Горячие руки для Ледяного принца (СИ)

19 глава

Боль вернулась первой. Не та острая, рвущая все внутри боль от ударов или падения. Нет. Это была тупая, глухая, всепроникающая тяжесть. Как будто из меня вычерпали все до последней капли тепла, всю энергию, оставив лишь ледяную пустоту, усыпанную осколками. Каждое сломанное ребро напоминало о себе тупым нарывом при малейшей попытке вдохнуть глубже. Голова гудела, словно в нее вбили гвоздь — эхо того удара, что оглушил меня тогда, наверху. Руки и ноги были ватными, чужими, мышцы дрожали мелкой дрожью, как у новорожденного теленка.

Я открыла глаза. Не сразу. Веки казались свинцовыми, слипшимися. Свет, пробивавшийся сквозь них, резал, как лезвие. Я моргнула, зажмурилась, потом снова осторожно приоткрыла.

Это был не лазарет. И не ледяные покои Кайлена. Комната. Незнакомая, но… теплая. Не в смысле жара от печи, хотя здесь действительно не было пронизывающего холода. Теплая атмосферой . Высокие потолки с деревянными балками цвета теплого меда. Стены, обитые кремовой тканью, расшитой нежными вьюнками по краям. Огромное окно, залитое утренним светом, с тяжелыми бархатными занавесями спело-сливового оттенка, сейчас отдернутыми. Солнечный луч, пойманный хрустальной подвеской люстры, рассыпал по стенам радужные зайчики. Воздух пах… весной? Нет, не совсем. Скорее, оттепелью. Свежестью, влажной землей и чем-то сладковатым, неуловимым — может, почками где-то лопающимися.

Я лежала в огромной кровати с резными столбиками, утопая в мягкости перин и подушек, укрытая легким, но невероятно теплым стеганым одеялом. И тогда я увидела его.

Кайлен. Сидел на стуле рядом, склонив голову на спинку. Спал. Поза была неудобной, вымученной. Темные круги под глазами говорили красноречивее слов — бессонные ночи. Но что поразило меня больше всего — он выглядел… живым . По-настоящему. Цвет вернулся к его щекам, не болезненный румянец, а здоровый, теплый оттенок слоновой кости. Его губы, всегда такие тонкие и синеватые, теперь были естественного, чуть розоватого цвета. Он дышал ровно, глубоко, без той прерывистой хрипоты, что выдавала вечную внутреннюю борьбу. Его рука лежала поверх одеяла, рядом с моей. И она была… теплой . Просто теплой. Не обжигающе горячей, не ледяной. Нормальной, человеческой теплоты.

Воспоминания нахлынули лавиной, сбивая дыхание. Падение. Его рев, разрывающий небо. Ледяной Колосс, сходящий с обломков. Моя жертва — золотой взрыв, вырывающий из меня все. Его руки, несущие мое беспомощное тело. Торвик… застывший в последней атаке, памятник собственной ярости. И потом… долгая, беззвучная темнота.

Я попыталась пошевелить рукой, коснуться его, но слабость была абсолютной. Лишь слабый, хриплый стон вырвался из моего пересохшего горла.

Звук сработал как щелчок. Его глаза — те самые серебристо-серые — распахнулись мгновенно. В них не было ни льда, ни пустоты, ни ярости Повелителя. Была мгновенная настороженность, сменившаяся таким глубоким, всепоглощающим облегчением, что на глазах выступили слезы. Он наклонился вперед, его теплая рука осторожно сжала мою холодную ладонь.

— Ты… проснулась, — его голос был хриплым от сна или от сдавленных эмоций. Он звучал по-новому. Глубже, увереннее. Без прежней хрипоты. — Алиса… Аннализа… Доброе утро. Хотя уже скорее день. Утро было пару часов назад.

Он пытался шутить. Но голос дрожал. Он поднес мою руку к своим губам, осторожно коснулся костяшек пальцев. Его дыхание было теплым. Не ледяным инеем. Просто теплым. Человеческим .

— К…ай…лен… — мой собственный голос был шепотом, скрипом несмазанных петель. Горло горело. — Жив… Ты… жив…

— Благодаря тебе , — он ответил быстро, крепче сжимая мою руку. Его взгляд скользил по моему лицу, будто проверяя каждую черточку, убеждаясь, что я здесь, реальна. — Ты… ты чудо. Ты вернулась. Лекари… они не верили. Говорили, ты не проснешься. Или не выживешь, если… — Он замолчал, с трудом сглатывая ком в горле. — Как ты? Больно? Говорить тяжело?

— Пить… — прошептала я, и это было похоже на скрежет камней.

Он кивнул, мгновенно вскочил. Движения — плавные, уверенные, без прежней скованности. Подошел к столу с кувшином и чашей, налил. Вернулся, осторожно приподнял мою голову одной рукой (как же это больно!), а другой поднес чашу к губам. Вода была прохладной, чистейшей. Я сделала глоток — райское облегчение для пересохшего горла.

— Медленнее, — он мягко остановил меня после нескольких глотков. — Твой желудок… он пуст слишком долго. Не торопись.

Он снова устроил меня на подушках, его движения были бережными, но уверенными. Не как у слуги. Как у человека, знающего, что делает. Научившегося.

— Где… мы? — спросила я, голос чуть окреп, но все еще слаб.

— В моих… в наших покоях, — он поправился, и легкий румянец тронул его скулы. — Вернее, в том, что от них уцелело. Северное крыло… сильно пострадало. Эти комнаты — чудом остались целы. Я приказал… сделать их теплее. И безопаснее.

Я огляделась внимательнее. Окно — новое, крепкое, с толстыми стеклами. На полу — глубокий, мягкий ковер. В углу — камин, в котором весело потрескивали дрова, отбрасывая теплые блики. И повсюду… цветы. Скромные, зимние — розовые и белые цикламены, ярко-красные каланхоэ в горшках на подоконнике, на столе, на каминной полке. Жизнь, упрямо пробивающаяся сквозь память о зиме.

— Торвик… — имя сорвалось с губ само, с холодком страха.

— Лед, — ответил он коротко, и в его глазах на миг мелькнула знакомая, холодная жесткость. — Он и его маги. И те, кто был слишком близко. В подземельях. Глубокая заморозка. Живы, но недвижимы. Пока. Их судьбу… решим позже. Остальные южане отступили за перевалы, как только узнали. Перемирие. Хрупкое, но есть.

Он снова взял мою руку, поглаживая тыльную сторону ладони большим пальцем. Заботливо. Тепло его кожи было невероятным утешением.

— Мой дар… Я не чувствую его? — выдохнула я. Внутри была только пустота. Та самая, которую он когда-то описывал. Где раньше пылал шар целительной энергии, теперь была тишина. Холодная, мертвая тишина.

Кайлен взглянул на меня с бездонной печалью и пониманием.

— Угас? — сказал он тихо. — Ты отдала его. Всю свою жизненную силу. Всю энергию. Чтобы разбить кристалл во мне. Чтобы дать мне… это. — Он развел рукой, указывая на себя, на комнату, на мир за окном. — Лекари говорят, чудо, что ты жива. Твое тело… оно истощено донельзя. Восстановление — месяцы. Годы. И дар… — он покачал головой, — … они не знают. Может, вернется, когда окрепнешь. Может, станет другим. А может… — Он не договорил, но я поняла. А может, ушел навсегда.

Горечь, острая и соленая, подкатила к горлу. Я была Алисой-целительницей. Аннализой-волшебницей. Это было моей сутью, опорой, смыслом в этом чужом мире. А теперь… кто я? Слабая, сломанная девушка, обуза для разоренного королевства? Слезы, предательски горячие, потекли по щекам.

— Эй, нет, — Кайлен наклонился ближе, его теплая ладонь легла на мою щеку, сметая слезинку. — Не плачь. Пожалуйста. Ты совершила невозможное. Спасла меня. Спасла королевство. Этот дар… он был инструментом. Мощным, прекрасным. Но он не был тобой . Ты — это твое мужество, когда бросилась под колесницу. Твое сострадание, когда видела боль. Твое упрямство, когда я гнал тебя прочь. Твоя любовь… — его голос сорвался, — … которая растопила лед там, где магия была бессильна. Ты цела. Твоя душа. Твое сердце. И пока они бьются, все остальное… мы преодолеем. Я помогу. Мы найдем новый путь. Вместе.

Его слова, такие искренние, наполненные любовью и верой, согрели меня изнутри сильнее любого целительного тепла. Пустота оставалась, но в ней уже не было такой ледяной черноты. Я кивнула, с трудом сдерживая новые слезы, но теперь — слезы облегчения.

— А твой отец? — спросила я, вспомнив короля.

Лицо Кайлена омрачилось.

— Жив. Ранен. Стрела в плечо, удар по голове при падении герсы… она рухнула частично, после того как я отвел меч Торвика. Защитники успели отойти. Он… — Кайлен вздохнул, — … в сознании. Слаб, как тростинка, но цепляется. Лекари дают шанс. Он… видел. Видел меня на стене. Видел… что было потом. — Кайлен отвел взгляд в окно. — Он боится меня, Алиса. Не как сына. Как… силу. Как нового монстра, сменившего старого.

— Он ошибается, — прошептала я, сжимая его руку изо всех сил своих слабых пальцев. — Ты не монстр. Ты его сын. Ты спас Эйриден.

— Спас? — Кайлен горько усмехнулся. — Город в руинах. Тысячи погибли. Тысячи ранены. Голод, холод, разруха. Южане жаждут реванша. А я… — он поднял руку, и над ладонью возникла крошечная, идеальная снежинка. Она медленно вращалась, переливаясь радугой в свете. — Я могу творить лед. Контролировать холод. Заморозить отряд одним желанием. Как Торвика. Удобно? Страшно. Но это не пашню засеять. Не дом отстроить. Не рану исцелить. — Он сжал кулак, снежинка рассыпалась в алмазную пыль. — Я Повелитель Льда. Но королевству нужен Король. А я… я не знаю, смогу ли. Не таким. После всего…

Дверь приоткрылась. В проеме — пожилая женщина в строгом, добротном платье служанки. Увидев мои открытые глаза, она ахнула.

— Ваше Высочество! Она… проснулась! Слава Создателю! — Она едва не уронила поднос.

— Тише, Марта, — Кайлен поднял руку, но лицо его светилось отраженным облегчением женщины. — Да, проснулась. Принеси бульон. Самый легкий. Чай. И позови лекаря Хардина. Только чтобы не шумел.

Марта закивала, сияя, и скрылась.

— Марта? — удивилась я.

— Бывшая служанка моей матери, — пояснил Кайлен. — Единственная, кто не сбежал. Она… помнит меня маленьким. До… — он махнул рукой, — … всего. Согласилась ухаживать за тобой, помогать. — Он смущенно потупился. — Я не мастер… кормить с ложки, компрессы… Марта учила.

Представить Кайлена, Холодного Принца, кормящего меня с ложки… Это было так невероятно и трогательно, что я слабо улыбнулась. Он улыбнулся в ответ — робко, но так по-человечески.

Вскоре вернулась Марта с подносом, а за ней — пожилой лекарь Хардин с умными, уставшими глазами. Его осмотр был тщательным, но бережным. Слушал сердце, заставлял дышать глубже (ааа, ребра!), щупал живот, смотрел зрачки. Больно, но терпимо.

— Чудо, — пробормотал он, отходя. — Чистое чудо, миледи. Организм на пределе. Кости срастаются медленно. Мышцы ослабли. Но… — он глянул на Кайлена, — … жизненные силы стабильны. Пульс слаб, но ровен. Главное — покой. Питание: бульон, каши, позже — овощи на пару, мясо протертое. Мало, но часто. Никаких резких движений. И… — он посмотрел на меня, — … терпение, миледи. Много терпения. Вы отдали слишком много. Возвращаться будет долго и трудно.

— А дар? — не удержалась я, хотя боялась.

Хардин покачал головой.

— Признаков нет, миледи. Ни тепла, ни свечения. Организм — на выживание. Возможно… — он взглянул на Кайлена, — … это навсегда. Но жизнь — вот величайший дар. Держитесь за нее.

Когда они ушли (Марта накормила меня несколькими ложками горячего бульона — слабая волна тепла разлилась внутри), Кайлен задумался.

— Надо идти, — сказал он. — Совет. Первый после осады. Ждут решений. Продовольствие. Укрытие. Стены. Пленные южане… — Он потер переносицу. — Отец не может. Значит… я.

В голосе — тяжесть, но не паника. Решимость.

— Иди, — прошептала я. — Они ждут своего Короля.

Он вздрогнул от слова, но кивнул. Поднялся, наклонился, осторожно поцеловал в лоб. Губы — теплые, мягкие.

— Скоро вернусь. Отдыхай. Марта рядом.

Он вышел. Я осталась одна, но не в пустоте. В тепле, под треск камина, с запахом бульона и цветов. Прислушалась. Сквозь стены — слабый, но различимый звук. Не вой ветра. Не звон стали. Капель . Упорная, ритмичная.

Повернула голову, скрипя зубами от боли в ребрах, к окну. Солнечный луч стал ярче. На подоконнике, за стеклом, сидела маленькая пушистая птичка с красной грудкой. Снегирь? Не знаю. Чистила клювом перышки, потом залилась звонкой, настойчивой трелью. После тишины Вечной Зимы — это был гимн. Жизни .

Закрыла глаза. Запомнить. Этот звук. Этот первый голос пробуждающегося мира. Пустота внутри — да. Боль — да. Но где-то очень глубоко, под слоями слабости и потери, шевельнулось что-то крошечное. Не тепло целительства. Другое. Росток… надежды. Благодарности. Я жива. Он жив. Зима отступает.

Это только начало, — подумала я, слушая птицу и капель. Долгий путь. Но мы пройдем его вместе.

Я дремала, убаюканная треском камина и далеким пением птицы, когда дверь снова открылась. Ожидала Кайлена или Марту. Но в дверях стоял… папа .

Эдгар. Замер, увидев меня. Его лицо исказилось гримасой — боль, радость, безмерное облегчение — все сразу.

— Доченька… Аннализочка…— он бросился к кровати, упал на колени, схватил мою руку, прижал к мокрому от слез лицу. — Живая… Ты живая… Я думал… боялся…

Он не мог говорить. Просто плакал, обнимая мою руку, а я слабой ладонью гладила его седую голову, шепча что-то успокаивающее. Слов было мало. Слишком многое осталось за ними. Он сбивчиво рассказывал о том, что происходило после того, как я убежала на стену. Какая была суматоха в лазарете. Я — скупо, щадя его, о том, что помнила. Главное было в этом: он здесь. Я здесь. Мы выжили. Хоть отец и был сильно ранен, выглядел он явно бодрее и живее меня.

Кайлен вошел позже, когда папа уже сидел рядом на стуле, не выпуская мою руку, чуть успокоившись. Принц принес бульон и теплый хлеб. Молча наблюдал за нами. В его глазах светилось что-то глубокое, почти… завистливое. Он не знал такой простой, безусловной отцовской любви.

Когда папа, измученный дорогой и слезами, начал клевать носом, Кайлен осторожно предложил ему отдохнуть рядом. Старик согласился, неохотно отпустив мою руку.

— Он… счастлив, — тихо сказала я, когда дверь закрылась.

— Мы все счастливы, что ты с нами, — ответил Кайлен, садясь на место Эдгара. Смотрел на меня, и в его взгляде была такая нежность, что перехватило дыхание. — Солнце садится. Хочешь увидеть? Первый закат Весны.

Я кивнула. Он осторожно, невероятно бережно, обхватил меня и поднял. Я вскрикнула от внезапной боли в ребрах, но он принял весь мой вес на себя. Сильный. Невероятно сильный теперь. Отнес к большому окну, где стояло кресло с высокими подлокотниками. Усадил, укутал пледом от Марты.

Окно — на запад. Над руинами, почерневшими стенами, дымящимися развалинами — заходило солнце. Но не холодный, багровый шар Зимы. Оно было огромным, теплым, золотым . Красило небо в невероятные цвета: нежно-розовый, персиковый, пурпур, индиго. Легкие облака пылали на горизонте крыльями феникса. Воздух кристально чистый, морозный, но с неуловимым запахом оттаявшей земли.

И там, внизу, на почерневшей крыше кузницы, лежал последний сугроб. Под лучами солнца он таял. Медленно. Упорно. Струйки воды стекали вниз, блестя, как ртуть. А под ним, где снег отступил, обнажилась темная, мокрая черепица. Обычная. Готовая принять тепло.

Я смотрела на капель, на тающий сугроб, на золото заката, и слезы тихо текли по щекам. Не от боли. От красоты. От чуда — конца Зимы.

Кайлен стоял рядом, его рука — теплая, твердая — на моем плече. Он тоже смотрел на закат. В его серебристых глазах отражалось пламя солнца и что-то новое — мир? Принятие?

— Первый лучик, — прошептала я, слабо указав на струйку с крыши.

— Первый лучик, — повторил он. Пальцы слегка сжали мое плечо. — Их будет больше. С каждым днем. Пока весь лед не станет водой. А вода — жизнью.

Он помолчал, глядя на растущие фиолетовые тени.

— Я боюсь, Алиса, — признался он тихо, так что слышала только я. — Боюсь этой силы. Боюсь не справиться. Боюсь… стать другим монстром. Боюсь не оправдать их ожиданий. — Кивнул в сторону города, где зажигались первые огоньки.

Я повернула голову, превозмогая боль, чтобы видеть его. Профиль в багрянце заката. Тень сомнения в глазах.

— Ты не один, — прошептала я. Голос слаб, но тверд. — Я здесь. Папа здесь. Марта. Люди… они верят. Потому что ты дал им это. — Кивнула на сугроб. — Ты не должен знать всего. Ты должен идти. День за днем. Как эта капель. И я… пойду с тобой. Пусть медленно. Пусть без дара. Но пойду. Не как целительница. Как… твоя опора. Твои теплые руки. — Слабо улыбнулась.

Он посмотрел на меня и опустился на колени рядом с креслом, осторожно взял мое лицо в свои теплые, сильные ладони.

— Мои руки теперь просто теплые, — прошептал он, касаясь лба моим лбом. — Но твои… твои теплые руки согрели мое ледяное сердце. И теперь, даже без магии, они будут согревать мой путь. Всегда.

Он поцеловал меня. Легко. Нежно. Как первый весенний ветерок. Не страсть — благодарность. Обещание. Начало. Не сказки. Жизни. С болью, разрухой, работой, страхами. Но и с тающим снегом, песней птиц, первыми лучами на мокрой черепице.

За окном последний луч солнца скользнул по падающей капле. Она сверкнула алмазом и исчезла, впитавшись в землю. Ночь наступала. Холодная еще. Но не вечная. Потому что за горизонтом новое солнце уже готовилось к рассвету. А в комнате, где двое потерянных душ нашли друг друга среди льда и огня, горел камин. И теплилась надежда. Маленькая. Хрупкая. Неугасимая.