Интервью

* * *

Я проработал в медицинской миссии Союза Справедливых четыре года, пока Нази не умерла от инфаркта. Это было не самое худшее время в моей жизни.

Нази родилась за Океаном, в Республике Хануш. В молодости она была подающим серьёзные надежды хирургом, но потом ей, как и Дью, показалось, что бед и зла в мире многовато. Она вступила в Союз Справедливых и стала ездить по самым неудачливым местам мира, обучаясь всему, что может пригодиться в катастрофе, на войне или в других дрянных случаях. К своим шестидесяти годам Нази стала редкостным врачом-травматологом самого широкого профиля — и её команда верила в её сверхъестественные способности.

В команде Нази я был помесью спасателя и ассистента. Мне неожиданно понравилось так работать — было интересно и вызывало что-то вроде азарта: удастся вытащить хоть кого-нибудь на этот раз или нет. Медики со спасателями из Союза Справедливых на меня надышаться не могли — я успевал обшарить упавший и горящий самолёт до взрыва, вытаскивал людей из-под завалов и определял по запаху концентрацию ядовитого газа лучше, чем химические анализаторы. Меня забавляло использование для справедливцев той информации, которую мне выдали вояки Дерека, чтобы я их убивал.

Но самое забавное заключалось в том, что спасатели Нази через некоторое время знали, что я вампир. Поголовно.

Они меня абсолютно не боялись и не спешили никому сообщать. Нази намекнула, что военные имеют на меня виды — и команда решила, что шиш с маслом военные получат. К тому же частенько мне приходилось вытаскивать и справедливцев, случись им ошибиться — так что теперь люди были мне благодарны.

А из благодарности они меня кормили.

Моя роскошная жизнь с дорогими человеческими игрушками закончилась, когда я получил струю напалма в лицо. Никакого шика в мотании по всему свету, конечно, не было — но люди Нази разбивались в лепёшку, чтобы я не чувствовал себя погано. В частности — они давали мне крови. Я был достаточно сыт, чтобы владеть собой, и довольно быстро научился выпивать из одного человека не больше стакана, чтобы тот потом мог спокойно восстановиться.

С лёгкой руки Винса, моего нового приятеля, спасателя и громадного человеческого мужчины, способного приподнять завалившийся набок автомобиль, это называлось «донорство в пользу Эри» — для них я был Эри Арконе. Винс считал, что кормить меня забавно и небесполезно для здоровья, если взяться умеючи. Я же старался не показывать людям жало. Хоть Винса, к примеру, оно страшно забавляло и он прозвал меня Москитом — большинству людей всё же было неприятно смотреть. Нази составила график — но некоторые девицы были не прочь его нарушить: им парадоксальным образом нравилось, когда я ими питался. Чтобы выглядело красиво и романтично в понимании девиц, я выпускал жало чуть-чуть и пил из вены на запястье или у сгиба локтя, прижимаясь к коже губами. Люди ухитряются найти сексуальные удовольствия в вещах, ничего общего с сексом не имеющих — девицы играли со мной в ночной кошмар в старинном замке, а от этой игры таяли и млели, уверяя, что мой укус напоминает «потусторонние поцелуи». Я привык и не раздражался, когда люди тискали меня. У нас постепенно образовался забавный союз существ разных видов, в высшей степени терпимых друг к другу.

Когда же Нази узнала, что я довольно легко ставлю диагнозы по вкусу крови, меня стали использовать с утроенной интенсивностью. Я всё время был занят, у меня не оставалось времени на тоску… Тогда мне хотелось быть человеком, представляешь? Я всё время жил среди людей. Я сам изображал человека, научившись даже чувствовать от этого удовольствие.

Я много разговаривал… мне в то время нравились люди. Общество справедливцев отчасти заменило мне Дью… хотя, честно говоря, я многое отдал бы за то, чтобы поговорить именно с ним. Впрочем, мне доставляло большое удовольствие общество Нази. С ней не обязательно было говорить — рядом с ней было уютно просто сидеть, как когда-то — рядом с мэтром Бонифатио.

Когда находилось время, я рисовал. Из-за мыслей о Дью я нарисовал историю в память о нём… ты, наверное, видел мультфильм «Снисходителен к злу»? Ну так вот, Проф — это и есть Дью, фактически его портрет. Я рисовал Профа в разных ситуациях и вспоминал, как Дью улыбался, как сердился, как огорчался… как у него очки сползали на кончик носа, как в раздумье он себе чёлку приглаживал сверху вниз… Ну да, Ядовитый Народ — это и есть вампиры, именно. Я вполне намеренно их нарисовал нелюдями, почти монстрами — но с выразительными мордами, чтобы изобразить их чувства — чтобы было видно, что есть у них чувства. Так что — Гхек — это я, увы, увы… злая карикатура на себя самого…

Ты ревел, когда Профа расстреляли люди Капитана Эшли? Тогда у меня получилось то, чего я добивался. Я хотел, чтобы вы ревели. Я завидовал людям, мне хотелось уметь плакать о потерях — я замечал, что от таких слёз вам легчает. Я хотел, чтобы вы оплакали моего Дью… раз уж я сам не могу.

Впервые очень хотел издать этот комикс. Впервые рисовал именно для того, чтобы люди увидели. Вспоминал, как Дью пытался пристроить тот, старый комикс, с умирающим вампиром — а ведь то было совершенно неважно. А это — важно.

Потому что стаду было бы гораздо легче жить, если бы в нём почаще рождались такие люди… может, оно бы перестало быть стадом… Ну… это дурная философия. От людей нахватался.

Я тогда часто переезжал с места на место вместе с миссией — много видел, не только людей. У меня были две наших женщины в разных местах; обе считали, что я псих — но везучий. Я даже не пытался что-то им объяснять, но и такого полёта сердечного, как с Мириам в моём любимом Хэчвурте, больше не было. Я занимался любовью — и давал подругам уйти или уходил сам. Одна из моих подруг… Нет, не скажу. Разве что — тебе наверняка случалось видеть её на экране. И по нашим, и по человеческим меркам она прекрасна… но мы не сошлись душами.

Ещё несколько раз я разговаривал с сородичами. Забавно: я заметил, что охотились только самые юные — мои уцелевшие ровесники, как и я сам, изощрялись, находя способы не привлекать к себе внимания. Трепач, одетый с ног до головы в чёрный шёлк, носивший на шее серебряный амулет, изображающий ворона на перекрестье меча, утверждал, что человеческие девицы готовы становиться в очередь за «поцелуем настоящего вампира»; другой, в коже и заклёпках, рассказал, что нынче в стаде множество голов готово лезть из кожи вон ради того, кто будет командовать и причинять боль — у него были форменные рабы, по уши счастливые собственным положением и готовые вывернуться наизнанку ради его улыбки. Оба этих клоуна смотрели на мир весело и вовсе не были склонны к рефлексиям; впрочем, в Огненные Годы они жили на нейтральных территориях, а потому не имели по-настоящему тяжелого опыта. Меня эти разговоры позабавили — и только.

Однажды, впрочем, мне случилось побеседовать с очень милым парнем — старше меня лет на восемьдесят, казавшимся красивым и спокойным — работавшим в засекреченном почтовом ящике, где разрабатывалось биологическое оружие. Мы проговорили целую ночь.

Его звали Наурлин. И от него я узнал, что на вампире может остаться шрам — глубокий рубец начинался у него на виске и уходил под светлые волосы. Последствие выстрела в голову. В упор. Кроме шрама остались периодические головные боли, провалы в памяти и приступы немотивированной ярости — хотя при последних я не присутствовал, Наурлин печально рассказал, как ему тяжело владеть собой в такие моменты.

Его тоже исследовали. И тоже расстреливали. И тоже использовали. И он, ненавидя людей, считал работу, нацеленную на их уничтожение, достойным смыслом жизни.

Я рассказал ему, что думал об использовании СМИ ради власти над стадом. Наурлин немедленно возразил, что жаждать власти такого рода может только представитель стада — и добиваются этого, вылизывая других людей с головы до ног. Легче пойти на компромисс — точно зная, что дело твоих рук будет стоить изрядной части поголовья смерти в муках, а кого убить ради пищи — всегда можно найти.

Я рассказал о Дью и Матери Нази, о людях, которые вели себя как мои друзья. Он слушал с напряжённой улыбкой, сказав под конец, что вся эта история смахивает на одну из стадных агиток в пользу нравственности и веры в бога. Носиться с пищей, как с писаной торбой, вдобавок считая её равной себе — может, и романтично, но нелепо.

Я сидел рядом с ним, мы касались друг друга, и я явственно понимал, что он вскоре будет убит. И мне, как Дью, хотелось до острой боли, чтобы Наурлин жил и чтобы жили те, кого его работа обрекает на гибель — при том, что для этого нельзя сделать ровным счётом ничего.

Утром я ушёл с его территории, как велел инстинкт — жалея, что я не человек. Может, человек мог бы ему помочь. В некоторых людях, именно в силу их стадных связей, есть странная сила притяжения — они могут создавать общность, тяжело описуемое чувство увеличения твоих возможностей за счет человеческой готовности прийти на помощь…

Я так не могу. Я могу только рисовать.

Я не оставил бы спасателей Матери Нази, даже когда она умерла. Я уютно чувствовал себя в их обществе, мне нравился Винс, я окончательно привык к девицам-фельдшерам и операционным сёстрам — а они привыкли ко мне. Я даже начал считать миссию собственным домом… большая ошибка.

Мать Нази сменил новый травматолог, доктор Лайн. Очень верующий.

Я раньше не общался с верующими плотно, если только не считать милого мэтра Бонифатио. От Дью слышал, что современные верующие — милые люди, стремящиеся творить добро, поэтому не ждал ничего дурного. Мои друзья-люди тоже не ждали проблем — именно поэтому и болтали со мной так же непринуждённо, как раньше. Лайн очень быстро узнал и о «донорстве в пользу Эри», и о некоторых других наших секретах.

И устроил грандиозный скандал.

Сперва пытался мягко внушать подчинённым, что я — потустороннее существо, родственник того самого дьявола, о котором сказано в книгах, считаемых Лайном священными, а потому меня должно уничтожить. Справедливцы стали спорить, а Лайн — орать и давить: я чуял запах его нестерпимого страха, более сильного, чем злоба. Девицы, обожавшие меня, пытались рассказывать о пользе, которую я приношу людям и лично им, Винс напирал на мою квалификацию спасателя и врача, но Лайн поклялся дать знать органам безопасности — и никакие доводы моих друзей-людей его не убедили.

Мне пришлось сбежать. Я чувствовал себя, как изгнанник — с документами на имя Эри Арконе даже не рискнул вернуться в Хэчвурт: меня могли затормозить на границе, если военные ещё считали меня живым. Пришлось снова раздобывать фальшивку, менять имя, мыкаться где и как попало…

Даже рассказывать не хочу, какими путями возвращался на родину и чем питался по дороге. Скажу только, что добычу не убивал — за четыре года отлично научился питаться не насмерть. Зато и привык к спокойной жизни, к тому, что есть с кем поболтать — и заметил, что одиночество угнетает меня.

В Хэчвурт я добрался только после войны. На тот момент у меня был настоящий паспорт Каита на настоящее имя — такой сентиментальный стих на меня нашёл — и я вполне официально снял угол и на некоторое время устроился на работу. Как человек — фармацевтом в небольшую фирмочку, производящую лекарства. Ушёл оттуда, когда продал несколько комиксов… в частности, «Снисходителен к злу» — и потом написал сценарий для мультфильма. Сейчас только рисую… хватило нескольких лет для известности. Восстановил себе роскошную квартиру, красивые тряпки и прочую мишуру, которая делает жизнь удобной. И питаюсь, совсем как в юности, девицами разной степени непотребности.

Не как «художник Кин'Рэу» — как «настоящий вампир», ха… Я тоже завёл себе чёрный костюм, плащ и широкополую шляпу; всякие побрякушки, вроде серебряных воронов на мечах и прочих дешёвых символов нечистой силы, не ношу, конечно, но нашёл в какой-то антикварной лавчонке тяжёлый перстень с тёмным рубином — чуть постарше меня. Ношу, как фамильную реликвию. Обычно этого антуража хватает для приятного вечера с угощением; правда, многие девки ждут секса — но им приходится довольствоваться ужином в ресторане. Логично же — платить ужином за ужин, правда?

У меня даже есть с полдюжины постоянных подружек, готовых сорваться на встречу, стоит снять телефонную трубку. Им льстят шрамы от укусов, они кажутся себе храбрыми и крутыми — и в высшей степени популярны среди современных любителей нечистой силы… Они, к слову, поголовно выписывают твой журнал — это интервью их здорово порадует… Всё это мило, но они — дуры…

Однажды я дрался из-за девицы, представляешь? С каким-то её ошалелым поклонником и компанией его приятелей. Он орал на всю улицу, что я устраиваю дешёвый балаган, изображаю из себя демона, а сам — молокосос убогий… пришлось показать ему, что питаюсь я вовсе не молоком — но, скорее, шутя. Ему хватило одного укуса, плюс — я вывихнул запястье его дружку с ножом, а этот болван даже не дал вправить вывих. В стародавние времена я убил бы всех… сейчас думаю, что у них есть право жить, как им любо. Оставим стаду его коронное право жрать себя без посторонней помощи…

От политиков, военных и силовых структур я стараюсь держаться как можно дальше. Ни одному человеку, заточенному под насилие над себе подобными, я слова не скажу. Если мне вдруг кажется, что за мной следят — немедленно пропадаю из виду. Лучше жить на чердаке, чем быть чьим-то оружием.

Однако, я устал болтать… оказывается, тяжело говорить одному. Знаешь, мне так хотелось бы найти собеседника! Только настоящего — и я стал бы заниматься любым человеческим делом за одну возможность от души поговорить о чём-нибудь интересном. Но среди моих знакомых биологов нет ни одного похожего на Дью, а среди врачей я напрасно ищу подобие Матери Нази. Наверное, стоит подождать…

Выключай… Что?

Нет, дружище, журналистика — это всё-таки не для меня.