Из пыли времен (СИ)

Глава 21 7 Эон, 483 Виток, 19 День Весны

Марен мчался, едва касаясь снега. Корни, казалось, послушно отползали с дороги, подлесок расступался — настолько умело он петлял среди плотной стены деревьев. Он, словно всю жизнь провел в лесу, чувствовал его, как самого себя. Ветви над головой услужливо порошили «белым пухом», стремясь скрыть следы. Заботливо, будто пряча собственное дитя.

От кого он бежал? Или за кем гнался? Марен не мог сказать. Но аромат крови преследовал по пятам, летел в холодном зимнем воздухе, окутывая тело легкой слабостью. Каждый шаг — такой легкий и такой стремительный — отбирал силы и отдавался болью. И отпечатывался на «белом покрывале» алым следом.

Шерсть рубахи влагой липла к ребрам, словно шкура.

И лесные хищники, что обычно стягивались на сладкий аромат крови, стремились уйти с дороги. Молча. Спешно. Стараясь не выдать своего присутствия, опасаясь привлечь внимание.

Марен чуял их всех. Каждого. Силуэты бились в сумраке сознания пульсациями алого дыма.

Но принц не обращал внимания. Все они вместе взятые не стоили и тысячной доли мыслей устремленных вперед, где он чуял нечто… неясное. Нечто знакомое, но ускользающее от памяти…

Лес расступился, открыв, искрящееся в призрачном свете Ночного Солнца, голое пространство, посреди которого гранитной скалой высилась крепость. Темные стены скалились бойницами, поднятые герсы огрызались металлическими клыками, а острые пики башен подпирали густые серые облака, словно небо всей грудью бросилось на выставленные копья.

И так же, как лесные хищники, крепость мерцала пульсациями сердец, гонящих по жилам алую кровь. Словно… словно живая!

Никогда прежде Марен не чувствовал такого могущества, такой неприкрытой силы!..

— …не беги. Отходи медленно.

Марен замер, привлеченный тихим голосом. Повернул голову… И сознание раздвоилось!

Хищник, что мгновение назад «пульсировал» подобно остальным, оказался мужчиной. В короткой бороде играло серебро, мерцая в свете Элеса, но небесные топазы глаз цепко взирали на принца, прячась за стальным оголовком оперенного древка.

Марен почувствовал, как инстинктивно обнажились клыки, как поднялись волосы на затылке — угроза, исходящая от мужчины, ощущалась всем напружиненным телом. Но эта угроза касалась только второй части сознания, той, что видела перед собой врага! Своим сознанием Марен угрозы не ощущал — скорее, любопытство.

Но и любопытство вызвал не мужчина! Все внимание приковали васильковые глаза маленькой девочки, что стояла между ним и мужчиной и смотрела без малейшего признака страха.

— …медленно отступай, — повторяет мужчина.

Ноги осторожно ступают по скрипучему снегу, он отходит в сторону; в морозном воздухе протяжно стонет тетива… Немеют напряженные мышцы, готовые бросить Марена вперед. В раздвоенном сознании отчетливо улавливается отчаяние безысходности… Но девочка непринужденно смещается, загораживая от взгляда холодной стали.

У мужчины вырывается сдавленный возглас — кажется, он назвал какое-то имя… Но васильковые глаза настолько заворожили «второе» сознание, что звук прорезался, словно из-под воды.

Шаги девочки легко и бесшумно ложатся на «белый пух», что совершенно не «реагирует» на ее вес. Детская ладошка тянется, и горло Марена выталкивает тихий утробный рык…

И девочка отвечает!

Нет, с ее губ не слетело ни звука, но слова пронзили сами мысли:

«Тише. Никто не причинит тебе вреда».

«Второе» сознание млеет от касания детских пальцев — таких нежных, но твердых. И эта истома увлекает и Марена — сознания на мгновения становятся едины…

Снег скрипит под тяжелыми шагами мужчины, вновь разрывая связь. Но Марен не отрывается от васильковых глаз; детские пальцы ласкают за ухом. А девочка вновь отступает, загораживая собой, и голова Марена поворачивается, ластясь к детской ладошке.

«Я помогу», — вновь врывается в мысли девичий голос.

Она закатывает рукав, и тонкие клыки прокусывают запястье, на нежной коже проступает кровь; сладкий аромат ударяет в ноздри, заполняя оба сознания алой дымкой.

«Потерпи», — звучит в голове.

И боль вспыхивает с новой силой! По жилам, словно мчится раскаленный металл! Мышцы деревенеют, легкие съеживаются, не в силах набрать воздуха… Тук-тук… тук… Сердце замирает, пропуская удары… Ощущение, что его вырывают из груди голыми руками! И легкие, при всем, желании не могут вдохнуть — каждая попытка пронзает сердце «иглой».

И время срывается в стремительный бег!

Окружающие ароматы ошеломляют, наполняя сознание образами — древними, как сам Мир… Черная тень проносится по земле, заслоняя солнце, и прибивая к земле… Уши закладывает… Хвоя звенит на ветру, словно приложил ухо к наковальне. Крылья далеких птиц хлопают по воздуху, словно топот тысячи коней… Будто весь окружающий мир сжался и оказался втиснутым в один единственный разум!..

— Ступай, — вырывает из сна девичий голос.

И наваливается гудящая тишина, сквозь которую прорезается мерное потрескивание поленьев.

Небо уже темнело, когда юноши покинули Терасат, двинувшись на запад к Деварену. Последние отблески света обагряли пики Стальных гор на северо-западе, но и они меркли с каждым шагом. Тьма сгущалась вокруг, очертания становились расплывчатыми и перетекали одно в другое. Холодный, но свежий после дождя воздух наполнял легкие, вырываясь наружу белым дымком и оседая на меховых воротниках.

День ото дня становилось теплей, но по ночам мороз все еще проникал даже сюда, на равнину, и следы отступающей зимы заметно выделялись. Снег, не до конца сошедший с полей, распластался грязно-белыми кляксами, разбросанными тут и там, пухом серебрил деревья. Лужи после дождя покрылись тонкой хрустальной корочкой, трава топорщилась застывшими стеблями, мир вновь замер, в ожидании согревающего дыхания.

Кони отбивали копытами по стылой земле, скрипуче хрустел лед. И даже запахи в окружающем холоде, казались, скованными, едва уловимыми. Но их присутствовало больше и разносились они гораздо дальше. И каждый имел четкие очертания, границы, не смешиваясь с десятками других.

Инесвент горячился, фыркал, прядал ушами. Вокруг конских ноздрей клубился пар, морда покрылась инеем. Вороному не терпелось сорваться в карьер, и пусть этот гнедой, что равнодушно топает рядом, глотает пыль — или грязь, уж как получится! — из-под копыт… Но хозяин в седле — и он не смел ослушаться поводьев.

И все равно высокомерно держался на голову впереди.

— Значит, Звери — это Дикие Родичи… — нарушил молчание Атен. — Но тебе-то какое дело, что они напали на Смертных?

Он вглядывался в силуэт принца сквозь сгустившуюся темноту, поглотившую все вокруг. Стоило бы зажечь факел, чтобы хоть немного рассеять мрак. Но юноша не спешил: огонь будет хорошо заметен издалека, а привлекать излишнего внимания не стоит.

К тому же, принц смотрел вперед так, будто вокруг нет «черного мешка», скрывающего все на расстоянии вытянутой руки.

— У меня свои причины, — тихо ответил Марен, не оборачиваясь.

— Не доверяешь, — покивал головой Атен. — Конечно, я же Смертный. Вас, наверное, с детства учат…

— Мне безразлично, кто ты, — перебил Перворожденный. — Хотя, конечно, мы были первыми. В нас течет кровь Богов.

Атен прищурился, губы презрительно скривились. Но в следующий миг сквозь темноту прорвался блеск. Свет взошедшего Ночного Солнца несколько рассеял мрак, и юноша увидел лицо Марена — принц улыбался. Не зло, не насмешливо, а искренне, словно поддел старого друга. Белые зубы сверкнули еще раз, и Инесвент сорвался с места, довольный послаблению.

Атен хмыкнул, лоб разгладился, и он ткнул гнедого в бока, посылая следом.

Долго тишина нарушалась лишь рысящим цокотом, да возней проснувшихся обитателей ночи.

Тьма неохотно расступилась перед серебристым светом Элеса, что струился, уверенно пробиваясь сквозь облака, которые не казались ночью такими уж густыми.

Влажный воздух пронизывал Атена насквозь, пробирал до самых костей, воротник искрился морозным серебром. Марен же, словно не замечал леденящего ветра. Ехал, гордо выпрямившись, глаза устремлены вперед.

Инесвент постоянно рвался в галоп, и принц периодически давал ему волю. Но часто и осаживал, чтобы гнедой успевал отдыхать.

Но ретивому вороному медленное перебирание копытами не по нутру. Он предпочитал, чтобы ветер развивал шелковистую гриву, чтобы мир мелькал в бешеном ритме. И пусть мороз бьет в морду, только бы нестись! Да так, чтобы лишь изредка касаться земли, будто и вовсе — не скачешь, а паришь! Он и без того провел всю жизнь в стойле, пока из него пытались сделать племенного жеребца… Выпускали, конечно, на «выгул», но это — не то…

Здесь же — нет ограждений, лишь бескрайние поля во все стороны. Можно скакать во весь опор, лететь, словно сам ветер, а то и быстрее!

Но гнедой постоянно тормозил… Ему бы поля пахать, а не всадников носить по ночным трактам!

Гнедой никак не реагировал на косой взгляд, презрительное фырканье и клацанье зубов.

…Элес стремился скрыться за Крайним Хребтом, когда показалась роща. Усилились звуки леса: шелесты, шорохи, стрекотания. Где-то вдалеке раздался рев, в тон ему ответил другой — беры, что-то не поделили; Инесвент агрессивно всхрапнул.

— Деварен близко, — Атен передернул плечами от внезапно налетевшего порыва. — Подойдем к рассвету.

Юноша втянул голову в воротник; застывший мех топорщился, словно еж.

— Поедим, накормим коней и двинемся дальше, — ответил Марен.

Инесвент встрепенулся, заслышав о еде, дернул головой.

— Может, стоит обойти?

Принц обернулся, два холодных сапфира скользнули по лицу Атена. Щеки того румянились, плечи содрогались при каждом дуновении ветра. Он едва не лязгал зубами, плотно сжимая челюсть. Но серые глаза сверкали ясно, ни капли слабости от перенесенных ран.

Но хоть раны, казалось, и не беспокоили, тело Смертного еще не окрепло окончательно.

Гнедой тоже выглядел на удивление бодрым. Морду облепили «белые перья», голову опустил, но ступал твердо, ровно, уверенно, словно не он еле держался на ногах там, у Средних гор. Чуть дернул ухом, при упоминании еды.

— Коням нужен отдых, — повторил Марен.

Принц не стал добавлять: «Тебе тоже», потому как прекрасно знал, что ответит юноша.

…Серые стены Деварена выросли на горизонте, когда солнце уже полностью поднялось из-за Крайнего хребта. Замерзшие «лезвия» травы оттаивали, наливались жизнью, под копытами начинало хлюпать и чавкать. В роще справа послышались голоса просыпающихся после ночи птиц, легкий ветерок разносил мелодичные трели по округе. Даже кроны зашелестели приветливее.

Принц в очередной раз проверил меч: вытащил наполовину и вновь опустил в ножны. Клинок со скрежещущим стоном шаркнул по защитному кольцу — глотнул свежего воздуха и нырнул обратно, в объятия теплого меха. Вороной довольно всхрапнул, тряхнул гривой: звук стали явно пришелся по вкусу.

Городские ворота встретили распахнутыми створками и поднятыми герсами. Двое стражей перегородили арку ворот — копья упирались в небо, а к груди жались прямоугольные щиты. Еще полдюжины итларов виднелись в глубине портала. Двое постарше спинами подпирали стену, остальные собрались вокруг и оживленно спорили. На крепостной стене еще четверо, но этих нисколько не занимали одинокие путники: два юных всадника — это не вражеская конница, бредут себе и бредут.

Копья упали крест-накрест, когда до ворот остался десяток шагов.

— Om natt rugaden, — громко приветствовал Марен, останавливая Инесвента в трех шагах от стражи и опережая их вопросы.

Он понимал, что при всем желании не сможет сойти за Смертного. И все же, им лучше не знать о его происхождении: причины визита в Деварен принца крови Перворожденных Орден может исказить к собственной выгоде.

Лицо левого привратника злобно перекосилось.

— Волчье… — начал он, но второй двинул рукой, слегка ударив древком по древку напарника, предупреждая оскорбление. Лицо стража скривилось еще больше, но он проглотил то, что хотел сказать. Голос, однако, дружелюбнее не стал: — Что Бессмертный забыл в Деварене?

На Атена воин глянул подозрительно: серые глаза юноши, хоть и слабо, но сверкают льдом, а доспех так и вовсе под стать Перворожденному! Смертные, все же, предпочитают кольчугу…

В портале, у ступеней, ведущих на крепостную стену, появился сеанар. Высокий, широкоплечий. Немолодое лицо покрывали шрамы, особо крупный рассекал лоб над правой бровью.

Правый привратник покосился через плечо. Но мужчина не обратил внимания, неспешно поправляя наручи, оглядывал Марена и его спутника бесцветными, как сталь, глазами.

— Хотим накормить коней, — выговорил принц Летар, глядя на сеанара. — Мы не задержимся дольше, чем необходимо.

Глаза мужчины смотрели пристально, но без вражды, скорее изучая. Черные волосы местами серебрились, но всем своим видом, осанкой, он источал уверенность, что с легкостью одолеет обоих Перворожденных, и еще останутся силы.

— Natt godeo, — кивнул мужчина и спокойно добавил: — Пропустить.

Правый стражник тут же убрал копье и отступил в сторону. Левый — презрительно скалил зубы, буравя юношей взглядом. Инесвент шагнул вперед, нетерпеливо фыркнул. Воин перевел злобный взгляд на вороного, и нарочито медленно отошел с дороги; под плащом Атена еле слышно сухо щелкнуло.

Когда они миновали портал, Марен усмехнулся, глянув на Смертного:

— Хотел прорубаться в город с боем?

— Предпочитаю быть готовым, — буркнул юноша. — На случай, если что-то пойдет не так.

— А, что могло пойти не так? — принц наигранно вскинул брови; в глазах сверкнуло веселье, для него не обычное. — По нам же видно, что мы миролюбивые.

Атен хмыкнул под нос.

— Ага. Особенно твой вороной. Прямо пышет… «миролюбием». Хоть сейчас под плуг…

Инесвент резко выдохнул, вскинув голову, ноздри гневно затрепетали. Чуть повернул морду, искоса глянув на Атена левым глазом; и усмешка сошла с лица юноши.

— Я так, образно, — поспешил оправдаться Атен. — Какой обидчивый…

Площадь, вымощенная серым камнем, предстала пустой. В центре возвышалась статуя Авлейна — одного из королей Равнины времен, настолько далеких, что о них уже мало кто знал хоть что-либо. Высокий воин взирал на въезжающих со своего каменного постамента.

Постоялый двор расположился на другой стороне площади, а сбоку виднелась конюшня. Навстречу выбежал мальчишка лет двенадцати. Схватил гнедого под уздцы и потянулся к Инесвенту, но тот отдернул голову, отступил, ударив копытом по мостовой.

Принц положил руку на вороную шею:

— Будь вежлив.

Инесвент вновь стукнул копытом, и нехотя шагнул вперед, приподнимая морду, разрешая мальчику взять поводья. Тот осторожно протянул ладонь; в глазах читалось неприкрытое любопытство, напополам с восхищением.

— Умный. И красивый, — мальчик беззастенчиво ощупывал Инесвента взглядом. — Сильные ноги, хорошее сложение… Быстрый, должно быть?

Вороному польстили его слова: он тряхнул шелковистой гривой.

— Ineso venet [Словно ветер], - улыбнулся принц, вынимая ногу из стремени. — Расседлай и накорми.

Мальчишка покивал и повел коней в денник. Красавец вороной явно вызвал у него больший интерес, чем его хозяин — Перворожденный.

Четырех мужчин на веранде Марен приметил еще, когда въехали в город.

Все четверо в одинаковых одеждах: кожаные жилеты, меховые воротники которых местами слиплись, засаленные рубахи, некогда бывшие белыми. На поясе каждого — короткий меч и… кинжал!

На воинов Ордена мужчины не тянули: те предпочитали кольчужные хауберки. Да, и на грязных, темно-бордовых плащах отсутствовало «золотое солнце». И все же, казалось сомнительным, что цвет выбран ими случайно.

К тому же, отекшие лица смотрели крайне враждебно.

Легкая поступь принца могла обмануть кого угодно, но внутри он весь подобрался, готовый к любому повороту событий. Он чувствовал, как напрягся Атен, завидев враждебные цвета.

Четыре пары глаз неотрывно следили за юношами, пока они приближались. Мужчины даже забыли отхлебывать из кружек, наполненных, судя по запаху, крепким медом.

— Om natt rugaden, — улыбнулся Марен, поднявшись на веранду.

Четыре лица криво осклабились, обнажив зубы, один хотел что-то запоздало ответить, но принц, не останавливаясь, прошел мимо.

— Истосковался по драке? — шепнул Атен, когда они переступили порог.

Принц промолчал. Окинул взглядом пустую таверну, и уверенной поступью двинулся к столику в дальнем углу.

Юная девушка, что протирала столы, обернулась, когда захлопнулась дверь, замерла, глядя на юношей. Глаза скользнули по лицам, задержались на двух сапфирах. Марен улыбнулся, на что девушка робко потупила взгляд, и, отирая руки о передник, быстро шмыгнула на кухню.

А когда юноши сели, появилась хозяйка.

— Om natt rugaden, — приветливо кивнула женщина. — Что вам принести?

На вид она недавно разменяла третий десяток. Платок сдерживал каштановые волосы, ореховые глаза блестели из-под пышных ресниц. Очерченные скулы, чуть круглые щеки, прямой нос. Чистое, словно только выстиранное, бледно-голубое платье. Завязки, такого же чистого белого передника, опоясывали талию, подчеркивая слегка полные бедра.

Перворожденного она встретила, как обычного посетителя, совершенно не подав виду, что хоть сколь-нибудь удивлена.

— Natt godeo, — вежливо отозвался Марен. — Воды, хлеба и мяса, какое есть.

— Прожарить или с кровью? — хитро приподняла бровь женщина, растягивая улыбку шире.

— Прожарить, — быстро ответил Атен.

— Инита, принеси кувшин воды гостям! — крикнула хозяйка через плечо и добавила: — Мясо придется подождать.

И едва она скрылась на кухне, как Инита — девушка, что протирала столы — принесла воду. Свежую, холодную, словно только растаявший лед. Поставила на стол кувшин, две кружки и вновь убежала — щеки пылали румянцем.

Входная дверь отворилась беззвучно, но воздух сразу потяжелел от запаха немытых тел. Краем глаза Марен видел, как четверо мужчин вразвалку пересекают зал, приближаются к их столу; принц неторопливо наполнял свою кружку.

— Мы решили, — прошипел мужчина, упершись кулаками в стол, — что нам не нравится, когда Бессмертные шастают по нашим землям.

На сбитых костяшках чернели корочки спекшейся крови.

Марен поднял на него равнодушный взгляд…

— С каких это пор они стали вашими?! — бесцеремонно оттеснила мужчину вернувшаяся хозяйка, поставив на стол корзинку с ароматным хлебом.

— С тех пор, как мы его защищаем! — огрызнулся он, зло уставившись на Марена. — От этих…

— Вы себя от вшей-то защитить не можете! — воскликнула женщина, толкнув его в плечо. — И несет, как от выгребной ямы! А ну, пошли вон!

Мужчина зарычал, глаза гневно сузились, замахнулся, и так и замер с занесенной рукой: клинок Марена дышал ему в шею холодной сияющей сталью.

Атен, как ни в чем не бывало, отломил хлеб, прикрыв веки, втянул теплый аромат, и осторожно, с наслаждением откусил — корочка захрустела на зубах. Даже если бы он не видел Марена в бою, Дигар очень красочно описывал свои схватки с Перворожденными — принц покрасит пол кровью раньше, чем хотя бы один вытащит меч.

Он ни когда не признался бы, но еще мальчишкой, и сам играл в «черного волка». Как же он расстраивался, когда подрос и понял, что его не примут в Темную Стражу. Даже, несмотря на то, что Дигар обучил многим приемам их техник боя. Большинство из которых, впрочем, мог применять только в «бою с тенью» — бывалому воину не хватало ни силы, ни скорости.

Сам же Атен использовал их более успешно. Но многие выпады напрягали мышцы до самого предела, едва не разрывая, а суставы болели после не один день. Да, так, что не только меч, но и ложку с трудом удерживали трясущиеся пальцы. Но зная технику боя противника, становилось возможным предугадывать удары, а следовательно, и парировать. «С Перворожденными, — учил Дигар, — главное, не идти «в лоб». И не спешить»…

— Намира, — сильный голос раскатился, словно гром, перекрыв злобное сопение мужчин, и похрустывание румяного хлеба.

Входной проем загородил, крупный воин, в котором и принц, и Атен узнали сеанара. На фоне струившегося с улицы света, тот казался исполином, закрывающим собой небо. Рубаха на предплечьях натянулась, облепляя вздувшиеся валуны, грудь мерно вздымалась, поскрипывая кожей жилета.

— Принеси мне светлого эля, — тем же спокойным громоподобным голосом велел он, не сводя глаз с четверых мужчин.

Доски пола застонали, едва он двинулся через зал. Спинка стула, подхваченного от соседнего стола, заунывно скрипнула в ладони, ножки захрустели под тяжестью, когда сеанар неспешно опустился, многозначительно облокотившись на столешницу, что чуть выгнулась дугой.

Стальной взгляд обвел всех четверых:

— Чтоб я вас больше не видел в городе. При следующей встрече — вздерну на стенах.

Лицо мужчины перекосилось от бессильной ненависти. Он зыркал глазами то на принца, то на сеанара, ноздри раздувались, словно рот, хватающей воздух, рыбы. Даже хмель не мог пересилить нерешительности, вызванной то ли холодным дыханием маската у горла, то ли могучей фигурой сеанара.

— Придет день… — злобно выдохнул он, резко отдернулся от лезвия, оттолкнул одного из своих и быстрым шагом направился к выходу.

Остальные поспешили за вожаком, скрипя зубами.

— Надеюсь, вы не против, что я, вот так, без приглашения? — улыбнулся сеанар, протягивая юноше узорную салфетку, когда его палец чуть коснулся лезвия и по клинку скользнула кровь.

— Мы рады любому обществу, — ответил Марен, пряча чистый меч в ножны.

— Да, я вижу, что вы «общительные», — добродушно хохотнул воин, стрельнув глазами на невозмутимо жующего Атена, но вернув былую серьезность, добавил: — Только стоит осторожнее выбирать компанию, принц.

Марен внутренне подобрался: даже в родных землях мало кто мог узнать его, а тут — Смертный! Но ответил спокойно:

— Часто выбор не зависит от наших желаний.

Сеанар примирительно вскинул ладони.

— Успокойтесь, принц. Я вам не враг.

— А разве враг сказал бы, что он — враг? — с набитым ртом пробормотал Атен.

Воин подался вперед, лицо стало жестким, скулы напряглись. Вопрос оскорбил его — честь не позволяет воину лгать независимо от ситуации!

— Я. Сказал бы, — сухо процедил он.

Раздался стук, столешница вздрогнула — Намира принесла эль.

Широкая ладонь сеанара обхватила кружку, поднесла к губам и опрокинула — кадык заходил, словно воин глотал камни. Опустошив полностью, хрястнул по столу и, скользнув по Атену глазами, воззрился на Марена.

— Я встречал твоего отца, — заговорил мужчина, удовлетворенно откидываясь на спинку. — При Содевее. Как сейчас помню, то безумие… Нас тогда немного уцелело. Мы с Дигаром даже сеанарами стали…

— Так вы, Модбер? — встрепенулся Атен.

Глаза воина подозрительно сузились.

— Как, говоришь, тебя зовут?

— Я не говорил, — в тон ему ответил Атен. — Дигар воспитывал меня после смерти родителей.

— А-а-а, — расслаблено протянул сеанар. — Все еще при Эйнаре?

— Нет. Перебрался в Арнстал.

Модбер задумчиво кивнул.

— Да, я тоже не мог больше видеть «зеленых». Ушел из стражи сразу, как короли «пожали руки». Хотел тоже махнуть на Последний Рубеж, но… пришлось изменить планы…

— Так уж и пришлось? — хитро улыбнулась Намира, ставя перед юношами тарелки, исходящие ароматом мяса. — Может сам захотел? Сестра рассказывала, как ты добивался ее.

— Представляю, что вы там навыдумывали, в ваших женских фантазиях, — весело хохотнул Модбер.

Намира скорчила гримасу, высунув язык, и удалилась, оставив мужчин одних.

И сеанар вновь стал серьезным.

— Как Дигар? Я краем уха слышал, что случилось на севере. Дикие Родичи, да? Треплют, мол, Перворожденные постарались… Орден так усердствует, чтобы все поверили…

— Орден послал наемников, убить Эйнара и Раулет, — понизил голос Атен, и тут же протянул руку, накрыв стиснутый кулак Модбера: — Они живы.

— Поднять руку на юную принцессу?! — прошипел воин. — А еще «поют» о свете Эриана! Да, даже Морет не примет это отродье!

Марен не стал упоминать, что не все, павшие тогда, выпустили из рук мечи.

— Более того… — продолжил Атен, и покосился на Марена, ища поддержки. — Трое оказались Охотниками.

— Охотниками?! Но я думал они все…

Модбер прикусил язык, словно оговорился. Атен не придал значения, но Марен внимательно вглядывался в немолодое лицо.

— А что привело вас в Деварен? — резко сменил тему сеанар, уткнувшись в кружку.

— Звери, что напали на Арнстал, — ответил Атен, отрывая зубами мясо. — Есть основания полагать, — он глянул на принца, — что это Кровавые Боги.

Модбер аж поперхнулся и зашелся глухим кашлем.

— Кровавые… Боги?! — прошептал он, будто те могли услышать и явиться на зов.

— Ага, — небрежно кивнул юноша. — По мне так, слабоваты для Богов: одного я сам заставил подавиться вот этой сталью, — кивнул он на крайвер на поясе. — Хотя, как вспомню эти волчьи морды, оскаленные клыками, терзающие всех направо и налево, и длинные логмесы, разрубающие до поясницы…

— Волчьи, ты сказал? — Модбер напряженно подался вперед, и столешница вновь выгнулась, жалобно скрипнув. — И огромные, как беры? Иссиня-черная шерсть и непроницаемые обсидиановые глаза?

Атен перестал жевать, уставившись на сеанара; в сапфировых глазах Марена сверкнули заинтересованные искры.

— Так значит, это — не у «страха глаза велики»? Это действительно были… Дикие Родичи? — воин переводил взгляд с одного молодого лица на другое. — И вы считаете, принц, что ваш отец…

— Пока, все указывает именно на это, — кивнул Перворожденный.

За столом повисла тишина.

— …И когда золотое солнце озарит мир бордовым рассветом… — первым пробормотал Модбер, глядя в пустоту.

Что тут добавить? Все прекрасно понимали значение этих строк. Теперь понимали. По-другому и не истолкуешь, ни какого скрытого смысла — истории о начале Долгой войны и те более туманны.

— Значит, Орден и… Кровавые Боги? — голос Модбера звучал глухо. — Тьма надвигается… Хемингар не выстоял…

— Хемингар? — переспросил Марен.

Воин потянулся к кувшину, но вспомнил, что там вода:

— Намира принеси кувшин эля, — крикнул он в сторону кухни, и повернулся к Марену, рассеянно кивнул: — Хемингар. Крепость глубоко в Потерянных землях, в горизонте Призрачных гор. Деррис говорил, что нашел замок пустым…

— Деррис? Офтин Деррис Морте? — уточнил принц Летар.

Атен переводил хмурый взгляд с сеанара на принца и обратно.

— Там никто не называл его офтином, — покачал головой Модбер. — Как и он сам.

— Хотите сказать, что бывали там? — усомнился Атен.

— Не хочу сказать, а — бывал! — воин сверкнул на юношу глазами, но, когда продолжил, в голосе прорезалась грусть: — Роды сильно ослабили Лину, мою жену. Она умирала, и ни один лекарь не мог помочь… Что мне оставалось? — он уставился в стол. — Деррис помог…

Модбер провалился в горькие для него воспоминания, взгляд блуждал в пустоте; кувшин, принесенный Намирой, стукнул донышком; воин потянулся, плеснул полкружки и залпом осушил.

— А потом на Хемингар напали…