Хозяин бабочек

Глава 30

Я стоял у борта и услаждал взгляд серым цветом, благо он был представлен тут в бесконечном разнообразии. Море цвета темного свинца ежилось мелкой острой рябью, небо было подернуто кисеей прозрачного серого тумана, сквозь который проступали то и дело, как летящие призраки, очертания рваных темных облаков. Серо-зеленая дымка берега вжималась в еле различимые громады асфальтово-серых гор, вершины которых были скрыты бесконечной серостью. Почему-то это зрелище казалось мне очень красивым.

Услышав знакомый кашель, я обернулся. Ева с Лукасем выглядели под стать пейзажу — немного жалкие, словно вымокшие, закутанные в свисающие тряпки. Ева натянула прямо поверх обычного платья свой парадный костюм с меховым воротничком, что касается Лукася, то тот был закутан уже в совершеннейшие тряпье, да еще и сверху обернулся потрепанным походным ковриком.

— Куда вы такие нарядные?

— И тебе тоже доброе утро! Прости, не все тут такие морозоустойчивые.

— А что, сейчас холодно?

— Ну, вообще одиннадцатая луна, зима на носу. А Трансильвия — это тебе не Таосань, мы вроде как северный континент. Что самое смешное, с утра пришло золото от бастардов за аренду. Лежит себе сейчас в банке Ноблиса — совершенно недоступное. Так что либо мы срочно разыскиваем каких-нибудь денег и молимся, чтобы в этом Беловодье нашлась хотя бы одна лавка дешевой одежды, либо уже к вечеру мы все сляжем с дебаффами такой простуды, что хоть в игру не заходи. А ведь нам тут торчать дня два-три, не меньше, пока все потеряшки с Таосань сюда не доберутся.

Случайный луч солнца, кое-как прошмыгнувший сквозь облака, ударил в верхушку мачты и на несколько секунд зажег корабельный кристалл синим блеском.

— Красиво тут, — сказал я.

— Да? — скептически сказала Ева. — Ну, красота в глазах смотрящего. Лично я ощущаю себя здесь персонажем с черно-белой фотографии.

Ева чихнула, и Лукась отступил от нее на пару шагов.

— Ты как, Люк? — спросил я, — Оклемался уже?

Лукась шумно, трагически вздохнул.

— Выпавшие на мою долю испытания могли бы сокрушить более слабого духом человека. Но нельзя постоянно возвращаться к черным дням минувшего, нужно найти в себе силы жить дальше. Я хотел бы поинтересоваться, когда у нас планируется, наконец, завтрак?

Пристань Беловодья представляла собой обычные деревянные, из серых бревнышек, мостки вроде тех, на которых прачки в Разборихе полоскали белье. Только мостки очень длинные, изогнутые, полукруглыми тропинками уходящие в море. Корабли, пришвартованные к столбам на мостках, напоминали больших собак на цепи у крошечной будки. Выглядело все это устройство крайне ненадежно. Дождя не было, не было и настоящего тумана, но в воздухе висела взвесь воды, так что волосы скоро становились влажными, бились холодными сосульками на порывистом ветру.

Берег у пристани был завален бревнами, благоухал смолой и дымом. Здесь гнали деготь, плели канаты на необычных приспособлениях похожих на гигантские деревянные вилки. Ни городка, ни даже толком деревни здесь никакой не было: на заросших травой и кустарником холмах то тут, то там были в беспорядке разбросаны приземистые серые сараи, из дверей которых летели ругань и опилки. Визжали пилы, тюкали топоры, кто-то пел хриплым голосом из кустов о тяжкой доле веселого моряка. Увидев растянутые на берегу сети и перевернутые лодки, я подошел к группе неписей, которые стояли вокруг одной из лодок и зачем-то пинали ее ногами. Услышав, что я ищу покупателя на рыбу, неписи соизволили расхихикаться, а потом пояснили, что рыбой «тута» не мостят дороги только потому, что «тута» нет никаких дорог.

— Эх, мил-человек, рыба, говоришь? Тут скорее заплатят, чтобы эту рыбу больше никогда не видеть. Сейчас треска идет большим ходом, ее и собаки уже не едят, морду воротят. А морды у наших собак, знаешь, какие толстые? То-то!

— А поохотиться тут есть на кого? — спросил подошедший за мной Акимыч.

Этот вопрос вызвал общее ликование. Я серьезно испугался за собеседников, особенно за того, который, ухватившись за живот, упал на землю и начал сучить ногами в воздухе, я даже не сразу сообразил, что он так смеется.

— Поохотиться? А чего бы и не поохотиться? — весело поблескивая глазенками под набрякшими веками, сказал пузатый старичок, поглаживая пузо сквозь длиннющую мохнатую сивую бороду. — Трехногий ворон — чем тебе не добыча?

— Или Кит-камень! На Кит-камень пущай идет.

— На Ржавое Копытце!

— На Прелесть Подколодную!

Один непись, посерьезнее и поприятнее прочих, похлопал Акимыча по плечу.

— Охоты у нас много, да только не ты охотиться будешь, а на тебя. Место-то у нас насквозь дырявое, тут всякое шастает. Здесь правило одно — с тропы не сходи, один нигде не шарься, идешь, так оглядывайся, оглянувшись, не верь тому, что видишь. Ежели б ты был богатырь, то другое дело, но пока что ты, паря, тут только в похлебку сгодишься.

Мы оставили весельчаков и пошли искать Еву,

— Подумаешь, — бормотал Акимыч, — напугали…

Ева с Лукасем обнаружились у штабеля свежеоструганных досок. Услышав про хамскую выходку неписей, Ева кивнула.

— Так локация двести плюс, считай, почти стандарт фронтира. Вас тут любой головастик забодает, даже не вздумайте соваться за пределы поселения!

— Ну, отлично, — сказал я. — а как же нам тогда денег раздобыть?

— Тут все равно ни аукциона, ничего, — сказала Ева. — Есть пара скупщиков копеечного барахла, но ни рыбу, ни траву они не берут — только лут с местных мобов. Так что живем на корабле, жрем рыбу, сидим тихо, приключений себе на пятую точку не ищем. Берите пример с Гуса — спит себе в трюме, как зайчик.

— Этот зайчик, — сварливо откликнулся Лукась, — раздобыл где-то бутылку преотвратнейшей сивухи. Рядом с этим зайчиком теперь находиться невозможно, так от него несет. Ты бы, сир Нимис, присматривал бы получше за своими слугами.

— Я сторонник свободы личности, — пробормотал я, отковыривая от доски щепочку, — хочет личность сивухой накидываться — ее право, хочет личность в коврике разгуливать и ныть — тоже на здоровье.

— Ага, разве я сторож брату моему, — кивнула Ева. — Лично я все-таки попробую поискать каких-нибудь травок, здесь можно что-нибудь интересное встретить. Но вам я все же настоятельно советую убраться в трюм, лично мне так спокойнее будет.

— Вот еще, — наморщил нос Акимыч. — я лучше тут, на свежем воздухе посижу. Не нравится мне там. Эти все ходят, нос воротят, не здороваются, смотрят на тебя, как на вошь.

— Привыкай, — равнодушно сказала Ева, — нам теперь в роли этих вошей месяца три ползать, Нимис постарался.

— Ну прекращай уже, Евик. Мы же уже решили, что у Нима другого выхода не было. Нельзя постоянно человека за одно и то же клевать.

— Да пожалуйста, — сказал я, — если кому-то от этого легче, клюйте на здоровье.

— Вот я не понимаю, — сказал Акимыч, — чего мы все такие унылые? У нас же все классно! Я и представить себе не мог, что окажусь на алмазном квесте, с друзьями, что топовый клан будет у меня на побегушках…

— Акимыч! — прошипела Ева, но было уже поздно.

Из-за штабеля показалась клан-лидер фиолетовых в компании вечных спутников — Базиля и Тибиты. Как назло последнюю фразу Акимыч произнес очень громко, и Эллана, конечно, ее расслышала. Я бы на ее месте молча облил нас презрением и удалился по своим делам, но барышня тут же пошла в атаку.

— На побегушках, значит? — осведомилась она, нависнув над Акимычем.

— Я не в том плане, — попытался защититься Акимыч, — я образно говорил. Вроде как с одной стороны посмотреть — так все так, а с другой, так совсем не этак.

— Вот за что, — сказала Эллана, пронзительно глядя теперь уже на меня, — вот за что я терпеть не могу халявщиков, которым просто повезло в нужную минуту оказаться в нужном месте, а потом ездить на чужом горбу, при том, что сами они — полный ноль!

— Да никто и не спорит, что ноль, — все еще пытался исправить ситуацию Акимыч и, возможно, ему бы это удалось, но тут за дело взялась Ева.

— А ты что, завидуешь? — спросила она.

— Я? Завидую⁈ Кому⁈ Криворуким нищебродам⁈ Глисту этому раковому⁈ Он же дохлятина коматозная с насквозь долбанутой мамашей!!

— Ну, Ланчик… — Базиль попытался было приобнять Эллану за талию, но та оттолкнула его руку.

— И еще не факт, что он не скопытится до конца квеста. Я видела интервью с его лечащим врачом, тот говорит, что его уже в агонии в капсулу запихивали. А ты, — тут Эллана снова уставилась на меня, — ты вообще понимаешь, что ты — ходячий труп? Пока еще ходячий. И твои милейшие друзья тоже прекрасно об этом знают. Не друзья они тебе, а гиены и падальщики, которые за твой счет нажиться хотят, пока ты ноги не протянул.

— А вы не гиены в таком случае? — пробормотал я.

— Я веду себя честно! И не делаю вид, что ты мне нравишься или хоть как-то интересен. У нас договор, сделка, и наш клан работает на эту сделку, а твои замечательные друзьяшки просто расселись на тебе, как черви на трупе.

— Наверное, очень неприятно быть тобой, — сказал я.

Хотелось бы верить, что сказал я это спокойно и равнодушно, но щеки и уши горели так, словно мне было очень стыдно. Хотя чего мне стыдиться? Это Эллана тут гадости говорит, а не я. Эллана победно задрала нос и двинулась вверх по холму.

— Господи, ну какая же гадина, — прошептала Ева, — какая же тварь!

— Удивительно неприятная особа, — кивнул Лукась, — впрочем, я слышал, что у дам в определенные фазы луны такое поведение не редкость. Скажем, наша многоуважаемая Ева…

— Лукась, — сказала Ева очень спокойным голосом, — еще одно слово, и тебя случайно прищемит вот этим бревном.

— Вот-вот, — кивнул Лукась, — я слышал, что у дам, пребывающих в одном помещении, эти фазы луны… Ай!

— Не, ну тут ты сам виноват. — сказал Акимыч, помогая Лукасю выбраться из горы опилок и поглядывая вслед стремительно удаляющейся Еве. — У тебя просто мало опыта общения с женщинами, они почему-то очень не любят, когда при них об их физиологии рассуждаешь.

— Слабый пол, — кивнул Лукась, с достоинством поправляя коврик и отряхивая с него опилки.

Я брел по колено в шелестящей траве, глядел на размытую полосу горизонта над морем. Сказал остальным, что мне нужно собраться с мыслями, и убрел восвояси.

Интересно, лечащий врач — это Петр Иванович? Неправда это все, про агонию, уж я, наверное, почувствовал бы. Может, он так специально говорил, чтобы объяснить, почему меня нельзя отключать от капсулы… А вдруг я действительно умираю? Вдруг у меня как раз из-за этого силы нет? Это значит, что я могу исчезнуть в любой момент? Вот дойду до этой серой коряжки — и растаю как сон.

Я попытался представить себе мир, в котором нет меня, и не сумел. Раньше я как-то спокойнее к смерти относился. Когда долго болеешь, то бывает так устаешь от всего, что уже и не против иногда взять — и заснуть навеки. Но сейчас я чувствовал себя настолько живым, а окружающий мир настолько реальным и прекрасным, что даже испугался по-настоящему. Потому что я, кажется, на что угодно готов, лишь бы слышать этот ветер, звенящий многоголосо, как перебираемые струны, ощущать под ногами мягкость придавливаемой травы, чуять запахи моря, соли, смолы, сладких пряностей…

… Она сидела ко мне спиной под прихотливо изогнутой сосной, чьи рельефные раскидистые ветки тянулись в стороны — словно руки в молитве. На ней было что-то красное, отросшие волосы высоко заколоты, опущенный сзади воротник открывал беззащитную шею с мысочком волос. Она играла на чем-то типа больших гуслей, лежащих перед ней, трогала струну за струной пальчиками с надетыми на них костяными темными коготками.

— Привет, Сиви, — сказал я, усаживаясь рядом.

Она провела по всем струнам сразу тремя коготками, гусли отозвались рыданием. Лицо ее было выбелено толстым слоем белил, губы тронуты алым мазком, брови сбриты, а высоко на лбу, почти под волосами нарисованы новые — толстыми прямоугольничками. Все это Сиводушке совершенно не шло, но мне было все равно.

— У меня твоя заколка, — сказал я, раскрывая ладонь и показывая ей металлический цветок.

— Я ее тебе оставила, — кивнула Сиводушка.

— Спасибо, что показалась мне сейчас, мне это было нужно.

— Все это так грустно, — сказала она и снова коснулась струн.

— Почему грустно? Я рад тебя видеть. Жаль, что тогда ты ушла так внезапно.

— Грустно, что ты любишь меня. — сказала Сиви, — Ты ведь любишь меня?

— Да. — сказал я, — Наверное. А ты? Ты как ко мне относишься?

— Я не умею, как ты, — сказала она, взглянув на меня исподлобья, — это все так мучительно. Я рядом с тобой чувствую себя ненастоящей.

— Это все ерунда. Ты — такая настоящая, что лучше и не бывает.

— Нет, это все не то, не так, неправильно. Ты хочешь от меня что-то, чего у меня нет. Ты так сильно этого хочешь, что мне это мешает. Ты так часто и так громко обо мне думаешь, что мне тяжело. Я как будто сплю, а ты меня будишь.

Я промолчал.

Ветер продолжал петь в ветвях уже в одиночку.

— Иногда я хотела бы проснуться, — сказала Сиви.

— Если человек что-то хочет, у него всегда это получается. — сказал я, — Как бабушка?

— Бабушка говорит держаться от тебя подальше.

— Для бабушек это нормально, — сказал я и взял Сиви за лапку. — Пойдем со мной, а? Ребята будут тебе ужасно рады. Мы поплывем на корабле далеко-далеко в новые страны, будет очень интересно и весело. И я ничего не буду у тебя просить, мне нужно чтобы ты просто была рядом — и все.

— Ах, ты не понимаешь! — Сиви вырвала руку, поцарапав меня коготками, задела гусли, и гусли застонали. — Я не могу с тобой быть! Для меня нет места рядом с тобой. Я этого не умею. Я хотела бы, наверное, но у меня есть путь, с которого я не могу уйти.

— Это не путь, — устало сказал я, — это программа, Сиви. Это чертов забитый в тебя код, который велит тебе сидеть тут и играть на гуслях под сосной. Белила еще эти дурацкие. И без бровей тебе не идет! Но ты можешь послать все это к лешему, просто встать и пойти со мной. Поверь, ты это можешь, ты не какая-то тупая картинка, гвоздями прибитая к месту!

— Я не могу!

— Всё ты можешь!

— Так нельзя! — крикнула Сиви, когда я схватил ее — совсем легкую, почти бестелесную, на руки и побежал вниз по холму.

А когда я добежал до подножья, в руках у меня уже никого не было.

Я обернулся на сосну. Сосна исчезла.

— Ты какой-то сам не свой, — сказала Ева, пододвигая кружку с чаем, который мы кое-как сварганили на примусе в спертой с камбуза кастрюльке. — Не бери в голову, что эта белесая гнида тебе наболтала. С ней самой все просто дружат ради выгоды, вот она и думает, что у всех так.

— Или ничего не думает, а просто так говорит, — поддержал Акимыч, — обиделась и давай лаяться. Это я виноват, конечно, зря я про клан на побегушках сказал.

Я помнил, что обещал друзьям никогда от них больше ничего не скрывать, но рассказывать про встречу с Сиви я просто не мог. Я меньше всего на свете хотел, чтобы они снова начали мне объяснять, что Сиви бот, моб, программа, а мои чувства к ней — это дурацкая выдумка полудохлого девственника.

Но нет худа без добра. Сейчас мне было настолько все равно, что думают обо мне Эллана, ее приятели, клан фиолетовых и весь мир вместе взятый, что я разыскал Базиля Дево, учинил ему форменный скандал и выбил из него копченый окорок, кулек печенья, теплое одеяло и его личный чайник. А также обещание на первой же нормальной стоянке найти для нас шерстяные куртки и приличной еды.

— Живем! — сказал Акимыч, кромсая окорок ножом. — Встряхнитесь, камрады, впереди нас ждут великие приключения! И у нас есть печенье!

Конец четвертой книги.

Дорогие читатели! Автор благодарит вас за чтение цикла «Альтраум», за присланные награды и за теплые слова в комментариях и отзывах. (За нетеплые тоже благодарит, но чуть меньше).Следующая книга цикла, предпоследний том, «Сын рассвета» начнет публиковаться уже через несколько дней.

Наградите автора лайком и донатом: https://author.today/work/248475