Именем человечества

Глава двадцать пятая

«Давно ли запустил Колесников свой генератор, а как все изменилось в мире, — отметил про себя Зорин, берясь за только что принесенные газеты. — Америку словно подменили. Да и Англию, ФРГ… Будто никто и не собирался пойти на нас «крестовым походом». Вот и сегодня: «В Лондоне объявлено о демонтаже последних евро-ракет», «Бонн потребовал ликвидации всех военных баз США на территории Западной Германии», «Голландия заявила о своем выходе из НАТО». А все они: Максим, Таня, Димка-шалопут. Молодцы ребята! Но от Тани почему-то давно уже ни строчки. И Дмитрий ничего не пишет… Ну да, до того ли им сейчас! Всякие, наверное, там приемы, пресс-конференции… Встали на крыло орлята! Что им до старых родительских гнезд…

В дверь заглянула секретарь:

— Андрей Николаевич, к вам отдыхающая.

— Вы же знаете, я принимаю с двух!

— Я сказала ей. Но она очень просит. Это из сегодняшнего заезда, там небольшое недоразумение: несколько отдыхающих задержались с отъездом, и свободные палаты будут только к обеду.

— Так она что, не может подождать до обеда?

— Я так и сказала ей, но… Вы знаете этих столичных вертихвосток!

— Ладно, пусть зайдет, — Зорин свернул газеты, придвинул к себе какие-то бумаги и даже не поднял глаз на вошедшую.

— Здравствуйте, Андрей Николаевич…

Он вздрогнул, как пронзенный молнией:

«Что это, галлюцинация?» Но слух не обманул его:

— Таня… Татьяна Аркадьевна, вы?! А мне сказали…

— Правильно вам сказали. В кои-то веки приехала в санаторий, достала путевку. А у вас в приемной…

— Да, да, я знаю… Это мы сейчас… Но как же так, ни писем, ни телеграмм и вдруг… Да вы садитесь! И расскажите хоть немного. Как Максим, как Вова?

— Максима больше нет…

— Что?!

— Да не пугайтесь вы так! Нет здесь, на Земле. Улетел он, вернулся туда, где прожил последние годы, и я… Я согласилась с его решением: он не смог бы жить на земле. Только немыслимое нервное напряжение, связанное с работой над генератором, позволяло ему держаться этот год, а как только все было кончено… Ну, а Вова… Он был тоже обречен, я говорила вам. И в последнее время он так привязался к Максиму… Словом, Вова улетел с отцом.

— А как же вы? Что будет с вами?

— Со мной? — Таня попыталась улыбнуться. — А ничего. Все самое страшное позади. Конечно, расстаться с сыном, да и с Максимом тоже, было нелегко. Но теперь рана начинает понемногу затягиваться. Привыкну… А как вы? Что у вас нового?

— Что может быть нового у меня?. — А книга?

— Книгу закончил, послал в Москву, жду отзыва. Да что говорить обо мне? Как вы собираетесь жить дальше?

Она чуть передернула плечами:

— Жить, как жила. Хочу просить вас снова взять меня на работу в санаторий, если, конечно, найдется вакансия.

— Для вас?! Да я сам уйду, если не найду для вас другой должности.

— Ну, если уйдете вы, мне тут тоже делать будет нечего. Ведь кроме вас, здесь, на Земле… — Таня смущенно улыбнулась. — Никак не могу отделаться от привычки мыслить космическими масштабами. Хотя никому, наверное, космос не принес столько горя, сколько мне…

Она чуть помолчала, стараясь справиться с нахлынувшими воспоминаниями. Взгляд ее остановился на стопке свежих газет:

— Сейчас вот падкие на сенсации газетчики слов не жалеют, возвеличивая инопланетян и их гуманность. А знали бы они истинную цену этой гуманности, истинную цену их абсолютного разума, их высшей справедливости! Видели бы хоть раз, с какой высокомерной усмешкой Этана встречала появление Земли на своих экранах дальней связи! Впрочем, я, наверное, несправедлива к Этане. Максим был прав, когда сказал однажды: «Ее нельзя судить, как нельзя Судить Солнце за то, что оно движется по такой, а не другой орбите». У всех свои заботы. И у нас — здесь, и у них — там. Я уже не говорю о себе, о вас, даже о Максиме. Но Этана, могущественная Этана! Вы знаете, почему ее корабль вернулся в систему Солнца?

— Так он вернулся?!

— Да. Потому что Кибер, их хваленый Кибер выразил вотум недоверия своему командиру — отказался вести корабль к системе Агно под командованием Этаны! И высокомерная инопланетянка вынуждена была либо до конца дней своих блуждать где-то на орбите спутника Марса, либо просить меня, меня, которую она считала чем-то вроде маленькой козявки, случайно попавшей в окуляры ее приборов, о великой услуге: разыскать Максима и поведать ему о ее бедственном положении.

— А почему так? Разве у нее не было возможности обратиться прямо к Максиму, минуя вас?

— В том-то и дело, что не было. Я оказалась единственным человеком, с кем она могла связаться на Земле, ведь элемент связи Максима, помните, был выведен из строя во время аварии вертолета на Лысой Гриве.

— Как же, помню. Именно с этим, кажется, было связано и уничтожение диска и ваше неожиданное возвращение в Кисловодск?

— Да, именно с этим. И Этане ничего не оставалось, как связаться со мной и молить меня помочь ей. И я воль на была выполнить ее просьбу или отказаться от этого. Я могла даже ничего не сказать Максиму. И никто во всем свете не узнал бы о моем разговоре с инопланетянкой. Но я в тот же вечер рассказала Максиму все. Даже сама посоветовала ему вернуться на Ао Тэо Ларра, сама попросила взять с собой Вову. Нет, это была не жертва с моей стороны. Я чувствовала, что Миона навсегда осталась в его сердце. Ну, а Вова… Я не могла не понимать, что это единственная возможность сохранить его жизнь после моей кончины. Какая мать не воспользовалась бы такой возможностью, даже ценой вечной разлуки со своим дитем! И через две недели все было кончено: они покинули Землю. Навсегда… — она судорожно вздохнула, прикрыла глаза платком. — Неделю назад я получила письмо от дяди Степана. Он был последним, кто проводил их с родной Земли, там же, на Лысой Гриве, откуда всегда стартовали челночные корабли Этаны. Я надеюсь, что когда-нибудь там поднимется памятник в честь одного из достойнейших сынов планеты.

Несколько минут они молчали, думая каждый о своем, Наконец Зорин нарушил затянувшееся молчание:

— И после этого вы решили вернуться в Кисловодск?

— Нет, это решение пришло не сразу. Надо было осмыслить все случившееся. А потом… Потом было еще два события, о которых я должна вам рассказать. Первое — я снова побывала на приеме у президента Академии наук. Это был единственный человек, которого Максим решил уведомить о своем отлете. Он оставил для него объемистое письмо. Я не читала его. Но думаю, то была не просто прощальная исповедь. По-видимому, Максим написал ему о многом, если не о всем, что узнал на Ао Тэо Ларра. Президент был очень внимателен ко мне, приглашал даже остаться работать в своем академическом институте. Но я лишь поблагодарила его. Я врач. И только врач. Мое место здесь, среди больных, я нужна им. А второе событие… — Таня слегка покраснела. — Дмитрий Андреевич сделал мне предложение.

Зорин выдавил на лице некое подобие улыбки:

— Ну что же, я… рад за вас.

— Но я отказала ему, — поспешила добавить Таня. — Я уважаю Дмитрия Андреевича. Больше, чем уважаю. Его искреннее участие во мне и этот недавний героический поступок… Да вы, вероятно, еще не знаете, ведь это ему мы обязаны благополучным пуском генератора: в последний момент, рискуя жизнью, он помог Максиму расправиться с двумя вооруженными негодяями, пытавшимися уничтожить готовую установку. Словом, я очень симпатизирую Дмитрию Андреевичу, но…

— Я понимаю, — сказал Зорин как можно более безразличным тоном. — Сердцу, как говорится, не прикажешь. А как ампула с нептунием? Она сохранилась у вас? — попытался он направить разговор в другое русло.

— Ампула сохранилась. Она со мной и, я надеюсь, послужит еще многим хорошим людям. А, почему вы не поинтересуетесь причиной моего отказа Дмитрию Андреевичу? — спросила Таня, чуть понизив голос и пряча глаза в опущенных ресницах.

— Ну, это такое дело, Татьяна Аркадьевна… Разве, я вправе?..

— Да, вправе. Потому что причина в вас, Андрей Николаевич.

— Во мне?! Как во мне? Не понимаю…

Она встала и, обойдя кресло Зорина, мягко коснулась его густых, вконец побелевших волос:

— Андрей Николаевич! Милый Андрей Николаевич, долго ли мы будем таиться друг от друга! Я же знаю, вы любите меня. И я… тоже люблю вас. Люблю давно. Только все время скрывала это от вас. И от себя тоже…

— Что вы говорите, Таня? Эт… Это серьезно?

— Разве об этом можно говорить несерьезно?

— Да… Но мои годы, мое сердце… Вы же знаете…

— Знаю. Все знаю. Только зачем вспоминать все это? Разве дело в годах? Разве я не вижу, не чувствую, что в душе своей, в своем отношении к жизни, в своей любви ко мне вы моложе всех, кто когда-либо встречался на моем пути? Ну, а сердце ваше… Я помогу ему. И это главное, — почему я здесь.

Руки Тани легли ему на грудь, и он снова ощутил ласкающий холодок ее ладоней, снова почувствовал, как с них стекают какие-то слабые щекочущие токи, несущие бодрость всему телу.

Зорин прикрыл глаза, полностью отдаваясь знакомому чувству покойной истомы:

— Родная моя… — прошептал он, легонько сжимая ее пальцы. — Чем я смогу отплатить за это счастье?

— Вы отплатили уже… Своей любовью. — Она нежно коснулась губами его виска. И вдруг выпрямилась:

— Ой, смотрите, смотрите! Нет, не сюда, на то окно, что выходит в парк!

Он перевел взгляд на большое, широко распахнутое окно и невольно потер глаза рукою. Там, на блестящем белом подоконнике, в свете яркого утреннего солнца пламенел чистейшим пурпуром только что раскрывшийся бутон никогда не виданного им цветка. Яркие лироподобные лепестки его еще хранили капельки прозрачной росы, тонкий горьковатый аромат все больше заполнял пропахший лекарствами кабинет, острое чувство радостного ожидания какого-то неведомого счастья все сильнее и сильнее охватывало душу.

Зорин привстал с кресла, и произошло чудо: красный цвет лепестков сменился оранжевым, потом — желтым, зеленым, синим. Ему показалось даже, что он слышит тихий перезвон крохотных колокольчиков, в ушах зазвучала легкая светлая мелодия.

— Что это, Таня, что? Откуда здесь этот цветок?

— Это астийский эдельвейс, Андрей Николаевич. Помните, я как-то говорила вам о чудесном ингрезио с Ао Тэо Ларра. Это прощальный привет оттуда.

Она подошла к окну и, взяв цветок в руки, прижалась к нему пылающим лицом:

— Спасибо тебе, Этана. И прости меня. Теперь я верю — добро побеждает во всей Вселенной.