Кальдур Живой Доспех IV

Виденье 41. Хотя бы не сегодня

Чёрная туша монодона приближалась быстро.

Небольшая точка вылезла из слоя облаков на горизонте, сдвинулась по краю неба, повернула к лагерю, выросла до размера птицы, затем стала больше солнца и всё увеличивалась в размере. Тяжёлый силует становился всё более различимым, проступали отдельные детали уродливого туловища и рыщущих в воздухе щупалец. Анижа застыла на месте, в круговороте криков и носящихся туда-сюда солдат, готовящихся к обороне, и просто смотрела на непостижимого левиафана, царствующего в небе.

Не укладывается в голове.

Даже если внутри этого странного тела нет костей, только хрящи или что-то подобное… как вообще такая масса может парить в воздухе без колдовства? Кожные мешки заполнены газом, который легче воздуха и создаёт подъёмную силу, но разве её может быть достаточно? И как такое неспешное создание может находить себе пропитание? Как минимум оно всеядно, и скорее всего, может охотиться… Должно охотиться, чтобы получить достаточно энергии и белка… Но как?

И как так вышло, что эта тварь может нести в себе ещё и груз, и людей?

Эта тварь просто не может существовать, не может быть частью этого мира. Она противоестественна. Её нельзя считать жизнью. Это колдовство за гранью.

Анижа встрепенулась и пришла в себя от криков. К командам и тревожным разговорам добавились знакомые ей звуки боли. Металл встречался с металлом, свистели стрелы, гудела толпа, и в бою у южных укреплений уже появились первые раненые.

Монодон и его содержимое были пока что меньшей проблемой. Ещё один отряд темников уже нанёс удар, и надо было как-то пережить сначала его.

Спокойные и неторопливые мысли в её усталой голове оборвались как старая верёвка. Ноги её стали ватными, в горле застрял ком, сердце забилось гулко, воздуха стало не хватать. Ей стало страшно... чертовски, опустошающе страшно. Вокруг неё только и было разговоров, что о битвах, она уже привыкла к названиям, терминам и шуткам, даже сама начала мыслить почти как солдат. Её не пугал вид крови и ран, она даже видела несколько боёв совсем рядом, но всё ещё не могла победить внутри ужас от того, что люди так стремятся убивать друг друга, обладают каким-то чудовищным, животным и далёким от Госпожи, желанием проливать кровь и втаптывать врага в землю. На фоне этого ужаса, мысль о том, что она сама рано или поздно станет жертвой все этой безумной борьбы, казалась лишь тихим и назойливым писком.

Но всё это ничего не значило.

Она встрепенулась, сорвалась с места, вернулась за сумкой, перекинулась взглядами с ранеными, которые не смогли покинуть свои койки, чтобы учувствовать в обороне, и твёрдыми шагами пошла на звуки битвы.

Она жрец.

Солдат Светлейшей Госпожи, проводницы Света в этом мир, Защитницы рода людей. Её битва не имеет конца, её нельзя выиграть, её ведёт и будет вести каждый под этим солнцем до конца всего сущего, она есть истина, самая правильная и самая естественная в природе.

Битва за жизнь.

Которую нельзя выиграть. Лишь бы не проиграть хотя бы сегодня.

***

Триста шестнадцатого она нашла с перерезанным горлом. Он смог выползти из боя, но не догадался изо всей силы зажимать рану. Кровь покинула его настолько быстро, что он уже чутка охладел, когда Анижа попробовала нащупать у него пульс и дыхание. Отвратительное и неудачное начало для дня, который не несёт ничего, кроме настоящего Мрака. А она ведь могла лишний раз пройтись по лагерю и порассказывать, что нужно делать в таких случаях. Может быть, тогда у него был шанс. Она закрыла несчастному глаза и пошла дальше.

Редкие стрелы долетали до неё, втыкались в нескольких метрах в землю, а её смелости уже не хватало идти быстро и в полный рост. Она пригнулась, стиснула лямку от сумки, старалась смотреть в оба, чтобы не пропустить опасность, дышала тяжёло, кусала губы, но шла вперёд.

Бой у южной стены был стремительным и жестоким, оттуда валил дым, горели укрепления, а плотность копошащихся фигур была настолько высокой, что тяжёло было понять, что вообще происходит и кто побеждает. Обычно её это мало беспокоило, но и бои раньше не шли так близко от её лазарета.

Первого раненного уже несли ей навстречу. Сломанный наконечник копья торчал у него в животе, солдат орал, вырывался и пытался вытащить его. Те, кто нёс его, бросили ношу к ногами Анижи и замерли в нерешительности.

— Если вытащишь — умрёшь, — сказала Анижа, глядя раненому в глаза. — Не трогай!

Тот испуганно убрал руки, и дал себя перевязать, постанывая и глядя на неё полными ужаса глазами. Она раскрутила длинный бинт, зафиксировала лезвие и обмотала тело раненого на несколько слоёв, чтобы оно уж точно не сдвинулось. Его друзья смотрели на неё с недоверием и нерешительностью, было видно как они осуждают её за то, что она делает так мало... но они хотя бы не поспешили бросить их обоих.

— Тащите его в лазарет и аккуратно положите на койку. Скажите, чтоб не трогал острие. Напомните ему, чтоб не трогал! Я достану его позже и зашью рану. Сейчас я нужна там, дальше!

Солдаты выслушали приказ, переглянулись, обдумывая его, посмотрели на поле бое, всё-таки снова подняли товарища и потащили прочь. Анижа кивнула им, снова пригнулась и продолжила путь.

***

Больше помощников не нашлось, ей пришлось рассчитывать только на себя одну.

Не в первый раз.

Впереди происходило что-то плохое настолько, что пока ни один из санитаров, ушедших вперёд, не спешил возвращаться. Не скованные клятвой, они вполне могли позволить себе взять оружие, и присоединиться к общему безумию. При ней они ни раз обсуждали такую "возможность", даже желали проявить себя таким образом, ведь многие из них были назначены в санитары потому что не могли стать полноценными воителями из-за травм или болезней, полученных в противостоянии с темниками, или даже с рождения.

Теперь она тащила раненых на себе.

Шла к укреплениям, пригибалась к земле, находила по пути тех, кто пытался уползти и не смог, сначала пережимала им раны, хватала их как придётся, за одежду, ремень или доспех, и тащила прочь. В основном волоком по земле, но иногда они были такими тяжёлыми, что ей приходилось взваливать их на спину и ползти с этим весом, пытаясь дышать и умоляя сердце успокоиться и перестать пытаться выпрыгнуть из груди.

Пошёл мелкий дождик, и он сделал это испытание ещё более тяжёлым.

Одежда намокла, ещё добавила веса, трава скользила под её ботинками, дыхания стало не хватать ещё больше. Она ненавидела себя за то, что ей приходилось брать передышки, когда темнело в глазах, и за то, что за каждым раненым она шла всё с меньшей охотой.

Она дотащила до лазарета четверых, прежде чем вымоталась окончательно и поняла, что в её борьбе никакого смысла. Если защитники не отстоят лагерь — безопасного места тут всё равно не будет. Не имеет никакой разницы, где она оказывает помощь, под тентом, подальше от поля боя, или под открытым небом. Она куда нужнее с бинтами у раненых и истекающих кровью, чем по дороге до лазарета... её ошибка стоила нескольких жизней.

Назад она возвращалась уже бегом, не пытаясь спрятаться. Надеялась на густой дым, скрывавший её, гарью оседавший в её горле и на её лице. Она кашляла, дышала ещё тяжелее, пыталась просто работать и не думать. Не было у неё времени на мрачное настроение. Чаша весов сдвинулась вниз и остановилась на триста двадцать четвёртом — потерявшим сознание, ослабившим хватку и истёкшим кровью из раны на внутренней стороне бедра. Артерия была лишь надрезана, хватило бы хорошей повязки, солдат боролся за свою жизнь долго, но ослабел. Если бы она была рядом, то он был бы жив.

Чуть дальше она увидела телегу с боеприпасами и её уже мёртвых возниц и охранников. Всё пространство вокруг покосившийся деревянной конструкции было усеяно стрелами. Лучники сделали всё, чтобы она не дошла до места назначения, стреляли издалека, с трудом различая её в дыму, но всё-таки попали достаточное количество раз. Спасать там было некого.

Она проглотила комок в горле и обошла драматическую сцену подальше, выглядывая на земле убитых и раненых, которых становилось всё больше и больше. Сражение шло от неё в полсотни метров, любой темник мог прорваться и добежать до неё, здесь она была в опасности, но что это меняло?

"Выносить раненных с поля боя на расстояние полёта стрелы", — вспомнился ей один из уроков. Она всё это время была уязвима, как и раненные на поле боя, просто темники не посчитали их достаточно занятными целями и не стреляли в их сторону, во всяком случае до поры до времени. Она поступила правильно, вытаскивая раненных подальше отсюда, и одновременно с этим, она была нужна и тут тоже...

Её окликнули по имени. Она не узнала голос, да и лицо — слишком уж оно было заляпано кровью и грязью. Голос был ясным, как и взгляд, крепкий юноша тянул к ней руку, лежа на спине. Не пошевелись он — она бы приняла его за мёртвого и прошла мимо. Она бросилась к нему, начала прикладывать тампоны, мотать повязки, но ран у него было слишком много. Он говорил что-то о том, как сражался, как шёл в атаку, как темники шли на приступ волна за волной, почти без перерыва, как он понял, что стену никак не удержать, но и отступить тоже не мог. Голос его был таким ясным и чистым, почти нереальным в мелкой россыпи дождя, густом тумане и окружающих звуках битвы.

Вдруг крики поменялись, слились в один, резко выделились из клацаний металла и глухих ударов, и начали быстро приближаться. Анижа увидела в дыму волну людей, бегущих на неё, сама вскрикнула, схватила раненного и вжала в канаву, чтобы их обоих не растоптали.

Ей досталось два или три удара, она была слишком напугана и не поняла, что вообще произошло и цела ли она. Мальчонке, которого она прикрыла собой, не досталось ни одного, но ему уже и так было достаточно. Она даже заметила, как дыхание его прекратилось и он испустил дух. Она пыталась снова вдохнуть в его лёгкие живительный воздух, давила на грудь, чтобы снова запустить сердце, но он уже был на дороге к Вратам.

Шестьсот двадцать пять.

Она подняла голову. У южной стены больше не было защитников. Там ещё копошились чёрные фигурки, собирались в одну большую чёрную тучу, покрытую дымом и медленно двигались в её сторону.

Почему темники не напали ночью, разве они не любят это дело? Почему она тут, а не в лазарете, стоит на их пути, а не над раненными, которых ей должны были привозить? Почему защитники не смогли отстоять стену? Они что проиграли? Что теперь будет с ней? Со всеми ними? Как она будет заботиться о раненых?

Рядом раздался стон.

Анижа вскочила и увидела ещё одного, кто в ней нуждался. Он был ранен в плечо стрелой, поскользнулся на мокрой траве, и ему досталось от своих же товарищей. Его грудь и голова выглядели плохо, сознание было замутнённым, он стянул с себя шлем, судорожно пытался двигаться, озирался расширенными зрачками, тяжёло дышал, но ноги его были слишком слабы и он не понимал, что происходит вокруг.

Она полила его из фляги, пытаясь смыть кровь, начала ощупывать рукой голову, молясь, что не найдёт глубокой раны или разлома кости, он мешал ей и вырывался. Он боролась с ним минуту или две, из его рта пошла пена, он весь затрясся, откинулся назад и его глаза закатились. Она только и могла, что держать его голову, повернуть на бок и следить, чтобы его собственный язык не запал в горло и не перекрыл ему воздух.

***

Её буквально оторвали от раненого.

Она попыталась снова броситься к нему и продолжить зажимать рану на голове, из которой сильной струёй давило кровь, но её ударили наотмашь тяжёлой перчаткой и сорвали с плеча сумку. Она покачнулась, едва не упала, получила ещё один тяжёлый удар в живот, сложилась пополам, пытаясь вспомнить как дышать, и её подхватили и увели в сторону... уже свои. Она с трудом разогнулась и узнала одного из солдат, которого лечила от лёгкого ранения и который поправился не так давно.

— Держись-ка за нами сестричка. Не надо им девочку в первых рядах видеть. Знаем мы этих ублюдков, — прошептал он ей и вымученно улыбнулся.

Втиснул в формирующийся строй пленных, мягко усадил на землю, сел рядом, распрямился как мог, и закрыл своей грудью.

Только сейчас до неё дошло, что дела её плохи по-настоящему. Бандиты и ополчившаяся на них городская стража из Соласа никогда не вызывали у неё страха, лишь неприязнь и непонимание. Но даже и близко не могла представить, что твориться в голове темников, и что ей следует от них ждать.

Она так и не узнала, что сделали с послушницами её монастыря и её учителями. Не хотела знала. Предпочитала думать, что просто уехала оттуда за Кальдуром, оставив свою "семью" и подруг в добром здравии.

Страх снова накатил на неё волной, она с трудом удержала вскрик, покачнулась, пытаясь вскочить и бежать, но солдат сидящий рядом вдруг схватил её за руку и не позволил. Она взглянула на него испуганными глазами, и тут же перевела взгляд на свою одежду, словно та горела...

Нет, она вся перепачкана кровью и грязью, да и уже давно не носила одежду послушниц. Она просто девушка из лазарета. Девушка... с которой могут сделать страшное... Нет, только не это, что угодно, только не это... Только не так...

Крупные пальцы сжали её ладонь до боли и хруста, она застонала, ещё больше выпучила глаза и упёрлась в спокойного и сосредоточенного солдата, который дышал глубоко и медленно, и всем видом показывал, что ей следует сделать тоже самое. Просто подышать и успокоится.

Темники захватили лагерь.

Они все полностью в их власти. Непонятно, чего ждать. Но это война. Рано или поздно такое с ней могло случиться. Ведь она просто не могла уйти, как её не выгонял Кальдур, как на неё не смотрела Розари, как не предлагал ей Дукан. Просто не могла и всё. Она тут потому что по-другому быть не могло. Она на своём месте. Там, где и должна быть. Чем темнее Мрак, тем ярче должен быть Свет. А она, Анижа, жрец, и доверенный проводник Света, когда рядом нет Госпожи.

Она благодарно кивнула солдату, всё ещё тяжёло дыша, освободила руку, чуть отодвинулась от него, чтобы не привлекать внимания и попыталась собраться. Ей нужно понять, что происходит вокруг, и как теперь себя вести. Она должна быть собранной и внимательной, чтобы не допустить ошибок и выбраться из этой ситуации. Или хотя бы помочь выбраться другим.

В центре лагеря пленных собиралась всё больше. Перед Анижей и защищавшим её солдатом возник ещё один ряд сидящих на коленях, затем ещё один и ещё. Анижа было дёрнулась, что перевязать раненного, попавшего в поле зрения, но солдат дёрнул её за рукав и снова усадил на место.

— Тише, сестричка, чуть попозже мы со всем этим разберёмся. А пока опусти голову, не смотри на них, и не совершай резких движений. Тебя тут нет. Ты камешек, ну или веточка, тебя просто качает ветром, и ты ни в чём не участвуешь.

— Он же кровью истечёт, — прошептала Анижа и снова попыталась дёрнуться, но солдат только крепче ухватил её.

— Значит, на то воля Госпожи. Теперь твоя жизнь важнее всех их...

— И вовсе нет! — зашипела на него Анижа, но солдат терпеливо продолжил:

— Ты должна в первую очередь позаботиться о самой себе, а потом уже о ком-то другом. Будь тихой, острожной и не накликай на себя беды. Не давай темникам повода заметить и сделать что-то плохое. Поняла меня?

Поняв, что солдат не отпустит, Анижа надула губы, нервно кивнула и не удержалась от ещё одного взгляда на темников.

Впервые она увидела их так близко, без криков и боя, без крови и ран, свободных, не в клетках. Они совсем были не похожи на пришибленных и побеждённых пленников, или сосредоточенных воинов, которые ни раз пытались её убить. В этой обстановке в них проявилось нечто схожее, что сплачивало их. Взгляд и осанка. Полные спокойного презрения, высокомерия и какого-то чувства избранности. Даже остромордые и длинноухие худющие псы темников обладали таким же взглядом. Они не лаяли, не рвались с поводков, смотрели исподлобья, низко рычали, и лишь иногда рвались укусить тех, кого проводили слишком близко.

Последние очаги схватки затихли, дым почти рассеялся, укрепления догорели, а монодон уже был на земле, недалеко от лагеря. Своими щупальцами он цеплялся за рощицу деревьев, почти касался пузом земли, и выпускал из своего чрева всё новые и новые фигуры темников, уже идущих по направлению к лагерю.

Пока шёл бой она забыла об этой громадине. Теперь, не смотря на своё любопытство, она старалась не глазеть на чудовище, и была одной из немногих, кто смог найти в себе силы отвернуться или направить свой взгляд к земле и притвориться камнем.

— О чём они говорят? Кто-нибудь знает их язык? — зашептали рядом.

— Я немного понимаю, — ответил другой голос, смелый и не пытающийся звучать тихо. — Удивляются, что мы тут так долго продержались. Высокомерные ублюдки, ни во что нас не ставят. Ну ничего, поговорят со своими пленными, узнают, как мы их тут гоняли.

— Ха, чудные, удивляются ещё… — сзади раздались смешки, которые почти не нашли поддержки.

— Говорят, что они вроде как ветераны какие-то. Элитный отряд. Не понимают, зачем их сюда заслали. Слишком лёгкая победа.

— Элитный? Ну по монодону бы можно было догадаться. Абы кому этого монстра бы не доверили. То-то они нас так лихо с позиций выбили.

— Да нас, братцы, слишком мало было. Вот же они выбрали момент. Как специально.

— Может, там бледные были? Я чего-то не заметил. И поэтому так легко продули.

— Не-е, не было бледных. Просто их больше было.

Темник, охранявший пленников, повернулся к ним с недовольным лицом, стянул с пояса плеть и ударил воздух над их головами, ясно давая понять, что им лучше не разговаривать и вести себя тихо. Строй затих, замер, шёпот стал куда тише, но не прекратился.

— Вокима ищут… — едва слышно сказал кто-то за спиной. — Но не найдут, ублюдки.

— Убили что ли его? — ответил испуганный шёпот.

— Нет, сбежал он. Не было его в лагере, как темники пришли. А это значит… вернётся он, надо только продержаться.

— И что он сделает? — кашлянул старый ветеран, сидящий в первом рядом.

— Для начала не даст себя изловить. Подождёт всё войско с Кархарта. И возьмёт назад лагерь. Тут может тыща или две беломордых. А под Кархарт наших тыщи три маршировало. Стену они разворотили и новую построить не успеют.

— Если осталось хоть какое-то войско после штурма...

— Осталось. Я знаю. Воким нас не бросит.

— Если продержимся столько.

— Продержимся-продержимся, братцы. Не унывайте. Мы с вами даже ночи вечной не видели, и солнце ещё в небе. Темники не во власти. Не повезло нам просто. Но дело ещё поправимое.

— Поправимое... ага...

— Я бы на вашем месте губу не раскатывал, братцы, — после непродолжительной тишины кивнул ветеран на темников вдалеке. — Смотрите. Закапывают оружие. Рушат палатки, ломают их, жгут. Выгребают всё ценное. Тут они задерживаться не собираются. Не будут занимать лагерь. А это значит…

— Значит, что они вряд ли будут брать пленных, — буркнул грубый голос сбоку. — Порежут нам глотки и дело с концом. Я бы так поступил.

— И что если так они сделают?

— Я буду прорываться, — спокойно ответил ветеран. — Кинусь на охранника. А там уж Госпожа и рассудит, кто прав. Вам того же советую. Если все разом бросимся — шанс у нас будет. Не все выживут. Но не все погибнут.

— Ждём пока, что будет, — осадил всех низкий голос одного из сержантов. — На тот свет всегда успеете.

— Да. Ждём. Авось и дождёмся чего доброго.

Снова воцарилась тишина, Анижа не удержалась и мотая головой рассмотрела всех участников беседы. Все они были потрёпаны, избиты или легкоранены. Чуть подальше она увидела солдата, держащегося за живот, бледного и пытающегося зажать рану, он постанывал и водил по сторонам ничего не понимающим взглядом. Анижа залезла рукой в карман, достала запрятанный там тампон и бинт, ткнула в бок сидящего рядом и взглядом попросила передать последнюю надежду к товарищам, сидящим рядом с раненым. Сержант, который допрашивал её о побеге, сидел чуть подальше в последней линии и затравлено смотрел на движения, возникшее в строю раненых, чтобы её просьба была удовлетворена. Темники не обратили на это внимания, но сержант всё равно удостоил её ненавистным взглядом, и она увидела, как маленьким ножом с остервенением он отпарывает знаки отличия на груди и рукаве. Роет ямку, и аккуратно прячет их туда, как сильнее обмазывается грязью, чтобы выглядеть обычным солдатом.

Сначала она не поняла такого "предательства", но на всякий случай отвернулась. Ответ на вопрос нашёлся спустя минут десять. Одного за другим из рядов сидящих пленников поднимали офицеров и сержантов, и уводили их в сторону.

— Вот же ж суки! — прошипел солдат рядом, и вокруг поднялся недовольный шёпот и даже крики.

Один из пленных и связанных офицеров плюнул в лицо темнику в ответ на вопрос. Его тут же ударили и потащили к одной из дозорных вышек, закинули петлю на шею и потащили верёвку наверх. Сапоги взмыли в воздух, он забрыкался, но очень быстро обмяк, изошёлся коротко в судорогах и закачался на верёвке уже мертвый. Второго офицера тут же застрелили тремя стрелами в грудь. После этой картины и натянутых луков один из сержантов начал говорить, но рот ему заткнули и повели в одну из нетронутых палаток — допрашивать, скорее всего. Оттуда уже раздавались крики того, у кого беседа с темниками не клеилась.

— Чёрт, а они быстры на расправу, — задыхаясь от злости прошептали рядом. — Зря мы сдались, бежать надо было. Всех тут перебьют. В лесу был бы шанс.

— Помалкивай, — тихо ответил сержант. — По этим же лесам они ещё своих будут искать. Есть ещё время. Не только Воким вернётся, но и Избранная. Её одной хватит, что они пожалели, что сюда сунулись.

— Точно... она им всем покажет. Правда ведь, братцы?

— Правда-правда. Она не только в байках шороху навести может. Я сам видел, как она этих ублюдков на клочки рвёт, словно не люди они, а бумага.

— И я видел. Госпожа сохрани их души, хорошо что она за нас воюет.

Темник-охранник снова щёлкнул кнутом, только уже не над головами, а по спине говорившего. Тот завыл тихонько, упал на землю, и разговоры тут же прекратились. По ушам резанул очередной беспокойный рёв монодона.

Чудовище у земли нервничало, орало и булькало, покачивалось от ветра, и время от времени вырывало из земли очередное оказавшееся слишком слабым деревце. Надсмотрщики нервничали тоже, едва ли у человека даже с опытом такой работы, могло выработаться спокойствие рядом с подобным питомцем. Анижа всё равно старалась не смотреть туда, даже поняв, что пленных слишком много, чтобы темники следили за каждым.

Следующими казнили двух раненых офицеров. Они громко пели и вели себя вызывающе, когда их вывели из лазарета, сразу дали понять темникам, что сговорчивыми не будут. Когда офицеры кончились, темники, освобождённые из клеток, начали мстить охранникам, вытаскивать их из строя и избивать. Розари вздохнула с облегчением — тот, которому она недавно перевязывала голову, всё ещё лежал в лазарете, а раненых, за исключением командиров, темники пока не трогали.

Грязного и перепачканного из землянки вывели Маджа и других санитаров. Судя по его одежде и видочку, он пытался зарыться по глубже и спрятаться, за что заслужил несколько ударов, превративших его лицо в набор гематом и припухлостей. Его подвели к строю, но садить на колени не спешили. Теперь допрос вёл спокойный темник с седыми висками, поглядывающий с презрением не только на пленников, но и на своих солдат. Мажда подтащили к нему.

— Целитель? — спросил темник гулким и бархатным голосом.

Мадж сплюнул, смахнул кровь с губ и кивнул.

— В монастыре учился? — темник поглядывал на него странно.

— Нет, — ответил Мадж громче и спокойно посмотрел ему в глаза. — Я потомственный. Отец шить учил людей. А мать знахарству и болезням. Нет у меня таланта к чудесам.

— Хорошо умеешь? Лечить?

Мадж снова кивнул. Темник наклонил голову, оглядывая его и скривившись.

— Моих солдат лечить будешь?

Мадж криво усмехнулся, посмотрел на строй пленников, тоже скривился, снова встретился взглядом с темником и кивнул. Темник указал на него. Тут же подлетели двое, освободили Маджу руки и надели на шею цепочку с небольшой дощечкой, на которой был вычерчен чёрным странный символ, похожий на каплю.

— Не потеряй, — темник указал на знак. — Это значит, что тебя не тронут, пока ты работаешь. За каждую спасённую жизнь наших солдат будешь награду. Понятно?

Мадж кивнул, его под руки поволокли прочь, но темник жестом остановил солдат и указал на первый ряд пленников.

— А жрецы здесь есть? — спросил он.

— Нет, к сожалению, — Мадж прошёлся взглядом по лицам пленников, чуть дольше задержавшись на Аниже. — Были бы, мы бы тут куда больше сделали. Это санитары всякие, недоучки, да помощники. Из знающих и толковых только я.

— Ясно, — холодно ответил темник. — Болезни были? Эпидемии?

— Пока нет.

— Что даже вшей нет?

Мадж отрицательно покачал головой, темник потерял к нему интерес, махнул рукой и его снова потащили прочь.

— Если раненых у вас много, мне и такие помощники сгодятся! — крикнул Мадж, и кивком головы показал темнику на Анижу и ещё одного санитара, сидящего чуть поодаль, но темник проигнорировал его возглас и снова навис нал пленниками.

— Строители есть? — спросил темник, он даже не пытался кричать, но его голос прозвучал очень громко.

Ответом ему была тишина, и командиру темников это не понравилось. Он развернулся спиной, и отдал несколько спокойных команд на гортанном языке. Чёрно-серые фигурки пришли в движение, строй пленников сначала напрягся, ожидая избиения или издевательств, но расслабился, увидев, что выполнявшие приказ темники поспешили к выходу из лагеря и монодону, и ничего дурного пока не делать не собираются. По дороге из лагеря темники запряглись в одну из телег и начали собирать туда убитых. Никому это не показалось странным, пока процессия с мёртвыми телами не покинула лагерь и не взяла курс на рощу с нависшим над ней чудовищем.

Монодон издал новый звук. Вскрик, резанувший по ушам, был полон торжества, восторга и голода. Темники едва успели отбежать от щупалец, которые тут же перевернули телегу, потянулись за телами и стали подтаскивать их к пасти.

— Что они творят… — прошептал солдат рядом.

— А ты думал, чем этих чудовищ кормят? — ответил ему сержант. — Так эти твари и живут. Не птиц же они едят.

Солдата затошнило, он зажал рот рукой и предпочёл отвернуться.

— Кто скажет, где Красная Фурия будет отпущен прямо сейчас, — снова раздался голос командира темников. — С мешком золота. Один человек.

Ответом ему снова была тишина, но на этот раз темник не расстроился, а даже взглянул на пленников с какой-то бодростью в глазах, словно их непокорность ему импонировала.

— Не обязательно умирать здесь, — темник попробовал ободряюще улыбнуться, но вышло не очень. — Крестьяне и ополченцы будут отпущены домой, им нужно возделывать земли, а не проливать кровь не понятно зачем. Солдаты, которые будут сотрудничать и работать, так же получат прощение и возможность уйти к своим родным. Офицеры, знать и другие враги, проявившие исключение упорство в своих злодеяниях на этой земле, так же смогут сохранить свои жизни! Но в обмен на десять лет работы у нас, чтобы мы точно были уверены, что они больше никому не принесут вреда.

— Как брешет-то, уши вянут, — снова раздался громкий и смелый голос, и на его возглас ответили едва слышными смешками.

— Красная Фурия? — снова спросил темник, всматриваясь в лица пленников.

— Не кликай лихо, — ответил смельчак, обращаясь к командиру. — Оно тебя само найдёт. Скоро.

От наглого ответа темник прищурил глаза, но улыбка ещё не стерлась с его лица. Он в какой-то мере остался доволен ответом.

— Кто будет выкапывать могилы? — задал он следующий вопрос.

— Для своих копать не будем. Сами убиваете — сами надрываетесь!

— Выкапывать старые, — уточнил темник и указал на монодона.

Тот стал заметно тише, увлекшись трапезой, но уже заканчивал, и вероятно, так и не смог утолить голос.

— Вы что... его падшими хотите накормить? — раздался в воцарившейся тишине слабый голос.

— Ему без разницы, он падальщик, — холодно ответил командир.

— Сам ты падальщик! — снова раздался голос смельчака. — Не будем копать, пускай падшие спят спокойно.

— Или копайте, или будем кормить вами, — легко парировал темник. — Вас не надо выкапывать.

К командиру подошли два сотника и начали докладывать ему на своём гортанном языке. Командир быстро потерял интерес к пленникам, стал изучать карту, которую ему поднесли, оглядывать лагерь и окрестности.

— Я ещё подслушал. Когда оно закончит есть, они загрузят туда раненных и зелёных совсем, и отправят их назад к тому, что как я понимаю, является Чёрной Крепостью. А сами пойдут назад пешком. Хотят переловить партизан, и вернуть своих.

— Жалко…

— Жалко?

— Да. Я бы посмотрел как эта штука падает с неба от залпа тяжёлых болтов. Или может даже баллисты. Сдаётся мне оно слишком медленное, чтобы уклониться от хорошего выстрела.

— Не о том думаете, братцы.

— А о чём нам думать?

— Думайте, как сержанта нашего прикрыть. Говорят они сейчас, что не будут с офицерами церемониться, зуб на них имеют.

— Так это мы уж и сами поняли. Хорошо что, большая часть их с Вокимом или к Кархарту ушла. Что ещё говорят.

— Да муть всякую. Что-то по знати. Что-то по местным. Монастырь ищут. "Не должно остаться жрецов", — говорят.