Кайл Соллей (СИ)

Глава 9. Семейные дела

— Господин!

Рядом с моей лошадкой Этоиль, понурив голову стоял кузнец Стром, возле него топтался малыш Талли. Так и не выпускает меч.

— Да, кузнец. Что надо?

— Возьмите нас с собой, добрый господин!

— Ээээ. Кого нас? Куда?

— Сейчас уедете, вся прислуга запрется в донжоне. Недобитые эспье вернутся и выместят на нас злобу поражения. Мы спрячемся, но надолго ли? Сержанты мертвы. Безхозяйщина. Будут насиловать и избивать, как обезумевшие псы, оставшиеся без вожака. Пока в замке не появится новый барон. А Фарлонгов больше нет. Неизвестно, когда будет хозяин. Моя семья не хочет тут быть. Жена беременна. Вы были добры к Талли, за это нам достанется больше всех. Могут повесить, изнасиловать, забить камнями. Возьмите нас в свои земли, под защиту. Вас теперь все бояться станут. Могу работать по огню и металлу. Стром хороший кузнец! Возьмите, я стану на колени и, как положено, дам клятву фуа.

Он действительно бухнулся в грязь и стал тянуть Талли. Пацану явно не нравилась идея становиться на колени, он упрямо надул губы. Я прервал это противостояние.

— Стром, да я не против. Клятва все одно отцу дается. Повозок шесть, ещё кони повязаны, справимся и так, но будет неплохо помочь. И новым людям только рад. Замковый кузнец у нас есть, а вот людского нет, помер, ученика не оставил. Даже дом с кузней сохранился на краю деревни, пустует две зимы. Сервы наверняка всё что можно украли и, небось, насрали там, но зато просторнее чем в твоей замковой халупе. Только времени на сборы нет, пять минут у вас, видишь к вечеру дело. Собираюсь как можно подальше убраться от Вороньего замка до того, как заночуем. Так что бегом.

К моему удивлению, кроме семьи кузнеца в полном составе, под мой патронаж попросилось ещё трое слуг. Все — молодые. Конюх, худой как жердь, улыбающийся длинными кривыми зубами, сказал, что его зову Жиль Толстяк и он не хочет расставаться со «своими ушастиками». Ещё один заявил, что он слуга — дроворуб, разводит камины, таскает дрова и золу. У него были красноречиво испачканы руки и одежда, но я заподозрил, что он эспье — дезертир, который пересидел драку во дворе. Плут. И щекастая нескладная девица с испуганными глазами, очевидно больше всех опасающаяся группового надругательства — помощница по кухне. Хильда.

Дал согласие всем троим, но пообещал, что, если что-то сопрут и сбегут — отыщу и повешу. Слово рыцаря.

Выдвинулась наша колонна поздно, уже вовсю близились сумерки. Впрочем, дорога к тракту была одна. В первой повозке, не выпуская из рук дочь — Оливер. Он не дал посмотреть, но на животе некрасивая колотая рана. На стоянке буду лечить, если доедет, конечно.

В середине, верхом — Снорре, опять что-то жует и подозрительно жмется к повозке с кухаркой.

В хвосте кузнец. Ну и за ним я — на своей лошадке.

Длинной гусеницей покидали мы Вороний замок. Если не считать глупо виляющего хвостом пса — нас никто не провожал. Последним выехал я. Глянул беспокойно на зубья запасной воротной решетки. Пожалуй, если такая на меня упадёт — погибну. Но у остатков гарнизона были десятки возможности напасть. Страх в них сильнее желания победить. Страх за свою тяжелую, лишенную радостей жизнь. В сущности, им было плевать на меня, на Соллей, на Фарлонгов и кровавую месть. Сидят, надо думать, по кустам, ждут — что будет. Радуются, что живы. Дьявол с ними.

Вот и выехали. Славно. Трудно поверить, что это всё тот же день. Такой долгий.

Холмы, змея дороги. Мимо поселения. Деревенские не иначе что-то знали. Все дома забраны ставнями, калитки закрыты, на улице ни души. Даже домашних животных нет. Как вымерли. Снова дорога.

Возничие молчат. Вымотались. Задумались. Только лошади ржут, то одна, то другая. Общаются. Мирно, спокойно, не разделяют людских тревог.

Огромное небо полыхало красками. Догорал закат. Звезды зажигались одна за другой. Разгорались ярче. Западный ветер нёс прохладу. Луны не видно, зато звезды светят как сумасшедшие. Ползём и ползём.

Ночь, тракт. Бредем. Люди устали. Я и сам выжат, но считал, что безопаснее подальше уйти от вражеского замка. Даже мертвые — Фарлонги внушали мне беспокойство.

Кивнул Снорре, мы приблизились к повозке Оливера. Тот правил одной рукой, второй поглаживал дремлющую дочь. Его глаза поблескивали в темноте. Не иначе немолодой воин плакал.

— Нужна стоянка, Оливер. Говорят, ночью по тракту даже разбойники не ездят.

— Ну, через пол-лье есть поворот направо. Поляна. Дубы. Клещи водятся, блохи. Кругом болота, не обойти. Ручеек для водопоя. Охотники иногда лагерем стоят, уток бьют, байки травят и прибухивают. Защищать легко — напасть могут только со стороны тракта. И под деревьями можно укрыться, если дождь. Конечно, если там нет разбойной засады.

— Лихих людей не боимся. Командуй, когда поворот.

— Когда ты убьешь меня? — прошептал одними губами Оливер, нежно поглаживая спящую дочь. Добавил. — Передай дочку Кларен. Скажи, чтоб воспитала её. Она хорошая женщина. Рад, что удалось мою умницу спасти.

— Оливер, по голове получил? Ладно, на животе вижу рану, теперь ещё и чбан лечить?

— Не отшучивайтесь, господин, — мажордом зыркнул по сторонам. Рядом только Снорре, меня ждет. — Вы знаете, о чем я.

— Знаю, — я приблизился к нему лицом к лицу, так близко, что даже ночью мог видеть каждую морщину и шрам на немолодом лице. — Знаю, о чем. Предательство дома, которому служил от рождения. Расплата. Ты сам готов голову на плаху. Допустим. Но ведь и Кайл подвёл отца? Предал. Кто я, чтобы судить? Сегодня мы всё исправили. Тогда скажи, кому твоя смерть принесет пользу? Что хорошего замку и семье Соллей, отцу моему, землям и людям принесет смерть раненого мажордома? Зачем это? Считаешь, мне нравится убивать? Ты слуга семьи. Дрался сегодня со мной вместе. И всё искупил. Снорре, сюда иди.

— Я уже здесь, — недовольно пропыхтел норд.

— У меня перед глазами одна и та же картина. Вдова Марселона. Ещё девушка, жена Филиппа. Трое детей. Все в крови. Четвертый — как Талли возрастом, разбившийся под окном. Я всё видел. Все мертвы.

— Они сами, — глухо ответил Снорре. — Клянусь! Пока мы высадили дверь. Старая ещё жива была. Шипела как змея, ножом махала, волнистым таким, а изо рта кровавая пена. Она всех зарезала и себя убила. Клянусь, мы не виноваты.

— Нет. Это всё мы. Нельзя играть в слова. Закрывать глаза на солнце и причитать что ночь. Мы. Даже если не ваши мечи. Это то, с чем нам жить до смерти. Понятно вам? Теперь. О твоем предательстве, Оливер, только Фарлонги и знали. Они не из тех, кто перед слугами языками станут чесать. Значит, остался только я да Снорре. Поэтому скажи мне, одинокий норд, Снорре — Искатель, что думаешь про ситуацию?

Норд мечтательно причмокнул в ответ.

— Думаю? А вот что! Жратву из залы забрал с собой, погрузил. Много. Они нам такой пир накрыли, в жизни не видал, красивущие блюда, а мы всё поваляли. Ну что вы смотрите? Я ж только чистое собрал, без кровищи и кишок. Поесть нам надо, вот что важно, а не об этих ваших туманных отношениях.

Я начал смеяться. Ржать. Сначала тихо, потом всё громче. Слезы катились по щекам. Внезапно всё, что было на сердце — полилось громоподобным смехом. Оливер держался за живот, и тоже посмеивался, одновременно покачивая дочь, чтоб не проснулась.

Норд сначала сделал обиженное лицо, но потом тоже принялся гоготать, смешно всхлипывая, запрокинув голову к ночному небу.

Когда поток смеха стих, меня потрогал за рукав малыш Талли.

— Господин. Охотник уезжает, велел вам откланяться.

— Гм. Талли. Позови его. Скажи — на пару слов. Потом принеси мне из вон той повозки шлем. Какой-нибудь богатый, дорогой. Разберешь в темноте? Твой отец вроде сказал, что зубы умеет дергать, лечить? Его помощь понадобиться. И надо будет воды вскипятить. Беги.

Когда мы приехали и развернулись полукругом на поляне, там оказался одинокий мужичок у небольшого костерка. Он изрядно удивился нашей странной процессии, но не испугался и держался независимо. Охотник не был крестьянином, а настоящим свободным человеком, франком и представился как Мольт Ветрогон.

На улице стоял час волка, то есть далеко за полночь, но до рассвета далеко.

Теперь Мольт решил уехать на своей скромной лошадке. Возможно, ему и, правда, пора. Или опасался странной компании из перепачканных кровью смеющихся воинов. Или разбойников приведет.

Я предложил ему заработать. Вручил два серебряных су. Большие деньги. За то, чтобы он скакал к замку Соллей и передал хозяину один из вражьих баронских шлемов и послание — Кайл победил, едет домой с трофеями и свитой. Замок не спит, ждёт новостей. Пообещал ни много ни мало — золотой ливр, если он уговорит отца отослать и лично приведет из замка младшую дюжину-копьё эспье к этой поляне. К утру. Равнодушный взгляд Мольта резко загорелся, как только серебро оказалось в его руках. Ливр он при большом везении мог заработать за несколько лет жизни и за эти деньги он готов был привести сюда всех двенадцать апостолов вместе с повешенным Иудой.

Теперь надо заняться раной Оливера. Промыть, зашить. Будет больно. Потерпит. Стром будет помощником в медицинских манипуляциях. Больше ни у кого врачебного опыта нет. Потом ещё и лечить. И спать. До утра, прямо в телеге, на ковре, устроившись среди наваленных доспехов и сундуков. Чертовски устал.

У костра забренчали струны цисты. Играл тот перемазанный в саже не то дроворуб, не то дезертир, по имени Шате. Несмотря на то, что музыка с головой выдавала наше местоположение, махнул рукой. День тяжелый, музыка ласкает души людей. А если враг или разбойники соберутся с силами и нападут? Ну, что ж, пусть приходят, пешие и конные, со всех концов Земли, нам есть чем ответить.

Охотник заработал свой золотой.

Ранним утром, много раньше, чем я рассчитывал, на поляну ворвался отец. Следом за ним, все в мыле — пеший отряд молодых и не очень, эспье.

Я не выспался.

Барон Айон Соллей, в полном боевой облаченье, при шлеме, с гербом на щите, подобный грозовой туче, зыркал по сторонам и даже его конь смотрел грозно, с вызовом.

Люди всполошились. Даже ни разу не видевшие его новые слуги молниеносно опознали своего нового господина, кланялись, здоровались.

Увидав меня, отец немедленно подвел коня почти вплотную, легко спрыгнул и крепко обнял, зверски оцарапав острыми закрепами нагрудника. Не отстранился, держал и держал в своих объятьях.

— Мать плачет от счастья. Говорит, ад с Фарлонгами, главное, что ты жив. Была опасность, что странник в засаду нас ведет, но я все сомнения отринул. Живой.

У отца блестели слезы. Он смахнул их и замахал рукой, созывая совет. Меня, Снорре и Оливера. Бывает же такое, норд поднялся в своем авторитете из висельника до старших эспье.

Решали, впрочем, вопросы насущные. Без завтрака. Воды испить, корма коням задать, собраться, скорей в замок. Логистика, кто-где сядет. Лошади. Оливер первое время опасливо поглядывал то на меня, то на Снорре, но постепенно успокоился и под конец обсуждали только он и отец.

Заплатил охотнику обещанный ливр и снова в путь. Когда командую не я, уже проще.

Дорога, дорога, дорога. Трактир «Пьяная цапля», когда мы повернули, воспринимался как родной.

Так я вернулся в замок. Хотелось отдохнуть. Среди прочих трофеев добыл четыре книги, смогу их прочесть. Полежать бы, почитать. И поесть, просто каши с мясом, а не затеянный на вечер сомнительный пир по случаю победы. Но, собравшись с силами, отыскал отца, прямо-таки перехватил. Отвел его к матери, заперся и провел свой маленький совет, потому что не хотелось держать новость о потенциальном племяннике на своих плечах.

Весть изумила родителей. Отец долго дотошно допрашивал, сомневался, кто сказал, как сказал, в каких словах, что значит не все эспье погибли, а где они тогда? Матушка приняла новость сразу, хотя и помалкивала.

— Значит, надо ехать в этот самый Норбанн. Слышал о таком. Южный берег. Зеленое море. — Подвел итог отец.

— Что будем делать? — не понял я.

— Как что? Ребенка заберем. Ну не зыркай так, с матерью заберем, конечно. Добровольно. Уговором.

В тот же день, во дворе, в торжественной обстановке отец принимал клятву фуа у новых подданных. Оделся по этому случаю. Плащ чистый, красный такой. Первый раз вижу.

А я тем временем впервые помылся в горячей воде. Оказывается, в доме имелась здоровенная деревянная лохань. В меру чистая, только пыльная. Старые слуги натаскали нагретой на кухне воды, налили мне в отдельной комнате в пустующем гостевом доме. Вообще, они собирались меня мыть. Но я их повыгонял. Не хватало ещё! Зато они выдали мне кусок пахучего сарацинского мыла. Мыло намыливается на тело и пеной уносит с собой грязь. Пахло отвратно, но это ерунда по сравнению с протухающей прямо на одежде человеческой кровью.

Платье велел постирать и заранее притащить новое. Ставни закрыл. Пусть я и не стыдился своей наготы, но и выставлять напоказ не собирался. Тем более, в мою пользу говорила местная религиозная мораль.

Так и мылся. Лохань немного подтекала. Вода остывала, я смывал мыльную воду другой мыльной водой. Оттерся, насколько это можно. Вышел из лохани. Полотенце не дали. Негодники. В задницу. Звать никого не буду. Обсохну так.

Хотелось улизнуть с вечернего пира. И отоспаться.

Отдыхать не пришлось. Ещё до пира настоял, чтобы Снорре и Оливеру как моим товарищам по страшной битве дали долю трофеев. Небольшую. Барахла всякого. Норд уволок ковёр. Оливер — кровать. Матерь Божья, мы утащили кровать?! И обоим выделил денег. Себе тоже припрятал солидный мешочек золота и серебра. И — тот самый кубок Марселона, с которым он встретил свою смерть, разрубленный, но восстановить вполне можно.

Теперь в землях Соллей кроме нас самих Оливер и Снорре были самыми богатыми жителями.

Дочку Оливера тоже придется лечить, в том числе при помощи допроса — удалять некоторый адовы фрагменты её памяти. Позже. Плен явно не пошел ей на пользу.

Фарлонги были чертовски богаты. Два сундука золота, монет, украшений. Ещё — уйма тканей, ковры, серебряная посуда, дорогие доспехи. Даже доспех и оружие с перебитых воинов, уже тронутые ржавчиной от крови — стоили целое состояние. Айон Соллей качал головой, приговаривая, что теперь он стал богаче графа, но за этим богатством ещё придут.

После — прибрал всё в сокровищницу, и я лишился доступа к богатствам. Хорошо, хоть заранее отсыпал себе на карманные расходы.

Был пир. Отмалчивался, когда расспрашивали про сражение в замке. Опять выручил Оливер. Шаг за шагом, но кое-что тактично умалчивая, в драматической манере, обильно сгущая краски, жестикулируя и с цветастыми ругательствами, он описывал драку. По правую руку от него сидела его маленькая дочка. Улыбалась, глядя на отца. Мажордом нашел любовь, не любовь с женщиной, но любовь дочери. Рассказчик явно не знал, как объяснить то, что я не отравился ядом, смело упирал на защиту архангела. Нашу победу объяснял не иначе чем Божьей помощью, где не забыл упомянуть моё недавнее пребывание в монастыре. Так же все скатывалось к трусости, лени и нерадивости Фарлонгов и их людей.

В какой-то момент я сказал, что пойду по малой нужде и сбежал спать.

Наутро следующего дня мы выехали в Конкарно. Отец, я, Снорре и Оливер с дочкой. Чтобы барон Айон Соллей уезжал из земель — редкость, но теперь он интересовался кораблями.

Такой тесной компанией, прямо в дороге, он продумал маршрут. По его словам, скорее всего — морем, пока дуют западные ветра — до порта Ла-Тест, страны Бюжей. Поскольку сестра моего деда, сказал он, твоего прадеда стала женой одного из тогдашних молодого Бюжей, вроде звали его то ли Пьер, то ли Пьетр, мы с ними в близком родстве и это обеспечит защиту. Зачем нам защита? Какой ещё перевалочный пункт? Но, это западный берег. Оттуда на лошадях — до Норбанн. Как-то так. Для начала нужен быстрый и безопасный корабль.

Меня в Конкарно интересовало другое. Как там маленькая Ракиль? У меня была уже не просто догадка, а целая теория. Дело в том, что Снорре цвел и пах. Раздался в плечах, оброс мускулами. Толстяк Жерар, ученик кузнеца, который и, правда, стал ухаживать за кузнецовой дочкой, был уже далеко не толстяк. Крупный, мощный, с короткой бородой и сильными руками, зыркал по сторонам. Это можно было списать на физические упражнения, хорошее питание и цель в жизни.

Но и немолодой Оливер сиял как золотой ливр. Помолодел, порозовел. Буквально выглядел лучше, чем до ранения и моего лечения. Это тоже можно было списать на радость от обретенной дочери, а также тем, что я не стал его убивать, а отец за всеми этими делами даже и не спросил, откуда взялся ребенок. Оливер успокоился и обрёл счастье. Может быть, впервые в жизни. Допустим.

Но надо проверить и маленькую дочку иудейского лавочника. Возможно, моё лечение не то, чтобы раны лечит, но и в целом оздоравливает. Омолаживает, накачивает здоровьем. Так? Тогда надо пролечить ещё и маму. Потому что родители моложе, чем они считают.

Думаю, суровая, полная тягостей и горя жизнь людей состаривала раньше, чем это предусмотрено биологией. Меньше сорока лет — не срок уходить в семейный склеп. Если мои родители умрут, старшим по всем этим землям и людям стану я. В отличие от прежнего Кайла, мне до икоты не хотелось власти и ответственности. Пусть мой папа правит как можно дольше. Тем более, что из-за этого родители торопились меня женить. Разговоры о моей свадьбе ужасали. Оказывается, у меня есть наготове невеста, по имени Ноэлла, которую я толком и не знал, но осталось только дату назначить. Планирование на высоте. Только мне не нравится. Как там оно? Свобода? Где моя свобода в вопросе женитьбы? Никто в принципе не собирался спрашивать моего мнения.

Проверим мою подопечную. Отец найдет корабль на юг, а отсюда они только и ходят — на юг и на север. Что скажешь, край мира, других маршрутов нет. Оливер купит дочке всё необходимое. Он вместе с моей матушкой временно будут властвовать над замком и землями в отсутствие обоих баронов Соллей.

Путешествие. Лучше морское путешествие, чем брак.

Кстати, меч с цветочками я так и не нашел, он остался в недрах Вороньего замка. Дерьмо.