Горячие руки для Ледяного принца (СИ)

20 глава

Время в Эйридене текло медленно, как густой мёд под холодным солнцем, но неумолимо. Недели спрессовались в месяц, отмеченный крошечными победами над разрухой и моей собственной немощью. Боль в ребрах утихла до глухого, терпимого нытья — постоянного напоминания о цене спасения. Я уже могла сидеть в кресле у высокого окна без помощи Кайлена, опираясь лишь на гору подушек, которые Марта заботливо подкладывала. Мои руки, дрожавшие прежде так, что ложка казалась невероятной тяжестью, теперь могли удержать чашку с бульоном, не расплескав ни капли. Слабость отступала, сантиметр за сантиметром, уступая место хрупкой, но подлинной силе — силе выжившего, цепляющегося за жизнь.

Королевство, словно великан, очнувшийся после векового сна, медленно и мучительно приходило в себя. С улицы доносился не только плач и стоны, но и живой гул работы: стук топоров, расчищавших завалы, скрип телег, везущих камни для новых стен, голоса — командующие, ободряющие, даже редкий смех, робкий, как первый подснежник, пробившийся у южной стены замка. Кайлен… он был вездесущ. Его энергия казалась неиссякаемой, питаемой самой жизнью, которую он вернул земле. Он был не просто Принцем; он стал стержнем , осью, вокруг которой вращалось все. Его решения, выверенные и жесткие, но всегда справедливые, принимались без колебаний. Его новая сила — холод, точный, контролируемый, как скальпель хирурга, — служила не устрашению, а созиданию: он мгновенно тушил тлеющие очаги, не давая пожарам вспыхнуть вновь; создавал ледяные мосты через разрушенные овраги и речушки, ускоряя передвижение; охлаждал переполненные склады с зерном, спасая драгоценный урожай от гнили. Народ смотрел на него не со страхом, а с благоговейной надеждой, смешанной с глубочайшей преданностью. Он был их чудом. Их воплощенным спасением. Их Королем в сердце, даже если формальная корона еще лежала у изголовья больного отца.

И каждый вечер, как только тяжкие дела отпускали его, он приходил ко мне. В «наши» покои, как он их упорно называл, игнорируя мое смущение. Приносил не только вести о разрухе, но и капельки света: о том самом подснежнике; о ягненке, родившемся в уцелевшей овчарне у городской стены; о старом каменщике Малкольме, потерявшем всю семью в осаде, который теперь опекал пятерых осиротевших ребятишек. Он рассказывал, а я слушала, впитывая каждое слово, его усталость, его тихую, новую уверенность, его планы. Мы говорили о будущем, как дети, строящие песочный замок, но с трепетом взрослых, знающих цену каждому камню. О том, как перестроим замок — не мрачную ледяную цитадель, а дом, полный света и тепла, с высокими окнами, выходящими в сады. О садах, которые он мечтал разбить там, где веками была лишь мертвая промерзшая земля. О том, чтобы найти мудрецов, травников, может, даже тех немногих уцелевших магов, не запятнавших себя сотрудничеством с Дерном, чтобы попытаться вернуть мне тень дара, или научить меня чему-то новому в этом мире магии, от которой я теперь была отрезана, как птица без крыла.

— Ты и так моя самая сильная магия, Алиса, — говорил он однажды, держа мою руку в своих, его большой палец нежно водил по моим костяшкам. — Ты оживила не только мое сердце. Ты вдохнула надежду в каждую улицу, в каждый дом Эйридена. Ты — душа этого возрождения.

Папа, Эдгар, нашел свое место в этой новой жизни. Он возглавил снабжение из южных провинций, став настоящим спасителем столицы. Его караваны с зерном, мукой, лекарственными травами, семенами для первых посевов и простыми радостями — сухофруктами, яркими лоскутами для починки одежды, даже глиняными свистульками для детей — стали артериями жизни. Он заходил каждый день, приносил вести с дорог, смешные безделушки, найденные на постоялых дворах, и его глаза светились глубоким спокойствием и гордостью, которых я не видела в нем с самого моего «пробуждения». Он продолжал называть меня дочкой. И Аннализа, и Алиса — для меня слились в одно неделимое целое. Я была целой. Здесь. В этом теле. В этой судьбе.

Ощущение дома, настоящего, глубокого и теплого, укоренялось во мне с каждым днем. Пустота от утраченного дара не исчезла, но ее заполняло что-то иное, более объемное и прочное. Любовь. Принадлежность. Цель. Я больше не была Алисой из чужого мира, застрявшей в коматозном сне. Я была Аннализа. Невестой Принца. Будущей Королевой Эйридена. Неотъемлемой частью этого живого, дышащего, возрождающегося мира. Воспоминания о прошлой жизни — шумные аудитории университета, гул машин, горьковатый вкус кофе на бегу, лица друзей — тускнели, теряли остроту, становились плоскими, как страницы выцветшей книги, которую читала когда-то давно. Это было реальностью. Кайлен. Тепло его рук. Папина улыбка, освещающая усталое лицо. Мартина неустанная забота. Пение птиц за окном и упорная, звонкая капель, день ото дня звучавшая все увереннее, словно барабанная дробь побеждающей Весны.

Однажды вечером солнце садилось особенно торжественно. Небо полыхало фантастическими красками — алым, золотом, пурпуром, индиго — окрашивая руины города не в мрачные тона, а в драматичные, полные скрытой мощи и надежды. Кайлен пришел раньше обычного. Он выглядел… взволнованным. Не по-королевски. В его обычно спокойных, уверенных движениях была какая-то сдержанная энергия, глаза блестели ярче звезд, а пальцы, сжимавшие мою руку при входе, слегка дрожали.

— Пойдем, — сказал он просто, голос звучал чуть глубже, сдержанней, чем всегда. — Я хочу показать тебе кое-что. Не бойся, я с тобой. Донесу.

Он поднял меня на руки с легкостью, поражавшей меня каждый раз, бережно прижимая к груди, как самое драгоценное сокровище. Мы вышли не в главный коридор, а через неприметную дверцу в стене — потайной ход, о существовании которого я даже не подозревала. Он вел вверх, по узкой винтовой лестнице, вырубленной в толще древней кладки. Дышало камнем и пылью веков. Мы поднялись высоко. Выше его прежних ледяных покоев. Выше всех жилых помещений. И вышли на небольшую, открытую площадку — крошечную башенку, венчавшую самый высокий шпиль замка Эйриденхолд. Отсюда, как на ладони, лежал весь город, долина, темнеющие леса на горизонте, и даже далекие, еще заснеженные горные пики. Город внизу все еще был изранен — черные пятна пожарищ, провалы вместо домов, но в этих ранах уже кипела жизнь: сотни огоньков в уцелевших окнах, движущиеся точки факелов патрулей и рабочих, темные линии расчищенных улиц, пробивающихся сквозь хаос. Воздух был кристально чистым, холодным, но не леденящим, а свежим, с едва уловимым, сладковатым дыханием оттаявшей земли и обещанием весны.

Кайлен осторожно поставил меня на ноги, крепко поддерживая под локоть. Я оперлась о прохладный камень парапета, вбирая полной грудью этот ветер свободы и высоты. Вид захватывал дух. Не масштабом разрушений — масштабом жизни , неукротимо пробивающейся сквозь пепел и отчаяние. Это был наш мир. Наше будущее.

— Смотри, — прошептал он, встав сзади и обняв меня за плечи. Его подбородок лег на мою макушку. — Наш дом. Наше королевство. Оно дышит. Оно живет. Оно борется . И все это — благодаря тебе. Твоей жертве. Твоей любви.

Я прижалась спиной к его груди, чувствуя под щекой ткань его камзола, его тепло, его силу. Это было… абсолютное совершенство. Мир. Пристанище после бесконечной бури. Финал долгого пути. И начало нового.

— Кайлен… — начала я, голос дрогнул от переполнявших чувств.

— Тсс, — он мягко перебил, и в его голосе зазвучала необычайная нежность. Осторожно развернул меня к себе. Его лицо в багряных и золотых лучах заходящего солнца было серьезным, сосредоточенным, невероятно прекрасным. В его серебристо-серых глазах горел тот самый неугасимый огонь — любви, преданности, бесконечного будущего, которое мы построим. Он опустился на одно колено. Прямо здесь, на холодном камне древней башни, под небом, окрашенным в цвета нашего возрождения, нашего торжества над тьмой.

Мое сердце замерло, а затем забилось с такой бешеной силой, что казалось, вырвется из груди, гулко отдаваясь в тишине, царившей на высоте.

— Аннализа, — его голос был чистым, звонким, как удар самого тонкого хрусталя, и в то же время глубинно-нежным, проникающим в самую душу. — Алиса. Любовь всей моей жизни. Ты вошла в мой мир, как первый луч солнца в вечную ночь. Ты растопила лед не только в моем сердце, но и в самой душе этой земли. Ты отдала все, без остатка, чтобы спасти меня. Спасти нас . — Он достал что-то из кармана своего простого, темного камзола. Не кольцо в привычном, земном понимании. Это был изысканный ободок из светлого, почти белого металла, похожего на лунный свет, инкрустированный крошечными, мерцающими в сумерках камешками — холодными синими, как глубинные льдины, и теплыми, медово-янтарными. Он был хрупким, невероятно красивым и выглядел древним, как сама земля Эйридена. — Я не могу вернуть тебе дар, который ты отдала ради меня. Но я могу предложить тебе все, что у меня есть, все, что я есть. Себя. Свою жизнь. Свою корону. Свою любовь — сегодня, завтра и во все грядущие дни, пока бьется мое сердце и светит это солнце. Будь моей королевой. Будь моим светом во тьме. Будь моим домом, моей гаванью. Войди в мою жизнь навсегда. Выходи за меня, Алиса? Стань моей женой, моим всем?

Слезы хлынули из моих глаз, горячие, неудержимые, соленые на губах. Не от печали. От всесокрушающей, переполняющей волны счастья. От полноты этого невозможного, прекрасного момента. От любви, которая заполнила каждую клеточку моего существа, вытеснив даже тень сомнений о другой жизни. Это был мой мир. Он был моей судьбой, моим воздухом, моим смыслом. Эйриден был моим домом.

— Да! — вырвалось у меня, громко, звонко, перекрывая шум ветра на высоте. Голос сорвался от эмоций, но был полон абсолютной уверенности. — Да, Кайлен! Тысячу раз да! Всегда! Вечно!

Радость, чистая и ослепительная, как само заходящее солнце, озарила его лицо. Он вскочил, подхватил меня на руки и закружил, осторожно, несмотря на мои слабые, счастливые протесты. Его смех — низкий, радостный, свободный — смешался с моим, зазвенел под сводами неба, эхом разнесся над просыпающимся городом. Он поставил меня на ноги и взял за руки. Его пальцы были такими теплыми, такими живыми, такими реальными . Он снял с моей левой руки тонкую перчатку (подарок Марты) и осторожно надел кольцо. Оно легло на палец идеально, холодное и теплое одновременно, мерцая в последних лучах солнца. Совершенное.

— Твои теплые руки… — прошептал он, глядя на наши соединенные ладони, на кольцо, сияющее на моем пальце. — Они привели меня из тьмы к жизни. Теперь они будут вести меня всегда. К свету. К будущему. К тебе.

Он наклонился. Его губы коснулись моих. Этот поцелуй был не просто обещанием. Он был целым миром . Миром, который мы построим вместе из руин. Миром тепла, жизни, любви, садов и смеха детей под мирным небом. Все, о чем мы шептались в долгие вечера, сгустилось в этом прикосновении. Я отвечала ему со всей страстью, на которую была способна, забыв о слабости, о боли, о прошлом. Только он. Только мы. Только этот миг абсолютного, сияющего счастья на вершине мира, под куполом неба, окрашенного в цвета нашего возрождения.

И тут, сквозь гул крови в ушах, сквозь бешеный стук наших сердец, слившихся в один ритм, сквозь сладость поцелуя, я услышала это.

Писк.

Короткий, металлический, бездушный. Как сигнал тревоги. Но не здесь. Не в этом мире. Глубоко внутри , в самой сердцевине моего существа, в том месте, откуда когда-то хлынула золотая река жизни, чтобы спасти его.

Голова внезапно закружилась с чудовищной силой. Мир — башня, Кайлен, багряное небо, его теплые руки — поплыл, расплылся яркими, нечеткими мазками. Тошнота, острая и неконтролируемая, ударила в горло. Потемнело в глазах. Я судорожно вцепилась в руки Кайлена, пытаясь удержаться за эту реальность, за его тепло, но оно начало ускользать, превращаясь в холодный металл больничных поручней…

— Алиса? Что с тобой⁈ — Его голос донесся сквозь нарастающий гул в ушах, полный животного ужаса, который я чувствовала сквозь прикосновение. Я видела его лицо, искаженное паникой, его широко раскрытые глаза, полные немого вопроса и надвигающейся беды, но оно было как за толстым, мутным стеклом, удалялось, растворялось в наступающей темноте…

Писк. Писк. Писк.

Настойчиво. Монотонно. Знакомо до тошноты. Знакомо из другой жизни.

Я падала. Не на холодный камень башни Эйриденхолда. В бездну. В черноту, пронизанную этим проклятым, механическим писком кардиомонитора.

Я очнулась от режущего, искусственного света. Не солнечного. Люминесцентного. Мерзкого, больничного, выжигающего глаза. Воздух вонял антисептиком, старостью и безнадежностью. В ушах стоял монотонный, невыносимый писк , отбивающий ритм моей предательски живой плоти.

Я лежала на спине. Не в мягкой постели под стеганым одеялом. На жесткой, узкой койке, покрытой холодной клеенкой. Голова была тяжелой, ватной, мысли — вязкими. Тело… тело было целым. Никакой боли в ребрах. Никакой слабости от потери дара. Только глубокая, всепоглощающая атрофия мышц и ощущение чудовищной, зияющей пустоты там, где только что билось сердце другого мира.

Я медленно, с невероятным трудом повернула голову на подушке.

Белая стена, облупившаяся кое-где. Синие занавески вокруг койки. Капельница, входящая в мою левую руку — ту самую, на которой должно было быть кольцо. И экран. На нем прыгала зеленая линия, сопровождаемая тем самым, ненавистным писком .

Больница. Реанимация? Палата интенсивной терапии.

Слова ударили, как молотом по стеклу. Холодный, липкий ужас пополз из живота к горлу, сдавил грудную клетку. Нет. Нет, нет, НЕТ! Не может быть!

— Доченька? Алисочка? Ты… ты слышишь меня? — Тихий, дрожащий от слез, бесконечно родной голос. Настоящий.

Я отвела взгляд от монитора, чувствуя, как слезы жгут глаза. Рядом с койкой сидела женщина. Лицо осунувшееся, изможденное, с глубокими темными кругами под заплаканными глазами, но сейчас озаренное немыслимым облегчением и робкой надеждой. Мама. Моя настоящая мама. Та самая, что провожала в университет в тот день.

— Ма… ма… — хрип вырвался из моего пересохшего горла. Голос был чужим. Слабым. Разбитым.

— О, Господи! Доктор! Она пришла в себя! Алиса заговорила! Она узнала меня! — Мама вскочила, схватив мою руку (настоящую, холодную, без следов тепла Кайлена) и судорожно сжала ее. Ее ладонь была теплой, но это тепло было другим. Привычным. Земным. Чужим. Не то тепло, что согревало душу.

В дверь ворвался мужчина в белом халате — молодой, с усталыми, но внимательными глазами. За ним — медсестра с деловитым выражением лица.

— Алиса? Алиса, ты нас слышишь? — Доктор светил мне в глаза ярким фонариком. Я морщилась, отворачивалась, свет резал. — Отлично! Зрачковая реакция в норме. Как себя чувствуешь? Что последнее помнишь до пробуждения? — Его голос был профессионально-спокойным.

Что помнила? Все. Ледяные покои и смертельный холод. Его боль, пронзающую мою душу сквозь прикосновение. Его холодные руки, постепенно становившиеся теплыми под моим даром. Объятия на башне под багряным небом. Поцелуй. Его слова. Кольцо … Я судорожно посмотрела на свою левую руку. На пальце — только бледный след от капельницы и пластырь. Никакого мерцающего ободка.

— К…ай…лен… — прошептала я, отчаянно вглядываясь в лицо доктора, ища хоть искру понимания, признания. — Где… он? Эйриден… Замок… Я сказала «Да»… Кольцо… — Голос предательски дрожал.

Доктор и мама переглянулись. В их глазах читалась тревога, жалость и… смущение. Как перед человеком, говорящим на непонятном языке.

— Доченька, ты была без сознания очень долго, — тихо, с дрожью в голосе сказала мама, поглаживая мою руку. — Тяжелая черепно-мозговая травма. Кома. Почти три месяца . Врачи… врачи уже почти не надеялись. Тебе снились… очень яркие, очень сложные сны. Мозг создавал целые миры, чтобы справиться с травмой. Но ты дома , родная. С нами. С мамой и папой. Ты выжила. Ты вернулась. — Ее голос сорвался на последних словах, и она прижала мою руку к щеке, ее слезы были теплыми и невыносимо чужими.

Сны? Нет. Нет, это не мог быть сон! Слишком реально! Боль была настоящей! Любовь — всепоглощающей! Тепло его рук в последний миг — оно было осязаемым ! Писк монитора заглушал мои мысли, навязчиво возвращая к этой холодной, плоской реальности.

— Нет… — застонала я, пытаясь приподняться, но тело не слушалось, мышцы не держали. Слабость была иной — не от потери дара, а от долгого бездействия плоти. — Это не сон! Он… он ждет! Я обещала! Я должна вернуться! Он подумает, что я… — Комок подступил к горлу. Что я умерла у него на руках в момент наивысшего счастья. Что его надежда рухнула в тот самый миг, когда расцвела. Я бросила его. Бросила в кромешной тьме отчаяния.

Писк. Писк. Писк.

Звук монитора был как пытка. Он отсчитывал удары моего настоящего сердца в этом чужом, бездушном мире. Без него. Без его любви. Без того тепла, что стало моим воздухом. Без кольца, которое было символом всего, что я потеряла.

Тусклый свет лампы. Потолок с паутиной трещин. Запах больницы — хлорки и лекарств. Прикосновение мамы. Все это было реальным . Осязаемым. Но оно не значило ничего . Пустота внутри, оставшаяся после утраты дара, теперь разверзлась в бездонную пропасть от потери всего . Потери его . Потери целого мира, который был моим истинным домом, моей судьбой, смыслом моего существования. Я чувствовала себя призраком, заточенным в чужом теле.

Медсестра поправляла подушку, ее движения были профессионально-безличными. Мама шептала слова любви, ободрения, рассказывала, что папа вылетел из командировки, что скоро приедет, что друзья звонили… Доктор говорил что-то о долгой реабилитации, о необходимости заново учиться ходить, о работе с психологом, о том, что «посттравматические сны» могут еще долго беспокоить.

Но я не слышала. Я смотрела в потолок, сквозь него, в воображаемое небо Эйридена, где, возможно, стоял сейчас на башне одинокий Король с кольцом в руке и разбитым на тысячу осколков сердцем. Слезы текли по моим вискам, горячие и бесшумные, растворяясь в подушке.

Дни сливались в серую, мучительную вереницу. Реабилитация была адом. Заново учиться владеть своим телом — поднимать руку, сидеть, наконец, стоять у поручней, делать первые шаги, шатаясь, как пьяная. Каждое движение давалось с невероятным трудом. Физиотерапевты были терпеливы, но их оптимизм казался мне кощунством. Зачем учиться ходить здесь, если я бежала там? Зачем крепчать в этом мире, если мое сердце осталось в другом?

Родители были рядом. Папа примчался через два дня — седой, постаревший, плакал, обнимая меня, называя «солнышком». Их любовь была искренней, всепоглощающей, но она давила. Они так радовались моему «возвращению», что не видели — я не вернулась . Часть меня, самая главная, осталась там. Я была пустой оболочкой.

Психолог, милая женщина с мягким голосом, пыталась помочь. Говорила о посттравматическом синдроме, о сложных снах как механизме защиты психики. Предлагала рисовать «мир из снов», описывать его. Я пыталась. Рассказывала об Эйридене, о Вечной Зиме, о Кайлене, о его проклятии, о своем даре, о битве. Говорила на языке, который знала слишком хорошо для сна — описывала обычаи, детали быта, выражения лиц. Психолог слушала внимательно, делала записи, кивала.

— Очень детализированный мир, Алиса, — говорила она. — Очень богатый. Ваше сознание проделало колоссальную работу. Но важно понимать — это была защита . Пока тело боролось за жизнь, сознание создало параллельную реальность, где вы были сильной, нужной, любимой. Где вы могли спасти . Это распространенный феномен в случаях длительной комы.

— Но это было реально ! — спорила я, отчаянно чувствуя, как слова звучат безумно. — Я чувствовала холод! Боль! Его руки! Любовь! Это не мог быть сон!

— Ощущения во сне могут быть очень яркими, — мягко парировала психолог. — Мозг способен воспроизвести любые чувства. Даже боль. Даже любовь. Важно отделить этот прекрасный, целительный сон от реальности, в которой вы живы, здоровы, вас любят здесь .

Но как отделить? Как забыть его глаза? Его голос? Его последний поцелуй? Как забыть ощущение предназначения ? Я была Мостом . Мостом между жизнью и смертью. Я выполнила свою миссию — спасла Кайлена, сняла проклятие. И теперь… теперь я была выброшена за ненадобностью? Как использованный инструмент?

Однажды, когда медсестра меняла повязку на руке (последствия долгого лежания), я увидела шрам. Тонкий, белесый, едва заметный. На запястье. Там, где у Аннализы был шрам от детской оспы, о которой упоминал Эдгар. Я никогда не болела оспой. В этой жизни.

Другой раз, когда папа принес мне книгу стихов (пытаясь отвлечь), я машинально открыла ее на середине и прочла строчку на незнакомом языке. Потом осознала — это был стих о море, на языке Эйридена. Я поняла его. Бегло. Как родной. Папа удивленно поднял брови: «Что это за язык, солнышко? Выдуманный?»

Сны… они не прекращались. Но это были не обрывки. Это были окна . Я видела Марту, склонявшуюся над кроватью в моих покоях в замке. Видела ее слезы, слышала ее шепот: «Приди в себя, миледи… Его Величество так убивается…». Видела Эдгара, сидевшего у камина с опустевшим взглядом, сжимавшего в руке ту самую свистульку, что подарил мне после осады. И видела его . Кайлена. Он стоял у того же окна в башне, где сделал предложение. Но его лицо было каменным, глаза — пустыми, как в самые первые дни нашего знакомства. В руке он сжимал то самое кольцо. Он смотрел вдаль, но не видел возрождающегося города. Он видел только пустоту. Мою пустоту. Однажды ночью во сне я услышала его голос, тихий, надтреснутый, полный невыносимой боли: «Алиса… Аннализа… Где ты? Ты обещала…»

Я просыпалась в слезах, в холодном поту. Сердце бешено колотилось. Писк монитора в соседней палате (меня уже перевели в общую) звучал как приговор.

Выписали домой перед Новым годом. Я шла, опираясь на папу, ноги были ватными, мир вокруг — слишком ярким, шумным, чужим. Квартира пахла привычно — домашней едой, книгами, но для меня это был запах чужого гнезда. Моя комната… она казалась кукольной. Плакаты групп, учебники по медицине, ноутбук — все это принадлежало другой Алисе. Той, что умерла под колесами машины, спасая девочку.

Рождество и Новый год прошли как в тумане. Родители старались, украшали квартиру, готовили любимые блюда. Приходили друзья — радостные, взволнованные, говорили о том, как скучали, о планах на сессию, которую я «проспала». Я улыбалась, кивала, отвечала односложно. Внутри была ледяная пустыня. Я выполняла ритуалы жизни, но не жила. Без него. Без Кайлена. Мне была не нужна эта безопасная, серая реальность. Я тосковала по холоду прежних покоев, по треску камина в «наших» комнатах, по запаху снега и дыма над возрождающимся городом. По его теплым рукам.

Я была выброшенным инструментом, выполнившим свою функцию. Зачем ему теперь существование?

Шел январь. Город сковал лютый холод, невиданный за последние годы. Я начала понемногу выходить на прогулки — короткие, до ближайшего сквера. Доктор сказал, что движение необходимо. Родители сопровождали меня, но сегодня папа был на работе, а мама — в поликлинике. Я натянула теплую куртку, шапку, шарф (все казалось чужим), взяла трость и вышла одна. Мороз ударил по лицу, заставляя вздрогнуть. Воздух был колючим, чистым.

Я медленно шла по заснеженной аллее сквера. Был будний день, людей почти не было. Снег хрустел под ботинками. Ветви деревьев, покрытые инеем, сверкали в тусклом зимнем солнце. Красиво. Бездушно.

Я дошла до замерзшего пруда. Лед был толстым, темным, покрытым слоем снега. По краям, где летом рос камыш, теперь торчали сухие, обледеневшие стебли. Я остановилась, глядя на эту зимнюю картину. В Эйридене Вечная Зима отступила, а здесь… здесь она только набирала силу. Горькая ирония.

Мои глаза невольно упали на край пруда, где тонкий лед сходил на нет, обнажая небольшую промоину у старой бетонной плиты. Вода в ней была темной, почти черной. И в этой черной воде, как в кривом зеркале, отражалось серое небо, черные ветви деревьев… ия́. Бледное лицо в обрамлении шапки, огромные, пустые глаза.

Я смотрела на свое отражение, чувствуя знакомую горечь. Кто я? Алиса? Аннализа? Призрак между мирами? Вдруг… вода в промоине дернулась . Не от ветра. Как будто кто-то бросил камень в зеркальную гладь с другой стороны . Круги разошлись, искажая отражение.

И когда вода снова успокоилась… отражение изменилось.

Вместо моего лица в темной воде я увидела его . Кайлена. Не четко, как наяву, а словно сквозь толщу льда или туман. Но это был он . Его серебристо-серые глаза, полные нечеловеческой тоски и вопроса. Его черты, резкие и прекрасные. Он смотрел на меня . Не в пространство. Прямо на меня , сквозь границу миров, сквозь ледяное зеркало промоины.

Сердце остановилось, потом забилось с такой силой, что больно отдало в груди. Я вскрикнула, неосознанно сделав шаг вперед, к воде.

— Кайлен⁈ — прошептала я, не веря своим глазам. — Ты… ты видишь меня?

Его губы в отражении шевельнулись. Я не услышала звука, но прочитала по губам: «Алиса…» В его взгляде была не только тоска. Была надежда . Смутная, робкая, но живая. И бесконечная усталость.

И тогда я заметила. За его отраженным плечом, в искаженной перспективе темной воды, виднелась комната. Знакомая комната. Мои покои в замке Эйридена. А на кровати… под тем самым стеганым одеялом… лежала она . Аннализа. Бледная, неподвижная, как кукла. Ее глаза были закрыты. Она была погружена в глубокий, неестественный сон. Тот самый сон, в который она впала до моего появления в ее теле. Тот сон, из которого не могла проснуться, пока я была там.

Промоина была не просто водой. Она была порталом . Зеркалом между мирами. И в нем отражалась правда: пока я была здесь, там Аннализа снова впала в свою загадочную спячку. А Кайлен… Кайлен стоял на грани отчаяния, потерявший меня дважды.

Отражение Кайлена подняло руку. Не для приветствия. Он протянул ее ко мне , сквозь поверхность воды, сквозь барьер реальностей. Его пальцы в темном отражении почти касались моих. В его глазах — мольба. Вернись. Или помоги ей вернуться. Закончи то, что начато.

Я инстинктивно протянула свою руку, не обращая внимания на холод, на лед по краям промоины. Мои пальцы в толстой перчатке почти коснулись ледяной воды, почти коснулись его отраженных пальцев…

И в этот миг ветер резко рванул, бросив мне в лицо колючую снежную крупу. Я зажмурилась, на мгновение отвела взгляд. Когда открыла глаза — в темной воде отражалось только серое небо, черные ветви и мое собственное, бледное, растерянное лицо. Кайлен исчез. Аннализа на кровати исчезла. Была только промоина и хрустящий под ногами снег.

Но на ледяной кромке, там, где моя рука почти коснулась воды, остался след. Не от перчатки. Маленький, едва заметный узор инея, сложный и прекрасный, как морозный цветок. Какой не мог создать простой мороз. Он мерцал слабым, знакомым голубоватым сиянием, и на секунду мне показалось, что я чувствую легкий, едва уловимый холодок, исходящий от него. Холодок его силы. Его присутствия.

Я замерла, не дыша, глядя на этот ледяной цветок — знак, послание, доказательство. Это не был сон. Эйриден был реален. Кайлен был реален. Его боль была реальна. И Аннализа, застрявшая в своем сне, была реальна.

Я была Мостом. Мост рухнул, но… может быть, его можно восстановить? Может быть, моя миссия не закончена? Если Аннализа не приходит в себя, может, ее тело ждет, пока я вернусь в него обратно?

Надежда, острая и болезненная, как удар ножа, вонзилась в ледяную пустоту внутри меня. Она была крошечной, хрупкой, как тот ледяной цветок. Но она была. Я осторожно, почти благоговейно, прикоснулась перчаткой к мерцающему узору. Холодок пробежал по пальцам.

— Я здесь, Кайлен, — прошептала я в морозный воздух, глядя в темную воду, где лишь секунду назад были его глаза. — Я не забыла. Я не отказалась. Я найду путь. Жди меня. Или… помоги ей проснуться.

Я не знала, что делать. Не знала, как вернуться. Но теперь я знала главное — связь не разорвана. Миры соприкасаются. Ледяное зеркало может открыться вновь. И пока Аннализа спит там , а я бодрствую здесь , шанс есть. Шанс на возвращение. Шанс на завершение. Шанс снова почувствовать его теплые руки .

Я выпрямилась, в последний раз глянув на ледяной цветок — знак из другого мира. Затем повернулась и медленно пошла по заснеженной аллее домой. Шаги были тверже. В сердце, вместо ледяной пустыни, теперь теплился крошечный огонек. Огонек надежды и невероятной цели. Найти путь назад. Или открыть дверь для той, кому принадлежало это тело по праву. Чтобы навсегда закрыть Мост, оставив каждую душу в своем мире. Цельной. Счастливой.

Мороз кусал щеки, но я почти не чувствовала холода. Внутри горело пламя новой решимости. Игра была не окончена. Финал еще не написан. Где-то за ледяным зеркалом меня ждали. И я найду способ ответить на этот зов.