Иеремиевы огни (СИ)

Глава 7 Перелом

Поняв, что Рэкс улыбается по-настоящему и действительно видит его, а не просто спит с открытыми глазами и механически искривившимся лицом, Аспитис хотел скрыть радость, но не сумел. Слишком уж он испереживался за своего единственного по значимости для мира и ценности для него самого коллегу за всё прошедшее время, чтобы сейчас притворяться, будто они чужие друг другу.

— Ну наконец и мне представился шанс спасти тебе жизнь, — подмигнул Рэксу Аспитис. — Хоть часть долга отдал. Да и ты теперь будешь меньше думать о собственном всемогуществе и вездесущности. Кстати, это тебе наверняка интересно: твой Керен цел и здоров, на данный момент охраняет нас там, за дверью. Мой Энгельберт парочкой этажей выше, но тоже жить будет. Так что можешь спокойно спать дальше.

Рэкс благодарно моргнул и, медленно отвернувшись, прикрыл глаза. Аспитис огляделся: дверь в сестринскую, как и в палату, была плотно закрыта, возможно, утро ещё даже толком не наступило. Решив последовать тому же совету, что он дал Рэксу, Мессия чуть поменял местоположение, чтобы не так тянуло загипсованную руку, и опять уснул.

В следующий раз Аспитиса разбудил шум, который он, как бывалый боец, не мог проигнорировать ни в каком из состояний. Включившись в реальность, первым, что заставило его в изумлении напрячься, был незнамо как оказавшийся в их палате высокий и худой смуглокожий и синеволосый молодой парень — сплошное мельтешащее месиво из нескольких цветов, преобладающим среди которых был ярко-красный. Дверь за ним стояла нараспашку, сам он, хватаясь за стену и одновременно косяк, пытался удержаться внутри помещения — переведя взгляд за него, Аспитис понял, что Керен и Мисао, злые как черти, в четыре руки тащат его за порог. Парень не издавал ни звука и вертелся так, что совершенно невозможно было понять, ни сколько ему примерно лет, ни какой он расы.

— А ну отцепился! — пропыхтел Мисао, с силой дёргая на себя нарушителя приёмного режима. — Я тебе сейчас в голову выстрелю, не вынуждай меня!

— Да что ты с ним церемонишься, Мисао! Двинься, сейчас всё будет! — грозно пообещал Керен, из-за соратника занимающий не очень удачную позицию и потому неспособный воспользоваться всеми своими возможностями. Аспитис мельком оглянулся на тоже проснувшегося и с интересом взирающего на происходящее Рэкса и подал голос:

— Это ещё кто?

Все трое у дверей замерли на мгновение, и парень, оказавшийся огелем, помахал Аспитису свободной рукой с длинными, рыжеющими на кончиках пальцами.

— Гидеон Меддал, Мессия, независимое издание «Максима»! — представился он играющим, с рваным ритмом голосом. — Позволите взять интервью?

— Я считаю до трёх, оппозиционер хренов, — рыкнул Керен и рывком оторвал от стены не успевшего усилить хват огеля. Дверь за ними начала закрываться, однако Гидеон боднул её головой, вынуждая опять распахнуться, и Аспитис, сдерживая улыбку, велел:

— Отставить суету! Как же этот оппозиционер проник в больницу и почти в палату?

— Похоже, одним и тем же приёмом, — буркнул Керен, придерживая ногой дверь и методично скручивая огеля в бараний рог. В последнее его движение Гидеон рухнул на колени, низко опустив лохматую синюю голову, однако тяжёлые очки с белыми стёклами, скрывающие глаза, остались неведомым образом держаться на переносице. — Пронёсся метеором и мимо них, и мимо нас. Пока слушали по рации «Тревога, проникновение!», он уже здесь вынырнул и сразу к вам. Едва поймать успели. Ну, Меддал, акула ты перистая, отвечай, откуда расположение палаты знаешь?!

Гидеон охнул от пинка под рёбра и возмутился:

— Не имеете права! Я представитель четвёртой власти!

— А я первой, — закатил глаза Керен, кажется, едва сдерживаясь, чтобы не зарядить ему ногой ещё и в голову. Стоящий рядом Мисао тоже рассматривал журналиста с преувеличенной кровожадностью.

— Вы неправильно считаете, — безапелляционным тоном заявил огель, вскидывая голову. — И кстати, если не хотите потоков ненависти в вашу сторону от наших читателей, господин Камов, я бы вам посоветовал…

Керен дослушивать не стал. Щедро пнув Гидеона под зад и тем самым заставив его растянуться на полу, он вздёрнул его за шиворот алого плаща — Аспитис наконец увидел, что на огеле был именно плащ до колен, чёрные обтягивающие штаны и высокие ботинки на ярко-серебристой шнуровке — и начал вытаскивать из палаты.

— Подожди, — остановил его Мессия, давно уже жаждавший хоть каких-то развлечений. Керен вскинул брови. — Оставь. Мы поболтаем недолго. Обыщи только, чтоб без эксцессов.

— Вы серьёзно? — не поверил своим ушам Мисао. Аспитис чуть склонил набок голову, насмешливо улыбаясь, и охранники, почти одновременно пожав плечами, быстро прохлопали уже торжествующего Гидеона по всему телу без исключения. Потом, после неслышимого Аспитису напутствия от Керена на ухо, втолкнули в палату. Керен замер на пороге, не отрывая взгляда от журналиста.

— Вот спасибо, не ожидал, — довольно проговорил огель, отряхиваясь и длинными шагами направляясь сразу к обеим кроватям. Лицо у него, как и у всех представителей этой расы, было широкое и круглое, с плоскими, почти невидными скулами, но, несмотря на это, худое до того, что можно было разглядеть каждый выступ черепа. В подбородке блестел прозрачный светло-фиолетовый камень серьги, ещё три её сестры усыпали в произвольном порядке левое ухо. Из-под полурасстёгнутого плаща проглядывала чёрная водолазка, на шее — тонкая цепь с подвеской в виде волчьей лапы. Если бы Гидеон не представился журналистом, Аспитис ни за что не принял бы его за кого-либо, кроме прогрессивного студента — любителя альтернативных культур.

— Уже каждая собака знает, где обитают лидеры мировых организаций? — поинтересовался он у огеля. Тот, вертящийся как юла, чтобы в короткое время обозреть всё помещение, остановился в полуобороте и осклабился.

— Нет, что вы, Мессия. Это моё личное расследование. Есть парочка каналов. Не в больнице. Можете быть уверены, никакие адреса никуда не пойдут. Так как, ответите мне на несколько вопросов? Я на пару минут буквально. Сэр Камов заверил меня, что поставил таймер.

Он говорил, как будто перебивая самого себя, задыхаясь, и в то же время чётко, узнаваемо обозначая даже те звуки, которые сам же и не произносил до конца. Создавалось впечатление, что слушаешь битую аудиозапись. Потерявшись в этом плещущем со всех сторон море, Аспитис вгляделся в очки журналиста и, как только тот договорил, уточнил, кивая на них:

— Встроенные камеры?

— Фото. Управление — вот, — Гидеон вскинул правую руку с тяжёлым серебряным браслетом, соединённым частозвеньевой цепочкой с широким кольцом на среднем пальце — только не с внешней стороны ладони, как это обычно бывало, а с внутренней. Посередине цепочки располагалось квадратное утолщение — Гидеон показал, как нажимает на него пальцем. — Очень удобная вещь, у нас в «Максиме» не дураки работают, знают, с кем договориться. Как вам обслуживание в этой больнице, Мессия? Не пользуются ли врачи и медсёстры вашей беспомощностью, пока охранники не видят?

— Как ты себе это представляешь? — от неожиданности Аспитис даже рассмеялся. Гидеон передёрнул плечами, показывая, что он-то может представить что угодно, и развернулся к молча изучающему его Рэксу.

— Значит, обслуживание и уход устраивают, — подытожил он. — И какие у вас прогнозы? Наши читатели делают ставки, через сколько месяцев кончится война. Сэр Страхов хочет что-нибудь сказать по этому поводу?

Рэкс даже не отвёл взгляда. Аспитис фыркнул:

— С ним можешь не разговаривать. Сэр Страхов буквально на днях вышел из комы. Пока мир он не воспринимает в принципе.

— В самом деле? — огель подошёл к хорону вплотную, махнул рукой перед распахнутыми глазами, и тот вежливо моргнул. Гидеон развернулся обратно к Аспитису.

— Как вы считаете, Мессия, можно ли сейчас, пользуясь, например, гипнопедией, внушить вашему коллеге, что по окончании войны он должен наконец сложить полномочия и отдать власть законному президенту ГШР?

Хорон поперхнулся.

— А что, — вкрадчиво осведомился он, — независимое издание «Максима» считает, что управлять Генштабом должен Эдриан?

— В таком случае всем было бы понятно, кто на каком месте, — Гидеон развёл руки в обе стороны — к Рэксу и Аспитису — и тут же соединил их, изобразив воображаемый узел. — Мы, в конце концов, не «Канарийские новости»! А что ваша этика вам говорит? Не стоит ли сейчас внушить сэру Страхову что-нибудь полезное для вас, пока есть такая возможность?

— Стоит, — кивнул Аспитис. — Например, что всё-таки вашу пропаганду хаоса пора прикрывать. На твоём месте я бы подыскивал новую работу.

— Время! — гаркнул Керен. Гидеон отвесил Аспитису демонстративный поклон.

— Благодарю, что уделили мне время. Последний вопрос: каковы шансы, что вы с Рэксом Страховым организуете объединение?

— Примерно те же, что ты не доживёшь до старости, — ухмыльнулся Аспитис. Огель легкомысленно улыбнулся, почти издевательски отсалютовал и, сунув руки в карманы, пошёл к ожидающему его Керену. Как только дверь за ними закрылась, Мессия повернул голову к Рэксу:

— Как ты считаешь, что это вообще было?

Тот сделал неопределённое движение бровями. Аспитис возвёл глаза к потолку, размышляя.

— «Максима» вечно гонит волну. Подослали журналиста, чтобы показать, что могут больше, чем мы думаем? Или работают на «Атра фламму»? Так эти и без них в курсе, что у нас здесь. Не понимаю. Надо и правда прикрыть их лавочку.

Рэкс еле слышно фыркнул. Почти бесшумно в палату прошли Анжела и Гери с подносами, на которых был завтрак. Сильвисса проскользнула к «сэру Страхову», Анжела села возле Аспитиса, устраивая выдвижные ножки подноса на кровати по обе стороны от его груди.

— Как раз несли вам завтрак, когда появилось это, — весело поделилась она. — Подслушали у двери и ничего не поняли.

— Не вы одни, — хмыкнул Аспитис.

— «Максима» разве может называться настоящим изданием? Вечно какую-то ерунду пишут…

— Должна же быть третья сторона. «Канарийские новости» — рупор ГШР, «Властимир» — наш, эмдэшный. Однако народ, если не будет получать хотя бы иллюзию альтернативного, противостоящего обеим ветвям власти, мнения, быстро взбунтуется. Хотя, моя воля, закрыл бы их к чёртовой матери. Выращивают нам анархистов и диссидентов.

— Кто же мешает? — лукаво улыбнулась Анжела, а Аспитис заметил в углах её цветочных глаз тонкую сеть морщинок, которой ещё вчера там не было, и понял, что появление формального мужа возле сына ударило по ней гораздо сильнее, чем казалось на первый взгляд.

— А то сама не догадываешься, — рассеянно отозвался хорон, размышляя, может ли он что-то сделать и стоит ли.

— Рэкс не считает «Максиму» рассадником анархистов?

— Рэкс настаивает на невозможности ограничения свободного выбора гражданского населения. Вроде как, закрой мы одну газету, всё равно ещё какая-нибудь появится. Только на этот раз тайная. Так мы хоть можем отслеживать их деятельность законно. Мы это ещё полгода назад обсуждали, когда по обстановке на фронте они совсем уж пургу гнали…

Анжела нахмурилась, явно взвешивая сочетания «МД» и «законно», но ничего говорить не стала. В молчании Аспитис доел завтрак, не ощутив толком вкуса, и откинул голову на подушку, пасмурно наблюдая за своей медсестрой.

— Скоро вернусь, — пообещала она, вставая и поднимая поднос. Аспитис кивнул, отвернулся к Рэксу — того Гери, что-то щебеча, кормила с ложечки, хотя хорон и пытался, приподнимая ещё не слушающиеся его руки, отобрать у неё ложку. Что это — гордость или нежелание обременять собой кого-либо? Забавно, что с вот такими вот особенностями поведения Рэкс в Седе упрекал его в том, что он не желает принимать чужую помощь. Хотя, наверное, имел в виду совсем другое…

Гери провозилась с Рэксом около получаса, но наконец тоже ушла, пригрозив напоследок, что, если он и в следующий приём пищи будет сопротивляться, она позовёт Керена с фиксирующими ремнями. Рэкс в ответ только закатил глаза. Аспитис не слышал от него пока ни слова и гадал, когда его заклятый друг наконец начнёт разговаривать. Подробности надо было узнавать у Анжелы, и он ждал её с нетерпением.

Хорони появилась ещё через полчаса: зашла в сестринскую, потом устроилась на своём стандартном месте подле левой руки Аспитиса. Она выглядела уставшей и, конечно же, невыспавшейся, но ни следа обиды за их последнюю ссору на лице и в глазах не читалось.

— Что говорят Алан с Салли? — Аспитис кивнул в сторону, кажется, опять дремлющего Рэкса. — Есть какие-то прогнозы?

— Альмега из вашей крови работает на полную катушку, — слабо улыбнулась Анжела. — Салли сказала, что блокиратор временно неактивен из-за большого её количества и потому она сращивает кости, нервы и сухожилия. Примерно неделя времени на всё про всё, но к концу вирус совсем ослабеет, а блокиратор окончательно заработает. К тому времени основная угроза минует и останется лишь разработать мышцы. Вполне возможно, на последней неделе сентября вас выпишут одновременно.

— Хорошие новости, — признал Аспитис. — У тебя-то всё нормально?

— Лучше не бывает! — с вызовом отозвалась хорони и, поспешно переключаясь, чтобы избежать более чем вероятных расспросов, заговорила, проглатывая окончания: — Я так толком и не поняла, откуда этот вирус и что… ну, как он так работает. В первый раз о нём слышу. Салли отказалась мне рассказывать, может, вы просветите?

— Не может быть, чтобы не слышала. Самая главная прививка, которую делают в полугодовалом возрасте, именно от альмеги. От совсем древней её версии, смертоносной, но всё-таки. Неужели сыну не ставила?

— Названия «альмега» мне не попадалось. Гостайна, да?

— Примерно, — весело хмыкнул Аспитис. — Ты и так слишком много знаешь для гражданского лица, вообще никак не связанного с ГШР или МД. Всего сказать не могу, но так, по мелочи… Спрашивай.

— У вас она, что ли, мутировала?

— Не совсем. Точнее, не у меня. Мне она такой досталась путём подсадки в предков. Конкретно, в отца. И передалась, к слову, Бельфегору. У моего брата Эдриана она тоже есть, но страховский блокиратор, который также пытались прописать в будущем наследнике президента ГШР, не работает. Поэтому у него регенерация выходит за рамки и он нуждается в поддерживающей терапии, чтобы не задохнуться под тяжестью собственных раздувшихся органов. А мы живём и здравствуем.

— То есть подсадка началась с вашего отца, а он уже вам передал? — рассеянно повторила Анжела, размышляя. — Какой простор для манипуляций… Вы по факту какой-то отдельный тип человека? Любые раны заживают на раз, а любые токсины немедленно уничтожаются?

Аспитис кивнул.

— Вроде того. Есть свои минусы, но плюсов, конечно, больше.

— Надеюсь, на вам и вашем сыне эти эксперименты завершились? Раз уж никогда точно не знаешь, будет ли всё работать так, как надо…

— Если бы. Некогда учёные из моих лабораторий, продавшиеся Азату, сумели собрать новый штамм альмеги. К регенерации и защите от токсинов он добавил очень высокий болевой порог, сверхбыструю реакцию и скорость движений, а также увеличенную мускульную силу. Этакий боевой коктейль для доверенных солдат, которых, к слову, сейчас осталось всего двое…

Анжела, побледневшая и в страхе до предела распахнувшая глаза, судорожно сглотнула.

— Тоже… под тяжестью органов погибли? — деревянно уточнила она, и Аспитис позволил себе зловещую ухмылку.

— Просто перебили друг друга. Мои учёные, которым достался один из двух солдат, как раз выясняют сейчас, влияет ли эта новая альмега на разум, вызывая безумие, или это всё-таки с характерами не повезло. Против неконтролируемого роста клеток лекарство им уже было вколото.

Он почти сразу понял, что сказал что-то лишнее. Анжела смотрела на него с таким ярким неверием, что глазам было больно.

— Зачем?.. — выдохнула она, пока Аспитис пытался определить, что такого страшного было в его словах. — Зачем вы это продолжаете? Тем более ставя эксперименты… на людях?

— Во-первых, не я это начал, — ещё просто удивлённо, не допуская ни в голос, ни в глаза раздражения, отозвался хорон. — Во-вторых, это же следующая эволюционная ступень. Симбиоз простого и сложного организмов. По мне ты можешь видеть, что вместе они функционируют отлично. Разве плохо, если защитой обычных людей будут заниматься специальные солдаты, не просто с оружием, а с усиленным телом, реакцией?

— Отдельная каста? — с явным отвращением проговорила Анжела. — И кто же удостоится подобной чести? Или вы их будете в пробирках выращивать?

— Да почему бы и нет. Потом, в будущем. Если ещё как-то сделать так, чтобы они никогда не захотели принимать другую сторону, чтобы исключить даже малейшее предательство…

— Вы вообразили себя богом?! — тихо, змеёй прошипела Анжела, уже начиная скалиться. — Да, люди совершают ошибки в виде предательства, хотя нет особой разницы между существующими сейчас сторонами. Кто угодно готов убивать, если понадобится. Но они сами так решили и сами будут за это расплачиваться! А вы хотите создать бессловесных рабов, которые будут считать вас истиной в последней инстанции?!

— А если эта самая истина будет совпадать почти полностью с общечеловеческими понятиями о добре и зле? — похолодел Аспитис. — И если…

— Это с какими, с вашими, что ли? — перебила его хорони. — Вы считаете себя добром, серьёзно? Последовательно отвергая все возможные улучшения для мира? Уничтожая людей пачками?..

— Как ты выразилась, это наш свободный выбор. А добро, прелесть моя, должно быть с кулаками. Кое-кто, видишь ли, на словах не понимает.

Анжела вскочила, опять сжимая кулаки, кипящая негодованием и гневом.

— До сих пор не могу понять, зачем я вообще с вами разговариваю, — сквозь зубы бросила она. — Наверное, каждый раз надеюсь услышать что-то, что покажет, что вы всё-таки человек, а не чёрт знает что. Но постоянно оказывается, что ваши понятия о правильном и неправильном искажены, как через мутное стекло просвечивают, и вы просто не желаете воспринимать мнение, которое не совпадает с вашим собственным! Как вас земля-то носит? Почему никто до вас так и не добрался?..

Она осеклась, зажала рот руками, но Аспитис услышал главное и не смог ничего сделать со своей давно выработанной системой защиты.

— О, должно быть, из-за альмеги, — с сарказмом сказал он, глядя Анжеле в глаза. — Чистое зло, без примесей. Сколько раз меня пытались убить все подряд, считать не берусь, но лично мой брат — ровно десять. Я, заметь, его ни разу, но это частности. Конечно, миром должна править доброта, абсолютно с тобой согласен. Что поделать, раз каждый воспринимает её по-своему и за свою правду готов не только умереть, но и остальных положить за компанию.

— У вас ведь есть шанс хоть что-то исправить, — тихо и бессильно сказала Анжела, безвольно опуская одну руку, а второй бездумно хватаясь за свой кулон-лодочку — так в обиходе называли символ ангелизма. — Закрыть один ящик Пандоры и не открывать другого. Вы ведь совершенно не знаете, к каким катастрофам это может привести. Вы всё делаете ради эксперимента и себя. А остальным — разгребать? Когда вас не станет?

— Движение вперёд всегда даётся кровью и болью, — заметил Аспитис, в удивлении осознавая, что совершенно не злится на неё. Скорее, расстраивается, что и она не хочет слышать никаких мнений, не совпадающих с её собственным. — Пока не сделаешь, не узнаешь, добро это было или зло.

— А почему я тогда всегда знаю, чем являются мои поступки? Почему уверена, что живу по совести, и действую исходя из неё, а не из праздного интереса? И почему вы считаете, что вправе себе позволять что угодно?

— Может, по статусу положено? — Аспитис схватил её за руку и дёрнул к себе, уже плохо соображая, что делает. С упрямством он предпочитал бороться силой и давлением, а не постоянным стуком в заклинившую дверь. — Ты сама лучше посмотри, до чего тебя довела твоя совесть. Здорово, что она у тебя есть, плохо, что бессовестным ты позволяешь на ней паразитировать. В своих розовых очках ты не заметила возле себя сволочь, а потом, когда он воткнул тебе нож в спину, вместо того чтобы наказать его, пошла на соглашение. Думаешь, он просто так перекрыл тебе доступ к мало-мальски прилично оплачиваемой работе? Он отберёт у тебя ребёнка — просто чтобы не мнила о себе слишком много. Выставит недостойной его воспитывать. Пойдут слухи, и тебе откажут и в должности младшей медсестры. Ребёнок окажется в интернате. Что тогда будет говорить тебе совесть, Анжела?

Окаменевшая, Анжела с усилием втянула ноздрями воздух и, как Аспитис ни пытался её удержать, вырвала руку. Потом спокойно, чеканя каждое слово, сказала:

— Что я сама виновата. А вы хоть в чём-то себя обвинить сможете, Ваше Высочество? И это что-то исправить?

Аспитис отвернулся. Хмыкнув, Анжела вышла. Буравя взглядом простыню, укрывающую закованные в гипс ноги, хорон думал, что каждый раз находит на него, стоит им начать спорить, и так погрузился в это, что вздрогнул всем телом, когда слева раздался сиплый укоризненный голос:

— Ты совсем не умеешь разговаривать с девушками, Аспитис.

Он повернул лицо: Рэкс смотрел на него, чуть склонив набок голову — насколько позволял фиксирующий воротник. Начинается. Аспитис фыркнул.

— А то ты умеешь. Кажется, у тебя была всего одна женщина за всю жизнь?

— Друзей и подчинённых ты не считаешь? — с иронией отозвался Рэкс. Слова он выговаривал не совсем чётко, но вполне разборчиво. — Вроде ты всегда был неплохим психологом. Твои комбинации вечно играли на чувствах всех вовлечённых. Зачем же здесь пытаешься не заворожить её, а задавить?

— Ты мне предлагаешь под неё подлаживаться? Девчонку, которая жизни толком не знает? Замотать скотчем трескающиеся розовые очки вместо того, чтобы их сорвать окончательно?

— Чтобы что-то получить, надо что-то отдать, — философски заметил Рэкс. — Мне не совсем понятно, зачем тебе вообще надо, чтобы она была на твоей стороне, но разве людей так завлекают в сети?

— Я сам себе уже неделю пытаюсь ответить на вопрос, почему никак не могу перестать о ней думать, — неожиданно для себя признался Аспитис. — А главное, почему меня так режут все эти её выступления. Я ей должен и то, и это, и пятое-десятое. И не боится же…

— Вряд ли Анжела считает, что ты ей что-то должен. Скорее, пытается понять, какой ты на самом деле, и один за другим бросает пробные камни.

— Боюсь, в кои-то веки ты неправ, Рэкс. Она пытается себя понять, а не меня. До моего появления в её жизни всё было чёрно-белым и кое-где, пожалуй, цветным. Понятно и просто до безобразия. Там зло, тут добро. Определённое мнение по поводу ГШР и противостоящего ему ужасного Аспитиса Пикерова. А тут вдруг начали открываться подробности. И что ГШР с МД не враги, и что самим лидерам могут желать смерти: хорошему — вроде как хорошие, плохому — наверное, ещё более плохие. И что злой-презлой Мессия-Дьявол так и не убил пресветлого Рэкса Страхова за то, что тот застрелил его жену…

Он украдкой посмотрел на Рэкса — тема была затронута больная, и было интересно, как тот на неё отреагирует. Лицо Рэкса выражало лишь внимание и лёгкую задумчивость.

— Знакомая ситуация, — согласился он. — Мой бывший агент, собственно кто помог Дилану бежать, после подобного пересмотра ценностей схватился за голову и устранился от власти. Я не стал мешать, люди должны сами уходить и возвращаться. А тебе, видно, претит мысль, что человек, которому ты обязан жизнью, не принимает особенностей твоего мировоззрения?

— Откуда ты знаешь такие подробности?

— После твоего утреннего приветствия приходила Гери для перевязки. Ознакомила со всем, что здесь произошло. Ты спал. Так что, принципиально завербовать Анжелу?

— Да ничего не принципиально, — Аспитис раздражённо потёр лоб, на котором уже не было повязки. — Я просто с ней разговариваю, потому что больше не с кем. Кто ж виноват, что одним своим существованием я попираю всё, во что она верит?

— А добивать потом обязательно? — вежливо осведомился Рэкс, вроде нейтральная улыбка которого отдавала насмешкой. — Слово «компромисс» тебе знакомо? Или хотя бы фраза «Прости, но я думаю по-другому»? Впрочем, даже с этим у вас вряд ли что-то может получиться.

— Это почему же? — Аспитис посмотрел на своего визави с подозрением: как он только догадался, что именно в этом направлении мысли текут в последнее время? Рэкс с лёгким презрением фыркнул:

— Чтобы люди могли продержаться друг рядом с другом чуть дольше, чем того требует страсть, у них должно быть что-то общее. И не просто поверхностное вроде любви к конкретному виду маргариток, а фундаментальное. Любовь как вьюн: чтобы добраться до солнца и распустить бутоны, ей нужна опора, желательно крепкая и без облупившейся краски, чтобы не ранить усики. Иначе этот вьюн провиснет до земли и задохнётся от недостатка света. А ты поймёшь, что из общего у тебя с человеком разве что так и не поделённая в суете коридорная тумбочка.

— И что же у вас общего — фундаментально — с Ледой? — саркастически вскинул брови Аспитис, до глубины души поражённый и глубиной сказанного Рэксом, и его категоричностью.

— Взгляд на мир, — усмехнулся хорон. — Она тоже полагает, что всё должно быть устроено по справедливости. Когда она ещё работала юристом, она ни за что не бралась за дела, где нужно было защищать ложь или грязные деньги. Один раз я даже изменил для неё закон, хотя пришлось собрать целый консилиум для моего убеждения.

— Так вот кому я обязан резко скакнувшим числом вернувшихся уголовников, — рассеянно проговорил Аспитис. — И на чём базируется эта ваша вселенская справедливость? Каждому по счастью, и пусть все радуются?

— Скорее, принцип мести. Отвечать тем же, что сделали против тебя.

— Подожди, ты не путаешься, коматозник? Не «поступай так же, как хочешь, чтобы поступали по отношению к тебе»?

— От политравмы слышу, — парировал Рэкс и рассмеялся хриплым смехом. — Нет, ты не ослышался. Знаешь о парадоксе заключённого?

— Что-то знакомое, но…

— Это из теории игр. Два заключённых сидят в тюрьме по подозрении в соучастии в преступлении. Каждому отдельно предлагают предать своего товарища, дав против него показания. Если один свалит всю вину на другого, а тот смолчит, ему дадут длительный срок, а первого выпустят на свободу. Если каждый сдаст другого, обоих осудят, но наказание смягчат. Если же оба заключённых, не договариваясь, откажутся от предательства, доказательств окажется недостаточно для обвинения в главном преступлении и их осудят за что-нибудь более мелкое и менее страшное. Сначала кажется, что выгоднее всего, с расчётом на доброту, предать. В единичном допросе так, конечно, и будет. Но если за каждое подобное действие выставить определённое количество очков: три за взаимное непредательство, пять сдавшему, если другой промолчал, одно каждому, если сдадут друг друга, и, скажем так, отпустить допросы в вечность, наибольшее количество очков постепенно начнёт завоёвывать не тот, кто всегда предаёт, а тот, кто просто аналогично отвечает на предыдущее действие соперника. Сначала он даёт фору, надеется на добропорядочность и предпочитает не сдавать подельника. Однако, сам знаешь, праведников мало. После первого же предательства он отвечает тем же. И так далее.

— Ты хочешь сказать, такой стратегии ты придерживаешься и по жизни, и в политике?! — не поверил Аспитис.

— Стараюсь. Для каждого у меня есть свой кредит доверия, который немедленно кончается, стоит кому-либо пойти против меня. Получают что хотели. Образумятся — отлично, работаем дальше. На нет и суда нет… — Рэкс задумчиво возвёл глаза к потолку. Аспитис замотал головой.

— Ты обманываешь меня. Когда я устроил против тебя охоту, ты же не сделал то же самое! Где тут твоё… э-э-э… не знаю, око за око?!

— Угадал, стратегия так и называется. Ты просто не заметил. Я бил с другой стороны. Поселял в твоих агентах самоуверенность, а заодно сомнение в твоём благоразумии у тех, кто эмдэшником настоящим был только наполовину. Чтобы однажды твои фанатики возомнили, что могут делать что-либо без твоей указки, а ты ужаснулся и взял свою организацию в руки…

Аспитис смотрел на него не моргая: слишком уж сильным оказался эффект от подобного откровения. В голове поездом шли воспоминания обо всех их действиях в кооперации и противостоянии друг другу, о поведении Рэкса в отношении его друзей и подчинённых — и как-то само собой получалось, что он говорил чистую правду и никогда не отступал от однажды выбранной стратегии. Наказывал врагов и тут же делал их друзьями, как только они делали ему что-то хорошее. Прощал не оглядываясь. Домино, Эрих — капли в море. Шштерны. Да и он сам, Аспитис…

— Анжела кое в чём права, — тихо сказал Рэкс, нарушая тишину. — Мы — экспериментаторы. На людях. Я тоже всегда лишь примерно представляю, чем кончится очередная моя выходка и какие могут быть потери. Но допускаю их. В мире почти нет праведников. Но главная у нас с тобой разница, Аспитис: я умею отвечать добром на добро. А ты разучился.

— Но мы вновь — в союзе, — напомнил Аспитис, не замечая, что его пальцы, вцепившиеся в простыню, уже онемели. — Это ничего не значит?

— Значит, конечно. Пусть этот союз первым предложил я, поставил тебя перед фактом, помнишь? Однако ты не веришь и шатаешься туда-сюда. Тебе пора определиться, на чьей ты стороне, злой ты или добрый. Вечно не усидишь на двух стульях. Либо уж убивай всех без оглядки, либо спасай. По-другому не бывает.

Аспитис промолчал и молчал ещё долго. Глаза он не закрывал, но в них всё равно стояла темнота — значение сейчас имело лишь то, что творилось в голове, тот хаос, что уже давно пытался прийти к порядку. Этот хаос смертельно устал от самого себя, и Аспитис тоже. Когда-то он пошёл в МД против всех правил, против своей собственной судьбы, лишь бы показать зубы родственникам. Доказать, что он не беспомощен. О будущем он тогда не думал, да и идеология МД, если таковая вообще существовала, была далека от него как звёзды. В итоге оказалось, что он сдался им без остатка — эмдэшники, почти все как один, считают, что имеют право решать за других, даже за тех, кто и сам способен справиться. Что все другие автоматически глупее и ниже. Просто потому что. У гэшээровцев хотя бы иногда встречались для таких мыслей обоснования.

Когда Аспитис уходил, две организации почти не различались. И там и там не было никакой воли к жизни, лишь вялотекущее, всем давно опротивевшее существование, настолько всех затянувшее, что уже не было ни сил, ни желания что-либо менять. Лемм сказал ему тогда, что поддерживает его именно потому, что надеется на его способность взбаламутить это болото. Потом с тем же самым он пошёл к Рэксу, которого Квазар с юношества готовил на слом привычного уклада. Эдриан был такой же амёбой, как их с Аспитисом отец, но Рэкс жаждал действий. И Аспитис в этом встал с ним на одних баррикадах. Тогда объединение не казалось ему чем-то ужасным, скорее закономерным. Они же на одной волне, если что, они смогут управлять миром рука об руку. Ну а понадобится, Аспитис отойдёт в сторону. Сверхлюди интересовали его куда больше банальной власти.

И, само собой, враги ударили именно по их союзу. По самому слабому месту — взаимному доверию, которое у Аспитиса никак не желало освобождаться от костылей. Слишком он навидался от многоликого Квазара, чтобы безоговорочно принять тот факт, что Рэкс, в отличие от него, не преследует никакой личной выгоды. Не играет на чувствах и не полагает большинство людей низшим сословием беспричинно. Своим появлением Квазар научил Аспитиса доверять людям — и одновременно научил сомневаться в них.

Стоило признать: в какой-то момент, наверное, не так уж давно, Аспитис всё-таки принял тот факт, что Рэкс убил Луизу не специально. Не сердцем, головой. Согласился на союз, внутренне радуясь, что не пришлось выступать первым. Сражался с Рэксом бок о бок. И очень хотел, чтобы тот был жив.

Значит, и сердцем тоже?

— Рэкс, — наконец разомкнул губы Аспитис, — расскажи, что там произошло. С Луизой.

— Об основных событиях ты должен быть в курсе, — немедленно отозвался Рэкс, как будто ожидавший этого вопроса. — От Бельфегора, я думаю. Тот, за кем я пришёл по твоей наводке, Джеффри Кальясса, обрушил стекло того отделения лаборатории, в котором скрывался, и бросился в сторону Луизы, Бельфегора и их телохранителя. Я надеялся скосить его прежде, чем он до них доберётся, но телохранитель толкнул Луизу вместе с собой ему наперерез, и моя очередь пришлась по ним, а Кальясса оказался ими заслонённым. Потом он сумел миновать нас, ринувшегося следом Альфреда застрелил, а снаружи сам погиб от руки Кита. Позднее мы подняли последние разговоры Альфреда по сотовому, потому что слишком уж подстроенной выглядела эта двойная смерть, и узнали, что накануне Альфред беседовал с Марком. Тот зачем-то пригласил его отужинать. Пришедший вечером Цезарь рассказал нам, что на вашем совещании Марк включал запись с телефона, где Альфред на пьяную голову заявлял, что мне нужно не объединение, а возможность полностью подмять МД под себя. И кстати, скрыл тот факт, что все эти заявления выслушивал сам, а не через засланца. Подробности разговора, сам понимаешь, спрашивать было уже не у кого.

— И вы все считаете…

— Ну конечно. Сначала Марк запасся доказательствами моего предательства, а потом это предательство подстроил. Как ещё Луиза могла оказаться в этой лаборатории, когда должна была быть в другом месте? Её телохранитель также был подговорён Марком. Уверен, он никогда не хотел ни объединения, ни каких-либо перемен и сумел своим страхом заразить многих из твоих подчинённых. Так появилась «Атра фламма». Сейчас они делают всё, чтобы мы не стояли у них на пути. Окончание войны им невыгодно, но не удивлюсь, если Азата убьют именно атрафламмовцы. Фактор Брутуса и так далее…

— Знаешь, почему мне так трудно поверить? — тихо сказал Аспитис. — Луиза и её телохранитель, по её словам, любили друг друга. А Марк попал ко мне в секретари потому, что, умирая от скуки в своём аналитическом отделе, организовал тайную полицию по моей защите. Когда мы вычислили её в ходе одного из нападений Эдриана, я решил отблагодарить его приближением.

— В таком случае её телохранитель просто спасал её от ужасного и злого тебя, — цокнул языком Рэкс. — А по поводу Марка — зря. Занялся самодеятельностью один раз, займётся и второй. Он посчитал себя выше тебя, а ты ему ещё и карт-бланш выдал.

— Разве это не соответствует твоему «око за око»?

— Соответствовало бы, если бы ты просто повысил ему зарплату за рвение. Пускать это во власть не стоило… Впрочем, конечно, это лишь моя точка зрения, Аспитис. Признаться, приблизив в своё время Стиана, бывшего ярого оппозиционера, я тоже долго к нему приглядывался и не доверял до конца. Решение было принято скорее на чувствах… Так что? — лицо Рэкса стало сосредоточенным. — Ты прощаешь меня? Часть моей вины в её смерти тоже есть, я никогда не отрицал этого. Только вот… Если перед машиной спешит перебежать дорогу человек и вдруг спотыкается и падает, разве водитель так уж виноват, что не успел затормозить?

Аспитис пожал плечами, признавая это допущение, а потом смысл сказанного дошёл до него, и он ощутил, как голова закружилась.

— Ты… Откуда ты знаешь? — задохнулся он. — Я не говорил никому, никогда! Даже Квазару, Артуру! Какая на этот раз птичка отличилась?!

— Пусть это будет моей тайной, — улыбнулся Рэкс, но глаза его вновь стали бездонными колодцами. — Ты не ответил, Аспитис…

— А то я не знаю, что этим намёком ты добиваешься иного! Хочешь сказать, это… это я виноват? — голос Аспитиса сорвался. — В её смерти — виноват — я? Потому что, как и тогда, не разобрался, прежде чем что-то делать?

— В людях, да, — безжалостно кивнул Рэкс, а Аспитис, отвернувшись, забегал взглядом по палате, утихомиривая бурю, поднявшуюся в душе.

О том, что произошло как раз в тот период жизни, когда Аспитис сносил издевательства и унижения от всех, даже одноклассников, а Эдриан пользовался силой и положением, чтобы лишний раз показать ему, что он никто, даром что сын президента ГШР, он предпочитал не вспоминать. Не вспоминать о своём первом друге, которого он предал из-за собственного недоверчивого, категоричного характера. Зачем Рэкс об этом напомнил? Что пытался этим донести?

И откуда всё-таки знает о Маарике?

Лет с тех пор прошло много, но Маарика всё ещё иногда вставала перед глазами Аспитиса, словно он видел её вчера, — худющая, колючая, немного грубоватая, с красно-рыжими, как огонь, волосами аурисса, однажды появившаяся в их классе и, вопреки всеобщим ожиданиям, не присоединившаяся к травле изгоя Аспитиса, а, наоборот, заступившаяся за него. Как они сдружились, уже ускользнуло из памяти — возможно, Маарика ему просто навязалась, потому что тогда он с подозрением относился к любым милостям со стороны посторонних людей. Аспитис помнил только, как они вместе, чуть ли не заканчивая друг за друга фразы, отвечали на оскорбления всего класса, а заодно и учителя, день за днём, и он всё ждал, когда Маарика устанет, сдастся, уйдёт к врагам, но она всё так же оставалась рядом.

А потом, примерно месяца два спустя, он случайно увидел её с Эдрианом. Она держала его за руку, говорила что-то неслышимое — и Аспитис понял, что для ещё одного его друга та сторона оказалась привлекательнее. Точнее, Эдриан — с его статусом, свободными деньгами, почётом, кучей фанатов. Только, в отличие от случая с тем приятелем, который когда-то навёл Эдриана на его брата, совсем не ожидавшего подставы, сейчас Аспитис буквально ощутил, как ему в сердце вонзился нож. Его даже пошатнуло — он не хотел верить. Но пришлось: Маарика нагнула голову Эдриана к себе, и, не желая смотреть дальше, Аспитис убежал.

Он бродил по сумеречным улицам, не видя, куда идёт, и в итоге наткнулся на Маарику. После первого же вопроса, что это он такой хмурый, Аспитиса понесло. Маарику он обвинил даже в том, чего не видел, и не захотел слушать оправданий. Так и не сумевшая вставить и слова аурисса впервые на его памяти расплакалась и, развернувшись, побежала на другую сторону улицы. Как раз переключался зелёный пешеходный на красный, но она успела бы дойти до конца, если бы почти у самой бровки не споткнулась. И шедший издали автомобиль, водитель которого тоже рассчитывал, что Маарика ступит на тротуар прежде, чем он проедет, не успел затормозить.

Одеревеневший Аспитис стоял на одном месте, пока не приехала скорая. А потом, почти сразу, и серая машина с глухим кузовом и целым ворохом чёрных мешков, в один из которых закрыли так и не пришедшую в сознание Маарику.

Это была первая из множества смертей, которые Аспитис видел собственными глазами, и первая, в которой виноват действительно был один он. Потому что вечером, когда он, оглушённый, вернулся домой, его схватил за ворот рубашки Эдриан и пригрозил, что, если его «подружка» ещё раз посмеет угрожать ему и сажать на руки синяки, он не посмотрит, что она девушка. Тем более что девушек можно поставить на место отнюдь не избиением. Ты имей это в виду, Аспитис, сам знаешь, меня отмажут, даже если я случайно её в процессе убью…

От осознания того, что он натворил в своей горячности, вот так запросто подвергнув сомнению верность своего единственного друга, Аспитис выпал тогда из реальности почти на неделю. Потом, придя в себя, пообещал себе же, что более этого не повторится. И, получается, повторилось. Только не в том, что он подумал изначально.

Хотя и в этом, конечно, тоже.

— Знаешь, Рэкс, ты тоже отлично играешь на чувствах, — хмыкнул Аспитис, восстановив некоторое подобие душевного равновесия. — Как минимум на моих. Не понимаю, как тебе это удалось, но, кажется, просить прощения должен я, а не ты. Не хочется уточнять, но…

— Да, ты всё правильно понял, — без тени улыбки отозвался Рэкс, на какое-то время становясь тем же недосягаемым и всеведущим существом, которым был в Седе. Всё-таки он был далеко не таким добряком, каким казался. Просто до поры до времени великодушно делал Аспитису скидку на все жизненные обстоятельства, которые превратили его в такого, каким он являлся и какого не хотел менять. Тоже до поры до времени.

— Прости, — попросил он — это удалось куда легче, чем он ожидал. — Я думал, больше не наступлю на те же грабли, но… Теперь точно в последний раз! Веришь?

— Верю, — улыбка Рэкса буквально стала для Аспитиса лучом света из-за забранного решёткой окна. — Давай теперь: да или нет? Объединению — быть?

Краем глаза Аспитис увидел, как на последних его словах отворилась дверь палаты и кто-то вырос на её пороге, но это не имело значения.

— Быть, — кивнул он, в одно мгновение освобождаясь и от тяготящих его сомнений, и от тёмных мыслей, и тут же с порога раздался знакомый голос:

— Какие, однако, интересные новости. Даже не знаю, стоит ли мне теперь соваться с моими.

— О, конечно, стоит, — заверил гостя Рэкс, и Аспитис наконец повернулся к двери. — Ты проходи, Домино, а то сквозняк. Тебя им сюда занесло? Говорил я, что к режиму питания ты относишься чересчур уж легкомысленно.

Домино, в защитном плаще, сливающемся цветом с его волосами, небрежно забранными в хвост, тёмных штанах, заправленных в полувоенные ботинки, и со странными пятнами на рукавах обеих рук, смутно напоминающими запёкшуюся кровь, возвёл глаза к потолку, выразив лицом всё своё неприязненное отношение к нотациям, и, чеканя шаг, направился к Рэксу и Аспитису. Остановился ровно посередине и доложил:

— Азат мёртв. Знают «Атра фламма» — и я. Нужны подробности?

— Стульчик возьми, — Рэкс кивнул на свою левую сторону. — И рассказывай. Ты ведь изначально не с этим ехал?

— Хотел развеяться, проверить, что тут у вас происходит, и, если повезёт, поговорить с тобой, — согласился Домино, придвигая на ту же середину себе стул. — Всё остальное — сам понимаешь…

— Вихрь вероятностей, само собой, — усмехнулся Рэкс. — Мы слушаем, Домино.

Дурные предчувствия начали терзать Домино задолго до того, как стало известно о предательском подрыве оружейного склада, под завалами которого оказались Рэкс с Аспитисом, но, поскольку суеверным он никогда не был, а собственной интуиции доверял через раз, когда её предсказаниям были логические предпосылки, общая тревожность выливалась у ауриса стандартным путём — в работу. Даже вечно приглядывающий за ним Рафаэль — чуть ли не единственный человек, к которому Домино хоть немного прислушивался — не мог в эти недели загнать его домой, что уж говорить о Крайте, который и сам не отличался тягой к отдыху. Когда сообщили о том, что мировые лидеры временно выбыли из строя — и это Керен ещё умолчал об угрозе для их жизни, на тот момент имевшей место, — Домино стал мозговым центром, управляющим войсками на Севере, за неимением других кандидатов — и наконец получил более чем весомую причину не появляться дома.

Это, конечно, не могло кончиться ничем хорошим, но Домино предпочитал в общей запаре не думать ни о чём, кроме давно набившего оскомину Севера. Первые четыре дня он безвылазно просидел в кабинете президента ГШР, вместе с Ренатой и ещё парочкой советчиков изучая полученные разведданные и сведения об идущих боях и на их основе выстраивая тактику наступления — такого, чтобы «Аркан» не ощутил разницы между здоровыми и больными Главнокомандующими, на пятый наконец буквально на полчаса заскочил домой. Нужно было забрать одного охранника и ввести в курс дела другого, а заодно и показаться на глаза суровой няне, уже не раз отчитывавшей работодателя за его небрежное отношение к собственной дочери. Всё как обычно, ничего нового, Домино даже толком не запомнил этой короткой поездки, весь пребывая в мыслях о западной части Севера, где сейчас лежал в коме Рэкс и приходил в себя Аспитис, а войска под управлением Сейи и Цезаря гнали аркановцев в центр. Он даже на претензии няни отозвался рассеянно, не ощутив привычных угрызений совести, — сразу уехал, чтобы не пропустить чего-то важного в Управлении.

И, спустя полчаса, звонок. Выслушав заикающуюся няню, впервые изъясняющуюся не чёткими, до последней буквы продуманными фразами, а спотыкающуюся на каждом слоге, Домино испытал давно позабытое чувство — как с ног до головы он цепенеет от охватившего его холодного ужаса. Внимательно наблюдавшая за ним Рената немедленно потребовала подробностей, заставив тем самым Домино шевелиться и что-то предпринимать. Эжени исчезла — несмотря на бдительное око почти никогда не отлучающейся от этой непоседы суровой няньки и четырёх охранников, трое из которых следили за садом, в котором она гуляла, пока её отец решал проблемы с кадрами. Няня за прошедшее время самолично осмотрела каждый квадратный сантиметр сначала сада, потом особняка, но девочки нигде нет. Скорее всего, сбежала, когда все отвлеклись на Домино (а сама няня — на одну минуту), через единственную, случайно обнаруженную, неплотно стоящую штакетину забора на заднем дворе. Что это, опять злой рок? Наказание за пренебрежение?

Домино с Ренатой немедленно организовали поиски. Соседняя с садом видеокамера, снимающая улицу (Домино жил без соседей, на отшибе), показала, что, отбежав от дома, Эжени встретила никому не знакомого пожилого риза, выглядевшего добродушным дедушкой, который за руку и увёл её от родного дома. Последующие попытки их отследить ничего не дали: риз совсем скоро посадил веселившуюся Эжени в машину и сумел как-то так хитро вывернуть из-под ближайшего моста, что не попал ни на одну камеру. Крайт умчался в аналитический центр с заданием начать искать по Канари тёмно-красный седан — то ли «пустельга», то ли «неясыть». И без номеров, что заставляло думать о совершённом похищении. А Домино, семь лет назад опять начавший курить, тщетно пытаясь успокоить трясущиеся руки, ушёл в курилку думать.

Он так там и завис на следующие два часа: ни работать, ни как-то участвовать в поисках не оказалось решительно никаких сил. Мысли путались, чувство катастрофичности произошедшего — причём, как и всегда, очевидно по его вине — парализовало его, и всё, что Домино мог, это молча выслушивать отчёты суетящихся Ренаты и Крайта. Как же, чёрт подери, так жить, чтобы наверняка избегать подобных случайностей? Дом всегда казался Домино неприступной крепостью, его единственным оплотом, в котором всё шло так, как он того хотел, в полной зависимости от его планов и действий — в отличие от того же Управления, где властвовал Рэкс со своей слишком сложной логикой. И… вот так запросто, раз — и его дочери больше там нет? Как тогда отца и всей семьи? Может, тогда не стоило и трепыхаться, пятнадцать лет назад?

И, когда он окончательно уверился в том, что судьба так и не отступилась от своего намерения показать ему, что он вечно будет расплачиваться за собственные грехи, на сотовый пришёл звонок с незнакомого номера. Домино тут же нажал «приём».

— Привет, Домино! — раздался в трубке спокойный и как будто играющий женский голос. — Надеюсь, уже успел свою дочку потерять? Она у меня.

— Что ты с ней сделала?.. — выдохнул Домино, так сжав пальцы, что рука вплоть до плеча отозвалась тянущей болью.

— Если тебе и правда это интересно, жду по адресу: проспект Нестора Риссли, дом 48. И поверь, будет лучше, если ты приедешь один.

Она повесила трубку, и Домино уставился в стену пустой курилки, размышляя. Потом решительно отключил телефон от сети и поторопился на парковку.

Проспект Риссли был в соседнем от него районе, куда, кстати, более плотно населённом. Пропав со всех радаров — отключить все следящие чипы тоже не составило труда, — Домино быстро добрался до нужного дома и остановился на противоположной стороне улицы. Его отпустило: что бы ни потребовали похитители, с этим он разберётся своей кровью, а не за счёт дочери. Подойдя к тяжёлым резным воротам — сплошные распростёршие огромные крылья птицы, устремляющиеся вверх, — Домино нажал на звонок, и почти сразу дверца рядом с ним распахнулась. Наружу выглянул коротко, почти под ноль стриженный сормах, изучил с ног до головы Домино, осмотрел в оба конца улицу — хотя, судя по установленным на бетонном заборе камерам, в этом не было особой нужды, — после чего отодвинулся, пропуская ауриса мимо себя. Его даже не проверили на наличие оружия, которое Домино, разумеется, прихватил, и происходящее настораживало его всё больше.

Сормах кивнул на парадный вход небольшого двухэтажного домика с яркой красно-жёлтой крышей, а сам неразборчиво заговорил в рацию. Домино поднялся по ступенькам, недоуменно оглядываясь — что злостные похитители детей у главного секретаря президента ГШР забыли в таком семейном уютном особняке? — и уже поднял руку, чтобы постучать, как дверь распахнулась прямо перед его носом. Оказавшийся за ней человек так изумил его, что Домино замер истуканом, забыв, как дышать.

— А ты не сильно изменился, — улыбнулась ему весело рассматривающая его хатти чуть старше ауриса и тоже не очень-то переменившаяся внешне за те почти двадцать лет, что они не виделись. — Проходи, Домино. Надо поговорить.

Молча аурис шагнул в прихожую, не отрывая взгляда от своей визави: меньше всего он ожидал, что когда-то судьба сведёт его и Арлету Хариссон вновь, да ещё и при таких странных обстоятельствах. Сейчас сорокалетняя, хатти, конечно, подрастеряла запомнившуюся Домино девичью хрупкость, но всё так же была красива и даже волосы — тяжёлые, вьющиеся у кончиков — оставила длинными. Он знал, что после того самоубийственного нападения северных эмдэшников на банкет Зебастиана, в ходе которого сам Домино застрелил мужа и отца Арлеты, предприимчивая хатти переехала в столицу под крылышко Аспитиса и за короткое время быстро продвинулась и в иерархии его доверенных бизнесменов, и в самом бизнесе. На данный момент ей принадлежала большая часть заводов на Драконе, занимающихся разработкой горных недр, — и это с учётом, что начинала Арлета всего-то с двух небольших. Зачем такому видному человеку могла понадобиться Эжени, тем более что с МД они пока союзники? Или и Арлета — в «Атра фламме»?

— Думаешь, это какой-то коварный план, да? — угадала его мысли хатти, приваливаясь плечом к стене прихожей и насмешливо сверкая жёлто-рыжими глазами. Одежда на ней была домашняя — лёгкое светло-зелёное платье по колено, белые шлёпанцы, и предположение о коварном плане всё больше казалось глупостью. — Почему же ты и правда приехал один?

— Предпочитаю не втягивать других в решение проблем, которые сам же и вызвал, — глухо отозвался Домино. — Зачем тебе Эжени?

— Так вот как её зовут! А мы спрашиваем, а она только: «Э… Э…» Ну, хоть твоё имя и адрес чётко назвала. Выучила, молодец. У тебя очень психически устойчивая девочка… Не смотри на меня волком, Домино. Сейчас всё будет. — Арлета повернула голову и крикнула куда-то в коридор: — Ильяс! Давай сюда!

Домино тоже перевёл взгляд на деревянную арку, за которой пока царила пустота. Молодой хетт, такой же длинноволосый, как Арлета, появился тем не менее неожиданно для него — аурис на мгновение окаменел, поняв, как сильно он похож на убитого им мужа Арлеты Аита, а потом увидел, что за руку улыбающийся Ильяс ведёт Эжени. Пытливый взгляд Домино тут же отметил, что её поведение ничем не отличается от обычного и что к семейству Хариссон она относится доверительно и дружелюбно, затем остановился на левой щеке девочки — длинный порез на ней, стянутый хирургическими нитками, почти полностью скрывал пластырь. Эжени что-то взахлёб рассказывала Ильясу, он мягко развернул её голову в сторону отца, и, радостно взвизгнув, аурисса метнулась к Домино.

— Папа, ты пришёл! — она обняла его ногу, вскинула виноватые медные глаза с жёлтыми и зелёными полосками, встряхнула золотыми локонами, сейчас заплетёнными наполовину в косы. — Прости, я не хотела убегать. Я ради смеха толкнула эту доску, а она открылась, ну и… А потом…

Она оборвала сама себя, застыв, остекленев глазами, и Домино поспешно обнял её, проведя рукой по волосам.

— Я не сержусь, Эжени. Ты сильно хочешь домой? — спросил он, садясь перед ней на корточки и бегло осматривая на предмет других повреждений. Эжени замотала головой.

— Ильяс как раз показывал мне новую видеоигру…

— Тогда посиди пока с ним. Нам с Арлетой надо поговорить.

— К тому же совсем скоро ужин… — будто ни к кому не обращаясь, заметила Арлета, рассматривающая свой маникюр, и Домино, поднявшись, развернул дочь в сторону ожидающего её Ильяса.

— Иди играй. Я позову, если что, — улыбнулся он почти искренне. Эжени кивнула, молнией метнулась к хетту, схватила за руку, утягивая в коридор. Как только они ушли, Домино посмотрел на посерьёзневшую Арлету.

— Она к вам такой и попала? С этим порезом? Или… это не всё?

— Ты обувь снимай, Домино, — Арлета кивнула на стоящие у другой стены гостевые тапочки. — Пойдём сядем, всё расскажу.

Домино подчинился. Спустя минуту они осели в гостиной, у невысокого стеклянного столика, на котором на подносе расположились кувшин с апельсиновым соком и два стакана. Арлета с ногами забралась на диван, накрытый пушистым пледом, разлила сок, пододвинула к Домино стакан, заправила за ухо прядку и наконец заговорила:

— Случилось невероятное совпадение. У меня есть помощник по бизнесу, старый, годами проверенный, из таких, простите, задниц вытаскивал, сама ни за что бы не справилась. Сегодня выходной, но я вдруг вспомнила об одном нерешённом деле и решила ему позвонить. В течение получаса он не брал трубку — такого никогда не бывало, так что я заволновалась и выехала к нему с Ильясом и телохранителем. Дверь в дом тоже никто не открывал, а я, знаешь, привыкла как-то, что он всегда либо на телефоне, либо там. Некстати вспомнила, что ему за шестьдесят уже, а вдруг… ну, с сердцем что-то, и он лежит, встать не может, и каждая минута на счету. Телохранитель взломал дверь, мы начали обыскивать дом, и Ильяс заметил неплотно запертую дверь в подвал. Пошли туда все втроём, а там он и Эжени…

Она прерывисто вздохнула, и Домино почувствовал, как в нём всё обрывается и на комнату начинает наползать темнота.

— И что… он с ней делал? — не слыша себя, спросил он. Арлета отпила сока.

— Проводил ржавым скальпелем по лицу. Так был увлечён, что даже не услышал нас. Девочка привязана к стулу, огромные глаза, этот порез и ни слезинки… У меня от увиденного нога соскользнула с лестницы, он обернулся, и я поняла, что глаза у него мёртвые. Выронил скальпель, поднял руки — мой охранник бросился его обездвиживать, а мы к Эжени. Когда его выводили, он безостановочно смеялся, а Эжени молчала, только кровь с щеки пальцами собирала. Мы вызвали патруль и скорую, пока ей рану зашивали, патрульные нас опрашивали, потом ушли в дом, а мы повезли Эжени к себе. Чипа нет, молчит, кто она, откуда… Только дома разговорили. Он её от родного дома увёл, когда она выбежала, представился знакомым отца, она и поверила. Потом, уже в подвале, говорил, что она у него вроде как пятая… Я даже подумать не могла, веришь, Домино? Всегда нормальным казался… ну, без семьи, да, так с кем не бывает… В общем, как Эжени твоё имя назвала, я через своих твой номер выяснила и сразу позвонила. Дочка твоя хорошо держится, не прошло и получаса, как начала вести себя так, будто ничего и не было.

Домино обхватил голову, даже этого не заметив, и закачался — Арлета немедленно подобралась к нему вплотную и, с силой нагнув голову к своей груди, обняла, начиная поглаживать.

— Выдыхай, — как сквозь вату, услышал аурис её ласковый голос, ощущая, как его руки осторожно отцепляют от волос. — Всё хорошо. И будет хорошо. Останешься на ужин? Я бы, конечно, хотела, чтобы Эжени у нас до утра побыла, очень она к Ильясу привязалась, пусть забудет, но это как скажешь.

Домино закивал, отстранился, достал телефон, включил обратно сеть — тридцать пропущенных от Крайта в плюс к нескольким гневным сообщениям с вопросом, куда он делся.

— Столовая там, — с улыбкой указала Арлета на левый дверной проём, один из трёх ведущих из гостиной. — Приходи, как освободишься.

Остаток вечера также прошёл для Домино в едва проглядываемом тумане. Глаз вырывал из реальности отдельные куски: незамолкающую Эжени, обращающуюся то к Ильясу, то к Арлете, то, изредка, к отцу, возящегося с ней сына Арлеты, как будто всю жизнь мечтавшего о младшей сестрёнке, саму Арлету, в основном смотрящую на Домино — как будто с лёгким беспокойством и состраданием одновременно. Похоже, ей даже ничего говорить не надо было: главные его проблемы она считала на раз и, кажется, уже решала, что с ними делать.

Домой или в Управление Домино так и не поехал. В какой-то момент ужин перетёк в посиделки за чаем с Арлетой, во время которых почти она одна вела разговор, аурис же только и делал, что кивал или качал головой. Создавшаяся ситуация так сильно отличалась от всех тех, к которым он успел привыкнуть за сознательную жизнь, что он вообще не знал, как себя вести. И тем более не знал, каким образом вдруг оказался у Арлеты в постели — запомнил только её ищущие худые руки, горячие, как песок под солнцем, неожиданно прозрачные глаза, вырвавшиеся на свободу свои собственные давно запертые за семью печатями чувства и едва слышную просьбу перед тем, как уснуть: «Останься со мной».

Обо всём этом Рэксу и Аспитису Домино, конечно, поведал максимально кратко, в качестве предыстории того, как он узнал о смерти Азата, и всё равно получил от старого друга пронзительный, явно к чему-то побуждающий взгляд. Избегая его, аурис поторопился перейти к главному, в мельчайших подробностях, чтобы Рэкс не заострял внимание на его очередных психологических проблемах.

Проснулся Домино в середине ночи. Творящийся в мыслях сумбур почему-то схлынул, оставив после себя кристальную ясность — например, осознание того, что он опять совершенно ничего не понимает, весь мир — в том числе его собственный — катится к катастрофе и ему срочно нужна помощь, чтобы успеть поймать хоть парочку опор. Не пытаясь предугадать последствий своих действий и даже не подумав о том, что там, в больнице в городе Элевейте — забавно, то самое место, с которого началось его, Домино, сближение с Зебастианом, Рэкс всё ещё в коме, Домино оделся, бесшумной тенью выскользнул на улицу, махнув дежурящему телохранителю, на этот раз кейеру, и, опять никому ничего не сказав, сел в машину и поехал на Север.

Если бы Домино сообщил об этом Крайту, его завернули бы ещё на первой заставе — а так он получил хорошую фору, особенно если Арлета, обнаружив его исчезновение, не побежит просить о помощи всех подряд. На всех преодолеваемых блокпостах ни один из солдат не задал лишних вопросов. К следующей ночи Домино оказался в степи примерно посередине Гадюки, если чуть сместить координаты, по непонятной причине потерял связь со спутником и, поскольку уже слишком устал, чтобы, как в юности, ориентироваться по звёздам, решил сделать привал до утра. Он развернул машину к горам, где можно было встать под деревьями — всё лучше, чем посреди открытого пространства, по которому наверняка слонялись неприкаянные отряды недавно согнанного отсюда «Аркана», — однако вдруг заметил далеко на горизонте пляшущее огненное зарево. Разум Домино после всех потрясений и утомительной дороги явно отказывал — ничем другим он не смог бы объяснить своё решение направиться именно туда, как мотылёк на свет.

При подъезде, ещё скрытый ночью, но сам уже отлично различающий детали Домино понял, что наткнулся на догорающий лагерь-стоянку неизвестной принадлежности. Никакого движения заметно не было, как и звуков — кроме потрескивания пламени. Уже разворачиваясь, Домино краем глаза приметил странный силуэт возле центрального столба, остановился, привстал в машине — со времён Севера он так и не полюбил закрытые автомобили, — пригляделся, а потом, спрыгнув в ковыль, поспешил к лагерю.

Ему не показалось: к столбу и в самом деле был привязан человек. Идя к нему, Домино рассмотрел возле тлеющих или сгоревших палаток и другие тела — сцена вообще очень напоминала тот судьбоносный эпизод, когда, выручая Рафаэля, Рэкс разгромил их с Азатом лагерь. В спинах и головах аркановцев — они узнавались по нашивкам на форме — можно было различить кровавые дыры. Интересно, а тот, у столба, живой?

Подойдя к нему совсем близко — он сидел низко опустив голову со спутавшимися неопределённого цвета волосами, вытянув одну ногу и согнув в колене другую, со сцепленными наручниками за спиной через столб руками, — Домино присел на корточки, хотел приподнять голову, но где-то позади что-то взорвалось, и он обернулся, выискивая возможных поджигателей. Людей видно не было. Когда аурис повернулся обратно, пленник уже смотрел на него, и Домино едва удержался на ногах. Его собственное отражение, с набухшим синяком на скуле, улыбалось разбитыми губами. Зрачки — как булавочные головки.

— Я знал, — Азат сплюнул кровь и опять заулыбался. — Знал, что в мои последние полчаса… ты появишься. Освободишь мне руки, До? Не хочу сдохнуть… на цепи.

Домино переполз к его рукам, достал устройство для размагничивания электронных наручников, которое носил на поясе рядом с пистолетом, снял их — Азат тут же начал заваливаться набок, и он поймал его, пытаясь понять, где эта смертельная рана, раз Азат говорит о «последних получасах».

— А ты всё ещё мне доверяешь… — Азат засмеялся хрипло. — А если я сейчас нож под рёбра? Чтобы не умирать в одиночестве?

Домино посмотрел на него скептически.

— Я молю небо, чтобы ты успел мне рассказать, что случилось, прежде чем совсем потеряешь силы. Это… наши?

— Мои. Собственные. Расположение лагеря, как я понял, сдала твоя любимая младшая сестрёнка, теперь-то… небось уже в столице. А напал сын. Со своим… — Азат скривился, не обращая внимания на появившуюся на губах тёмную кровь, — любовничком. Брутус всех солдат разметал в одиночку, мне же преподнесли яд на серебряном блюдечке. Сказали, два с половиной часа дохнуть буду. Два уже прошло, если я не обманываюсь…

Домино коснулся его запястья — оно было ледяным, как будто уже мёртвым, а пульс — рваным и едва прощупывался.

— Отомстил мой мальчик Хас, — продолжал Азат, глядя куда-то в пустоту и, судя по то и дело дёргающемуся лицу, испытывая боль. — В основном, как он сказал, за то, что я над Брутусом измывался. Ну и что хотел из него, Хаса… свою копию… сделать. Вы как хотите, а мне кажется, всё лучше, чем этой гниде задницу подставлять… Ещё засосались у меня на глазах. Не подавись, папочка, нашей неземной любовью…

Домино молчал. Его переполняли все чувства вперемешку, и он не мог остановиться на чём-то одном. Половина его жизни — не по годам, по значимости — сейчас уходила в небытие, и как-то вдруг оказывалось, что он относится к ней совсем не так, как предполагал.

— Ты небось тоже счастлив, Домино? — Азат с усилием повернул голову, чтобы встретиться с бывшим названым братом взглядом. — Я в итоге получил за всё зло, как и ты и хотел. Те, кому я верил, предали меня…

— Мне жаль тебя, — тихо отозвался Домино, и аурис на его руках опять скривился.

— А мне, как и раньше, не нужна твоя жалость. Я сам, слышишь, ни о чём не жалею и тебе не советую! На какое-то время я исполнил все свои мечты… А ты, Домино? Получил что хотел? Высокий пост, Алекта…

— Алекта умерла, — Домино не ожидал, что его голос дрогнет: он был уверен, что пережил уже эту боль. Азат как будто потух лицом, но спросил преувеличенно равнодушно:

— Всё-таки довёл её до ручки?

— Она не вынесла родов. Я был порченый из-за трианга, Алекта из-за своего прошлого, но мы всё равно очень хотели ребёнка. Эжени врачи откачали, её нет.

Несколько секунд Азат смотрел на него не отрываясь, потом перевёл взгляд на небо. Кровь уже шла у него и носом, и горлом, и даже глазами, из-за чего они наверняка почти ничего не видели, но он всё равно смотрел.

— Хорошо, что ты здесь, — после затянувшегося молчания наконец едва различимо проговорил Азат. — За эти два часа я понял, что ты был единственным, кто так меня и не предал, хотя мог. Хотел тебя увидеть напоследок. Спаси моего сына, брат. Или хотя бы убей, чтобы не мучился…

Домино сжал его правую руку, внутренне поражаясь тому, как Азат высох за эти часы общения с ядом — по последним фотографиям он выглядел пышущим здоровьем матёрым хищником, явно тяжелее и сильнее своего «близнеца» — сейчас же они почти сравнялись в комплекции. Как будто в их последнюю встречу кто-то свыше хотел намекнуть, что, так или иначе, Азат и Домино — две части одного и того же.

Были. И совсем скоро перестанут.

Он так и умер на руках у Домино, более не сказав ни слова. До рассвета, в стороне от лагеря, аурис копал ему могилу, где и захоронил, зная, что вместе с Азатом его наконец отпустило всё его прошлое — больное, горькое и продолжавшее довлеть над настоящим, как он ни старался перестроиться. Осталась Эжени, так похожая на Алекту, что он боялся на неё смотреть, давно приладившийся к новой жизни Крайт — и, в общем-то, всё. Теперь должно было стать легче.

Так и не отдохнув, Домино сел в машину и спустя несколько часов был в больнице Элевейта.

— Похоже, инициатива исходила от Хаса, — задумчиво сказал Рэкс, когда Домино закончил повествование, и Аспитис с главным секретарём посмотрели на него с одинаковым недоумением. — Мало данных, конечно, но Марку смерть Азата сейчас совершенно невыгодна. Как и Селене, которая под ним ходит. Остаётся только Хас — может, пытался таким образом поднять свои акции в глазах Брутуса, может, просто наконец решился прибить отца. Вас не смущает театральность постановки?

— С Брутусом ничего нельзя знать наверняка, — пожал плечами Аспитис, украдкой рассматривающий Домино и видящий, что тот и правда выглядит просветлённым. Сколько же лет он носил всё это в себе — в том числе Азата, которого так и не смог забыть? И чем в таком случае сам Аспитис от него отличается, если в моменты крайней слабости в памяти всплыли именно те эпизоды его жизни, которые доказывали ему, что остались ещё больные места?

— С Брутусом как раз всё понятно, — возразил Рэкс. — Главенство над «Арканом» сейчас возьмёт он, предложит влиться в «Атра фламму». А как только мы объявим об объединении, постарается ещё и из наших войск народ увести. Его специально туда отослали, чтобы у Севера появился новый агитатор. Хотя, конечно, Марк с удовольствием бы дождался, когда Азата выловим мы. В «Аркане» и так половина его людей…

— Так что, какие-то особые распоряжения будут? — осторожно спросил Домино, и Рэкс насмешливо улыбнулся.

— Возвращайся в Канари, будь так любезен. И не вздумай сбегать от Арлеты — где ещё Эжени такую хорошую маму найдёт. Хоть кого-то начнёте слушаться… Смерть Азата пока на публику не выносите, понадобится, они сами объявят. По большому счёту для нас ничего не изменилось. Марк будет и дальше оттягивать наши силы на Север, особенно когда станет известно про объединение. Всё, свободен. Керен!

Крикнул Рэкс вроде негромко, но Керен всё равно услышал. Он сунулся в дверь спустя полсекунды, вопросительно посмотрел сразу на всех, и его командир кивнул в сторону как будто растерявшегося Домино.

— Договорись, пусть его часиков на шесть куда-нибудь спать уложат. И проследи, чтобы нашим отзвонился, а то Крайт там кого-нибудь порвёт.

— Да Крайту я уже сказал, — хмыкнул Керен и поманил Домино пальцем. — Пошли, экспозиция на тему человеческого скелета. Возражения не принимаются.

Домино закатил глаза, однако возражать и в самом деле не стал. Легко поклонился сначала Аспитису, потом Рэксу, с достоинством вышел. Аспитис, оглянувшись на уже прикрывшего глаза Рэкса, воздержался от всех возможных комментариев и, подняв к себе ноутбук, стал следить за ходом войны.

Выздоровление, как и прогнозировали Алан с Салли, затянулось до конца сентября. Постепенно расхаживаясь и разминая когда-то сломанную руку, Аспитис жил больницей и войной. Рэксу разрешили вставать гораздо позже, и Мессия, получив наконец право перемещаться по палате, подносил ему свой «связной» ноутбук, и они вместе продумывали тактику ведения боевых действий, помогая в нужный момент тем, кто осуществлял её на практике. Никаких подозрительных личностей к ним больше не заявлялось, новых покушений Марк, в середине сентября в свою очередь вышедший из больницы, не предпринимал, и пока можно было просто душить «Аркан», так и не давший ни единого намёка на то, что у него сменилось руководство.

Об «Атра фламме» Аспитис думал постоянно: пытался предугадать их действия в случае объявления об объединении, понять истинные цели, тряс Рэкса — скорее для собственного успокоения, нежели отличных от собственных предположений. Совсем скоро мир в очередной раз должен был совершить кульбит, и, хотя Аспитис примерно представлял своё место в его новой ипостаси, ему всё равно казалось, что, не продумав сейчас какой-либо мелочи, потом они могут что-то упустить и он лично получит не то, на что рассчитывал. В отличие от Рэкса, искренне стремящегося построить хотя бы отдалённое светлое будущее, Аспитис в первую очередь старался для себя. И умирать непонятно за что ему совершенно не хотелось.

В конце концов, что у него осталось-то, кроме нескольких верных людей и только-только начатых экспериментов над Особенными? МД уже давно ему не принадлежала, ГШР же, даже слитый с её остатками, никогда не станет по-настоящему его. Это вотчина Рэкса, пусть он и придумывает причины и принципы будущего союза, за которые пошлёт агентов на смертный бой. Аспитису оставалось лишь сделать то, что от него требовалось, и ни граном больше. Ещё чего не хватало.

Анжела продолжала смутно его беспокоить, но с их последней ссоры Мессия поостерёгся соваться к ней с проникновенными агитационными речами. Хорони тоже вела себя как участливая предупредительная медсестра — лишь иногда в глазах проскальзывала глухая тревога, определённо вызванная тем самым звонком матери. О помощи тем не менее она не просила, провокационных вопросов не задавала, и Аспитис уже было примирился с тем, что после больницы они оба с успехом выбросят друг друга из головы, когда Анжела опять его удивила.

До выписки им с Рэксом на тот момент оставалось два, максимум три дня. Аспитис уже свободно ходил по больнице от первого этажа до четвёртого, иногда оседая у куда медленнее поправлявшегося Энгельберта, но чаще выбирая из своих солдат того, кто чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы с ним можно было немного побороться. В их попавшем под завал отряде оказалось целых пять человек, почти не пострадавших на складе, и они по очереди с удовольствием отвечали Мессии на вызовы. Собственно, как раз после одного такого боя — была уже ночь и Аспитис выходил из душевой, наконец чувствуя себя полным сил и энтузиазма воевать — Анжела и выловила его.

— Пойдёмте со мной, — она кивнула в конец коридора, где была лестница. — На крышу. Там открыто. Хочу вам кое-что показать… и сказать тоже.

— Ну пойдём, — недоуменно согласился Аспитис и как был, обнажённый до пояса и с полотенцем на плечах, двинулся вслед за Анжелой к лестнице.

Хорони вывела его на пустую крышу, обдуваемую всеми северными ветрами — Аспитис только и чувствовал, как его отросшие на пару сантиметров волосы кидает то в одну, то в другую сторону, — и, остановившись у самого ограждения, указала на небо.

— Вот за этим вас привела! — гордо представила она, и Аспитис, всё это время сражавшийся с полотенцем, которое желало не лежать вокруг его шеи, а улететь в тур над Элевейтом, наконец поднял голову. И замер истуканом, весь и сразу поглощённый открывшимся ему зрелищем.

На полнеба над городом протянулось дрожащее, плещущее языками пламени светло-оранжевое полотно — точь-в-точь того цвета, какого были волосы у Анжелы. Это было всё равно что смотреть на лесной пожар через молочное стекло, скрадывающее ярость и яркость бушующего пламени и оставляющее лишь его безопасный призрак, несущий не страх и катастрофу, а непонятное успокоение и уверенность в том, что даже в самом ужасном присутствует что-то светлое. Пастельно-пламенный водопад, будто падающий с нескольких разновеликих вершин, низвергался прямо на замерший под ним в восхищении город — и в последний момент не касался ни единого шпиля или крыши, словно отскакивая от невидимой преграды. За пожаром угадывались звёзды.

— Это Иеремиевы огни, — выдохнула Анжела, глаза которой тоже, казалось, пили исходящий от мягкого пламени свет и никак не могли напиться. — Вы знаете о них?

— Ни разу не видел, — отозвался Аспитис. — Да и в книгах почему-то не попадалось…

— Кажется, зафиксированных случаев этого явления два или три — в самые тяжёлые, переломные годы. Это — обещание. Что, как бы ни было сложно, всё закончится хорошо… Верите, Мессия?

Теперь она смотрела на него, задорно улыбаясь. Аспитис тоже улыбнулся.

— Приметы всегда были для меня просто словами… И не в год ли образования МД их увидели однажды?

— 237-й?..

— Значит, угадал. Ну, может, в чём-то и правда, — он рассмеялся. Вопреки ожиданиям, Анжела возражать не стала. Лишь ещё раз оглянулась на огни, чтобы потом повернуться обратно и решительно заговорить:

— Вы скоро уедете, а я так и не собралась кое-что наконец сказать. Но сегодня должна, а то поздно будет. Я хочу попросить у вас прощения, Аспитис. За свою несдержанность, из-за которой вы злились и срывались. Мне очень трудно было принять ваш вариант правды, и я не уверена, что смогу однажды сделать это по-настоящему, хотя он имеет такое же право на существование, как и все остальные. У нас такой разный жизненный опыт, к тому же у вас его на тридцать с лишним лет больше. Простите. Надеюсь, я не останусь в вашей памяти взбалмошной, неуравновешенной девицей…

— Ты тоже меня прости, Анжела, если можешь, — Аспитис взял её за руку — так было легче говорить ранее невозможные для него вещи. — Я отвык от неповиновения, вот меня и срывало. Сколько лет уже я отвечаю на агрессию агрессией — это, конечно, вряд ли изменится. Но мне бы тоже не хотелось, чтобы в твоих воспоминаниях я был тираном и деспотом.

Анжела, поражённая, смотрела на него во все глаза — и при таком освещении казалось, что они того же оттенка зарождающегося рассвета, как пляшущий на небе водопад, и того же, какого были, когда Аспитис впервые её увидел. Не дождавшись ответа, он осторожно спросил:

— Тебе точно не нужна моя помощь? Я могу поклясться Рэксом, что обойдусь с твоим мужем максимально культурно.

Она покачала головой, а улыбка почему-то получилась несчастной.

— Я справлюсь, правда. Можно просто представить, что мы никогда не встречались, и грызть жизнь дальше.

— Но мы же встречались! И моя помощь ни к чему не обяжет тебя, так почему бы не…

Аспитис осёкся, натолкнувшись на её грозный взгляд, и вместо продолжения увещеваний поднёс руку к губам для поцелуя.

— Спасибо за всё. Может, потом ещё свидимся, — подмигнул он и отпустил её. Анжела кивнула, отвернулась к ограждению, вновь вскидывая глаза на оранжевое полотно, и Аспитис пошёл к лестнице. Полотенце, в какой-то момент оказавшееся в его руках, как будто само собой расползалось на полосы и лохмотья.

Но это ничего. Как сказал тогда Бельфегор, всё пройдёт.