Горячие руки для Ледяного принца (СИ)

5 глава

Холод Эйриденхолда был не просто погодой. Это была живая, дышащая сущность, пропитавшая каждый камень, каждый вздох, каждую мысль. Прошло три дня с момента нашего прибытия в столицу, три дня жизни в тени ледяных башен и под гнетущим взглядом закутанных, испуганных горожан. Предупреждение Эдгара звенело в ушах постоянным набатом: «Держи дар в тайне. Светиться здесь — смерти подобно» . Я старалась. Боже, как я старалась. Видеть страдающих детей, стариков с синими от холода губами, женщин с пустыми глазами отчаяния — и не протягивать руки, не выпускать то тепло, которое так отчаянно рвалось наружу, откликаясь на боль вокруг, — это была пытка хуже любой физической слабости. Я сжимала кулаки до боли, кусала губы, отворачивалась, уходила вглубь лавки, где Эдгар торговался за свои южные ткани с купцами, чьи лица были такими же заледеневшими, как их город.

Но сегодня утром что-то внутри не выдержало. Воздух в нашей комнатке в «Замерзшем Фонтане» казался особенно ледяным, пронизывающим до костей. Я проснулась с ощущением, будто меня всю ночь трясли. Не от холода — от внутреннего напряжения. Дар бурлил под кожей, как река, запертая плотиной. Мне нужно было выйти. Просто пройтись. Увидеть что-то кроме этих четырех стен, запаха дешевой похлебки и тревоги в глазах отца. Я знала, это риск. Но оставаться — значило сойти с ума.

— Папа, я схожу на рынок, — сказала я, завязывая шаль потуже. Шерсть была грубой, колючей, но хоть как-то защищала от вездесущего инея. — Посмотрю… ну, может, какие-нибудь травы, если есть.

Эдгар, пересчитывающий медные монеты у стола, поднял встревоженный взгляд.

— Аннализа, доченька… Помнишь, о чем мы говорили? Город неспокойный. А с твоим… — Он кивнул в сторону моих рук, спрятанных в складках платья. — Лучше останься. Поможешь мне разобрать новые тюки.

— Я не буду ничего делать, — пообещала я, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. — Просто пройдусь. Свежий воздух… Голова болит от духоты. Обещаю, буду осторожна. Вернусь быстро.

Он потер переносицу, взгляд его метался между мной и монетами, между отцовской заботой и необходимостью торговать, чтобы выжить в этом проклятом месте. Я видела борьбу в его глазах.

— Ладно, — он сдался, но голос был жестким. — Но только по торговым рядам! Не сворачивай в переулки. И если увидишь королевскую стражу, или, не дай боги, сам кортеж — прячься. Слышишь? Прячься и не высовывайся. И вернись через час. Не позже.

— Слышу, — кивнула я, чувствуя одновременно облегчение и вину за причиняемую ему тревогу. — Через час. Обещаю.

Я выскользнула из комнаты, стараясь не шуметь. Лестница скрипела под ногами, запах старого дерева и сырости смешивался с вездесущим холодом. Внизу, в общей комнате постоялого двора, было немноголюдно — пара угрюмых мужчин допивали что-то мутное из глиняных кружек, хозяйка, плотная женщина с вечно недовольным лицом, скребла замерзший налет с внутренней стороны окна. Она бросила на меня короткий, оценивающий взгляд, но промолчала. Чужая. Южанка. Лишние проблемы ей не нужны.

Я вышла на улицу, и ледяной ветер тут же ударил в лицо, заставив втянуть голову в плечи. «Свежий воздух» оказался колючим, обжигающим легкие. Я застегнула верхнюю пуговицу потертой шубы, подаренной Эдгаром еще в деревне, и направилась в сторону главной рыночной площади, которую мы проезжали вчера. Только по торговым рядам. Не сворачивать.

Но даже здесь, на относительно оживленной улице, царила гнетущая атмосфера. Люди спешили, сгорбившись, укутанные в темные ткани, лица скрыты воротниками и шапками. Глаза, мелькавшие из-под капюшонов, были пустыми, усталыми, настороженными. Смеха не было слышно. Даже разговоры велись шепотом, обрывочными фразами. Воздух вибрировал от подавленного страха и всеобъемлющего холода. Мой дар, как назойливое насекомое, жужжал под кожей ладоней, реагируя на каждую встреченную хромоту, на каждый надсадный кашель, на бледные щеки ребенка, которого мать тащила за руку, обернув в три слоя тряпья.

Я шла, стараясь не смотреть в глаза, не задерживать взгляд на особенно жалких фигурах, прижавшихся к едва теплым стенам домов. Рынок оказался мрачным зрелищем. Да, здесь было больше людей, больше ларьков. Но товары… Горы серых, морозоустойчивых корнеплодов, больше похожих на камни. Жесткие, темные куски вяленого мяса. Связки жесткой, как проволока, соленой рыбы. И меха. Огромное количество мехов — белые, серые, пестрые. Шкуры волков, песцов, даже медведей. Торговцы, краснолицые от холода и, вероятно, дешевого вина, громко расхваливали свой товар, их голоса звучали фальшиво-веселыми на фоне всеобщей апатии.

— Шкура песца! Не продует! Самому Принцу Льду не страшен буран! — орал один, размахивая пушистым хвостом.

— Уголь! Антрацит лучшей породы! Жарче пламени дракона! — вопил другой, стуча кулаком по черной, блестящей глыбе.

Я проходила мимо лотка с жалкими сувенирами — крошечными, грубо вырезанными изо льда фигурками замка или фантастических зверей. «Память о Вечной Зиме», — прочитала я на кривой табличке. Мрачно. Я ускорила шаг. Мне не нужны были воспоминания об этом кошмаре. Я хотела просто… отвлечься. Увидеть что-то, что не кричало бы о смерти и холоде. И тут мой взгляд упал на небольшой лоток у стены. Пожилая женщина, лицо которой напоминало высохшее яблоко, сидела на складном стульчике, закутавшись в несколько платков. Перед ней на куске темной ткани были разложены… книги. Старые, потрепанные, с потертыми кожаными корешками. И среди них — несколько потрепанных томиков с яркими, пусть и выцветшими обложками. Сказки. Легенды южных земель.

Сердце екнуло. Что-то знакомое. Что-то теплое в этом ледяном аду. Я невольно подошла ближе.

— Здравствуйте, — тихо сказала я, стараясь улыбнуться.

Женщина подняла на меня мутные глаза. Взгляд был пустым, отрешенным.

— Бери, если надо, — проскрипела она. — Дешево. За хлеб.

Я наклонилась, рассматривая книги. Одна из них, с изображением золотого солнца на синем поле, привлекла мое внимание. Я осторожно взяла ее в руки. Бумага была грубой, шершавой, пахла пылью и временем. Но внутри… Стихи. О море. О солнце. О любви. Совсем не то, что я ожидала найти здесь. Дар под кожей зашевелился слабее, успокоенный прикосновением к чему-то, не несущему явной боли. Я перелистнула страницу, и мой палец скользнул по строчкам, написанным красивым, витиеватым почерком.

'Тепло рассвета на щеке моей,

Как поцелуй забытой стороной…'

Я замерла, вдруг ощутив острое, режущее чувство тоски. По своему миру. По утреннему кофе. По шуму машин за окном. По маме. По простой, понятной жизни, где не было вечного холода, проклятых принцев и опасного дара в чужих руках. Комок подступил к горлу. Я сглотнула, пытаясь отогнать накатившие слезы. Здесь плакать было опасно — слезы мгновенно замерзали.

— Сколько? — спросила я, не поднимая головы, боясь, что голос дрогнет.

— Две медяки, — проскрипела старуха. — Или кусок хлеба. Сытный.

Я сунула руку в складной мешочек у пояса, где лежали несколько медных монет, данных Эдгаром «на всякий случай». Нашла две самых потрепанных и протянула ей.

— Держите.

Она взяла монеты, даже не взглянув, и сунула их куда-то в недра своих одежд. Я бережно завернула книжку в край шали и прижала к груди. Крошечный островок тепла в океане льда. Может, чтение перед сном… Хотя бы на минуту…

Именно в этот момент все изменилось.

Сначала это был звук. Глухой, ритмичный гул, идущий сквозь землю. Потом — нарастающий топот копыт по замерзшему камню. Громкий, резкий окрик:

— Дорогу! Дорогу Его Королевскому Высочеству!

Рынок, этот улей подавленного гула, замер. Буквально. Как будто кто-то выключил звук. Все разговоры оборвались на полуслове. Даже торговцы перестали орать. Люди застыли на месте, словно превратились в ледяные изваяния. Страх, витавший в воздухе и раньше, сгустился до физической плотности. Его можно было резать ножом. Можно было им подавиться.

Мое сердце бешено заколотилось, ударяя по ребрам. Кортеж. Принц. Предупреждение Эдгара прозвучало в голове оглушительным гонгом: «Прячься!» Я инстинктивно рванулась к стене, к нише между двумя кирпичными выступами, где уже прижалась пара перепуганных женщин. Я втиснулась туда, стараясь стать как можно меньше, слиться с камнем. Книжка вцепилась мне в грудь.

Гул копыт и скрежет полозьев по льду нарастал, заполняя внезапную тишину. Показалась голова процессии. Впереди ехали всадники в тяжелых, темных доспехах, покрытых инеем. Их лица скрывали шлемы с опущенными забралами. Они держали в руках длинные копья с черно-серебряными флажками — герб Эйридена, скованный льдом. Взгляды стражников, невидимые из-под забрал, казалось, сканировали замершую толпу, выискивая малейшую угрозу или неповиновение. От них веяло смертельным холодом и безжалостностью.

За ними двигалась огромная, массивная колесница. Она была черной, как вороново крыло, инкрустированной серебром, но сейчас серебро почти не блестело — колесница была покрыта толстым слоем инея, как будто только что выехала из ледяной пещеры. Полозья скрежетали по камню, оставляя за собой борозды из дробленого льда. Колесницу тянули четверо огромных лошадей, породы, которую я не видела раньше — массивные, с густыми, белыми, как снег, гривами и хвостами, покрытыми сосульками. Их могучие ноги ступали тяжело, пар вырывался из ноздрей густыми облаками и тут же замерзал в воздухе, осыпая землю мелкой ледяной крошкой. От самих животных и от колесницы шел видимый холод. Воздух вокруг них искрился и мерцал, как над открытой морозильной камерой.

Внутри колесницы, за высокими бортами и массивными колесами, покрытыми ледяными наростами, можно было разглядеть лишь силуэт. Высокий. Неподвижный. Закутанный в меха цвета ночи. Даже на расстоянии ощущалось исходящее от него оледенение . Не просто холод, а нечто большее — отрицание тепла, жизни. Ледяное Сердце. Слухи не лгали. От одного вида этого замерзшего величия по спине пробежали мурашки, а дыхание перехватило.

Толпа замерла еще больше, если это было возможно. Люди буквально вжимались в стены, в ларьки, отворачивали лица, стараясь не смотреть на проезжающий кортеж. Страх был осязаем. Он висел в воздухе тяжелым, ледяным покрывалом. Даже мой дар, обычно такой отзывчивый на боль, сжался внутри, словно испуганный зверек, почуявший хищника.

Колесница медленно проезжала мимо того места, где я пряталась. Я затаила дыхание, прижимаясь спиной к холодному камню, стараясь слиться с тенью. Проезжай. Проезжай мимо. Проезжай…

Именно тогда это случилось.

Старик. Он стоял чуть впереди, у самого края дороги, возле лотка с углем. Может, оглох. Может, его толкнули в последний момент. Может, ноги не слушались от холода и возраста. Но когда огромные колесные диски, покрытые острыми ледяными шипами, были уже в нескольких шагах, он вдруг пошатнулся. Его трость скользнула по обледенелому камню. Хрупкое тело, закутанное в лохмотья, потеряло равновесие. Он падал. Прямо под копыта первой пары могучих ледяных коней и под страшные, неумолимые колеса черной колесницы.

Время замедлилось до мучительной тягучести. Я увидела широко открытые, полные ужаса и непонимания глаза старика. Увидела, как ближайший стражник вскинул копье, не для помощи, а явно чтобы отшвырнуть помеху или прикончить ее до того, как она коснется королевского пути. Услышала сдавленный вскрик кого-то в толпе. Увидела, как меховой силуэт в колеснице даже не пошевелился, оставаясь безучастным ледяным идолом.

И во мне щелкнуло .

Не мысль. Не решение. Древний, глубинный инстинкт, выдолбленный годами учебы и работы в медицине. Инстинкт спасать. Он пересилил страх. Пересилил предупреждение Эдгара. Пересилил даже инстинкт самосохранения. Мое тело рванулось вперед само . Я выскочила из укрытия, сбивая с ног кого-то рядом, не видя ничего, кроме падающего старика и приближающихся копыт.

— Держись! — крикнула я, но голос сорвался в шепот от ужаса и нехватки воздуха.

Я бросилась вперед, скользя по льду, падая на колено, но уже хватая старика за плечи, за воротник его ветхой одежды. Тянула изо всех сил, отчаянно, чувствуя, как ледяное дыхание коней обжигает лицо, как тень колесницы накрывает нас. Я услышала яростное ржание и грубый окрик стражника. Что-то тяжелое и острое просвистело над головой — наверное, древко копья.

И тут случилось нечто, чего я абсолютно не ожидала. В суматохе, в отчаянной попытке вытащить старика и самой не потерять равновесие на скользком камне, я инстинктивно выбросила руку назад, ища опору. Моя ладонь, не глядя, нащупала что-то твердое, холодное и… движущееся. Я вцепилась в это мертвой хваткой, чтобы удержаться и сильнее дернуть старика.

Моя рука сомкнулась на чьем-то запястье. Запястье было узким, но невероятно сильным под слоем меха. И ледяным . Как будто я схватилась за кусок вечной мерзлоты, обернутый в бархат.

Я ждала боли. Ожидала, что страшный, обжигающий холод ворвется в меня по руке, сожжет кожу, заморозит кровь в жилах. Я ждала крика собственной плоти. Я ждала, что отдерну руку с обмороженными, почерневшими пальцами.

Но… ничего этого не произошло.

Был холод. Да. Пронзительный, глубокий, как погружение в арктический океан. Но он не жёг. Он не причинял боли. Он был… просто холодом. Как прикосновение к металлу на сильном морозе. Неприятно? Да. Шокирующе? Абсолютно. Но не больно. Не разрушительно.

И в этот же миг я почувствовала ответную реакцию. Человек, чье запястье я схватила, вздрогнул. Не просто вздрогнул — его тело напряглось, как тетива лука. Я ощутила это через прикосновение — волну шока , такой интенсивной, что она была почти физической. И… чего-то еще. Мимолетного. Эфемерного. Как будто на долю секунды этот всепоглощающий внутренний холод… дрогнул. Отступил на миллиметр. И на его место хлынуло… облегчение? Избавление от мучительной боли? Оно было таким мимолетным, таким слабым, что я могла принять его за плод своего испуганного воображения. Но оно было .

Я подняла голову.

Мои глаза встретились с его глазами.

Он стоял на подножке черной колесницы, наклонившись вперед, вероятно, когда стражник замахнулся копьем, открыл дверь, чтобы посмотреть получше на происходящее. Или, может, хотел остановить это все. Не важно. Он был здесь. Стоял на подножке, а я опиралась на его руку. Его лицо… Оно было нечеловечески красивым и столь же нечеловечески холодным. Резкие, благородные черты, будто высеченные из мрамора самым взыскательным скульптором. Бледная, почти фарфоровая кожа. Губы — тонкие, сжатые в ледяную складку недовольства и… шока? Но главное — глаза. Они были цвета зимнего неба перед бураном — бледно-серые, почти серебристые, с вкраплениями более темного, как сталь, оттенка. И в них не было ничего. Ни гнева, ни жестокости, которые приписывали ему слухи. Там была пустота. Глухая, бездонная, вечная пустота вечной мерзлоты. Или… нет? В тот миг, когда наши взгляды скрестились, в этой пустоте мелькнула искра. Искра абсолютного, оглушающего непонимания. Искра шока, зеркально отражающего мой собственный. И… что-то еще. Что-то глубоко спрятанное, дикое, почти испуганное. Как будто я не просто коснулась его руки, а ударила по открытой ране. Или… подала спасательный круг в ледяной пучине?

Этот взгляд длился мгновение. Меньше мгновения. Но он врезался в память навсегда.

Потом по моей руке с силой ударили. Я испуганно на автомате разжала свои пальцы. Огромная рука в кованой рукавице схватила меня за плечо и с силой отшвырнула назад, в толпу. Я вскрикнула от боли и неожиданности, споткнулась и упала на спину, на жесткий, холодный камень, прижимая к груди спасенного старика и свою драгоценную книжку. Воздух вырвался из легких.

— Не мешай королевскому пути, южная крыса! Не смей прикасаться к принцу! — проревел надо мной голос стражника. Его забрало было поднято, открывая жестокое, обмороженное лицо. Он занес руку, возможно для удара.

Я зажмурилась, ожидая боли.

Но ее не последовало. Вместо этого раздался голос. Тот самый. Голос, который должен был быть ледяным, бесстрастным. Но он прозвучал… резко. Сдавленно. Как будто говорящему перехватило дыхание.

— Хватит. Едем.

Всего два слова. Произнесенные без повышения тона. Но в них была такая сила приказа, такая ледяная, не терпящая возражений власть, что стражник мгновенно опустил руку, как ошпаренный. Он бросил на меня последний ненавидящий взгляд, плюнул на камни рядом и развернулся.

— Двинулись! — рявкнул он, вскакивая на коня.

Колесница тронулась. Ледяные кони понесли ее вперед. Я лежала на земле, дрожа всем телом, не в силах пошевелиться, прижимая к себе перепуганного, бормочущего что-то невнятное старика. Я смотрела вслед удаляющемуся кортежу. На меховую фигуру в колеснице. Он уже сидел прямо, неподвижно, как и прежде. Но я знала . Я видела. На миг он перестал быть идолом. Он был… человеком. Потрясенным. Шокированным. Раненым?

Толпа начала шевелиться, как бы просыпаясь. Кто-то помог старику подняться. Кто-то пробормотал: «Повезло, старый, что живой». Кто-то бросил на меня странный взгляд — смесь страха и любопытства. Я встала на ноги, отряхивая снег и лед с платья. Моя правая рука… Она горела. Не от холода. От прикосновения. От того, что я ощутила. Холод принца был все еще на коже, как память. Но это не было больно. Это было… шрамом. Отметиной.

Я сжала ладонь в кулак. Ощущение было странным. Как будто моя рука теперь знала тайну. Тайну Ледяного Сердца. И эта тайна пугала меня до глубины души. Потому что предупреждение Эдгара теперь звучало по-новому. Я не просто могла «засветиться» своим даром. Я уже коснулась самого источника проклятия. И это касание… оно не прошло бесследно. Ни для него. Ни для меня.

Я судорожно вдохнула ледяной воздух, прижала книжку к груди, как щит, и, не глядя по сторонам, пустилась бежать обратно к «Замерзшему Фонтану». Мне нужно было спрятаться. Осмыслить. И понять, что же, черт возьми, только что произошло. И почему на моей ладони, несмотря на холод Эйриденхолда, все еще горело призрачное тепло от прикосновения к вечному льду.