Кинжал Немезиды

Глава 20

Год 4 от основания храма. Месяц седьмой, Дивийон, великому небу посвященный и повороту к зиме светила небесного. Время убывающей луны. Энгоми.

Огромная статуя Великой Матери подавляет с непривычки любого, и даже меня пробирает до мурашек. Мраморная женщина, спокойно сложившая руки на коленях, смотрит на входящих без намека на улыбку и теплоту. Это же богиня, которая должна внушать трепет. И честное слово, она его внушает. Стены храма уже оштукатурены и даже частично расписаны. Впрочем, Анхер, увидев тот небольшой кусок, что закончили художники, все забраковал. Он назвал их всех ничтожными фенху, руки которых произрастают из зада, и приказал известку сбить. Художники едва не линчевали египтянина, но, увидев барельеф его работы, пригорюнились и смирились с противоестественной компоновкой собственного организма. Творческие люди сошлись на том, что стены украсят камнерезы, выбив там узоры, а вот купол, когда его закончат, распишут они. Высекать барельефы на такой поверхности Анхер не умеет.

Впрочем, я здесь не затем, чтобы любоваться готовой наполовину работой своих мастеров. Храм перекрыт моей охраной, а передо мной стоит на коленях тот, кто чудом избежал лютой смерти. И с этим мне надо что-то делать.

Отчаянной смелостью или отчаянной же глупостью нужно обладать, чтобы прийти прямо к тому, кого едва не убил. Особенно если этот кто-то царь царей, а ты беглый оборванец, ненавидимый всеми на свете, даже своими друзьями и родней. И не просто прийти, а попросить службы. Или это не смелость, а точный расчет, и тогда этот человек — бриллиант в пыли, которым не стоит разбрасываться. Он же изрядный хитрец, да и актер неплохой. Мне ли не знать.

— А ведь я и впрямь его тронуть не могу, — растерянно повернулся я к Кассандре, которая с любопытством разглядывала Хепу, смиренно стоявшего на коленях в пяти шагах от нас.

— Он мне нравится, государь, — сказала она вдруг. — Наглец редкостный. Если он и впрямь так хорош, что заманил тебя в ловушку, так пусть послужит нам. У меня найдется для него дело.

— Готов ли ты, лукканец Хепа, — повернулась она к нему, — отдать свою душу богине Немезиде? Готов ли ты раствориться в ней так, что даже имени своего лишишься навечно?

— Лишиться имени — это самая большая моя мечта, великая госпожа, — оскалил он щербатый рот. — Хепа — это имя беглеца, судьба которого корчиться на колу. Я откажусь от него с великой радостью.

— Тогда у тебя его больше нет, потому что Хепа умер, — кивнула Кассандра. — Иди к храму Наказующей, человек. Скажешь жрице, что это я тебя прислала.

— Но кем мне назваться, госпожа? — удивленно спросил ее Хепа.

— Безымянный, — ответила Кассандра. — Теперь тебя зовут Безымянный. Ты станешь послушником в храме Той, кто дарует праведную месть. И если твоя служба богине будет усердна, то ты сможешь стать ее жрецом.

— Спасибо, великие, — Хепа ткнулся лбом в каменные плиты пола. — Я не подведу.

— Вот ведь хам трамвайный, — не выдержал я, и Кассандра, услышав новое слово, удивленно повернулась ко мне.

— Сын собаки, заеденной насмерть блохами, — тут же поправился я. — Но до чего отчаянный малый, удивительно даже.

— Проверим его в деле, — пожала пухлыми плечами Кассандра.

Храм почти что закончен, и это неслыханные темпы по нашему времени. А все потому, что краны, а не люди поднимают на высоту грузы, да и заливка бетона в формы сильно ускорила создание невиданного в нашем мире купола. Храм получился не слишком большой, он куда меньше, чем римский Пантеон, и уж точно не идет ни в какое сравнение со святой Софией. Но для наших широт это строение грандиозное, равных себе не имеющее. Все эти местечковые богини Анат, Аштарт, Кадешут, Баалат Гебал и прочие нервно курят в сторонке, не имея возможности подтвердить свой статус ничем подобным.

— Начинайте проповедь, — повернулся я к свояченице. — Пусть жрицы говорят, что остальные женские божества — это лишь проявления Великой Матери. Они частичка ее духа, а не самостоятельные сущности. И что ханаанская Ашера, мать богов — это она и есть.

— Соседним царям это может не понравиться, государь, — прищурилась Кассандра. — Они подумают, что ты на их власть покушаешься. Если ты своих богов ставишь выше их собственных, то значит, и твоя власть выше, чем их собственная.

— Так оно и есть, — кивнул я. — Тирцы своего Мелькарта почитают. Сидонцы — Эшмуна. Ну так пусть им подобные храмы и построят. Их купцы ведь бывают в Энгоми. Они в храм Посейдона заходят, просят удачи и при этом называют его Ям. А потому идут в храм Тархунта и именуют его Баал-Хаддад. Ахейцы называют его Диво, а хурриты — Тешуб. И ничего, всем очень удобно.

— Хорошо, — кивнула Кассандра. — Скоро глашатай на ступенях храма встанет. Он будет новости людям сообщать. Я хочу на это посмотреть.

— Пойдем, — кивнул я, и мы подошли к выходу, стараясь не спугнуть людей, что начали собираться вокруг горластого мужика с бронзовой бляхой на шее, знаком царского писца.

— Слушайте, люди, и не говорите, что не слышали! — густым, зычным басом выкрикнул тот, покрывая мощью своего голоса немалую площадь у храма.

— Через три дня, в полдень, на ипподроме состоится торжественное бракосочетание госпожи Феано и благородного эвпатрида Тимофея, сына Милона! После церемонии будут скачки, пляски храмовых танцовщиц и состязание аэдов. Государь наш, всемилостивый ванакс Эней щедро наградит того из них, кто лучше исполнит песнь о великой любви, не знающей преград. И остальных он наградит тоже! Не думали же вы, что наш царь скряга! А вот и нет! Всем пришедшим от щедрот государя нашего дадут лепешку и чашу вина. Только чаши свои приносите! На царской кухне столько посуды нет!

Люди понемногу обступали глашатая, а я в сердцах произнес.

— Эх! Нужно было ему возвышение какое-то сделать.

— Я распоряжусь, — кивнула Кассандра. — Мрамор остался, мастера вытешут.

— Госпожа Феано сообщает всем добрым жителям Энгоми, города великого и славного, — продолжил надрываться глашатай, — что она исполнила священную клятву, данную у храма Великой Матери. Сердце злобной колдуньи Поликсо будет сожжено в жертвеннике аккурат между скачками и танцами жриц богини! Не пропустите!

— Оно не протухло там еще? — поморщился я.

— Высушили, закоптили и залили медом, — покачала головой Кассандра. — До праздника доживет точно.

— Из Дома Просвещения сообщают! — заорал глашатай, когда немного отдышался. — Школа писцов открывает набор с первого дня месяца, богу Дивонусу посвященного! Возьмут на полное содержание полсотни отроков, не старше двенадцати лет! Господа наставники только самых понятливых примут. Остальные, кто разумением окажется слаб, сможет пойти на платное обучение. Две драхмы в месяц! Без еды! Еда своя! Своя, поняли? Никто их там кормить не станет! Не думайте даже!

Дом, так по примеру Египта у меня называются прообразы министерств. Они пока что крошечные, состоящие из двух-трех человек. Больше мне не нужно, да и не по карману такую толпу чиновников содержать.

— Купеческая гильдия извещает! — вновь заорал глашатай. — В караван почтенного тамкара Уззу-Баала требуется стража. Идут в ливийские земли, сроком на полгода! Оплата — пять драхм в месяц, еда хозяйская, оружие свое! Боевые отдельно! Если добыча случится, то раздел по обычаю! Доля убитого пойдет его семье!

О! Платные объявления пошли. Я своим глашатаям денег не плачу, они у меня на подножном корме. Их уже пять человек, и они не стоят мне ни обола, зато новости разносят исправно, не хуже иной газеты.

— Дом продовольствия сообщает! — не унимался глашатай. — На осеннюю путину требуются люди. Вахта сроком на месяц! Остров Парос! Еда хозяйская, трижды в день! Палками почти не бьют! Только если работаешь плохо! Оплата обычная! Две драхмы и соленой рыбы столько, сколько пронесешь сотню шагов не упав.

Да, это у нас отдельный аттракцион. Весь порт сбегается смотреть, как бедолаги тащат на горбу груз соленого тунца. Почему-то здесь такие условия считают справедливыми. Мол, кто сильнее, тот и работал лучше. Я в это не вмешиваюсь. Их самих устраивает, и ладно. На вахту у меня едут окрестные крестьяне прямо перед осенней посевной. Раньше они просто в носу ковыряли, а теперь какой-никакой, а приработок имеют.

— Продается осел! Трехлетка! — вновь заголосил мужик на площади. — Крепкий! Зубы целые! Цена шесть драхм и три обола! Обоснованный торг при осмотре! Улица Отважного легата Абариса, дом одиннадцать! Кто счета не знает, спросить мастерскую почтенной Табубу! Той египтянки, которая льняные платья в мелкую складку делает! Да ее дом вам любой покажет!

А это мой подарок Абарису. Я ведь ему обещал под Троей, что его собственная жена уважать начнет. Вот и назвал его именем улицу, где поселились ткачихи и портнихи, обшивающие всю элиту царства. У меня ведь чувство юмора о-го-го! Теперь все дамы высшего света вынуждены говорить своим слугам, запряженным в повозку: улица Отважного легата Абариса, дом такой-то. И ведь сократить нельзя, оскорбление смертное для царской семьи. Лисианасса, моей жены сестрица, ходит теперь, задрав нос, а на собственного мужа смотрит, как голодная кошка на сметану. По слухам, забеременела уже. Вот так вот нестандартные решения работают.

— Во дворец! — скомандовал я охране. — И откройте уже храм, пусть люди Великой Матери помолятся.

Глашатаи отработали на пять с плюсом. А может, это бесплатная раздача лепешек и вина сыграла свою роль. Я чуть в обморок не упал, увидев толпу людей, пришедших поглазеть на свадьбу тех, кто еще при жизни стал легендой. Мне пришлось даже войско вывести, чтобы затрещинами и пинками сформировать хоть какое-то подобие очереди. Не хватало вторую Ходынку получить вместо праздника.

Огромная чаша ипподрома, до которой у меня пока не дошли руки, была облагорожена лишь частично. Выложена только царская ложа, места для благородных и для купцов. Люди попроще сидят на окружающих арену холмах, используя в качестве скамьи собственную задницу. Почти все жевали и пили, а некоторые, судя по довольным рожам, делали это уже второй раз. Это я не продумал. Билеты начать продавать, что ли…

Закончился пятый и последний забег, и к жертвеннику Великой Матери, сооруженному тут же, вышел целый оркестр, который изобразил какой-то шум, который в наших палестинах почему-то считается музыкой. Надо сказать, если у музыкантов, играющих соло, еще хоть что-то получалось, то все попытки собрать оркестр заканчивались оглушительным фиаско. Ведь никаких нот у нас никто не знает, а единство мелодии создается исключительно барабанами. Самое удивительное, что замечал это только я, а все остальные были в восторге. Тут у нас понятия музыки громкой и музыки хорошей являются тождественными. И как раз сегодня оркестр выдал какой-то шедевр. Я едва не оглох.

Невеста была чудо как хороша. Количество золота, ожерелий и камней, которое на ней висело, не поддавалось никакому осмыслению. И большая часть этого великолепия была подарена моей женой, которая радовалась свадьбе ничуть не меньше молодых. По-моему, она даже слегка всплакнула, не сдержав чувств. Феано, одетая в длинное льняное платье, собранное в ультрамодную плиссировку, держала на вытянутых руках сморщенный кусок человеческой плоти, который торжественно поместила в пылающий жертвенник. Она спешно отошла подальше, и из каменной чаши ударил высокий столб пламени, который тут же опал. Богиня милостиво приняла подношение, и тысячи людей заревели в восторге. Они уже узнали, каков был выкуп за невесту, и увидели, как сама верховная жрица надела молодым кольца в знак нерушимости их брака. И даже почти услышали песни аэдов, выходивших после каждого забега. С акустикой у нас все очень скверно. Собственно, ее здесь нет вообще. Впрочем, на танцы жриц, у которых обновились костюмы и концертная программа, это не повлияло никак. Они шли с неизменным успехом.

А вот в царской ложе, где сидел я с семьей и новобрачные, произошел небезынтересный разговор.

— Ты приданое обещал за Феано дать, государь, — напомнил мне Тимофей.

— Я обещал, и я дам, — ответил я, разглядывая полуголые тела, извивающиеся в танце. По-моему, в труппу новеньких взяли, и они очень даже ничего.

— Все будет зависеть от того, что ты хочешь делать дальше.

— Не знаю пока, — честно ответил Тимофей. — Можно в Афины вернуться и землю взять. Мне ее там точно дадут. Да только зачем бы мне это? Посадить на землю рабов, а самому просто жить, есть, пить и любоваться на небо? Я могу, золота хватит, но знаю, что надоест скоро. Да и нет у меня тяги к земле, не люблю я это. Так что я пока здесь остался, мы в доме Феано живем…

— Да, я уже слышал, как она туда вернулась, — хмыкнул я. — Как бывшей царице Кипра по щекам надавала, половину волос выдрала и на улицу голой выбросила. Но я не об этом. Что ты будешь делать дальше? Родос мой, другие острова тоже. Даже те, что я пока не забрал. Это всего лишь вопрос времени. Ты же не хотел служить мне. Сказал, что не желаешь никому кланяться. А я тебе ответил, что море будет слишком тесным для нас двоих.

— Так что мне делать? — прямо спросил Тимофей.

— Уйти, — ответил я. — Уйти подальше отсюда. Пока тебя не забыли. Пока сможешь под свое имя собрать тысячу-другую парней и взять себе собственное царство.

— Боюсь, не хватит моего золота, — почесал он затылок.

— Зато хватит моего железа, — подмигнул я ему. — Часть дам в счет приданого. Часть купишь. А еще часть пойдет в долг, который придется отдать.

— Да чем я его отдам? — сжал зубы Тимофей.

— Ну я думаю, ты же не полный дурак, — развел я руками. — Если ты возьмешь себе царство, то оно будет таким, где можно хорошо торговать. И где можно собирать пошлины с караванов, которые идут из Вавилона… ну, например, в Сидон. Или сразу в Газу, в Египет. А еще там должна быть река и добрые земли. Моим владениям хорошо бы быть неподалеку, чтобы ты мог торговать с Энгоми. Но при этом они должны быть достаточно далеко, чтобы у меня не возникло желания начать войну. Я бы на твоем месте поискал что-то такое.

— Дамаск, — не задумываясь, ответил Тимофей. — Он именно таков!

— Надо же! — прищурился я. — Какой удачный выбор ты сделал, благородный Тимофей. Даже я сам не сделал бы лучше. Правда, Дамаск кланяется царю Египта, но…

— Да плевать я на этого царя хотел, — презрительно махнул рукой Тимофей. — Я был в Ханаане. В тех местах ненавидят воинов Черной Земли. Они принесли больше горя, чем «живущие на кораблях». По Ханаану ходили отряды египтян, которые гнали чужаков, но в Дамаске их не видели уже очень давно. Воины фараона в тех землях не уходят далеко от своих городов. Да, они разрушили Ирчу[18] и зашли в Амурру, но это ничего не решило. Я даже слышал, что они там какие-то крепости поставили, только их власть там все равно слабеет. Египтяне уже позволили недобитым пеласгам поселиться вокруг Газы. Глупцы! Они думают, что эти парни будут их защищать!

— А ты бы на месте пеласгов как поступил? — усмехнулся я.

— Отобрал бы у египтян Газу, — не задумываясь, ответил Тимофей. — Богатый город, и порт отличный.

— Думаю, скоро они так и сделают, — кивнул я. — Царь Рамзес пока силен, он не отдаст Ханаан, но его дети слабы. Им его не удержать.

— Если им не помочь, — испытующе посмотрел на меня Тимофей.

— Если им не помочь, — согласно кивнул я. — Только кому бы это было нужно? Мне вот, например, это без надобности. Я не собираюсь класть своих людей за египтян. Россыпь мелких царств меня устроит больше.

— Таких, как Дамаск? — задал вопрос Тимофей.

— Не совсем, — покачал я головой. — Один Дамаск слишком слаб. Нужен еще Кадеш и Тадмор, известный мне как Пальмира. Тогда караванные пути будут под контролем. Царская дорога. Слышал такое название?

— Слышал, — кивнул Тимофей. — Так называют путь из Угарита в Эмар, и дальше, в Вавилон и Ассирию.

— Самый короткий путь из Вавилона в Египет лежит как раз через Дамаск, — сказал ему я. — Тот, кто оседлает его, будет богат и могущественен. Это другой кусок Царской дороги, не менее важный. Ты сам сделал свой выбор, и я с ним согласен. Я буду помогать тебе на твоем пути.

— Спасибо, государь! — Тимофей склонил голову и прижал руку к сердцу. — Я признаю себя твоим сыном, а мои дети будут служить твоим. Богом Аресом Эниалием клянусь, что буду верен тебе.

— Хорошо, — кивнул я. — Я принимаю твою клятву. Мы ее потом договором оформим, если ты не против. И за тебя, и за твое потомство…

М-да… Как бы не проболтаться, что когда мне нужно было разгромить рудники на Синае, то я и послал-то его через Дамаск специально, чтобы он разведал тамошние пути. А заодно познакомился с местными царями. Насколько я знаю, арамеи и иври его друзья, а Дамаск стоит прямо между ними.

— Смотрите! — завизжала Клеопатра, сидевшая на руках матери. — Мама! Папа! Ил! Да смотрите же! Он летит!

Пока мы решали судьбы этого мира, незаметно наступил закат. А на поле в это время вышли жрицы Великой матери, которые разожгли жаровни. В руках они несли большие разноцветные шары. Я знал, что это, ведь я сам и приказал их сделать. Каркас из тонкой бронзовой проволоки обтянули льняной кисеей, пропитанной квасцами и расписанной яркими красками. Горячий воздух медленно наполняет их, расправляя опавшие бока. Фонари понемногу наливаются золотистым светом, становятся живыми и упругими. Один за другим они взлетают в небо, вырвав из груди тысяч людей единодушный вздох. Они увидели настоящее чудо. Нечто, созданное человеком, полетело к небесам и там, в далекой выси пропало без следа. Не иначе, боги забрали эти шары себе.

— Так сколько ты даешь за Феано, государь? — спросил вдруг Тимофей, напрочь разрушив все очарование момента. Волшебство ушло, а я вновь погрузился в дела. Via Regia, Царская дорога сама себя не проложит.

— Я дам тебе больше, если ты пойдешь в другое место, — у меня в голове ярким факелом засияла одна перспективная мысль. На кой-вообще черт мне создавать конкурента самому себе? Подождет Пальмира, тот путь еще нескоро освоят. Пусть пока караваны ходят через мой Угарит.

— Ты можешь забрать Дамаск, — сказал я ему, — и я приму твой выбор. Но, понимаешь, Тимофей, восток — беспросветная дыра. И еще долго будет дырой, пока там не будет в достатке воды. Надо идти на запад…