Город Звёзд

Глава 5 Тень сомнения

Когда Джорджия с лихорадочно бьющимся сердцем проснулась в своей лондонской постели, утро еще не наступило. В доме было темно и тихо. Девочка была полна смятения. Мечтать о городе с крылатыми лошадьми это одно — даже если мечта неожиданно становится реальностью. Встретиться же с человеком из ее собственного мира, человеком, который, как она хорошо знала, был мертв — это нечто совершенно иное.

Джорджия продолжала лежать в темноте, ожидая, когда сердцебиение немного успокоится, а мысли упорядочатся. Одна половинка ее души желала немедленно возвратиться в Ремору, но другая всё еще трепетала от испуга. Тот, кого она увидела в доме Паоло, был, вне всякого сомнения, Люсьеном. Не узнать его, пусть даже в старинном тальянском костюме, Джорджия никак не могла. В том, что касается Люсьена Мулхолланда, Джорджия могла считаться знатоком.

Когда Джорджия поступила в свою теперешнюю школу, Люсьен уже учился там, на класс старше ее. Пару раз она встречалась с ним, приходя брать уроки музыки у его матери. Года четыре назад Джорджия почувствовала, что начала относиться к нему как-то совсем по-иному. Рассел был абсолютно не прав, Джорджия интересовалась мальчиками — во всяком случае, одним из них. Беда в том, что она была настолько же застенчива, насколько и несчастна, а созданный ею к тому времени образ полумальчишки надежно скрывал ее чувства.

Если Люсьен и знал об этих чувствах, то никогда не показывал этого. Оба они играли в школьном оркестре, и ирония судьбы, сделавшей ее второй скрипкой Люсьена, не ускользнула от Джорджии. Игра в оркестре не только дала ей возможность чаще видеть Люсьена, но теперь, когда они встречались у него дома, ему было о чем поговорить с нею. Постепенно Джорджия поняла, что он тоже страшно застенчив. Подружек у него не было — хоть в этом Джорджии повезло.

И как раз в то время, когда она начала надеяться, что когда-нибудь они подружатся и, может быть, в один прекрасный день он ответит на ее чувства, Люсьен заболел. Сейчас, лежа в темноте, Джорджия заново переживала страдания, которые она испытывала год назад, узнав что Люсьен серьезно болен, что необходимость проходить курсы лечения целыми неделями не будет давать ему возможности посещать школу, что он потерял свои чудесные волосы. Его мать перестала давать уроки, и о Люсьене Джорджия узнавала теперь только то, что можно было извлечь из школьной болтовни.

Было прошлым летом несколько недель, когда Джорджия поверила, что Люсьену становится лучше и что осенью он вернется в школу уже выздоровевшим. Она даже пару раз виделась с ним, когда вновь начала брать уроки музыки. Он выглядел теперь старше и казался словно бы отдалившимся — всё таким же дружелюбным, но чем-то озабоченным. Джорджия приняла решение сказать Люсьену о том, как он ей нравится, но всем ее планам положили конец начавшие просачиваться страшные новости: Люсьен в госпитале, он в коме, он умер.

На похороны Джорджия пошла, словно зомби, не в силах поверить, что единственный мальчик, который когда-либо ей нравился, потерян для нее навсегда. Только вид его убитых горем родителей и срывающийся голос лучшего друга Люсьена, Тома, читавшего над могилой какие-то стихи, убедили ее в том, что Люсьена и впрямь больше нет.

А теперь Люсьен был в Талии, великолепно выглядевший и такой же здоровый, как в те времена, когда он сидел перед нею в оркестре и она смотрела на его кудри, падавшие на ворот рубашки. Что всё это может означать? Не является ли, подумала она, Талия фантастическим миром, созданным подсознанием, чтобы позволить ей бежать от действительности? Лошади, даже крылатые лошади, а теперь воскрешение мальчика, которым она была так увлечена, — слишком всё это символично, чтобы оказаться только лишь словами, только лишь игрой воображения.

Что же ей делать? Вид Люсьена будет вызывать у нее боль — даже одного быстрого взгляда оказалось достаточно, чтобы убедить ее в этом — но как она сможет отказаться от посещений Талии? Джорджия взглянула на маленькую лошадку, сжатую в ее руке. И сама эта лошадка, и то, как она вошла в жизнь Джорджии, всё это должно что-то означать. Должно существовать нечто такое, что ей предстоит совершить в Талии, иначе она не была бы туда перенесена. Может быть, так же было и с Люсьеном? Почему он оказался там, и связано ли это как-то с тем, почему он умер?

Джорджия почувствовала страх. Во время своего короткого пребывания в Реморе она ощущала себя зрителем, наблюдающим за тем, как разворачивается действие пьесы. Увидев Люсьена, она испытала вдруг ощущение, что ее вытягивают на сцену и заставляют принять участие в действии. Теперь она знала, что, вернувшись в Талию, она будет играть активную роль в той драме, в чем бы она ни состояла, которая там разыгрывается. И она теперь понимала также, что это опасно.

В доме Паоло царил полный хаос. Лючиано был смертельно бледен, Чезаре явно перепуган, а Паоло и Детридж пребывали в полной растерянности.

— Ты знаком с нею? — спросил Паоло. Лючиано едва успел утвердительно кивнуть, как Джорджия возвратилась к ним.

Лючиано был единственным, кто понял, что произошло. Он усадил Джорджию на стул и попросил Паоло принести ей что-нибудь выпить. Джорджия сидела, прихлебывая крепкое красное вино, позволяя заботиться о себе и наслаждаясь сознанием того, что впервые всё внимание Люсьена сосредоточено исключительно на ней.

У нее слегка кружилась голова, и она не могла толком понять, почему вернулась к той же самой сцене, которую так поспешно покинула. Прошло не меньше пары часов, прежде чем она уснула — а это, как уже объяснял ей Паоло, было непременным условием возвращения в Талию. Надо было уснуть, держа в руке талисман и думая о Реморе. В начале ночи, до того, как она испугалась, увидев Люсьена, это было гораздо легче.

Возвращение в Талию произошло так, будто кто-то нажал клавишу «Пауза» и вся сцена застыла в тот момент, когда Джорджия покинула ее.

— Если переброс совершается дважды в один и тот же период времени, в одну и ту же ночь или один и тот же день, — сказал Лючиано, — в Талию возвращаешься всего несколькими мгновениями позже, чем покинул ее.

— Но почему она вообще покинула нас? — спросил Чезаре, осторожно поглядывая на Джорджию — так, словно она была привидением.

— Думаю, что, увидев меня, она потеряла сознание, — ответил Лючиано. — И, должно быть, держала при этом в руке свой талисман. Если, имея талисман, потерять сознание в Талии, то окажешься в нашем мире, даже если вовсе о нем не думаешь. Что-то вроде автоматического устройства выхода.

Теперь он говорил, обращаясь непосредственно к Джорджии. Она кивнула в ответ, соглашаясь с тем, что звучит это вполне разумно.

— Джорджия родом из той же части нашего мира, что и я, — продолжал Лючиано. — Мы ходили в одну и ту же школу. Она знала, что я умер… Ты, наверное, решила, что увидела призрак, — добавил он, глядя на девочку.

Джорджия снова кивнула, всё еще не в силах выговорить хоть слово.

— Можно взглянуть на твой талисман? — мягко спросил Лючиано.

Джорджия с трудом разжала правую руку. Крылья лошадки оставили на судорожно сжимавших их пальцах багровые полосы. Девочка позволила Лючиано взять и внимательно осмотреть фигурку.

— В точности такая же, как наша Мерла, — заметил Чезаре, — А она в безопасности? — спросила Джорджия. — Вы отправили ее из города?

— Да, — ответил Паоло. — Она и Звездочка сейчас в Санта Фине. Мы надеемся, что там ди Кимичи не удастся ее найти. Хотя риск все-таки существует. На нашу беду, у них там летняя резиденция. Правда, посещая город, они ею не пользуются. Да и на Родериго можно полностью положиться.

— Можно мне будет побывать там и повидать ее? — спросила Джорджия.

— Конечно, — ответил Паоло. — Это совсем недалеко. За несколько часов можно обернуться туда и обратно.

Лючиано вернул девочке ее маленькую лошадку.

— Береги ее, — сказал он. — Для ди Кимичи твоя лошадка может представлять не меньший интерес, чем настоящая.

— Равно, как и сама девица, я полагаю, — добавил Детридж, — ежели девица это, а не отрок. — Он чуть растерянно окинул взглядом мальчишеский костюм Джорджии.

— Здесь, в Талии, она проходит за мальчишку, — сказал Паоло, — хотя там, откуда она пришла, это девочка.

— Понимаю. Другая личина как бы, — кивнул Детридж. — У нас тоже часто так делают, разыгрывая пиесы в театрах.

— Почему он так странно разговаривает? — шепотом спросила Джорджия у Лючиано.

Юноша улыбнулся.

— Ты тоже обратила внимание? Это потому, что он, хотя и пришел из нашего мира, но из Англии времен королевы Елизаветы, царствовавшей четыре с лишним века назад… Разреши представить тебе доктора Уильяма Детриджа, основателя братства Странников. В Талии, впрочем, его имя Гульельмо Кринаморте, и он важная особа в Беллеции.

Детридж вежливо поклонился.

— А меня здесь, кажется, зовут Джорджио, — сказала девочка.

— Меня тоже переименовали, — заметил Лючиано. — Я теперь Лючиано Кринаморте. Доктор Кринаморте и его супруга Леонора — мои приемные родители. — Он поспешно отвел взгляд от Джорджии.

Девочка успела уже, однако, заметить кое-что,

— Мне непонятна одна вещь, — сказала она. — Я страваганте из другого мира, так, во всяком случае, сказал мне Паоло, а он сумел распознать это, потому что у меня нет тени. Но и у тебя, и у доктора Детриджа тень совершенно точно имеется, хотя вы пришли из того же, что и я, мира — пусть даже отделенного четырьмя веками во времени. Может кто-нибудь объяснить мне это?

Ринальдо ди Кимичи был несказанно рад вернуться в Ремору. Его пребывание в Беллеции было связано со многими неудобствами, а по временам и опасностями, Ринальдо же не был человеком очень уж храбрым. Он ненавидел Беллецию с ее зловонными каналами, нелепой жизнерадостностью горожан и противоестественным отсутствием лошадей. Но больше всего он ненавидел ее Герцогиню, красивую, умную и настолько превосходящую Ринальдо в искусстве дипломатии, что в ее присутствии он сам себе казался каким-то зеленым юнцом.

И всё же ему удалось свести с нею счеты. Не было больше этой страшной женщины, и, хотя Ринальдо не удалось поставить на ее место кого-то из собственного семейства, сменившая ее дочь была всего лишь девчонкой и, уж конечно, не ровней его дяде, герцогу Никколо.

Ринальдо направился в сторону конюшен Близнецов. Как будет дальше развиваться его карьера, он не знал, но в данную минуту у него было о дно-единственное желание — оседлать свежего скакуна и, с места бросив его в карьер, помчаться вперед.

Два года назад, когда скончался его отец и старший брат, Альфонсо, стал герцогом Воланы, Ринальдо остался не при деле. Не было ни свободного титула, который он мог бы унаследовать, ни сколько-нибудь подходящего занятия, так что он перебрался в Ремору и обитал в одной из множества предназначенных для гостей комнат папского дворца до тех пор, пока герцог Никколо не назначил его своим послом в Беллеции.

Сейчас Ринальдо чувствовал себя в округе Близнецов таким же своим человеком, каким прежде бывал только в своем довольно-таки угрюмом родовом замке в Волане, за много миль к северо-востоку от Реморы. Он заезжал туда по дороге из Беллеции, чтобы повидать Альфонсо и их младшую сестру Катерину, но своим себя там уже больше не чувствовал. Брат намеревался жениться и был озабочен мыслью о том, нашел ли для него Никколо подходящую партию. Предполагалось, что Ринальдо удастся выяснить это.

Ринальдо подумывал о том, чтобы предложить кандидатуру их кузины Франчески, неудачливой претендентки на титул герцогини Беллеции. Ди Кимичи всегда склонны были заключать браки, не выходя за пределы семейства, и можно было предположить, что Никколо благосклонно отнесется к этой идее. Одна из миссий, которые Ринальдо должен был выполнить в Реморе, состояла в том, чтобы убедить дядю Фердинандо расторгнуть первый брак Франчески с человеком, значительно старше ее, — членом Высшего совета Беллеции. Ринальдо проявил излишнюю, пожалуй, поспешность, устраивая этот брак, но ведь ему надо было, чтобы Франческа получила право участвовать в выборах правительницы города.

— Доброе утро, ваше сиятельство, — обратился к нему конюший Близнецов. — Я уже приготовил и оседлал для вас лошадь — Бачо, гнедую кобылу.

— Великолепно! — ласково поглядев на лошадь, воскликнул Ринальдо. В конюшнях Близнецов Бачо была его любимицей.

Не призовой скакун, вроде Бенвенуто, но чудесная, с очень ровным ходом лошадь.

— В прекрасной форме лошадка, не правда ли? — откуда-то из тени произнес, заставив Ринальдо вздрогнуть, знакомый голос.

Увидев произнесшего эти слова, Ринальдо поморщился, словно отболи. От Энрико, подобранного им в Беллеции, отделаться молодому послу оказалось так же трудно, как и от ощущения бьющего там повсюду в нос дурного запаха. После убийства Герцогини Беллеция для обоих стала не тем местом, где стоит оставаться. Ди Кимичи и любой, кто был близок к ним, превратились там в подозрительных особ, хотя прямых улик, которые связывали бы их со взрывом, ни у кого не было.

Ринальдо не мог отказать Энрико в помощи и рекомендовал его обоим своим дядям: Папе как человека с большим опытом ухода за лошадьми, а герцогу Никколо как неразборчивого в средствах шпиона. Тем не менее, сам вид этого человека действовал ему на нервы. Энрико совершил хладнокровное убийство — не первое, надо полагать. И хотя оно было исполнено по приказу самого же Ринальдо, на убийцу он смотрел с цепенящим тело ужасом, зная, что тот, если ему хорошо заплатят, так же легко и спокойно перережет глотку и собственному хозяину.

— Ну, и как они тут с тобой обращаются? — нервно спросил Ринальдо, мечтая только о том, чтобы поскорее отделаться от Энрико и выехать за городские ворота.

— Прекрасно, — ответил Энрико. — Приятно вновь иметь дело с лошадьми. Они ведь понадежнее будут, чем люди, если вы понимаете, что я имею в виду.

Ринальдо полагал, что он это понимает. Этот презренный шпион имел зуб против него. Красавица, с которой Энрико был помолвлен, исчезла, и он вбил себе в голову, что его бывшему хозяину кое-что известно об этом. Ринальдо лишь однажды встречался с этой девушкой и знать не знал о ее судьбе, не имевшей в действительности ничего общего с тем, что подозревал Энрико. На женщин — хоть красивых, хоть безобразных — у посла времени не оставалось. Они были для него совершенно чуждыми созданиями. Все, исключая, быть может, сестер и кузин. И уж меньше всего ему хотелось, чтобы Энрико затаил на него злобу. Он мог представлять для Ринальдо немалую опасность — и не только чисто физическую.

— Отлично, просто отлично! — достаточно неопределенно ответил Ринальдо. — Дай мне знать, если что-то понадобится.

Он вывел Бачо из стойла, провожаемый невеселым взглядом карих глаз Энрико,

— С чего мне начать? — спросил Лючиано. Оставив решивших побеседовать наедине Паоло и доктора Детриджа, молодежь — он сам, Чезаре и Джорджия — миновала ворота Овна и направилась по ведущей на запад от городских стен дороге. Их отослали, дав наказ провести день, делясь имеющимися у каждого из них сведениями, а заодно рассказывая Джорджии о Реморе и ее обычаях.

— Ну, прежде всего, как ты попал сюда? — спросила Джорджия. Они сидели на невысокой ограде расположенной рядом с городскими стенами фермы.

— Если сегодня, то приехал в коляске, — улыбнулся Лючиано. — Подозреваю, однако, что это не то, что ты хочешь узнать. Сюда я прибыл из Беллеции, того города, куда я в мае прошлого года был впервые переброшен из нашего мира. — Его улыбка угасла. — Теперь я живу там — этот город стал для меня родным.

Несколько мгновений все трое молчали. Чезаре почти с благоговением смотрел на юношу, который был на год моложе, чем он, но успел повидать столько чудес. Лючиано был Странником, страваганте, а ведь Чезаре до сих пор даже не понимал толком, что это, собственно, означает. Чезаре знал уже, что Лючиано — ученик синьора Родольфо, самого выдающегося страваганте всей Талии, и что он живет в Беллеции вместе с доктором Кринаморте, основателем Братства. А теперь оказалось, что он не только пришелец из другого мира, но и друг персонального, так сказать, страваганте Чезаре, этой таинственной девочки с мальчишеской стрижкой и без тени.

— В нашем мире нет ничего, подобного Беллеции, — заговорил, наконец, снова Лючиано. — Она похожа на Венецию — только всё то, что в Венеции из золота, в Беллеции из серебра. Здесь, видишь ли, золото не очень ценится, самым драгоценным металлом считается серебро. В Беллецию приезжают люди со всего мира — не только тальянцы, чтобы полюбоваться ее сказочной красотой. И, попав туда, я сразу же почувствовал себя здоровым. У меня отросли волосы, я стал таким же, каким был до того, как заболел раком. — Он умолк, перевел дыхание, а затем снова вернулся к своей истории. — Невозможно рассказать всё за один раз. Я провел не один месяц, обучаясь у Родольфо — это замечательный человек, настоящий волшебник и мудрец. Он обучил меня всему, что должен знать Странник. Между прочим, он ожидал моего прибытия, потому что сам доставил мой талисман в наш мир.

— А что у тебя был за талисман? — с любопытством спросила Джорджия.

Выражение боли промелькнуло на лице юноши. Джорджия видела сейчас, что этот новый Лючиано не совсем тот Люсьен, которого она помнила. Он выглядел старше, и пережитое словно бы оставило на нем свои шрамы. Он сказал, что полностью выздоровел в Талии, но, тем не менее, казался человеком, который перенес тяжелую болезнь и исцелился от нее телом, но всё еще не душой.

— Это была изготовленная в Беллеции тетрадь, — сказал Лючиано. — Больше я не могу ею пользоваться. — Он встал и начал прохаживаться вдоль стенки. — Как видишь, я теперь отбрасываю тень. Я остался страваганте, но страваганте этого мира. В нашем мире я побывал несколько раз, но это очень тяжело для меня.

— Из-за того, чем закончилась в нашем мире твоя болезнь? — спросила Джорджия, сразу же почувствовав себя глупой и бестактной. Тем не менее, она должна была это знать.

— Да, — ответил Лючиано. — Как ты знаешь, в нашем мире, который теперь перестал быть моим, я умер.

Чезаре потрясенно смотрел на него. Хотя он уже слышал от Лючиано, что тот мертв в своем прежнем мире, поверить в это он всё еще не мог.

— То же случилось и с доктором Детриджем? — стремясь рассеять возникшую неловкость, поспешила спросить Джорджия.

— Более или менее, — сказал Лючиано. — Он перенесся в Беллону, его город в Талии, чтобы избежать смертной казни, грозившей ему в Англии. А потом он обнаружил, что у него появилась тень, и понял, что, должно быть, умер в своем прежнем мире.

— А почему тебе показалось, что доктор говорит как-то странно? — спросил Чезаре у Джорджии. — По-моему, так вполне нормально.

— Для нас его язык звучит очень старомодно, — ответила Джорджия.

Она взглянула на Лючиано, надеясь получить какое-то объяснение, но тот только пожал плечами.

— Мы тоже, по-твоему, говорим вполне нормально? — спросил он, обращаясь к Чезаре. — А ведь мы не знаем ни тальянского, ни итальянского языков. Тем не менее, мы с вами прекрасно понимаем друг друга.

Джорджия решила сменить направление разговора.

— А чем ты занимался в Беллеции, помимо изучения стравагации?

— Сначала герцогиня избрала для меня профессию мандольера — это что-то вроде гондольера в нашей Венеции, но потом Родольфо избавил меня от этого, и я стал фейерверкером. Я бывал на разных островах, нырял в каналы, сражался с убийцей, получил кучу серебра, скрывался от ареста, напился пьяным, был похищен, помог новой герцогине оказаться избранной, танцевал с нею на карнавале…

Выражение лица Лючиано вновь изменилось, и Джорджия почувствовала, что у нее сжалось сердце.

— Сколько новой герцогине лет? — спросила она.

— Примерно моего возраста. На месяц или два старше.

Произнесено это было уж слишком небрежным тоном, сразу же отметила Джорджия. Тем самым тоном, каким она, приходя на уроки музыки, спрашивала у Викки Мулхолланд о том, как поживает Люсьен.

— Потрясающе! — воскликнул Чезаре. — Сколько у тебя было приключений! Не то, что у меня, а я ведь на год старше. Я только то и делал, что ездил верхом да помогал отцу в конюшнях. А ты даже герцогиню Беллеции встречал — обеих герцогинь. Скучноватая, похоже, была у меня жизнь.

— Сдается мне, что впредь скучать тебе не придется, — хмуро проговорил Лючиано. — Нельзя быть сыном страваганте и жить в одном из оплотов клана ди Кимичи, не подвергаясь при этом опасности.

— До вчерашнего дня я даже не знал, что он страваганте, — сказал Чезаре. — Да и сейчас толком не понимаю, что это такое.

— Точно так же, как и я, — заметила Джорджия. — А ведь предполагается, что я и сама отношусь к ним!

— Это странники между мирами, — сказал Лючиано. — По крайней мере, между миром Джорджии и нашим миром, — Он повернулся к Чезаре, как бы желая подчеркнуть, что с ним у него теперь больше общего, чем с Джорджией. — Странствовать можно в любом направлении, но талисман — средство, помогающее страваганте совершить переход — должен происходить не из того мира, которому принадлежит сам странник.

— Ты говорил, что возвращался в наш мир после того, как… ну, ты понимаешь, — вмешалась Джорджия. — У тебя есть теперь талисман оттуда?

— Да, — ответил Лючиано, но распространяться на эту тему больше не стал.

— Почему, как ты думаешь, выбраны были именно вы двое? — чуть смущенно спросил Чезаре. — Должно быть, в вас было что-то особенное.

Лючиано и Джорджия фыркнули в один голос.

— Только не в моем случае, — сказал Лючиано.

— И не в моем, — присоединилась к нему Джорджия.

— Разве что… — начал Лючиано и тут же смущенно умолк.

— О чем ты? — спросила Джорджия.

— У меня было вдоволь времени, чтобы поразмыслить над этим, — неохотно заговорил Лючиано. — Может быть, подумали, талисман попал ко мне потому, что в моем собственном мире я, так или иначе, был уже приговорен. Я хочу сказать, что, хотя я остался здесь из-за того, что ди Кимичи похитили меня и я не мог вернуться, утратив свой талисман, в своем мире я, наверное, всё равно умер бы. Понимаешь, опухоль уже снова начала разрастаться.

Джорджия кивнула.

— Вот я и думаю, не связано ли это как-то с тем, что я уже умирал. И хотел бы я знать… мне чертовски неловко об этом спрашивать… но вполне ли ты здорова в своем мире?