Как поймать монстра. Круг третий. Книга 1

50. Бог должен умереть

…Он удерживал его за руку, цеплялся за одежду, уговаривал ласковым голосом, убаюкивал тихим шепотом, проникал в мысли, на самую глубину, и разрастался там, теплый мох, мягкость перины, пух и облако, песок, в котором вязнут ступни солнечным днем.

Но мох то и дело расходился под ногами и обнаруживал под собой щербатые знаки; в тихом шепоте вились песни; а пух оборачивался снегом и взмывал ввысь. Песок, в котором он лежал, становился землей, и тогда шепот снова укрывал его непроницаемой периной.

«Не смотри туда, — уговаривал шепот, когда вместе с песком сквозь пальцы сыпались кости, слушай только меня».

Песок продолжал сыпаться, обнаруживая под собой камень и золото.

Песня звучала; наружу из горла просилась клятва; снег снова и снова переставал идти и поднимался обратно в небо.

В глубинах мыслей появилась девочка, бьющаяся в дверь; женщина, сидящая у чужого изголовья; мужчина, смотревший на него злыми пьяными глазами.

Шепот перекрывал их всех.

— Мне надо идти… — Он плакал, просил, уговаривал и его, и себя.

— Тебе нужно быть здесь, — в ответ лаской проходилось по затылку, и шепот скользил в ухо, придавливал веки тяжестью сладкого утреннего сна, приятной усталостью хорошего дня: пух, песок, облако. — Здесь ты в безопасности.

Пока ты спишь, ты мне никак не поможешь. И ему тоже.

— Это неправда. — Ладонь гладила его по волосам. — Вы оба здесь. Оба рядом. Он тут. Тебе не нужно больше волноваться.

Спи.

Пора заканчивать со снами, Тедди.

Сквозь нежные волны забытья он потянулся рукой к звукам — чтобы вспомнить что-то важное, чтобы не забыть. Он обнаружил там девочку с крашеными волосами; женщину, сидящую у чужого изголовья, и свет ночника, разбегающийся звездами по полу; кудрявую женщину, смотрящую на него требовательными глазами.

Он обнаружил там себя, лежащего на полу комнаты, и себя, лежащего на кровати.

Он обнаружил там злость и безысходность, ярость и отчаяние.

Они сыпались сквозь пальцы вместе с песком и костями и уплывали, снова оставляя его в безмятежности.

Он чувствовал, как к его лбу прижимается чужой. Чувствовал руки на своем лице.

— Я ухожу, — решил он.

— Нет, нет, ты никуда не уходишь… Здесь все будет хорошо… Здесь, со мной…

— Я ухожу, — решил он.

Песня звучала все громче, становилась его частью, и он был человеком с ножом и человеком без ножа; он был женщиной с требовательным взглядом и смотрел на себя сверху вниз; он был собой, глядя снизу вверх на себя; он бесконечное число раз брал нож и бесконечное число раз обагрял его кровью. Он проигрывал, он терял, он подводил. Из-за него умирали люди. Из-за него все это должно было повторяться снова и снова.

Песок больше не имел власти над ним. Золото обернулось камнем.

Время просыпаться.

— Я ухожу, — сказал он.

И проснулся.

Он открыл глаза, и свет ворвался в них, оставляя его слепым, а воздух набился в грудь, раздувая ее болью. Он открыл рот, вдыхая и выдыхая ее, заново учась дышать. Он чувствовал, как воздух проходит по гортани и обратно. Он чувствовал.

— Вы… вы меня слышите?

Он не знал этого голоса, но сейчас он не знал ни одного голоса в мире, кроме Его, таявшего в эхе сновидения.

Руки тряслись, и Теодор уставился на них, словно впервые видел. Они тряслись, а он ощущал их, каждый нерв, каждый палец. Он видел свои руки, и они не растворялись в безмятежности, стоило чужому сознанию уйти.

Он вообще не чувствовал чужого сознания.

Впервые за долгое время он был в своей голове один.

Впервые за долгое время он не спал.

Кто-то замельтешил перед ним, но Теодор прижал ладони к груди, поверх слоев одежды, прижал так тесно, как только мог, и сквозь гудящую голову попытался сосредоточиться.

Он отказывался отпускать его — Теодор все еще чувствовал его хватку, его руки, внутри, на ребрах, прямо под своими. Теперь они были не теплыми, а ледяными. Сон таял, вместе с ним таяли и воспоминания о сне, важные, нужные, те, что прятались облаком, просачивались сквозь пальцы вместе с песком. Вместе со сном таяли и силы.

Осознание сверкнуло в мозгу острой и четкой мыслью: Он не отдаст ему эти воспоминания.

Он не отдаст ему этот сон.

Голова будто пребывала в двух измерениях сразу — в одном она болела, размазывала мир перед глазами в пятно, была тяжелой и неповоротливой, а в другом… в другом проснувшийся мозг Теодора работал.

Он не отдаст ему этот сон, но этот сон — единственное, что есть у Теодора против Него. Он забудет его так скоро, как утечет ощущение силы, но, возможно… если… Да, нужно попробовать. Пробуй! Двигайся! Времени мало!

— Руку, — невнятно сказал он, чувствуя, как сухой язык неповоротливо двигается во рту. Он ощущал свою слюну и свои зубы. Трясущимися пальцами дотронулся до лица. И свою кожу он тоже мог чувствовать. — Дай мне свою руку.

«Быстрее, — работала его голова, пока тело отказывалось. — Быстрее, черт возьми!»

Чья-то рука схватила его ладонь, и Теодор потянулся к чужому сознанию, к чужому присутствию, сосредоточился на нем; и мир наконец обрел четкость. Теодор поднял голову в поисках облегчения — в поисках человека, который его разбудил, который ему обещал, сознание которого было ему открыто, и не составило бы труда отдать ему то, что Он прятал.

Но перед ним стоял другой человек. Не то лицо, которое он искал.

Лицо было человеческое. Но человеком он не являлся.

Руки парня, отдаленно знакомого по чужому сознанию: черные волосы, бледное как бумага вытянутое лицо, сейчас двоящееся, — поддерживали Теодора за плечи, помогали оставаться в сидячем положении. Холод внутри пытался сожрать его силы, спешил, стремился опередить.

«Где Роген?» — хотел спросить Теодор, но знал, чувствовал, что Роген здесь нет. Они здесь одни. Только он и этот нечеловек. Черт. Черт!

— Послушайте, мне нужно… Мистер Махелона… он пропал, и я не знаю, что дела…

Чужое лицо слегка качалось перед глазами. Головокружение, сухо подумал Теодор. Нехорошо. На это нет времени.

Хватка внутри усилилась.

— Слушай меня, — с трудом прервал его Теодор. — Слушай. Меня. У меня нет времени. Нам нужно успеть. До того как он… заберет…

— Что? Вы…

— Заткнись. — Он выталкивал из себя слова, стараясь звучать внятно. Этот чертов пацан не помогал. — Ты должен все запомнить. Запомни всё!

— Я вас не…

Теодор поднял тяжелую, налитую свинцом руку — и положил парню на лоб.

И в следующее мгновение они рухнули вниз.

Лес его обманул.

На самобичевание и растерянность Кэл никогда не разменивался и тут же попытался сориентироваться — нужно было идти обратно. Самайн бы не разделил их просто так, и тревожащий умысел подгонял Кэла в спину.

Вокруг не было никаких звуков. Ни шагов, ни ветра. Ни даже собственного дыхания, только гул в ушах — низкий, как утробный бас трубы. Кэл оглянулся. Повернулся на месте. Попытался найти хоть что-то — точку ориентира, свет между деревьями, очертания поляны.

Ничего.

Он двинулся на север. Мелкими шагами, стараясь не терять направление. Высмотрел на одном дереве кривую расщелину, похожую на вмятину от удара; пометил его ножом. Прошел дальше, приглядел еще одну приметную трещину в коре, на уровне глаз, и сделал еще зарубку.

Лес вокруг был однообразным, закольцованным, как если бы кто-то специально вырастил его, издеваясь над пространством: одинаковые деревья, одинаковые корни, одинаковые своды веток. Как повторяющийся кадр дешевого фона.

Кэл шел минут десять. Потом пятнадцать. Потом — двадцать. И, только увидев рваную полосу от ножа на дереве, остановился. Ну конечно же. Трещина в дереве. Вмятина в коре.

Он стоял на том же самом месте.

Кэл не стал терять время — развернулся и пошел в другую сторону. Теперь на юг, по касательной. Пометил дерево на старте, двинулся дальше. Считал шаги. Сорок. Пятьдесят. Сто. Потом — новое дерево. Новый надрез.

Еще сотня шагов.

И снова — первое дерево. То же самое.

Как Кэл и думал, лес превратился в ловушку.

Пацан упал на землю, вспахивая ладонями свежую грязь. Теодор испытал короткую вспышку раздражения — почему, ну почему это должно было оказаться существо, а не Роген? Роген бы сразу поняла, что надо делать. С Роген они бы не тратили время. С Роген связь не была бы такой слабой и неустойчивой.

Если бы это была Роген…

Теодор задрал голову.

С темного ночного неба — ни одной звезды, полотно черных туч — медленно опускались крупные хлопья снега. Когда они касались лица, то не растворялись, не приносили ни холода, ни влаги. Снег проходил сквозь него, как будто Теодора здесь не было.

На этот раз его и правда здесь не было.

Здесь была только пустая, голая равнина, спрятанная между возвышающимися серыми холмами. Чернея на фоне неба, венчала холмы остроконечная корона — лес. Он шевелился, раскачивался и бушевал, будто был в ярости, но не мог добраться до Теодора.

«Да подавись ты!»

Теодор обернулся, проверяя своего спутника. Тот все еще сидел на земле, вцепившись в нее так, будто она шаталась под ним, и ошалело моргал в пространство.

— Вставай, — бросил Теодор, — ну же!

Парень медленно, чуть пошатываясь, приподнялся на колени. Теодор раздраженно цыкнул — впервые оказываясь вне привычной реальности, они всегда растеряны и дезориентированы, но, во имя всех святых, на это правда не было времени!

— Где, — сглотнул парень, оглядываясь, — где мы?

Издалека донесся знакомый глубокий звук — рог, и Теодор сразу его узнал. Сейчас, когда он не спал, все ощущалось намного реальнее, но это ненадолго: чем больше времени проходит, тем менее отчетливым становится воспоминание. Нужно вложить его в чужую голову до того, как оно развеется.

— В твоей голове, — коротко обронил он и наклонился, вздергивая парня на ноги. Он был ниже, меньше, а рассредоточенный взгляд метался между лицом Теодора и холмами вокруг.

— Что?..

Снег повалил еще сильнее. Здесь всегда холодно, Теодор это помнил. Ветер обжигал льдом, и будь это сон, а не воспоминание о сне, он бы свистел в ушах и бил по лицу, пробираясь сквозь кожаный плащ с меховым нутром. Да. Плащ Теодор тоже еще помнил.

Но он выбрался. Он проснулся и больше не был участником. Только зрителем, на котором его обычное пальто, а не доисторическая одежда.

— Да объясните же мне…

Не слушая его, Теодор приложил ладонь к своей груди. Нащупал чужие холодные руки на ребрах, нахмурился, пытаясь сбросить их хватку, — но, конечно же, ничего не вышло. Сил осталось совсем чуть-чуть, и с каждой потраченной впустую секундой они таяли зазря.

Снова ожил рог, потом еще один и еще — и вскоре низкое гудение затопило всю долину. На кромке холма ожили тени, привлекая внимание и Теодора, и парня, который обернулся и теперь тоже смотрел в ту сторону.

Теодор видел их сотни раз, но еще ни разу — снаружи. Он никогда не стоял здесь, когда они появлялись на горизонте, всегда был внутри толпы, ее неотъемлемой частью. Ее сердцем. Отсюда же она казалась морем теней: тысячи черных фигур на фоне леса и неба.

Словно волна, хлынувшая с холмов, тени начали спускаться.

— Сейчас начнется. — Теодор стиснул локоть парня. — Смотри внимательно.

Теперь все ощущалось отчетливее.

Кэл помнил прошлый раз: пустая голова, позволяющая ногам идти в случайном направлении; ты ни на что не смотришь и ни во что не вслушиваешься. Он не знал, как сработал этот магический трюк, выведший его к Киарану, — но трюк позволил обмануть Самайна, а значит, главное, что он работал.

Но в этот раз Кэла наполнило чувство.

Оно появилось, когда он освободил голову от мыслей. Если бы ты ничего не видел, ничего не слышал и ни о чем не думал…

И когда он открыл глаза, то знал, куда идти.

Они шли с холмов.

Снег усилился и теперь не опускался мягкими хлопьями, а летел в лицо, подгоняемый не на шутку разбушевавшимся ветром, и сквозь эту рябь сошествие казалось рваным. Они заполнили склон со всех сторон и скачками оказывались всё ближе и ближе. Никто не нес ни единого факела, и ни один отсвет не озарял их лица. Издалека они казались зловещей волной, а при приближении — удивительным в своем жутком величии шествием.

— Кто это? — растерянно спросил парень, вглядываясь в приближающиеся фигуры сквозь ночную заснеженную мглу. — Мы ведь… — Он закрутил головой, к раздражению Теодора отвлекаясь от важного. — Это долина Слехт?

Теодор понятия не имел, как теперь называется это место, и, если честно, даже не хотел вникать.

— Когда они подойдут, — вместо ответа сказал он, не отрывая глаз от процессии, — внимательно наблюдай за всем, что будет происходить. Ни на что не отвлекайся.

— Я и так не…

— Ты отвлекаешься.

Если парень забудет — не останется никого, кто помнит. Он забирает то, что принадлежит ему, а Теодор был полностью в его власти.

Море людей схлынуло с холмов в низину и теперь приближалось к ее сердцу — туда, где стояли Теодор и его спутник. Сейчас можно было рассмотреть, что они невысокие — ниже, чем Теодор и парень рядом с ним, — укутанные в одежды из кожи и меха. Чем ближе они подходили, тем больше лиц становилось вокруг, пока Теодор не обнаружил себя в широком кольце людей. Воспоминания о том, что произойдет дальше, были яркими, но фрагментарными — детали утекали вместе с песком сквозь пальцы.

Именно поэтому человек, возникший перед ними, не вышел из толпы, а внезапно появился, заставив парня рядом вздрогнуть. Теодора это не напугало: затаив дыхание, он смотрел в темноту под капюшоном.

Теодор знал, что сделает этот человек. Скинет капюшон, и из-под меха появится лицо. Затем скинет плащ и останется нагим.

Так он и поступил.

Это оказался мужчина в возрасте, с широким носом и неаккуратной бородой. Сначала он показался полностью вымазанным чем-то черным, со светлыми прорезями глаз и рта, но Теодор знал, что это не так. Если бы здесь был свет, лицо было бы красным. Теодор рассматривал мужчину со странным чувством — он никогда отчетливо не видел его черт, смотрел на этот сон только его глазами. Его и…

Картинка снова дрогнула, и теперь снег стал злее — он бил по людям, раздувал полы плащей. Перед мужчиной стоял еще один участник, куда меньше. Сейчас он тоже скинет капюшон и отвернется, чтобы престарелая женщина смогла провести большим пальцем по его лбу, смазывая кровь и оставляя вертикальную чистую полоску кожи.

Так и произошло.

В темноте показался юноша, почти мальчик — может, лет тринадцати. Плащи это скрывали, но у обоих — и у него, и у мужчины — все тело было покрыто символами. Шея, плечи, грудь, живот, ноги и руки, даже пальцы. Теодор знал это. Теодор помнил, как они ощущались на коже.

Парень рядом с ним подал голос:

— Что они делают?

— Готовятся, — кратко ответил Теодор и тут же замолчал. Отвечать было нельзя. Совсем. — Смотри и не задавай вопросов. Запоминай все, что увидишь.

Снег окончательно превратился в град. Теодор сделал несколько шагов к мужчине, чтобы отчетливее видеть, что он делает. Парня пришлось потянуть за собой.

Эта долина, эти люди, вся эта ночь — все это держалось исключительно на его таявших силах.

Мужчина закрыл глаза. Знакомое чувство откликнулось в Теодоре: он делал так сотни раз, он знал, как это ощущается — волна, поднимающаяся из живота, текущая в плечи, в голову, в пальцы; сила, которую ты не просил. Сила, которая родилась с тобой и умрет с тобой.

Град замер в воздухе.

Теодор уставился на несколько крупных ледяных гранул, зависших прямо над его лицом; он слышал радостный гул толпы, чувствовал трепет, который она испытывала, глядя на остановившуюся стихию.

Парень рядом с ним протянул руку ко льду в воздухе. С опаской он дотронулся до снега пальцами — но те провалились сквозь воздух.

А в следующее мгновение град медленно начал двигаться вверх. Уходить туда, откуда пришел.

Народ хлынул в разные стороны, расступаясь, словно море перед Моисеем, и их хоровое бормотание усилилось. Некоторые стали перебирать руками по ногам, опускать головы, другие — наоборот, вздымать руки к темному безжизненному небу. Из образовавшегося людского коридора показалась процессия.

Мужчина взял мальчика за руку, ни на кого не обращая внимания, будто не существовало ни этого шума, ни завывающих голосов, ни холода. Он повел мальчика за собой — туда, где стояли Теодор и его невольный компаньон. Мальчик, перебирая босыми ногами по земле, выглядел совсем хрупким на фоне мужчины и обернутых в кожу и мех фигур.

Ему было холодно, и он волновался. Это Теодор тоже помнил.

Наконец они подошли совсем близко и остановились. Теодор обернулся через плечо. Парень, придерживая лоб рукой, будто его голова могла в любой момент отвалиться, тем не менее завороженно наблюдал за происходящим. Правильно. Смотри. Смотри. Запоминай.

Мужчина коснулся своего лба, символов на нем и потер их, пачкая пальцы то ли в угле, то ли в темном глинистом материале, которым были нанесены его знаки.

У мальчика в голове было много вопросов. Страшных, безнадежных, на которые он и сам знал ответы. Поэтому он их и не задал — стоял молча, пока мужчина, прислонив испачканные пальцы к его лбу, рисовал на нем длинную линию.

— Они похожи, — внезапно сказал парень. — Мужчина и ребенок. Это отец и сын?

Теодор не ответил.

Пока старший был занят нанесением знака младшему, процессия успела пройти сквозь толпу — дюжина мужчин, тоже в плащах и с босыми ногами, разошлась широким кругом вокруг главной пары.

Пение стало громче, хлопки — сильнее. Отчетливо начали раздаваться удары по какому-то кожаному инструменту, хотя никого с барабанами в первых рядах Теодор не видел. Только напряженные, взволнованные лица. Только голоса, постепенно сливающиеся в неразборчивый его уху хор. Неожиданно ему начал вторить голос рядом:

— Марвола’эди’р’Гдау.

Теодор резко обернулся. Парень разглядывал толпу, больше не удивленный, но и не спокойный; скорее — настороженный и сосредоточенный.

— Ты знаешь, что они говорят?

— Марвола’эди’р’Гдау, — повторил тот. — Бог должен умереть.

Мужчина отошел от мальчика на несколько шагов. Они смотрели друг на друга, и правда похожие — раньше Теодор этого не замечал, хотя и без того знал, что они родня.

Мальчик развязал тесемку на горле — и, ничем более не удерживаемый, его плащ соскользнул на землю, оставляя его таким же нагим на ветру, как и его отец. Знаки — черточки и пересекающиеся линии, похожие на оперение стрел, — струились вниз, начиная с его шеи и заканчивая лодыжками.

Неожиданно хор замолк — так резко, на такой высокой ноте, что после него осталась пустая тишина. Здесь были сотни, может, тысячи человек, и ни один не издавал ни звука. Все взгляды собрались в одном месте, там, где сходился центр долины. Там, где стоял мальчик.

И тогда, под тяжестью тысячи взглядов, он запел.

Его одинокий голос скользил, разносимый ветром по долине. Посиневшими от холода губами он выводил неровные, бьющиеся на ветру переборы звуков.

В толпе раздался страшный стон, и мальчик дернулся, но не прервал песню. Зато отвлекся парень рядом с Теодором — он обернулся, выискивая причину звука. Теодор же продолжил смотреть вперед. Он знал, что там. Женщина, упавшая на колени и сдерживающая рыдания. Еще он знал, как тяжело мальчику не смотреть на нее. Знал, как невыносимо смотреть на нее мужчине.

— Не отвлекайся, черт тебя дери, — сжал Теодор руку на плече парня, поворачивая его обратно к сердцу этого воспоминания. — Сейчас начнется.

Ветер снова усилился, заметался, вновь принося с собой снег — тот яростно бил по толпе, словно наказывая ее за что-то, взметался ввысь и опадал, закрывал им обзор. Теодор потащил парня ближе к центру, чтобы тот ничего не пропустил. Они оказались прямо перед ребенком, продолжавшим выводить тоскливую песню сквозь бушующий гневный ветер. Он трясся под снегом, бьющим по телу, и голос его тоже трясся — но мальчик знал, что должен сделать.

Он знал, зачем это делает. Он делал это добровольно. И потому у него были силы продолжать петь.

Пока мальчик пел, Теодор обернулся туда, где стоял мужчина. Тот смотрел сквозь них на ребенка, и у него было сумрачное, сосредоточенное лицо, но Теодор знал, что скрывалось под ним. Он стоял там. Он это чувствовал. Сжимал кинжал, переданный ему пожилой женщиной, стискивал рукоять так сильно, что пальцы онемели, кажется, на всю жизнь. Слышал пение, которое прорывало завывание ветра и рвало душу.

Но он знал, зачем это делает. Он делал это добровольно. И потому у него были силы продолжать слушать.

Не прекращая петь, мальчик начал счищать кровь с лица. Ладонями, снимая верхний густой слой, растирая к вискам и волосам, превращая кровь в размазанные следы. Ему помогли: кто-то передал рыхлые липкие комья снега, которыми он водил по лицу, пока не осталось столько чистой кожи, сколько возможно. Окровавленный снег падал сквозь пальцы к его ногам, а песня становилась выше и тоньше, пока не достигла самой верхней ноты. Мальчик последний раз посмотрел сквозь Теодора, туда, где стоял мужчина. В его глазах плескался страх — а затем он их закрыл.

Вой женщины сделался громче, и мужчина вздрогнул, словно это причиняло ему физическую боль, но назад дороги уже не было. Когда глаза сына снова открылись, с его лица на Теодора смотрела Чернота.

На секунду, на небольшое мгновение это выбило его из колеи, вернуло туда, вниз, в вечный сон, полный чужого голоса, в убаюкивающий туман, в место, где все, чем ты был, чем являлся, просачивалось сквозь пальцы, — но затем Теодор взял себя в руки.

Нет, сейчас Он смотрит не на него.

Взгляд его обращен к мужчине.

Мальчик делает шаг вперед, легко, не трясясь от холода и больше не волнуясь. Ни страха в глазах, ни сомнений, ни эмоций там больше нет — потому что нет там больше и самого мальчика.

Только холод, тьма и вереница ночных кошмаров.

Мужчина сплел руки замком вокруг грубого железного ножа и смежил веки, словно в молитве. Ладони его побелели от силы, с которой он сжимал рукоять.

Мальчик остановился — с затруднением, словно что-то мешало ему идти. Затем моргнул — и черты его снова стали детскими.

Напряжение мужчины усилилось, но он смотрел на мальчика требовательно — а еще с отчаянием. Его сцепленные руки дрожали, будто все силы уходили на то, чтобы удерживать нож. Лицо мальчика окрасилось страхом, и он неожиданно что-то сказал — даже выкрикнул.

Мужчина крикнул что-то в ответ, и мальчик послушался: сделал к нему сначала один шаг, потом второй. Все так же стискивая ладони у груди, потому что там поселились чужие холодные пальцы, которые норовили схватить его и забрать себе, но крик отца и его сжатые в молитве руки заставляли идти вперед.

А потом сквозь метель прорвалось рыдание женщины, такое отчаянное, что заставило их обоих повернуть головы.

Хватка мужчины дрогнула — всего на мгновение слабина пробралась внутрь него, но этого мгновения оказалось достаточно.

Чернота вернулась в глаза ребенка.

За долю секунды произошло слишком многое. Чернота вернулась, мальчик оказался подле отца, всаживая в него его же нож, песня зазвучала снова, будто кто-то резко нажал на «плей», а круг из мужчин вокруг пришел в движение — лезвия взлетели к горлам. Миг — и…

Марвола’эди’р’Гдау!

Полилась кровь.

Марвола’эди’р’Гдау!

Тело мальчика отшатнулось от мужчины, сжимавшего нож между своих ребер.

Марвола’эди’р’Гдау!

Он кричал, обхватив руками тело мальчика за плечи, пока кровь воинов впитывалась в черную землю. Этот низкий, страшный крик не был похож на крик ребенка. Он прошивал все вокруг низкими частотами, от него закладывало уши, а кости и внутренности крошились в серый снег. Не только от крика: это таяли последние капли сил, которыми Теодор удерживал их здесь.

Тела мужчин медленно осели на снег.

— О боже мой, — вырвалось у парня рядом с ним.

Тело мальчика извивалось, вскидываясь страшными волнами, изгибалось под неестественными углами. Он корчился в кругу из тел, а тени вскидывались вверх и вниз, словно черное отчаянное море.

Марвола’эди’р’Гдау!

То, что еще недавно выглядело ребенком, скребло почву и сотрясало воздух криком, а ветер, словно обезумевший, бился в разные стороны. Сквозь окончательно сошедшую с ума метель Теодор видел, как мужчина подползает к ребенку, пытаясь взять его за плечи, но одна из бившихся в агонии рук вспорола ему грудь, словно вместо пальцев у него были лезвия. Слишком поздно: это ему не помогло.

Самайн продолжал кричать, сводя с ума снег и ветер, и в этом крике жила ненависть — бурая, черная, ледяная.

— Твоему богу, — произнес Теодор онемевшими губами, — здесь не место.

И положил руку парню на лоб.

Не помня себя от ужаса, Норман выбрался в высохшее русло и сполз по земле вниз.

Он не знал, чего именно боится: что сестра снова появится или что не появится вовсе, устремившись на зов ракеты, и первой найдет тех, кто ее запустил. А может, что в этом лесу бродит не только она, но и те твари. И что он сбился с пути и не сможет добраться. Что он снова застрянет здесь на долгие дни. Что он чуть не умер.

Все это вместе дышало на ухо, пуская по затылку и спине гусиную кожу, и Норман бежал; когда не мог бежать — шел, а когда не мог идти — полз.

Кровь продолжала заливать лицо, мешая, — ее все время приходилось отирать рукавом, размазывая по лицу. Ко лбу нельзя было прикоснуться от боли, так он горел. И все это вместе превращало попытку пробраться через лес в настоящую пытку. В тот момент, когда Норман подумал, что окончательно потерял путь, засохшее русло выпустило его к реке. Это вызвало волну радости, которая затем схлынула, оставляя после себя мучительную тревогу.

У воды что-то лежало.

Опираясь на кочергу и подволакивая ногу, Норман двинулся к берегу, чувствуя, как с каждым шагом нарастает ощущение беды.

Это оказалась сигаретная пачка.

Бело-синяя упаковка, заполненная почти наполовину. Доу курил другие, Норман помнил. Но его сигареты закончились в деревне. Когда они с Кэлом уходили, Джемма шутила, мол, Доу согласился пойти в лагерь только в надежде найти там брошенный блок-другой.

А вот зажигалка внутри принадлежала Доу. Обычная, пластиковая, ярко-желтая. Доу слишком много курил, и Норман просто не мог ее не запомнить.

Он поднял взгляд на реку. Доу был здесь. Или кто-то с его вещами. Или… Но куда он мог пойти? Как понять, в какую сторону он ушел?..

Ответ нашелся тут же, неподалеку. Норман заметил его быстро, но пришлось пройти несколько метров по реке, прежде чем выудить из воды перчатку. На ней виднелись пятна крови.

В ту же сторону вела и длинная борозда. Норман — не Кэл, но ему и не нужно им быть, чтобы сразу определить, что кого-то здесь тащили.

Внутри заново разрастался только-только стихший страх. Он приподнял голову и скалился, почувствовав, как сдается самообладание Нормана.

Следы вели в сторону, противоположную от той, где он видел яркий сигнал ракеты.

Куда ему идти?

Какой выбор — правильный? И что будет, если он ошибется?

Если здесь кого-то тащили — этот кто-то мог быть ранен. И этим кем-то мог оказаться Доу. Но чем Норман ему поможет?.. Ничем, он ведь даже за себя постоять не в силах! Надо добраться до того, кто пустил ракету, и вместе вернуться к реке, и тогда, тогда…

…тогда может быть уже поздно.

Если Доу ранен, возможно, прямо сейчас он умирает. И помощи уже не дождется.

«Но что ты можешь сделать в одиночку? — спросил себя Норман и сам же себе ответил: — Ничего. Абсолютно ничего».

Затем сжал в руках пачку, повернулся и с колотящимся сердцем двинулся по следам.

Каждый раз это было похоже на поездку в падающим лифте. Будто все вокруг летит вниз с ужасающей скоростью, от которой закладывает уши, но ты стоишь ногами на твердом полу, и внутреннее ухо тебя обманывает. Инерция не успевает за тобой — и все внутренности перемешиваются в попытке тела остаться на месте.

Теодор открыл глаза, чувствуя, как заваливается. Мир накренился и вместе с небом, деревьями и серой землей, вместе со всем своим содержимым опрокинулся на бок. Ударился, затрясся и успокоился, перевернувшись на девяносто градусов.

Тело больше не держало его.

Ледяные руки внутри растворились, став холодной талой водой, заполнившей его. Пытаясь собраться, Теодор уткнулся лбом в ледяную землю и прижал ладонь к животу через пальто. Что-то внутри еще оставалось — какие-то жалкие крохи, которые Он не посчитал нужным забирать, — все равно они растворятся в ближайшие минуты.

Растворятся, оставив Теодора беззащитным.

Вот же хрень собачья.

С трудом держа глаза открытыми, Теодор восстанавливал дыхание и отстраненно наблюдал, как парень рядом с ним пытается прийти в себя. Он скрючился на земле, вспарывая ладонями снег и землю, вцепившись в них, словно только земля удерживала его сейчас на плаву. Из носа у него текла струйка крови. Да, поморщился Теодор. Точно. У Брайана тоже так было в начале. Если ты взламываешь чужое сознание, не установив прочной связи, чужой организм подвергается большому стрессу. Мягче всего проникновение удавалось во время сна, но здесь у него не было выбора — пришлось вламываться в голову незнакомца грубо и без пиетета.

Ну и что теперь? На самом-то деле это у них обоих не было выбора.

Теодор с трудом приподнялся на локте, пытаясь понять, хватит ли у него сил, чтобы встать на ноги. Мир опасно закачался, намекая, что он слишком многого хочет после таких выкрутасов.

— Вставай, — прохрипел он, не глядя на парня. — Слышишь меня?.. Эй.

Тот что-то пробормотал, но Теодор не расслышал.

К кому из них присосался хренов бог, выпивая все силы? Какого черта! Теодору был нужен кто-то дееспособный, а не еще одно тело рядом — спасибо, с тем чтобы валяться на земле, он мог справиться и сам.

— Ничего, — пытаясь прогнать головокружение, просипел он, — смертельного с тобой… не случилось.

Теодор сдался и перевернулся на спину, уставившись в серое небо. Веки были тяжелыми, но сознание — удивительно ясным. Таким долгожданно ясным, что аж щемило. В отличие от неба в его голове, это было реальным. Снег, который с него падал, действительно таял на коже. Под воротник начала затекать ледяная вода, настоящая. Менингит он тоже мог здесь подхватить вполне реальный.

И если закроет глаза — под веками будут красные пятна, а не зарево пожара.

Прежде чем продолжить бороться, Теодор дал себе пару мгновений на это — на то, чтобы все прочувствовать.

— Что это было? — наконец раздался голос парня.

Тень рядом зашевелилась и поднялась ввысь на краю зрения, загораживая кусок неба. Теодор пропустил и этот вопрос тоже, только посильнее сжал губы — он вообще не собирался ни на что отвечать. Ворвавшись в чужую голову и приведя туда призраков, он и так ходил по самому краешку лезвия — и не имел права рисковать еще больше.

Не дождавшись от него ответа, паренек тревожно переключился на другую тему:

— Ладно. Ладно… Нам нужно найти мистера Махелону.

В голове с трудом возник расплывчатый образ. Он принадлежал не памяти Теодора, поэтому был размыт и нечеток. Улыбка — во весь рот, глупая. Большая фигура, широкие плечи. Громогласный смех. Сам Теодор не любил громких людей, но чужие воспоминания об этом смехе были полны восторга, а не дискомфорта. А еще доверия, поддержки, восхищения, чувства безопасности… Теодор знал о нем что-то еще, но сейчас не мог заставить себя вспомнить что.

— Мистер Купер? — Белое лицо появилось прямо перед глазами, загораживая небо. Кровавая дорожка на нем превратилась в размазанный след. — Вы можете встать?

Теодор кивнул и протянул руку вверх, позволяя помочь и привести себя в сидячее состояние. Все вокруг недовольно поплыло, но Теодор всегда был хорош в том, чтобы игнорировать собственное недомогание, пока не оказывался при смерти, так что он только зажмурился, вцепляясь в чужое запястье. Внизу раздался какой-то звук — что-то упало, — и, приоткрыв глаза, Теодор обнаружил у своих ног какой-то сверток в окровавленной ткани. Это выпало из рюкзака, завалившегося набок.

Парень, одной рукой все еще поддерживая его, наклонился и взял сверток с земли. Как-то неловко, словно скрываясь, он запихнул его под куртку. Кажется, у него там была сумка на ремешке.

— Как… — Теодор сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, а потом продолжил: — Как тебя зовут?

Парень слегка нахмурил до странного красивое лицо. Теодор о нем ничего не знал. Даже в чужих воспоминаниях он был лишь смазанным периферийным пятном. Ни имени, ни образа. Только нечеловеческая сущность.

— Киаран Блайт, — ответил тот, переводя взгляд с хватки у себя на запястье на Теодора.

У него было гладкое юношеское лицо с неестественно гармоничными, почти завораживающими чертами — может, сразу и не заподозришь, но если знаешь наверняка, то проведешь параллель с ламиями или сиренами. Охотник в Теодоре, встревоженный и подозрительный, считал, что лучший вариант — это схватить пистолет, валявшийся в двух шагах от них на земле.

Но Теодор себя поборол. Он уже потратил все силы на этого парня, у него не было вариантов.

— Послушай, Блайт. — Он сжал его запястье, заставляя посмотреть на себя. И сказал, медленно проговаривая каждое слово: — Ты должен рассказать то, что увидел, остальным.

— Это связано с…

— Не задавай вопросов, — отрезал Теодор. — Просто… расскажи то, что видел. Во всех подробностях. — Он встряхнул его за руку, но вышло слабо. — Понял?

Тот, видимо, хотел возразить, но в итоге не стал. Только помолчал, что-то решая про себя и вглядываясь в его, Теодора, лицо.

— Доберемся до мистера Махелоны и вдвоем ему все расскажем, — наконец сказал Блайт. Вышло у него решительно. — Давайте я помогу встать.

Мир попытался перевернуться еще раз, когда Блайт поднимал Теодора. Пришлось упереться обеими руками в его плечи, но в итоге, перетерпев наплыв тошноты, Теодор даже смог обрести равновесие.

Он стоял двумя ногами на земле. Ветер бил по лицу и трепал полы пальто, а желудок противно ворочался, норовя подскочить к горлу, — но он стоял. Сам. Наяву. Вырвался из лабиринта снов.

— Думал, не доживу, — пробормотал он, отпуская плечи Блайта и разворачиваясь лицом к лесу.

Стоило ему это сделать — и лес ответил.

Теодор почувствовал их раньше, чем услышал. Живые существа были полны энергии, готовые выплеснуть ее в мир, — но эти несчастные… Их присутствие ощущалось разверзшейся в тонкой ткани реальности черной дырой. Что-то медленно утягивало их на Ту сторону — и их энергия не лилась наружу, а утекала вовнутрь. Туда, к Нему… Вместе с тем, что от них оставалось.

— Приближаются, — прохрипел Теодор, снова хватаясь за чужое плечо. — Уже близко.

— О чем вы гово…

А затем их услышал и Блайт.

Тишину опушки прорезали хруст веток и шорох кустов. Пока далекие, но неумолимо приближающиеся, эти звуки разносились вокруг ветром, как насмешливое предупреждение. Голова Теодора работала быстрее, чем его тело: куда им отсюда деться? Лес везде. Он окружал их кольцом, из которого не выбраться. Думай. Думай. Нужно спасти вырванное у Него знание, второго шанса не будет.

— Нет, нет, нет…

Блайт вырвался из хватки, оставив Теодора на шатающихся ногах, и в панике принялся нашаривать на земле отлетевший пистолет.

Теодор попытался сделать несколько шагов к нему, но голова закружилась так сильно, что его чуть не вывернуло. Пустой желудок скрутило болезненным спазмом. Твою мать! Нельзя было позволить существам добраться до парня, но убежать с ним он в таком состоянии не сможет. А значит…

— Слушай… меня, — Теодор сделал неуверенный шаг, но головокружение победило, и он неуклюже повалился на колени, — у… уходи отсюда. Быстро.

— Что? — Блайт схватил его одной рукой, помогая удержаться, и застыл с поднятым пистолетом. — Нет!

Шум приближался. Кто-то ломился к ним сквозь ветви и деревья.

— Меня… меня они не тронут, — с одышкой заявил Теодор и махнул рукой в противоположную от звуков сторону. — А тебя убьют. Уходи!

Блайт заозирался. Черт, Теодор не ставил его перед тяжелым выбором! Нужно было сделать одно чертово простое действие: убежать, но этот чертов остолоп завис!

— Быстрее… Идиот!

— Вы точно будете в порядке?

Теодор разозлился. Он хотел ответить «да» или закричать «быстрее», что угодно, лишь бы тупица перестал мяться с ноги на ногу с нерешительным видом. Что угодно, чтобы остатки сил, которые он в него вложил, не пропали даром. Но опоздал.

Несколько существ — изуродованные лица, черные массивные тела, оставляющие после себя тянущиеся черные следы, — вынырнули из леса. Раздался выстрел — это был Блайт, сжимавший дрожащими руками пистолет. Еще один выстрел и еще — но твари приближались скачками, пересекая поляну прямиком к ним. Слишком быстрые!

Теодор попытался подняться с колен, потянулся к нему — он стрелял лучше, он бы смог попасть, но… Он не успеет.

Одна из тварей прыгнула туда, где стоял Блайт, и тот чудом бросился в сторону, упав на землю и избежав смерти. Нет, нет, нет. Это не спасение. Вспарывая снег, прыгнула другая тварь. Третья бросилась вперед. Это было не спасение, а выигранные доли секунды перед гибелью.

Теодор собрал остатки сил — последние, которые холод еще не пожрал, — и вскинул руку. Ему требовалось всего одного усилие.

Невероятное усилие.

Невозможное усилие.

Он смотрел не на них — на свою напряженную ладонь, до боли раскрытую, на выгнутые белые пальцы. Его кормильцы взмыли в воздух и всего на одно мгновение замерли, будто гравитация перестала на них действовать. А затем Теодор сжал кулак.

Все, что вышло Оттуда, должно вернуться к Нему.

Вязкая чернота сжалась в воздухе, запульсировала, рванувшись обратно, закапала на снег, но Теодор продолжал давить, вкладывая в это усилие то, что Он не успел забрать, — крохотные капли сил, скопившиеся в венах и сосудах, в жилах и мышцах, в сердечной ткани и внутри костей. Выжимал их из себя окончательно, вкладывая в это последнее усилие.

Все, что родилось под Холмами, должно вернуться в Холмы.

Когда его рука упала, а сам он рухнул на землю, в воздухе ничего не осталось. Только земля, покрытая густой, еще шевелящейся чернотой. И чертов мальчишка.

— Давай, — обессилено выдохнул Теодор. — Беги!

Блайт, очнувшись, подорвался с земли, больше не тратя время на панику и растерянность, и побежал в сторону леса на другой стороне. Теодор перевернулся на бок, упираясь виском в землю, сквозь сбившиеся волосы обессиленно наблюдая, как парень пересекает поляну. Он почти готов был отключиться, когда под затылком снова сжалось ощущение чужого присутствия.

— Нет! — должен был вырваться у Теодора крик, но сил на него не осталось.

Поздно.

Оно выпрыгнуло из-за частокола деревьев прямо перед Блайтом, заставляя того завалиться назад на землю. Как в замедленной съемке, Теодор увидел, как существо поднимается на задние лапы — не человек, но и не животное. Даже его лицо уже не было человеческим — переплетение черных шевелящихся жил и вывалившийся из черной пасти язык. Существо, принадлежащее двум мирам сразу — и одному-единственному богу.

Блайт не успел ни закрыться руками, ни дернуться. Чернота накрыла его, не давая рассмотреть на лице ни страха, ни отчаяния. Вгрызлась в него с жадностью голодного зверя, с хрустом шейных позвонков и невыносимыми звуками. Безысходность стиснула все внутри Теодора.

Стоило помнить: Он всегда добивается своего. Кто такой Теодор, чтобы менять уготованную Им судьбу?

Теодор прикрыл глаза, поддаваясь минутной слабости, но затем заставил себя посмотреть.

Голова парня откинулась, пока чернота с утробным рыком утоляла свой голод. Глаза его были открыты, по лицу стекали кровь и черные брызги. Взгляд мертвеца уперся в Теодора почти укоряюще — словно тот был в чем-то виноват.

«Это ты виноват, — зло подумал он. — Ты должен был выжить. Ты должен был рассказать!.. У нас был один-единственный шанс!»

Тем временем тварь насытилась, ухватила труп Блайта зубами за ногу — и, как и полагается зверю, потащила добычу куда-то в подлесок. Стеклянный взгляд трупа сверлил Теодора до тех пор, пока не скрылся в зарослях.

Теодор обессиленно закрыл глаза.

Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем чья-то рука перевернула его за плечо, и Теодор заморгал, возвращаясь в реальность. Небо над ним перекрывало сумрачное лицо — широкое, с высоким лбом и темными глазами. Снова. И снова не то лицо.

Мужчина, придерживая его голову, спросил:

— Что здесь произошло?

— Напали, — коротко ответил Теодор, ощущая неимоверную сухость во рту.

Каждое слово скоблило по горлу. Внутри ощущалась только гулкая пустота — ни всплеска, ни привычной тяжести. Ничего. Совсем ничего не осталось.

Мужчина нахмурился, рывком сажая его на земле, — Теодор почувствовал, как мотнулась голова, но у него не было сил сопротивляться или садиться самому, — и спросил еще мрачнее:

— Где пацан, который был с тобой? Он был здесь, когда ты очнулся?

Теодор протянул руку ему за спину, указывая в направлении леса, но поднять ее так и не смог. Мужчина обернулся.

На окровавленной земле, залитой красным и черным, валялась разорванная куртка.