Как поймать монстра. Круг третий. Книга 1

44. Время просыпаться

Тут кто-то побывал.

Сайлас помнил, каким они оставили лагерь. Теперь аккуратные ряды палаток оказались сметены. Многие — раскрыты, вывернуты, и в темноте наступившего вечера их пасти щерились на Сайласа, когда он крадучись шел мимо.

Кострище разворочено. Всё в беспорядке, как после обысков. Или драк.

И следы… Множество следов.

Кривая ухмылка леса таилась здесь в каждой тени. Почему он не заметил этого прежде? Деревья сплели вокруг поляны клетку, спрятав ее от мира. В прошлый раз, Сайлас мог поклясться, это был самый обычный лес, но теперь Самайн чувствовался в каждом движении ветвей.

— Пошел на хер, — пробормотал Сайлас.

К тому моменту, когда они проверили каждый куст вокруг кемпинга, ночная мгла окончательно забрала свое: за пределами кругов света от фонарей не было видно ни зги. Поляна пуста. Кто бы здесь ни шарился, он ушел задолго до их возвращения. В проклятом лесу не существовало других звуков, кроме тишины, и Сайлас радовался шумным движениям Махелоны, пока тот разводил костер.

— Остатки розжига. — Он потряс бутылку. — Когда мы уходили, была целая канистра.

— Тварям Самайна огонь не нужен, — заметил Сайлас.

— Но, возможно, нужен агентам, которые заметают следы.

И им следовало обдумать эту теорию.

— Скорее всего, здесь побывали ирландцы, — сделал ставку Махелона, — три трупа, плюсуем тех, кто убил последнего.

Вопрос, который Роген задала еще в деревне после обнаружения первых двух тел, висел в воздухе: соврала ли Орла Дудж, глава ирландского Бюро, о том, что не знает, что здесь происходит?

Сайлас не верил в теории заговора, но верил в секреты, которые таят подобные организации. Он сам был подобным секретом.

Им предстояло провести здесь всю ночь и выйти перед самым рассветом. За это время нужно было успеть отдохнуть и собрать припасы — это они планировали сделать в первую очередь, но теперь Сайласу хотелось предложить стартовать даже без отдыха. Вряд ли бы он, конечно, дошел обратно и не вырубился где-то среди бурелома, но сейчас он не чувствовал себя в безопасности в этом лагере.

Разгорайся, чертов костер.

— Знаешь, что не дает мне покоя? — Махелона подлил еще розжига, а остальное оставил, чтобы забрать с собой.

Пламя взметнулось вверх, окатывая рыжим светом их двоих и ближайшие палатки. Одна из них — та, в которой в прошлый раз спала Роген, — была смята и повалена набок, вырванная из креплений.

— Не знаю, — медленно ответил Сайлас, продолжая рассматривать палатку с мрачным чувством и баюкая в ладони пистолет, — но это ведь был риторический вопрос.

— Верно, — радостно отозвался Махелона. — Так вот. Воссоздадим ситуацию. Нас здесь, — он обвел пистолетом лагерь, — около тридцати человек. Мы пришли отдыхать на природе и предаваться походным радостям.

Меньше всего это место ассоциировалось с отдыхом на природе и походными радостями. Хотя откуда Сайласу знать? Он ненавидел походы.

— Мы уже триста раз гадали, что могло их отсюда прогнать, Махелона, — только и ответил он, догадываясь, куда тот клонит.

— Это ты прав! — согласился Махелона. Он расстегнул куртку, подставляя огню футболку. Ни следа крови. Поразительно. — Прав, конечно… Но все эти триста раз были до того, как обнаружилось, что тут орудует языческий божок.

Сайласа перекосило.

— Демон, — тут же поправился Махелона. — В смысле, языческий демон.

— Твое мышление монотеистическими категориями… Нет никакого «язычества», — буркнул Сайлас. Разговор отвлек его от палатки и темноты за деревьями: он развернулся к Махелоне, слегка раздраженный его узколобостью. — Это слово придумано, чтобы отделять «хорошие», приемлемые религии от того, что католикам кажется пережитком прошлого.

— Я вырос на Гавайях, друг, — доброжелательно отозвался Махелона. — Ближайший храм рядом со мной — синтоистский. А слова для того и придуманы, чтобы что-то обозначать. Умеешь же ты придираться!

Сайлас вздохнул. Костер разошелся в полную силу, нагревая куртку и лицо, стало ощутимо светлее — и он слегка успокоился. Достаточно, чтобы Махелона не бесил его сверх меры.

— Так что там с туристами? — напомнил он.

Махелона отвлекся на что-то у палаток. Заросший — Сайласу до сих пор казалось диким, что он даже не обращал на это внимания, — в шапке по самые брови, он смотрелся здесь уместно. Может быть, даже чувствовал себя уместно. Пока Сайласу казалось, что этот лес начал наконец-то добираться и до него, Махелона выглядел непоколебимым как скала.

Сайлас никогда об этом не задумывался. Махелона всегда казался ему спокойным и размеренным увальнем, не больше. Но, видимо, было в нем что-то, что не давало этому лесу его проглотить.

«А мной он даже не подавится», — подумал Сайлас.

— Так вот. Смотри. Лже-Купер, — сказал Махелона, подтаскивая к костру пятилитровую бутылку с водой, — это была иллюзия, натянутая на другого человека. То есть его телом и сознанием управляли, но, как ты говоришь, он не был одержим.

— Так, — согласился Сайлас.

— Следи за мыслью. Тварь с человеческим лицом. На плотине Джемма сказала, что та была в «Финн Флэре». У меня такая тоже есть. Хорошая фирма. Делает отличные спортивные зимние куртки.

Пришлось повторить:

— Так?

— Джемма тоже не была одержима. Но он определенно влиял на нее. И… Ты ведь помнишь, что сказал Норман…

Подняв с земли кастрюлю, Махелона придирчиво повертел ее, а затем продолжил:

— Насчет жителей деревни. Мойра сказала ему, что они пришли за ней толпой. При этом сектантами они не были.

Не-Купер. Тварь, бывшая человеком. Роген. Деревенские.

Туристы.

Наконец Сайлас понял.

— Ты думаешь… — Он помолчал. — Ты думаешь, он может управлять таким количеством людей? Тридцать человек, Махелона, это тебе не… Нет. Подожди.

Демоны не могут управлять людьми, в которых не вселяются. Раз за разом Сайлас переваривал эту мысль с того момента, как мертвый не-Купер рухнул на деревянный пол. Эшли озвучил дурацкую очевидную мысль — если ты чего-то не видел, это не значит, что такого не бывает, — и с ней Сайлас начал смиряться.

Но управлять толпой?

Демоны не могут…

«А боги?» — спросил тонкий голос в его голове.

— Не клеится, — сказал Сайлас громче, чем нужно, опережая Махелону. Тот, ополаскивая кастрюлю, поднял на него взгляд. — Что мешало ему захватить нас? Мы были тут же. На этом самом месте.

— Ответ на твой вопрос… — Махелона потряс кастрюлю, — кроется там же, где и всё, что касается именно нас. Норман об этом говорил. Мы долго его не слушали.

Повисла пауза. Пока Махелона вываливал в кастрюлю какое-то мясо из реторт-пакетов, Сайлас присел на бревно перед костром, позволяя огню жечь щеки. Самайн мог захватить деревенских… туристов… Купера и Суини…

Но не стал трогать их.

Тяжелое ощущение чужого злонамеренного замысла навалилось на плечи, заставляя Сайласа чувствовать себя дураком.

Норман и об этом говорил. Норман в принципе слишком много разговаривал. Но, если честно, сейчас Сайлас даже хотел бы, чтобы библиотекарь был тут, — может, тогда он не чувствовал бы себя таким уязвимым перед лицом сил, которые не мог понять. Особенно на фоне Махелоны. Того совсем не трогала мысль, озвученная им же: он продолжал готовить как ни в чем не бывало, пока Сайлас пытался осмыслить масштаб противостоящей им сущности.

Подвернулись ли они Самайну? Или, возможно…

Подул ветер, и лес зашумел вокруг Сайласа, нагоняя до раздражения тревожные мысли.

Или он их ждал?

Тишина начала душить.

— Чувствую себя особым гостем на дне рождения именинника, — пробормотал Сайлас, лишь бы что-то сказать.

Но Махелона с охотой подхватил:

— Именинника, которого ты терпеть не можешь.

— Точно, — Сайлас изобразил неприятную улыбку, — день рождения младшего Перейры. А я-то думаю, что мне это напоминает.

Конечно, они оба знали, что его никогда не приглашали на день рождения Перейры, но Махелона все равно засмеялся. Закрепив кастрюлю на треноге над костром, он опустился напротив Сайласа на одиноко стоящий среди беспорядка раскладной стул. Может, даже тот самый, на котором сидел в прошлый раз, — Сайлас уже плохо помнил детали.

— Хорошо, — сказал он. — Допустим. Но деревня построена прямо над очагом: там, где у него больше всего сил. Вы можете сколько угодно называть его богом, но эта тварь должна подчиняться хотя бы базовым законам распространения магической энергии и…

— И она подчиняется.

Уверенность в голосе Махелоны слегка отрезвила Сайласа.

— Если бы Самайн мог захватывать людей во всей Глеаде, тогда да: он бы нарушил все, что мы знаем о зонах резонанса… — Вынув из кобуры пистолет, Махелона принялся чертить дулом на земле. — Но там, на дороге, когда мы только сюда въехали, он смог дотянуться только до одного из пятерых.

На земле появился большой круг.

— До того, на ком меньше всего апотропеики. До Нормана. И что он сделал дальше?

Махелона провел линию, ведущую внутрь круга. Сайлас задумчиво продолжил:

— Он затащил его в лес… Заставив нас последовать за ним самостоятельно…

— И даже там он не смог воздействовать на всех. Тебя и меня он не тронул. — Они посмотрели друг на друга, и Махелона пожал плечами. — Он хотел убить Блайта, вероятно, но не хватило сил. И Джемму.

— Купер, — подкинул идею Сайлас. — На Роген ведь уже был амулет. Возможно, ему показалось легче всего дотянуться до Роген через Купера.

— И вместо того чтобы нас кошмарить, он не дал нам вернуться. — Не получив от Сайласа порцию возражений, Махелона продолжил: — Повел по следам в деревню — к очагу.

Линия удлинилась, ведя к центру круга. И там появился еще один маленький круг. Теперь их было два, и это неожиданно приковало внимание Сайласа.

Почему их два?

Возможно, Сайлас многого не знал о культурах Британских островов, но он хорошо был знаком с эзотерическими основами. Двойка не являлась сакральным числом ни у одного народа в мире. Магия требовала троекратного повтора в любой точке земного шара, и человечество поняло это еще в древности.

Так почему пикты создали только два запечатывающих круга?..

Махелона прервал затянувшееся молчание:

— Сначала Патрик раскалывает статую, да? — Он задумчиво почесал отросшую бороду и ткнул во внутренний круг. — И Самайн распространяет свое влияние на область внутри речного кольца. Затем, сто лет назад, приезжают ирландцы основывать поселение и строят дамбу… Речной круг разрушен. — Он стер ботинком часть внешнего круга. — Его сила ползет дальше… И сейчас она ограничена дорогой, на которой у нас заглохла машина. Ну, примерно. В самом сердце своей земли он способен создавать невероятно сильные иллюзии: деревня, свет, люди, тактильные ощущения… Но здесь для того, чтобы выманить Нормана, он использовал малобюджетные приемчики… А значит, он не перемещается. Его сила сосредоточена в одном месте. И в конечном счете он ведь почему-то…

— До сих пор здесь.

Сайлас сказал это быстрее, чем осмыслил. Такой логичный и очевидный вывод — словно пойманный беглец, все это время скрывавшийся среди деревьев.

— Этот сукин сын все еще запечатан, — понял Сайлас. Их с Махелоной взгляды встретились. — Есть и третий круг.

Джемма открыла глаза.

Было очень тихо.

Низина раскинулась вокруг голой перевернутой чашей, гладкой и ровной, словно округлое ступище. Будто чья-то огромная ладонь надавила на холмы и жала до тех пор, пока те не хлынули в стороны.

Джемма стояла здесь, в самом ее сердце. В бесцветном, бесконечном одиночестве.

Она оглянулась, пытаясь найти причину, почему нет цвета, и тут же поняла: его скрыла стелющаяся по холмам серая дымка. На ее глазах бесконечные серые линии ландшафта начали мутнеть, исчезать в наползающем на них тумане.

Тишина была невыносимо громкой. Настолько всеобъемлющей, что звенела в ушах.

— К… Купер, — позвала Джемма через силу. И едва расслышала собственный голос за все нарастающим звоном тишины. — Ты здесь?

Ответом было молчание. Туман начал стекать с холмов. Медленно, словно опасаясь чего-то, с неба беззвучно полетели первые хлопья снега.

Джемма с трудом вспомнила об обещании, данном Норману — когда-то, в далеком сне. Она сделала шаг вперед — в никуда, потому что вокруг ничего не было, — и сказала:

— Я одна. В долине. Думаю… думаю, это здесь. Слехт. Только, — только странный гул внутри головы, — тут ничего нет. Ни деревни, ни леса, даже травы… У меня под ногами… — Джемма опустила взгляд. Ноги были босыми. Испачканными в грязи. — Голая земля.

Гул начал заполнять череп: звон разделился на октавы, звучал то выше, то ниже, то поднимался на невообразимую высоту. Джемма застонала, прикрывая глаза, но ее стон утонул в нарастающем звуке.

А потом она поняла: звенела не тишина.

Это была мелодия. Она звучала прямо в ее голове — а еще везде снаружи, словно вокруг разлилось языческое безумие. Звон, звон, удары — так бьют ладони друг о друга, так бьют ладони о барабаны.

Снегопад усилился.

Джемма открыла глаза.

Ее голые ноги покрывала не грязь. Теперь это были символы. Бегущие от стоп к икрам и выше… Вязь поднималась к коленям, опутывала бедра, огибала пах, покрывала живот… Джемма прижала руки к разрисованным ребрам. Каждый ее палец что-то значил, каждой фаланге был присвоен свой знак.

Марвола’эди’р’Гдау.

Что?

— Я…

Она подняла ладони к лицу. Все вокруг расплывалось, потому что шум становился невыносимым. Сотни голосов пели у нее в голове свою сводящую с ума песню. Джемма почти не слышала, что говорила, но знала, что должна продолжать говорить. Мягкий снег начал превращаться в лед.

— Я… На мне что-то… что-то нарисовано. И вокруг так громко, боже, так, твою мать, громко… Они поют…

Она зажала уши руками, но это не помогло. Град бил по голой коже, за что-то мстя. Они пели — но Джемма не понимала слов. Они говорили — она не понимала о чем. Они кричали — она не хотела слушать. Она зажмурилась, и под веками вспыхнули огни. Голоса стали отчетливее, яснее: мужские и женские, топот ног, дым, крики, молитвы, вязь на руках и ногах, отчаянная песнь единения.

Чувство вспыхнуло на подкорке, там, где всегда срабатывали инстинкты, как будто даже в этом хаосе она все еще была охотником. Даже сквозь адский шум и огни под веками Джемма поняла: рядом кто-то есть.

Сквозь оглушительную боль она сделала усилие и открыла глаза.

И как только Джемма увидела, песнь прекратилась, а град остановился.

Кто-то нажал кнопку «стоп»: шум резко оборвался, оставляя после себя только облегчение, тишину и — его.

— Купер, — сухим горлом просипела Джемма, медленно опуская руки. — Я вижу… Купера.

Он стоял напротив, шагах, может быть, в пяти-шести. Достаточно близко, чтобы рассмотреть — шарф, белую планку рубашки, выглядывающей из-под аккуратного серого пальто, уложенные назад черные волосы, — но недостаточно, чтобы его узнать. Лицо Купера было не просто бесстрастным, нет, оно казалось восковым. Замершим. Ненастоящим?

— Я вижу Купера, — повторила Джемма, выпрямляясь и переводя дыхание. — Он здесь. Рядом со мной. Купер?

Тот не ответил.

— Я не понимаю… — Джемма попыталась сглотнуть сухость в горле, но слюны не было. — Это Купер, но и не он… Но это и не Самайн.

Да, Самайна в этом лице не было. Был только отпечаток чего-то, чего Джемма не понимала. В этом выражении лица скрывалось что-то, замершее во времени.

— Купер… Тедди, — попробовала она еще раз, делая осторожный шаг ближе.

Купер смотрел прямо на нее — прозрачные глаза, такие светлые, каких мало бывает. Единственное яркое пятно в медленно пожирающем все вокруг тумане. Джемме хотелось прогнать из его взгляда эту пустоту, вернуть туда жизнь. Дагда Кехт, вернуть в них жизнь. Просто еще раз поговорить с ним. Не допустить того, что произошло.

А затем… затем Купер начал петь.

И эта песнь, которую Джемма не понимала, это обещание — которое предстояло нарушить, которое лишит Джемму всего, что у нее осталось, — повернуло время вспять.

— Я не умру, — сказал Купер. — Клянусь тебе.

Все, о чем Джемма не знала, уже случилось. Все, чего она боялась, уже когда-то произошло.

Она уже теряла его. Она уже хваталась за кровоточащую рану на своем животе. Она уже смотрела, как Купер падает в черный зев колодца. Из-за нее те, кто был ей дорог, уже умерли.

Это знание — простое и ужасающее — выбило ее из колеи. Мир вокруг больше не был понятным и простым: он стал зыбким, как и положено во сне. Пока она смотрела в застывшие глаза Купера, где-то глубоко в голове медленно возвращались удары барабанов. Купер замолчал, и его молчание разрывало сердце чужой болью. Джемма знала: для того чтобы все это снова не произошло, ей нужно что-то сделать, — Марвола’эди’р’Гдау! — но…

— У меня в руке нож, — бесцветным голосом сказала Джемма, продолжая смотреть ему в глаза.

Она знала это, как во сне знаешь вещи, которые знать не должен. И только озвучив это знание, она ощутила в руке холод металла.

Купер шагнул вперед.

Джемма попыталась отступить, но едва не соскользнула вниз. В последний момент извернувшись, она обнаружила, что позади нее откуда ни возьмись в земле появилась бездна.

Черная дыра в мироздании.

Оттуда, из глубины, вырвался порыв ледяного ветра, разметав Джемме волосы и заставив мгновенно продрогнуть. У ветра не было запаха, только ощущение — как у голоса, манящего к себе. Из бездны поднимался легкий, словно пар, туман. Джемма подалась назад, повалилась на спину, поползла, вспахивая землю ногами… Снова поднялась.

Все это время Купер стоял на месте. Первый шаг он сделал только после того, как Джемма наконец встала на ноги, — шаг то ли к ней, то ли к бездне. Разницы сейчас не было.

Шаг за шагом Купер шел к ней — и Джемма знала, что должна сделать. Барабаны в ее голове били об этом; людская песнь, полная горького торжества, пела об этом; для этого горели под веками пожары и вздрагивала под ногами земля, терзаемая орудиями. Последние десятки лет вели к этому. Марвола’эди’р’Гдау!

— Купер, прекрати, — вырвалось у Джеммы. — Уходи отсюда! Уходи!

Нож в ее руке — железный, грубый, разрезающий связи и пронзающий холмы, — задрожал, готовый к тому, для чего его создавали.

Марвола’эди’р’Гдау.

«Нет, — с ужасом подумала Джемма, — нет!»

Марвола’эди’р’Гдау!

— Я не хочу его убивать, — проскулила Джемма.

В ней зрело столько чужого отчаяния и любви, сколько не могло уместиться: это были слишком сильные чувства. Сердце билось о ребра, и каждый удар отдавался болью.

Лицо Купера было таким родным, каким никогда не могло быть в реальности.

Купер ли это, не имело никакого значения.

Она не может его убить.

И в тот момент, когда рука Джеммы с ножом дрогнула, все было решено.

Куперу не понадобилось пересекать расстояние, разделявшее их: он просто оказался рядом. Так близко, что Джемма могла различить свое отражение в его зрачках, могла почувствовать его дыхание, могла остановить это, могла…

Нож больше не был у нее в руках. Джемма почувствовала, как под ребра входит железо: словно огненная волна, проникающая в грудь. Она не смотрела вниз: задохнулась, глядя в чужое, незнакомое лицо, и прижала руку к животу, нащупывая рукоятку и чужую ладонь.

Нож торчал у нее под ребрами.

Черты Купера дрогнули, обнажая под собой ужасную правду. Страх и отчаяние хлынули в голову Джеммы, как цунами, обрушившееся на берег: она все испортила.

— Нет-нет-нет, — зашептала она, одной рукой вцепляясь в скользкую от крови рукоятку ножа, а вторую кладя на ледяную щеку Купера. — Нет, не надо… Я не хотела… Мы можем все исправить…

Но вот она, ужасная правда: ничего уже нельзя было исправить.

Джемма провалила их единственную попытку. Другой не будет.

Она все испортила.

А потом Купер обернулся, застигнутый врасплох, но только чтобы обнаружить, что рядом разливается кровавый круг. Джемма тоже его видела: он полз по земле, запирая их обоих в кольцо так быстро, что никто бы не успел выбраться. И, как только дорожки крови сомкнулись, что-то произошло.

Купер опустил взгляд вниз между ними — и Джемма тоже.

Его пальцы, испачканные в ее крови, начали покрываться золотом. Цвет расползался по нему вверх, вдоль ладоней, выше, на манжеты и рукава, выше, по локтям и плечам. Словно тронутый рукой Мидаса, Купер превращался в чистое золото.

Пока полностью не стал золотым.

А потом вокруг заплясали тени. Хищные, будто всполохи невидимого огня, отражающиеся на земле. Джемма смутно их помнила: знакомый сонм теней, стражей, стерегущих чужую могилу… Они ложились на туман, прибивая его к земле, расползались вокруг, карабкались по золотым ногам Купера, стаскивали его в бездну. Словно языки пламени, облизывали его мерцающие ботинки и золотые брюки с острыми стрелками; сминали их, впивались и крошили, как камень; тащили его к кровоточащей ране в самом сердце долины. Забирали его с собой в черноту.

Джемма рухнула, не решаясь протянуть ему руку, — и просто смотрела, как незримая сила утаскивает золотого Купера вниз. И его взгляд — последнее, что она видела, прежде чем бездна поглотила его.

— Марвола’эди’р’Гдау, — пробормотала Джемма, зажимая хлещущую кровь и чувствуя, как чужие слезы текут по ее лицу.

Она не справилась. Теперь из-за нее придется умереть другим воинам.

Когда она подняла голову к бесконечному серому небу, танцующие тени уже не были одиноки.

Джемма и бездна, они вместе — теперь навечно, связанные смертью и жертвой, — оказались в кругу из замерших в безвременье фигур. Продолжая прижимать руку к животу, Джемма с трудом села на колени.

— Здесь, — сказал она, оглядываясь, — здесь статуи. Круг из статуй.

Слова странно ложились на язык. Было для них другое название, но какое — Джемма не знала. Кхаэр’маг’Лехт. Воины?.. Стражники?.. Жертвы? Мысли слушались плохо, как и подобает во сне.

— Их, кажется, десять… Нет, двенадцать. Тут двенадцать статуй, вокруг. — Она почувствовала, как к горлу подкрался всхлип — внезапно чуждый, совсем не ее. — Вокруг дыры, в которую… упал Купер.

Кхаэр’маг’Лехт.

Им предстояло погибнуть… Джемма впилась в собственную рану пальцами, намеренно причиняя себе боль. Им предстояло погибнуть из-за нее.

Из-за ее слабости. Из-за ее любви. Из-за того, что она не смогла принести свою жертву.

Тени вокруг струились укоряющим шепотом. Звук смешался с видением: каждое призрачное движение обросло фактурой и плотью, и сонм теней превратился в мрачное шествие. Тысячи фигур — те тысячи, которые она подвела, — шли сюда, к ней, с холмов в долину.

«Поднимайся, — сказала себе Джемма. — Встреть их, прежде чем умереть».

Поднявшись на ноги, она оказалась лицом к лицу с одним из каменных истуканов.

— Норман… — выдохнула Джемма. — Здесь ты.

Каменный Норман был глух к ее словам. Его выражение лица — мягкое и полное любопытства — заставило Джемму вздрогнуть от ужасного осознания. Неужели он… неужели все они…

Джемма метнулась ко второй статуе, чтобы увидеть, вдруг и у нее знакомое лицо. Нет, тут тоже нет… Кэл. Еще один незнакомец. Еще. Еще. Сайлас.

Неведомый скульптор не просто изобразил их в камне: их лица были живыми, будто еще секунда — и Норман нахмурится, Кэл засмеется, а Доу скривится в отвращении.

— Здесь еще… здесь… — как вор забирается в дом, так ужас пробрался в голос Джеммы, — Кэл и Доу. Они тут… Почему вы все… Вы не должны, этого не должно было случиться… Я… — Она замолчала.

И снова бросилась от одной статуи к другой, выискивая того, кто должен был быть среди остальных. И нашла.

— Здесь я.

Ее каменное лицо, как и у остальных, было выточено великолепно, как не могло бы выглядеть в реальности. Оно словно запечатлело всю ее суть в одном-единственном выражении: упрямом, насмешливом.

Эта каменная Джемма смотрела так, будто видела ее настоящую целиком, от и до, изнутри и снаружи. Все ее безрассудство. Все ее глупые решения. Ее глухоту к голосу разума. Ее ошибки, одну за другой… Надетый в Мэноре медальон. Пулю, выпущенную в чужой лоб. Страх. Снова страх.

А потом взгляд статуи ушел с лица Джеммы — ей за спину.

Джемма послушалась. И медленно обернулась.

Там, наверху холма, покрытого туманом, словно факел посреди серого моря, горел дом.

Теней больше не было. Дыры в сердце земли больше не было. Музыка смолкла. Каменные идолы исчезли. Туман поглотил их всех, как всепожирающий Тифон, не ведающий сытости. Он поглотил все звуки из головы Джеммы, съел солнце, пожрал весну, измельчил зубами, растерзал и оскалился — кроваво. Неотвратимо.

Кирпичный многоэтажный дом на вершине пустого холма горел свечой, прорезая низкое темное небо.

«Иди, — говорил оскал Тифона, и кровь в отблеске огней блестела на желтых зубах. — Иди же на свет, девочка».

И, утопая по пояс в тумане, Джемма повиновалась.

Доу, по обыкновению, спал бесшумно.

Кэл не слышал ни шороха из открытого входа палатки, ни его дыхания. Тем не менее ореол света вокруг высоко поднимающегося огня давал не только долгожданное тепло, но и ощущение безопасности.

«Вот что мы сделаем, — подумал Кэл, — когда вернемся. Разведем огромный костер. Сожжем всё дотла».

Он покачал флягу в руке, чувствуя, как внутри плещется виски, и пригубил его. Вниз по горлу соскользнуло тепло. Есть больше не хотелось, и это было наилучшей новостью за последний день.

Всю остальную еду, которую нашли, они собрали в рюкзаки. Туда же отправились фонари, батарейки, кое-какая одежда — все полезное, что обнаружилось в палатках. Все это нужно было донести обратно, и как можно скорее. На отдых выделили пару часов — даже если не рассветет, придется медленно выдвигаться.

Единственное, чего не нашли, так это сигарет. На Доу было страшно смотреть. В сердцах он мстительно пнул чью-то палатку, прежде чем уйти спать. Кэла это развеселило.

По предыдущим миссиям он помнил Сайласа Доу человеком, завернутым сам в себя. Перед людьми вроде Джеммы, которые били эту скорлупу ногами, Доу вспыльчиво раскрывался, но рядом с такими, как Кэл, оставался отстраненным. Чистоплюйство и щепетильность по отношению к своему пространству отгораживали его от других.

Кэл искренне считал, что под этой скорлупой оказался неплохой парень. Они с Джеммой виделись Кэлу изрядно похожими — оба вспыльчивые, оба чувствительные и вымещают гнев на неодушевленных предметах, если что-то их рассердит.

Только Доу сейчас был с ним, здесь. А Джемма осталась там.

Кэл не волновался — и, наверное, ему бы следовало испытывать чувство вины за это, потому что он снова не волновался. Но ведь эта девочка снова его переиграла? Снова оказалась сильнее, чем они все о ней думали.

Все оставшиеся в доме были сильнее, чем Кэл когда-то о них думал.

Он хорошенько отхлебнул из фляги.

«А что я должен был вам сказать?»

Кэл не врал, когда говорил, что не разозлился. Он и правда не злился — эмоция, которую он не выпускал на поверхность, пока объяснял Норману, почему не радуется чудесному спасению, была другой.

Кэл больше не ощущал себя в безопасности рядом с Киараном Блайтом.

Он бы не смог объяснить это Норману: Норман смотрел на людей совсем иначе. Он бы не смог объяснить это Джемме: Джемма смотрела на людей как ликвидатор, а Киаран не человек, и, как охотник, Кэл никогда не должен был чувствовать себя в безопасности рядом с ним.

Но это не Нормана и не Джемму сегодня спасли ценой своей жизни. И не Норману и не Джемме предстояло решать, что с этим делать, когда они выберутся отсюда. Кэл бы соврал, если бы сказал, что в голове не мелькали варианты. Все-таки умирать он здесь не собирался. Только вот за последние сутки эти варианты стали еще более зыбкими, чем прежде.

Кэл больше не ощущал себя в безопасности рядом с Киараном Блайтом — и если он мог смириться с этим здесь, посреди безумия, то не сможет смириться с этим потом, когда безумие закончится. Вопрос доверия — это вопрос выживания. И дело не в монструозной природе: вот он, Доу, лежит рядом, и Кэл не имеет никаких дурных мыслей на его счет.

А ведь Доу тоже не человек.

Кэл уставился в костер, а потом медленно отпил еще.

Да, не человек.

Конечно, их нельзя сравнивать: гибрида, выращенного под полным надзором Управления, и нечисть, случайно обнаруженную в ходе миссии. Но ведь в УНР, скорее всего, Доу не единственный. Кто знает, какие еще секреты скрывает начальство? То, что в мире нет чисто черного и чисто белого, «добра» и «зла», Кэл прекрасно знал с детства — синтоисты оказались ближе не только к его дому на Гавайях, но и к его картине мира. А когда он перебрался на материк, работа в УНР окончательно уверила его в мысли, что даже сверхъестественное не бывает однотонным. Везде есть своя палитра.

Но хищники, питающиеся людьми, всегда находились в том конце спектра, который сливался с опасно-черным цветом.

Но все же… Доу тоже не человек.

И тоже находится близко к опасно-черному.

Эта мысль почему-то теперь не давала Кэлу покоя.

Что делало Доу и ему подобных, если они действительно состояли в организации, особенными? Были ли они все полукровками, гибридами, выращенными в рамках тщательно управляемого эксперимента, или к работе допускались и существа? Главный критерий в работе УНР — безопасность и контроль. Но значило ли это, что они могут пойти на исключения в правилах, если все будет безопасно и контролируемо?

Кэл не знал, думает ли об этом всерьез.

Но злое лицо Киарана — «А что я должен был вам сказать?» — так и стояло перед глазами. И ему приходилось думать об этом.

— Сайлас, приятель, — глядя во мрак поверх костра, негромко позвал он. — Если ты не спишь… у меня тут назрел вопрос.

Доу не ответил, но по нему никогда нельзя было сказать, спит он или притворяется. Такой вот уж парень этот Сайлас Доу. Лучшим решением было бы перестать говорить и переключиться на сбор вещей, но Кэл, судя по всему, в последнее время избегал лучших решений как огня.

— На каких условиях тебе разрешили работать в Управлении? — все-таки спросил он.

Никто ему, конечно, не ответил.

«Ну и ладно», — с облегчением подумал он. Кто знает, стоило ли вообще поднимать эту тему с Сайласом. Помимо того, что он мог превратить любой разговор в пытку, все это очевидно было слишком личным. А лезть в личное Кэл не любил. Чужие демоны — это чужие демоны. Не нужно это ко…

— Что у тебя с волосами? — раздался хриплый голос сбоку.

— Что? — переспросил Кэл, оборачиваясь.

Доу не спал: глаза его были открыты, и сна в них не было. А взгляд Кэлу так и вовсе не понравился.

— Я спросил, — медленно повторил Доу, — что у тебя с волосами?

Этот дом казался таким же чуждым в этой реальности, как детская наклейка во взрослой книжке. Теперь на заднем дворе больше не было ничего уютного и безмятежного. Балконные двери оказались распахнуты настежь — и сквозь них в серую ночь лилось пламя.

Джемма кинулась в холл: огонь лизнул ее по плечам, ударил в лицо удушающим жаром, но не остановил. Она знала точно — из дверей прямо, мимо гостиной, в холл.

— Тедди! — закашлялся кто-то за углом. — Тедди!..

Внутри полыхал пожар.

Джонатана Купера она увидела на коленях перед лестницей. Огонь еще не добрался до него, но дым сделал свое дело — Джонатан едва двигался, ползком пытаясь добраться до ступеней. Сверху, вместе с огнем, осыпался потолок.

— Тедди, — прохрипел Джонатан еще раз и невыносимо закашлялся, хватаясь за ножку стола. — Где ты? Тедди!

Джемма не могла сдвинуться с места. Ей удалось только перевести взгляд: там, у входа на кухню, она увидела безжизненно откинутую женскую руку. Огонь уже добрался туда, бушевал жадно, беспощадно, как и положено многоголовой гидре, жесточайшей из дочерей Тифона. Так она лишила Теодора матери.

Так она лишит Теодора отца.

Но Джонатан еще не знал об этом — он полз, полз из последних сил, смотрел вперед покрасневшими глазами, едва способный держать их открытыми. Он спал внизу, когда это случилось. Ему не повезло проснуться до того, как углекислый газ убил бы его во сне… Куперу этого не сказали. «Умер во сне, — заверили его врачи. — До того как огонь до него добрался».

Но Купер знал правду.

Его отец полз, упрямо и неотступно, и смог взяться рукой за край перил, когда огонь перекинулся на его халат. Почувствовав это, Джонатан застонал, очки упали с лица, когда он дернулся, но не перестал ползти.

Он умирал в мучениях, и Джемма умирала вместе с ним. Как и Купер, умирающий во снах всю свою жизнь.

Каждую ночь он видит сон, где пожар заползает на кожу его отца, пожирает волосы. Видит, как он кричит, скрючившись на полу в семейной гостиной. Как, даже объятый огнем, протягивает руку к лестнице.

Каждую ночь Купер видит это. Каждое утро он просыпается, зная, что это его вина.

Джемма с трудом оторвала взгляд от едва шевелящегося Джонатана, чтобы посмотреть выше.

Там, на самом верху лестницы, она его и увидела.

Тедди — маленький, тринадцатилетний — стоял там, на верхней площадке, и зарево огня раскрашивало в золотой его прозрачные глаза.

Тедди улыбался.

Доу лежал на боку с открытыми глазами, в которых влажно танцевали языки пламени. Зрачки у него были узкими, как щелки, хотя раньше Кэлу казалось, что они у него обычные. Он не моргал, и выражение лица у него было настороженное, почти хищное.

— Мой парикмахер говорит, что это стиль, — бодро отрапортовал Кэл, — а ты чего не спишь? Мы через сорок минут только меняемся.

Доу не ответил, лишь поднялся — одним длинным движением выскользнул из спальника и оказался рядом с Кэлом.

— Повернись, — потребовал он, и Кэл, хмыкнув, послушался.

Доу собрал его длинные волосы наверх, нетерпеливо повернув его голову к огню. Потом замер, рассматривая то ли затылок, то ли за правым ухом.

— Это просто корни отросли, — попытался оправдаться Кэл. — Что такое? Хватит нагонять страху.

Следующий вопрос его озадачил:

— У тебя на голове нет витилиго?

— Вити… Чего?

— Отсутствия пигментации волос. — Доу взглянул ему в глаза, а затем снова посмотрел за ухо. — У тебя волосы сзади по цвету почти как твоя краска. — Он показал на себе, пальцем от шеи за одним ухом до другого. — Нет отросших корней. Они полностью. Белые. Как снег.

Доу посмотрел Кэлу в лицо.

— Ты поседел, Махелона.

Тедди улыбался.

Это была самая страшная улыбка, которую Джемма когда-либо видела. Полная жестокого, извращенного веселья, она рассекала лицо, будто кровавая рана. Широкая, от уха до уха, она сдавила Джемме горло и сковала по рукам и ногам. Пальцы свело дрожью от неконтролируемого страха. В горло забрался не угарный газ — его заполнил ужас.

Страх, инстинктивный, парализующий, клубится внутри, поднимается все выше и выше по позвоночнику. Джемма чувствует себя древним воином, столкнувшимся с чем-то, что не может объяснить его ограниченный разум.

А затем мальчик поднял руку и медленно, очень медленно, так медленно, что Вселенная успела остыть и сгинуть, поднял два пальца ко лбу. На секунду Джемма подумала: он хочет перекреститься.

Мальчик опустил руку, неспешно повернулся, то и дело озаряемый всполохами бушевавшего огня, и скрылся за поворотом. Тени он не отбрасывал.

«Я не могу туда пойти, — пожираемая ужасом, подумала Джемма. — Я не смогу. Я не смогу. Не смогу».

И сделала шаг вперед. Еще. И еще.

Настоящий Купер был наверху. В комнате с голубыми стенами. Совсем один.

Джемма бросилась наверх так, будто за ней гнались все гончие ада, — сквозь огонь и собственный страх. Она перелетела лестницу, врезалась всем телом в стену, оттолкнулась и побежала в заполненный дымом коридор — прямо к комнате.

Мальчик был там. Стоял у двери, держа руку на дверной ручке. Единственное движение, которое он совершал, — медленно и расслабленно нажимал на нее, будто хотел открыть, но то и дело передумывал.

— Ты не зайдешь, — на выдохе сказала Джемма, останавливаясь. — Ты. Туда. Не зайдешь.

Никто не откроет тебе эту дверь. Никто не впустит.

Мальчик едва повернул голову. Джемма увидела лишь краешек профиля, но она была все там же: жуткая нечеловеческая улыбка на знакомом детском лице.

Он ничего не сказал. Ничего не спросил.

Но Джемма все равно ответила:

— Я знаю, кто ты.

— Я знаю, кто ты, — хрипло сказала Джемма в тишине.

У Нормана по спине хлынули мурашки.

Киаран в кресле зашевелился, взволнованно и нервно, как и каждый раз за этот час, когда Джемма произносила что-то, что звучало… плохо.

Но почему-то это «Я знаю, кто ты» прозвучало стократ хуже, чем все, что она говорила до этого. И поэтому Норман прекратил записывать.

Он вцепился в ручку, вглядываясь в лицо Джеммы.

Несуществующий ветер качнул все свечные огни, превращая ее сосредоточенное лицо в искаженную каменную маску.

— Повернись ко мне, — сказала Джемма в пустоту, — Кет Круах.

Свеча рядом с Норманом дернулась и погасла.

Мальчик поворачивался настолько медленно, что издевка была очевидна. Джемма знала, что увидит, но все равно вздрогнула, когда очередной всполох пламени за ее спиной — огонь быстро поднимался наверх — осветил детское лицо.

Глаза у него были черными. В них не отражалось ни мыслей, ни чувств, ни Времени, ни Пространства, ни огней Белтейна, ни отблеска человеческого — только всепоглощающая, бесконечная чернота.

— Вряд ли ты можешь представить себе, — прошелестел Самайн, — кто я такой.

Его улыбка стала ожившим ночным кошмаром.

Джемма снова содрогнулась — дрожь пошла вниз, от мозжечка, вдоль линии позвоночника, словно мелкая электрическая вибрация. Страх ожил, влажно ворочаясь внутри.

— Ты и вообразить не можешь, — ласково сказал Самайн, и черная бездна в его глазах засмеялась, — что я такое. Верно, Джемма? Тебе проще иметь дело с воображением, чем с реальностью.

Он слегка покачнулся — детское тело повело в сторону, будто шарнирную куклу, — и хихикнул:

— Моя маленькая звездочка…

— Завали пасть, — выдохнула Джемма собственный страх. — Хватит уже это повторять.

— Почему, Джемма? — Бездна нашла ее, нашарила, словно ледяная рука в полной темноте. — Все вы мои маленькие звездочки. Но ты — особенно. — Он снова хихикнул. И в этом не было ничего от смеха, только дикая издевка. — Интересно, какая же ты на самом деле…

— Заткнись!

Голова мальчика медленно склонилась к плечу. Его лицо было полно звериного любопытства, а голос звучал взволнованно… Почти сочувствующе.

— Что такое, Джемма? — спросил он, и чернота его глаз затаскивала Джемму все глубже в бездну. — Она пела ее лучше?

Джемма зацепилась за край бездны пальцами, впилась в нее намертво, так, чтобы не отпустить. Нет. Нет, она не позволит себя утащить.

— Не смей даже упоминать ее, ты, сукин сын…

— Ты права. Я не смогу спеть так, как она.

— Когда заходит яркое солнце…

Пол покачнулся под ногами Джеммы. Сердце упало вниз.

Голос шел из комнаты справа. Нежный, он принадлежал взрослой женщине. Чувствуя, как перехватывает горло, Джемма повернул голову.

Дверь была приоткрыта. Чуть-чуть, совсем как обычно — ее никогда не закрывали, потому что в детстве Мэйси думала, что дверь может закрыться и никогда не открыться обратно.

Из щели в коридор падал свет крутящегося ночника: Джемма видела знакомые звездочки, медленно ползущие по полу.

— Интересно, какая же ты на самом деле…

Ее пробила дрожь.

— Так высоко над этим миром…

Она шла откуда-то изнутри, сотрясала тело, как лихорадочный озноб, пока этот голос, который Джемма больше никогда не могла услышать в реальности, продолжал напевать колыбельную уже заснувшей в комнате девочке:

— Словно бриллиант в небе…

Задыхаясь от ужаса, она услышала позади себя еще один звук.

Ей не нужно было каждую ночь слышать его во сне. Он впитался в нее, как впитывается любая боль: в кожу и в кости. Звук, который она никогда не сможет из себя вытравить.

Звук, с которым на скрипучей веревке покачивается что-то тяжелое.

И теперь голос шел из-за ее спины:

— Когда заходит яркое солнце…

Сверху, из-под потолка в коридоре.

Руки затряслись, как в припадке. Страх, попыталась сказать себе Джемма, я чувствую всего лишь страх. И был он ярко-красным, и бурым, и черным, и ледяным… Приди в себя! Не дай ему забрать твое!

— Когда заходит яркое солнце…

Скрип веревки стал громче, словно то, что висело под потолком, начало раскачиваться все быстрее.

— Когда оно уже не освещает землю…

И быстрее.

— Тогда ты появляешься…

— Хватит, — прохрипела Джемма, резко подаваясь вперед и стискивая воротник мальчишеской футболки. — Это… на мне не сработает!

Черные глаза смотрели на нее без выражения. В них не было ни злорадства, ни злости, ни ненависти — в них не было вообще ничего. Только пустота.

Но сам Самайн, намеренно беспомощный в детском теле в руках Джеммы, издал звук… будто довольное кошачье мурчание — длинную вибрацию на выдохе. И затем из-за спины Джеммы, сверху, раздалось удивленное:

— Джейми?

А потом все закончилось.

Мама больше не пела, тело больше не раскачивалось, страх отпустил — так резко и сильно, что Джемма глубоко вдохнула ртом, поняв, что не дышала до этого. Мир пошатнулся, и ей пришлось упасть локтем на стену и схватиться за горло, чтобы со свистом втянуть в себя воздух. Горло болело так, будто ее душили.

Все закончилось?..

— Не будем так спешить. В конечном счете мы же не в твоей голове, чтобы ты забрала себе все веселье, — хихикнул Самайн где-то сбоку. — Это некультурно. Давай оставим на другой раз.

Прижимая ладонь к шее и чувствуя, как бешено бьется пульс, Джемма поняла — ублюдок просто играется с ней. Так же, как делал это с самого начала.

«Он не будет меня убивать, — подумала она, отталкиваясь от стены, чтобы встать прямо. — Он будет медленно сводить меня с ума».

Самайн согласно кивнул. Он будет превращать корни в змей, вьющихся сквозь кровавые реки, он будет заставлять шевелиться черные, грязные пальцы ужаса и смотреть на тебя сквозь ночной кошмар. Он будет…

Улыбка Самайна стала ласковее.

— Что тебе нужно? — сделав усилие, спросила Джемма через сбитое дыхание.

— То же, что и тебе, Джемма.

«Мне нужно, чтобы ты сдох».

— О, ты мне лжешь. — Детские брови изломились в укоре, делая его гримасу совсем невыносимой. — Умница Норман рассказал тебе, что в Самайн нельзя отличить правду ото лжи, Джемма… Но только не мне.

Он сделал к ней маленький вкрадчивый шажок, и Джемма не нашла в себе сил отшатнуться. Его лицо — лицо Тедди — было настолько тошнотворной пародией на человека, что к горлу подступила желчь. Когда Самайн встал на цыпочки и приблизился к ее уху, Джемме пришлось задержать дыхание.

— Нет-нет-нет, — влился ей в ухо шепот, похожий на звук ветра, скребущегося в темную зимнюю ночь, — мне не лгут, Джемма… Меня нельзя обмануть.

Это было правдой. Самайн видел каждого, кто оказался в плену зимы, видел каждую тайну и каждый секрет. Ты не мог от него спрятаться — он видел тебя в темноте, — ты не мог от него убежать — он приводил тебя обратно.

Ложь в Самайн принадлежала только Самайну.

— Я знаю тебя куда лучше, чем ты думаешь.

Джемма верила.

— Я знаю его куда лучше, чем ты думаешь.

Джемма знала.

— Я знаю всё, чего вы боитесь, всё, что вам видится по ночам в темноте… Каждое воспоминание и каждую мысль, которая убивает вас.

Джемма чувствовала. Он расползся кровью по склонам, и был он ярко-красным, и бурым, и черным, и ледяным, и Джемма ощущала себя в сердце метели, и ее никогда никто не найдет, потому что лед сожрет ее, и ничего, никого не останется…

— Все это — мое.

Джемма зажмурилась.

— Тебе нужно пойти и спасти его, — шептал Самайн, смеясь. — Он нуждается в твоей помощи… Бедный напуганный Тедди, там, внизу, совсем один… В одиночестве.

«Все это — мое».

— Маленький особенный мальчик.

«Все это — мое».

— Ждет, чтобы ты спасла его, Джемма. Так открой глаза и иди же. Разве не за этим ты пришла?

— Тедди! — снова раздался крик снизу. Кошмар начал повторяться, заходя на свой бесконечный круг, — и Джемма распахнула глаза. — Тедди, где ты?!

Перед ней никого не было. Только дверь, покрытая голубой краской. Она бросилась к ней, чувствуя, как коридор за ее спиной заполняет дым, и слыша удаляющееся хихиканье:

— Сияй же и сияй всю ночь, маленькая звездочка…

Джемма толкнула дверь.

Кэл все так же продолжал трогать свои волосы — увидеть он не мог, зеркало они искать не стали, но вряд ли Доу решил, что настало время обрести странное чувство юмора.

Побелела только часть волос, та, что на затылке и у самой шеи. Стоило бы отнестись к этому серьезнее, но Кэл почему-то думал о том, что все их с Джеммой шутки из разряда «а потом я чуть не поседел» перестали быть шутками.

Спать Доу больше не лег. Стоял у костра, то и дело поглядывая на Кэла. В его умной голове варились какие-то мысли, но Кэл понимал, что ни один из его гоэтических вариантов не мог объяснить, почему треть его головы стала цветом снегов на Килиманджаро.

— Интересно, почему я? — рассеянно спросил Кэл. — Никому не говори, но если будем делать рейтинг, кто из нас всех был напуган больше всего, то я бы сделал ставку на Нормана.

Доу раздраженно проворчал:

— Поражаюсь вашей с Роген неуместной привычке шутить тогда, когда нужно быть серьезными.

— Ну, в этом рейтинге ставка будет на Джемму. О, или Киарана, — Кэл хлопнул себя по колену, — он вообще два раза чуть не умер.

Доу решил не отвечать. Впрочем, он делал так часто, так что Кэл, еще раз ощупав волосы, продолжил:

— А если так подумать, Джемма тоже вероятный вариант. С ней вообще полный беспо…

— Ты ищешь, кому бы пожелать седины? — окончательно вспылил Доу от его перебора подходящих кандидатур.

Ладно, возможно, с шутками Кэл переборщил.

— Просто думаю о более логичных вариантах, — миролюбиво сказал он. — Помнишь, что говорил Норман…

— Тогда ты упускаешь самый логичный вариант.

Доу многозначительно уставился на него, и Кэл спокойно выдержал этот взгляд.

— «Помнишь, что говорил Норман?» — едко процитировал Доу. — Леннан-ши обладают уникальным талантом… и приносят дары.

Его взгляд соскользнул с лица Кэла на его бок. В обычное недовольное выражение закралась настоящая озабоченность. Потом Доу посмотрел выше — на волосы Кэла.

— И потом уничтожают своих жертв.

Кэл медленно положил руку на то место, где еще вчера была рана.

Да. Конечно, он помнил, что говорил Норман.

«Взамен своих даров леннан-ши питаются жизненной силой своих жертв, что ведет к их постепенному истощению и в конечном счете — к гибели…»

— Чем жизнь тебе не дар? И я не говорю, что он это планировал, Махелона, — не дал ему и рта открыть Доу. — Слушай, твоя тирада про его вранье была красочной, но для всех нас очевидно, что в пацане гордости больше, чем во всех техасцах, вместе взятых. Не верю я в то, что он долбаный Мориарти. И тем не менее…

Доу отошел на пару шагов, задумчиво потирая виски. Не в положении Кэла было забавляться, но его все равно это позабавило: он узнал Доу достаточно, чтобы видеть, когда тот озабочен и взволнован. Вряд ли до Ирландии Кэл мог представить себе, чтобы его жизнь настолько волновала Сайласа Доу. И вот они здесь.

— И тем не менее это не делает вашу связь менее опасной, — наконец закончил Доу. — При нынешних открытиях. Если она укрепилась настолько…

Он обернулся, стоя боком, и его взгляд снова застыл на волосах Кэла.

— Что произойдет, когда он отдаст тебе следующий «дар»?

Здесь все было ей знакомо: и голубые стены, и занавески, и каждая книга на настенных полках… Волейбольный мяч, робко выглядывающий из-под кровати, плакат «Мира юрского периода» над столом. Музыкальный журнал в ящике. Джемма знала историю каждой вещи, которая здесь находилась.

Джемма знала историю мальчика, который здесь жил.

— Я слышал, как тебя искали, — сказал Купер.

Он сидел у стены, сцепив руки в замок вокруг колен. Взрослый он — пальто, рубашка, модные ботинки. А на кровати спал другой он — точно такой, какого только что изображал Самайн. Маленький, тринадцатилетний. За окном негромко тарабанил дождь. В комнате было тихо. Тихо… и мирно. Ни запаха гари, ни криков. Уютная тишина позднего вечера.

Маленький Тедди заворочался. Взрослый же выглядел так, словно снова был в больнице, — неживым. Сломанным.

Дождь за окном продолжал капать.

Что-то должно было случиться.

— Ч… то? — с заминкой переспросила Джемма.

Она сама не поняла, почему растерялась от умиротворенности этой комнаты.

— Слышал голос… — все так же отстраненно сказал Купер. — Из-за двери. Ты была так близко… — На Джемму он не смотрел. Только на свои руки. — На одну-единственную секунду мне даже захотелось… — Джемма не понимала, о чем он говорит, — надеяться.

— Ку…

— В остальное время мне хотелось, чтобы ты меня пристрелила.

Джемма не сделала шаг, который была готова сделать. Не бросилась к нему, как, думала, поступит, когда открывала эту дверь. Она просто остановилась посреди комнаты, словно теперь пришла ее очередь быть каменным идолом на пустынной поляне.

— Как собаку. — Купер прикрыл глаза.

Он выглядел… истощенным. Щеки впали, кожа болезненно посерела. Из-под сонной маски обычного Купера неумолимо выползала правда: где бы он ни находился в реальности, он был в ужасном состоянии.

— Знаешь, без жалости. Поверь мне, один-единственный выстрел решил бы все наши проблемы.

— Почему ты это говоришь? — не сходя с места, потребовала ответа Джемма.

Купер продолжал сидеть с закрытыми глазами. Потом небрежно пожал плечами. Мол, просто так. Мол, почему бы и нет. Пуля в голову — это не трагедия.

Дождь продолжал барабанить по окну, и это должно было создавать уютную атмосферу, но Джемме казалось, что кто-то стучит пальцами прямо по ее нервам.

— Сначала ты исчез, — открой глаза, — из моей головы, — открой глаза! — а теперь, когда я снова тебя нашла, ты говоришь, что хочешь, чтобы я тебя… застрелила?

— Разве не так мы обычно поступаем с монстрами? — равнодушно ответил Купер. Глаза он так и не открыл. — Мы не раздумывая наводим на них оружие. И стреляем.

— А. — Джемма снова — снова, снова, снова! — начала злиться. — И как давно ты заделался в монстры? Много у тебя на счету жертв? Почему мы вообще говорим об этом?

— А почему ты пришла сюда?

— Ты издеваешься надо мной?!

— Я не даю тебе ответов. Я только… запутываю тебя.

Купер неожиданно открыл глаза, чтобы взглянуть на Джемму. Глаза, обычно казавшиеся прозрачными, сейчас были грязно-голубого цвета. Вокруг них расползались красные капилляры. А еще шире — начинали темнеть на коже круги.

— Почему ты решила, что если ворвешься в мою голову сама, то получишь от меня хоть что-то стоящее?

— Может, потому, что я надеюсь, что ты не дегенерат!

Джемма, если честно, не знала, что еще на это отвечать. Что она вообще могла на такое ответить? Она попыталась сказать что-то еще, но Купер даже не стал ждать. Отвернувшись, будто Джемма больше не была ему интересна, он предположил:

— Ты так сильно рвешься узнать правду, да? Если она нужна тебе настолько сильно, — и в голосе его была усталая безжалостность, — тогда смотри. Сейчас начнется.

Маленький Тедди заворочался — сначала слегка, потом дернулся. Лицо его исказилось в странной, мучительной гримасе. Голова пару раз мотнулась из стороны в сторону.

— Мои сны никогда не были обычными, — равнодушно сказал Купер, не отрывая взгляда от кровати. — Я всегда знал, что с ними что-то не так. Мама как-то раз отвела меня к психологу… Я ему наврал. Я и ей наврал.

Тедди тихонько заскулил сквозь сон и заметался по кровати, будто пытаясь откуда-то выбраться. Или бежал от чего-то. Отбивался от того, что видел во сне.

— Я всем врал.

Тедди резко дернулся, и вместе с ним — прикроватная тумбочка. Стул за рабочим столом. Волейбольный мяч покатился по полу, остановившись прямо у ног Джеммы. Он так навсегда и остался здесь — волейболом Купер перестал заниматься после пожара. Перешел на бег.

Купер тоже посмотрел на этот мяч.

— Если бы я не врал, возможно, этого не случилось бы.

— Мм-м-мн, — жалобно простонал Тедди, жмурясь, выворачиваясь на кровати, словно из чьих-то пут. — Нет… Нет!

Книги начали падать с полок. Джемма стояла, пытаясь осознать, что происходит здесь сейчас, в этой комнате. Учебник по биологии, томик Джейн Остин, собрание Ремарка, «Дон Кихот» и «Сердца трех»… Одна за другой они падали с полки на пол. Бум. Бум. Бум.

Бум.

— Нет… Не надо… Не… — всхлипывал Тедди, мечась по кровати.

Тумбочка затряслась.

— Чаще всего это были призраки. — Купер смотрел на себя глазами человека, который видел эту сцену тысячу раз и ничего не мог изменить. — Эхо умерших людей. Не те, которые успели оформиться в полноценные сущности и на которых мы охотимся… Эти еще не сформированы. Они как легкий отпечаток, как фотография, которая проявляется лишь со временем. — Он покачал головой. — Управление не знает о них, потому что для обычных людей они неопасны, а датчики их не засекают. Это… фантомы.

Джемма перевела на него взгляд.

Кто ты такой?

Купер на нее не смотрел.

— Они приходили во снах. — Маленький Тедди выгнулся на кровати дугой, вскрикнул, снова застонал. — Они просто… тянулись ко мне. Чуяли меня. Наяву тоже, но во сне в особенности. Во сне я был особенно уязвим… Мне следовало кого-то предупредить, но я был напуган. И продолжал врать.

По телу Тедди прошла судорога: он вскинулся, хватаясь пальцами за простыню, захрипел…

И занавески загорелись.

— Наверное, я пытался избавиться от них во сне с помощью огня, — безразлично сказал Купер. — Я не помню точно. Дом вспыхнул за мгновения. Сверху донизу. Сгорел как спичка. Меня нашли под завалами…

На нем не было ожогов.

— Ни единого, — подтвердил Купер. — Огонь просто не тронул меня.

Джемма прижала ладонь ко лбу, будто так могла удержать все мысли внутри.

— Ты призвал огонь из своего сна. Твои силы… — Она покачала головой.

Все сошлось.

— Ты ведь медиум.

Вот он, ответ на бесконечные «как» и «каким образом». Все время лежал на поверхности.

— Ты… черт возьми, ты маг.

Купер наконец поднял на нее взгляд. Глаза у него были словно у больного животного: загнанные и воспаленные, а все лицо стало выглядеть не просто худым, а смертельно тощим.

— Черт возьми, — улыбнулся он бесцветными губами, — действительно. Черт. Меня. Возьми.

— Прекрати, — вырвалось у Джеммы.

Прекрати.

Ты даешь этому убивать тебя!

— Это была случайность, Купер.

Ты ни в чем не виноват.

Еще до того, как он засмеялся истерическим булькающим смехом, Джемма поняла, что ее слова абсолютно бесполезны. Как будто никто этого ему никогда не говорил. Как будто Суини не заверяли его в этом. Как будто Брайан не повторял ему это снова и снова.

Купер не верил в благую ложь.

— Ты думаешь, я сейчас… — смех у него был страшный, острый и дерганый, — я вот так… Ты думаешь, мы сейчас в этой комнате только поэтому?

Его больные глаза блестели — лихорадка, подумала Джемма. Или слезы. Или всё вместе, потому что внутри у Купера все рушилось, как при землетрясении. Всю жизнь рушилось, но сейчас амплитуда стала настолько разрушительной, а ненависть к себе — настолько всепоглощающей, что у него тряслись руки.

Он продолжал сжимать их в замок, все сильнее и сильнее, но это было бесполезно — Джемма чувствовала этот озноб у себя внутри.

— Ты действительно настолько глупа, Роген? — Купер стиснул зубы, но из него все равно рвался смех. — Я… Ты что, так и не поняла?

За окном начался настоящий ливень.

Что-то должно было случиться. Что-то должно было случиться. Что-то должно было случиться.

Джемма не хотела знать, что именно. Она инстинктивно отступила, чувствуя ломоту в ладонях, когда Купер сжал их так сильно, что стало больно. Она отвлеклась на звук: каким-то образом снова оказавшиеся на полках книги опять начали падать. Тумбочка снова затряслась.

— Ты спрашивала меня столько раз. Столько бесполезных вопросов, верно? «Что ты скрываешь, Купер?..» «Почему не отвечаешь мне, Купер?..» «Где ты, Купер?»

— Как ты оказалась здесь?

— Вспомни тот день: дождливый промозглый Кэрсинор, нагоняющий на тебя сонливость… Вот Норман рассказывает о Хеллоуине, и тебе хочется спать. Вот ты впервые меня встречаешь: видишь наверху, в башне сгоревшего Махоуни-Мэнор.

— Вот я говорю тебе: поднимайся.

— Иди за мной.

— Найди меня.

— Как вы все оказались здесь?

Итак, господа, давайте я резюмирую. Парень приезжает в Ирландию, добирается сюда, уходит из мотеля и пропадает. Проходит три… а, нет, даже два дня, и его напарник на другом конце света понимает, что наш горе-путешественник пропал. Напарник приходит к Джедаю, сообщает о пропаже, вылетает вслед за ним и… не останавливается ни в одном мотеле. Снимает бабки в банкомате и растворяется в местном тумане. Я ничего не упустила?

— Кто выстелил вам путь?

О, может быть, он даже нарисовал карту? Было бы весьма предусмотрительно с его стороны.

— Кто привел вас сюда?

Там может быть ловушка, если предположить, что он специально нас туда заманивает. Ты хоть это понимаешь?

— Кто хотел, чтобы вы оказались здесь?

Все это изначально затеяно, чтобы привести сюда именно нас.

— Да, — ответил на это Купер. — Да. Всё это. Именно это. Столько нестыковок, — он снова издал булькающий звук, нечто среднее между смешком и сухим рыданием, — столько подозрительных совпадений… Неужели ты совсем не замечала?

«Замечала», — не ответила Джемма. Теперь она не чувствовала злости, только странную, обреченную растерянность, понимая, что этот разговор приведет к чему-то ужасному.

Конечно замечала.

Но за всеми этими словами прятался совсем другой смысл.

— Почему? — выдохнула Джемма.

Боль в ладонях вспыхнула огнем. Еще немного, и Купер покалечит сам себя, но разве это должно сейчас ее волновать?

Отвечай на вопрос.

— Почему ты проник в мою голову?

Купер закрыл глаза.

Смотри мне в лицо, когда я с тобой разговариваю!

Ты привел нас не для того, чтобы тебя спасти, а потому что Он приказал тебе. Все это время ты вел меня за руку туда, куда Он тебе сказал.

Джемма очнулась, только когда Купер захрипел — она сама не заметила, как оказалась рядом, подняв его, совсем невесомого, с пола и вжимая в стену предплечьем. Маленький Тедди на кровати снова застонал, запуская мир вокруг них по очередной петле.

Так почему?!

Вопрос внутри был подобен взрыву — оглушительной белой вспышке, настолько сильной, что Куперу пришлось выдавить:

— Я… я… дал ему… обещание.

Обещание?! Какого черта ты дал обещание демону?!

— Я поклялся. Если я приведу вас, он не умрет. Не умрет, не умрет, неумретнеумретнеумретнеумретостановись. — Дыши. — Если я нарушу слово… Если бы я сказал что-то, что могло вам помочь… Нельзянельзянельзянельзя. Не умрет. Он бы умер.

Наконец Джемма отпустила его, позволив безвольно рухнуть на пол. Купер даже не старался держаться: пальто стало грязным и порванным, на коже кое-где появились кровоподтеки, глаза совсем запали. Лицо его больше походило на лицо мертвеца, чем человека. Так выглядят люди, потерявшие надежду.

Так выглядят люди, давшие клятву на Самайн.

— Ты дал ему гейс, — почти выплюнула Джемма, прежде чем распрямиться.

Она видела себя глазами Купера: возвышалась прямо над ним, лежащим у ног, прямая, наполненная яростью и обидой. Преданная. Очередная жертва, которую Купер принес из-за собственной слабости.

— Самайн забирает не всех. Только особенных, — словно пьяный, еле ворочая языком, пробормотал Купер. — И если ты особенный… он даст слово… Пока длится Самайн, клятву нельзя нарушить. Даже ему.

Он откинул голову на пол и прикрыл глаза, отказываясь смотреть на то, что натворил. Только продолжил шептать:

— А Самайн никогда не закончится. Белтейн никогда не наступит. Холмы никогда не закроются.

Джемма покачала головой:

— Как же ты меня достал.

Купер ничего не ответил. Занавески снова — в который раз? — загорелись, но это все уже не имело никакого значения.

— Ты. Эти фразочки как из настольной книги для доморощенных язычников. Этот гребаный демон. Ты. — Она пнула долбаный волейбольный мяч. — Снова ты!

— Твою мать, я… Тебя самого не тошнит от твоего трагизма?! Ты сам себя слышишь?.. О, черт. Мне плевать, что ты завел нас в западню. Знаешь что?

Ты, сукин сын, даже не представляешь, как мне плевать на это.

— Мне не плевать на другое.

Отказываешься на меня смотреть? Что ж, ладно.

Она присела, подхватила его под мышки — Купер почти ничего не весил — и без труда поставила на ноги, снова пришпиливая к стене.

Я буду разговаривать с тобой лицом к лицу. Ты не будешь валяться у меня в ногах, словно мертвое животное.

— Я тебе кое-что напомню, Теодор Фрэнсис Купер. — Джемма встряхнула его, как тряпичную куклу, и обычно уложенные волосы Купера окончательно растрепались по его лбу. — Я здесь, чтобы кое-что тебе напомнить.

Ты вел меня сюда не ради Самайна. Не ради себя.

Ради себя ты бы и пальцем не пошевелил.

— Ты вел меня, чтобы я спасла Брайана.

Купер вздрогнул всем телом и дернулся назад, пытаясь выбраться из хватки Джеммы.

— Он прошел с тобой ад. Он вытащил тебя из этого дома, — она ткнула пальцем вниз, — из этих воспоминаний, он был с тобой каждую минуту после пожара. Он не отпускал твою руку. — Купер отвернулся, попытался отбиться от нее, но Джемма снова его встряхнула. — Ты никогда не был обычным ребенком, в отличие от него. Но он пошел за тобой — в мир, полный монстров и чудовищ. Он стал агентом. Он пошел за тобой, Купер.

Джемма грубо развернула его лицо к себе, заставляя посмотреть ей в глаза.

— И ты, гаденыш, знаешь, что сейчас делаешь? Ты бросаешь его здесь.

— Я не бросал его. — Купер всхлипнул — в унисон тому, маленькому себе, который всхлипывал от кошмара. — Я не…

Сон. Это был сон, там, на далеком берегу, посреди железа, впаянного в бетон. Это был зов о помощи.

— Он позвал, и я отправился за ним сюда…

— И этого недостаточно. Ты знаешь, — Джемма встряхнула его еще раз, а затем выпустила, отшвырнув в сторону, — ты прекрасно знаешь, что этого ни хрена недостаточно!

На ногах Купер удержался, уперевшись рукой в столбик кровати. Его глаза были сухими, но лицо мучительно исказилось. Это страшное зрелище — смотреть, как человек, которого душат рыдания, не может проронить и слезинки.

Джемма не испытывала жалости. Купер спал в своем проклятом сне, полном ненависти, вины и страха, и спал слишком, слишком долго.

— Я все гадала: где ты, когда не в моей голове. Откуда ты приходишь. Теперь я знаю. — Она обвела комнату рукой. — Ты заперся здесь. В этом единственном безопасном месте, где Самайн не может тебя достать. Только стучать в гребаную дверь.

Купер скрючился, согнулся, словно от невыносимой физической боли. Но Джемма не собиралась останавливаться, черта с два, пошел на хрен, только не в этот раз!

— Ты сам посадил себя в темницу из воспоминаний, закрыл дверь на замок, чтобы не встречаться с ним! — Она сорвалась на крик. — С этой мразью лицом к лицу! Ты сказал мне никогда не открывать эту хренову дверь! Просто! Чтобы! Не иметь дела! Со своим! Страхом!

Больно? Насколько больно? Настолько ли, чтобы заставить тебя очнуться?!

— И не смог! Опять! Снова не смог никому помочь, бедный Тедди Купер, верно?

— Я не собираюсь затыкаться. Я собираюсь, — она схватила его за плечо и дернула, заставляя распрямиться, — собираюсь тебя разбудить, мелкий ты говнюк. Понятно? Смотри на меня!

Окрик замер между ними, словно электричество в воздухе, сделав его густым. Купер с трудом преодолел его плотность: пока он поднимал голову, пронеслись декады и столетия.

Губы его дрожали.

Где-то далеко, за пределами этой комнаты, где-то в месте, о котором Джемма давно забыла, зародился… звук.

Это было не пение и не барабаны. Это был отдаленный… гул?

— Думаешь, ты особенный в своей боли? — яростно спросила Джемма, глядя ему в глаза. Злость прочищала голову, ложилась на язык чистым, незамутненным гневом, который словно бил Купера по лицу. — Мы все кого-то теряем. У каждого из нас есть трагедия, за которую мы себя ненавидим. О которой боимся думать. В каждом из нас столько, твою мать, боли, ты себе представить не можешь, ублюдок.

Ты думаешь, он просто так поет мне эту сраную песню?!

— Никто не становится охотником просто так. Никто не берет в руки оружие просто так. Никто не убивает просто так. Этим он, — Джемма ткнул пальцем в сторону двери, туда, где все так же раздавалось зовущее «Тедди!», — и пользуется. Находит брешь в твоей душе и ковыряется в ней пальцами, проникает туда, словно яд. Убивает тебя твоей собственной болью и твоим собственным страхом. И это ты позволяешь ему делать с собой. Никто другой. Не закрывай глаза!

Гул усилился: нарастал вокруг, словно шел из ее головы, чужеродный и странный в этой голубой комнате. Дым добрался им почти до пояса.

— Да ты мастер жалких оправданий, верно? — Джемма дернула Купера за подбородок. — Ты трусливо сидишь здесь, испуганный, тонешь в ненависти к себе. Как ты всех подвел. Как обманул храбрую Джемму! Как завел своих товарищей в ловушку. Как не можешь больше ничем помочь Брайану. Я сказала, не закрывай глаза!

Держи их открытыми. Не обращай внимания на гул.

Смотри прямо на меня.

Смотри мне в глаза, Теодор Купер. Впервые за все это время, смотри мне прямо в глаза.

— Пока ты не выйдешь отсюда, ты и правда ничем ему не поможешь. Ты будешь продолжать спать, Купер. Хочешь просто торчать тут, в этой комнате, дожидаясь, пока мы все умрем, чтобы умереть последним? Ладно. Хорошо. Твое дело. Ты будешь сидеть в эпицентре собственной трагедии и чувствовать только, как обрываются ниточки: сначала я. Потом Брайан. Или наоборот. Какая разница, если все умрут, пока ты будешь медленно угасать здесь, верно?

Купер всхлипнул, и слезы — отчаянные, беспомощные — наконец показались.

— Но я — я не буду ждать, пока это произойдет.

Гул усилился. Сильный, раздражающий, он хотел, чтобы Джемма сбилась с мысли и забыла, о чем говорила, но — нет, нет уж, не в этот раз.

В этот раз она договорит.

— Я дала обещание. Когда мне дали шанс получить эту работу, я пообещала себе, что не закончу, как мой папаша. Я пообещала. Себе и гребаному Господу Богу, в которого больше не верю.

Гул начал закладывать уши, но, вместо того чтобы прикрыть их, Джемма схватила Купера за подбородок:

— А затем я пообещала тебе.

Как-нибудь это переживу.

Пока ты сидишь здесь — я и не буду.

Гул становился невыносимым. Они оба это чувствовали, и Джемма поняла — у нее осталось мало времени. Что-то звало ее отсюда, что-то торопило ее обратно, и этот звук уже вел отсчет.

— Я пообещала тебе, что спасу Брайана.

Купер закусил губу так сильно, что Джемма почувствовала кровь у себя во рту. Его лицо было мокрым от слез, а дыхание сбилось в дрожащий хрип, но он смотрел ей в глаза, и поэтому Джемма продолжала говорить. Все, что она сейчас могла делать, — это говорить, потому что на большее времени не осталось.

— И я спасу. Я вырву его из лап Самайна. Даже если умру в этой долбаной Ирландии. Потому что я дала тебе слово.

Помнишь?

Купер кивнул, и кровь с губы, смешанная со слезами, сорвалась с подбородка. Джемма отняла руку, вытирая кровь со своего лица.

— Но я больше не буду тебя искать. Не буду спрашивать, где ты, потому что, пока ты спишь, ты мне никак не поможешь. И ему тоже.

Оставались секунды, прежде чем этот звук вырвет ее из сна Купера. И Джемма знала: эти секунды были последними из тех, что они провели друг у друга в голове. Они оба это знали.

Больше этого не случится.

— Пора заканчивать со снами. — Джемма обхватила его лицо, большим пальцем смазывая кровь с губы.

Купер схватился ладонями за ее руки так, словно только они удерживали его от падения.

Я должна.

Я пообещала тебе.

Купер замотал головой в немом отрицании, и Джемма прижалась лбом к его лбу.

— Время просыпаться, Тедди.

И проснулась.

— Я дал обещание.

— Что?

Эта реплика была настолько неожиданной, что сначала Кэлу показалось, будто за треском костра ему послышалось. Он все еще время от времени трогал волосы на затылке, пытаясь понять, отличаются ли они на ощупь от остальных волос, и Доу своим странным заявлением застал его врасплох.

Обещание? Что еще за обещание?

Доу, казалось, не собирался повторять. Он сидел у самого костра, рискуя подпалить брови и все одеяла, которые на себя натянул. Кэл, не дождавшись ответа — ну кто разберет этого Доу с его тонкой душевной организацией, — продолжил запаковывать рюкзак. Он почти закончил: самым ценным приобретением оказались еда, запасы воды и сигнальная ракетница.

Нормально поспать так и не удалось. В воздухе стояло какое-то нервное напряжение, не дававшее закрыть глаза и расслабиться. После обнаружения преждевременной седины Доу сменил Кэла на посту, однако тот даже не прилег. Усталость осталась, но он не представлял, как сейчас заснуть.

— Я дал обещание, что никогда в жизни не притронусь к человеческой крови.

Кэл замер посреди затягивания горловины рюкзака. Эта неожиданная откровенность заморозила на месте.

— Ты задал вопрос, — пояснил Доу таким тоном, будто не сказал сейчас ничего стоящего. Он все так же смотрел на огонь, и со своего места Кэл видел только его залитый желто-оранжевым светом профиль. — Я всего лишь пытаюсь на него ответить. Остолоп.

— Я понял, — спокойно отозвался Кэл.

Чего он не понял, так это того, почему Доу решил разоткровенничаться.

Он не из тех, кто откровенничает. Точнее сказать, он из тех, кто откусит тебе голову, если попытаешься перешагнуть через его границы, и эта тема явно была за оградой. Высотой три метра. С колючей проволокой под напряжением.

Кэл знал Доу три или четыре года — несколько совместных заданий, молчаливые приветствия в Управлении. Никакой дружбы. Никакого общения. Только слухи, окружавшие Доу на работе и служившие лучшей оградой, чем настоящая колючая проволока. Эта миссия в Ирландии — первая, где они провели друг с другом больше одного дня, и единственная, где Кэл хоть как-то смог его узнать.

Но при всей полноте замечательных дружеских чувств, которыми, конечно, связала их Глеада, Кэл никогда бы не подумал, что Доу откроет рот и выдаст что-то такое.

— Ты думаешь, что скорее в лесу кто-то сдохнет, чем я поделюсь с тобой чем-то личным, — неприятно разорвал образовавшуюся тишину Доу.

— В лесу и правда кто-то сдох, — Кэл показал пальцем в направлении, где в овраге лежал труп, — и не раз. И я действительно так думаю. Ты что, помирать собрался? В чем причина?

— Ты выглядел как растерянная, грустная псина, — огрызнулся Доу, — вот в чем причина.

— Слушай, я не… — Кэл попытался исправить ситуацию. Слова, на удивление, нашлись сразу же. — Я не Джемма, ты же в курсе. Типа. Друг. Не надо на меня накидываться. Я не ерничаю, просто не понял.

Ответом ему было молчание. Кэл одним движением затянул наконец рюкзак и поставил его к двум таким же.

— Ты не из тех людей, которые делятся чем-то, чтобы…

Доу жестко перебил его:

— Ты не знаешь, из каких я людей, Махелона. — Он оторвал взгляд от огня, чтобы посмотреть на Кэла. Глаза у него были опасные — с человеком, у которого такой взгляд, лучше не начинать спорить. — Ты не знаешь.

Кэл кивнул. Справедливо — три миссии, сорок реплик, долбаная Ирландия, — ни черта он не знал.

— Ты прав, — согласился он. — Не знаю. Но ты можешь попытаться рассказать.

Под треск костра они смотрели друг на друга, казалось, очень долго — а потом Доу отвернулся и снова уткнулся в огонь, укутываясь и пригибая голову так, что Кэл совсем перестал видеть его лицо. Последовавшая тишина длилась еще дольше, чем первая. Кэл не настаивал и не напирал — с Доу это себе дороже. Просто занялся подготовкой к марш-броску, который ждал их утром. Он успел проверить свою рану и поменять повязку, хотя от разрыва остался лишь чувствительный саднящий след и все еще красные швы; поменял носки на найденные здесь, утеплился, проверил, не звенит ли рюкзак… Доу заговорил, когда Кэл еще раз перепроверял аптечку.

— Я дал обещание, — в третий раз сказал он.

Кэл даже поворачиваться не стал, остался сидеть спиной к огню. Голос у Доу был хриплый и немного безразличный.

— Поклялся, что неважно, что произойдет. Неважно, останется ли это единственным способом выжить или моим единственным оружием. Неважно, нападет ли на меня ублюдок с ножом или человекоподобное чудовище. Я пообещал, что…

Он замолчал, а Кэл завис над аптечкой. Это было…Спрашивая про Управление, он думал о том, как воспринимают Доу другие люди, а не он — сам себя.

Если честно, Кэл даже не задумывался, как о своем происхождении отзывается сам Доу.

— Я пообещал себе, что останусь человеком, — наконец сказал он.

Кэл не нашелся что ответить. Наверное, Джемма смогла бы сказать что-то в тему, а у Нормана нашлись бы слова… понимания, потому что Джемма всегда знала, что сказать, а Норман понимал всех, даже кого понять было невозможно. Кэл же здесь оказался бесполезен.

— Ты спросил, почему УНР допустило меня к работе.

Судя по звукам, Доу повернулся к Кэлу, а значит, хотел, чтобы его услышали. Поэтому Кэл, так и не расставаясь с аптечкой, перекинул ногу через бревно, чтобы встретить его взгляд. Доу выглядел на удивление… спокойным. По-настоящему спокойным. Уравновешенным.

— Репозиторий, в котором меня выращивали, — выращивали, повторил про себя Кэл, — относится к классу хранилищ «Левиафан». У него нет названия, только код: Эл-один-А.

И подкинул полено в костер. Кэл проводил его движение взглядом. Он ничего не знал о репозиториях, кроме того, что они существуют. Поговаривали, что это сеть особых хранилищ разной степени секретности, но никто ничего не знал наверняка. Только слухи. Доступ к такой информации был только у особых сотрудников Управления, может, директоров офисов.

Кэлу с его рангом даже названия «Левиафан» слышать не полагалось.

— В нем содержатся субъекты, — продолжил Доу, — которые попадают в руки УНР с рождения. Наиболее перспективные для… работы с ними.

— Субъекты? — все-таки спросил Кэл.

Доу вздернул брови.

— А кем, ты думаешь, я являюсь? — Он хмыкнул. — Я такой же субъект, как и любой монстр, на которого вы, ликвидаторы, обычно охотитесь. Если тебе интересно, мой класс угрозы — П.

«Объекты повышенной угрозы, — возник в голове Кэла заученный голос из протокола. — Представляют серьезную угрозу для людей, однако встреча с ними не всегда оканчивается летально. Нейтрализация объекта требует от агентов высоких навыков и большого опыта. К миссиям допускаются агенты третьего ранга и выше…»

Кэл никогда не думал о Сайласе Доу как о субъекте. Но, видимо, так тот думал о себе сам.

— Я вырос под надзором специалистов. — Доу перевел взгляд на костер. Он выглядел безразличным, когда говорил об этом, но Кэлу это безразличие внезапно показалось напускным. — Они бы не выпустили меня из бункера, если бы сомневались в том, что я абсолютно контролируем. Мне было девятнадцать.

— Ты девятнадцать лет провел под землей?

Доу проигнорировал его:

— Потом полгода жизни на базе в Огайо, чтобы оценить, как проходит адаптация. Затем — в офисе, где еще три года нужно отмечаться ежедневно. Плюс — еженедельные анализы, чтобы удостовериться, что…

Он не закончил, но Кэл все понял и так.

Отмечаться, чтобы наблюдать, не проявляет ли субъект агрессии. Анализы — чтобы удостовериться, что в его организме нет следов человеческой крови.

Кэл хотел бы сочувствовать, но не мог. Это были весьма здравые правила для кого-то, кто способен за один укус выпить поллитра человеческой крови.

— Затем поводок постепенно ослабляется. — Доу смог вернуть в голос равнодушие. — Сейчас я не прохожу проверок. Мне платят зарплату, как и вам. Могу снимать свое жилье. Плачу налоги. Имею поддельное свидетельство о рождении, дипломы, поддельную кредитную историю. Работаю. Запреты и ограничения есть, но с ними можно жить.

Кэл примерно знал карьерную историю Доу — очень хороший гоэтик, начальница отдела, Капур, всегда высоко оценивала его работу. Да, бывали скандалы из-за характера, но в целом? Доу выглядел обычным агентом. Если бы не слитая в офисе информация о его происхождении, никто бы и не подумал, что с ним что-то не так.

Образцовое поведение было залогом его жизни на воле.

— Таких репозиториев много по всей стране, — Доу перешел к другой теме. — Есть и другие классы хранилищ, но я сейчас говорю о тех, что в «Левиафане». В этот класс входят репозитории, в которых содержатся живые существа.

Он смотрел, как огонь пожирает дерево, и продолжал:

— В репозитории с кодом Эл-один-Би содержат существ низкой и средней угрозы, пойманных взрослыми.

И Кэл уже знал, к чему он клонит, еще до того, как Доу произнес:

— Если Блайт попадет в руки Управления, скорее всего, его заберут туда. — Он бросил на Кэла быстрый взгляд, не поддающийся расшифровке, и добавил: — Так что тебе сразу нужно пойти к Вулричу.

Кэл был удивлен не столько выбором кандидатуры — вполне очевидной, на самом деле, к кому идти, как не к «папочке», — сколько самим… советом. Потому что это то, что делал Доу сейчас: давал совет. На тему, о которой Кэл только думал, но не говорил.

— Не смотри на меня так, — тут же раздраженно отреагировал Доу. — Если не хочешь, чтобы твой леннан-ши попал в лабораторные стены на триста футов под землей где-нибудь в сраных песчаниках Юты у черта на куличках, ты должен сразу пойти к Вулричу. Если кто-то и может отбить его у Вивария, то только он. — Доу презрительно фыркнул. — Или ты думал, я не догадался, зачем ты спрашиваешь?

Вместо ответа Кэл отпил из фляги, лежащей рядом, и, подумав, спросил:

— Ты доверяешь Айку?

Не потому, что сам не доверял. Но Доу, доверяющий кому бы то ни было, его удивлял. Да уж, и вправду Кэл ничего о нем не знал.

— Он… благоразумный, — подобрал слово тот, снова рассматривая трещащие поленья. — И здравомыслящий. Мне этого достаточно.

Айк был и благоразумным, и здравомыслящим, но больше того — он был человечным. Под строгим пиджаком и вечно хмурым лицом скрывался наставник, который мог отстоять тебя перед самим Господом Богом, если потребуется. Засучить рукава и подраться с архангелом Михаилом на мечах, если тот решит тронуть его подчиненного.

Глядя на Доу, Кэл подумал, что это не могло обойти стороной даже Сайласа Доу. Особенно Сайласа Доу.

— Найди Блайту применение, — сказал он, пожимая плечами. — Пообещай, что он будет полезен. В конечном счете наври, что, если убить его, умрешь и ты, и Вулрич вынужден будет повздыхать и согласиться.

В устах Доу все казалось таким до нелепого простым, что Кэл даже не стал сосредоточиваться на этом. Он позволил этим словам скользнуть в ухо, но не сделал ни одного усилия, чтобы задержать их там. Он разберется с этим позднее. Когда-нибудь. Когда будет уместно об этом думать.

— Если мы, конечно, выберемся отсюда, — снова проявил мистическую проницательность Доу через плечо. В его руке, словно ее продолжение, лежал пистолет, который он не выпускал ни на секунду.

Кэл хмыкнул:

— Если мы выберемся, меня под руки уведут сотрудники внутренней службы безопасности. Ты только что нарушил все возможные НДА, рассказав мне о хранилищах.

— Это если ты проговоришься. — Доу пожал плечами, но Кэл слышал, как тот перешел на более легкомысленный тон. Будь это другой человек — почти шутливый. — А если проговоришься — то будут твои проблемы. Меня не приплетай.

— Спасибо.

Доу вскинул удивленный взгляд. Кэл отсалютовал ему флягой и подмигнул:

— За заботу. Всегда знал, что нравлюсь тебе.

— Ты, блин, мне надое… — Доу дернулся, и его рука с пистолетом вскинулась в сторону леса.

Кэл оказался на ногах. Он молчал, позволяя Доу самому дать знак, но тот прислушивался, слегка поводя головой. Чувство мнимой безопасности, даваемое костром, рассыпалось в пыль. Лес вернул свое.

— Тут кто-то есть, — наконец сказал Доу на грани слышимости. Его голос почти сливался с костром, когда он добавил: — Или что-то.

В первую секунду вселенная состояла из гула.

Этот гул выдернул ее из одного мира в другой так резко, как брожение выталкивает пробку из шампанского — одним рывком. Джемма упала на колени, пытаясь заново собрать себя в пространстве и нашарить собственные мысли, а затем ее подхватили под руку.

— Джемма! — раздался вой Нормана. — Вставай, боже! Джемма!

И первая мысль во вселенной была: «Твою мать, не ори мне на ухо».

К тому моменту, как Джемма открыла глаза, сонный океан отхлынул, оставляя ее в реальности. Гул стоял не такой страшный, как ей казалось, — но он разливался вокруг низкими частотами, как из орущей басами огромной колонки, только без звука.

— Что это? — спросила она, поднимаясь на ноги и оглядывая комнату, залитую свечным светом. Норман выглядел испуганным призраком, Блайт всполошенно стоял рядом. Да что тут, черт возьми, происходит? — Что за гребаная херня?

— Пригляди здесь, — кинул Норман поверх ее плеча и унесся в комнату.

Джемму это не обмануло ни на секунду — она бросилась за ним:

— Я не буду нянчить вампиреныша!

— А я сказал это ему!

Они ворвались в комнату, которая раньше служила им спальней. Источник гула находился где-то здесь, и Джемма присоединилась к Норману, копавшемуся в горе вещей, которые они так и оставили, когда потрошили рюкзаки.

— Оно меня разбудило, — пропыхтела Джемма, — и я собираюсь жаловаться.

Что бы это ни было, вибрацию эта херня издавала просто мощнейшую.

— Что это вообще может быть? — Норман отшвырнул ком из вещей. — Киаран, поставь ты эту свечку! Достань фонарик! Быстрее, пожалуйста!

И тут Джемма сообразила. Кровь отхлынула куда-то к ногам, так что руки похолодели, а волосы на шее встали дыбом. Она начала более осознанно копаться в вещах, пытаясь делать это как можно быстрее — и молясь, что ошиблась.

Но она не ошибалась.

Когда она достала завернутую в бинты фигурку — человеческая скульптура в миниатюре, желтая кожа, зеленый тюрбан, посох в руках, прямая фараонская борода, — та была раскаленной.

— Джемма? — поторопил ее Норман. — Джемма, что это?

— Это… — Джемма уставилась на фигурку в своих руках, потом, оставив вопрос без ответа, бросилась к окну. Только не это, черт возьми, только, дьявол, не это! — Это ядро сети.

Она вгляделась в ночную глушь за окном, но темнота там была такой густой… Разве Джемма не должна видеть соседний дом? Улицу? Землю? Хоть что-нибудь? Что-нибудь, кроме этого сраного тумана!

Разве темноте полагается быть такой… всепоглощающей?

Джемма обернулась на Нормана с Блайтом, встревоженно следивших за каждым ее движением.

— Ядро сети Птаха. Элементы, которые мы закапывали по периметру долины.

Лицо Нормана медленно начало приобретать выражение, близкое к паническому ступору. Фонарик в руках Блайта дернулся. Все они вообразили себе одно и то же. Глядя на их лица, Джемма развернула бинты и начертила пальцем несколько символов на фигурке. Гул прекратился.

— Выключи свет, — скомандовала она Блайту в воцарившейся тишине. — Вырубай.

Тот, испуганно втянув воздух, послушался.

Они остались в безмолвии, нарушаемом только их дыханием, и в темноте. Джемма снова выглянула в окно, но чернота полностью захватила мир снаружи.

Будто за стенами этой лачуги осталась только пустота.

— Какой? — подрагивающим от волнения голосом наконец спросил Норман. — Какой из элементов сработал?

— Все, — ответила Джемма, отворачиваясь от пустоты за окном. — Они сработали все. Со всех сторон.