Грань Земли

Глава 24

Искусственная ночь ныне царила на улицах Бугульмы. Она скрыла людей, заволокла небеса и землю своей кромешной беспроглядной темнотой. Изгнала свет и воцарилась в каждом закоулке, доме и щели.

Всё в городе дышало ею, хотя назвать дыханием удушье язык не повернётся. Здесь оно было живое и мёртвое одновременно. Улицы и здания утратили свой дух и облик, утонув во тьме, и только их расплывчатые очертания напоминали о былом.

Всё в этом городе слилось с глубинной мировой тенью и застыло в жутком мгновении, точно послушный лакей в ожидании приказа.

Лёжа на спине, Макс открыл глаза. Рядом, скрестив под собой ноги, сидел Дамир и разглядывал его.

— Как ты? — Спросил Дамир.

— Живой, вроде. — Ответил Макс.

И брат помог ему расположиться поудобнее. Макс стал осматривать себя.

— А что с твоим лицом? — Спросил Дамир.

И Макс погладил вздувшиеся на лице бугорки вен.

— Это новый друг. Теперь нас целых трое против всего города. — Макс завертел головой.

Всюду была лишь тьма и неясные очертания.

— Кстати о городе, где мы вообще находимся? Не узнаю эти места.

— Я тоже. — Ответил Дамир. — Думаю, мы где-то в восточной части недалеко от центра. Когда всё потемнело, здесь стало трудно ориентироваться. Что будем делать дальше?

— Отправимся на свидание к Ранзору, он ведь ждёт нас. — Сказал Макс и поднялся, глядя на дорогу, что открылась пред ними во тьме.

Единственная не залитая чернотой, она будто находилась между ночью и днём погруженная в сумрак. И братья двинулись в путь.

И этот путь был тропой ужаса, каким бывает путь к прекрасному, которое всегда лежит по ту сторону боязни и отчаяния.

Бугульма предстала безликой тенью с её неуловимыми чертами, тонкостями и деталями архитектуры. Здесь всё стало едино. Всё слилось в один чёрный организм, который словно содрал шкуру с убитого и напялил на себя. Все эти закоулки, здания и улицы, люди и деревья застыли в гнетущем ожидании, в мнимом покое, как застывает хищник перед броском на жертву.

И каждый шаг в таком месте бередит старые раны. Ты идёшь по этому ночному беспросветному городу и боишься увидеть на опустевших улицах, изуродованных парках или в чёрных окнах знакомое лицо. Но то будут лишь призраки и фантомы, пробуждённые твоими шагами, шагами жизни, в которой ещё осталась горячая свежая кровь.

Макс и Дамир остановились у моста и лестницей спустились к водоёму, где воду заменила гладь, смолистая и с тёмным блеском. В воздухе клубились чёрные пары, затуманивая округу и как бы связывая небеса и землю. Создавалась какая-то личная донельзя интимная обстановка.

Макс и Дамир ступили на гладь, и тут же вокруг водоёма всё обросло толстым слоем полужидкой черноты, превратив это место в последний ринг. Тьма вздрогнула, а по глади стали расходиться круги. Это разносился тяжёлый, зловещий хохот, под копирку слизанный с фильмов девяностых годов.

— Совсем скоро конец и начало вольются в этот мир единым потоком, а вместе с ним эволюция, просвещение и свобода. Истинное счастье откроется каждому!

— Хватит молоть чушь! Покажись! Чтоб мы знали в какую сторону аплодировать. — Закричал Дамир. — Где наши родители? Ты обещал их вернуть!

Последовавшее молчание было тяжелее любого ответа.

— Ты просто лжец! — Зло прошептал Макс.

— Избранный желает увидеть мамочку и папочку, как это мило! — Произнесла чернота, и витающие в воздухе пары вдруг загудели и завибрировали.

Дамира и Макса парализовало, а пространство разорвалось хохотом.

Макса охватила дрожь. Он ощутил, как в нём оживают тёмные бугорки вен. Ненависть окатила мозг и сердце, ослепила сознание и освободила из оков. Макс рывком бросился к высоким, чёрным, извивающимся стенам этого ринга. Окунул руки во мрак, схватил нечто и вышвырнул на гладь.

Посмеиваясь, Ранзор начал подниматься, но Макс, окутанный тьмой, бросился на него и атаковал. Стал бить руками и ногами. Вставая, Ранзор лениво защищался всего одной рукой, но поднявшись, начал мастерски уклоняться от каждого выпада. То отводил удары, небрежно толкая Макса в грудь, или бил в предплечье, чтобы удар пролетел косо, то пинал в колени, отчего ноги Макса подгибались, он спотыкался, а между ударами успевал получить хлёсткую пощёчину. И делалось всё это с издёвкой, незаметно, так между делом и словом, играючи, как взрослый дядька, что иногда даёт шпане леща в виде подзатыльника или пинка под зад. Но даже от этой небрежности Макс выматывался, всё больше отставал от ритма драки и падал под шквалом титанических ударов, но обжигающая ярость заставляла атаковать снова и снова.

Ранзор поймал одну его ручонку, затем вторую, скрестил и подтянул к себе.

— Здравствуй, Азалия! — Любовно обронил он.

Макс зарычал в ответ, в его руке возник кинжал из чёрной кости, но тут ему в живот врезалось колено. Макс простонал, скрючился, и колено садануло по лицу. Макса отшвырнуло на полметра.

Он не успел подняться, как Азалия уже выпорхнула из него с чёрным кинжалом в руках прямо на Ранзора. Но что-то её остановило. В воздухе, в этих чёрных парах на руках и ногах Азалии возникли кандалы и путы, и приподняли её в воздух. Ранзор усмехнулся.

— Анна, разберись с ней!

С вытянутой рукой из слоя мрака вынырнула Анна и мановением руки подтянула Азалию к себе, и вокруг них стал особенно сгущаться чёрный пар, которому, казалось, Азалия не могла сопротивляться. Но она успела судорожно махнуть рукой в сторону Дамира, как бы разорвав его оцепенение, прежде чем вместе с Анной скрылась в черноте.

Макс и Дамир было кинулись к Азалии, но перед ними вдруг вспыхнули красные огни.

— Надеетесь победить? Вы? Вдвоём? — Спросил Ранзор, улыбнулся и щёлкнул пальцем.

Тьма, что стеною окружила водоём, уже не просто извивалась и дышала, но стала выпускать демонов, проказников, безымянных, черновенов и прочий заражённый люд.

— А кто сказал, что нас двое? — Спросил Дамир и хлопнул в ладоши над головой, выпустив силовую волну, что опрокинула всех зомби, а из земли вылезли десятки порождений камня, целые отряды големов начали на равных биться с заражёнными.

Какое-то время Ранзор растерянно оглядывался, а Макс и Дамир смотрели то друг на друга, то на Ранзора, то на бойню, что началась вокруг.

Затем Дамир нарастил себе и Максу броню, обзавёлся каменным клинком и бросился на Ранзора, но пары тут же сковали и вознесли Дамира.

— Ты ещё мне сгодишься. Пусть Аннушка пока посторожит тебя, но не волнуйся, она не разольёт масло. — Сказал Ранзор и мановением руки швырнул Дамира куда-то в темноту, откуда выползали все зомби, проводил взглядом и повернулся к Максу.

— А что до тебя, злостного обманщика, мелкого жулика… — Не договорив, он вспыхнул красной молнией и врезался Максу в грудь так, что тот отлетел, но ещё до того как упасть, молния прямо на лету серией ударов швыряла его из стороны в сторону.

Макс оказался лежащим на спине, а Ранзор стоял над ним, продавливая грудь. И давил всё сильнее и сильнее. Макс схватился за эту ногу, стараясь вырваться, но лишь дёргался и извивался, словно червь. Эта ступня передавила слишком много жизней.

Макс оставил попытки и расслабился, глядя Ранзору прямо в глаза и расширяя брешь в душе.

— Смерть придёт, и у неё будут твои глаза! — Прохрипел он.

— Что за бред! — Ранзор оскалился и надавил ещё сильнее.

Грудь Макса налилась тяжестью, лицо побагровело, а глазам стало темно.

— Я вижу… вижу свет. — Макс вытянул руку, словно что-то щупая в воздухе.

И Ранзор тут же схватился за своё сердце.

— Прекрати! — Закричал он и вдруг отпрянул, схватился за сердце обеими руками и, пошатываясь, стал отходить, выть и постанывать, как-то странно кряхтеть.

Тогда Макс поднялся и начал преследовать, искать его глаза, как бы он не отворачивался. Макс начал читать вслух строки, которые увидел в глубине чужой души.

— А помнишь, ты призналась мне в любви?

То было осенью, мы баловались Бродским…

И всю тебя я обожал, молил — поэзии меня ты научи!

А ты сквозь смех дарила спрятанные в рифмах строчки…

Ранзор схватился за голову, стал ею мотать, кричать, глаза его вспыхнули безумием. Он запыхтел как разъярённый бык, глядел куда-то под ноги, что-то вспоминал, затем метнул взгляд в Макса и столь же яростно бросился на него. Но его подкосило, и он пролетел мимо.

— То было на восходе дня, то был вечности момент…

Мы распивали кофе, пели, прыгали, бесились…

Ты разжигала во мне танго, словно я твой инструмент…

Мы обнимались и смеялись, падая в бессилье…

Ранзор снова завопил, стал оглядываться, выставив руки вперёд, и ходил как пьяный или даже слепой, ничего не видя и не слыша, кривя лицо, где эмоции сменяли друг друга, то плакал, то начинал смеяться, то плотно сжимал челюсти и скрежетал, рычал и махал руками.

— Мы созерцали наши души, не отрывая взглядов…

Там смешались уроки акварели и чтения классических романов…

А после, включалась камера, записывался фильм…

И я массировал твою стопу, сначала пальцами, затем губами… языком…

Мы познавали наши души прикосновениями тел…

Это была наша пьеса, это был наш удел.

Ранзор закричал как сумасшедший, словно в приступе и рухнул на колени, рыдал и судорожно трясся.

— Ведь этот стих ты так любил читать Анне, правда, Артём? Я видел этот сон в черноте. Ведь ты был человеком! Я знаю, ты меня слышишь! Вернись и останови это! Ранзор всего лишь придаток эмоции, который можно и нужно выключить! Давай, сделай это! Подави его, ну!

Ранзор зарычал, но вдруг застыл, оцепенел, встретившись взглядом с Максимкой.

— Ты был одержим желанием стать человеком, так будь же им! Насладись болью разбитого сердца! — Процедил Макс, и все чувства в Ранзоре пробудились.

Макс видел это внутренним оком. Всё это чувственное пламя, что вырвалось из самого сердца страстной натуры поэта, сжигало Ранзора. Все эти заветные первобытные эмоции, ощущения и впечатления, ещё не переработанные сознанием. Чистый разрывающий душу огонь, что может испепелить саму вселенную, лился прямо на голову. Вся утраченная любовь мира, потерянный смысл бытия, красота и сила жизни, щемящая нежность первой любви, страх и отчаяние при мысли об её потере, вся нравственность и благодетели, не доступные Ранзору, все двери человеческого духа в один миг распахнулись, но вместо благоденствия и блажи вызвали страшные судорожные боли и истошный вопль приговорённого к смерти. А затем он упал на спину и лежал без дыхания несколько минут, пока на его теле растворялись росчерки тёмных вен. Наконец усталые глаза медленно открылись.

— Артём? Это ты?! — Спросил Макс.

Артём лежал с усталым, непонимающим, растерянным взглядом. Немного ощупал и оглядел себя, и только после этого кивнул.

— Не понимаю… — Пространно сказал он. — Он ведь обещал…

— Послушай, Артём, я не знаю, сколько у нас времени, но я едва смог пробудить тебя, в тебе сидит лютый зверь, твои чувства ранили его, но он вернётся, если сейчас же ты не прищучишь его. Нужно сосредоточиться, найти и попытаться раздавить! Делай так как обычно поступаешь с гневом!

— О как! — Ответил Артём. — Но я, я не уверен.

— Зато я уверен, ты справишься! — Сказал Макс.

Артём вздохнул.

— А как же моя Анна?

— Артём, на кону судьба целого города, нашего города! Я не могу ничего обещать.

Макс не договорил, заметив, что левый глаз Артёма почернел, а по лицу разлились вены.

— Он обещал мне вернуть её, когда закончит с делами, таков был уговор. Ты можешь предложить ту же цену? — Спросил Артём.

Макс молчал.

— Я так и думал, а значит, мы не договоримся. — Артём поднялся.

И Макс отпрянул.

— Что ты затеял?!

— Ты сказал сделать то, что обычно делаешь с гневом, но обычно я ничего с ним не делаю, а просто… — По Артёму разлилась целая паутина вен не только чёрных, но и красных, пурпурных, золотых. — Твоя вера в людей подвела тебя, Максимка. Зря ты причинил боль Ранзору, он своё уже выстрадал.

— И ты готов погубить целый мир?

— Анна и есть мой мир. — Ответил он, и по его багрово-глинистому телу разлились целые сети разноцветных вен.

Макс хотел было ещё разок зачитать стих, но только открыл рот, а каменная рука уже стиснула шею и приподняла. Из горла вышел лишь хрип. Макс беспомощно болтал ножками и силился отцепить руку от своего горла, но так уж вышло, что он не смог.

— Ты слышал его, мы оба сделали выбор и будем следовать ему до самого конца. — Произнёс ехидный, склеенный из двух, голосок. — Мы не отступим с этой стези, чего бы это не стоило.

— Впрочем, как и я. — Слабо прохрипел Макс.

Ранзор усмехнулся.

— Смерть довольно специфический выбор, но и редким я бы его не назвал, вспомнить только статистику суицидов… бррр! Прямо мороз по коже, но я и это исправлю. Счастливцы никогда не познают страха смерти!

Макс всё ещё держал брешь широко раскрытой и читал Ранзора, в котором, несмотря на всё разнообразие, всё ещё доминировала тьма.

— Я выбрал верность и веру, в себя и в других, я выбрал адекватность, критический взгляд и творческий метод! Силу, красоту и ум! Я выбираю жизнь и талант! А что же выбрал ты? Ненависть? Удаль? Страх? Отчаяние? Пустоту? Что!? — Закричал Макс и, резко вывернувшись, вырвался из хватки Ранзора.

— Я могу быть всем сразу! — Процедил он.

— Неужели? Это и есть твоя универсальная стихия? К ней ты так стремишься словно одержимый? Но осознаешь ли ты, что эта твоя натура, которую ты зовёшь счастьем, не существует? Ты выдумал её, потому что существующие стихии тебя отвергли, и теперь ты только и делаешь, что предаёшь их, предаёшь себя и саму жизнь! Ты проклят, а вся твоя мания и одержимость, твоя идея это разложение душ и жизни, ты просто ещё один заложник ужасной идеи — энтропии. Кто-то манипулирует тобой. — Произнёс Макс.

Ранзор расхохотался.

— Я просто раздавлю тебя, а потом закончу начатое, договорились?

Ранзор вытянул руку и выпустил потоки чёрного огня, но при встрече с Максом они вдруг затянулись в брешь и рассеялись. А Макс так и стоял на месте, словно ничего не происходило, пока вокруг шла вся эта бойня между воинами камня и зомби. Макс просто стоял посреди этого безумия и с пониманием глядел на Ранзора.

— Это материя страха, да? Неважно, все мои чувства теперь только мои. Но я понимаю и всю твою боль, я даже могу разделить её. Скажи, каково это осознавать, что после всех этих стараний лишь один человек видит и чувствует тебя настоящего, такого потерянного и непонятого всем миром? Я думаю, всё, что случилось — ты ведь не к этому стремился, правда?

— Замолчи, не смей говорить со мной! Даже смотреть на меня! — Ранзор глядел исподлобья и чернел, исходил тьмой, выделяющейся даже на фоне тёмных паров.

Он двинулся тяжёлой поступью, взглянул сверху вниз, и тяжёлая каменная рука обрушилась Максу на плечо. Он закричал, упал на колени, и тогда каменная нога врезалась ему прямо в лицо. Макс рухнул на спину.

— Всё время забываю, что ты просто человек. — Констатировал Ранзор.

Макс постанывал, затем схватился за разбитое лицо и начал вставать.

— Я сожалею, что ты сбился с пути и пал во тьму, откуда не увидишь света истинной стези, мне жаль, что всё так получилось… — Произнёс он, поднявшись на четвереньки.

Но тут же после этих слов каменная нога ударила по рёбрам. Раздался тихий хруст. Макса опрокинуло. Голос его задрожал, когда он заговорил, лёжа на спине.

— В меня верили, вокруг были люди, чья поддержка помогла выбрать направление и двигаться вперёд, придавала сил и надежды, учила любви и уважению. И я сожалею, что таких людей не оказалось в твоей жизни, возможно поэтому ты выбираешь страх, отчаяние и злобу, лишь этому тебя и научили. И ты прав, ты можешь выбрать что угодно. Так сделай это! — Ранзор двигался на Макса тяжёлыми шагами, и эта тяжесть чувствовалась в воздухе и на земле, ложилась Максу на душу сквозь брешь, а он всё рвался к крупинкам света.

— Ты сбился с пути, но в этом нет твоей вины, и я прощаю тебя за всё. — Сказал Макс.

Ранзор стоял над ним, и его огромная каменная стопа ударила прямо в живот, сдавила внутренности и осталась вдавленной. Макс рефлекторно дёрнулся и застонал, рот наполнился кровью.

— Как смеешь ты меня прощать? Сочувствовать? Жалеть? Кто погубил твоих родителей, я или ты, когда морочил мне голову, хотя мог сказать правду, сделать всё, чтобы спасти мамочку и папочку, но что сделал ты?! — Ранзор усмехнулся. — Сможешь ли ты теперь простить себя? Хватит ли у тебя смелости для такого, лжеизбранный?

Макс было схватился за сердце, собрал все мысли воедино, только бы закрыть брешь, но яд уже просочился в душу свинцовым отравляюще-изъедающим чувством вины. В глазах темнело. Ранзор давил ногой.

И Макс начал проваливаться в гладь, в эту трясину, которая распускала на его теле и в душе свои ядовитые побеги, и он больше не видел крупинок света.

Анна стояла в темноте и дышала, глубоко и спокойно, глядя куда-то вдаль.

Так иногда, гуляя летними ночами, люди вдруг останавливаются и смотрят на звёзды, вдыхая свежий воздух. Но сейчас всё было иначе. Вокруг носились черновены, они толпой сбегались на водоём, словно голодные звери к миске с едой, а позади Анны вошкались Дамир и Азалия.

Они снова начали подниматься уже в который раз. Как им не надоело, не лучше ли сдаться, чем падать раз за разом? Анна сжала руку в кулак, и её пленники взмыли в воздух. Тьма окутала их и стала разрывать, но растяжка замерла в пике максимальной боли, где ещё чуть-чуть и плоть порвётся.

— Вот оно место, где царствует хворь! Я могу убить их, но не могу понять, зачем мне это. Вот они корчатся, но что мне их страдания? Я уже давно ничего не ощущаю, только помню и делаю вид, но есть ли прок в самообмане? — Анна подошла к краю темноты к завесе, за которой шло сражение. — Зачем всё это? В чём смысл? Чувствую себя персонажем, которому забыли дописать роль. И вот я не ведаю ни своих целей, ни мотивов, и от того не знаю как мне поступать дальше. Автор, кем бы ты ни был, почему ты столь жесток? Что толкает тебя на подобное безумие, если ты готов отобрать у собственных детей причину жить? — Вопрошала Анна, глядя то на Ранзора, который топил совсем юного мальчишку, то на корчащихся Азалию и Дамира, то на заражённых, что сновали в этой тьме, потерянные и заблудшие души, и выбегали за её пределы, где их прежде живых людей забивали каменные убийцы. — И этот город, разрушенный и погружённый во мрак, я больше не хочу это наблюдать, не хочу мучить автора, поэтому закончу всё сама!

Анна подошла к Азалии, которую разрывали увитые об её руки и ноги лоскутья мрака, и заглянула прямо в глаза.

— Я помогу вам! — Сказала она.

И достала прямо из воздуха чёрную спицу, разорвала все путы Азалии и Дамира, а затем резко трижды вонзила спицу себе в горло. Хлынула кровь. Анна схватилась за горло. Кровь вытекала сквозь пальцы.

— Пейте же, это вернёт былую силу.

Анна качнулась и начала падать лицом вниз, но Азалия подхватила её, и Анна опустилась на колени. Теперь она молчала, лишь содрогалась и истекала кровью, глядя своими карими глазами в тёмные глаза Азалии, которая приникла губами к шее и жадно втягивала кровь горячую и густую.

Макс весь потемнел, пребывая под чёрной блестящей гладью, где два мёртвых родителя удерживали его в плену и растворяли.

Ранзор же стоял на поверхности и наблюдал. Но вдруг его отвлекли. Из слоёв мрака, откуда выползала чёрная саранча, выскочил Дамир, закованный в каменную броню. Он выставил руки вперёд, причудливо ими замахал и выкрикнул слова. Его клич напоминал наречие горных вершин, когда они взывают на свой суд, чтобы обрушить всю свою ярость и огонь.

Но сколько бы Ранзор не щурился, не подгибал ухо, не мог разобрать послание, пока оно не настигло его само. Земля и воздух содрогнулись, а с неба начали пикировать метеоры, охваченные пламенным светом. Глыбы летели прямо на Ранзора.

Дамир подбегал всё ближе, готовый ударить вслед за бомбами, но что-то пошло не так. Метеоры замедлили движение над самой головой Ранзора, а затем прямо на ходу сменили курс. Все эти ракеты огня и камня градом обрушились на Дамира. Он выставил руку, но почему-то не смог овладеть своей же стихией, словно она уже служила чужой воле. Грянул взрыв. Там, где стоял Дамир, вспыхнуло облако белого пламени. Оно клубилось несколько секунд, после чего развеялось, оставив лишь Дамира покачивающегося, измождённого, с рассыпающейся бронёй.

Ранзор легонько в пригласительной манере согнул ладошку, и Дамира резко швырнуло к нему и так же резко остановило напротив, словно тот врезался в невидимое препятствие.

— Хм… Силён! — Заключил Ранзор и сжал кулак.

По Дамиру стали расползаться тёмные сгустки вены, а затем воздушные пары плотно окутали его тело. Ранзор разжал кулак и подул в ладонь. В тот же миг Дамира подняло в воздух, и он стал витать в этом тёмном тумане, переворачиваясь так и сяк, словно пёрышко, закупоренный и неестественно лёгкий на подъём. Буквально.

Но и это было не всё. Оставалась ещё и великая Матрона всей этой катавасии. Она пряталась где-то в тени. Вот Ранзор подумал об этом, и Азалия тут же стала видимой. Она подкрадывалась на цыпочках, а в руке у неё был остро наточенный кусок чёрного ребра из её собственного тела, столь грустно и смешно в одно и то же время. Ранзор и Азалия стали ходить кругами, прицениваясь, примериваясь, но каждый ясно понимал, кому какая роль принадлежит. И от того Азалия была напряжена, слегка дрожала, а Ранзор семенил чуть ли не в припрыжку с отвратительной полуулыбкой. Наконец они остановились.

— Хорошо выглядишь, вижу, кровь Анны вернула тебе статус-кво. Мне даже почти не хочется тебя убивать. — Ранзор усмехнулся. — Знаешь, я понял одну вещь, нужно было оставить тебя в первоначальной версии. С каждым апгрейдом ты всё быстрее выходила из строя и всё портила, а я гадал, в чём же собственно дело? Где я косячу? Но теперь-то я понял. Своими фиксами я всё больше очеловечивал тебя, в тебе развилось самосознание, и за это я прошу прощения. Ты никогда не должна была стать такой мыслящей. — Ранзор вздохнул и пожал плечами. — К чему же это привело? С кровью Анны твои силы умножились, а в этой среде я бог, теперь я вижу, ты не какая-то вещь, а равная мне. Так почему же не объединить усилия и не переделать мир вместе?!

Ранзор протянул руку, но Азалия замотала головой и только крепче сжала костяной кинжал.

— Я отдала тебе всё, что могла, включая свою жизнь. Больше мне нечего предложить или просить.

Ранзор и Азалия приковали взгляды друг к другу. Ранзор потемнел, и вокруг него разлилась тёмная аура, она веяла тяжестью, мощью и приглушённо гудела, готовая взорваться. А на лице в своей непроницаемости застыли решительность и злоба.

Не сходя с места, Азалия прыгнула. Но не в физической оболочке, а струей дыма, на кончике которой вылез кинжал. Острие уже коснулось груди Ранзора, когда он с усмешкой рассыпался на сноп красных молний и резко переместился в бок. Схватил её в тумане на лету, изо всех сил швырнул об гладь и расхохотался.

Когда Азалия поднялась на четвереньки и начала отползать, Ранзор остановил её, придавив ногой спину.

Азалия извернулась, чтобы вонзить кинжал, но та же нога прижала руку к земле, тогда кинжал перескочил из левой руки в правую, и она метнула его прямо в грудь. Но Ранзор вновь рассыпался алыми искрами, и кинжал пролетел сквозь. Азалия тут же серым дымом бросилась за красной молнией. Это были две полосы тёмно-серого и красного света, что увивались друг за другом в тумане над полем битвы между нежитью и каменной солдатнёй. Но лишь вначале это были полосы, чем дольше они кружили, тем отчётливее их настроения выражали свою форму.

Две полоски света выросли в огромных драконоподобных змеев с вполне реальным весом и клыками, которыми они старались прокусить друг друга, два этих древних парящих ящера восточной мысли. Они бешено извивались, рычали и щёлкали клыками, а их чешуя отливала тёмным блеском и алой молнией. Красная змея больше уклонялась, кружила, изворачивалась, для неё это была игра. Иногда она летела по воздуху, точно плыла спиной по воде и высвобождала своё испепеляющее громовое дыхание, что закрывало путь для тёмной змеи. Ей приходилось облетать, чтобы напасть с другой стороны, но всякий раз, когда выпадал верный шанс, в тот же миг красная змея, словно предчувствуя, успевала улизнуть. Но перед этим ударить хвостом по лицу и тут же уйти в сторону, взмыть вверх, резко опуститься, и уже оттуда обрушить свой огонь.

Из огромных змей они переросли в чистых драконов, в крылатых мифологических тираннозавров, а к огню и клыкам прибавились когти. Чёрный преследовал красного, силясь поразить его своим огнём, прокусить своими чёрными клыками и разорвать когтями, а красный всё петлял, уходил от каждой атаки, каждого удара, ведь в них были частицы той самой заострённой чёрной кости. Его не доставал огонь, но промежуток сокращался, клыки и когти вот-вот вонзятся в плоть алого дракона, а там недалеко и до сердца.

Но вдруг красный изверг облако пламени, а тёмный дракон, пролетев в него, оказался в пустоте, но и это было ненадолго. Красный дракон врезался чёрному в брюхо, вгрызся в шею, а когтями стал раздирать плоть, и было в этом что-то жуткое.

В когтях, клыках и пламени красного дракона смешался пепел. Тёмный дракон задёргался, зарычал и едва вырвался. Начал взмывать, но крылья и всё тело были усыпаны страшными пепельными ранами. Тёмный дракон летел камнем вниз. Сверху на него запрыгнул Ранзор, хохочущий в своём человеческом обличье, так они падали, и так они врезались в земную твердь.

Ранзор стоял прямо на Азалии, отдавливая ногой её шею. У неё в руке вновь возник кинжал, она уже подняла его, чтобы метнуть, но необъяснимое давление прижало обе руки и всё тело к земле. Ранзор осклабился.

— Ну что непонятного в словах — в этой среде я бог?! — Спросил он и сошёл с Азалии, наступив ей прямо на лицо. Мельком взглянул на кинжал, а затем вновь посмотрел в глаза. — Этот кинжал, он ведь опасен только для меня? Ну, ничего страшного!

Ранзор поднял руки и стал трясти пальцами, словно кукловод. Азалия вдруг подняла кинжал над собственной грудью и начала с криком вонзать в сердце. В какую-то секунду он застрял, тогда она стала помогать себе второй рукой, пока лезвие полностью не спряталось в груди.

Ранзор вздохнул.

— В прошлом я убивал тебя быстро и безболезненно, но теперь ты будешь страдать! Надеюсь, это прибавит тебе ума.

В руках Ранзора возникла коса из пепельного эфира, и острие её тут же воткнулось Азалии в плечо, образуя сигаретный ожог, от которого по телу стали растекаться пепельные раны, разъедающие плоть под истошные крики Азалии. Плоть буквально распарывалась, а Ранзор стоял и безмятежно улыбался.

Макс плыл в пустоте и не видел света, а брешь в его душе забилась беспросветной тьмой. Он не видел, не дышал, не чувствовал, пока над его головой не вспыхнул мутный отблеск. Что-то знакомое. Макс стал тянуться рукой, но было слишком далеко, словно звёзды в ночном небе. И сколько к ним не тянись, не достанешь ни одной звезды, а их манящий, завораживающий свет так и будет вечно литься на тебя, но видимо не в этот раз.

Тёмные воды под Максом вдруг вскипели, забурлили в страшном волнении и резко вытолкнули его. И звёздный свет, что моросил прежде, накрыл будоражащей волной, вырвал сорняк и собрал всю растёкшуюся душу в одно целое, которое было Максом. Он всплыл на поверхность, всё ещё разбитый, истерзанный самоедством, но вновь чувствующий жизнь.

Макс таки смог разглядеть и коснуться света, что он узрел в остатках собственной души. И стал отползать подальше от битвы, чтобы перевести дух после внутренней бойни. Он полз на четвереньках, пока не остановился перед корнями непонятно откуда взявшегося толстого дуба. И когда поднял взор, увидел девушку в камне, разъедаемую темнеющими фиолетовыми венами, глубоко врезавшимися в её плоть.

— Тэсса? — Только и смог выдохнуть, исторгнуть из себя Макс.

И больше ни единого слова, даже короткие вдохи и выдохи одновременно как поддерживали в нём жизнь, так и отнимали последние силы. Это был он. Тот самый — волосок от смерти.

Макс схватился за каменные ноги и, как бы опираясь, стал подниматься, а затем едва различимым шёпотом стал взывать, держась за серую шероховатую холодную руку. Тяжёлые каменные веки приоткрылись. Большие фиолетовые глаза глядели на Макса, но не видели его.

— Ты… — Произнесла Тэсса слабым голосом, словно пребывая в полусне. — Умрёшь…

Казалось, эти слова не были чем-то осмысленным и личным, скорее это было низменное послание всему живому и в первую очередь самой себе. И возможно, она уже ничего не слышала и не видела кроме этого злого шепотка, что сорвался с её растресканных каменных губ. И всё темнело, угасало и отмирало в ней.

— Тэсса, — Макс проглотил скопившийся ком со всей обидой, болью и виной, и это было то, что нельзя просто взять и переварить, — я так виноват!

Его голос дрожал и был скорее хрипом одинокого умирающего старика, нежели голосом мужчины, которым он так и не успел стать.

Тогда Макс воззвал к последним силам. Подтянулся к лицу Тэссы, обнял и стал крыть поцелуями и лоб, и виски, и щёки, и нос, и глаза, а затем впился в её губы. И горячие слёзы катились по его лицу, но обжигали столько не его, сколько Тэссу, ибо шипели, касаясь серой кожи. Глаза вспыхнули, она начала сопротивляться, отталкивая руками и ногами, и каменная плоть царапала и обдирала кожу. А когти вдруг вонзились в спину, разливая свой яд до самых костей, но и тогда Макс не отступил, а наоборот лишь крепче стиснул в объятиях и всё требовал её губ, и целовал их.

Целовал так, словно от этого зависела его жизнь, а так оно и было. Но сердце Тэссы не билось, а его собственное угасало, и всё же он решил им поделиться. Представил в мыслях это прекрасное, отчётливое биение жизни и самой любви, стал множить его и наполнять им Тэссу.

А когда, наконец, эта тихая мелодия заиграла в ней, Макс прислушался и словно заново родился, впервые ощутил жизнь, как и саму Тэссу и всё прекрасное, что делало её настоящей, всю её душу и внутренний свет, такой закрытый и такой недоступный, и фиолетовые раковые поражения, что его окружили.

Макс потянулся к свету, весь заразился им и стал рассеивать её душевные раны и надрывы, и когда ничего подобного не осталось, только тогда он обратил внимание на себя, каким нагноением он оказался сам. Макс обрушил весь испепеляющий пламень и на себя, чтобы изжечь последний чирей, высушить оставшуюся желчь. Но чья-то рука остановила это и всё спуталось.

Но куда бы подевался яд? Он засасывался брешью в душу Макса, тогда как весь свет покидал его, но это уже было не так страшно. Макс был готов весь раствориться в Тэссе, что значило отдать ей лучшее, отдать всю человеческую нежность, страсть, силу, смелость, поддержку и искренность, какая только была в Максе, подарить Тэссе всё кипение чувств, чтобы она осознала этим поцелуем, каково быть человеком. Макс находил себя, познавал жизнь и саму Тэссу.

Фиолетовый огонь в глазах переливался жёлтым, красным, оранжевым и остался в золотисто-медовых тонах. Все ядовитого окраса вены сгинули, а тело вновь возвращало привычный облик молодой, прекрасной, улыбчивой, рыжеволосой девушки.

Звериные укусы стали походить на поцелуи и обрели спелость, сок и мякоть самых чудесных фруктов и ягод, что расцветали прямо на губах и языке. Дыхание вновь стало горячим, а чувства вырвались из клетки и вспорхнули.

Тэсса почти вернулась и вместе с Максом утолила внутренний голод познания, то невыразимое ни в жестах ни в словах неописуемое чувство, что просыпается в тебе в момент рождения. Его нельзя осознать или определить, но порой оно накатывает, и ты всё силишься его удовлетворить. Но так и не можешь отыскать покоя долгие годы. А затем это вдруг происходит, и ты обретаешь нечто большее, чем просто смысл. Ты обретаешь себя.

И всё, что Макс отдал, он получил в многократно большем объёме. Тогда всё вернулось, вернулось чувство реальности, и Макс слегка отодвинулся от Тэссы, глядя ей прямо в глаза и истекая кровью. Отвернулся и шагнул во тьму сражения, чтобы вновь встретиться с бурей лицом к лицу.

Ранзор всё так же возвышался над Азалией и ковырялся в ней острием косы, раны от которой разъедали её и заставляли вздрагивать и трястись.

— Я бы мог смотреть на это бесконечно, но у меня нет столько времени, и я хочу задать последний вопрос. Ведь ты должна была понимать, что тебе не хватит сил прикончить меня, так к чему был этот цирк?!

— Да просто… мне нравится… злить тебя! — Азалия усмехнулась.

— Глупо! — Сказал Ранзор.

И, подняв косу, вонзил в грудь. Всё тело обратилось в пепел и развеялось по водоёму чёрными парами.

Вот что видел Макс, пока брёл сквозь битву, где неживые и каменные создания уничтожали друг друга. Тысячи и тысячи заражённых и все, как на подбор, слепая одержимость, никакого мышления, взгляды в никуда и всё, что противоречило их миру, они просто отрицали. И когда единственно живой во всей округе Макс проходил рядом с ними, они морщились и отворачивались, упиваясь битвой, которую их примитивный разум диктовал продолжать.

Макс остановился, когда битва оказалась где-то позади. Её шум утих, а от солдат остались лишь силуэты в тумане. И Макс почувствовал, что он там, где и должен быть.

Вокруг в этом пепельно-дымном тумане стали мелькать и потрескивать красные всполохи молний. И после каждой Макс вздрагивал, одежда рвалась, а на теле оставался порез. Скоро вся одежда стала рваной и алой. Но Макс не пытался спастись, бежать или сопротивляться, он отдавался этой боли и внутренне разглядывал нарастающие ощущения и чувства. Чем они отзываются? Для этого нельзя было бежать, но принять это состояние, окунуться и вобрать было необходимо.

Впереди снова мелькнул красный всполох, и что-то горячее и багровое застило взор. Это кровь потекла со лба. Но была ли это просто кровь? Макс протёр её пальцами и облизнул. Ты выпускаешь себе кровь, и яд покидает чашу, которой ты являешься, чтобы нечто совершенно новое заполнило тебя на пути становления кем-то иным. Так ты купаешься в своей крови, а значит и в крови всех, кто был до тебя. Ты обретаешь всю первобытную силу и знание предков. Ты видишь в себе ненависть и страх, ты видишь хворь и счастье, ты видишь всё и понимаешь, они тебе не враги. Всё определяется лишь твоей волей. Тебя озаряет истина. Инсайт. Станешь ли ты богом или пробудишь в себе зверя, питающегося разрухой, что призывает внешние силы против тебя самого и остального мира? Ты можешь выбирать, что угодно и когда угодно, и никто не смеет делать из тебя раба, если ты сам этого не возжелаешь.

Молнии исчезли, а голос из тумана прошептал.

— Умри!

Что-то острое кольнуло грудь. Воткнулось в сердце и душу. Это была коса. Из сердца хлынула кровь, а душа покрылась бесчисленным множеством сигаретных ожогов, они разрастались тонкими пепельными линиями.

Макс вздрогнул, простонал, сморщил лицо, изо всех сил стиснул зубы. А затем упал. Кровь начала стекаться под ним в лужу. Отчётливо-красная. Такая живая и настоящая, что хочется прикоснуться, попробовать на вкус.

Обычный осенний день начался тёплым утром. С земли вздымались пары, и оттого всё было в тумане. Стояло бабье лето.

Макс встал за несколько часов до похода в школу в пять утра, что, по его мнению, было идеальной порой для горячего крепкого кофе с кусками кукурузного хлеба щедро вымазанного шоколадной пастой с ломтиками бананов. И чтения стихов — Маяковский, Есенин, Китс, Шелли, Байрон, Блейк…

Макс открывал окно и любовался городом со второго этажа. Когда солнце только проснулось и брело к зениту, а город мирно посапывал, можно было насладиться одухотворенным покоем и палитрой цветов — ещё не ушедшей зеленью, но уже пробивающейся на её место позолотой. Осеннее золото всегда было самым настоящим и живым.

И вот ты зачитываешь вслух могучие строки великих поэтов, что сохранят свою свежесть на века, писанные бессмертным языком и слогом. И это в четырнадцать-то лет! «Не рановато ли читать такие книги, а, юноша?» — Бывало спросит отец или кто другой из домашних. В ответ Макс вопрошал — «А когда надо?!» И голоса смолкали.

И Макс снова возвращался к вечности, облечённую в строфы и рифмы, силясь отыскать в них неудержимую правду, пусть и художественную, пока в его груди клокотало любопытство. Но в стихах ответов не найти, их нужно процеживать, пробуя жизнь на зубок, проживая её ярчайшими мгновениями, чтобы осознать все её прелести. А не плыть бревном по мёртвым течениям, где вода становится всё теплее и приятнее, но в то же время тухнет. Приходится закрывать глаза и зажимать нос, чтобы дальнейшее плавание сохранило свой комфорт. И в конце ты приплываешь к болоту, где всё застаивается и окончательно затухает в слабости, тупости и уродстве. Но ты можешь грести и против. Биться с этими ледяными потоками и действительно жить на пути становления своего таланта, в котором ты выразишь всю свою силу, красоту и ум, вместо того, чтобы робко приглядываться, принюхиваться или прислушиваться, словно ты ослеп и оглох и больше не имеешь прав на эту жизнь.

Так у Макса всегда были его вопросы, но он боялся, боялся их озвучить и получить ответы. Боялся плыть против течения в неизвестность, по ту сторону страха, где лежит всё самое прекрасное, могущественное и мудрое. Любая тень пугала, а любой шорох заставлял нервно оглядываться.

Все эти безумные, орущие, гогочущие, хамоватые типы, что всё время пьянствуют, чертыхаются и поливают друг друга грязью, обвиняя всех и вся в своих бедах — Макс вздрагивал всякий раз, как услышит их бранную речь. Хотелось заткнуть уши и убежать подальше, где было бы тихо и спокойно, где нет городского шума и суеты с их вечными стройками, рёвом автомобилей, грубыми криками и хохотом праздно шатающихся гуляк. Сбежать на остров. Но было и другое место.

Максу пришлось долго упрашивать брата сводить его на кладбище, как на русское, где царили строгость и кресты с холодными, голубыми оттенками, так и татарское, с уходом в магометанскую символику с её светлыми, тёплыми тонами и с полумесяцами вместо крестов.

Максу хотелось рассмотреть, тщательно изучить все эти загробные культуры и обряды погребения, но его расстраивало, что порой могилы приходят в запустение и умерших попросту забывают. От этого становилось не по себе.

Иногда Макс просто сидел у входа, смотрел на всё кладбище и видел бродяг, этих мелких воришек, что тихо сновали между усопшими, подбирая оставленную пищу, срезали венки, чтобы потом приставать к прохожим на улицах, у входа на рынок или бегая по магазинам, умоляя выменять мятую охапку на бутылку.

В такие мгновения Максу казалось, что жизнь обманула и предала его. Ответов нигде не было, только вопросы, и ничто не могло помочь, кино, музыка, книги. Как справиться и совладать со всеми бурями, что возникают на твоём пути?

И вот однажды, когда Макс был уже весь потасканный, уставший, побитый ударами холодных ветров жизни, брат помог ему встать на ноги и убедил проследовать за ним, что Макс и сделал. Дамир тогда купил им сладкой ваты, но не такой, какую делают сейчас, лёгкую и колючую, а тяжёлую, сладкую и нежную, что тает на языке. И распахнул перед Максом огромные двери храма — Дома искусств.

Это была настоящая выставка, первая в жизни Макса. В воздухе разливались тихие и мелодичные звуки природы вокруг дюжин холстов, запечатлевших красоту рассветов и закатов, гор и морей, лесов и водопадов. Они, конечно, были разделены по тематике, и у каждой играла своя музыка. И это было так живо и так ярко, что поневоле ты переносился в виденье самого творца, прогуливался по лабиринтам его воображения.

Все остальные посетители для Макса исчезли. Он не видел и не слышал ничего и никого, кроме этих самых шедевров, и это был только первый зал.

Последующие изобиловали иными экспонатами. Это и всевозможные тетради с черновыми опусами, дневники с жизнеописанием быта писателей и поэтов, их знаменитые печатные машинки и перья. Всё это заставляло Макса трепетать, пока он прогуливался между творениями великих, и что-то новое в нём зарождалось. Глубинный страх перед жизнью вдруг смешался с неистовой жаждой её познания, что наконец-то вырвалась из своего сна и объявила о себе в окончательной безграничной мере. А к этому ещё и примешались подобострастие, вся отчаянность и непонятность.

Какое место он занимает в этом мире? Где ему стоять, сидеть или лежать, чтобы точно осознать, что это место его? Все краски, которые Макс разглядел, в тот же миг ожили и хлынули на него красотой, талантом, признанием и силой. И он сумел увидеть внутри себя и в самой жизни не только страх, но и тысячи других оттенков. И даже в самом страхе он обнаружил красоту, даже в самом отталкивающем и мерзком.

В его голове стала зреть мысль, что нет такого места на земле, где можно было бы спокойно расположиться. Ведь сама жизнь это и есть движение, всё в ней течёт и меняется, и в её реку не войти дважды.

У тебя есть лишь выбор плыть вверх против течения, становиться лучше, или плыть по течению на самое дно. Перестать бояться и взять бразды правления, чтобы переродиться в новом качестве гения и сразиться с миром, который утягивает тебя в болото пустой и бессмысленной жизни.

И пусть это будет твой последний миг, но преисполненный жизни, силы, красоты и ума он вспыхнет так ярко, что ослепит целую вселенную.

А можно прожить долгую тусклую жизнь, едва отличимую от жизни песчинки среди множества таких же песчинок.

Ранзор стоял над телом Макса, вся кровь которого вытекала струйками из множества ран и собиралась в алую лужицу. Казалось, этому не будет конца, но кровь остановилась, и всё вроде бы пришло в норму, пока не случилось нечто странное. Кровавая масса вдруг задрожала и сделалась точно живой, помутнела, а затем и вовсе выцвела в белую жидкость той же консистенции. И, наконец, подала признаки жизни, расползаясь белыми, сияющими, шёлковыми нитками во все стороны.

И всё это происходило так легко, просто и быстро, что совсем скоро белые нити были повсюду. И Ранзор даже думать забыл о Максе, Дамире, Тэссе и своих планах, а только семенил и прыгал на цыпочках, боясь обмочиться в этих молочных реках, что разливались вокруг. Детище его чахло и загибалось, в паутину счастья вплетались новые белоснежные узоры — витки из шёлковых нитей.

Макс тоже весь побелел и растворился в свету, белой плазме, эфире, неоне. Их нити растекались не только по глади, но и по воздуху, проникая в связи паутинок заражённого пространства и в сознания инфицированных, закрадываясь в чужие воспоминания и вытягивая их свет наружу, распаляя огонь в сердце каждого.

Молочные реки ширились и росли, следовали за убегающим Ранзором. И всякий раз он приходил в оцепенение, когда в чьём-то сознании вспыхивали картины прошлого, пропитанные мгновениями нежности и любви, что на доли секунды ослепляли взор, и Ранзор замирал.

Так он угодил в одну из белых паутин, разросшихся прямо в воздухе, запутался в ней и прилип. И этот белый шёлк стал растекаться по его руке, перекрывая все остальные вены, но Ранзор неистовым усилием воли сумел подавить очередную вспышку. Выбрался из пут и перебежал в безопасное для себя место, куда белый эфир ещё не добрался, но и это не помогло. Те белые вены, что опутали руку, начали разрастаться сами по себе и растянулись по всему телу и особенно сплелись у сердца. Ранзор схватился за грудь и простонал, глаза его побелели. Белые вены исчеркали шею, лицо и всю голову так, что все прочие вены растворились, и Ранзор свалился.

Вокруг развернулась тьма той самой пещеры, но теперь чёрный ветер своим холодным властным прикосновением трепал рыжие патлы. Спина кишела мурашками, в воздухе стояла отвратительная разлагающая сырость, и всё здесь затихло и отмерло, даже стук в висках. И только скрип, как от гвоздя по металлу, раздирал слух. Всё лицо и губы растрескались и шелушились, сухое горло першило, а глаза слезились. В такой темноте не разглядишь своего тела, даже очертаний, словно его и вовсе не существует, но зато чувствуешь всё. Как оно дрожит на лютом холоде, а пальцы ног коченеют на ледяном полу, и вся кровь стынет в неподвижном куске льда.

Но и это было не всё. На коже вновь ярко высветились вены всех цветов и оттенков, ранее поглощенных стихий. Но теперь они не были преимуществом и расползались по телу, словно змеи, пока их сияние не погасло. И эти самые вены странно исказились, приняв форму колючей проволоки. Они стали елозить под кожей, разрезая внутреннюю человеческую мякоть и, как оказалось, выпускать кипящую кровь внутри оледенелой плоти.

И когда тело немело от внешней стужи, внутренняя агония отрезвляла его, и всё страдало, раздиралось, плавилось. Ни одна клетка не осталась без внимания. Это был точечный обстрел, где ядовитый ветер целовал душу своими кислотными, леденящими и обжигающими поцелуями. Они уподобились ударам плетью по голой замёрзшей коже.

Затем, вдалеке забренчала цепь, и топот гигантских лап и жуткое рычание. Нечто тайное и неясное, словно сама жизнь. Вот только здесь её не было, не было плоскости, на которой она бы расположила время и пространство. И не было той меры, которой можно было бы её измерить, охватить всю её значимость и величину. Как со дна глубокой впадины не измерить материка, так и пребывая в океане отчаяния не познать величину жизни. А только гнетущее чувство обиды и предательства твоей семьи, где братья и сёстры враждуют друг с другом, а мать травит тебя своим воспитанием, стыдит и презирает, видя в тебе отца, которого ты никогда не знал.

И всё вокруг, что можно обозначить жизнью, есть лишь дешёвый фарс, безобразная и противоестественная фантасмагория без конца и края.

Вот ты родился, чуть созрел и в тот же миг жизнь — мать всех чудовищ несётся на тебя, гремя своими массивными цепями и сотрясая мир своими громадными необъятными лапами, чтобы пожрать твои труды и всего тебя. Но и это не удовлетворит её волчий аппетит. И ты дрожишь, боишься и съёживаешься, а никто так и не приходит, не заявляет о себе с грозным видом и рычанием, но камень не спадает с плеч, а только тяжелеет. Ты напрягаешься всё сильнее и сильнее, пока не начинаешь истошно рыдать.

— Лжец! Притворщик! Закончи это! Сорви все свои маски, или я сделаю это сам, Гомизид! Я знаю, кто ты! Я знаю, что ты! Ты ждал монстра?! Ну, так взгляни на него и увидишь только себя! Ты настолько сильно желаешь быть кем-то другим, что позабыл, что значит быть собой, позабыл, что значит жить по-настоящему! Но ты ещё можешь исправить это, принять свой страх и подружиться с ним.

— Хорошо, хорошо! Всё что угодно, только не оставляй меня! Умоляю! — Гомизид взвыл. — Это не я! Меня зовут Мак… Ранзор! Я воплощение ненависти!

— Лооожь! — Прогремел голос в голове и Ранз… Гомизида тряхнуло.

— Гомизид! Меня зовут Гомизид! — Поправил себя он и стал испуганно оглядываться.

Но колючая правда, облечённая в голос мальчишки, перестала звучать и мучить. Тьма убывала, и Гомизид увидел собственное тело опутанное белыми венами. Стоя посреди водоёма, утопающего в тумане, в котором слабо прорисовывались тёмные силуэты тех, кто уже не принадлежал хвори. Они были слишком далеки, а всё внимание Гомизида было приковано к Максу, стоящему перед ним и истекающему кровью, и больше всего её вытекало из сердца.

Гомизид рассмеялся.

— И всё равно ты просто человек! — Воскликнул он.

Но Макс не ответил.

— Я чую твои эмоции, а значит могу направить их против тебя!

Ехидно выговорил Гомизид, вытянул руку и сжал кулак. Макс ощутил этот импульс в своём сердце и задрожал. Что-то вскипело, забурлило и напряглось в нём так, что плоть начала рваться.

Макс вскрикнул. Брешь его души раскрылась огромной раной в сердце, и прямиком оттуда хлынули потоки света самых разных тонов и оттенков. Они смешались и окутали тело, своим видом напоминая белую глину, озарённую ярким сиянием.

Гомизид опустил руку, Макс же пожал плечами. Из него всё ещё хлестала кровь, но её не было видно под слоем белого эфира, что он собрал вокруг.

— Ты прав! — Сказал Макс. — Я это просто я! И во мне всё та же кровь, и тот же набор эмоций, но отныне я им больше не раб!

Он глядел, как переливается эфир на его теле, а Ранзор стоял, трясся от злобы, взирая исподлобья, тихо рыча и скалясь.

Макс с сочувствием взглянул на него.

— Спасибо, что открыл мне глаза! Благодаря тебе я осознал важность каждой эмоции, каждого ощущения и всех впечатлений. Поэтому прошу тебя, пока ещё не поздно — остановись, следующий шаг ведёт в бездну! Чувства — это огонь, пылающий в человеческих сердцах. Он делает нас теми, кто мы есть. Пусть неидеальными, но творческими, иногда злыми, где-то жестокими, вредными, но и добрыми тоже, заботливыми, сострадательными, милосердными — живыми. А ты хочешь погасить это пламя, и такого я тебе позволить не могу! — Сказал Макс.

И Гомизид вздохнул.

— Думаешь, порылся у меня в душе и всё? Гейм ове? Ну уж дудки! Ничего не кончено! — Воскликнул он, и его затрясло ещё сильнее, десятки вен ожили в нём с новой силой, он прямо воспылал.

По Максу всё так же стекала кровь, но капли складывались странным образом в целое множество рун по всему телу. Но Макс не обратил на это внимания. Он и не понял бы, что это такое. А вот Гомизид распознал бы, не будь он так увлечён своим гневом.

— И ты был прав насчёт саморазрушения, но в одном ты ошибся. Всё это верно, только если дойти до этого собственным умом, методом проб и ошибок, по доброй воле. Ты полагал, что служишь катарсису, но направляя других, ты не давал свободы и этим порочил и предавал свою службу, свою натуру, себя самого и выбор, который сделал. И все, кого ты направил, сгорали в агонии твоего отчаяния, страха и боли вместо того, чтобы развить в себе красоту, силу и интеллект и обратить это великим талантом. — Сказал Макс.

И Гомизид, воспылав огнём и молнией, скрытый в буре, ринулся на него, оставляя за собой шлейф света. Но стоило только приблизиться, он тут же застыл, и весь свет для него погас, а все вздувшиеся вены затмились одной единственной — белой. А сам он точно ошпарился, едва коснувшись Макса. И округу залили белые пары, сплошной туман. Гомизид бросился прочь весь обожжённый, лишь бы подальше от Макса и его откровений.

Из тумана стали выплывать фигуры в тёмных плащах и скрытых капюшоном лицах. Они окружили Гомизида, но он всё бежал, пока удар чёрной плётки в спину не заставил его замереть. Затем молния хлестнула по ноге, и Гомизид упал. Фигуры были расплывчатыми, но подплывая, обретали очертания, и каждая излучала свой собственный свет. Важнее этого были лишь остро-наточенные костяные клинки в их руках.

— Ты обвиняешься в убийстве воплощений и предательстве каждой из стихий! — Произнёс знакомый женский голос за спиной у Гомизида.

Он тут же вскочил, обернулся и бросился к своему обвинителю, но молния хлестнула по груди, выдрав кусок плоти. Гомизид рухнул на колени, но очень скоро поднялся и оглядел всех.

— Нападайте, сучки! — Процедил он и подманил их рукой.

— Хватит и меня одной! — Произнесла обвинительница и, отбросив свой хлыст, бросилась на Гомизида.

Он усмехнулся, плюнул на кулак, и хотел было разбить лицо, растоптать эту самодовольную курицу на глазах у всего курятника. Хотел, да сценарий писал не он. Что-то в нём размякло, обессилело, и эти белые вены — от них его кулак стал совсем хлипким и косым, а от слишком резкого взмаха рука предательски хрустнула и заныла. Да и сам этот хлипкий удар пришёлся по дыму, которым обратилась нападавшая и, возникнув за спиной, она вонзила свой костяной кинжал ему в грудь, а затем встала перед ним и сняла капюшон.

— Кааак?! — Прохрипел Гомизид.

Азалия улыбнулась.

— Твоими стараниями я ведь никогда так и не стала чистым выражением своей стихии, а только придатком, примесью твоей хвори. Теперь же я независима и полна энергии, которую ты больше не посмеешь забрать. — Она кивнула другим фигурам в капюшонах, и те стали подплывать.

— Ази! — Гомизид усмехнулся. — Ведь ты это не серьёзно, да? В смысле, давай начнём всё с чистого листа и вместе…

Он вздрогнул, когда кинжалы пронзили его плоть, грудь, спину, рёбра и скрылись внутри тела. Он упал весь измождённый, ослабленный и только оглядывался, видя, как вся чернота вокруг разлагается, а тёмные паутинки связей, прежде пронизывающие всё и вся, распадаются одна за другой.

— Отныне, ты не связан с нашими стихиями и не сможешь пользоваться их дарами! — Произнесла Азалия.

Но Гомизиду хватило сил и наглости, чтобы подняться и обозлённо закричать.

— Глупцы! Вы правда думали, что я связан только с эмоциями?! — Он принял форму голема, но тут же застыл — очередной клинок теперь из камня вонзился в спину и скрылся внутри неё.

— Ты же не думал, что я оставлю тебе власть над землёй?! — Прошептал у него за ухом Дамир.

И Гомизид свалился, окончательно провалившись внутрь себя.

Макс и Дамир подбежали друг к другу, крепко обнялись и не могли наобниматься, надышаться и насладиться безмолвным обществом друг друга. И казалось, их объятия ничто не разорвёт.

Азалия улыбалась, глядя на это.

— Ты был прав, Максимка, я действительно нечто большее, чем просто ненависть! Я всегда забывала о милосердии, но теперь ощущаю это в себе. Эту невосполненность, некий пробел. — Сказала она.

И тут появилась Тэсса. Они обменялись коротким сдержанным взглядом, прежде чем братья кинулись её обнимать. Сначала Тэсса противилась этой публичной демонстрации чувств, но затем сдалась на милость.

Чуть позже Азалия произнесла:

— Теперь Гомизид и вправду смертен. Вы можете убить его, он ведь это заслужил! Я бы именно так и поступила, но не хочу возвращаться к прошлому. Да и не мне его судить, вы же другое дело. Он слишком много у вас отнял, в том числе и моими руками, вы в своём праве. А теперь прощайте, смею надеяться, друзья! — Азалия стала уплывать к другим фигурам в плащах, которые кучковались совсем неподалёку.

— Азалия?! — Воскликнула Тэсса, и та обернулась. — Чем думаешь заняться?

Азалия улыбнулась и, кажется, даже немного смутилась.

— Скорее всего мы с сёстрами продолжим дело твоей матери, попытаемся сохранить баланс и очистить мир от всего, что его отравляет. — Сказав это, Азалия продолжила удаляться, и когда поравнялась с сёстрами, они вместе растворились в тумане.

Макс, Дамир и Тэсса уставились на лежащего Гомизида и переглянулись. Он выглядел побитым и измотанным жизнью, простым человеком. Тэсса с криком набросилась на него, дала несколько затрещин, стала пинать. Макс тут же оттащил её, несмотря на сопротивление и крики.

— Он заслужил смерть! Так убьём его! — Вырываясь, рычала она.

— Мы не палачи! И к тому же, Дамир позаботится о нём и вернёт блокирующие алгоритмы. — Произнёс Макс.

И Тэсса резко воззрилась на Дамира.

— Мы поместим его туда, где он больше никого не тронет. Обещаю! — Ответил он.

А Тэсса бросила презрительный взгляд и вроде начала успокаиваться. Макс отпустил её, а Дамир взмахнул над пленником рукой, и тот стал медленно утопать в землю.

— Я лишь пытался всех спасти, теперь же смерть придёт за каждым из нас. Одно меня утешает — я высвободил ЕГО из заточения, надеюсь, он закончит начатое мной! — Успел произнести словно в бреду Гомизид, прежде чем полностью скрылся.

Теперь троица смотрела на исцеление города. Как полчище белых шёлковых нитей света, исходящих из Макса, так и друг из друга, расходились туманом по всей Бугульме, очищая людей и округу.

Только сейчас Макс заметил на себе странный взгляд брата.

— Что?! — Спросил Макс, и Дамир ткнул пальцем в его тело, окутанное белым эфиром. — Ах, это…

— Ты теперь всегда будешь такой? — Спросил Дамир.

И Макс оглядел себя, не зная, что и ответить, но ему и не пришлось. Вдруг кто-то громко захлопал в ладоши за спинами троицы, и они обернулись.

— Прекрасная изумительная работа, друзья, браво! — Обратился к ним незнакомец.

Высокий, черноволосый, весь чистенький, как с иголки, в стильном бежевом костюме. Франт и щегол.

— А ты ещё кто?! — Воскликнул Дамир.

Незнакомец взглянул на небо, и над городом вдруг воссиял купол чистой голубой энергии, а затем вспыхнул и разорвался снопами падающих звёзд, как при салюте и просто исчез.

Незнакомец опустил взор на троицу и улыбнулся.

— Полагаю, в нём больше нет необходимости. Но не стоит думать, что я сделал это по доброте душевной, отнюдь, просто я не мог допустить, чтобы эта скверна разошлась по миру. — Он резко крутанул кистью, сжал кулак и дёрнул на себя.

Никто и глазом не успел моргнуть, как Дамира подтащило прямо ему в руки, и он даже не сопротивлялся, словно застыл.

— Ну, хватит болтать, дела не ждут!

— Эй! Какого хрена?! Зачем тебе мой брат?! — Закричал Макс.

И похититель стыдливо опустил взгляд к земле.

— Упс, так вы братья? Это объясняет схожесть. — Он улыбнулся. — Шучу. Видишь ли, я нуждаюсь в таких как он, в истинных потомках атлантов, а твой брат один из них.

Незнакомец стал быстро уходить, и Макс пошёл следом.

— Ну что? — Спросил щегол. — Если хочется ещё разок пощупать ту рыжую девчонку, советую за мною не ходить.

— Так ты из тех, кто хочет исправить земной код? — Спросил Макс.

И похититель усмехнулся.

— Я не дитя, чтобы играться с такой мелочью, к тому же это тот ещё геморрой. Пожалуй, воздержусь. Поверь, эта катавасия создана не для нашей суровой мужской логики. К тому же, у меня есть инструменты поэффективнее. Я не тот, кто разрушает, я тот, кто оптимизирует, и я нуждаюсь в команде. — Незнакомец похлопал Дамира по плечу. — За брата не беспокойся, я не причиню ему вреда, напротив, помогу раскрыть потенциал.

— Лжец! — Закричала Тэсса. — Какие бы у тебя не были мотивы, убирайся!

Она зарычала и бросилась на похитителя. В ответ он лишь поднял палец. Макс ничего не заметил, но для Тэссы это было подобно тому, как если бы солнце оказалось прямо перед глазами, а в голове взорвалась ядерная бомба. Тэсса вдруг замерла и стала размахивать руками, мотать головой, глядя сквозь и робко переставлять ноги.

— Тэсса?! — Воскликнул Макс и уставился на того, кто сотворил с ней это.

— Я лишил её всех чувств, возможно, она даже думает, что умерла. Но не волнуйся, это временная мера, я знаю, кто она. И хочу, чтобы она продолжала своё дело. — Сказал похититель.

И тогда Макс, собрав всю свою воинственность и новообретённую силу, сам двинулся на врага.

— То есть, тебя не впечатлило всё то, что я сейчас продемонстрировал? А должно было! Хотя, глядя на тебя, удивляться не приходится. Все ведь думали, что ты бог, да? — Похититель щёлкнул пальцами, вспыхнул голубой молнией и исчез, забрав с собой Дамира.

А Макс замер. Казалось, ничего не произошло, но так было лишь на первый взгляд.

Весь белый эфир, что окутывал тело, вдруг странно забурлил, и все его потоки начали возвращаться в брешь, затягиваться в душу, оголяя выстраданную плоть, пока не остались одни только раны, из которых до сих пор струилась кровь, и как и прежде больше всего хлестало из раны в сердце.

Макс упал на спину и только болезненно вздрагивал, а мир вокруг терял свои цвета. Он блёк, становился пустым, а все его звуки утихали.

К Максу подбежала Тэсса, она приподняла его голову, уложила к себе на ноги и стала гладить. Её губы шевелились, но звуков уже не было. Всё потемнело, и в сознании осталось лишь бесконечное ничто.

Но всё вернулось, хотя и в отличном от прежнего виде, сотканное из ярко-оранжевого эфира. Изумительные улицы самых прекрасных городов, девственные, густые, цветущие, изобилующие жизнью рощи, роскошные, преисполненные духом свободы поля, величайшие из гор, необъятные просторы и глубины — всё это сплеталось между собой, перестраивалось, совершенствовалось её мыслью, её рукой, её видением.

— Пандора! — Произнёс Макс и оглядел свою обнажённую душу. — Моё тело!

— Здравствуй, Максим! Рада видеть тебя в моей обители, жаль, что при таких обстоятельствах. Твоё тело утратило жизнеспособность, и Тэсса не придумала ничего лучше, чем поместить тебя сюда.

— С ней всё в порядке?

Пандора кивнула.

— Моя синестезия, почему она осталась со мной, если… — Макс ощупал свою грудь в области сердца, трещины больше не было.

— Твоя душа сохранилась в последнем наиболее безопасном для себя расширенном виде, только и всего. — Ответила Пандора, и Макс отвернулся, разглядывая округу. — Видишь, я выполнила обещанное, встретила тебя здесь в конце.

— И ты знала, что так будет?

— Был такой прогноз, но конец вовсе не для тебя. Твой путь только начинается!

— И что это значит?

— Ты ведь её и вправду любишь?

— Что значит конец?! — Потребовал Макс.

Пандора грустно улыбнулась.

— Моё время как хранителя ядра истекает, это место не из тех, где можно просто остаться, даже будучи хранителем, ты растворяешься мало-помалу. Теперь же твоя очередь нести это бремя, когда есть то, чему можно научиться и цели, которых можно достичь. Я верю, у тебя всё получится! Но прошу, используй всё обретённое лишь во благо мира и неё!

Пандора и Макс взялись за руки, и что-то в них стало меняться, перетекать друг от друга. Макс всё ещё видел Пандору до странного иной, не похожей ни на что в этом месте, её столь бурная изменчивость и непостоянство, дым, за которым не разглядеть её души, не похожую ни на один из оттенков чёрного и в тоже самое время похожая на всё сразу. Что-то в ней было. Пока они держались за руки, Пандора становилась всё эфемернее, и вместе с ней стиралось всё вокруг, вся красота здешних пейзажей, порождённых её разумом, все изобретения и механизмы.

— Береги Тэссу, она есть луч надежды для этого мира! — Услышал Макс далёкое эхо голоса, когда уже ничего не осталось.

Но то были слова тени или даже призрака.

Макс остался на чистом холсту, который ему предстояло наполнить его собственным виденьем красоты, силы и ума…