Государь

Глава 13

Отъезд Великого князя мало сказался на жизни стольного города Литвы: виленцы не чувствовали себя брошеными, ведь в Большом дворце осталась хозяйничать царевна Евдокия Иоанновна. У просителей по-прежнему принимались челобитные и доносы, бдительно следила за порядком стража, ни одна лавка, харчевня или постоялый двор не закрыли своих дверей перед прибывающими в Вильно шляхтичами и прочими гостями столицы… Вернее теми гостями, кто был в состоянии платить немаленькие цены за постой и столичную жизнь: что касается остальных, то их разноцветные шатры и палатки временных пристанищ понемногу заполняли все подходящие для этого пустыри за пределами городских посадов.

Не изменилась и повседневная жизнь великокняжеского дворца: разве что подскарбий Волович на время отсутствия повелителя свалил бремя регулярных докладов на одного из своих наиболее смышленых и доверенных помощников. Вот только на исходе третьей недели пан Остафий узнал, что сильно переоценил преданность этого скарбника — или наоборот, не разглядел в нем определенных амбиций, ибо царевна быстро прибрала к своим нежным ручкам толкового шляхтича-счетовода. Пока казначей думал, как ему на это реагировать (и стоит ли вообще это делать?), прибежала счастливая дочка с вестью о том, что царевна пригласила ее на празднование своих шестнадцатых именин в Москве. Для Софьи это означало массу новых впечатлений и весьма вероятное знакомство с младшими царевичами, а вот родитель сразу же задумался о достойных женихах из московской знати. Опять же и племянника, которого он пристроил в свиту государя, требовалось оженить с максимальной выгодой для всего рода Воловичей?.. Помимо казначея, среди литовской магнатерии были и иные желающие породниться с кем-нибудь из старших чинов московской Боярской Думы — вот только далеко не все из ясновельможных панов имели свободный доступ в Большой дворец. Что не помешало самым изворотливым из них пристроить трех юных шляхтичей на службу троюродному брату Великого князя: сами по себе эти юнцы были ему нужны как собаке пятая нога — но их почтенные родители клялись наладить стабильные покупки племенных жеребцов и кобыл знаменитой венгерской породы! Перед таким предложением князь Старицкий не устоял, и теперь обдумывал намеки некоторых не самых знатных, но при том весьма состоятельных литвинов — о размере их благодарности за место для дочек в свите княжны Старицкой. Это дело требовалось обговорить с царственными родственниками, но Василий Владимирович отчего-то был уверен, что те возражать не будут… На фоне близкого родича правящей Семьи очень скромно смотрелся княжич и боярич Скопин-Шуйский, который ограничился всего одним оруженосцем, тринадцатилетним княжичем Полубинским. Взял бы и больше (вместе с златом-серебром, которым его соблазняли), но без одобрения государя или батюшки попросту не рисковал. Некоторые заботливые отцы поглядывали и на барышню Гурееву, но та вызывала у них закономерные опасения — слишком вольно себя ведет для худородной, а если вспомнить ее судный поединок, так и вообще… Отдашь такой дочку в свиту, а вдруг она ее каким непотребствам научит⁉ Хотя митрополит Иона совсем наоборот, считал Аглаю Черную доброй христианкой и не раз лично причащал ее Святых Тайн.

Но даже архипастырь Литовский вплоть до середины сентября не подозревал, насколько ревностна в вере личная ученица Великого князя Литовского. За день до этого он получил от царевны Евдокии записку с почтительной просьбой заглянуть к ней при случае, дабы обсудить желание дворянки Гуреевой внести посильную лепту на нужды православной церкви. Разумеется, владыко никак не мог проигнорировать столь славный душевный порыв: но тем утром его немного задержали просители, так что освободился он аккурат к тому часу, когда внутренний дворик дворца закрывали от посторонних — ради того, чтобы любимая живность царевны могла вдоволь поиграться и размять лапы.

— День добрый, авва. Как твое здравие, все ли хорошо в делах на благо веры нашей?

— Добрый, дочь моя: грех жаловаться, дела ныне вполне…

Дальнейший ответ смазался в басистом лае меделянов, азартно гоняющих двух полосатых кошек — и их ответном веселом шипении. Хотя весело в основном было только снежному барсу, что наподобие горного козла скакал по всем доступным горизонтальным и вертикальным поверхностям, легко ускользая от массивных псов. Что же до изящной гепардихи, то вся ее скорость порой пасовала перед слаженной работой четырех зубастых мужланов — и если бы мужественный Хвостик не отвлекал от нее мордашей, Пятнышку бы приходилось туговато. Еще гепардиху несколько раз спасала спокойно стоящая посередке двора жгучая зеленоглазая брюнетка: за ней можно было прятаться. Или даже отдохнуть, когда девушка бросала разгоряченным мордашам увесистую палку, и те моментально переключались на веселую свару за обладание желанной деревяшкой.

Меж тем, с удовольствием отведав свежайшей халвы и поговорив за кубком с ароматным сбитнем о успехах каменщиков в деле устроения монастыря святой Анастасии, предстоятель литовской православной церкви довольно выразительно покосился за перила. Намекая тем самым, что неплохо бы девице Гуреевой подняться к ним на галерею и поговорить об обещанном вкладе на благие дела. В ответ царевна вытянула откуда-то из-под стола небольшую грамотку и вложила ее в руки архипастыря: тот же, развернув и прочитав короткое послание, довольно улыбнулся и вновь побежал выцветшими от возраста глазами по строчкам московской скорописи.

— Значит, побили нечестивых агарян… Зело благостная весть!

— Воистину, преосвященный. Было бы хорошо устроить большую службу с колокольным благовестом во славу защитников земли русской, повергнувших неисчислимое войско мерзкого крымского хана… Как ты считаешь?

Митрополит Иона согласно кивнул, тут же начиная прикидывать, кого из дружественных ему архиереев стоит срочно вызвать в Вильно — а кто обойдется письмецом с указанием об устройстве в своей епархии торжественного молебна. Однако спокойно подумать и полюбоваться на расцветающую редкостной красотой царевну у архипастыря не получилось: синеглазая дева достала из-под стола новую грамоту, сплющенную так, словно гонец вез ее под седлом своего скакуна.

— Писано со слов одного купца из Любека о том, как прошел день святого Варфоломея в Париже.

Сдержав постыдное для его сана и возраста нетерпение, владыко чинно принял из холеных девичьих ручек скаски торгового гостя. Пока он неспешно впитывал каждое слово повествования об устроенном французскими католиками смертоубийстве своих противников-гугенотов, на галерею поднялась румяная Аглая, которую сопровождали усталая гепардиха и весьма довольный снежный барс. Чихнув от пропитавшего рясу митрополита запаха церковных благовоний, дружелюбная Пятнышко тиранулась о его мантию своим лоснящимся боком, оставив на черной ткани десяток-другой золотистых волосков; что же до Хвостика, то он гостем пренебрег, устроившись близ хозяйки на приятно-холодных плитках пола галереи.

— Вот оно, значит, как…

Рассеянно кивнув в ответ на приветствие Гуреевой, преосвященный по давно выработанной привычке принялся перечитывать важные новости, сулящие ему много приятных хлопот. Уже успев понять характер Великого князя, он даже и не сомневался, что государь будет весьма пристрастен в расследовании всех изменных дел: и посему довольно много католических приходов и даже обителей вскоре неизбежно опустеют. А так как свято место пусто не бывает, туда надо будет обязательно расставить смышленых православных батюшек, дабы они усердно окормляли и укрепляли в единственно правильной вере людство и шляхту по всей Галиции, Волыни. Душа митрополита буквально пела от радости: воистину, Димитрий Иоаннович несет на себе благословление божие!!!

— Авва?

— Да?..

С неохотой оторвавшись от описания злодейств французских папистов, архипастырь увидел пяток листов дорогой «орленой» бумаги, которые принял с неким предвкушением: неужели хороший день может стать еще лучше? Оказалось может, ибо его руки держали черновик великокняжеского Указа с оглашением изменных дел католического клира, и с подробными списками всех закрываемых приходов и монастырей Рима — в Ливонии, Жемайтии, Подолии, Галиции и Волыни! Дав ознакомиться, зеленоглазая брюнетка мягко забрала черновик и вернула его в укладку из темно-красного сафьяна; туда же уложила и скаски негоцианта из Любека, после чего убрала папку под стол — куда Ионе вдруг очень захотелось заглянуть самому. Может быть, там найдется еще что-нибудь приятное или полезное для Церкви? Перехватив его задумчивый взгляд, царевна с удивительным для ее возраста пониманием мягко улыбнулась, напомнив этим старшего брата. Собственно, тень его незримого присутствия ощущалась и сейчас: в каждом жесте и каждой фразе пятнадцатилетней Евдокии Иоанновны, в ее манере держать себя, и даже в том, как она принимала митрополита Киевского и всея Руси.

— Авва, я хотела бы испросить твоего совета…

Обратив внимание на зеленоглазую скромницу, к которой как-то незаметно пристроилась под бочок мерзлявая гепардиха, первоиерарх земли Литовской благожелательно улыбнулся:

— Говори смело, дочь моя.

Рассеянным и явно привычным жестом запустив пальцы в золотистую шерсть басовито замурчавшей кошки, брюнетка поделилась мыслями:

— Отче, я не раз слышала от наставника похвалу твоим церковно-приходским школам; и о том, сколь важное и полезное дело ты творишь, открывая их по всей Литве. У меня есть некоторые деньги…

Вспомнив покойного пана и имперского графа Глебовича, митрополит понятливо кивнул.

— И мне бы хотелось сделать вклад именно на это благое дело. Но помимо этого, в недавней беседе с тетей Ульяной… Матушкой-игуменьей Александрой, я вдруг поняла, что пусть даже и очень большого приюта святой Анастасии все равно не хватит, чтобы принять и обогреть всех сирот в Литве. Вот если бы церковь уступила несколько обителей под переустройство их в новые сиротские дома…

Пока Иона думал, как бы повежливее отказать, царевна Евдокия провела ладонью по лобастой голове ирбиса, которую тот пристроил на ее коленях — и намекнула своим нежным голоском:

— К примеру, где-нибудь на Червонной Руси. Или в других местах, о которых ты читал недавно, авва.

Припомнив восхитительно-длинный список католических и униатских костелов и монастырей, архихипастырь осторожно заметил:

— Дело поистине благое, но хватит ли… Гм, тебе терпения, дочь моя, чтобы не бросить все на половине пути?

Вместо заверений и обещаний Гуреева молча достала из-под стола пухлую укладку из чуточку потертой и исцарапанной светло-коричневой кожи — при виде коей иерарха вновь кольнуло острое желание заглянуть под скатерть. Впрочем, он тут же позабыл об этом, перебирая и беглым взглядом просматривая — сначала подробную роспись затрат на строительство и содержание дополнительных пяти сотен церковно-приходских школ по всему Великому княжеству Литовскому. Затем такую же роспись на устройство дюжины больших сиротских приютов. Следом пришел черед бумаг о переустройстве католических и униатских монастырей и костелов в православные обители и храмы: как и прежде, все было подробно расписано, все потребное скрупулезно подсчитано до последнего кирпичика в стенах и бревнышка в стропилах. Деньги на все это зодчество тоже не забыли счесть, и лаская взглядом итоговую цифирь, митрополит Иона окончательно уверился в том, что намерение Аглаи Фоминишны творить добро весьма крепко: ибо столько монет могло быть только в великокняжеской скарбнице[71], либо в подвалах московского Приказа государевой казны. Да, ясновельможный пан Глебович был довольно состоятельным магнатом, но в бумагах были указаны такие суммы, как будто девушка вырезала под корень сразу весь род Радзивиллов…

— Радостно мне зреть такое христианское добролюбие: мыслю, дочь моя, что и замыслы твои со временем непременно исполнятся!

Спихнув с колен головы придремавших кошек, царевна и ее подруга дружно встали и подошли под благословение архипастыря, коий затем понятливо удалился — не забыв прихватить укладку с росписями и коротенькое послание о победе при Молодях. Что же до девиц-красавиц, то они, уделив время полуденной трапезе и небольшому отдыху, отправились чахнуть над бумагами в великокняжеский Кабинет: уезжая на Большой воинский смотр, Дмитрий позаботился о досуге сестры и ученицы, выдав каждой несколько больших и интересных заданий. Правда Дуне больше досталось писать и считать налоги, а вот Аглая частенько ходила с гудящей головой и легким нервным истощением — но крохотные шажочки понемногу двигали ее вперед в освоении со-чувствия, раскрывая перед девушкой все новые грани этого неоднозначного, и порой очень опасного дара. Впрочем, временами неприятного и для окружающих: вот и этим днем первым на зеленоглазую мучительницу начал шипеть снежный кот, следом за ним недовольно замяукала Пятнышко, нервно задергавшая кончиком хвоста — после чего обе больших кошки разом убежали в великокняжескую Опочивальню. Потирая виски и морщась от очередной неудачи, Аглая села за приставной стол напротив обложившейся укладками подруги и пожаловалась:

— Хвостик меня не любит!

Не отрываясь от очередной годовой росписи поступления налогов из Витебского повета, будущая правительница отстраненно заметила:

— Нет, просто он настроился немного подремать… К тому же, ты слишком сильно позвала — для него это было словно удар по голове.

Похлопав глазами и задумавшись, брюнетка машинальным жестом накрутила на палец прядку волос, вспомнила четверку могучих меделянов и со вздохом призналась:

— Мне с Полканом и Клычком как-то проще.

Выписав нужную строчку с цифирью на отдельный листок, Евдокия все так же отстраненно подтвердила:

— Угу-ум. Хомо и канис тысячи лет живут вместе… Мы понятны им, они нам: те же псари и без со-чувствия прекрасно знают, что думает и чего хочет любой из четверки наших мордашей.

Накрутив поверх первой прядки вторую, Аглая оценила понемногу уменьшающуюся боль в голове от сорванного обращения к хвостатым лентяям, и предложила:

— Я помогу?

— Если возьмешься построить график по моим выпискам, это будет прямо очень-очень!

Вскоре девушка уже корпела с цветными чертилками и парой линеек над прямоугольным куском бумаги: после упражнений в эмпатии это было настоящим отдыхом, занимающим только лишь руки — оставляя в голове восхитительную пустоту. А ведь когда-то и это занятие казалось ей какими-то высшими таинствами математики и геометрии! Теперь же и чертить успевает, и обдумывать разные мелкие дела. А когда дело пошло к завершению, так даже болтать с подругой о наставнике — верней сказать, о его задании, с выполнением коего ученице потребовался хороший совет:

— … это словно игра на твоей любимой мандолине: как если бы ты услышала с отдаления мою мелодию, подхватила ее сама и попала в унисон. У каждого разума свое звучание, и чем точнее ты подстроишься под чужую мелодию, тем проще войти в со-чувствие с кем-то одним, не затрагивая тех, кто рядом… Подожди, разве Митя тебе этого не объяснял?

Оставив в покое готовый график сбора податей с повета за десять последних лет, черноволосая барышня-дворянка чуточку виновато пожала плечами:

— Я его тогда отвлекла вопросом, он глубоко задумался — а потом пришел боярич Салтыков…

Обе девушки совершенно одинаково поморщились.

— А что за вопрос?

— Ну-у, мне стало интересно, есть ли что-то общее между сном и со-чувствием, и нельзя ли нарочно присниться выбранному человеку и поговорить с ним.

— Человеку?..

Укладывая чертилки и линеечки обратно в лакированную шкатулочку, Аглая застенчиво призналась:

— Младшему братику. Я по нему порой сильно скучаю…

Понятливо кивнув, Дуня сама невольно вздохнула: в Вильно ей было хорошо, но домой в Москву хотелось все сильнее. Погладив холку бесшумно подошедшего ирбиса, любительница больших кошечек вернула разговор в прежнее русло:

— И что Митя?

— Он начал говорить о том, что эмпатия и сновидения имеют разную природу, но замолчал на полуслове; затем раздумчиво молвил что-то резонанс и разную чистоту… Ой, нет, час-то-ты! Еще про неких приемщиков и передатчиков, что должны уметь работать на разных волнах, но им и так хорошо, и… М-м, дальше я уже совсем не поняла. Потом он долго молчал, и только перед самым приходом Салтыкова рассказал, что когда-то давно читал сказку про африканских дикарей, способных говорить через любую водную поверхность со своими знакомцами, находящимися за десятки и даже сотни верст…

— В самом деле?!?

Разом позабыв про раскрытые укладки и надерганные из них листы с податными росписями, царевна увлекла подругу на небольшой уютный диванчик с мягкой спинкой, собираясь подробно обсудить столь интересную тему. Но еще до того как они устроились на его упругом сидении, перешагнув по пути к нему бесшумно вернувшихся и развалившихся на полу кошек — на стене возле дверей мелодично зазвенел серебряный колокольчик, давая знать о приближении кого-то, имеющего право свободного доступа в Кабинет. Этим кем-то оказался дежурный сотник дворцовой стражи: повертев головой в поисках царевны, мужчина с коротким поклоном доложил о прибытии почтовой повозки — после чего уступил место подчиненным, с тихим кряхтением затащившим пятнадцать пудов отличного тульского уклада, отлитого в форме небольшого сундука. Если бы не устроенные в корпусе хранилища гнезда под съемные рукоятки, перемещение такого груза было бы сущим мучением — но даже так четверка крепких мужчин сдержанно пыхтела и едва заметно багровела лицами и шеями. Аккуратно поставив свою ношу на предназначенную специально для нее массивную подставку, носильщики в вороненых бехтерцах дружно выдохнули и поспешили на выход, оставив девушек вдвоем с весточкой из Москвы: правда сразу же открывать стальной футляр они не стали. Сначала в четыре руки освободили стол от ненужных уже бумаг, затем Евдокия бестрепетной рукой вскрыла великокняжеский хран, в сравнении с которым угловатый «сундучок» выглядел младшим и очень бедным родственником: ни тебе серебряной чеканки, ни вызолоченного герба Великого княжества Литовского на дверце… Единственно, чем почтовое хранилище выгодно отличалось от дворцового — наличием настоящей замочной скважины, а не коварной подделки-обманки для легковерных злоумышленников.

Щелк-щелк-щелк-щелк!!!

Царевна крутила наборные диски так ловко и быстро, что едва слышные щелчки внутренних шестеренок сливались в один непрерывный шелестящий звук. Нетерпеливо дернув на себя толстую дверцу, Дуня сдвинула в сторону несколько замшевых мешочков с цехинами и заглянула в образовавшийся просвет. Не обнаружив искомого, порылась среди мешочков с талерами, небрежно вернула «наградные» кошельки обратно, и последовательно достала-вернула с нижней полки на место десяток книжиц для записей. Следом разворошила пирамидку тубусов с какими-то грамотками, и покопалась среди пухлых укладок с доносами на членов Пан-Рады.

— Да где же он… Я же помню что вернула его обратно!

Озадаченно нахмурившись, она переставила шкатулочку с Большой печатью Великого князя Литовского, Русского и Жемойтского.

— Ага!

За которыми наконец-то и обнаружила пропажу, вытянув наружу небольшой ключик с затейливой бородкой. Через несколько минут уже оба храна стояли с распахнутыми дверцами, а девушки раскладывали содержимое 'сундучка на несколько неравных кучек. В самой первой были небольшие чехольчики с грамотками и небольшие кошелечки — родительские послания и денежные гостинчики девицам из свиты царевны Евдокии. Во вторую, заметно большую, уложили весточки для боярыни-пестуньи Захарьиной-Юрьевой: от родных детей, кровных родичей, знакомых княгинь-боярынь с сыновьями-дочерьми на выданье — и все тех же родителей свитских девиц, кои непременно желали знать, как живет и чем дышит их кровиночка. В третью кучку определили письма для ближников государя Московского, среди которых особенной любовью к переписке отличался князь Старицкий: помимо того, полтора десятка предназначавшихся ему посланий подперла обтянутая ярко-желтой кожей шкатулочка. Наособицу уложили алеющие сургучными печатями тубусы от царевичей и царской целительницы: Федор и Домна не поленились написать подруге Аглае по отдельному письму, Иван же, как обычно поленился. Зато туба с его печатью была вдвое толще всех остальных, так что наверняка сей лентяй впихнул в один кусок бумаги кучу посланий для всех и каждого. Пару чехлов из грубой кожи с оттисками отцовского Единорога царевна сразу же разделила, убрав вместе с остальными письмами, предназначавшимися старшему брату, в его же хранилище — и наконец-то подступилась к самому интересному. Пять плоских, но при том достаточно увесистых шкатулок из эбенового дерева, которые она самолично одну за другой выложила коротким рядком на столешню: украшенные резьбой и вставками из солнечного янтаря, футляры хранили внутри творения московских златокузнецов. С инициалами своих хозяек в укромных местах, изготовленные по рисункам царевича Федора, и при участии старшего брата Дмитрия — только у него получалось так хорошо соединять мелкие кристаллы в настоящих самоцветных исполинов.

— Смотри, надо одновременно надавить вот на этот камушек и этот лепесток.

Показав подружке пример, царевна чуть уперлась пальчиками, и сдвинула по внутренним полозкам толстенькую крышку.

— Ой, какая красота…

Подпихнув подружку поближе к двум ее шкатулкам, синеокая дева царской крови взяла с бархатной подкладки свой новый венчик. Внимательно и даже придирчиво оглядела, после чего сбегала в Опочивальню за настольным зеркалом — перед которым, едва ли не мурлыкая от удовольствия, увенчала себя новой сапфировой диадемой. Помимо которой в футляре лежали такие же серьги и перстень из белого золота, с крупными каменьями чистой воды. Повертевшись пред зеркальной гладью, пятнадцатилетняя модница сменила синеву сапфиров на багровые рубины второго комплекта — и отчего-то разом погрустнела, потеряв прежнее игривое настроение. Услышав тихий шорох за спиной, задумавшаяся о скором замужестве Евдокия машинально уступила место подруге, заодно поправив на ней чуть перекосившийся изумрудный венчик.

— Давай-ка сразу же и серьги вденем!..

Очарованная самоцветной обновкой, брюнеточка послушно подставила сначала правое, а затем и левое ушко — и вновь застыла, разглядывая узорчатую прелесть на своей голове. Дав ей немного пообвыкнуться-полюбоваться, царевна безжалостно сняла дивные украшения, заменив их следующим комплектом из золота и фиолетово-алых аметистов.

— Мну-у… Изумруды хорошо подходят к твоим глазам, а этот венчик больше льнет к волосам и коже.

Самостоятельно украсив левую руку перстнем, Аглая как-то разом поняла, что вот именно это жуковинье ей и по сердцу, и по уму — ибо ощущалось украшение так, будто она носила его с самого рождения. Меж тем, любопытная царевна заглянула в пятый футляр, закрывавшийся на простой замочек-защелку: задумчиво хмыкнула при виде еще одной диадемы с рубинами и пренебрежительно поморщилась. Куда мельче и хуже, чем у нее, но Фиме Старицкой и это за великую радость будет! Успокоившись, она на пару с подругой убрала со стола лишнее; чуть подумав, сняла и рубиновый венец с серьгами. Однако, не удержавшись, вновь вдела в уши сапфиры, а на пальчик кольцо: глядя на Дуню, и брюнетка оставила на себе новые украшения — после чего девушки подсели к ждущим их внимания письмам из дома.

— Хм-м, а Саин-Булат-то еще в августе сватов заслал!..

Переглянувшись и вспомнив касимовского царевича, старательно обхаживающего Настю Мстиславскую и в иные моменты своим поведением весьма напоминающего самозабвенно токующего по весне глухаря, подружки разом прыснули от смеха. Успокоившись и дочитав послание от батюшки, Евдокия хрустнула печатью на письме от братца Вани.

— Ого, целую рукопись прислал…

Нахмурившись, царевна начала скользить глазами по крупным буквицам текста: дойдя до подписи и поскребя ноготком жирную кляксу возле нее, синеглазая дева подумала, затем прошла к небольшой нише в стене и дернула за один из висящих там витых шнуров. Не успела она сесть обратно и подтянуть поближе тул с письмом от братца Феди, как сквозь приоткрывшуюся створку проскользнула сначала ее личная челядинка Аглайка, а следом вдвинулись два мордаша — тут же развалившихся на прохладном полу по обе стороны от входа.

— Князь Старицкий и боярыня-пестунья уже вернулись с прогулки по Вильно?

Стрельнув глазами на свою черноволосую тезку, русоволосая блондиночка молча поклонилась и вновь замерла в ожидании повелений.

— Пригласи их, а так же княжон Старицкую и Мстиславскую: скажи, прибыли вести из Москвы. Как зайдут в кабинет, подай кофе со сливками, и шоколад…

Минут через пять уютной тишины и сосредоточенного чтения, дворянка Гуреева вдруг переменилась в лице: дважды перечитав несколько коротких строчек, она не удержалась и удивленно поинтересовалась у подруги-царевны:

— У меня что, в Москве есть свой дом?!?

Не отрываясь от очередного письма, Евдокия рассеянно переспросила:

— Разве?

— Да, Федя отписал, что в этом году как раз успевают залить основания под стены и ограду… Моего дома?..

Заинтересовавшись, царевна забрала грамотку из рук Аглаи и перечитала нужные строчки. Удивилась, задумалась и не очень уверенным тоном предположила:

— Может, это тебе батюшка пожаловал вместо земель того противного графа Глебовича?

Оживший серебряный колоколец на стене близ дверей в очередной раз помешал обсудить интересный вопрос: встретив Василия Старицкого легкой приветственной улыбкой, временная хозяйка великокняжеского Кабинета усадила троюродного брата за стол и раскатала перед ним письмо от родного братца Вани. Не забыв ограничить доступное для чтения место двумя пока еще не разобранными укладками из канцелярии подскарбия Воловича.

— Это?

— Описание битвы при Молодях.

Посветлев ликом, молодой князь уткнулся глазами в неровные строчки и на время полностью выпал из действительности, пропустив явление боярыни-пестуньи Анастасии свет Дмитриевны, за которой, потупив глазки, в государевы покои зашли две ее воспитанницы. Когда под нос Василия подсунули чашку с ароматным напитком, он машинально отхлебнул бодряще-горьковатого кофе и щедро черпанул шоколада с орешками, придя в себя от звуков девичьего смеха.

— Эм-м… Задумался.

С серьезным лицом и настоящими чертенятами в глазах, пятнадцатилетняя хозяйка забрала одно письмо и раскатала на столе второе — вот только укладки положила так, что виден был лишь маленький кусочек плотной белой бумаги. Но и того хватило с лихвой: прочитав, что двоюродный дядя может разрешить племяннику повести под венец девицу Бутурлину, князь Старицкий неожиданно для всех заалел ушами. Да так ярко! Впрочем, сам он отнес это на счет выпитого кофе, раз за разом скользя глазами по доброй весточке; единственно, что огорчало Василия, так это отсутствие избранницы у государя Димитрия Иоанновича. По давней традиции московских рюриковичей, первым всегда женился наследник трона, и уж потом начиналась волна свадеб у остальных ближних царских родичей: появился этот обычай не на пустом месте, а после прежних кровопролитных свар за трон Великих князей Московских. Потому и обойти его было… Ну, разве что по прямому дозволению Великого государя Иоанна Васильевича? Либо уговорив государя-ровесника поскорее присмотреть себе красавицу-жену. Нет, дядя и так проявил большую милость, позволив сочетаться царской крови с худородными Бутурлиными; так что оставалось положиться на хорошие отношения с троюродным братом Димитрием…

Освободившись из плена сладких мечтаний, князь удивленно качнул в руки полной чашкой, хотя вроде бы помнил, что испил ее до дна — и наконец-то обратил внимание на свое окружение. Пока он наслаждался вкусом кофе и шоколада, вместе с письмами ушли боярыня-пестунья и смущенно-обрадованная княжна Мстиславская, зато в Кабинете прибавилось мордашей, перекрывших своими лохматыми тушами выход из покоев. В глаза бросилось разрумянившееся лицо довольной сестры, бросавшей на него и царевну Евдокию обожающие взгляды, тихонечко поглаживая при этом шкатулку из черного дерева — и футляр, в котором доставили заказанные братом украшения для Осеннего бала в Большом дворце…

— Кхм. Благодарствую, сестра, зело добрые вести!..

Серебряный колокольчик у дверей опять некстати проявил свою зловредную натуру! Впрочем, появление боярича Федора Захарьина-Юрьева, от которого, несмотря на его нарядную свитку и явно-недавно умытые руки и лицо, чуть несло лошадиным потом и дымком костра, дало Старицким хороший повод удалиться. Молодому князю надо было еще раз все хорошенько обдумать и прикинуть, перед тем как искать встречи и разговора с любимой Машенькой: ну а княжну распирало от нестерпимого желания срочно примерить и рассмотреть все драгоценные-самоцветные обновки — и конечно же, невзначай похвалиться ими перед подружками по свите.

— Как брат, все ли у него хорошо?

Весело подмигнув зеленоглазой красавице-молчунье, кою Федор не оставлял надежды когда-нибудь разговорить и расположить к себе, еще один родственник царской Семьи обстоятельно поведал о том, сколь хорошо прошел Большой смотр поместной шляхты. Мимоходом упомянул о двух ларцах с жалованными грамотами на землю, которые Димитрий Иоаннович наподписывал не жалея своей десницы, пурпурных чернил и Малой великокняжеской печати, и кои ближник уже передал в руки помощников великого канцлера литовского Радзивилла — чтобы те подвесили печати и оформили все как следует. Рассказал веселую историю про гонористого польского пана, прибывшего в свите государя Бранденбургского и попытавшегося вызвать Великого князя Литовского на двобой… Увы, но непринужденное родственное общение никак не складывалось, и кофе его угощать не спешили: да и вообще, двоюродная сестра по материнской линии ныне явно была не в духе. Так что понятливый боярич плавно завершил разговор, достал из узкой поясной сумки тубус, запечатанный сургучом со знаком Феникса, и поспешил удалиться. Едва дождавшись, когда закроется дверь, царевна нетерпеливо содрала печать и вытянула наружу несколько листов бумаги: тот, что был исписан почерком Мити, аккуратно отложила в сторонку, а три остальных, покрытых прихотливо-разноцветными сложными линиями, растянула на столе.

— Аглаш, ты пока почитай сама: если что важное, то вслух — а я пока…

Торопливо убежав в Опочивальню, обратно Евдокия вернулась с похожими рисунками, и начала тщательно сличать линии Узора любимого старшего брата на момент последнего осмотра — с теми, что он нынче прислал.

— Я же говорила, что без меня восстановление сильно замедлится! Дался ему этот смотр… Мог бы на гетмана это оставить, тот бы не развалился.

Раздраженно пыхтя, синеглазая дева то и дело очеркивала сначала ноготком указательного пальца, а затем и подхваченной в руку чернильной ручкой те серые и серо-черные отрезки, которые пятнали тут и там разноцветное переплетение тонких и толстых линий заметно усложнившегося Узора. Это дело ее так занимало, что Дуня не сразу отреагировала на невнятное восклицание подруги, и той потребовалось несколько раз кашлянуть, привлекая к себе внимание.

— Ну что там, Аглаш? Я же говорила, если что важное, то чти вслух.

— Эм-м… Хорошо. «…предварительные переговоры с Иоахиммом-Гектором о твоем замужестве сложились удачно, и ныне он отъехал в Москву, где окончательно утвердит с батюшкой условия брачного договора и обговорит время помолвки…»

Не заметив какой-либо внятной реакции на столь сногсшибательную новость, Аглая отложила письмо, подошла и осторожно обняла и погладила одну из двух своих близких подруг:

— Может, еще и не сладится, Дунь? Князь Поморский Богуслав был бы тебе куда лучшим мужем!

Попеременно ведя пальчиками по темно-синим линиям на разных листах, будущая невеста на удивление спокойным тоном удивилась:

— Почему?

— Ну… Он же ужасно старый, этот Иоахим: целых шестьдесят шесть лет! К тому же, по слухам, он пьяница, страшный мот и развратник.

Внезапно засмеявшись, дева царской крови оторвалась он своего занятия и сама обняла ничего не понимающую Гурееву:

— Глупенькая, это скорее его достоинства, нежели недостатки. Маркграф Бранденбурга куда лучше князя Померанского: а что старый, так мне же его не в супе варить…