Когда родилась Луна

Неужели небо раскололось? В Домм пришла война?

Пригибаясь к полу, я достаю из небольшой кучи одежды, собранной за несколько циклов, свою верную черную сорочку и опускаю ее на бедра. Запихиваю ноги в ботинки и, спускаясь по лестнице, хватаю кожаные ножны. Не глядя пристегнув их к бедру, я выбегаю в джунгли под очередной пронзительный рев.

― Черт, ― бормочу я, прижимаясь к камню, сердце колотится быстро и сильно. Я застегиваю последнюю пряжку, оглядываясь в поисках любого признака опасности, но не нахожу ничего угрожающего. Хотя вдалеке звучит песня, сопровождаемая стуком барабанов, совершенно точно, не похожим на звук военных. Мелодия… игривая?

Что происходит?

Откинув волосы с лица, я бегу сквозь джунгли, разделяя окружающее пространство на просматриваемые сегменты. Ищу любые странности.

Близкие и далекие крики драконов разносятся по воздуху, наполненному сладким, пряным запахом, как будто весь мир вокруг ― это распустившийся цветок.

Я медленно выхожу из густой листвы, спускаюсь по крутому берегу и выхожу на галечный берег Лоффа.

Мои глаза расширяются, что-то внутри меня становится настолько неподвижным, что каждый удар моего сердца кажется землетрясением.

Терракотовые камни скрипят под моими ботинками, пока я иду к плещущейся воде, любуясь небом… Определенно раскололось.

Нити серебристой Авроры танцуют в своем собственном пульсирующем ритме ― их тысячи. Как будто кран, который обычно пропускает не более десяти из них, дал течь.

Большую.

Драконы парят и кружатся в металлических лентах света, некоторые сами по себе, некоторые в паре с другими драконами, которые повторяют их впечатляющие движения.

Нахмурившись, я смотрю на раскинувшийся вдали город.

Почти над каждым каменным строением развевается серебристый флаг ― буйство длинных лент, трепещущих и переплетающихся друг с другом. Эспланада ― яркое пятно движения, порыв ветра доносит до меня запахи медовухи и тушеного мяса.

Похоже, никакой войны нет. Просто какой-то праздник, подобного которому я еще не видела.

Да еще это расколотое небо.

В памяти всплывает старый разговор, который когда-то давно я услышала между двумя торговцами. Они говорили о чем-то, называемом Великим штормом. Говорили, что мискунны предсказывали, что он расцветет где-то в этом десятилетии, и надеялись, что после этого в местах гнездования будет приток оплодотворенных яиц.

Возможно, так оно и есть? Драконы в небе выглядят так, будто они… взволнованы.

Мои щеки пылают.

Рада за них. Хоть кто-то трахается в реальной жизни, а не только в своих снах.

Я снова смотрю на город, и меня захлестывает волна адреналина, заставляя мое сердце биться сильнее. Быстрее.

Что-то в этих серебряных лентах, барабанах и драконах пробуждает во мне желание бежать навстречу чему-то, чтобы измениться. Разрушить решетки моего самоограничения и открыть свое голодное сердце, раздробить его, смешать с небольшим количеством влаги, а затем снова слепить из него что-то мягкое.

Именно поэтому мне не следует туда идти.

По ту сторону этого изрядно потрепанного терракотового забора реальность рыщет, как затаившийся зверь, готовый к охоте.

Чтобы убить.

Я поворачиваюсь спиной к городу и возвращаюсь в джунгли, но что-то на периферии моего зрения заставляет меня остановиться.

Я смотрю на дерево, где я нашла фигурку, ― на короткой сучковатой ветке теперь висит черная плетеная корзина.

Сердце замирает, дыхание перехватывает.

Кто бы ни оставил ее там, он знает, что я здесь, несмотря на то, что я была осторожна. А главное, они знают, что по эту сторону забора не живет ни один чертов хьюлинг.

Разгадать эту загадку не так уж сложно.

Я подхожу к дереву, глядя на корзину как на тлеющий уголек и зная, что от одного целенаправленного дуновения на его поверхность он вспыхнет и исчезнет.

Сгорит.

Сглотнув подступивший к горлу комок, я беру корзину в руки, снимаю с ветки и опускаю на землю. Я срываю ткань, которой прикрыто содержимое, ожидая, что этим движением вызову какой-то эффект, тот или иной.

― Творцы, ― бормочу я, изучая изящную, воздушную маску, спрятанную в гнездышке из серебристого шелка. Искусное изделие из серебристой проволоки и плоских перламутровых дисков, мерцающих в лучах солнца. По бокам прикреплены ленты, возможно, для того, чтобы завязать ее на затылке.

Я откладываю ее в сторону и поднимаю шелковистую ткань, открывая взгляду платье, не похожее ни на одно из тех, что я когда-либо видела ― сплошные волны драпированного материала, скрепленные в некоторых местах бриллиантовыми брошками. Под платьем я обнаруживаю пару туфелек, украшенных хрусталем, а также закупоренный флакон с солнцезащитной припаркой. Такую же я купила в магазине много лет назад, когда поняла, что купание голышом весной ― это рецепт для потрескавшейся кожи и лихорадочного сна.

Последнее, что я нахожу в корзине, ― это тщательно сложенный пергамент, от которого я шарахаюсь в сторону, словно он собирается выпрыгнуть и укусить меня.

Бросив еще один взгляд в сторону города, я достаю записку и разворачиваю ее.

Мальмер Каана падает мне на колени, и мое сердце останавливается.

Долгое время я смотрю на красивый кулон, прежде чем, наконец, замечаю надпись.

Я закрываю глаза, поднимаю мальмер, крепко сжав его в руке, и чувствую, как меня охватывает трепет.

В этих трех коротких словах есть смысл. В маске. В платье.

Этот мальмер ― как напоминание о нас, существовавших давным-давно.

Мне кажется, он просит меня притвориться. Опустить свои стены и открыть ему свое сердце по этому особому случаю.

Я набираю полные легкие сладкого, пропитанного дымом воздуха и окидываю взглядом город, во мне поселяется уверенность. Энергия, созревшая для того, чтобы вырваться наружу.

Чтобы иссякнуть.

Вот оно. Булавка, которая наконец-то лопнет пузырь воображения, в котором я потерялась. Нашла себя, если быть честной с самой собой.

Не то чтобы это что-то меняло.

Но какой эффектный способ уйти? Прощание с тем, чем мы были раньше. Тихое признание, которое я теперь осознаю, что должна… нам.

Ему.

Прежде чем я сотру все это.

ГЛАВА 70

Этим вечером не было ни музыки, ни еды. Только сложенный пополам пергаментный жаворонок и странный ржавый ключ.

Я сложила последнюю линию активации, и жаворонок взмыл в воздух, устремившись вниз по лестнице, ведущей к вольеру Слатры, а затем отлетел в сторону, где скрылся в темном тоннеле, которого я раньше не замечала. Я долго шла за ним, и ключ открыл другую дверь, которая вела на галечный берег, омываемый сверкающим бирюзой Лоффом, волнующимся перед приближающимся штормом.

Бедный жаворонок… Он стал слишком мокрым, с трудом удерживаясь в воздухе, и я взяла его в руки, прижав к себе, как огнёвку, пойманную в клетку.

Я пыталась определить направление по тому, как он толкался в мои пальцы, прокладывая извилистый, запутанный путь через джунгли.

Я начала нервничать, опасаясь, не засада ли это. Вдруг кто-то хочет убить меня, чтобы украсть Эфирный камень, думая, что это бесценное сокровище, а не проклятие, разрушающее душу. Но тут я подошла к жилищу, высеченному в скале. Дом, настолько скрытый от посторонних глаз, что, подозреваю, никто не смог бы его найти.

Каан был внутри, сидел за каменным столом, который он накрыл для нас, а в воздухе витал запах тушеного колка и корня канита.

Он сказал мне, что это место ― его подарок мне, но что я не обязана делить его с ним. Одно мое слово ― и он уйдет в джунгли и никогда не вернется.

Я подбежала к нему прежде, чем он успел закончить фразу.

Он ― огонь и сера. Я ― расколотый лед. Наше столкновение ― это пар и разрушение, которым суждено рассеяться, но я с радостью буду гореть под ним, пока мир не рухнет.

ГЛАВА 71

Знакомый мужчина стоит спиной ко мне, прислонившись к каменной стене, непокорные локоны рассыпаны по плечам.

― Ты выглядишь так, словно тебя волокли задом наперед через кусты, ― говорю я, направляясь к Пироку, и подаренная маска служит моим изящным щитом.

Он поворачивается, одаривая меня ослепительной улыбкой.

― Это часть моего обаяния. Женщинам нравится. Они тянут за них, как за поводья.

― Этого не будет.

Его глаза расширяются.

― Чертовски надеюсь, что нет. Мне очень нравится моя голова. И мой член. И жизнь.

Прочистив горло, я делаю вид, что не понимаю, что именно он имеет в виду, разглядывая красную кожаную тунику, подчеркивающую его широкую грудь. Верхняя половина его лица скрыта за маской, сделанной из оранжевокрасных перьев молтенмау, и он даже заменил свои пирсинги на более яркие, чтобы они сочетались.

― Итак. Полагаю, ты мой эскорт?

― Строго платонический.

― Если бы у тебя было больше платонических отношений, возможно, твои волосы не были бы похожи на птичье гнездо.

Он улыбается, запуская пальцы в маленький мешочек, зажатый в руке.

― Приятно видеть, что хьюлинг не высосал твой мозг через ноздри.

― Шокирует, я знаю. ― Я останавливаюсь перед стеной и ставлю туфли на землю, чтобы поправить ткань, прикрывающую мою грудь, и убедиться, что все на месте.

― Кто сделал надписи на стене?

― Вейя. ― Мои брови взлетают вверх, руки замирают. ― Каан перестал бывать там после того, как ты ушла, ― говорит он, пожимая плечами. ― Она знала, что он будет сожалеть, если это место придет в полный упадок.

― О, ― бормочу я, с быстротой молнии пряча эту болезненную информацию в свое ледяное озеро. ― Так ты знал меня… раньше? ― Немного. Это было чертовски давно…

― Ты мало что помнишь?

― Совсем наоборот, ― возражает он, подмигивая мне. ― Моя память ― самое острое оружие в моем скудном арсенале.

Точно.

― Рада за тебя.

Моя, как выяснилось, совсем дерьмовая. Не то чтобы я жаловалась.

Он подбрасывает в воздух маленькую красную штучку и ловит ее ртом, с хрустом разгрызая.

― Хочешь что-нибудь узнать? ― спрашивает он с такой надеждой в голосе, что я зажмуриваюсь, прежде чем она успевает забраться вверх по моей ноге и ущипнуть меня.

― Творцы, нет. Мне просто любопытно. ― Знание ― сила и все такое. Когда я сотру Каана из своей памяти, мне нужно будет оборвать все связи с прошлым.

С Эллюин.

Теперь это касается и Пирока. Наверное, это хорошо, потому что он начинает мне нравиться.

Он прочищает горло, затягивает шнурок на мешочке с угощением, словно у него внезапно пропал аппетит.

― Что ж, ― говорит он, покручивая пальцем, и в его тоне появляется тяжесть, которой раньше не было, ― давай посмотрим на тебя.

Я поворачиваюсь, мои волосы заплетены в косу, которая начинается на макушке и касается голой кожи на пояснице, закрепленную одной из брошек, которую я сняла с платья. Одна полоска задрапированной ткани прикрывает мою грудь, другая туго обтягивает бедра, прежде чем рассыпаться серебристыми нитями.

Никогда еще я не надевала ничего столь роскошного.

Подчеркивающего мои формы.

Сексуального.

Больше всего мне нравятся два треугольника из блестящего прозрачного материала, закрепленные на моих плечах, которые развеваются при каждом движении. Как крылья. Хотя мальмер Каана я оставила в жилище.

Там мне показалось безопаснее.

― Было трудно закрепить заднюю часть, но вроде получилось, ― бормочу я, оглядываясь через плечо.

― Выглядит как надо. ― Он убирает мешочек в карман, снова пробегая взглядом по моему платью. ― Хотя, похоже, от платья осталась половина…

― Да, ― говорю я, подхватывая туфли, прежде чем перекинуть ногу через стену. Жарко, а я уже привыкла ходить здесь голой ― хотя и не говорю ему об этом.

Вся эта ткань показалась мне ненужной, поэтому я убрала несколько лоскутков тут и там. Скрестила несколько. Кое-где завязала узлы.

Выпустила на волю свою внутреннюю хитрую сучку и позволила ей сиять.

Пирок усмехается, качая головой.

― Пойдем, ― говорит он, направляясь в сторону города. ― Мы пропустим все самое интересное.

***

Эспланада ― это буйство красок и веселья.

Мы пробираемся через толпу нарядно одетых фейри, вокруг снуют дети в масках, сжимая в руках палки, к концам которых прикреплены длинные серебряные ленты, которые крутятся и мелькают в воздухе. Они ревут, как драконы, гоняются друг за другом. Ловят друг друга.

Падают, смеясь кучами из лент, перьев и самодельных крыльев.

Все в масках, из самых разных материалов сделаны настоящие шедевры. Перья молтенмау и чешуя саберсайтов. Некоторые сделаны из листов меди с вмятинами от инструментов, которыми им придавали форму, другие ― из перламутра, который обрамляют их щеки, словно элегантные мунплюмы.

Мы подходим к тележке, которая, похоже, предлагает бесплатную медовуху, и Пирок сворачивает к ней, чтобы взять кружку.

― Хочешь?

Я поднимаю бровь.

― Рановато, не находишь?

Он смотрит на меня с искренним недоумением, прежде чем осушить всю кружку тремя большими глотками.

― Чтобы освежиться? ― спрашивает он, вытирая рот тыльной стороной ладони, ставит пустую кружку на тот же поднос и берет другую. ― Не думаю. Солнце сегодня палит вовсю. И даже если бы это было не так, что может быть лучше, чем нарушить мой пост?

Я качаю головой, надеясь, что он знает кого-нибудь достаточно сильного, чтобы потом соскрести его с мостовой, и с ужасом понимаю, как трудно сдвинуть с места тело такого размера.

Разве что по частям.

Мы подходим к тропинке, которая уводит от берега и устремляется к трем возвышающимся платформам, каждая из которых накрыта куполом мерцающего воздуха. Словно мыльные пузыри, достаточно большие, чтобы вместить небольшую деревню, поднялись из плещущихся волн, замерли на полпути, а затем затвердели.

Купола кажутся пустыми, мой взгляд проникает сквозь то, что кажется простыми выпуклостями искаженного воздуха. Шум говорит об обратном, пространство вокруг меня наполняется глубоким боем барабанов и гулом струнных инструментов, доносящимся откуда-то спереди. Как будто смычками водят по моим ребрам, создавая музыку в груди и заставляя кровь петь.

Другие фейри идут перед нами по дорожке, выложенной камнями и плоскими раковинами. Она почти вровень с гладью Лоффа, и кажется, что фейри, двигающиеся по ней, скользят по воде, направляясь к куполам, а у некоторых за спиной развеваются искусно сделанные крылья.

Пирок протягивает мне руку, я кладу ладонь на ее сгиб, мое сердце глухо и неукротимо колотится о ребра. Мы подходим к перекрестку, где тропа расходится в разные стороны, и солнце бьет мне в лицо, когда мы останавливаемся.

― В каждом из трех куполов находятся искусственные изображения мест гнездования, ― говорит Пирок, показывая слева направо. ― Незерин, Боггит и Гондраг.

У каждой дорожки есть арка ― та, что слева, украшена переплетением серебряных лоз и белых, покрытых инеем цветов, из остроконечных лепестков которых, несмотря на жару, просачиваются струйки тумана.

Незерин.

Средняя украшена множеством цветом с лепестками, похожими на перья, которые напоминают яркие оттенки оперения молтенмау.

Боггит.

Я перевожу взгляд на ту, что справа, и вижу, что она увита колючими лианами, округлые черные цветки опалены на кончиках и пахнут обгоревшим деревом.

Гондраг.

― Где король? ― спрашиваю я, и Пирок жестом показывает направо, глядя на меня с выражением, которое я принимаю за поднятую бровь. Трудно чтото разглядеть сквозь его маску.

― Это сужает выбор, ― говорю я, прежде чем потянуть его влево и шагнуть под струи тумана, пахнущего свежестью и прохладой.

Если Каан хочет потанцевать, он может повеселиться, разыскивая меня.

― Интересный подход, ― размышляет Пирок, пока мы идем по тропинке, держась позади неспешно прогуливающейся пары, одетой в наряды из искусственного оперения.

― Я никогда не была на юге дальше, чем граница между Сумраком и Тенью. ― Я пожимаю плечами. ― Мне любопытно.

Он прочищает горло, и фейри перед нами натягивают колышущийся воздух, раздвигая его, как занавес, прежде чем исчезнуть в куполе вместе с клубами тумана. Наши шаги замедляются, и Пирок берется за невидимый барьер, словно за полог палатки, оттягивая его. Еще один клуб тумана просачивается наружу и путается у нас под ногами, барабанная дробь бьет в грудь в ритме с колотящимся сердцем.

В моем животе взлетает стая… чего-то. Чего-то, не имеющего смысла.

Каана здесь нет. Он в другом месте.

Почему мои ноги не двигаются вперед?

― Ты в порядке? Я не думал, что ты из тех, кто колеблется.

Я ищу внутри себя заостренный край, чтобы бросить что-нибудь язвительное в ответ, но нахожу только гладкие и округлые.

Мягкие и пушистые.

Я сглатываю, все еще глядя на треугольный проем, ведущий к вихрю сумеречного движения за ним.

Нет, я не думаю, что со мной все в порядке.

― Я в порядке, ― лгу я, затем выпрямляю спину, заставляю свои ноги шагнуть вперед и проскальзываю внутрь, поглощенная темнотой.

ГЛАВА 72

Каждый шаг вперед ― это еще один скрип моих туфель по слою пушистого снега. Еще одно кружение тумана, клубящегося вокруг моих ног.

Я попала в другой мир: небо ― это черный бархат с жемчужными лунами, испещренными лентами авроры, которые заливают мрачное пространство серебристым светом. Скопления шестиугольных ледяных столбов тянутся к лунам, каждый из которых достаточно велик, чтобы поддерживать гнездо мунплюма.

Словно стоишь в настоящем Незерине, только без смертельного холода. И нет угрозы быть убитой самкой мунплюма, защищающей свою кладку от воров, которые рискнут взобраться на один из этих отвесных, кажущихся неприступными столбов, пытаясь похитить яйцо.

Воздух кажется пустым, если не считать стука барабанов и нежной мелодии арфы, словно кто-то призвал Клод посидеть в леденящей душу неподвижности под этим куполом. Пустота, которая гнездится в моей груди.

Невидимый груз, форму которого я не могу уловить.

Его происхождение.

Стряхнув с себя оцепенение, я присоединяюсь к водовороту фейри в масках, подчиняющихся плавной, неземной мелодии, словно впавших в некий транс.

Я прочищаю горло и беру хрустальный бокал с подноса проходящего мимо официанта.

― Как это называется? ― спрашиваю я, жестом указывая на лазурную жидкость, растекающуюся молочным туманом по краям.

― Дыхание мунплюма, ― говорит официант, его губы синие от холода, а между бровей появляется складка, когда он рассматривает мой скудный наряд. ― У входа лежат меховые шали…

― Я в порядке. ― В полном порядке. ― Спасибо!

Я иду дальше, поднося к губам покрытый инеем край бокала. Я делаю глоток, наполняя рот кислой сладостью ― бодрящей и такой холодной, что она становится ледяным бальзамом для моего языка, горла и живота.

Толпа на мгновение расступается, и мой взгляд находит пустое пространство между двумя высокими столбами.

Сердце начинает биться учащенно, и я замираю, крутя на пальце железное кольцо…

Я уверена, что между ними есть то, что я должна увидеть. Если я не пойду и не выясню это немедленно, случится что-то плохое.

Не знаю, что именно. Но кажется важным.

― Все в порядке?

Определенно нет.

У меня так и вертится на языке спросить, знает ли Пирок, как у меня оказался мунплюм, которого я якобы очаровала в своем предыдущем… существовании. Узнать, не разграбила ли я гнездо ради яйца или, может быть, унаследовала чьего-то зверя, которого до меня очаровал кто-то другой.

Спросить, не была ли я здесь раньше, ― в реальности.

― Конечно, ― говорю я, одаривая его улыбкой через плечо, которая исчезает с моего лица в тот момент, когда я снова устремляю свой взгляд вперед и продираюсь сквозь толпу.

― Куда мы идем? ― кричит он, пока я лавирую между телами, затянутыми в толстые слои кожи и меха, между столами и табуретами, продвигаясь к самому высокому скоплению колонн в центре торжества.

― Не знаю, ― бормочу я, делая очередной глоток своего напитка и задерживая холодок во рту до тех пор, пока язык не начинает мерзнуть, а затем проглатываю его.

Толпа редеет, уступая место заслону из стражников, стоящих плечом к плечу и преграждающих вход на едва заметную дорожку, которая, кажется, вьется между двумя огромными ледяными столбами. Бронзовые доспехи облегают их тела, как чешуя саберсайта, черные маски закрывают верхнюю половину их лиц, темные меховые накидки наброшены на плечи.

― Что там сзади? ― спрашиваю я у Пирока, когда он наконец догоняет меня, держа в одной руке Дыхание мунплюма, в другой ― драконье яйцо, наполненное жареной закуской, политой белым соусом.

― Игровой стол для высокопоставленных лиц, ― говорит он. ― Туда не стоит заходить, если только у тебя нет кучи золота, которое можно потратить впустую, и достаточной уверенности в себе, чтобы выдержать несколько ударов.

Хм.

Не то, что я ожидала. Но раз уж я здесь…

Я поворачиваюсь, обшариваю карманы Пирока, обнаруживая то, что ищу, в левом, и достаю под звуки его недовольного бормотания.

― Знаешь, кого ты мне напоминаешь? ― ворчит он, пока я машу мешочком с золотом перед стражниками, которые расступаются, чтобы пропустить нас. ― Вуто.

― Встретила одного из них, когда сидела в тюрьме за серийное убийство, ― говорю я достаточно громко, чтобы несколько стражников повернули головы и посмотрели на меня через плечо. ― Милый парень. Волосы на его лице были гладкими и блестящими, несмотря на условия, в которых нас держали. В какую игру мы играем?

― Скрипи, ― бормочет Пирок, следуя за мной по едва заметной тропинке, проложенной между высокими столбами, которые, конечно, не настолько холодны, чтобы быть настоящим льдом. Возможно, это просто камень с нанесенными рунами, чтобы выглядело как лед. ― Играешь?

Я подбрасываю его мешочек в воздух и выхватываю его.

― Немного.

― Отлично, ― ворчит он. ― Не могу дождаться, когда проиграю мешок золота кучке избранных, которые используют камешки из этого материала для украшения своих садовых клумб.

― Это неправильный подход. ― Я делаю еще несколько поворотов по извилистой дорожке, отпивая еще немного Дыхания мунплюма. ― Как я понимаю, король Пекла не слишком щедр?

― Очень щедр. Чертовски, если быть до конца честным. Дело не в этом.

В его голосе слышится раздражение, которое заставляет меня остановиться. Я оглядываюсь через плечо и вижу твердость в линии его рта, которой не было раньше ― его собственное Дыхание мунплюма осталось совершенно нетронутым.

Странно. Обычно он уничтожает напитки с такой скоростью, словно они находятся в нескольких мгновениях от испарения.

― Не хочешь рассказать подробнее?

― Не хочешь побыстрее покончить с этим, чтобы я мог найти достаточно большую бочку с медовухой, чтобы утопиться? ― Он дергает подбородком, подталкивая идти дальше. ― Быстрее, пока моя закуска не покрылась льдом.

Нахмурившись, я продолжаю идти вперед, размышляя, не было ли у Пирока неприятной истории с кем-то из этих высокородных.

Еще один крутои поворот, и дорожка приводит нас в широкую пещеру, словно кто-то провел ложкой по льду и вырезал тупик. В центре стоит шестиугольныи стол, вокруг него ― шесть стульев с высокими спинками, все, кроме одного, заняты.

Мои ноги замирают.

Четверо мужчин в черных одеждах и меховых плащах, прижимают веера игровых карт к груди, на каждом из них ― одинаковые простые маски в поллица, отлитые из золота. Пятое место занимает существо, которое мне немного знакомо.

Октимар.

Кожа этого существа, похожего на луковицу, переливается ледяными оттенками, что позволяет ему почти полностью сливаться с окружающей средой, а его многочисленные отростки, похожие на виноградные лозы, обвиваются вокруг груды золота, сложенной перед ним. Глаз нет. Только опухолевидная голова, кожа на ней достаточно тонкая, чтобы просматривался большой светящийся мозг, который слегка пульсирует.

Мой взгляд падает на его рот ― пухлая складка, которая выглядит безобидно, хотя я видела, как она растягиваются. Видела, сколько зубов у этих тварей.

Достаточно, чтобы с хрустом откусить руку.

Вполне понятно, что эти высокородные составили компанию столь редкому и желанному существу, учитывая, что октимары могут связывать обещания с плотью, привязывая их к крови, телу и душе.

Каждый из фейри, прищурившись, разглядывает меня, один затягивается трубкой, выпуская кольца красноватого дыма. Его взгляд устремляется мимо меня на Пирока, губы изгибаются в лукавой усмешке.

― Похоже, наше Маленькое пламя уже не такое маленькое.

Я чувствую, как Пирок напрягается.

Мужчина делает еще одну глубокую затяжку, выпуская в воздух второе кольцо дыма.

― Пришел поиграть с нами, да? ― Он жестом показывает на стол с раскладом Скрипи, хрустальными кубками с янтарной жидкостью и собранными в кучки золотыми монетами. ― Ты же знаешь, как я люблю, когда тебе приходится расплачиваться с долгами… Трое других мужчин хихикают.

Я снова оглядываюсь через плечо, но взгляд Пирока прикован к мужчине, курящему трубку, его щеки пылают, когда он до побелевших костяшек сжимает в руке бокал с Дыханием мунплюма.

У меня зудят кончики пальцев.

― Не он, ― говорю я, резко поворачиваю голову и бодрой походкой направляюсь к столу Скрипи.

Все смеются, пять пар глаз следят за каждым моим движением, когда я сажусь на свободное место, ставлю бокал на стол, ослабляю завязку на мешке с золотом Пирока и высыпаю его содержимое.

Золотые монеты рассыпаются передо мной. ― Закончите свою игру, а потом сдайте мне.

Воцаряется тишина, пока мои руки заняты, складывая монеты Пирока в аккуратные стопки, несколько меньшие, чем те, что насыпаны перед каждым из ухмыляющихся мужчин.

Тот, что сидит справа от меня, кладет руку мне на плечо, и я замираю, глядя через его маску в смелые карие глаза.

― Сладкая штучка, хотя я и восхищен твоим энтузиазмом, твоей крошечной кучки денег хватит только на то, чтобы включиться в игру, ― проникновенно говорит он, и одно из щупалец октимара вытягивается и обвивает мое золото, с грохотом подтягивая его к себе. ― Что будет твоей ставкой?

Я сжимаю кончик одного из его пальцев, отрывая от себя руку.

― Я не сладкая, и уж точно не вещь. ― Я возвращаю руку мужчины обратно в его личное пространство, затем смотрю на октимара, и протягиваю руку ладонью вверх. ― Услуга. Каждому из остальных игроков.

― Рейв…

Пирок бросается вперед, но не успевает дотянуться до меня, как щупальце существа касается моей кожи, оставляя щекочущий след.

― Гребаный… черт! ― Он швыряет свой бокал в ледяной столб, стекло разлетается вдребезги, голубая жидкость стекает по бокам клубами тумана. Следующим по воздуху проносится его яйцо с закусками, скорлупа раскалывается, усыпая пол кусочками жареного лакомства, быстро исчезающими под вновь сгущающимся туманом. ― Мне нужно пойти и найти…

― Подожди, ― говорю я, и в моем уверенном взгляде читается просьба остаться здесь.

Чтобы он посмотрел, что будет.

Я произношу безмолвное «пожалуйста», и он замирает, глядя на мужчин, доигрывающих свою партию, на октимара, раздающего выигрыш и собирающего карты.

Сжав губы, Пирок прочищает горло, затем прислоняется к столбу, скрещивает руки на груди и кивает.

― Как мило, что ты остался, ― говорит мужчина с трубкой и бросает на Пирока скользкий взгляд, от которого у меня волосы встают дыбом. ― Не терпится продемонстрировать тебе, как настоящие мужчины играют с хорошенькими женщинами, у которых слишком много уверенности в себе и недостаточно здравого смысла.

Я смеюсь, разглядывая своих противников поверх веера нарисованных существ, смотрящих на меня.

Щупальца октимара вытягиваются, вонзаясь в стопки золота перед каждым из моих противников, отсчитывая внушительную сумму, которая заставляет меня удивленно приподнять брови.

Похоже, мои услуги ― весьма достойная ставка.

Круто.

― Не хочет ли симпатичная штучка открыть первую карту? ― говорит другой мужчина, растягивая слова, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы не заставить его подавиться этими словами, гадая, как бы он себя чувствовал, если бы я назвала его уничижительным именем, превратившим его не более чем в кусок мяса.

― Конечно, нет. — Бросив взгляд на свои карты, я меняю их местами. ―

Тогда ты спишешь мою победу на волю случая, а мы не можем этого допустить.

Он усмехается, не сводя с меня глаз, берет хрустальный стаканчик и встряхивает его так, что содержимое дребезжит.

― Твоя уверенность в себе очаровательна, жаль, что направлена не туда,

― выплевывает он, а затем бросает кости.

ГЛАВА 73

Я выкладываю своего мунплюма последним, одаривая четырех разъяренных мужчин такой широкой улыбкой, что у меня болят щеки.

― Я вам всем еще не надоела?

Октимар обхватывает своими щупальцами гору золота, которая весит больше, чем я, и подтаскивает ее ко мне.

Курительная трубка пересекает стол, заставляя разлететься мою последнюю выигрышную партию во всем ее великолепии. Бросивший ее мужчина вскакивает на ноги и с рычанием выбегает из-за стола в развевающемся черно-золотом облаке ткани.

― Продолжай тренироваться! ― кричу я ему вслед, складывая свои стопки монет и одаривая трех оставшихся самцов еще одной улыбкой, которая мало помогает смягчить их враждебные взгляды. ― Еще раздачу? Я приму услуги, если у вас не осталось золота. Или ваши маски. Они выглядят тяжелыми.

Не говоря уже о том, как бы мне понравилось увидеть лица тех, с кого я сбила спесь несколькими блестяще сыгранными партиями, заработав достаточно золота, чтобы не только немедленно расплатиться с Пироком ― с процентами ― но и купить небольшую деревню. А может, и владение очарованным молтенмау до конца жизни. Или на достаточное время, чтобы поохотиться на Рекка Жароса, пока у меня не появится возможность скормить ему его собственные внутренности.

― Если только вам не нужно время, чтобы укрепить ваше пошатнувшееся эго? ― спрашиваю я, хлопая ресницами.

Воздух становится плотным.

Нагревается.

Мужчины за столом встают так резко, что их стулья скользят по льду, все трое поворачиваются к выходу и кланяются в пояс, задерживаясь в этой позе на долгий, напряженный момент.

Достаточно долгий, чтобы я поняла, что у нас гость.

Посмотрев налево, я вижу внушительного мужчину, загородившего выход, на которого мое тело немедленно реагирует ― сердце начинает биться учащенно, в животе взлетает стайка этих трепещущих существ.

Каан ― воплощение мужественности в коричневых штанах и кожаной тунике, украшенной бронзовыми чешуйками саберсайта, подчеркивающими его широкие плечи. Его обнаженные руки скрещены, бледные шрамы резко выделяются на фоне смуглой кожи.

Губы сложены в суровую линию, простая бронзовая маска скрывает верхнюю половину лица, но, несмотря на это, пронзительный взгляд его пылающих глаз притягивает меня.

Лишает дыхания.

Он увенчан бронзовой короной, похожей на металлический венок, который, возможно, когда-то тянулся к небу восемью острыми пиками, а теперь местами оплавлен, словно попал в пламя дракона, которое едва не уничтожило его. Его маска почти сливается с короной.

Подчеркивает ее.

Он идет к столу, его мускулистые бедра напрягаются при каждом мощном движении вперед, стук его ботинок повторяет ритм моего бешено колотящегося сердца. Он удерживает мой взгляд, и мне кажется, что это Райган пробирается сквозь пещеру, словно сдвигая горный хребет. Все мышцы моего тела напрягаются, готовые противостоять его огромному присутствию, которое давит на меня.

Наконец прервав наш зрительный контакт, Каан обводит взглядом всех присутствующих.

― Вон, ― рычит он, и его голос звучит как приказ.

Оставшиеся трое мужчин спешно направляются к выходу с пустыми руками и еще более пустыми карманами, еще раз склонив головы в сторону короля Пекла.

Оторвав взгляд, я смотрю туда, где стоял Пирок, и с удивлением обнаруживаю, что его там нет.

Проклятье.

Должно быть, он сбежал во время последней раздачи, пока я била саберсайта и молтенмау своим мунплюмом под недовольное ворчание остальных игроков. Жаль, ведь большую часть своего удовольствия я черпала из того, что эти засранцы каким-то образом причинили ему зло в прошлом.

Последний мужчина исчезает на узкой дорожке, оставляя только меня, Каана и октимара, все еще сидящего в кресле дилера, ― очевидно, свирепый приказ короля его не касается.

Каан обходит стол и хватается за спинку кресла напротив моего, костяшки его пальцев такие белые, что я представляю, как этот предмет мебели вот-вот разлетится на куски. Все в нем огромное, как тень, которая затмевает все источники света, лишая меня возможности видеть что-либо, кроме него.

Мое недолгое пребывание наедине с воспоминаниями о нас втянуло меня в его притяжение. Теперь я падаю ― слишком сильно.

Слишком быстро.

Такое падение заканчивается кратером, достаточно большим, чтобы поглотить половину мира.

― Я не это имел в виду, когда приглашал тебя потанцевать, ― говорит он, опуская взгляд на кучу золота передо мной.

Я вдыхаю его одурманивающий запах, вспышки воспоминаний режут мою грудь, как лезвия бритвы:

Я покрываю поцелуями шрамы на его спине и руках, притворяясь, что могу залечить их своими губами, пока он нарезает овощи для нашего супа.

Он учит меня лепить из глины миски, кружки и тарелки, его руки и кисти измазаны таким количеством глины, что в конце концов она попадает на меня.

Мы двигаемся вместе под лучами серебристого света, в моей груди растет ядовитое семя страха. Словно каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждый шепот дыхания на моей коже приближает нас на шаг к неизвестному концу.

― Я была для тебя кем-то, ― шепчу я. ― Кем-то важным.

― Верно.

― Пока?

Это слово ― как удар ножом, своего рода атакующее движение, которое происходит до того, как мой разум успевает понять изменение обстановки, или по-настоящему осознать таящуюся опасность.

― Ты связала себя узами брака с другим мужчиной, ― так же быстро отвечает Каан, и мои легкие опустошаются с судорожным выдохом, а щеки бледнеют. Я безуспешно пытаюсь придать этой болезненной реальности форму, достаточно логичную, чтобы ее можно было принять.

Этот кусочек головоломки кажется неровным и неправильным.

Неподходящим. Часть, которую придется вбить на место.

― Ты хочешь знать, с кем?

― Нет, ― говорю я, опуская взгляд на скользящие движения октимара, существо собирает карты. Перемешивает их.

За прошедшие фазы я с теплотой познакомилась с той версией нас, которая существовала в доме в джунглях, неизвестно сколько времени назад. С Кааном.

С Кааном Вейгором нельзя просто снять напряжение, а потом забыть о нем и двинуться дальше. Ты сдираешь с себя кожу и открываешь мужчине свои ребра. Ты прячешь его где-то глубоко и надежно, отбиваешься от других оружием, выкованным из секретов, достаточно острых, чтобы резать, а затем погибаешь, прижимая эти секреты к груди.

Я ни за что не отказалась бы от него… добровольно. И на эту загадку есть только один ответ.

У Эллюин были тайны, такие же болезненные, как и мои собственные.

Но тайны заслужили свое название не просто так, они часто окутаны иллюзорной завесой, потому что на них больно смотреть.

Каан не почувствовал моих эмоций, когда мы были вместе в том месте, но я почувствовала. И я почти уверена, что мои утраченные воспоминания ― это скрытое благословение. Секреты Эллюин причинят боль.

У меня нет ни малейшего желания откупоривать эту бутылку и обрекать себя глотать яд, который в ней, несомненно, содержится, пусть даже на мгновение.

― После всего этого, ― говорю я, поднимая взгляд, ― ты все равно спас мне жизнь.

― Да.

― Дважды.

Улыбка касается правого уголка его рта, отчего у меня сжимается сердце.

― Трудно отказать себе в удовольствии подарить отрубленную голову мужчины, который заставил тебя истекать кровью.

Я открываю рот и закрываю его. Мои следующие слова с трудом вырываются из пересохшего горла.

― Я не понимаю, почему ты до сих пор смотришь на меня так, будто хочешь меня.

Воцаряется тишина, напряжение нарастает, его глаза горят как угли, когда он наконец произносит:

― Рейв, ты можешь разорвать меня на части, и я все равно буду чертовски любить тебя.

Весь воздух вырывается из моих легких.

Любовь…

Это слово ― тихая смерть, которая ускользает, даже не успев прошептать «прощай» ― резкий толчок в вечное одиночество, от которого я никогда не смогу освободиться.

― Такое расточительство для твоего большого, прекрасного сердца, ― шепчу я, и его глаза вспыхивают.

Я разрываю наш зрительный контакт и смотрю вниз, на карты, которые октимар перетасовывает. Каан издает глубокий рокочущий звук, и, клянусь, весь мир вокруг меня содрогается.

Творцы…

Кажется, я неверно поняла смысл записки, маски и платья. Думаю, он вовсе не собирался притворяться. Скорее всего, он попросил меня прийти сюда в надежде возродить то, что было между нами в прошлом, ― когда мы любили друг друга, ― в надежде, что под внешней оболочкой скрывается все та же женщина.

Но это не так. Там нет ничего, кроме выжженного камня, разбитого сердца и миллиона причин, по которым я не могу этого сделать.

Но, возможно…

Возможно, это волшебное прощание, которых заслуживают Эллюин и Каан, еще можно спасти?

― Есть два варианта. ― Я делаю знак октимару раздать карты.

Взгляд Каана следит за скользящими движениями существа, а затем впивается в меня еще одним пристальным взглядом, обещающим все, чего бы я не захотела.

И все, чего я не хочу.

― Какие?

― Я ухожу прямо сейчас с этой кучей золота, ― говорю я, оглядывая свою внушительную добычу, ― и нанимаю молтенмау в твоем вольере на обозримое будущее.

― Чтобы отправиться охотиться на того, кто превратил твою спину в фарш?

― Помимо всего прочего, ― цежу я сквозь стиснутые зубы.

Он сидит абсолютно неподвижно и изучает меня с такой интенсивностью, словно пытается найти ответы в блеске моих глаз.

― Или?

― Мы играем. ― Я жестом указываю на разложенные перед нами карты ― они уже сданы. ― Твоя ставка.

Каан переводит взгляд с меня на октимара, на карты, а затем придвигает свой стул ближе. Я выгибаю бровь, когда он протягивает левую ладонь октимару.

Я следую его примеру, протягивая правую.

Не сводя с меня взгляда, Каан говорит:

― Если я выиграю, ты ответишь на три моих вопроса. Правдиво.

Я открываю рот, слова застревают на языке, когда кончик щупальца октимара прочерчивает по моей ладони, а горячий пульс обещания проникает в кровь и отпечатывается на костях.

Ублюдок.

Октимар заканчивает, и мои секреты скручиваются в животе клубком червей.

Я прочищаю горло, сжимая покалывающую руку в кулак.

― И если выиграю я, мы притворимся, что это мы жили в том месте, которое, как я подозреваю, ты построил для нас, но только до следующего восхода Авроры. После чего ты будешь должен исполнить одно-единственное желание.

В его глазах мелькает замешательство, пока октимар чертит по его ладони. ― Что произойдет после восхода Авроры?

― Неважно.

― Что. Произойдет?

Я вздыхаю, беру со стола свои карты и начинаю их раскладывать, не отрывая взгляда от ярких изображений.

― Я попрошу чтеца разума убрать тебя из моей головы. Вернусь к реальности. Это желание ― мера предосторожности.

Мне нужна возможность остановить все это. То, что я смогу использовать в случае необходимости. Возможно, он сочтет это жестоким, но я отказываюсь рисковать его благополучием. А любить меня?

Это чертово желание смерти.

Я сдвигаю хьюлинга влево, энту вправо, молчание тянется так долго, что я бросаю взгляд на Каана поверх веера карт.

Он наблюдает за мной, его взгляд такой пристальный, что у меня почти перехватывает дыхание, хотя я этого не показываю.

― Что? ― спрашиваю я, наклоняя голову в сторону. ― Ты потеряла кого-то… Мое сердце замирает.

Рот открывается. Закрывается. Открывается снова. Когда у меня не получается собрать все свои беспорядочные мысли, чтобы бросить ему что-то в ответ, я швыряю веер на стол лицевой стороной вниз и встаю, направляясь к выходу.

К черту все это.

К черту его.

К черту.

Что-то длинное и плотное сжимается вокруг моего горла. Лишая меня способности дышать или говорить.

Я пытаюсь просунуть пальцы под петлю и освободиться, но ничего не получается, кровь приливает к голове и грозит залить мои вытаращенные глаза.

Я открываю рот и падаю на колени, туман взмывает вверх, словно когти.

На меня падает тень, и я вижу Каана, приседающего передо мной. Опираясь руками на согнутые колени, он склоняет голову набок.

― Ты не можешь уйти, Рейв. ― Его палец поднимает мой подбородок так, что я вынуждена встретиться с его пылающим взглядом. ― Мы будем сидеть за столом, пока игра не закончится.

Я смотрю на октимара, который теперь вытянулся во весь свой невообразимый рост, и его сморщенные губы растянулись, обнажая сотни острых зубов. Больших и маленьких. Длинных и обрубленных.

Каан помогает мне подняться, а затем подталкивает к креслу. Только когда моя рука опускается на его спинку, существо освобождает меня, и дыхание с шумом врывается в мои легкие.

― Сядь, ― рычит Каан с другой стороны стола.

Я сглатываю, потирая ноющее горло, смотрю на него и вижу в его глазах огонь, который напоминает мне вихрь драконьего пламени, клубящийся в основании горла Райгана.

Допив остатки Дыхания мунплюма тремя большими глотками, я ставлю бокал обратно на стол, прочищаю горло и повинуюсь, точно зная, о чем спросит Каан, если выиграет.

Что я натворила?

ГЛАВА 74

Я бросаю кости, выпадает четверка, и я решаю взять двадцатую карту из левого верхнего угла ― сохраняя невозмутимое выражение лица, когда мой взгляд скользит по смоксу. Черное клубящееся пятно, которое может превратиться в любое существо, немедленно унаследовав его сильные стороны.

И его слабости.

Рискованная карта, которая не может представлять собой существо, сыгранное в финальном раунде, иначе она сразу же становится недействительной, а игра проигранной. Проблема в том, что к концу все лучшие карты, как правило, уже сыграны, и он становится бесполезным.

Пустая трата места, когда в руках может быть что-то действительно ценное.

Я вытягиваю флоти из своего веера и кладу его на освободившееся место.

― Знаешь, ― говорит Каан, пока бросает кости, берет свою карту из расклада и меняет на одну из своего веера, ― я научил свою сестру играть в эту игру.

― Хорошо играет? ― спрашиваю я, бросая кости.

― Отлично.

Я поджимаю губы, беру карту, смотрю на нее. Возвращаю на место.

― Лучше, чем ты?

― Ни разу меня не обыграла, ― бормочет он, бросая кости.

Я закатываю глаза.

― Как самоуверенно с твоей стороны.

― Я просто надеюсь, Лунный свет. Всегда надеюсь.

Я вопросительно вскидываю бровь.

― Если только ты не играла в Скрипи со Слатрой, пока парила в небе, у меня есть по крайней мере эон форы. ― Он пожимает плечами. ― Я молюсь Творцам, чтобы это дало мне преимущество, необходимое для победы.

Я убиваю его взглядом, пока он поднимает еще одну карту, меняет что-то местами, и его черты словно каменеют, когда он пронзает меня испепеляющим взглядом.

― Твоя очередь.

Верно.

Прочистив горло, я беру кубики в руку и бросаю их на стол, меняя огнёвку на молтенмау.

Он открывает карту, но вместо того, чтобы взять ее с доски, он швыряет на стол вуто, и его мохнатая мордочка смотрит на меня с перевернутой карты.

Черт.

Я улыбаюсь ему, раздвигая свой веер и протягивая руку через стол, чтобы обеспечить легкий доступ к любой карте, которую он решит забрать.

Не сводя с меня пристального взгляда, он вытягивает молтенмау, и я скрежещу зубами так громко, что он наверняка это слышит.

― Прошу прощения, ― говорит он, даже не взглянув на мощную карту в своей руке, и, продолжая удерживать мой взгляд, вставляет ее в свой веер.

― Мне не нужны твои извинения. ― Я бросаю кости, и мое настроение сразу улучшается, когда я открываю мунплюма. ― Я точно не стану извиняться, если выиграю у тебя.

Он снова бросает кости, поднимает карту и меняет ее на другую.

― А чтец разума? Ты извинишься за это?

Прочистив горло, я собираю кости в стаканчик и встряхиваю его. Он поднимает глаза, встречается со мной взглядом и произносит:

― Скрипи.

Кости отлетают в сторону, подпрыгивая на доске.

― Уже?

Молчание.

Внутренне я стону, кладу своего нилакла, которого он бьет колком. Он ходит своим молтенмау, заставляя меня скинуть мунплюма.

― Ой, ― говорит он, и по моему лицу расплывается кислая улыбка.

Я отдаю болотную ведьму, которую он бьет бархатным троггом. Стиснув зубы, я разыгрываю своего хьюлинга ― мою последнюю сильную карту, раз уж он так чертовски быстро закончил игру.

Проходит несколько мгновений, прежде чем он медленно ― почти нежно ― кладет на него думквила, фактически отдавая мне этот раунд.

Я поднимаю глаза и ловлю его взгляд.

Задерживаю его.

Задерживаю дыхание.

― Если я снова теряю тебя, мне нужно знать, почему, ― просит он, его хриплые слова больше наполнены сожалением, чем принятием.

Я нахмуриваю брови, когда он достает из веера еще одну карту и кладет ее на последнее место.

Я отрываю от него взгляд и смотрю вниз.

Мое сердце ухает в пятки так быстро, что меня почти тошнит.

Он кладет остальные карты на стол лицевой стороной вниз и откидывается в кресле, скрестив руки.

Я прерывисто вздыхаю, рассматривая клыкастую морду ревущего саберсайта, шар красного пламени горит в задней части его горла ― единственная карта, которая может побить его, уже лежит на доске.

Мой мунплюм.

― Хорошо сыграно, ― говорю я.

Он склоняет голову.

Я постукиваю пальцем по своим картам, опуская взгляд на оставшиеся, наполняю легкие, прежде чем вытащить смокса и накрыть саберсайта.

Мгновение тишины, затем:

― Что это?

― Клещ.

Смокс начинает кружиться, затем превращается в маленького круглого жука…

Глаза Каана темнеют, наваливается тяжесть, словно на нас только что обрушилась гравитация.

― Твой саберсайт взбесился, ― шепчу я. ― Теперь он мертв. Не в силах даже расправить крылья и взмыть в небо, чтобы найти там покой со своими предками.

Из его осколка вытекает весь цвет, словно саберсайт только что погиб у нас на глазах.

Тишина.

Обещание, начертанное на моей ладони, вырывается на свободу, высвобождая меня из своих тисков.

Каан делает глубокий вдох через нос, выдыхая медленнее, чем заходящая Аврора.

― Впечатляет, ― говорит он, едва шевеля губами.

― Спасибо.

Еще один миг молчания отягощает пространство между нами, его глаза темной тенью застыли на финальной сцене.

Я прочищаю горло, наполняя легкие воздухом, который с шумом выпускаю.

― Итак… где я могу оставить свое золото, чтобы мы могли насладиться фестивалем, не таская его с собой?

Каан моргает, делая еще один глубокий вдох. Он поднимает голову, избегая моего взгляда.

― У выхода меня ждет охрана. Я пришлю их, чтобы они забрали золото, отнесли в безопасное место и подготовили к твоему отъезду.

Я киваю, еще больше трепета вспыхивает в моей груди при мысли о том, чем может обернуться этот цикл.

Все возможно.

Мы воплотим эту фантазию в жизнь, и затем я смогу вернуться к своему одинокому существованию, зная, что он в безопасности от проклятия, которое, кажется, преследует меня, как невидимая коса, истребляя всех, к кому я привязываюсь.

― Мне нужно будет вернуть Пироку золото, которое я одолжила… ― Я прослежу, чтобы это было сделано.

Слова звучат так резко, что задевают за живое.

В его глазах такая твердость, какой я никогда раньше не видела. Холод.

Отстраненность.

― Итак, ― говорит он, и холодок пробегает по моей спине, когда его верхняя губа оскаливается, демонстрируя клыки. ― Мне перегнуть тебя через стол? ― Он наклоняет голову в сторону. ― Трахнуть тебя прямо здесь, чтобы мы могли покончить с этим? Или ты хочешь немного потянуть время? Я опускаю глаза.

Он не понимает…

Если бы я хотела потрахаться, то нашла бы кого-нибудь без багажа, чтобы снять напряжение.

Несколько похотливых взглядов здесь, прикосновение там. Я могла бы в мгновение ока заполучить какого-нибудь безликого мужчину в темном углу, который раздвинул бы нити моей юбки и дал бы мне то, что мне нужно, без необходимости расставаться, когда наши судьбы переплетены.

Дело не в… этом.

Все, чего я хочу от этого сна, ― это позволить себе любить. Или хотя бы попытаться.

Для него.

Для меня.

Пусть я не та, кого он потерял, но я могу подарить ему прощание, которое, по моему мнению, он не получил, но, несомненно, заслуживает. Я могу притвориться, что мое сердце мягкое, теплое и уязвимое. Что я достойна всего того, что воплощает в себе этот потрясающий мужчина, хотя камень в моем нутре подсказывает мне, что это не так. Что Каан Вейгор слишком хорош для меня во всех отношениях, формах и проявлениях.

Но сейчас я не буду об этом думать.

Нет…

Я приберегу эти мысли до того момента, когда пойду в «Изогнутое перо». Когда я передам Вруну мешок золота, а потом попрошу убрать Каана из моей головы, как колючий сорняк, когда на самом деле он ― лес.

Пышный.

Сильный.

Красивый.

Но слишком уязвим для огня, чтобы я могла это вынести.

Может, он последует моему примеру. Сотрет меня.

Возможно, этот сон позволит ему наконец попрощаться с женщиной, которую он знал раньше. Похоронить прошлое. Найти счастье с кем-то, кто достоин его большой и горячей любви.

Возможно.

Я встаю, обхожу стол, взгляд Каана все еще устремлен на мое теперь уже пустое кресло, когда я, наконец, подхожу к нему и протягиваю руку.

Его взгляд находит ее, затем поднимается к моей улыбке.

Моим глазам.

― Потанцуешь со мной? ― шепчу я.

Он сглатывает, и его глаза становятся чуть мягче. Мое сердце бьется сильнее, и эти трепещущие существа в груди множатся. Они прижимаются к моим ребрам и вызывают покалывание во всем теле.

― Пожалуйста?

Мгновение паузы, прежде чем он встает, возвышаясь надо мной, игнорируя мою протянутую руку.

― Показывай дорогу, заключенная семьдесят три.

Я все равно беру его за руку и тяну к выходу.

ГЛАВА 75

Рука Рейв, обхватившая мое запястье, такая теплая и живая. Такой контраст с холодной, колючей аурой между нами. С этим осколком горьких эмоций, застрявшим у меня между ребер, который она сжимает той же рукой, которой сейчас ведет меня сквозь пульс праздника.

Некоторые гуляющие смотрят на меня, когда мы проходим мимо, затем на захватывающую дух женщину, которая тащит меня за собой, пробираясь сквозь толпу и оставляя за собой шлейф развевающихся серебристых нитей. Она бросает на меня взгляд через плечо, ее глаза как ледники, ее мягкая улыбка ― удар сверкающего клинка, который попадает в цель, пуская кровь уязвимому органу, который так жаждет ее.

Только ее.

Единственный луч света, который мне когда-либо будет нужен в этом мире, моя любовь к ней, как луна в моей груди. Только эта луна никогда не упадет, как бы сильно она ни старалась.

Она берет хрустальный бокал у проходящего мимо официанта и выпивает его одним глотком, оставляя пустой бокал на столе, когда мы проходим мимо.

Украдкой взглянув на небо, она замирает в менее людной части танцевального пространства, обрамленного скоплениями ледяных колонн, где всего несколько пар покачиваются под музыку. Рейв поднимает мою руку над головой, и я замираю, когда она закрывает глаза и кружится, улыбаясь. Разгоняя туман и набивая мои легкие камнями.

Аврора окрашивает ее кожу в серебристый цвет, а ее улыбка такая широкая, что появляются ямочки. Ямочки, которых я не видел с тех пор, как она разразилась хохотом в особом месте Махи, оживив меня, несмотря на последовавшие за этим злобные слова. А до этого ― с последнего сна, который мы провели вместе, когда Аврора была такой же яркой.

Еще один сон, который мы провели, притворяясь.

Если бы я знал, что этот сон станет для нас последним, я бы произнес слова, которые вынашивал уже несколько циклов. Умолял бы стать моей навсегда, несмотря на мои слабости.

Мои недостатки.

Умолял ее отступить от решения Совета Трех ― ради нас. Потому что я думал, что именно этого она и хотела.

Нас.

Что Творцы благословили меня как того, кого она выбрала любить.

Очень большая часть меня все еще верит в это. Отказывается признать, что чувство, которое у нас было, оказалось настолько легким и хрупким, что его можно было смять и выбросить в мусорное ведро. И, возможно, это делает меня слабым. Мягкосердечным. Бездарным, как говорил Пах.

Он слишком часто доказывал мне свою правоту, прежде чем я лишил его головы.

И вот я снова здесь, стою неподвижно, пока Рейв танцует вокруг меня с моим беззащитным сердцем в своих гребаных руках, капая кровью на пол. Я снова здесь, смотрю на нее так, словно она сотворила мир, прошептав несколько слов, и каждый ее взгляд поворачивает острое оружие, вонзенное мне в грудь. Только на этот раз я не слеп и не полон отрицания.

На этот раз я, черт возьми, вижу.

Ей больно. Она потеряла кого-то. А может, и не одного. Она думает, что не заслуживает… этого.

Нас.

Что если она откроет свое сердце и впустит меня, то случится что-то плохое.

Наверняка так и будет, но она не видит, что ее любовь дает мне силы. Укрепляет меня. Когда она освещает мне путь, ничто не может причинить мне боль.

Ничто.

― Потанцуй со мной, ― умоляет она, хватая меня за правую руку. Она прижимается ко мне и подталкивает, чтобы я следовал за ней, словно она ведущая.

Ощущение подходящее.

Она уговаривает меня покружиться вместе с ней под музыку, и я даю ей самый минимум, поворачиваясь, пока она тащит меня по полу, чувствуя себя так, будто стою на пути надвигающегося лунопада ― слишком очарованный его стремительно падающей красотой, чтобы отойти в сторону.

Чтобы спастись.

Теперь она кружится в моих объятиях ― такая близкая.

И такая невыносимо далекая.

Заманчиво принять эту подачку, которую она предлагает. Прильнуть и принять это «прощание с Эллюин», которого, как думает Рейв, я заслуживаю.

― Ты ведь хотел потанцевать, верно? ― спрашивает она, глядя на меня изпод густого веера черных ресниц.

― Верно.

― Не похоже, что это так, ― шутит она, приподнимая брови. ― Ты должен двигать своим телом. Шокирует, я знаю. ― Она кружится в вихре серебристых нитей и тумана, демонстрируя большую часть своего тела толпе любопытных зевак, которые собрались за моим оцеплением из суровых стражей, чтобы посмотреть на ее танец.

Они смотрят на нее как на загадку, которой она и является ― более неприкасаемую, чем Клод, ― а она танцует так, словно не замечает их взглядов, потерявшись в своем воображении.

Я прочищаю горло, и песня становится более медленной и чувственной.

Она поворачивается ко мне, запутываясь в нитях.

Я низко наклоняюсь и ловлю ее за мгновение до того, как она падает на землю, моя рука обхватывает ее обнаженную спину, наши носы почти соприкасаются.

Ее широко раскрытые глаза встречаются с моими, дыхание касается лица…

Праздник исчезает. Толпа.

Музыка.

Нет ничего, кроме пары больших лазурных глаз, нашего соединившегося дыхания и желанной тяжести ее объятий.

Могла бы упасть чертова луна, а я бы и не заметил.

Ее взгляд опускается к губам, и мое сердце превращается в свирепого зверя, жаждущего освобождения. Умоляет меня разрушить барьер между нами и поцеловать ее, и я словно бросаюсь в гнездо саберсайтов, чтобы быть разорванным на части ― медленно.

Болезненно.

― Это была плохая идея? ― хрипло спрашивает она.

― Да.

Очень.

Она закрывает глаза, и я почти чувствую, как работает ее мозг, прежде чем она пронзает меня своим ледяным взглядом. ― Мы остановимся. Прости. Я хотела подарить тебе… ― Идеальное прощание?

Она открывает рот, закрывает его, вспышка нежного смущения окрашивает ее прекрасные щеки.

Мне не нужно идеальное прощание. Я хочу поздороваться с Рейв ― кем бы она ни была. Кто бы ни скрывался за этой суровой внешностью, я хочу узнать ее.

Быть рядом с ней.

Любить ее.

― Я пойду, ― шепчет она. ― Мне жаль…

Я двигаюсь, слыша ее резкий вдох, когда заставляю ее кружиться в такт крещендо песни. Она замирает, глаза ― два сверкающих синих озера, достаточно глубокие, чтобы поглотить меня целиком.

― Отказываешься от боя, заключенная семьдесят три? ― спрашиваю я, заставляя себя натянуто улыбнуться. ― Я не думал, что ты сдашься, но, возможно, я ошибался?

Она молчит некоторое время, прежде чем на ее лице расцветает еще одна улыбка ― такая большая и дерзкая, что на щеках снова появляются ямочки. Ее лицо принимает бесстрастное выражение, она прочищает горло и вздергивает подбородок.

― Возможно, я не хочу танцевать с тобой в конце концов.

― Ложь, ― рычу я, а затем снова заключаю ее в свои объятия, прижимая ее тело к своему. Идеально.

Слишком идеально.

― Ты хочешь танцевать со мной, Рейв.

Ты хочешь любить меня. Но ты сама себе мешаешь.

Я не знаю, что случилось с ней после падения Слатры, но я вижу трещины, которые она так хорошо скрывает. Недостающие части.

Боль.

Она такая же, как Слатра. Такая же разбитая.

Чего бы я только не сделал, чтобы помочь ей снова почувствовать себя целой. Собрать ее по кусочкам, так же, как я собрал ее дракона. Пережить порезы на своей плоти. Обморожения. Бесконечные, мать их, регрессии, когда все рушилось, и мне приходилось начинать все заново.

И снова. И снова.

Я прижимаю ее к себе, и мы двигаемся вместе, дыхание замирает, когда она опускает голову мне на грудь, словно хочет остаться, сплетая мои сердечные струны в идеальную веревку, за которую она тянет.

Заставляя себя снова расслабиться, я провожу пальцами вверх и вниз по шелковистой коже ее поясницы ― поддаваясь соблазнам прошлого.

Она вздрагивает, прижимаясь ко мне так, как делала всегда, еще больше углубляя мою могилу.

Мне стоит больших усилий не застонать. Не сорваться и не начать бить кулаком в стену до тех пор, пока костяшки пальцев не начнут кровоточить.

Я должен был позволить ей уйти, а не притворяться, что я не против этого. Но я слабый.

Мягкосердечный.

Я провожу пальцами по ее длинной изящной шее, и все ее тело трепещет, тая под моими движениями, наши пальцы переплетаются, словно в тихом танце.

― Твои руки знают меня, ― шепчет она.

― Да, ― бормочу я ей в волосы. ― Знают тебя, жаждут тебя, поклоняются тебе.

Ее дыхание сбивается.

Я могу продолжить. Сказать ей, что наши тела сплетаются так, будто созданы для вечного слияния. Что я могу раздвинуть ее прямо здесь, в тумане, и заставить ее тело петь. Что она кончит в считанные секунды от нескольких нежных прикосновений в сочетании с легким покусыванием ее шеи, чуть ниже уха.

Я бы голыми руками разорвал всех ее врагов, чтобы снова увидеть эти ямочки. Или, по крайней мере, проложил бы кровавую тропинку, чтобы она сама их уничтожила.

Я жил в одиночестве, более чем готовый вечно наслаждаться воспоминаниями о ней, но вот она здесь, полная решимости стереть меня, как пятно. Несмотря на то, что она знает ― хотя бы частично ― что у нас было.

Кем мы были.

История повторяется снова и снова, и от этого мне хочется разорвать этот гребаный мир надвое. Вскрыть его в надежде найти ответы на душераздирающую загадку…

Ее.

В воздухе раздается грохот.

Все кричат, и в тот же миг мой взгляд приковывает к себе саберсайт, который падает с неба прямо на купол.

Судя по его усеянному шипами хвосту, это самец.

Он расправляет крылья и разворачивается к нам спиной, глядя на второго саберсайта, который набрасывается на него сверху ― пасть разинута так широко, что я вижу, как у основания ее языка клокочет огонь.

Черт.

Толпа падает, прижимаясь к земле. Я толкаю Рейв за спину, когда шлейф драконьего пламени стелется по куполу, готовясь поймать его, если мои кровные руны не сработают.

Алое пламя бьется о мой щит, вулканический жар бурлит в моей крови, пока я не проникаюсь уверенностью, что мои органы превратились в месиво…

Зверь клацает зубами, рассекая воздух, и холодный вздох облегчения наполняет мои легкие, когда они устремляются в небо ― меньший зверь заманивает большого, чтобы тот ухаживал за ней ближе к лунам.

Я поворачиваюсь и сердце замирает, когда я осматриваю опустевший танцпол, кричащие фейри все еще прячутся под столами или у основания ледяных столбов. Рейв нигде не видно.

Как будто она исчезла.

Сердце начинает бешено колотиться, когда мой взгляд упирается в тень между двумя ледяными колоннами. Вход в лабиринт.

Рейв выглядывает из-за угла, ее взгляд устремлен на удаляющихся драконов. Как будто она… прячется от них.

Что-то яростное поднимается во мне, словно кипящее жидкое пламя, заставляя трепетать каждую клеточку.

Рейв не прячется. Только если ей есть что скрывать.

Я хмурюсь, изучая напряженность вокруг ее глаз, побледневшие костяшки пальцев ― дань ее сокрушительной хватке на льду, и уверен, что смотрю сквозь зазеркалье на то, что не предназначалось мне. Но теперь я это увидел.

Я, черт возьми, это увидел.

Ее глаза расширены, лицо бледное. Она делает шаг назад, в лабиринт, а затем поворачивается и исчезает из виду за мгновение до того, как небо озаряет еще одна вспышка драконьего пламени. Все это лишь подтверждает мои подозрения.

Что-то холодное и зазубренное пронзает мою грудь, и я устремляюсь за ней, пробираясь сквозь переплетение дорожек, проложенных между ледяными столбами, устремленными к лунам над головой. Следую за ее почти неосязаемым ароматом сливочного масла.

Я резко сворачиваю налево, в тупик, и провожу рукой по обледенелой стене, вдыхая ее аромат на кончиках пальцев. Как будто она вбежала сюда, шлепнула рукой по стене, когда поняла, что выхода нет, а потом развернулась и побежала в другую сторону.

Еще одна вспышка драконьего пламени озаряет небо, проникая в расщелины между тропинками, согревая мою кожу своим сияющим теплом ― от этого света лед словно горит.

Но не только это.

Бледные остатки невидимых рун, начертанных на столбах, светятся.

Руны, которые придают терракотовому камню ледяное сияние.

Руны, видимые только благодаря драконьему пламени.

Нахмурившись, я смотрю вверх, наблюдая за борьбой саберсайтов. Снова проносятся так близко, что их заостренные хвосты угрожают вспороть купол, пока они борются за доминирование.

― Тебе есть что скрывать, Лунный свет?

Ее раздраженный ответ я слышу почти мгновенно ― его доносит до меня прохладный ветерок. Как будто она стоит прямо рядом со мной.

― Какое абсурдное предположение.

Я не упускаю волнения в ее голосе. Тон, который я слышал лишь однажды.

Когда я нашел ее в тюремной камере и откинул крышку своего вельда, в котором был язычок драконьего пламени Райгана, чтобы увидеть зажившую рану на ее голове.

Я зажмурил глаза, сцепляю руки за шеей и крепко сжимаю.

― Тогда почему ты убежала?

Тишина.

Еще одна вспышка огня.

Еще одна трещина в моем сердце.

― Я думала, тебе нравится выслеживать меня?

Это преподносится как шутка, но я вижу, чем оно является на самом деле ― отвлекающим маневром.

― Или это была ложь, Ваше Величество?

Нет.

Эллюин обычно пряталась в джунглях, ее игривые звуки эхом разносились среди деревьев.

Я устремлялся в погоню за ней.

Ловил ее.

Занимался с ней любовью.

Это совсем другое. Теперь я уверен, что она что-то скрывает, возводя высоченные стены.

По ту сторону становится одиноко.

Я иду вперед, смотрю налево и направо, глубоко вдыхая воздух, пропитанный ее запахом ― слева он сильнее.

― Я охотился за твоей душой на протяжении ста двадцати трех фаз, Рейв.

Прости меня, если я немного устал.

― Что ты имеешь в виду?

― Именно то, что я сказал, ― выдавливаю я из себя, пробираясь сквозь клубы тумана.

Именно.

Блядь.

Это.

― Покажись. Сейчас же, Рейв. Или я разрушу эти столбы, и тебе не за чем будет прятаться. ― Я делаю паузу, прикладывая ладонь к одному из них, жесткие слова сталкиваются, словно валуны, застрявшие в моей груди. ― Они могут выглядеть как лед, но уверяю тебя, это не так. Я могу превратить их в пыль в одно мгновение.

Хотя я говорю громко, в моем голосе звучит отчаянная, полная надежды просьба.

Мольба.

Она, вероятно, представляет меня стоящим на коленях, и, возможно, это должно меня беспокоить. Но это не так. Я бы вечно смотрел на нее снизу, если бы она, черт возьми, только позволила мне.

― Хорошо, ― шепчет она тихо.

Так громко.

Мое сердце замирает от надежды, хотя я уверен, что неправильно ее расслышал.

― Хорошо?

― Только закрой глаза.

Три коротких слова никогда не казались такими тяжелыми.

Такими сокрушительными.

Они ложатся мне на грудь, как горы, и я долго, мучительно смотрю на небо, рассматривая луну почти прямо над головой, наблюдая, как саберсайты выпускают языки пламени, борясь в полумраке. Пока я мечтаю о реальности, в которой она могла бы быть со мной такой же уязвимой, как я с ней, ― ее слова из камеры всплывают в моих ушах призрачным эхом.

Нет, пока ты не отвернешься.

Я словно заново наблюдаю за тем, как Слатра рассыпается на части, чувствую в моей груди горе от этого разрушения, когда осколки разлетаются как раз в тот момент, когда она обретает такую прочную форму.

Но моя надежда ― это пламя, которое никогда не погаснет. Не тогда, когда дело касается ее. Она может утопить меня в Лоффе, а я все равно буду гореть, как солнце.

Откинувшись назад, я прислоняю голову ко льду и закрываю глаза.

― Они закрыты для тебя, Рейв…

Маленькие трепещущие существа роятся у меня в груди, пока я жду, к лучшему это или к худшему.

Сломанную или целую.

Желающий.

Любящий.

Я чувствую ее присутствие раньше, чем слышу ее голос, волоски на руках встают дыбом, когда ее губы касаются моего виска, такие легкие, как перышко, я почти уверен, что мне это показалось. Но затем она запускает руки в мою бороду, наклоняя мою голову набок.

Ее губы прижимаются к моей шее, извлекая хриплый звук из глубин моей груди ― поцелуй настолько реален, что я понимаю, что это не сон.

― Ты здесь, ― бормочу я, и меня пробирает дрожь. Как будто я только что изгнал призрака из своих костей и выпустил его на свободу, сняв с груди часть тяжести, которая давила на меня грузом снов, казавшихся такими реальными.

И никогда не являвшиеся таковыми.

― Еще, ― умоляю я, когда следующий поцелуй прижимается к месту чуть ниже уха.

Моей щеке.

Уголку моего рта.

― Куда теперь? ― спрашивает она неуверенно. Даже нервно.

Как будто она стоит на зыбкой почве.

― Мои веки.

Она целовала их, когда думала, что я сплю. Из всех вещей, по которым я скучал на протяжении многих фаз своей жизни, этого мне не хватало больше всего.

Я слышу, как она сглатывает, прежде чем тянется так близко, что ее выдох щекочет мои ресницы, ее губы прижимаются к моему левому веку, затем к правому ― словно теплый, мягкий подарок от самих Творцов.

Мой следующий вдох еще более шаткий, чем мои колени.

Еще одна вспышка пламени согревает мою кожу…

Она замирает, и я слышу, как ее сердце пропускает удар, а мое разрывается на части.

Она прячется…

Я крепко зажмуриваю глаза, и она расслабляется еще до того, как пламя гаснет.

― Ты удивительно умеешь держать слово, сир.

― Я унесу его с собой в могилу, Лунный свет.

Я чувствую, как ее щеки расплываются в улыбке, и слышу, как вдалеке кричат, хлопая крыльями, выпускающие пламя саберсайты.

― Считай до десяти, ― шепчет она мне в шею. ― А потом найди меня под луной.

Что?

Я протягиваю руку вперед, чтобы обхватить ее за талию и притянуть к себе, но нахожу только воздух.

Внутри все сжимается, глаза распахиваются.

Я оглядываюсь по сторонам, но она исчезла ― даже движение тумана не подсказывает, куда она ушла.

― Лунный свет!

Это имя отскакивает от стен, как брошенный камень, пока я верчу головой то вправо, то влево.

― Ты не считаешь, ― укоряет она издалека, и я вздыхаю, сжимая руки в кулаки. Разжимаю их. ― Ты делаешь это в уме?

― Два, ― выдавливаю я, качая головой. ― Четыре-шесть-восемь… ― Ты ужасно плохо считаешь.

― Десять. ― Я бросаюсь вперед, бегу сквозь клубы тумана. ― Спой мне песню, Рейв. Дай мне что-нибудь реальное, за чем можно погнаться.

Пожалуйста.

Ничего не слышно, пока я пробираюсь по тропинке за тропинкой, но потом до меня доносится ее голос. Мелодия проникает в мое сердце шелковистыми нотами, которые одновременно ранят и успокаивают.

Я останавливаюсь, закрываю глаза и впитываю, набирая полные легкие воздуха, словно ее голос ― это блюдо, которым только что насладилась моя душа.

Вот и она…

Я слышал, что другие говорят о голосе Рейн. О том, что он так мучительно красив, что хочется плакать. О том, как Клод заставляет усомниться в собственном здравомыслии.

Я думаю, что Рейв ― это сочетание того и другого, завязывающая узлы в моей груди, которыми я дорожу, несмотря на муки, которые они причиняют.

Одной музыкальной фразой она может подвести меня к краю обрыва.

Заставить прыгнуть.

Я бегу по лабиринту, словно следуя карте в собственном сознании — поворачиваю налево, затем направо, мчусь по неровной дорожке, прежде чем снова свернуть направо. Я подхожу к высокому ледяному столбу с отверстием, вырезанным с одной стороны, прохожу в углубление и поднимаюсь по винтовой лестнице, каждый поворот приближает меня к ее призрачной мелодии. Той самой песне, которую она когда-то пела мне, плача возле вольера Слатры.

Я выхожу на плоскую вершину столба, достаточно большого, чтобы выдержать гнездо мунплюма, прямо под сияющей луной. Так близко к Авроре, что, кажется, можно коснуться нитей света.

― Ляжешь со мной?

Я смотрю на Рейв ― она лежит на спине, ее взгляд прикован к луне над головой, распущенные волосы окружают ее черными волнами. Ее маска отброшена в сторону, а платье представляет собой россыпь лент, в основном оказавшихся на льду, и едва заметных на ее бледной коже, словно она только что упала с неба и приземлилась здесь.

Мое сердце разрывается от этого зрелища.

От одной этой мысли.

Прочистив горло, я снимаю свою корону и кладу ее на камень рядом с ее маской, а затем делаю, как она просила, опускаюсь рядом с ней и, вытянув руки вдоль тела, изучаю луну ― она выглядит иначе из-за искажающей пелены купола.

Обычно она черная и шипастая.

Сейчас она серебристая и гладкая.

― Мне нравится эта луна, ― шепчет она, после чего следует продолжительная пауза. ― Она такого же цвета и размера, как та, что была видна из моего окна в Горе.

Такая же, как у меня на спине.

Я сглатываю, тишина между нами становится все более печальной. ― Хочешь, я расскажу тебе, почему она тебе нравится?

― Нет.

Конечно, нет.

Заметив движение справа от себя, я хмурюсь, когда она перекатывается на меня. Прижавшись спиной к моей груди, она тянется вниз, хватает меня за руки и обвивает их вокруг своего тела ― теперь она в моих объятиях, которые создала для себя сама.

Я забываю, как дышать. Моргать.

Думать, черт возьми.

Я закрываю глаза, пытаясь говорить, несмотря на петлю, угрожающую задушить меня.

― Это больно, Рейв…

― Я не хочу этого, ― хрипит она, и ее руки крепче сжимают мои, словно это утешение, которое не может унять жжение. ― Я хотела…

― Я знаю, чего ты хотела. Но я не нахожу радости в том, чтобы притворяться, будто у нас есть то, чего нет.

― Я не могу ничего иного, кроме как притворяться… ― Потому что ты кого-то потеряла?

Она застывает в моих объятиях.

На этот раз я сам крепче прижимаю ее к себе, испытывая искушение держать ее так до тех пор, пока наши тела не сольются.

После долгой паузы она наконец шепчет, почти неслышно:

― Да.

Мое сердце разрывается на части, знание о ее разрушительном прошлом давит мне на грудь, как кусок свинца. Жестокий, отягощающий груз, который я не хочу наваливать на то горе, которое она уже несет, пока она снова не ускользнула от меня.

Но это необходимая жестокость.

Она должна быть в состоянии принять обоснованное решение о своем будущем, основанное на реальных фактах. А не на этой дымовой завесе, за которой она живет.

Я думал, что у меня будет больше времени, чтобы выбрать подходящий момент. Что я смогу подождать, пока она проявит любопытство и начнет искать ответы, раз уж знакомство со Слатрой прошло так чертовски неудачно.

Теперь я вижу правду.

Она чувствует тяжесть своего прошлого, иначе не прибегала бы к таким крайним мерам. Она подавляет свое любопытство, не давая ему прорасти.

Это означает, что она предпочитает остаться в одиночестве навсегда. В одиночестве и счастливом неведении.

К несчастью для нее, на мне лежит ответственность, от которой я отказываюсь уклоняться.

― Я завидую драконам, Каан. Они так красиво умирают. А мы просто… проигрываем. У нас не остается ничего, кроме призраков и воспоминаний, которые ощущаются как раны.

Ее хриплый голос заставляет меня закрыть глаза. Рейв не ломается, когда за ней наблюдают. Она запихивает все это внутрь себя и притворяется, что ничего не происходит. А сейчас… она не притворяется.

Совсем.

― Ты когда-нибудь хотел, чтобы мертвые вернулись? Хотя бы на миг, чтобы почувствовать их в своих объятиях? Сказать им, как много они для тебя значили?

― Да.

На протяжении ста фаз я смотрел на луну Слатры и молил, чтобы она вернула мне Эллюин. Умолял Творцов.

Еще одна улыбка с ямочками на щеках.

Еще одно прикосновение.

Еще один поцелуй на моих веках.

Что угодно.

Она прерывисто выдыхает.

― Я не вернулась ― не совсем. Как бы мне ни хотелось быть… такой. Ей.

Эллюин.

Переплетая свои пальцы с моими, она поднимает мою руку.

Я открываю глаза. Смотрю, как она рисует нашими пальцами очертания округлого кладбища, нависающего над нами, прослеживая линии крыльев мунплюма.

― Этот момент ― дар, который мы либо растрачиваем, либо ценим, но я благодарна за него в любом случае. За время, проведенное здесь. Я наконец-то узнала, что значит жить, и я никогда этого не забуду, Каан.

Каждая клеточка моего тела замирает, когда она снова тянет мою руку вниз, обхватывает ее ладонями и прижимается к ней лицом. Как она делала много раз до этого…

― Никогда.

Я теряю самообладание.

Я срываю маску и наклоняюсь к ней, касаясь щеки и проводя большим пальцем по губам. Ее дыхание замирает, глаза большие и остекленевшие, щеки мокрые от слез.

В ее взгляде такое сильное потрясение, что мне кажется, будто я впервые вижу ее настоящую с тех пор, как она вернулась в этот мир. Не Эллюин. Не Рейв.

Прекрасную, разрушительную смесь того и другого.

Болезненный стон вырывается из моего горла, и я впиваюсь в ее рот сокрушительным поцелуем, ощущая вкус слез на ее губах, когда наконец прыгаю с обрыва, на край которого она меня звала своей песней.

ГЛАВА 76

Камень здесь счастлив, словно Каан попросил у Булдера разрешения, прежде чем выдолбить в скале место для нас. Будто Булдер с радостью уступил.

Мне это нравится. Быть здесь… это похоже на маленький дом вдали от дома.

Каждый раз во время сна мы едим вместе, а потом Каан играет для меня, и я пою ему о Тени. О ветре, воде, земле и пламени.

О моей прекрасной погибшей семье.

Потом он занимается со мной любовью на нашем большом тюфяке, сделанным его собственными руками, пока мы не засыпаем в объятиях друг друга.

Мы словно в пузыре. Я знаю, что это так. Остальной мир не имеет значения здесь, в нашем особом месте.

Здесь он не может нас коснуться.

В прошлый сон Каан встал на колени, снял кулон и протянул его мне. Он назвал его своим мальмером и сказал, что прошел весь путь до Гондрага, чтобы найти чешую Ахры ― Великой Серебряной самки саберсайта ― чтобы сделать светлую половину. Он сказал, что Ахра пришла к нему во сне, и он получил четкое послание, что если он не сможет достать чешую из ее гнезда, то он недостоин той любви, которую мы разделили. Что у него не хватит сил противостоять нашим самым серьезным испытаниям, которые еще не свершились.

Но он сделал это. И выжил.

Поэтому я цепляюсь за этот мальмер и надежду, которой он служит, вкладывая в него свою любовь, даже когда мы не лежим на простынях нашего тюфяка или в нашем особом месте. Я цепляюсь за него и каждым ударом своего сердца молю Творцов позволить нам эту любовь. Больше всего я молю их о том, чтобы Каан был в безопасности.

Жил.

Дышал.

Я уже так много потеряла. Мысль о том, что могу потерять и его…

Ломает меня.

ГЛАВА 77

Какой-то резкий звук выталкивает меня из сна, который скользит по моему сознанию, как масло. Сон такой глубокий и тихий, что тело кажется неподвижным, как камень.

Я пытаюсь найти путь к реальности, убаюканная стуком дождя по стеклу, закрывающему отверстие в крыше. Застонав, я глубже зарываюсь носом в мозолистое средоточие тепла, обхватывающее мое лицо, приятная тяжесть на моей талии дарит комфорт.

Спокойствие.

Еще один раскат грома рассекает воздух, вспышка света озаряет мои веки. Тяжесть перемещается, рука скользит по моим ребрам, прижимая меня

ближе к плотной стене дыхания, пульсирующего тепла… Он все еще здесь.

Я резко открываю глаза, дыхание перехватывает. Я оглядываю куполообразную комнату, которую так полюбила, ― драконы, вырезанные на округлых стенах, едва видны в тусклом, штормовом свете.

Шумное дыхание обдает мое ухо, дрожь пробегает от основания позвоночника до кончиков пальцев ног, и я прихожу к выводу, что это не сон. И это не воспоминание, сдавливающее грудь.

Огромное тело, прижавшееся к моему позвоночнику… Мускулистые ноги, переплетенные с моими… Горячее дыхание на моей коже…

Мое сердце пускается в галоп.

Реально. Все это реально.

Я набираю полные легкие воздуха с ароматом сливок и расплавленного камня. Медленно выдыхая, я погружаюсь в свои пропитанные алкоголем воспоминания о наших поцелуях на вершине столба. Сумрачное переплетение залитых лунным светом изгибов и завихрений. Смех, разрывающий грудь. Терпкий вкус Дыхания мунплюма на моих губах.

Я помню, как хлестал дождь, как я схватила Каана за руку и потащила его по эспланаде. К берегу.

Через джунгли и вверх по витой лестнице.

Помню, как он предоставил мне уединение, которого я не хотела, пока переодевалась в ночную сорочку. Помню, как забралась под простыни, а потом страстно желала, чтобы он заполз ко мне и обнимал, пока я не засну, как он делал это с Эллюин, ― чувствовала, как мое честно заработанное в Скрипи преимущество исчезает из моей груди, как цветок, вырванный из горшка. Потому что выпивка, смех и любовь, очевидно, превращают меня в гребаную идиотку.

Приходится прилагать усилия, чтобы не застонать от осознания того, что я отправила свое желание на случай непредвиденных обстоятельств в окно, как выбросила в Лофф железную манжету после того, как Каан снял ее.

Сильна задним умом и все такое. Хотя мне трудно найти в себе настоящее сожаление. Не при воспоминании о том, как я засыпала, когда он гладил меня по волосам, напевая успокаивающую мелодию.

Хотя…

Мой разум цепляется за самые смутные обрывки воспоминаний. Его голос у моего уха, когда я погружалась в забытье. Что-то о… болезненной правде, которую я должна знать?

Творцы.

Я не хочу этого.

Еще одна вспышка молнии наполняет комнату статической энергией, от которой волосы у меня на руках встают дыбом.

Каан ворчит, сдвигаясь с места, и я, воспользовавшись моментом, поворачиваюсь в его объятиях, пока не оказываюсь лицом к нему, и дыхание замирает, когда я вижу его спящим. И тут же жалею об этом, понимая, что надо было просто встать и уйти, не оглядываясь.

Его черные волосы, вчера собранные в небрежный пучок, сейчас растрепались, пряди рассыпались по лбу, и мне хочется оставить там дорожку из поцелуев.

Я поднимаю руку и провожу пальцами по его красивым губам, притворяясь, что касаюсь их. Притворяюсь, что провожу пальцами по его бороде, а затем трогаю его длинные черные ресницы.

Видимо, мне нравится мучить себя, потому что я опускаю взгляд еще ниже.

Он без рубашки, его тело такое рельефное под вспышками молний, превращающей его выпуклые мышцы в произведение искусства, испещренное слишком большим количеством бледных шрамов, чтобы их можно было сосчитать. Грубо высеченный.

Настоящий.

Красивый.

В голове всплывают некоторые воспоминания, которые нахлынули на меня с тех пор, как я чуть не погибла от травмы головы в кратере, и хмурюсь… Ни в одном из них он не был так покрыт шрамами.

Трудно представить, что он выжил после некоторых из тех ран, которые, очевидно, получил за время, что мы были в разлуке, и этот каменный орган в моей груди сжимается при мысли о нем, свернувшемся на диване с вспоротым нутром, ― окоченевшем и безжизненным.

Бледным.

При мысли о том, что я проснусь рядом с ним, прижму его к себе, чтобы согреть, но обнаружу, что это не так. Что он такой же холодный, как наша маленькая снежная пещера, и что его глаза вовсе не закрыты. Они широко открыты и не моргают, как бы сильно я его ни трясла.

Кричала на него.

Умоляла его.

Так же, как я умоляла Фэллон.

Я не могу этого сделать. Я не могу потерять кого-то еще.

Именно поэтому мне нужно свалить отсюда. Сейчас.

Я снова смотрю на его ресницы, представляя, как наклоняюсь вперед, чтобы поцеловать их ― нежно и медленно. Представляю, как утыкаюсь носом в его шею, вдыхая его запах. Представляю, как прижимаюсь лбом к его лбу, говорю ему три слова, которые, как я знаю, Эллюин чувствовала всеми фибрами своего существа, запечатлеваю прощальный поцелуй на его щеке… Иди, Рейв.

Сердце сжимается от мучительной боли, когда я отвожу взгляд, убираю его руку в сторону и сажусь. Я погружаюсь в себя и начинаю избавляться от всех теплых, блестящих слоев памяти, которые могли бы вызвать у меня желание остаться и пережить этот сон прошлого снова, и снова, и снова.

Вечность.

Рука Каана обхватывает меня за талию, возвращая в настоящее. Он с силой прижимает меня к своей груди, заключая в объятия.

― Что…

― Аврора все еще цветет, ― бормочет он мне в затылок, его голос хриплый ото сна.

Несмотря на то что я хмурюсь, мое тело подстраивается под его фигуру, словно мы созданы друг для друга.

Чтобы двигаться вместе.

Любить.

― Ты не можешь этого знать, ― усмехаюсь я, и еще одна молния озаряет комнату.

― Так и есть, ― говорит он, устраиваясь рядом со мной так, будто намерен снова заснуть. ― Ты просто не видишь из-за всех этих облаков.

Я вздыхаю.

По мне, так это полная чушь. Отличный повод растянуть удовольствие и отложить болезненный момент. Но я занимаюсь этим уже черт знает сколько времени, и все, к чему это привело, ― это к тому, что я оказалась на этом большом, удобном тюфяке с мужчиной, уткнувшись носом в его ладонь.

Потакая любви, которую я никогда не смогу сохранить.

Это жестоко.

Я жестока.

― Мне нужно идти, Каан.

― Я прекрасно осведомлен о твоих намерениях, Рейв. Но, как я уже говорил, прежде чем ты заснула, сначала нам нужно серьезно поговорить.

Я застываю на месте, внутренне ругаясь.

Я надеялась, что он забыл.

Он отрывает лицо от моей шеи и приподнимает голову так, что я смотрю на него, ежась под испепеляющим взглядом его серьезных глаз.

― Мы можем либо сделать это сейчас, либо продолжать притворяться еще какое-то время. Выбор за тобой.

Я хмурюсь.

― А если я не хочу вести этот разговор, о котором ты говоришь? Никогда? Он пожимает плечами.

― Тогда тебе придется убить меня перед отъездом из Домма. Все просто. Иначе я буду ходить за тобой по пятам до конца вечности, пока ты не решишь, что готова взглянуть в лицо своему прошлому.

Я физически отшатываюсь, как будто он ткнул меня заточкой и слегка задел жизненно важный орган.

― Ты ужасный.

Его улыбка мягкая. Даже нежная.

― Я ужасный мужчина, который любит тебя, Рейв. Который хочет для тебя самого лучшего, даже если это не самое лучшее для меня. ― Улыбка сходит на нет, глаза темнеют, он делает паузу, словно подбирая слова. ― Есть… другие, кого касается твое внезапное возвращение. Одного в особенности. Ты должна знать правду.

Я открываю рот и закрываю его, пораженная твердостью его взгляда. Такую же твердость я видела в его глазах, когда он спрыгнул со спины Райгана в кратере на Болтанских равнинах.

Кем бы ни был этот другой, я почти уверена, что он готов рубить ради него головы. Значит, без разговора мне отсюда не выбраться. Тем более что я потеряла свое преимущество, чтобы понежиться и послушать колыбельную.

Кто я? Доза любви из прошлого превратила меня в нечто мягкое, податливое и… глупое.

― Мне это не нравится.

― Я знаю, что нет, ― бормочет он, потянувшись вверх, чтобы заправить прядь волос за мое обрезанное ухо. ― Боли роста называются болями не просто так.

Это мне тоже не нравится. С меня достаточно боли.

Я даже немного устала от нее.

― Так что будем делать, Лунный свет? Ты в настроении слушать?

Определенно нет.

Еще немного блаженства с мужчиной, который смотрит на меня так, будто я сотворила небо, или разговор о моем болезненном прошлом, который, вероятно, больше разрушит, чем построит?

Даже не о чем думать.

― Скажи мне, ― размышляю я, снова погружаясь в нашу похотливую иллюзию, словно падая в облако, ― чем мы… занимались в этой комнате, когда просыпались до восхода Авроры?

Каан прижимается ко мне, из его груди вырывается хриплый звук, а глаза пылают.

― Мы не снились тебе в этом доме?

Да.

― Нет.

Он вскидывает бровь.

― Правда? Потому что ты утверждала обратное, когда выпила четыре рюмки и тебя носило по танцполу под задорную джигу в куполе Боггита.

Мои щеки пылают.

Конечно, говорила.

Он запускает пальцы под бретельку моей ночной сорочки, спускает ее вниз по плечу, целует ключицу, пробуждая во мне чувства.

Расслабляя мое тело.

― Скажи мне, Рейв… ― Еще один нежный поцелуй касается моей шеи, а его следующие слова раздаются у моего уха. ― Как я трахал тебя в твоих снах?

ГЛАВА 78

Между моих ног разливается тепло.

Я закусываю нижнюю губу, пока в голове проносятся яркие воспоминания…

То, что я прожила когда-то.

Воспоминания о том, как мы вместе кувыркались между простынями, смеялись.

Любили.

Воспоминания о том, как он доводил мое тело до предела наслаждения, которого можно достичь только тогда, когда сердца бьются синхронно, в порыве страсти. Я никогда не думала, что это возможно, пока не увидела это во сне.

Одна из причин, по которой мне было так трудно уйти, и в то же время я так отчаянно хотела это сделать, что разрывалась на части. Не в силах сдвинуться с места.

И вот мы здесь.

Я, как очарованный дракон, пытающийся вырваться из атмосферы

Каана. А он… Он.

Черт.

Мысль о том, что я чуть не перерезала горло этому мужчине, пробирает меня до костей.

Каан тянет бретельку дальше по руке, освобождая мою ноющую грудь, касается пика моего затвердевшего соска.

― Мы делали это грубо или нежно?

Еще один поцелуй в шею, и его пальцы скользят по гладкому шелку моей черной ночной сорочки, касаясь пупка.

― Я дразнил тебя до тех пор, пока ты не стала мокрой, дрожащей и безумной, и кричала, чтобы я взял тебя?

Он кусает меня за шею, и я вздрагиваю.

Да, Каан. Я кричала для тебя в своих снах. Просыпалась с твоим именем, все еще горящим на моих губах, пульсирующей от воспоминаний о твоей руке…

Именно там, где она сейчас мне нужна.

Я прижимаюсь задницей к его вздымающемуся стволу, податливая для его прикосновений, скользящих по моему бедру и опускающихся ниже.

Ниже.

Томный перекат, и я поднимаю правую ногу, подол моей сорочки задирается вверх по бедрам. Он приподнимает его еще немного, оставляя меня полностью обнаженной.

― Я взял тебя жестко? ― спрашивает он, проводя пальцами по моим губам, раздвигая их, кружась вокруг моего пульсирующего входа.

Снова.

И снова.

Два пальца обводят этот чувствительный узелок нервов, пока он целует мою шею, завязывая меня в узел.

― Это было глубоко и медленно?

― Все вышеперечисленное, ― хриплю я, и из его груди вырывается глухой стон, когда он входит в мою гладкую, трепещущую влажность… Наслаждение пронизывает меня, заставляя содрогаться.

Еще один неторопливый толчок, и я раздвигаю ноги, скользя ладонью по его руке, точно так же, как делала это во сне. Используя собственные пальцы, я вжимаю его глубже в свой ноющий жар, двигаясь в том же голодном ритме. Он покусывает мое ухо, а затем целует его с разрушительной нежностью.

Я раскачиваюсь навстречу его движениям, удерживая его руку между бедер, позволяя своему телу наполниться жадным теплом, голодом.

Стать влажным.

Нуждающимся.

Еще один поцелуй в шею пускает мурашек к моей груди. К пупку.

Вниз, к сердцевине.

Все мои тонкие связки подрагивают и натягиваются, а тело впускает все глубже, получая удовольствие от движения его пальцев.

Я подставляю шею, молча прося его снова поцеловать ее, и издаю стон, когда он с ненасытной уверенностью ласкает этот нежный участок кожи. Представляю, как его язык делает то же самое в других местах.

Каждое нервное окончание под моим пупком начинает покалывать, усиливаясь до тех пор, пока я не понимаю, что больше не могу говорить.

Не могу думать.

Не могу дышать.

Еще один щедрый поцелуй в шею, и каждый мускул моего тела сжимается с неистовой, жадной силой. Оргазм проносится сквозь меня, как горный обвал, захлестывая волной за волной взрывного наслаждения.

Стон вырывается из моего горла, когда он, осторожно достав пальцы, продолжает нежно ласкать мой чувствительный узелок, осыпая поцелуями местечко под ухом, освобождая меня.

Заставляя медленно сходить с ума.

Я продолжаю пульсировать, низкое удовлетворенное рычание Каана проникает в меня, и я смеюсь, качая головой. Так высоко, что кажется, будто я танцую в облаках.

Если бы только я могла жить в этом воображаемом мире вечно. Здесь все хорошо. Я здорова и счастлива.

Свободна.

Он целует уголок моего рта, посылая еще один импульс прямо между бедер, несмотря на то, что я уже не чувствую пульсации.

Мое внимание сосредотачивается на его твердости, прижатой к моей спине, мышцы под моим языком покалывает…

Я вырываюсь из объятий, и его глаза вспыхивают, когда я тянусь к застежке его брюк и расстегиваю пуговицу.

Стягиваю их.

Отбросив их в сторону, я сажусь на него верхом, жадным взглядом окидывая его тело. Он ― произведение искусства, запутавшееся в шелковистых простынях, его мужское достоинство покоится на животе, головка почти соприкасается с пупком.

Он поднимает руку, обхватывает мое лицо и смотрит на меня так же, как в том маленьком, причудливом доме. Как будто он готов поймать для меня падающую луну. Только на этот раз это не больно, потому что мы создаем воспоминания из ила. То, что может быть смыто следующим проливным дождем.

Я теряюсь в этом взгляде, словно в нем мое спасение, и прижимаюсь к его руке.

Притягиваю ее ближе.

Он рычит, нахмурившись.

― Ты великолепна.

Мое сердце сбивается с ритма.

Слова…

Взгляд…

То, как он обнимает мое лицо…

Я могла бы наслаждаться им целую вечность и никогда не переставать восхищаться. Еще одно доказательство того, что причина, заставившая Эллюин уйти, причинит боль.

Я поднимаю бровь ― жалкая попытка разрядить обстановку.

― Вы предвзяты, сир. И, возможно, ты забываешь о том, что я пару раз чуть не убила тебя.

― Нет. Я чертовски одержим, ― рычит он, обхватывая другой рукой мое лицо и рывком притягивая меня к себе.

Наши губы сминают друг друга, и я глотаю его рычащие звуки, когда прижимаюсь к его твердой длине, разжигая эту ненасытную пульсацию. Его пальцы, едва касаясь, проводят по моей спине, которая выгибается в ответ на его ласку, а твердые руки сжимают мои бедра, побуждая меня двигаться.

Уверенней.

Прервав наш поцелуй, продолжаю ласкать его горло под звуки его хриплых стонов, наслаждаясь каждым томным прикосновением моих губ к его коже, словно глотком жизни. Я продолжаю целовать каждый шрам на его груди.

Вдоль ребер.

Я следую губами по созвездию его боли, представляя, как каждый медленный, нежный поцелуй забирает частичку его жестокой истории, двигаюсь вниз по его животу, мимо пупка, беря в руку его мощный, твердый член.

Мой рот наполняется слюной, сердце пульсирует от того, насколько он твердый.

Как он готов и хочет меня.

Я вскидываю ресницы.

Удерживаю его вулканический взгляд и прижимаю язык к бархатистому основанию, а затем провожу им до самой головки, пересекая паутину выпуклых вен. Его бедра подрагивают, когда мой язык скользит вокруг венчика, а затем слизывает соленую каплю выступившей спермы.

Он шипит от удовольствия.

Я обхватываю губами набухшую головку и опускаюсь ниже, открывая горло, вбирая его так глубоко, что не могу дышать ― моя рука все еще сжимает упругое основание. И снова его тело вздрагивает, когда я двигаюсь обратно, не расслабляя губ и не отрывая от него взгляда.

Мой пульс зашкаливает от того, как он смотрит на меня. Как мужчина, который практически голодал, а теперь оказался перед пиршественным столом для королевских особ.

Я улыбаюсь. Снова беру его в рот. Скольжу вверх и вниз, пока он не напрягается и не вздрагивает, шипящие резкие вдохи вызывают у меня влажное удовлетворение, его бедра приподнимаются мне навстречу. Пока он не становится таким твердым, что я уверена, он вот-вот кончит…

Он сжимает мои волосы в кулак и осторожно отводит меня назад, пока не освобождается из моего рта, моя шея изгибается, пока он наблюдает за мной с беспощадной интенсивностью.

Что-то в его взгляде меняется, в нем появляется убежденность, которой я не понимаю.

Я хмурюсь, и мне требуется некоторое время, чтобы осознать, что в комнате повисло напряжение. Его энергия превратилась из теплой и игривой в жесткую и серьезную.

Но прежде чем я успеваю обдумать эту мысль, он отпускает руку и переворачивает меня на спину ― теперь он стоит на коленях между моих раздвинутых ног, возвышаясь надо мной, как свирепая тень.

Воздух застывает.

― Почему ты остановил меня…

Еще одна вспышка молнии, и он обхватывает мои бедра, раздвигая их настолько, что мне некуда спрятаться.

― Я принял решение, ― рычит он, опускает руку к нижней части моего живота, подушечкой большого пальца обводя мой набухший клитор медленными, губительными кругами.

Мои бедра подрагивают, и я запускаю пальцы в волосы, ощущая, как во мне трепещут струны удовольствия, пока он играет со мной как с инструментом.

― Хорошо для… тебя.

То, что он сейчас вообще способен думать, не поддается моему пониманию.

Серьезно, это хорошо для него.

Он погружает в меня свои пальцы, загибает их, потирая какой-то глубокий, чувствительный пучок нервов, и меня пронзает удар ошеломляющего восторга.

Я вскрикиваю от почти невыносимых ощущений.

Черт.

Что это было?

Он гладит это чувствительное местечко снова, снова, снова ― возбуждая меня так сильно, что я едва могу дышать.

― Ты меня не сотрешь, ― рычит он, ускоряя движение большого пальца по моему клитору.

Быстрее.

― Не начинай опять, ― стону я, но слова не достигают того эффекта, на который я рассчитывала, его пальцы работают со мной так умело, что мой разум превращается в компост. Тот, в котором прорастают плохие решения.

― Я заключу с тобой сделку, ― подстегивает он, оскалив клыки.

― К черту твои сделки.

― Нет, Рейв. К черту твои, ― рычит он, проталкивая внутрь еще один палец.

Растягивая меня.

― Я провел более сотни фаз, раздавленный тяжестью твоей смерти, разрушая себя, пытаясь вырвать боль из своего сердца. Знаешь, насколько легче было бы просто стереть тебя из моего сознания?

Я стону, когда он врывается в меня, мое тело поет от его ласк, влажные звуки наполняют комнату.

― Но я этого не сделал, потому что я не гребаный трус.

Я рычу, выгибаясь, чтобы вцепиться в него зубами, и падаю обратно на тюфяк со стоном, полным удовольствия, когда он снова толкается в меня.

― Я не считаю тебя трусихой.

― Прекрати болтать. Ты все портишь.

― Нет.

Еще один толчок.

Еще один.

― На этот раз ты не будешь относиться ко мне как к секрету, ― произносит он, поглаживая мой клитор большим пальцем.

Мое наслаждение достигает пика, накатывает мощная волна… ― Я не твой секрет. Я ― твоя правда.

Он выдергивает пальцы, прерывая кульминацию прежде, чем она успевает достигнуть пика.

Я вскрикиваю, мой голос звучит как жалобный стон, и я отвожу ногу назад, чтобы пихнуть его в грудь за то, что он дразнит меня, как придурок.

Он хватает мое колено, потом другое, прижимает мои раздвинутые ноги к тюфяку, его глаза ― пылающие угли, сверкающие во вспышках молний.

― Я знаю, что ты дикое создание, которое любит наносить удары по всем, кто оказывается в зоне поражения, но есть ограниченное число ударов, которые я могу выдержать, прежде чем начну нападать в ответ. Когда-то давно я слушал тебя. Позволил тебе оттолкнуть меня. А потом ты умерла. Так что нет, ― рычит он, ― я не принимаю твою сделку. Но я предложу тебе новую, выгодную всем сторонам, а не только твоим эгоистичным прихотям. ― Я не эгоистка…

Он опускает голову между моих бедер, прижимает язык к моему пульсирующему входу и проводит горячую линию по всей длине.

― О-о-о, ты хорош в этом, ― стону я, выгибаясь.

Он делает это снова, и мои пальцы запутываются в волосах на его затылке, пока я раскачиваю бедрами в такт движениям его языка.

Ладно, я немного эгоистична.

Я прижимаю его ближе, и его язык проникает в меня. Он приподнимает мои бедра, выводя мой восторг на совершенно новый уровень. Я начинаю сжиматься… Он отстраняется.

Я возмущенно вскрикиваю, хотя мое разочарование улетучивается, когда он снова проводит большим пальцем по моему клитору.

― Потянись назад и упрись руками в стену, ― приказывает он с такой спокойной властностью в голосе, что я немедленно подчиняюсь, уверенная, что мое согласие принесет мне оргазм, который он держит на расстоянии вытянутой руки.

Он закидывает одну мою ногу себе на плечо, обхватывает другую и широко раздвигает меня. Он сжимает в кулак свой член, а затем ударяет им по моему набухшему лону.

Снова.

Снова.

Я смягчаюсь с каждым сильным ударом по моему чувствительному клитору, представляя как он входит в меня. Наполняет меня.

Двигается во мне.

Творцы, этот мужчина…

― Что за сделка, придурок?

― Согласись, и я тебя трахну. ― Он сверкает острой улыбкой ― клыками и диким восторгом ― и обрушивает на меня еще больше дразнящих ударов. Мои бедра приподнимаются навстречу каждому из них. ― Тогда я скажу тебе.

― Это дерьмовые усло…. Творцы! ― вскрикиваю я, когда он проводит головкой своего члена по моему входу, неглубоко погружаясь в меня.

Выходит.

Снова входит.

Может, это не такие уж дерьмовые условия?

― Ты установила правила на прошлом заходе Авроры, когда трахнула меня за тем игровым столом. Ты заставила меня согласиться, прекрасно зная, что планируешь стереть меня, подстраховавшись, чтобы быть уверенной, что твое желание исполнится.

Мне действительно не нравится, когда мне в лицо тычут зеркалом, а я нахожусь на грани оргазма.

― Я ненавижу тебя, ― всхлипываю я, приподнимая бедра навстречу следующему сильному удару.

― Нет, это не так, Лунный свет. Ты любишь меня. Просто ты слишком занята уничтожением моего сердца, чтобы понять это.

Я бы вздрогнула от этого болезненного обвинения, если бы не была так чертовски заведена.

Очередной сладострастный вихрь завязывает меня в узел, следующее слово он произносит с рычанием.

― Уступи.

― Пошел ты, придурок. Я, блядь, согласна.

Одной рукой он сжимает мое бедро, другой проводит по лицу и обхватывает щеку, встречаясь с моими глазами, бросая вызов ― нет, умоляя меня ― выдержать его пылающий взгляд.

― Не закрывай глаза, Лунный свет. Пожалуйста.

― Не буду, ― выдавливаю я, и все мое кипящее разочарование превращается в сладкое облако желания, от которого щемит в груди. Я жажду встретиться с ним на этом мосту нашего слияния, таком хрупком и ненадежном… но восхитительном.

Наполняюсь волшебным, болезненным теплом, от которого мне хочется плакать.

Мой рот приоткрывается, когда он толкает бедра вперед, врываясь в меня одним стремительным выпадом, и мое тело вздрагивает от этого движения ― оно так восхитительно наполнено.

Он замирает, войдя до основания, ― наши взгляды сталкиваются, словно расщелина во времени и пространстве. Все, что я вижу, ― это расплавленное обожание. Яростная, неукротимая любовь, такая сильная, что у меня перехватывает дыхание.

Все, что я чувствую, ― это он.

Он сдавленно выдыхает, напоминая мне, что нужно поработать легкими, и вдохнуть наши смешавшиеся ароматы, которые, вероятно, являются лучшим запахом в мире. Его рука крепко обхватывает мое лицо, взгляд становится еще глубже.

― Скажи мне, если это слишком.

Я сглатываю, киваю, затем приподнимаю таз, чтобы подтолкнуть его двигаться.

С гортанным рычанием он начинает разрушать мое тело глубокими, ритмичными движениями бедер, которые вызывают у меня сладострастные приступы восторга. Я всхлипываю, двигаясь в соответствии с заданным им бешеным темпом, по его телу прокатываются волны напряжения.

Мы сталкиваемся в рычащем ритме, пока во мне нарастает пламя, которое может просто погубить меня.

Его член твердеет, заставляя меня чувствовать себя невероятно наполненной, когда он проводит рукой между нами, поглаживая пальцами низ моего живота.

Его большой палец обводит скользкий, чувствительный бутон. Быстрее.

Быстрее.

Я сжимаюсь, дрожь начинается в кончиках пальцев, поднимается по ногам, проникает в лоно и движется вдоль позвоночника, пока я не начинаю чувствовать, что вот-вот распадусь на тысячу острых осколков.

Я провожу ладонями по его напряженным рукам, плечам, моя правая ладонь прижимается к его сердцу, которое стучит в том же бешеном ритме, что и мое собственное.

― Ты чувствуешь это? ― бормочет он, кладя свою руку поверх моей и удерживая ее над бьющимся органом. Его глаза становятся светлее, в них почти благоговение. ― Ты нашла нас, Лунный свет.

Я трескаюсь.

Раскалываюсь.

Рассыпаюсь.

Каждый нерв нижней части моего живота напрягается и покалывает, испытывая сокрушительную волну горячей, голодной эйфории. Мой рот открывается, короткие, резкие стоны разрывают воздух, когда я сжимаюсь вокруг него, пульсируя с такой силой, что мой разум плавится, а перед глазами вспыхивают огни.

Я теряю всякое ощущение пространства и времени, словно оказываюсь в невесомости. Захваченная его пристальным взглядом, в котором я тону самым ненасытным образом.

Рука Каана снова обхватывает мое лицо, крепко сжимая его. Он рычит, а затем оскаливается сквозь стиснутые зубы, пульсируя во мне. Наполняя меня жидким теплом и первобытным удовлетворением, которое растекается по моим мышцам.

Моим нервам.

Все расслабляется, мое тело обмякает, когда он наклоняется вперед и утыкается носом в мою голову, тихонько рыча. Он открывает рот у моей шеи и нежно покусывает. Укус, который взывает к моим основным инстинктам.

Мне хочется, чтобы он вонзил свои зубы чуть глубже.

― На что я только что согласилась? ― Я тяжело дышу, плавясь под ним.

Его покусывание превращается в поцелуй, который спускает к местечку под ухом. Я и не подозревала, что это место такое чувствительное.

― Ты не сотрешь меня ― как бы больно тебе ни было от нашего предстоящего разговора.

У меня перехватывает дыхание, по венам пробегает холодок.

Он оставляет еще один поцелуй на моей шее, как будто хочет успокоить жгучую рану, которую только что нанес. Еще один ― в челюсть.

Уголок моего рта.

― Это намного важнее, чем мы, и тебе нужно смягчить свое сердце, иначе ты сломаешь того, кто не готов получить удар ножом в грудь из-за твоего нежелания налаживать отношения.

Мое тело замирает, каждая клеточка напрягается.

Меня и раньше отчитывали, но никогда так.

Это…

Это больно. Звенящая мелодия правды, которая заставляет мои истертые сердечные струны сжиматься и разжиматься.

Он обхватывает ладонями мое лицо, еще одна вспышка молнии заливает комнату белым светом, его глаза горят, когда он говорит:

― Эта правда причинит боль, и ты возненавидишь меня за это. Но есть кое-кто, кому ты нужна, и ты изменишь его жизнь даже больше, чем изменила мою.

Мое сердце раскалывается, трещина проникает так глубоко, что задевает мягкую сердцевину.

Я представляю, как малышка Ней порхает вокруг в головокружительном вихре, который она исполняла всякий раз, когда я поднимала крышку ее коробки. Представляю, как она прижимается ко мне, утыкается носом в мою шею, вспоминаю все те разы, когда я гладила ей животик. Разворачивала ее нежные складки. Расправляла ее.

Читала.

Нуждалась в ней.

Горло сжимается так сильно, что я вынуждена сглотнуть.

Я всегда думала, что этот маленький пергаментный жаворонок попал ко мне случайно, но, возможно, он вовсе не потерялся. Может, он оказался именно там, где нужно…

― Итак, Рейв. Ты можешь сколько угодно отмахиваться от меня, притворяясь, что не любишь так же сильно, как я люблю тебя. Я могу стерпеть еще больше шрамов, несмотря на то, как сильно они ранят. Но ты не убежишь. ― Он целует кончик моего носа, и это нежное движение так не сочетается с резкостью его слов. ― Это то, на что ты только что согласилась.

ГЛАВА 79

Король Остерн вернулся на своем саберсайте в сопровождении двух младших сыновей ― Кадока и Тирота, которые прибыли на праздник Великого шторма. Я впервые вижу мужчину, с которым мне предстоит связать себя узами брака, с тех пор, как ступила на порог королевства его отца.

Можете считать меня недоверчивой, но я взяла один из клинков из драконьей чешуи, которые Каан научил меня ковать, и держала его под рукой. До того момента, пока Тирот не схватил меня в коридоре и не попытался затолкать в темный угол. Тогда я прижала клинок к его горлу.

Он рассмеялся. Сказал, что его сестра плохо на меня влияет. Я ответила, что считаю, что ее влияние было прямо противоположным. Он сказал, что мне пока нельзя говорить, и я ответила ему, что он может съесть драконье дерьмо и что я надеюсь, что он подавится им.

Выдала желаемое за действительное.

На пиру меня заставили сидеть рядом с ним, облачившись в вуаль, и неловко есть то, что мне подали как животному. Трудно есть с завешенным ртом. Еще труднее, когда все блюда, которые мне приносили, были либо слишком жирными, либо острыми, и мне не разрешалось говорить, чтобы попросить о чем-то другом, разложенном дальше на столе.

Каан не отрывал взгляда от Тирота, а я страдала в молчании, ожидаемом от принцессы, если только она не связана или не отдана Творцам. Как Вейя.

Кстати говоря, Вейя была странно тихой, ― сидела, опустив глаза, ― пока ела рядом с племянником. Я не понимала почему, пока ее Пах не начал оскорблять ее, говоря о том, как она его разочаровала.

С каждым его обжигающим словом она съеживалась все больше, пока он не сказал, что сожалеет о том сне, когда зачал ее в утробе матери.

По ее щеке скатилась слеза ― впервые в жизни я видела, чтобы она плакала.

Я зарычала.

Сорвала с себя вуаль, забралась на стол и бросилась на другой конец. Я вонзила вилку в кусок мяса колка, от которого у меня слюнки текли с самого начала трапезы, затем откинулась на стуле, набила полный рот и одарила короля Остерна фальшивой улыбкой.

Вот черт.

Он пристально смотрел на меня, пока я жевала с открытым лицом, а потом взял с тарелки Тирота несколько бланшированных бобов муджи, заявив, что он не против поделиться со мной, поскольку в данный момент правит моим королевством.

Он тоже впился в меня взглядом, и по его глазам я поняла, что он с трудом подавляет желание ударить меня по лицу за мое плохое поведение.

Жаль, что он этого не сделал. Я отчаянно искала предлог, чтобы вонзить вилку ему в бедро.

Я как раз слизывала мясной сок с пальцев, когда король Остерн объявил, что Каан и Вейя уедут с Кадоком и Тиротом после Великого шторма, чтобы помочь восстановить деревню, уничтоженную взбесившимся саберсайтом.