Истории Дальнего Леса

ИСТОРИЯ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Деревенская жизнь

…Архип Ахремкин, спокойный и в меру деловитый селянин средних лет и далеко не среднего любопытства, вышел из своего бревенчатого дома. Провернул он шестеренку дверного замка и, как ему в тот момент показалось, просто пошел прогуляться. Словно какая-то непонятная сила выманила его из тепла домашнего уюта и направила подальше от дома. И уже за околицей промелькнула у него мысль, что, может, и не стоит ему никуда идти. Но эта шальная мысль улетела так же быстро, как и прилетела.

Архип с детства любил диковинные механизмы, и везде у него были шестеренки — в доме, во дворе, даже около забора валялось их несметное количество. Говорили, что это у него талисман такой. А он сам не знал, откуда это все безобразие взялось. Говорил, что страсть, мол, такая, к шестеренкам и прочим механическим заморочкам. Ему, простому селянину Архипу Ахремкину, даже однажды приснился механический сон волшебного свойства, в котором он, прямоугольный и могучий, служит нешутейным распределителем крутящего момента по имени дифференциал в каком-то другом, далеком мире чудес и точной механики. Видно, это у него из прошлой жизни, как бы просочилось в эту. Но так или иначе, в нынешней неспешной жизни все происходило как-то само собой и ничего распределять ему не приходилось.

Он и не догадывался, что природный зигзаг судьбы поджидал его буквально за порогом дома, всего в нескольких мгновениях от деревенского благостного «сонностояния».

Но все по порядку.

В этот редкий по красоте и спокойствию вечер Архип шел к своему другу, жившему в соседнем поселке, Акакию Бусяке. Жизнь друга нисколько не отличалась от жизни Архипа и текла с тем же беспробудным спокойствием и сонным благостным отсутствием несуразностей.

Путь предстоял не очень далекий, по живописному берегу озера. И все бы ничего, да только повадилось непонятное чудище выныривать прямо из глубин озера и пугать сонных селян. Было оно странной формы, блестящее и молчаливое, появлялось всегда неожиданно. Даже непонятно, то ли выныривало оно из самих глубин, то ли мгновенного падало с небес в воды озера, плавало по поверхности, погружалось и снова выныривало и в конце концов, вызывая невероятной высоты волны, улетало в небеса. Вот такая несуразность нарушала сонный покой селян с недавних пор.

Архип, в отличие от других, менее любопытных селян, любил смотреть на чудище издалека и замечал игру лучей солнца, отраженных от его блестящей шкуры. Но на этом чудеса не заканчивались. Озеро меняло свой цвет, становясь то бесцветным, то желтым, то темно-красным. А еще оно становилось то глубоким, то совсем мелким. А порою просто как будто проваливалось в глубины, и два соседних поселка оказывались не на берегу живописного озера, а на краю гигантского разлома, высоко в горах. Вот такие природные несуразности случались в тех почти сказочных местах.

Чувствовал Архип какую-то тайную связь своей судьбы с этим чудовищем и меняющимся цветом озерных вод.

Вот и в этот раз, проходя неподалеку от озера, Архип заметил чудовище, которое уже блестело на солнце. Чудовище вдруг закружилось и улетело в небеса. И вода в озере тоже закружилась вихрем, посылая волны во все стороны. Столб воды поднимался вверх, бешено вращаясь. А потом все стихло так же неожиданно, как и началось. В этот раз Архип находился очень близко к чудищу, и ему показалось, что, есть в том чудище что-то механическое. Как будто и не живое оно совсем…

Через каких-нибудь десяток минут Архип уже подходил к лесной избушке Акакия. Его друг стоял у ворот с недовольным видом.

— Привет, опять твое чудище появлялось, — проговорил Акакий, — ох не нравится мне все это. Есть во всем этом какое-то бесовство.

— Привет, Акакий, — весело ответил Архип. — Да, какая неописуемая красота. И никакого бесовства нет.

— Вот-вот, красота-то она, конечно, красота. Только тревожно мне. Неспроста все это. А у нас с тобой дома не застрахованы. Да и не в страховке дело. Тревожно мне за нашу жизнь.

— Да ты что, сколько живем, ни разу наводнения не было, — спокойно ответил Архип, — Бог милостив.

— Да, пока нам везет, — проговорил Акакий. И какая-то непонятная тревога впервые посетила его. Было это как предчувствие скрытого таинственной дымкой времени будущего.

— Везет… А знаешь, мне намедни сон приснился, — почему то начал вспоминать Архип. — Появлялась какая-то непонятная блестящесть и крутилась вокруг своей оси. Вроде как нимфа, а вроде и нет.

— Это простой сон, — буднично ответил Акакий. — Мне тоже открывалка снилась. И смысл понятен — давно мы с тобой виноградным вином не лечились. Все будет хорошо.

И от этих слов друга стало Архипу не по себе. Заметил он, что как только Акакий что-то утвердительно скажет, так случается обратное.

Но Архип сдержался и ничего Акакию не ответил. Они оба присели на лавку и стали любоваться озером, которое опять, во второй раз за один день, начало менять свой цвет, становясь багровым…

Норка Анфиса пригласила хорька Василия на свою еженедельную чайную церемонию. В этот раз они пили малиновый чай, смешанный со священной травой землевотой. Был он багрового цвета и источал необычайный аромат земной приятности. Все было как всегда: Василий ерзал на стуле, что предвещало очередной рассказ о несуразностях и новой летней коллекции. Его бобриха так и не вернулась еще из заокеанского путешествия, домовые отпросились погостить в Московию на пару недель. Поэтому он частенько захаживал к соседке Анфисе на ее знаменитые чайные вечера. В этот раз, когда Василий обдумывал, как начать рассказ о своей новой серии, с ним случился конфуз — он так засмотрелся на новый чайник Анфисы, что не заметил, как перелил воду. Чай, обернувшись багрово-красной волной, сам несказанно удивился неожиданной свободе и простору. Он вырвался из привычных пределов и, переливаясь через край чашки хорька Василия, устремился вперед, рассказывая стремительным течением алых обжигающих вод всему миру о своем величии и силе…

…Архип, вернувшись из гостей в веселом расположении духа, заснул непривычно поздно. Ему опять приснилась блестящая и кружащаяся сущность. Но в этот раз он решился приблизиться к ней и убедиться, что это не открывалка для вина. Он поймал себя на мысли, что винная тема завладела им после сегодняшней церемонии дегустирования, которую они устроили с Акакием. Но сущность пряталась и противно кружилась, удаляясь от него. Эта непонятность, которая снилась ему так часто, чем-то напоминала чудовище из озера.

И так каждую ночь. Но вот однажды сущность приблизилась к нему и оказалась высокой нимфой в пуантах. А блестящими оказались висюльки в ее волосах. Их было много-много, разной длины и блеска. Было в ее облике какое-то скрытое коварство. А может быть, просто не приходилось еще в этой жизни Архипу общаться с нимфами, вот и напридумывал он всяких непонятностей. Да к тому же, дело было во сне, со всей его таинственной ночной сумрачности.

Она, эта самая нимфа, вдруг ни с того ни с сего громко кашлянула. Совсем не противно, как кашлял Акакий после очередной порции вина. Нет, она кашлянула интригующе, мол, вот как. Бывает, мол. Уж не обессудьте.

А потом она, эта самая нимфа, решила представиться, и оказалось, что это ни дать ни взять Олеутская инфузория в туфельках. Архип, по простоте душевной и немудреной исконной природе сельского привычного бытия, выговорить это все полностью не мог и сократил имя нежданной гостьи по первым буквам имени до Оле. Так и хотел ее звать, да вспомнил, что живет рядом гадалка из рода минерв лесных по имени Оле-с-лукошком, вредина, не лишенная капризности. К тому же страшная до самой несуразности природы.

Поэтому, ничтоже сумняшеся, изменил Архип последнюю букву в получившемся имени незнакомки на свою самую любимую букву — «я». Вот так и получилось странно звучащее короткое слово — Оля.

С тех пор Архип по ночам встречался с существом, прозванным им просто и странно — Оля. Вот только сложность была в том, что жили они в разных мирах. Мир существа по имени Оля был сном Архипа, возвышенным и утонченным. А простой и безыскусный деревенский быт Архипа Ахремкина был недоступен нимфе Олеутской, хотя и была она вполне реальной инфузорией. Не могла она привыкнуть к сельской несусветности и непритязательному быту Архипа. Быт был ее кошмаром, а вовсе не возвышенным сновидением.

Меж тем жизнь Архипа с тех пор изменилась странным образом: она как бы раздвоилась. Получилась в его жизни такая двуединая несуразность.

Так порой быстрая река раздваивается, обходя нежданно выросший посередине остров. Бурные воды огибают высокие и крутые берега, чтобы где-то там, почти за самым горизонтом, сойтись опять. Вот только Архип даже и не мог представить точно, где, в каком измерении, его раздвоившаяся жизнь опять соединится в один степенно текущий поток дней и лет. Он перестал понимать происходящее с ним. Он просто жил: днем и ночью.

При этом каждую ночь Архип оказывался в утонченном и изысканном мире, где обитало существо по имени Оля. В нем, этом странном измерении, ему по какой-то непонятной причуде и настоянию его новой подруги со странным именем Оля пришлось называться на изысканный и утонченный манер — Архипием.

Все вокруг него тихонько ходили на цыпочках и необычайно, прямо до крайней степени ханжеской противности, учтиво улыбались. Говорили в основном о погоде и милых пустяках. И снова учтиво, по-лакейски, улыбались и улыбались.

А вокруг летали сладкопоющие птички, которые как будто бы и не умели совсем гадить. Словно эти птички научились перерабатывать еду, выпуская из-под хвоста чудесное благовоние. А Архипу как будто чего-то не хватало в этом царстве благолепий. Может быть, именно деревенской несуразности и не хватало в том утонченном мире. И ходил он, всеми учтиво называемый Архипием, в своей противно накрахмаленной белой манишке. И так ему хотелось выкинуть что-то искренне-неправильное и в чем-то даже грубоватое, но не хотелось расстраивать свою знакомую инфузорию.

Особенно раздражал Архипа главный церемониймейстер и распорядитель утреннего чая Букас, мелкоформатный, но пузатый инфузорий с рыжими подстриженными усами. Распорядитель вечернего чая Пегас был тоже противный инфузорий, но он хотя бы не раздражал Архипа своими нравоучениями. Видимо, боялся выказать свою природную неказистость.

— Эх, Ар-хи-пий, — говорил Букас, медленно и значимо растягивая слова, — нет в тебе никакой степенной почтенности и осознания особого инфузорного духа приятности и изысканного доброосознания. А ведь в наших инфузорных местах особая воспитанность и учтивость приветствуются. Надо тебе себя привести в духовное состояние легкого парения над проблемами сущего.

— Ты сам-то понял, что сказал? — не выдержал Архип перед самым началом утренней чайной церемонии. — Экая ты инфузорная и особо противная несуразность. Ваше изысканное степенство — вот напасть-то. Беда мне с вашими церемониями.

Понял Архип, что сложно ему будет в рамках благовоспитанных инфузорий обоего пола, но делать нечего. Вот и старался он не раздражаться по пустякам. Ведь с ними даже поссориться нельзя — не умеют они показывать свои чувства. А может быть, в этом мире учтивых и благопристойных церемоний и нет никаких чувств. Ни прекрасных, ни ужасных. Нет ни добра, ни зла. Все в этом мире благочинно и пристойно, только часто Архипу воздуха не хватало.

И вот однажды Архип не выдержал и просто прервал разговор о полезности благовоспитанности, громко высморкавшись в белый парадный инфузорский платок, вызвав общее изумление. А потом снял свой парадный парик и гордо вышел в сад. Но ничего не изменилось. Не было ни всплеска чувств, ни выяснения отношений. Все утонуло в болоте благочинности и улыбок.

Архип уже перестал понимать, где реальность, а где сон. Проснувшись в своем деревенском доме, он стал искать свою манишку и смокинг. И несказанно удивился, что манишки нет. А потом Архип долго соображал: как же ему начать трапезу в одиночестве и без полного набора позолоченных тарелок и чашек. Так он и сидел в недоумении на краю лавки, соображая, где же находится.

В этот раз его спас появившийся на пороге сосед Акакий. Представить в мире изящных инфузорий Акакия в косоворотке было абсолютно нельзя. Значит, он не в инфузорном благолепии. Ну и то славно!

— Архипыч, — восторженно сказал Акакий, — ты что-то пропал. Пропускаешь праздники. У меня вино нового урожая, надо пробовать. Сегодня же у нас Прощеное воскресенье — это когда я тебя простил. Помнишь, в прошлом годе, ты ящик спирта утопил в озере, а я тебя простил. Вот. Так нет повода, чтобы это не отметить.

У Архипа просто от сердца отлегло, он уже перестал оглядывать комнату в поисках своего парика. И так ему стало радостно от осознания, что можно не говорить приятности и навалиться на любимую картоху. Вот счастье-то привалило!

Так и продолжался этот полуночный роман, вот только однажды свершилось непредвиденное: тихой июльской ночью озеро стало багрово-красным и выплеснуло свою жидкую внутренность. Презрев привычные берега, воды озера затопили прибрежные низины, и Архип навсегда остался в утонченном мире инфузорий, лишь иногда вспоминая любимые шестеренки. Он уже научился галантно кланяться при встрече с важными соседями-инфузориями семейства туфелек и мило улыбаться встречным многоклеточным интеллектуалам-гибридам.

Вот только по ночам ему почему-то стали сниться его деревенские соседи, особенно часто в его сны приходил некий Акакий Бузяка, уминающий любимую всей округой картоху с неизменной ячменной водочкой, да гидравлические ключи особой точности.

А еще, по какой-то странной иронии судьбы, Архип очень часто видел во сне свой домик, однажды навсегда унесенный бурным потоком, и начищенный шестеренчатый замок. Этот замок, придуманный самим Архипом много лет назад, блестел на солнце, становился все меньше и меньше, пока, оставшись неизменным в своей шестеренчатости, навсегда не растворился в туманной дали памяти…

Василий, заметив перелившийся чай, тяжело вздохнул и прекратил бурное багровое течение вод. Ему привиделись затопленные поля и плывущие в багровом потоке шестеренки различной степени сложности и механической изощренности.

— Привиделось мне намедни чудное буйство природы в загадочных сельских краях, — увлеченно начал рассказ Василий, кидая в топку почти совсем угаснувшего разговора с норкой Анфисой новые витиеватые поленья. — Привидится же такое несусветное. Показалось мне, что стремительный багрово-красный поток свеженалитого чая обратился вышедшим из берегов озером в чудесной стране. И несет он свои воды к морю, и плывут в нем в чужедальние края замысловатые шестеренки. Вот какая напасть приключилась!

— Шестеренки? Ты точно помнишь, что именно шестеренки? — серьезно спросила норка Анфиса, отрываясь от перемешивания какого-то снадобья в глубокой миске. — То есть не восьмеренки, не девятеренки, а именно шестеренки. Это же известный магический символ. Шестеренки — это точно к перемене ветра и затяжному дождю. Вот восьмеренки — это было бы к весенней распутице и большим деньгам. Девятеренки — всегда к перемене участи.

— А участь — это что же такое будет? — неожиданно спросил Василий.

— Ну, это когда тебе природой назначено ползать, а ты вдруг летать стал. Как ежик, — помнишь, как он улетел?

— Надо же, — пробурчал Василий, — умен народ в наших сказочных краях. Значит, по сокровенному знанию, после шестеренок нам на самом деле стоит ждать дождя. Определенно, все идет к затяжному и противному дождю.

Затем он повернул голову к окну, и привиделся ему багровый поток, несущийся по зеленой равнине…