Кайл Соллей (СИ)

Глава 5. Молодая кровь

Никакой ядерной войны не было. Не было битых стёкол и потёкших полимеров, композитных металлических боксов и ржавеющих остатков загадочных механизмов. На этой планете нет цивилизации, просто потому что её никогда и не было.

Мертвый город — камень, камень и камень. Большей частью — природный. Даже не обработанный. Кое-где примитивный обожженный кирпич. Наверное, соединено при помощи окаменелых экскрементов и палок. Выглядит ужасно. Металлических конструкций — ноль. Каменный век. Буквально.

Но. Начнем с того, что город всё-таки в наличии. Утром мы потратили пару часов пока добрались до Певчего холма, с которого можно было полюбоваться руинами, потом пересекли заросший ров, проникли внутрь сквозь огромную дыру в городской стене. Никто даже приблизительно на знал, что это было за поселение, как оно назывался, чем жило и кто его построил. То есть на последний вопрос был один ответ — «древние» и всё. Любое большое и осмысленное явление — сразу древние. Без вариантов.

Я сидел под ласковым утренним солнышком на высокой неразрушенной стене и наблюдал как отец расхаживает туда-сюда, время от времени что-то мне рассказывая. В основном как они с Оливером лазили тут, вот там жгли костер, здесь убили камнем куропатку, тут нашли бронзовую ложку. Кстати, именно поисками спрятанных кладов совершенно не таясь занимался Снорре, оправдывая прозвище «Искатель» и что вполне закономерно — нашёл только засохшие собачьи фекалии.

Город с неизвестным названием имел очень логичную геометрию. Улицы параллельные морю и перпендикулярные. Прямые, ровные как струна цисты. Руины от зданий. Некоторые стоят до сих пор, но только у парочки есть крыши с просевшими стропилами и седой от времени черепицей. Еще была площадь или просто пустое место. Ближе к морю большой отступ, наверное, для технических или торговых целей. Там время постаралось больше всего, береговая линия безжалостно сдвигала, разбивала и уносила все что могла.

Зато цела низенькая неказистая стена и заросшие остатки рва, они любовно прижимали город к морю. Квадратные башни, шесть штук, разрушенные временем как сгнившие зубы. Два возле места, где были ворота. Выход из города по неизвестной причине повернут в сторону непролазных болот.

К западу от города, за стеной начинался Певчий холм. Никаких музыкантов там не было, зато жила армия поющих дроздов и желтых корольков. На редких деревьях и непролазных кустах, они орали сотнями глоток, особенно в безветренную погоду. С холма в город текло два ручейка. Один отчетливо желтый, но щедрый, так и назывался, по цвету, Желтый, либо же нелицеприятно — Великанская моча. Второй чистый, холодный, но мелкий, назывался среди местных — Пацан. Весь уходил в заросший крепостной ров.

Ну и чайки. Это их город, и они засрали его просто невероятно.

Было заметно, что отец любил руины.

— Когда был мальцом, мечтал, что стану взрослым бароном, хозяином земли, восстановлю город и стану в нем жить. Соллейгард, на норманнский манер. Улицы тут будут. Дамы воспитанные. Лавка мясная чтоб пряное подсушенное мясо продавалось. Сладости. Вино. Пивоварня, само собой. Мда. А потом Фарлонги подстерегли дядю Анри после ярмарки в Конкарно и отрезали ему голову. Перед смертью пытали калёным железом и солью.

«Фарлонги» звучало с горечью и ненавистью, протяжно, как ругательство.

— Хотя, конечно, исчезни злобные уродцы Вороньего замка, ничего не изменится. Город, это просто пустой город.

— Нет, — не согласился я. Уже справившись с первым разочарованием пытался посчитать сколько людей могло тут жить.

— Как звался город? Сколько было жителей?

Отец неопределенно пожал плечами.

— По моим ощущениям никак не меньше пяти тысяч человек. Они жили на этой же земле. Отец, древние наверняка не знали ни колдовства, ни особенных технологий, они жили как живут люди сейчас. И на этой же земле легко прокармливали пять тысяч ртов. Значит и мы можем.

— Земля есть, — легко согласился Айон Соллей. — Но покоя она от сотворения мира не знала. До древних был народ аро или ар. Их выбили бритты. Тех — древние. Норды вырезали всех. Сейчас земли наши. Но поля некому пахать. Народ мрет. Мало кто до тридцати трех доживает. Мне вот тридцать семь, я уже старик, хоть и крепкий. Пойдем, я тебе маяк покажу, он отлично сохранился, только снова карабкаться придется. И туннель, в нем привидения водятся. Только неглубоко пойдем, факела нет.

Неторопливо отбив щитом удар, тем не менее вышиб у толстого нерасторопного Жерара учебный меч. Он йокнул и стал обиженно тереть кисть.

— Руки из дерьма! Свиная жопа! — Гюнтер, старший мастер, бывший чем-то вроде инструктора воинского искусства, ругаясь сразу на всех нерадивых крестьянских детей, снова сменил мне противника.

Третий день обучения. На призыв о найме новых воинов пришло целых двадцать девять молодых, не обезображенных интеллектом подростка, желающих стать эспье замка Соллей. Многие из соседних земель. По моим ощущениям, которыми я ни с кем не делился, многие семьи просто пытались избавиться от лишнего рта. И отправляли не самого лучшего отпрыска, а скорее того, кого не жалко. Жерару сказали, чтоб домой не возвращался, поэтому он пыхтел, потел, старался, но ремесло воина ему не давалось.

Явившихся на призыв о службе именовали «призывниками». Убогий отряд призывников в замок не пускали. Возле вала, на берегу Одд была большая вытоптанная площадка, именуемая Пятка, где и проходило обучение. Спали вповалку в огромном шалаше, которые построили сами же, под чутким руководством Гюнтера. То есть при помощи матерщины и зуботычин.

Весна. Третий день второй декады месяца март. На границе Пятки замковыми слугами сооружена карда, здоровенная изгородь, где паслись наши коровы и овцы, исхудавшие за зиму. Животные распространяли вокруг себя природные запахи. Призывники от карды держались подальше, резонно боясь что их заставят забесплатно коровам хвосты крутить.

Трех отроков каждый день отряжали готовить, прибираться, подметать и разрешать прочие бытовые нужды тренировочного лагеря. Ещё один помогал замковому кузнецу Кристэну, который тут же соорудил походную кузню, без устали ругался и мастерил учебные мечи из сырого железа, простые дощатые доспехи и щиты. Щиты вообще уходили как пирожки в базарный день, что усложняло ругательства кузнеца и глубину проклятий, накладываемых на всевозможных родственников призывников. Его помощник молча обливался потом, с утра до вечера таская дрова, притаскивая сломанное и найденное, мастеря щиты.

Кристэн не был умелым наставником, но компенсировал это руганью и угрозами физической расправы. Как любой кузнец он был силен, страшен и, по верованиям людей, связан с колдовством. Его боялись и слушались беспрекословно. Мне казалось, что одинокий молотобоец, вдовец, у которого из родственников была только нескладная ширококостная дочь, явно засидевшаяся в девках, среди прочих бездарей подыскивал себе ученика.

Призывники от зари до зари до седьмого пота бегали, прыгали, махали мечами, отрабатывали удар. Падали, вставали и лупили друг друга тренировочным оружием.

Мне поставили в напарники неизвестного паренька, который должен был просто бить мечом, а я только отбивать. Поскольку Гюнтер орал у него под ухом, то даже с этой задачей он не справился, пару раз упав от собственного замаха.

Среди прочих болванов и лентяев выделялся Артюр. Молодой, худой как жердь, вредный, длинноносый, постоянно ругался сквозь зубы. Уже четырежды подрался с другими учениками. Терпел боль, никогда не жаловался, искренне пытался осваивать все виды вооружений и явно умел стрелять из лука. Следующим против меня поставили его, и, конечно, он тоже быстро устал. Обливаясь потом, он махал и махал мечом под разными углами, а я снова и снова отбивал, иногда делая полушаг в сторону, чем явно злил Артюра. Раскрасневшийся, злой, худющий, он смахивал на деревенского драчливого петушка.

— Где ты учился стрелять?

— Отец охотник. Я дуболес, с детства охочусь, застрелил уже трех волков, — парнишке льстило внимание, но он ещё больше выбивался из сил.

— Смени руку.

— Что? — не понял Артюр.

— Смени руку. В реальном бою тебя ранят в руку. Или сломаешь. Будешь умирать? Сдашься? Или будешь драться другой рукой?

Дело пошло веселее. Мне тоже пришлось подстроиться под новое направление ударов.

Пока мы тренировались, я думал. Думал о том, что для меня это тоже обучение и освоение нового тела. Теперь уже постоянного, без «скарабея» я застрял в этой оболочке. Надолго. Навсегда.

Думал о том, что для парнишек — детей крестьян нет другого пути. Замок ничем не лучше деревни. Есть ещё пару городов. Вглубь континента наверняка больше, но там тоже не мёдом намазано. У подростков всегда проблема с самореализацией. И что делать мне? Всю мою реальную жизнь, а мне по местному летоисчислению было бы меньше трех лет — был воином. И вот, сейчас машу щитом. Тогда это не мой выбор, а воля «создателей». Я беспрекословно следовал ей. До сих пор считаю, что поступал правильно. Но хотел ли быть солдатом? В этом мире нет очевидной войны. Да и должен ли я участвовать в войнах? Меня вообще кто-нибудь спрашивал, чего я хочу? Могу я поступить так, как считаю сам?

— Отдыхать! — проорал над ухом Гюнтер, который, казалось, был везде и всюду. Скорее всего возле меня он и правда бывал чаще. Задача обучения баронского сына сложна. Маленькому Кайлу дали в руки деревянный меч в два года. Любой рыцарь от барона и до короля проводит жизнь с оружием, постоянно обучаясь, и он не обременен другими заботами, не знает голода, лишений, холода, поиска пищи и ночлега. То есть заведомо сильнее, здоровее и лучше обучен. Поэтому крестьянские дети, как бы не старались, и близко не могли сравниться с рыцарем. Он один стоил полсотни простолюдинов. Хотя, как показывает опыт нападения на Айона на болотах, если речь не идет о честном сражении, то и нищие голодранцы вполне могут отправить кавалера прямиком к его благородным предкам.

Кстати, про это. Поневоле я втянут в многолетний убийственный конфликт семей Соллей и Фарлонгов. Местная религия велит прощать врагов своих, однако рыцари склонны прощать только собственноручно убитых врагов. Значит, конфликт закончится истреблением одной из сторон.

Усталый, потные и грязные, пахнущие совсем неароматно, ученики стали понемногу разбредаться.

Мой щит, получивший тысячу ударов, выглядел плачевно и годился только в кузнечный очаг. Поискав глазами, куда его можно сплавить, натолкнулся на толстяка Жерара. Он стоял, весь из себя тоскливый, в лучах вечернего солнца и поэтично смотрел в сторону замка.

— Хочешь жить в замке?

Вместо ответа Жерар как-то съежился и посмотрел на меня с откровенным страхом.

— Отвечай!

— Да, мой господин.

— Но воинское искусство тебе не дается?

Ответ был очевиден. Глаза подростка блеснули слезами.

— Не реви. Знаешь, что такое ремесло?

— Ну. Это. Мой папа мельник. Умеет делать то, что не могут другие. Только мельником станет мой гаденыш-брат, мамкин любимчик, похожий на соседа дядю Ранне Криволапого, а я, если не поступлю на службу барона, стану гребцом на каком-нибудь огромном торговом корабле. Мать продаст. Там рыбы едят блевотину моряков, водятся страшные морские чудища и огромные змеи. Наверняка попаду в плен к нордам, и однажды они меня выпотрошат кривым мечом словно жабу. А перед смертью заставят съесть собственный желчный пузырь. Пьяные. Просто так. Ради забавы.

— Душещипательная история. Так ты хочешь попасть в замок?

Жерар испуганно кивнул и стал озираться по сторонам, не слышит ли кто наш разговор.

— Держи щит. Вон кузнец, знаешь, как его зовут? Не Кристэн, а мессир Кристэн. Означает человека, который достиг большого мастерства и уважения в своем ремесле. Так вот, дуй к нему, заодно щит отнесешь, поклонись и скажи, что хочешь обучаться кузнечному мастерству у него. Всю жизнь мечтал. И возьми с собой попить. Видишь, достойный человек весь день на жаре молотом и инструментами орудует, а воды ни одна скотина не подаст.

Лицо толстяка стало серым и глаза попытались вылезти наружу.

— Боишься? Вижу, что боишься. Кристэн страшный. И сильный. И злой. И укусить может. Но вот скажи мне сын мельника, ты кого больше боишься — кузнеца или норда, с хохотов вскрывающего тебе брюхо. А?

— Пирата. Норда. — шепотом отозвался парень, хотя по глазам было видно, что его воображаемый норд далеко, а кузнец осязаемо близок.

— Хорошо. Плечи расправь. Ты в этот миг должен понять, ощутить, что ты прямо всем сердцем ещё с детства мечтал стать учеником кузнеца. Именно такого, как мессир Кристэн. И по-другому его никогда не называй. И он тебя в ответ всенепременно проматерит до самой твоей пробабки, и пошлет на болота говно потоптать. А ты всё это снесешь, поклонишься и спросишь, чем помочь уважаемому мессиру. Он тогда тебя снова отругает, но уже без огонька. Сделаешь, что скажет, даже если ужин пропустишь. Переживешь. И завтра к нему в помощники напросишься, это легко, других дураков нет. Ты слушаешь меня? И будешь заботиться о нем, как о родном отце не заботился. Воды там, инструмент, принести, унести, подай, под ногами не путайся. Он тебя для порядка ругать будет. Куда без этого. Только после обучения Гюнтер и мой отец выберут двенадцать молодых эспье. А ты напросишься учеником кузнеца. Но это не конец истории. Увидишь дочь Кристэна, поймешь, что красивее девы не видал, и будешь за ней ухаживать, красивости ей говорить, цветочки дарить. Искренне. Всем сердцем. Мыться ради неё начнешь. Поцеловать пробовать, пока никто не видит. Ну по щам получишь, конечно. Как иначе? Но продолжишь, и она тебя, остолопа, полюбит. Ты у её отца благословения попросишь. Он повыеживается для порядка, но будет доволен. Свадьбу в замке сыграете, я у родителей за тебя попрошу. Родственников своих сраных пригласишь. Первенца в честь Кристэна назовете. Так глядишь, жизнь закончишь, поругиваясь и выковывая учебные мечи для очередной молодой дюжины. Большой, злой, с сильными волосатыми руками и бородищей. Все тебя бояться будут, как Кристэна боятся. А не обоссаный от страха и боли, с внутренностями на мокрых камнях ютландских берегов. Так как, ты определился?

В глазах Жерара блеснул огонь. Мои слова больше не пугали. Похоже, его заворожила идея про сильные волосатые руки и красавицу-дочь кузнеца. Глядя в сторону Кристэна, он поклонился мне, нахмурился, как человек, у которого теперь есть важное задание, и уверенно пошел в сторону столовой, где беспардонно отнял единственный кувшин.

Глядя ему вслед, я подумал, что вроде наделил кого-то если не целью жизни, то каким-то смыслом.

Миски были обыкновенные, деревянные, небрежно мытые в реке (сточные воды замка текли туда же, так что это жуткая антисанитария) и их не меньше сорока. То есть с запасом. Столовая, это такое место, где по идее все едят за столами. Но единственный грубо сколоченный стол использовался для готовки и раздачи порций, а ели уж как придется.

Когда я взял миску, прошел мимо учеников к чану с едой и вежливо потребовал, чтобы мне её наполнили, народ как-то замер. Барон не ест с простолюдинами, тем более их пищу. Это ограничение меня разозлило, и я его нарушил. Дежурный призывник в изумлении навалил мне полную посудину.

Часть Пятки была кострищем, вокруг которого набросаны бревна. На одно такое я сел, и при помощи примитивной ложки принялся есть кашу из плохо сваренных черных бобов с застывающим бараньим жиром. Теплую и несоленую. А народ продолжал пялиться на меня. Прямо какое-то скопление статуй.

— Хера застыли? — проорал над Пяткой знакомый голос Гюнтера. И продолжил, вкладывая протяжный вой в каждое слово.

— В военном походе наш господин делит с нами все тяготы и лишения! Гордитесь, что преломляете хлеб с ним рядом. Но нехера тут пялиться, как на голую бабу. Полудурки! Пьяницы прокажённые! Уткнулись рылами в миски и бегом жрать!

К этому времени со мной рядом уселся невозмутимый Снорре. Кажется, его изначально не смущало ни качество еды, ни вопросы этикета, и идею пожрать он принял как родную. Похлебка, кстати, мне понравилась. Вообще нравилась человечья еда. Такая со вкусами, текстурой и плавающими кусками. Бобы слегка скрипели на зубах.

А вдалеке Кристэн, поставив руки в боки, заставлял толстяка что-то собирать, а увидав что ужин начался, размашистым жестами отправил жрать.

Каждое утро, ещё до восхода солнца — подъем. Я вставал, одевался, шел в господский туалет, пугающую деревянную конструкцию, которая торчала из каменной стены донжона в сторону реки, чтобы отдавать результаты физиологических стараний сразу в воду. Практичная идея разбивалась о то, что конструкция продувалась всеми ветрами и угрожающе скрипела.

Потом во двор. В чистом дворе были бочки с дождевой водой, ошеломительно холодной, в которой я умывался, отфыркиваясь и подмерзая, когда появлялся Снорре, одетый, вооруженный, всем своим видом осуждающий водные процедуры.

Вместе мы шли на Пятку.

На второй неделе к обучению присоединилась вся дюжина «стариков». «Копьё» — дюжиной было условно, потому что вместе с Оливером, который появлялся изредка, и то, чтоб присмотреть за мной — стариков было одиннадцать. Но математика не имела особого значения, к тому же никакого строгого рыцарского правила о численности отряда-копья не было.

К рассвету, когда подростки ещё только начинали бегать в кусты по зову мочевого пузыря, старики появились в полном боевом облачении и протрубили в рог. Когда молодые вывалились из шалаша, особо их потряс Жак, среди жителей замка заочно именуемый — Людоед.

Жак Людоед был высок, широк в кости и сразу во всем теле толстоват. В этом мире полнота редкость, а Людоед к тому же обладал непривычной короткой неровной стрижкой тёмно-русых волос, короткой плотной бородой и зарослями по всему телу. Огромный мрачный полуоткрытый рот, полный крупных гниловатых зубов и незабываемый цепкий взгляд. Такой огромный лохматый недобрый человек, который смотрит на тебя, как будто хочет съесть. Буквально. Никогда ни у кого не было вопросов — почему его зовут Людоедом? И каждый интуитивно понимал, что лучше в глаза его так не называть.

Старики дали молодежи приготовиться, пописать там, одеться, вооружиться, выстроиться в бесформенную толпу, после чего крикнули — «обороняйтесь!» и наваляли феерических звездюлей.

Мы со Снорре стояли неподалеку и обуревались эмоциями от зрелища.

Потом мат-перемат Гюнтера, который, конечно, тоже принимал в этом участие на стороне стариков. Он собрал разбежавшуюся по кустам молодежь назад и начал новые тренировки.

Старички были не так выносливы и активны, как молодняк. Но опыт и мастерство были налицо. Время от времени они показывали удары и защиту. Потом час за часом их отрабатывали.

День за днем.

Основа оружия — меч, топор, копье и лук. Лук — только у тех, у кого получалось, и при условии одновременного умения владеть топором или мечом, такой воин сразу же ценился. У остального оружия всего по три-четыре основных движения атаки и защиты.

Мне, естественно давали больше, поскольку предполагалось что Кайл, несмотря на характер гаденыша и лентяя, в основном, всё умеет. Я схватывал на лету, помогала сила и скорость.

Теперь, обрастая приемами и движениями, приходилось показывать высокий класс и оправдывать баронское происхождение. Из любого учебного поединка я неизбежно выходил победителем, потому что добавлял к ударам большую подвижность.

Мне казалось странным, что, одновременно орудуя мечом и щитом, эспье почти всегда стояли как вкопанные. Конечно, логика в том, чтобы не упасть — есть. Даже без тяжелой брони падение означало заведомо проигрышное положение.

Я же крутился как волчок. Не включая своё тело на полную катушку, уходил из-под удара, атаковал сбоку или отскакивал.

Конечно, это всё тренировка, чувствовалось, что старики могут намного больше.

Под вечер одного из дней я подошел к кузне, где, как сытый паук властвовал Кристэн. Вокруг него мелким бесом суетился Жерар. Сын мельника похудел, выглядел измотанным, но глаза его горели, а движения стали уверенными. Хотя, увидав меня, он запнулся и выронил какой-то хлам. Впрочем, Кристэн этого не заметил. Его взгляд пожирал мою баронскую персону. Они оба явно меня не ждали и не знали, как себя вести. Кузнец даже не сразу догадался встать.

— Мессир Кристэн!

Сквозь пот и грязь лицо кузнеца просияло. Благородные рыцари чаще называют хоть кузнецов, хоть свинопасов фразой вроде «эй ты, как там тебя!» и непременно слегка визгливо. А тут целый «мессир»!

— Да, милорд Кайл, — он слегка поклонился.

— Позволите ли вы на некоторое время отпустить Жерара со мной для небольшой клинковой тренировки и молитвы. Когда он покончит с вашими поручениями, разумеется.

Кристэн, польщенный таким уважительным тоном, отослал паренька тут же, сделав указующие жесты руками, напоследок действительно придав широкий учебный меч.

Когда мы оказались одни, вдалеке от Пятки, Жерар начал что-то бормотать, вроде благодарности или извинений.

— Стоп. Жерар. Ты что, боишься, что ли?

Он опасливо поглядел на меня и кивнул.

— Отставить бояться. Вижу, что мессиру ты глянулся. А он тебе. Собственно, хочу быть последовательным. Сейчас разучим пару ударов. Буду осторожно парировать, ты медленно, потом быстрее атакуй. Запомни. Воины в замке — эспье. Но вооружены и будут драться все обитатели. Потому что, когда придет враг, если замок падет — пощады никому не будет, даже малым детям. Лучше уж смерть в бою. Так что навык обращения с мечом не повредит. Потом помолимся перед ужином и сном.

Конечно, меня мало интересовала тренировка, хотя стоит немного «подтянуть» навыки Жерара. Он ведь совсем отошел от воинского ремесла, всецело взявшись за кузнечное. Когда он порядком намахался клинком, я велел ему стоять ровно и повторять за мной молитву по словам.

Взял его двумя горячими от упражнений руками за шею. Медленно мы повторяли.

— Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли…

Я лечил. Не очень сильно, не как Снорре, потому что Жерар не был ранен или болен. Но ежедневное утомление догоняло его, а лечение даст ему прямо с завтрашнего дня силу троих. Так я хотел поддержать его, раз уж начал помогать. Молитва была нужна, чтобы объяснить странное состояние во время лечения.

После молитвы я отпустил ошарашенного Жерара, а сам побрел к замку. Совсем не удивился, когда из кустов образовался молчаливый Снорре и помог идти. Как и в прошлый раз, ему влетело от матушки.

Барон Айон Соллей вынул из ножен меч и неглубоко вонзил в землю. То же самое сделали Оливер, Гюнтер, Кристэн и ещё один старый эспье — Одноглазый Андрэ. Следом за ними и я, образовав импровизированного ежа из потертых от постоянного использования клинков.

Мы стояли среди кустов вершины небольшого холма, с которого просматривалась Пятка. Был перерыв на обед, так что на площадке только упрямый Артюр в одиночку отрабатывал удар и молниеносный уход в защиту. Холм назывался Гостевой. Если к замку среди ночи приезжал кто-то свой, то разводил тут костер, греться до утра. А в замке знали, что по берегу не шастают чужаки, а вроде как свои. На этот случай тут был небольшой навес, кривая жердь для коня и запас сухих дров. Вокруг кострища натоптана полянка, где мы и собрались подальше от чужих ушей. Вроде совета по результатам обучения. Выборы, кого будут учить воинскому ремеслу дальше.

— Месяц прошёл. Чуть больше, — задумчиво начал отец.

— Мы подготовились, подумали, посмотрели... — начал Оливер, который с призывниками был знаком хуже всех.

Отец поднял ладонь, призывая к тишине.

— Простите, други. Прерву. По традиции мы выбираем и учим дюжину. Молодое копьё. Вы смотрели своих кандидатов, готовы спорить и доказывать, знаете, кого там среди них как зовут, хорошее и плохое. Как коней, оценили по породе и движениям. Но. Тут такое дело. У нас не обычная ситуация. Прежняя молодая дюжина ушла с моим Аластрионом, следую призыву короля идти на святую землю. Хоть и не крестовый поход, но пламя войны не утихает. Так далеко даже я не ходил. И они не вернулись. Два года уже. Мы все волнуемся, особенно Андрэ, там всё-таки Отис и зять Дайодор. Я за своего переживаю. Не вовремя Фарлонги зашевелились.

Короче. По глазам вижу, что всем есть что сказать про молодняк, даже Кайлу. Но. Не будем выбирать. Берем в молодые ученики эспье всех. Сформируем две дюжины, два копья, одной будет командовать Гюнтер, другим Андрэ. Из молодых определите помощников сержантов. Ну, Кристэн заберет себе того парнишку, как там его. Можете самых негодных выгнать. Предложим им стать слугами, если захотят. Запасы зерна есть, скотина плодится, койки новые надо будет собрать. Доживем до весны, буду думать, как всех кормить. Если зимой нас Фарлонги не сожгут заживо. У них-то говорят шесть дюжин и куча денег на наемников.

Теперь можете говорить. Оливер?