Ищите женщину

Глава вторая

Философию я никогда не любила. Наверное, потому что не понимала. Да и какая, к демонам, философия, когда вся жизнь рушится. Можно сказать, на глазах. Любимый мужчина в моей жизни отсутствует по определению. И не потому что я плохо выгляжу, не потому что глупая, не потому что многого хочу, как заявил мне один претендент на мое тело. Просто…. Да просто потому что мне скучно. Как все обычно происходит: знакомятся люди. Начинают встречаться, ходить в кино, в кафе, еще куда-то. Изучают друг друга, сближаются, ссорятся, мирятся, потом все-таки женятся. Или расходятся навсегда. А я с порога вижу, что мне с этим кандидатом в женихи и потенциальным мужем будет скучно. Да я на двадцать лет вперед предвижу все, что сделает этот тип в любую минуту. Как встанет, сядет, повернется, скажет…. Даже знаю, какие имена даст детям. Вижу растянутые треники на пивном животе, майка-алкоголичка с одного плеча сползла, волосатое пузо у холодильника…. Даже пробивающиеся рога у него над головой вижу. Оно мне надо? Не надо. Потому и общаюсь с кандидатом отстраненно и чуточку высокомерно. Пусть лучше сразу обидится и отвяжется, чем потом сопли от дерматиновой обивки на дверях оттирать.

— Я с тобой больше никуда не пойду! Это ж надо — пятого парня отшила ни за что! А ведь могли бы в Сочи слетать на недельку!

Подруга моя заклятая, Лялька, бурчит. В Сочи дурехе захотелось. А что на этом кандидате вся его биография синими куполами и прочей телесной росписью нарисована…. Нет, я не знаток тюремной живописи, но как-то стремно. Да и фигурка у мужика далека от совершенства. Брутальностью там и не пахнет.

— Не знаю про Сочи, а вот в «малину» ты бы попала на раз, — лениво отвечаю я, стягивая у Ляльки из-под рук учебник по зарубежной литературе. — Лялька, тебе всего двадцать. Вся жизнь впереди, а ты паникуешь так, будто этот тип последний мужик на всей планете. Или ты страшнее атомной войны, и женихи тебя сотой дорогой обходят. Лучше зарубежку почитай. Маркин, сама знаешь, тезисами из учебника мало интересуется, ему знание текста подавай.

— Что ж ты такая противная-то, Валерка! — бурчит Лялька, покорно усаживаясь рядом со мной на мою продавленную кровать. — Недаром говорят, что мужское имя на женщину плохо влияет. Где там твои «Дафнис и Хлоя»? Буду читать, раз уж ничего интересного ты мне не даешь делать.

— Ляля, если тебе хочется стать сексуальной рабыней на какой-нибудь «хазе» — иди. Кто я такая, чтобы тебе мешать. Потом не звони мне и не проси вытащить из омута. Я плавать не умею.

— Бу-бу-бу, — привычно огрызается Лялька, открывает книгу и наконец-то затихает. Я кладу учебник на лицо, делая вид, что дремлю. Зарубежка лично для меня трудности не представляет. Давно уже все прочитано, проанализировано, выводы сделаны. Тем более, что у нас зачет, а не экзамен. Да и тот я, скорее всего, получу автоматом. О чем я думаю? Об именах, конечно же. И о том, чем думала моя маменька, награждая девочку мужским именем. Причем сокращения в виде «Лерочки, Леры, Лерусика» так и не прижились. Валерия — и никак иначе. И внешность у меня мальчишеская, можно сказать. Невысокая, худощавая, короткая стрижка, лицо с правильными чертами, глаза сине-зеленые. Фигура моя округлостями обладает, конечно, но вовсе не такими, от которых тащится большая часть мужиков. И характер. Иной раз я и сама от него плачу. Ночами. Под подушкой. Во сне. Не умею я плакать, одним словом. А вот засветить надоевшему поклоннику в глаз — как два пальца об асфальт. Сломать. Поклоннику. Можно каблуком тяжелого ботинка. Ношу брюки, комбинезоны цвета хаки, с огромным количеством карманов. Платья в моем гардеробе тоже имеются, куда ж без них, но это для выходов в свет. А свет для меня — театр. Туда приходит совсем даже не сорванец. Туда приходит утонченная и высокомерная поклонница Мельпомены. Там мы с Лялькой на равных. Она у нас вполне себе привлекательная леди, хоть и не блондинка. В смысле, тупит иной раз так, что я начинаю сомневаться в ее адекватности. Особенно, когда на горизонте нарисуется очередной кандидат в женихи. Ляльке нужен муж. Она и в институт поступала с этой целью. Образование, конечно, тоже играло не последнюю роль в Лялькиных планах на счастливую жизнь, но поиски мужа на первом месте.

Лялька хороша. Огромные голубые глаза, русая коса до талии, алые губки. Изящная фигурка. При этом она не стерва, что для меня является плюсом. Не люблю стерв, хотя сама от них недалеко ушла.

Наверное, я и в самом деле задремала под Лялькино бурчание, потому что увидела вдруг дорогу. Старую разбитую дорогу. Пустую. А еще увидела серую пелену, ощутила леденящий холод. Впрочем, леденящий холод еще не самое страшное из того, что мне обычно снилось. Лялька говорит, что мне надо меньше на ночь глядя всякую жуть читать. Может быть, она и права.

— Валерка! Ну, Валерка же! Валерка!

— Чего тебе? — сдвинула я с носа книгу.

— Прошка пришел. Говорит, вы с ним собирались нечто волшебное забабахать.

— А…. Пусть заходит.

Прошка, он же Сашка Пронин, мой приятель. Не друг. Но и не враг. Старше меня лет на шесть, родом из дружественного Узбекистана. О жизни там говорит мало, впрочем, я и не спрашиваю особо. Сама не люблю, когда в душу лезут. И сама не лезу. Знаю только, что был женат, есть сын. Студент на данном этапе. Третий курс. Если сдаст сессию — дотянет до выпуска. Не сдаст — пойдет служить. Если не женится срочно на даме с двумя детьми.

— Идем, что ли? — вопрошает Прошка, выразительно помахивая пятилитровым котелком. — Рис я купил, мясо готово. С вас лук, морковь, и вода.

— А что мы будем делать? — тут же подпрыгивает Лялька, принимаясь метаться по комнате в поисках спортивного костюма. Потому что мы идем вовсе не на общажную кухню, где не работают семь кружков из восьми на двух электроплитах. Мы идем на ипподром. Двести метров по кривой и вот оно, счастье! Пересечь беговую дорожку, пройти по зеленеющему лугу, спуститься в низинку к неширокому ручью. Здесь мы по весне загораем, отмечаем успешно сданные или заваленные зачеты и экзамены. Здесь же Прошка собрался удивить нас настоящим пловом, приготовленном по всем правилам, на костре.

— Конечно, котелок это тебе не казан, — бормочет Прошка, сноровисто умащивая котелок над костром. — Но это ничего. Главное, все остальное сделать правильно. Лялька, хватит глазками стрелять, тут тебе не тир. Рис промывай. Валерыч, на тебе лук и морковь. Лук кольцами, морковь брусочками. Тоненькими такими….

— Лучше на терке, — бурчу я в ответ. Прошка закатывает глаза и разражается лекцией на тему «Бабы дуры и ничего в плове не понимают»

— Сдаюсь! — поднимаю руки вверх я. — Брусочками- так брусочками.

Лялька старательно промывает рис.

На ипподроме мы проторчали часа два. Потом залили костер, собрали посуду и остатки продуктов. Прошка бережно тащил котелок с пловом. Не доверил слабым девушкам ценное варево. Праздник желудка мы собирались устроить в нашей комнате, предварительно закрывшись на все замки. И двери подпереть. Потому что общага — это общага. Потому что тут все общее. И вообще — делиться надо.

— Только не пловом! — торжественно провозгласил Прошка, переворачивая котелок на большое керамическое блюдо. Белоснежная гора риса, увенчанная мясной шапкой. Между горой и шапкой прослойка из лука и моркови.

— Чудо! — запрыгала Лялька, восторженно хлопая в ладоши. — Прошка, жаль, что ты такой взрослый! Я б за тебя хоть сейчас замуж пошла!

— Детка, у меня уже есть один ребенок, мне пока хватит, — отмахивается Прошка. — Лучше стаканы достань. Мне из дома хорошее вино прислали. И вообще — у меня сегодня день развода, праздновать будем.

К своим двадцати годам я успела понять, что алкоголь — не мое. Не люблю чувствовать себя дурой, не помнящей вчерашнего дня. Двух контрольных выстрелов хватило, чтобы это понять. Потому пить-то я пила, но по глотку, и только действительно хорошее вино. И не больше трех тостов.

— Не получится из тебя творческого человека, — хмыкнул Прошка, глядя на то, как я отставляю в сторону стакан. — Творческий человек всегда пьян. В меру.

— А еще он обязательно должен курить какую-нибудь дрянь, нюхать кокаин, трахать все, что шевелится. Изменять всем со всеми, устраивать публичные скандалы и выворачивать грязное белье на всеобщее обозрение, — согласно кивнула я, подтаскивая к себе тарелку с пловом.

— Валерка, что ты такое говоришь! — тут же зарделась Лялька. Вряд ли ей стало стыдно. Просто кожа у нее такая. Глоток вина — и мордочка становится красной.

Она хотела еще что-то сказать, но тут в коридоре рядом с нашей дверью что-то грохнуло, послышались возмущенно-испуганные голоса, кто-то со всей дури долбанул в дверь, выбив замок.

Дальнейшее я не помню. Только ослепительно яркий свет, только нестерпимый холод, только оглушительный Лялькин крик, почему-то переходящий в писк.