. Но даже так Иная наслаждается страхом в их глазах, а резкая улыбка превращает ее забрызганное кровью лицо в нечто восставшее из глубин кровавого ужаса.

Такие ничтожные противники.

Она сокрушит их всех, а затем искупается в их крови, прежде чем вырвется из этой клетки и начнет охоту на Рекка, который задохнется в зловонии своих павших собратьев.

Она чувствует резкий укол в правое плечо, и пронзительные мелодии, проникающие в ее маленькие, хрупкие барабанные перепонки, стихают.

Уходят.

Иная хмурится.

Стоны умирающих фейри были бы музыкой для ее ушей, если бы она не была знакома с этой особой формой тишины.

Она хлопает себя ладонью по плечу, нащупывая жгучий прокол, и хмурится, когда кончики пальцев соскальзывают с раны с запахом крови ее драгоценной хозяйки ― глаза расширяются, когда она понимает, что в нее стреляли.

Железом.

Она поворачивается к зарешеченному входу и устремляет взгляд на стоящего за ним фейри, вооруженного арбалетом.

Он целится в нее.

Стянув с головы черный капюшон, мужчина сбрасывает плащ, под которым оказываются черные кожаные штаны и свободная белая рубашка, частично расстегнутая у шеи.

Иная рассматривает его длинные светлые волосы и лазурные глаза. Из свернутого пергамента, зажатого между его губами, он выпускает дым, который клубится вокруг его лица.

Красная и коричневая бусины свисают с мочки уха.

Больше всего на Иную производит впечатление то, как уверенно он держится ― прислоняется бедром к краю тоннеля, словно наслаждается видом.

Раздувая ноздри, Иная наклоняет голову и глубоко втягивает воздух, улавливая запах его кожи и дыма. Такой же густой запах у кинжала, все еще спрятанного в ножнах.

Вены на ее висках и горле вздуваются, челюсть дрожит от нахлынувшей ярости.

Рекк Жарос.

― Это ты убил нашу Эсси, ― рычит она, в ее голосе слышится резкий диссонанс музыкального голоса и дикого нрава.

― Рыженькую малышку? ― Рекк вытаскивает оружие из прутьев и бросает его на землю. Зажав курительную палочку между губами, он глубоко затягивается, и его следующие слова вырываются с густым облаком белого дыма. ― Она визжала, как задушенная птица, когда я вонзил клинок ей в живот.

Иная усмехается, бросаясь к решетке.

― Stisssteni tec aagh vaghth-fiyah, ― выплевывает Рекк сквозь сжатые губы, словно слова прожигают дорожку в его горле, прежде чем вырваться на свободу.

Пламя вырывается из оставшихся факелов, и теперь его языки клубятся вокруг Иной, вздымаясь вихрями, слишком близко к ее уязвимой коже, сжимая ее в огненный кулак, из которого невозможно вырваться. Только если рядом будет целитель плоти, чтобы залечить ожоги, которые она от этого получит.

Сжав руки в кулаки, она следит за каждым движением Рекка ― за пульсом на его шее, за тем, как смещается его худое тело, когда он отпирает засовы и с важным видом входит в пещеру, за резкими чертами лица, освещенными пламенем, за кровавыми шпорами на задниках его ботинок, грохочущими при каждом его шаге.

Его глаза сверкают садистским удовлетворением, пока он рассматривает Иную, а затем кровавое месиво, в которое она превратила его товарищей.

Он прищелкивает языком, светлые брови поднимаются.

― Впечатляет.

Иная рычит, наклоняясь опасно близко к ревущему пламени, пот выступает у нее на лбу и вдоль позвоночника. Оскалив зубы, она жаждет его крови. Она жаждет почувствовать, как ее зубы впиваются в его плоть.

Рекк зажимает дымящуюся палочку между губами, снова затягивается, затем отбрасывает окурок и вытаскивает хлыст, закрепленный на его бедре. Взмах руки ― и черная плеть пронзает пламя, заключая Иную в жесткие объятия, прижимающие ее руки к бокам, а ноги ― друг к другу. Словно заключая в кокон из шелковых нитей и готовя к пиршеству.

Она падает на колени, с хрипом выдыхая воздух, а Рекк направляет свое пламя на факелы, висящие вдоль стен. Он освобождает ее от огненного вихря, но не приближает к свободе, которую она потеряла.

Она проиграла.

Рекк срывает красную вуаль, открывая ее лицо. Его глаза округляются, когда она рычит сквозь стиснутые зубы, дергаясь в своих путах.

Она.

Проиграла.

― Совсем не то, чего я ожидал, ― хмуро бормочет Рекк. Он протягивает руку, касаясь костяшками пальцев ее щеки. ― Мне кажется, это позор ― скармливать драконам такое красивое и могущественное создание… Щелкнув зубами, она хватает его за палец и кусает.

Сильно.

Рекк рычит, пытаясь выдернуть руку. Оставшиеся солдаты с ревом бросаются к своей рычащей пленнице, а она с яростью голодного зверя вгрызается в костяшку пальца.

Он вырывается, и откушенная фаланга падает ей в рот.

Рекк отшатывается и подносит дрожащую руку к лицу, по ней стекает кровь. На землю.

Капает.

Капает.

Она выплевывает палец, растянув губы в кровавой улыбке.

Рекк моргает, уставившись на окровавленный обрубок, а затем запрокидывает голову и разражается хохотом, издеваясь над звуком до тех пор, пока тот не становится сломанным и усталым.

Улыбка Иной гаснет.

Рекк снова встречается с ней взглядом, сжимает свою окровавленную, изуродованную руку в кулак, отводит назад и с размаху бьет кулаком по лицу.

Ослепительный взрыв боли, прежде чем тьма поглощает ее.

ГЛАВА 16

На окраине Незерина холодно, но чтобы яйцо мунплюма вылупилось, оно должно оставаться здесь, в холоде, пока не начнет качаться. Тогда я должна обложить его кусками льда и ждать, пока вылупившийся птенец освободится от скорлупы.

Я должна сделать все это сама, потому что Хейден не может. Потому что я нашла его спящим на дне расщелины, он обнимал украденное им яйцо мунплюма и не мог пошевелить ногами.

Я разбудила его. Сказала ему, что приведу Махми и Пахпи. Он сказал, что я умру, если сама отправлюсь домой. И что его яйцо тоже умрет.

Это меня очень встревожило.

Сани не могут проехать так далеко, поэтому я построила снежную хижину, чтобы Хейдену было тепло и безопасно, пока он спит. Потом я сделала три ходки в хижину вылупления и перевезла все наши вещи.

Я снова разбудила Хейдена и сказала ему, что очень-очень постараюсь вытащить его на холод, когда вылупится мунплюм, чтобы он мог с ним сблизиться. Он дотронулся до моего лица и сказал, что любит меня и рад, что я забралась к нему в сани, а затем снова погрузился в глубокий сон.

Он много спит. Я начинаю бояться, что однажды он не проснется. Что его грудь вдруг перестанет двигаться.

От этой мысли у меня самой болит грудь. Мне хочется плакать.

Но я не буду. Я отказываюсь. Я должна быть сильной для Хейдена, потому что он не может быть сильным сам.

Но если он не проснется, я решила, что не поеду домой. Я не смогу посадить его на сани и не оставлю его здесь, в холоде и темноте, одного. Он ненавидит быть один, и он действительно ненавидит темноту. Я скучаю по Махми и Пахпи.

ГЛАВА 17

Я погружена в ледяной сон, мягкий, как тонкий хвост, обвивший моё тело, плывущее по течению небытия.

Прекрасного, гипнотического небытия.

Пока что-то не щелкает рядом с моим ухом, вырывая меня на поверхность и бросая в болезненный крик реальности.

Горячей, причиняющей боль, тяжелой реальности.

Мои лодыжки закованы в кандалы, и весь мой вес приходится на запястья, которые связаны вместе и вытянуты вверх, а плечи грозят выскочить из суставов. Правое плечо пронзает острая боль, причиной которой, без сомнений, является гвоздь или что-то похожее, все еще застрявшее в кости.

Но эта боль ― лишь капля в море боли, которую я испытываю. Болит каждая мышца моего тела, как будто меня выжимали под разными углами, а потом встряхивали, как тряпку для мытья посуды. Даже челюсть и десны болят так, словно я грызла что-то твердое и тягучее, пока мое сознание находилось где-то далеко от невыносимой боли в моем сердце.

Я провожу языком по зубам и чувствую, что в узкой щели между моим клыком и соседним зубом застрял вязкий кусочек… чего-то.

Покрывшись мурашками, я решаю, что лучше не знать, что это такое.

Мне удается приоткрыть только одно веко, второе разрывается от боли, глазное яблоко пульсирует.

Я стону, разглядывая окружающую обстановку сквозь покрытые кровью пряди волос. Мои кожаные ножны и бандольер свалены в кучу на полу неподалеку, большинство оружия отсутствует.

Черт.

Я рассматриваю простые каменные стены, украшенные несколькими зажженными факелами. Прямо передо мной ― деревянная дверь, от которой тянется кровавый след, ведущий прямо сюда… где я подвешена…

Мой взгляд падает на мой комбинезон, который раньше был коричневым, а теперь пропитался красным.

Кроваво-красным.

Мое сердце замирает.

Что бы ни случилось во время моего отключения сознания, я оказалась связанной в этой незнакомой комнате, вся в крови, с застрявшим между зубами куском чего-то вязкого и, скорее всего, с разбитой глазницей.

Выглядит не очень хорошо.

Я заглядываю внутрь себя, направляюсь к своему озеру и содрогаюсь от открывшегося зрелища — обычно гладкая, покрытая льдом поверхность теперь усеяна ледяными осколками и вздыбленными остриями торосов, устремленными ввысь.

Ну и бардак.

Я поспешно выбегаю оттуда, и мой взгляд возвращается к мокрым стенам маленькой душной комнаты.

У меня покалывает затылок. Как будто кто-то за моей спиной только что подошел вплотную.

Ритмичный стук тяжелых, грохочущих шагов нарушает жуткую тишину, и я вспоминаю слова Эсси:

Когда он уходил, его сапоги издавали лязгающие звуки… У меня кровь стынет в венах.

Я слышу, как он обходит меня, словно один из печально известных хьюлингов Тени кружит вокруг своей добычи ― смертельный танец хищника, находящегося на вершине пищевой цепочки. Хищника, который заслужил право поиграть со своей добычей, прежде чем сожрать ее.

Сначала я вижу его ботинки, каблуки с металлическими шпорами, покрытые достаточным количеством плоти и крови, и рычу еще до того, как поднимаю на него взгляд.

Холодные, расчетливые глаза ― две лазурные сферы ― смотрят на меня. Рекк Жарос.

Он улыбается.

― Вот и она.

Я дергаюсь в своих оковах так сильно, что кожа на запястьях рвется, вспыхивая жжением, которое меркнет по сравнению с нарастающей болью в груди.

― Ты убил Эсси.

Мой голос срывается, и я чувствую привкус крови.

― Мы это уже обсуждали, ― говорит он, закатывая глаза, и встает передо мной ― соединение поджарых мышц и плавных кошачьих движений, длинный хлыст с железным наконечником волочится за ним, как хвост. ― Если хочешь поймать бешеную собаку, нужно использовать правильную приманку. В моей работе нужно быть изобретательным. Как бы тебе ни хотелось думать, что ты особенная, на самом деле в этом нет ничего личного.

Я скажу ему то же самое, когда буду вырезать буквы на его груди после того, как освобожусь от этих гребаных пут. Хотя это будет ложью, и он это поймет, потому что я буду все сильнее хохотать с каждым следующим разрезом. Потому что это личное.

Очень.

Я снова дергаю веревки, стягивающие мои запястья.

Снова.

― По крайней мере, это не было личным, пока ты не откусила мне палец, ― бормочет он, поднимая правую руку и помахивая перевязанным обрубком. Я замираю, а язык так и тянется к тому, что застряло между зубами… В этом есть смысл. Как и моя ноющая челюсть.

Я втайне надеюсь, что не проглотила его палец, вспоминая прошлые случаи, когда я отключалась, а потом приходила в себя с болью в животе и странным привкусом дичи во рту.

Лучше не думать об этом слишком много.

Рекк останавливается передо мной, достает из кармана кожаный кисет, разворачивает его, вынимает курительную палочку и засовывает ее между губами.

― Итак, ― произносит он приглушенно, достает из другого кармана серебряный вельд и откидывает крышку, обнаруживая спрятанный внутри язычок пламени, который теперь пляшет наверху инструмента. С ее помощью он поджигает кончик своей палочки, окутывая лицо дымом. ― Ты ― двойной стихиаль.

Дыхание вырывается из моих легких так быстро, что выражение лица почти искажается.

Проклятье.

Похоже, мой внутренний психопат реагирует, подбирая убедительные слова, которые он использует как камни, чтобы утянуть меня на дно этого озера гибели.

Приходится приложить усилия, чтобы не вздохнуть.

― Неужели? ― Я заставляю себя озадаченно нахмуриться, отчего кажется, что глаз вот-вот выскочит. ― Я думала, это просто непонятные голоса в моей голове. Странно.

Он приподнимает обе брови.

― Мне трудно в это поверить.

― Может, тебе стоит использовать свое воображение?

Он жадно затягивается, затем выдыхает мне в лицо, наполняя мои легкие густым, мощным ароматом.

― Полегче с этим дерьмом, ― говорю я, откашливаясь. ― Я не хочу, чтобы они уничтожили твои легкие до того, как у меня появится шанс сделать это.

Он наклоняет голову набок, его взгляд прищуривается.

― Твои глаза изменились. Раньше они были черными. Теперь они голубые. ― У тебя действительно богатое воображение. Талантливый мальчик.

Он хмыкает, продолжая наблюдать за мной, делает еще одну затяжку, сжимая палочку поврежденной рукой, и следующие слова вырываются вместе с клубами дыма.

― Кемори Дафидон, странствующий бард из Орига… Как тебя зовут на самом деле?

― Умри медленной, мучительной смертью, и, возможно, я прошепчу его тебе на ухо прямо перед тем, как у тебя остановится сердце.

― А ты заноза. ― Его взгляд опускается к моей груди и снова поднимается, губы изгибаются в слащавой улыбке. ― Сексуальная, на самом деле.

― Вряд ли ты сможешь выдержать, жалкий кусок дерьма.

Он смеется и делает еще одну затяжку.

― Я ненасытный…

― Если я вынуждена выслушивать твою чушь, то, по крайней мере, расскажи мне что-нибудь, чего я еще не знаю.

― Видишь ли, на этой конкретной работе мне платят за голову. Так что, моя сквернословящая сучка, я предлагаю тебе шанс избежать возмездия за солдат, которых ты меня лишила. И вот за это, ― говорит он, поднимая свою раненую руку.

Мое внимание переключается на его хлыст, затем возвращается к глазам.

― Думаешь, я боюсь твоей маленькой игрушки, Рекк?

― А стоило бы. ― Он криво ухмыляется, демонстрируя острые клыки и обещание боли. ― Железный наконечник кусается.

― Я видела и побольше. Но если порка женщины заставляет тебя чувствовать себя сильным мальчиком, то не дай мне растоптать твои мечты.

Не волнуйся, я справлюсь. У меня достаточно яиц для нас обоих.

На этот раз, когда он смеется, в его смехе нет ни капли искренности.

Он взмахивает рукой.

Хлыст молниеносно рассекает воздух, и дыхание вырывается из моих легких, когда волна боли пронзает мое бедро, разрывая защитный костюм и вспарывая кожу.

Я плотно сжимаю губы, борясь с желанием закричать, тело содрогается. Моя плоть горит от предвкушения, готовясь к следующему удару, который, несомненно, последует.

― Сейчас ты молчишь, ― говорит он, делая еще одну затяжку. ― Но если бы ты меньше болтала в «Голодной лощине», ты бы не оказалась в таком затруднительном положении, а твоя подруга не была бы сейчас мертва.

Сердце пропускает удар, потом еще один ― его слова проникают в мои внутренности, как наконечники стрел, разрывающих плоть…

Левви.

Он говорит о Левви.

Что означает…

― В свою очередь, она передала тебе записку с рунами, по которой я разыскал твое жилье.

Комната кружится, мой беспокойный разум мечется так быстро, что все нити, которые обычно связывают меня воедино, запутываются, пока не превращаются в клубок узлов.

Мои данные. На случай, если ты захочешь снова выступить вместе…

В тот момент, когда она произнесла эти слова, на ее губах появилась грустная улыбка, как будто они были неприятны на вкус.

Творцы…

Мне не нужно было показывать ей сферу ― я бы и без этого обошлась. Но я торопилась. Отвлекалась. Я так отчаянно хотела завершить миссию, за которую боролась.

Я была слепа. Глупа.

Эгоистична.

И теперь Эсси мертва.

Я стону ― свежая информация острой болью вспыхивает в моей груди, попадая прямо в рану, которая еще не успела зарубцеваться.