Гражданин Галактики

2

Раны Торби заживали – телесные быстро, душевные помедленнее. Старый нищий раздобыл второй матрас и положил его в другой угол комнаты. Но иногда Бэзлим просыпался и, чувствуя приникший к нему теплый комочек, понимал, что мальчика опять мучают кошмары. Бэзлим спал плохо и не терпел делить с кем-то постель, но, если такое случалось, он никогда не прогонял Торби. Иногда мальчик плакал, не просыпаясь. Однажды Бэзлим проснулся от всхлипываний Торби:

– Мама! Мама!

Не зажигая света, он быстро подполз к постели мальчика и склонился над ним:

– Ну, ну, сынок, все в порядке.

– Папа?

– Спи, сынок. Маму разбудишь. – Он добавил: – Я побуду с тобой. Ты в безопасности. Ну, успокойся. Мы же не хотим разбудить маму, правда?

– Ладно, папа.

Почти не дыша, старик ждал, тело у него затекло, он замерз, культя заныла. Когда он убедился, что мальчик уснул, он пополз к своей постели.

Этот случай заставил старика прибегнуть к гипнозу. Давным-давно, когда у Бэзлима еще было два глаза и две ноги, и он не нищенствовал, он обучился этому искусству. Ему не нравился гипноз, даже в качестве лечения, уважение к личности доходило у него до религиозного трепета, гипнотизировать другого противоречило его жизненным принципам.

Но сейчас это было необходимо.

Он убедился, что Торби расстался со своими родителями таким маленьким, что почти их не помнит. В его памяти жили воспоминания о то и дело сменяющихся хозяевах, плохих и еще худших, и все они пытались сломить дух «скверного мальчишки». Некоторые из них крепко запомнились Торби, он живо и выразительно рассказывал о них, не стесняясь в выражениях. Но никогда он не мог точно сказать, где и когда все это происходило. «Местом» бывало какое-нибудь поместье или богатый дом, или все это вместе; никогда он не называл определенную планету или Галактику. Об астрономии он знал очень мало, а в галактографии проявлял полное невежество. Время же он обозначал просто: «до того», «после того», «скоро» или «не скоро». Между тем на каждой планете существует свое летосчисление и счет дней, и календарь ее согласуется со стандартной секундой. Обычная датировка идет с первого отрыва от Соло III и приближения к его спутнику. Но для Торби Земля была мифом, а день – промежутком времени от сна до сна.

Бэзлим не мог судить о возрасте мальчика. Выглядел тот как будто бы немутированным землянином-подростком, но это невозможно было проверить. Вандорианцы и итало-глипты выглядели, как земляне, но у вандорианцев период возмужания был в три раза больше, – Бэзлим помнил забавную историю о консульской дочери, у которой второй муж оказался правнуком первого, а она пережила их обоих. Мутация не обязательно проявляется внешне. Могло бы быть и так, что по абсолютному времени мальчик был старше самого Бэзлима; космос огромен, и человечество приспособилось к нему. Неважно! Так или иначе, он ребенок и нуждается в помощи.

Торби не боялся гипноза, это слово для него ничего не значило, а Бэзлим не объяснял. Просто однажды вечером после ужина старик сказал ему:

– Торби, я хочу, чтобы ты кое-что сделал.

– Конечно, папа. Что?

– Ляг на свою постель. Потом я тебя усыплю и мы поговорим.

– Как это? Фокус какой-то?

– Нет. Это особый сон. Ты сможешь говорить.

Торби сомневался, но хотел помочь Бэзлиму. Старик зажег свечу, выключил верхний свет. Потом, сосредоточившись на пламени, свечи, он применил обычные приемы: покой, расслабление, дремота, сон…

– Торби, ты спишь, но слышишь меня. Ты можешь мне отвечать.

– Да, папа.

– Ты будешь спать, пока я не велю тебе проснуться. Но ты сможешь ответить на любой мой вопрос.

– Да, папа.

– Ты помнишь корабль, который привез тебя сюда? Как он назывался?

– «Веселая вдова». Но мы его называли по-другому.

– Вспомни, как ты садился в этот корабль. Ты там – и можешь его видеть. Вспомни. Теперь припомни, что было до того, как ты попал на корабль.

– Не хочу! – Не просыпаясь, мальчик весь напрягся.

– Я с тобой. Ты в безопасности. Ну, так как называется это место? Присмотрись к нему.

Через полтора часа Бэзлим все еще сидел на корточках над спящим мальчиком. Пот струился по его морщинистому лицу, он испытывал сильное потрясение. Отправить мальчика назад, в то время, которое он хотел увидеть, – для этого необходимо было снова провести его через воспоминания, тяжелые даже для Бэзлима, старого и ожесточившегося. Торби сопротивлялся этому, и Бэзлим не мог его осуждать, – теперь он знал, сколько шрамов на спине у мальчика и что за каждый шрам в ответе какой-то негодяй.

Но он достиг цели: ему удалось вернуться к событиям, значительно более давним, чем удержала память мальчика, заглянуть в его раннее детство и увидеть ту роковую минуту, когда ребенка отобрали у родителей.

Он оставил мальчика в состоянии глубокой комы и попытался собрать воедино разрозненные мысли. Последние несколько минут исследования оказались такими тяжелыми, что он усомнился в своем праве попробовать определить источник беспокойства.

Ну, а если подумать… что он обнаружил?

Мальчик был рожден свободным. Но в этом Бэзлим и не сомневался.

Родным языком мальчика был системный английский, акцента его Бэзлим определить не мог, но было ясно, что Торби усвоил его с младенчества; возможно даже (хотя и маловероятно), что мальчик родился на Терре – во всяком случае, он принадлежал к Земной Гегемонии. Это удивило Бэзлима, ведь он считал интерлингву родным языком мальчика, потому что тот говорил на ней лучше, чем на других языках.

Что еще? Родителей определенно нет в живых, если доверять искаженным ужасом и страхом воспоминаниям, которые он извлек из памяти Торби. Он не смог узнать фамилию или как-то определить эту семью, они остались просто «папой» и «мамой», – и Бэзлим понял, что отыскать родственников мальчика невозможно.

А теперь последнее, чтобы закончить то тяжелое испытание, через которое он провел ребенка…

– Торби?

Мальчик застонал и пошевелился:

– Да, папа?

– Ты спишь. И не проснешься, пока я не велю.

– Не проснусь, пока ты не велишь.

– Когда я прикажу, ты сейчас же проснешься. Чувствовать себя будешь отлично, и забудешь все, о чем мы говорили.

– Да, папа.

– Забудешь. И чувствовать себя будешь отлично. Через полчаса тебе снова захочется спать. Я велю тебе ложиться, ты ляжешь в постель и крепко уснешь. Будешь крепко спать всю ночь и видеть приятные сны. Плохих снов у тебя больше не будет. Повтори.

– У меня больше не будет плохих снов.

– Никогда больше не будет плохих снов. Никогда.

– Никогда.

– Папа и мама не хотят, чтобы ты видел плохие сны. Они счастливы и хотят, чтобы ты был счастлив. Когда они тебе будут сниться, это будут счастливые сны.

– Счастливые сны.

– Теперь все в порядке, Торби. Ты начинаешь просыпаться. Просыпаешься – и не помнишь, о чем мы говорили. Но плохих снов никогда больше не будет. Проснись, Торби.

Мальчик сел, протер глаза и улыбнулся:

– Ой, я что, спал? Наверно, выспался? Да?

– Все в порядке, Торби.

Понадобился не один сеанс гипноза, чтобы избавиться от призраков прошлого, но вскоре ночные кошмары совсем исчезли. Бэзлим недостаточно владел техникой гипноза, чтобы стереть тяжелые воспоминания полностью. Он лишь сделал так, чтобы они не мучили Торби. Но если бы даже Бэзлим был достаточно умелым гипнотизером, чтобы стереть память, он не сделал бы этого; у него было твердое убеждение, что опыт человека принадлежит только ему и что даже самое худшее нельзя отнимать у него без его согласия.

Дни Торби были заполнены и беспокойны, а ночи – безмятежны. В это время Бэзлим всегда держал мальчика при себе. После завтрака они ковыляли на Площадь Свободы, Бэзлим располагался на мостовой, а Торби стоял рядом или сидел на корточках, держа миску, и выглядел так, будто умирает от голода. Это несколько препятствовало движению пешеходов, но не так уж сильно, поэтому полиция всего лишь ворчала. Торби узнал, что на площади регулярная полиция не проявляет недовольства иначе чем ворчанием, поэтому Бэзлим предпочитал иметь дело с ней, а не с частной полицией.

Торби быстро постигал древнее ремесло нищенства, – узнавал, что мужчины, идущие с женщинами, обычно бывают щедры, но просить нужно у женщин, однако просить милостыню у одиноких женщин – пустая трата времени (за исключением тех женщин, на которых не было вуали), что, связываясь с одиноким мужчиной, имеешь равный шанс получить либо монету, либо пинок, а только что приземлившиеся космонавты подают щедро. Бэзлим научил его, что в миске должно быть не очень много денег, и не должно быть видно ни самой мелкой, ни самой крупной монеты.

Сначала внешность Торби великолепно подходила для этого ремесла: маленький, голодный, покрытый царапинами, – этого было достаточно. К сожалению, скоро он стал выглядеть лучше. Бэзлим исправлял это гримом, искусно имитируя тени под глазами и впалые щеки. Ужасный на вид кусок пластыря, приклеенный к бедру, создавал видимость шрама вместо заживших ссадин; сахарная вода делала пластырь привлекательным для мух, – люди отворачивались, даже когда бросали монетки в миску.

Было бы нелегко скрыть, что теперь он не голодает, но за год или два он сильно вытянулся и оставался худым, несмотря на горячую еду дважды в день и хорошую постель.

Торби как губка впитывал бесценные познания нищего. Джаббалпор, столица Джаббала и Девяти Миров, главная резиденция Великого Саргона, может похвалиться более чем тремя тысячами нищих, имеющих лицензии, и вдвое большим количеством уличных торговцев. Кабаков здесь было больше, чем храмов, а храмов больше, чем в любом городе Девяти Миров, плюс несчетное количество воришек, художников-татуировщиков, шарманщиков с обезьянками, проституток, взломщиков, подпольных менял, карманников, гадалок, грабителей, убийц и жуликов, Крупных и мелких. Обитатели города хвастались, что в пределах одного ли от пилона космопорта человек с деньгами может приобрести все, что существует в пределах исследованной части Вселенной, от звездного корабля до десятка зерен звездной пыли, от подмоченной репутации до одежды сенатора – вместе с самим сенатором в ней.

Строго говоря, Торби вовсе не являлся частью этого подпольного мира, так как он имел законный статус раба и узаконенную лицензией профессию нищего. Тем не менее в этом мире он жил. Он стоял на самой низшей ступени социальной лестницы.

Будучи рабом, он научился лгать и воровать так же естественно, как другие дети обучаются хорошим манерам, и даже гораздо быстрее. Но он открыл, что эти умения могут достигать высокого искусства на «дне» большого города. Когда он подрос, изучил язык и городские улицы, Бэзлим начал посылать его одного – выполнять поручения, делать покупки, а иной раз и попрошайничать в одиночку, в то время, как сам Бэзлим оставался дома. Так Торби «опустился до дурной компании», если можно опуститься еще ниже с самой нулевой отметки.

Однажды он вернулся с пустой миской. Бэзлим ничего не сказал, но мальчик сам объяснил:

– Пап, гляди, как здорово!

Из-под своих лохмотьев он вытащил красивый шарф и с гордостью развернул его. Бэзлим не улыбнулся и не дотронулся до шарфа.

– Где ты его взял?

– Я его слямзил!

– Это ясно. Но у кого?

– У одной леди. Симпатичная, красивая.

– Дай-ка мне взглянуть на метку. Мм-м… кажется, леди Фасция. Да, думаю, она красива. Но как же ты не попал в тюрьму?

– Ха-ха, папа, это так просто! Меня Зигги научил. Он все эти штучки знает. Такой ловкий – видел бы ты, как он работает.

Бэзлим задумался: как обучить морали заблудшего котенка? Он не хотел приводить абстрактных этических доводов. В прошлом мальчика была пустота, и в настоящем – тоже ничего, что давало бы возможность беседовать с ним о таких вещах.

– Торби, зачем тебе менять профессию? В нашем деле ты платишь комиссионные полиции, делаешь взнос в гильдию, жертвуешь храму по святым праздникам – и никаких забот. Разве мы голодаем?

– Нет, пап, но погляди! Он же стоит почти стеллар!

– Я бы сказал – по крайней мере два. Но скупщик дал бы тебе два минима – и то, если б был в хорошем настроении. В миске бы ты больше принес.

– Ну… Я бы лучше этим занимался. Это так весело, не то что попрошайничать! Видел бы ты, как Зигги работает!

– Я видел Зигги за работой. Он искусен и ловок.

– Он лучше всех!

– И все-таки, я думаю – он бы работал лучше двумя руками.

– Ну, может быть, хотя тащишь-то только одной. Но он меня учит работать любой из них.

– Это хорошо. Тебе не помешает узнать, что когда-нибудь ты можешь остаться без руки, как Зигги. Знаешь, как Зигги потерял руку?

– Как?

– Знаешь, что с тобой сделают, если поймают?

Торби не ответил. Бэзлим продолжал:

– В первый раз – отрубят одну руку. Вот во что обошлось Зигги обучение его ремеслу. Да, он ловок, поэтому до сих пор занимается своим прежним делом. А знаешь, что бывает, если поймают во второй раз? Не только вторая рука. Знаешь?

– Н-не совсем, – Торби сглотнул.

– Наверно, ты слышал, только не хочешь вспомнить, – Бэзлим провел большим пальцем по шее. – Вот что сделают с Зигги в следующий раз – его самого укоротят. Судьи его светлости считают, что мальчишка, который не может понять с первого раза, не поймет и со второго, так что они просто его укорачивают.

– Но, пап, меня же не поймают! Я буду ужасно осторожен… как сегодня, обещаю!

Бэзлим вздохнул. Мальчишка считает, что с ним ничего подобного случиться не может.

– Торби, принеси-ка свою купчую.

– Зачем, папа?

– Принеси.

Мальчик принес бумагу. Бэзлим внимательно прочел: «Ребенок мужского пола, зарегистрированный под номером ВХК 40367» – девять минимов, и все дела! Он взглянул на Торби и с удивлением отметил, что теперь он на голову выше, чем в тот день.

– Дай мне перо. Я хочу тебя освободить. Я давно собирался это сделать, но не было нужды спешить. Сделаем это теперь же, а завтра ты пойдешь в Королевский Архив и зарегистрируешься.

– Зачем, папа? – Торби разинул рот от удивления.

– Разве ты не хочешь быть свободным?

– Т-так… ну… папа, мне нравится принадлежать тебе.

– Спасибо, мальчик. Но это необходимо.

– Ты что, выгоняешь меня?

– Нет. Можешь оставаться. Но только как свободный. Видишь ли, сынок, хозяин отвечает за своего раба. Если бы я был благородным и ты бы в чем-то провинился, меня бы оштрафовали. Но раз я не благородный… ну, если мне придется отдать руку, или ногу, или глаз… не думаю, что я оправлюсь. Так что, если ты хочешь заняться ремеслом Зигги, мне лучше тебя освободить, я не могу пойти на такой риск. Отвечай за себя сам: у меня уже и так немного осталось. Еще чуть-чуть – и окажется, что остается только лишить меня головы.

Он немного преувеличил и не объяснил, что на практике закон редко бывает так суров, просто раба конфисковывают, продают, – и его стоимость идет в возмещение убытка, если у хозяина нет денег. Если хозяин из простых, его могут выпороть, если судья считает его ответственным за провинности раба. Тем не менее Бэзлим изложил закон: так как хозяин осуществляет высшую и низшую справедливость над рабом, он лично отвечает за его проступки, вплоть до главного наказания.

Торби заплакал – впервые за всю их совместную жизнь.

– Не освобождай меня, папа, пожалуйста, не надо. Я хочу принадлежать тебе!

– Сожалею, сынок. Я ведь сказал, что уходить тебе не нужно.

– Пожалуйста, папа. Я никогда больше ничего не украду!

Бэзлим положил руку ему на плечо:

– Посмотри на меня, Торби, я хочу поставить тебе условие.

– Ох, да что угодно, папа. Если только…

– Подожди, пока я скажу. Я не подпишу сейчас твои бумаги. Но я хочу, чтобы ты обещал мне две вещи.

– Ладно! Какие?

– Не спеши. Первое: обещай никогда больше ничего не красть ни у кого. Ни у красивых леди из носилок, ни у бедняков, как мы с тобой, – одно слишком опасно, а другое… ну, это непорядочно, хотя не думаю, что ты понимаешь, что это значит. И еще: обещай, что ты никогда не будешь мне лгать ни в чем… ни в чем.

– Обещаю, – торжественно сказал Торби.

– Я не о тех деньгах, которые ты от меня утаиваешь. Я обо всем вообще. Кстати, матрас – неподходящее место, чтобы прятать деньги. Посмотри мне в глаза, Торби. Ты знаешь, что у меня есть связи в городе. – Торби кивнул. Он ходил выполнять поручения старика в разные места и к разным людям. Бэзлим продолжал:

– Если ты будешь воровать, я узнаю… со временем. Если будешь лгать мне, я тебя поймаю

со временем. Станешь лгать другим – дело твое, но я скажу тебе: если человек приобретает репутацию лгуна, он мог бы с таким же успехом онеметь, потому что люди не слушают, что носит ветер. Неважно. В тот день, когда я узнаю, что ты что-то украл, или когда поймаю тебя на лжи… я подпишу твои бумаги и освобожу тебя.

– Ладно, папа.

– Это еще не все. Я вышвырну тебя вместе со всем, что у тебя было, когда я тебя купил: с твоими лохмотьями и синяками. Все будет кончено между нами. Я плюну тебе вслед.

– Ладно› папа. Я никогда больше не буду!

– Надеюсь. Ступай спать.

Бэзлим лежал без сна, тревожась, размышляя, не слишком ли он был суров. Но, черт побери, мир жесток, он должен научить мальчишку жить в нем. Он услышал какой-то звук, как будто что-то грызли, и внимательно прислушался. Через некоторое время он услышал, как мальчик тихонько встал и подошел к столу; затем зазвенели монеты, и он услыхал, как мальчик возвращается в постель.

И только когда мальчик засопел во сне, Бэзлим тоже смог заснуть.