Кикимора и ее ёкай

Глава 32. Японский пантеон

Священный трехдневный праздник о-бон праздновали все. Традиционно тихо праздновали люди, зажигая благовония и молясь богам. Загорались красочные фонарики — спутники душ усопших, помогающие осветить путь в загробный мир. Наполнялись алтари сладким рисом, фруктами, цветами белых хризантем, сакэ, монетами — подношениями для умерших родных. Читались в храмах священные книги, а по вечерам, когда зажигались фонари, на улицах танцевали особый танец — бон одори, призванный успокоить души предков.

Громко праздновали ёкаи, традиционно считая, что это и их праздник тоже. Только семь великих богов не праздновали.

На священной Небесной горе они собирались несколько раз за год, но перед праздником о-бон, который идет три дня в мире людей, они начинали работу на семь дней раньше и заканчивали на семь дней позже. Такая уж у них была работа.

Во время священного праздника каждый уважающий себя, свою культуру и свою веру японец отправлялся к своим богам-покровителям, чтобы попросить о том, чем его сердце успокоиться. И как-то так повелось, что семь богов счастья были самыми популярными. Оттого и приходилось им сверхурочно вмахивать, чтобы исполнить многие тысячи желаний или хотя бы дать отмашки, что, мол, принято, рассмотрим в установленный божественным законом срок.

Игнорировать о-бон нельзя. Люди, желания которых исполнялись в первую неделю после о-бон, выделяли энергию, ауру, ману, дарующую богам очень много силы. Как пчелки, за которыми ухаживает нежный и аккуратный пасечник.

Семь богов счастья в последний день празднования о-бон прямо-таки зашивались. Особенно сильно доставалось Дайкоку, богу процветания и богатства. Его обычно благодушное и радостное лицо было покрыто испариной. Он рисовал тонкой кисточкой на все прибывающих и прибывающих записках из мира людей. Штук сорок секретарш из ответственных девиц-тануки занимались от его имени тем же, но этого все равно не хватало. Порой Дайкоку хлопал счастливым молотком по своему столу, и тогда одна из девиц-тануки приносила ему тонизирующий хризантемовый чай в золотой чашечке. Из других бог богатства не пил — не по статусу. Дайкоку дул хризантемовый чай, закусывал его моти со сладкими бобами адзуки, потом протирал пухлые белые руки влажным полотенцем и снова принимался писать, чуток поругиваясь сквозь зубы. Тут, на вершине Небесной горы, в божественной резиденции, можно было позволить себе всяческие вольности и вести себя неформально.

Его старший сын Эбису — один из семи великих богов — делал то же самое: быстро-быстро выводил кисточкой нужные иероглифы на записках. Среди японского люда он, как и Дайкоку, был весьма популярен. Их многочисленные священные духи-оками то появлялись, то исчезали, исполняя волю своих хозяев, и оттого выглядели весьма утомившимися. Последний день о-бон доконал даже духов-хранителей.

Чуть легче приходилось богине Бишамон, которая тоже отвечала за процветание, богатство и счастье. Но, в отличие от заманавшихся вусмерть Дайкоку и Эбису, отвечала она на человеческие прошения спокойно, без спешки, с достоинством и величием, как и положено воину-хранителю. Ее длинные черные волосы были собраны в сложную традиционную прическу, кимоно было безупречно отглажено, каждое движение рук выверенно и отточено. Истинное воплощение порядка, а не богиня.

В углу хихикал довольный Хотэй. Покровитель радости, счастья и детей был в своем репертуаре. Этот пузатый весельчак с оттянутыми мочками ушей, что являлось признаком великой мудрости, исполнял людские желания со всем своим удовольствием и страстью. Более того, хитрая богиня любви и искусств Бентэн, текучая и ускользающая, как вода, спихнула на Хотэя часть своих обязанностей и теперь задумчиво возлегала на бархатной, упаднически роскошной кушетке и бренчала на биве, успокаивая нервы. Она, будучи покровительницей всегда неспокойной воды, а также всех, кто владеет любым музыкальным или театральным искусством, имела сложные взаимоотношения с однообразным трудом.

Два дедочка, Фукурокудзю и Дзюродзин, наматывая на пальцы седые бороды и хмуря высокие лбы, тихо о чем-то шуршали в другом углу. У них было много общего: оба они были богами долголетия и семейной гармонии, чуток только различались зоны ответственности. Их духи-помощники делали за них всю работу, потому что дедкам давно было не до того. У них были свои дела-делишки.

— Биша, а, Биша, — коварно протянула Бентэн, утомившись наигрывать на биве. — Ну что ты такая вся правильная, а? Иди ко мне, Биша. Я тебе поиграю на биве твою любимую песню, ту, помнишь, о самурае, который срубил катаной молодую сакуру. Выпьем сакэ, повеселимся, м?

Бентэн растянулась на кушетке. Ее распущенные волосы упали черным водопадом на пол.

— Бентэн, пожалуйста, оставь меня в покое, — ровно отвечала Бишамон, размеренно рисуя тонкие иероглифы.

Но Бентэн никого в покое оставлять не хотела. Ей было скучно. К тому же, она уже последние лет четыреста имела идею-фикс — вывести Бишамон из себя, но у нее ничего не выходило. Один раз только почти получилось, но почти — не считается.

— Ну Биша, — капризничала Бентэн, — давай же повеселимся!

— Ты лучше Хотэю помоги. Он за тебя делает всю работу. А у нас еще после праздника о-бон много дел. Не забыла, моя дорогая Бэндзайтэн?

Бишамон кинула на Бентэн косой взгляд, и богиня воды и искусств примолкла. После праздника о-бон намечалась очень серьезная заварушка, о которой лишний раз думать не хотелось. Поэтому богиня воды быстренько перетекла из состояния стоячего пруда в состояние бурной горной реки. Хотя это, пожалуй, было даже хуже.

Поэтому время обеда боги встретили с энтузиазмом.

Десятки лучших блюд были подобраны и приготовлены с учетом пожеланий каждого бога. Дайкоку, Эбису и Бентэн ели помимо традиционных закусок золотой рис с жирной морской рыбой. Бишамон вкушала (другого слова и подобрать было нельзя) сашими из свежайших морепродуктов. Хотэй уплетал детский бенто из коричневого риса и жареной курочки карагэ, а дедулечки Фукурокудзю и Дзюродзин хлебали супчик из перетертых акульих плавников.

Бэнтен, отобедав, с тоской посмотрела на комокабури — жертвенные бочки сакэ, перетянутые тростниковыми циновками и украшенные нарядными рисунками. Их можно будет вскрыть и славно отметить окончание о-бона только через неделю. А пока — сухой закон. Можно было, конечно, под благовидным предлогом улизнуть в город, там затеряться на полчасика в многочисленных изякая, выпить ледяного умэсю — сливового сладкого вина…

«Ба-бах!»

«Ба-бах!!»

В резиденции семи богов счастья задрожали окна. Потянуло в открытые по случаю хорошей погоды двери темной аурой.

«О, вот и благовидный предлог», — обрадовалась Бентэн, намыливаясь идти разбираться, что случилось в городе и откуда взялась темная аура.

Впрочем, остальным богам счастья тоже надоело корпеть с кисточками и выписывать иероглифы, да и прогуляться после обеда — дело очень уж приятное. Даже ответственная Бишамон отложила в сторону свои хаси.

Темная аура, расползшаяся от Лунного Цветочного Дома госпожи Ю-бабы, пачкала все вокруг своими эманациями. Она была как споры из старого гриба-дождевика и оседала гадостью на всем, до чего могла дотянуться.

Но светлая сила семи богов счастья в один миг развеяла темную ауру, не оставив и следа. Семь великих богов стояли грозно перед разрушенным зданием Лунного дома. Теперь они мало напоминали тех богов, которых мы увидели в резиденции на Небесной горе.

Подавляющие светлой энергией, высокие, стоящие плечом к плечу, они были реальной силой, выше которой только сила первых богов, хотя даже великая Аматерасу, богиня солнца, едва могла превзойти их всех по силе.

Дакоку держал в одной руке божественный молоток, исполняющий желания. У его ноги стоял пухлый мешок с золотым рисом, и сам Дайкоку тоже немного на набитый мешок походил: круглый живот, круглое лицо с неизменной улыбкой. Его старший сын Эбису стоял к нему, соприкоснувшись плечом. В его синих, как море, глазах, плескалась мудрость.

Богиня Бентэн в лазоревых сверкающих одеяниях поражала красотой, но красота эта была неприступна, совершенна. Одна ее рука уверенно лежала на биве, струны которой слегка вибрировали от энергии, струящейся здесь.

Хохотун и весельчак Хотэй в своем монашеском одеянии прятал в руках персики бессмертия, утащенные с обеда, чтобы тихонько подложить тем, кто в них больше всего нуждается. От его мудрых глаз в разные стороны расходились морщинки-лучики, которые бывают только у того, кто много смеется.

Бишамон в одеянии воина держала в руке катану, гибкую, как хлыст. Она предстала в своем истинном облике, к которому прибегала в любой формальной обстановке.

Дедульки больше не выглядели немощными старцами, которыми хотели казаться. Их седые белые бороды воздушно приподнимались от движений воздуха, потому что дедулькам лень было стоять на земле, и они левитировали.

«И правда, чего ноги топтать, чай, не казенные», — подумала кикимора, рассматривая во все глаза японских богов. Ее сознание было напрочь отравлено Ягушиным ехидством.

— Тетушка Бентэн! Наконец-то! — воскликнула одна из толпы бегущих из Лунного дома.

Бентэн улыбнулась. Дочь водяного дракона Каёхимэ, которая неслась к тетушке с распростёртыми объятиями, была ее любимицей. Но чем ближе подходила Каёхимэ, тем сильнее блекла улыбка на прекрасных устах Бентэн. Она приметила и заплаканные покрасневшие глаза, и чрезмерную бледность кожи.

— От тебя пахнет тоской, — сказала Бентэн, заключая Каёхимэ в объятия, — и алкоголем. Объясни, дорогая племянница, что случилось.

И племянница объяснила.

К счастью, гнев богов Японии на гнев богов, например, греческого пантеона, был не похож. Ну, что сказать, сдержанный народ живет в славной стране Япония. Так, погрохотало чуток в небе, затопило Лунный дом нахрен вместе с цветочками, да и все на этом.

По итогу объяснений Ямаубе выписали благодарность и подарили маленького кигимути — духа-охранника (такого же вредного, как Ямауба, как раз не знали, как от него отделаться и куда сплавить, а тут удача подвернулась). Ю-бабе запечатали силу и потом не без труда развоплотили (и правильно, а то совсем обнаглела — под носом у влиятельных родственников девушек похищать). Кикимору же и Каёхиме забрали с собой на Небесную гору. Дочь дракона просто так, погостить, а кикимору — чтобы разобраться, что с чужачкой делать. Каукегэна тоже взяли с собой. Хоть от яркой светлой ауры его и начинало тошнить, он не мог оставить свою хозяйку одну и последовал за ней.

А Дзашин…

Дзашин исчез, будто его и не было. Убедился, что кикиморе ничего не угрожает, и тихонько ушел в тень. Нечего душу травить. К тому же, с семью богами счастья общаться не очень хочется — у Дзашина с ними своя история была, не самая приятная. Да и ману, поступившую от новых последователей, пришлось срочно принимать и распределять излишки. А кикимора… Ну, в добрый путь. Ей давно пора уже отправляться домой.