Горе Побежденным

Глава 20

Год 121 от первого явления Огнерожденного Митры первосвятителю Иллирию.

Лагерь императорской армии под стенами Ура

Со времени смерти императора в его шатре практически все осталось на прежних местах: все те же ковры покрывали пол, те же помпезные светильники высились по углам, но внутренний облик неузнаваемо изменился. Изменился с исчезновением всего одной вещи — походного трона императора. Его убрали после заключения соглашения о регентстве. По обоюдному решению обе стороны признали, что занимать трон, пусть и походный, может только сам базилевс, а раз его нет в армии, то трон, как и все символы императорской власти должны быть отданы на сохранение, и ни одна из сторон не имеет права их использовать. Трон унесли, скипетр спрятали, но шатер тем не менее отдали в распоряжении Иоанна, поскольку его партнеры-соперники благоразумно остались на территории диких легионов и отказались занять свои прежние апартаменты.

Сейчас упругое плетение ковра от лучших сардийских мастеров проминалось под нервными шагами Иоанна, а тяжелые бархатные занавеси слегка приглушали его эмоциональную речь.

— Я не понимаю! — Цезарь остановился и резко обернулся к своим советникам. — Почему после достижения соглашения армия должна оставаться под стенами Ура? Разве не логичнее было бы вернуться в столицу и реально узаконить принятое решение?

Сидящие друг напротив друга Прокопий и Наврус переглянулись. Во взглядах обоих читалась одна и та же мысль: «Господи, откуда в этом разумном юноше столько потрясающей наивности⁈» Поскольку патрикий замялся, тяжкую ношу вразумления высокорожденного взял на себя Фесалиец.

— Мой цезарь, если позволите, я дам вам очень полезный совет.

Иоанн ничего не ответил, и Наврус посчитал этого достаточным.

— Никогда, никогда больше не произносите этих слов, даже наедине с собой, ибо они могут убить вас гораздо быстрее стали.

— Что в них опасного? — Губы цезаря упрямо сжались в нить. — Я лишь хочу выполнить условие договора и принести мир своей стране.

Тяжело вздохнув, стратилат армии выпрямился в кресле.

— В том-то и беда! Во всей армии, кроме вас, нет больше ни одного человека, который бы серьезно воспринимал этот договор. Тут я нисколько не преувеличиваю. Каждый легионер — да что легионер! — каждый погонщик в армии считает наш договор лишь уловкой, военной хитростью, если хотите. Чьей? Зависит лишь от того, на чьей стороне этот легионер или погонщик. Наши думают, что западня предназначена для Василия, а те — что для вас. Вот и вся разница. Но пока эта уверенность существует в умах людей, у вас, да и у нас с господином патрикием, есть шанс выкарабкаться живыми из сложившейся передряги.

— Не понимаю. — Иоанн вновь сорвался с места и тут же болезненно сморщился, придержав забинтованную руку. — Ведь исполнение договора несет империи мир и стабильность. Разве это не важнее всего для простых людей?

Наврус опять бросил быстрый взгляд на Прокопия — мол, не пора ли и тебе вступить, — но тот сделал вид, что не заметил посыл, предпочитая не связываться со своим воспитанником в таком взвинченном состоянии.

Видя, что искать помощи у патрикия бесполезно, Фесалиец решил зайти с другого конца.

— Видите ли, цезарь, вы не совсем верно понимаете логику тех самых простых людей. Ведь они не крестьяне, не ремесленники — они солдаты. И не просто солдаты, а солдаты, изменившие присяге ради вас, поднявшие оружие на своих командиров ради вашей защиты. Для них есть единственное моральное оправдание своему поступку — ваше право на императорский трон. Венец базилевса на вашей голове означает для них почести, славу и защиту, ведь они все поставили на вас, включая свои жизни. А теперь представьте, они узнают, что вы реально отказываетесь от престола. Что это для них значит? Только одно — они поставили не на ту лошадь! Если вы не император, то вы ничего не сможете им дать, более того, вы не сможете их защитить, когда те, кого они предали, захотят отомстить. Представьте себя на их месте, и вы поймете, о чем они подумают. Именно так: зачем нам стоять за Иоанна, если впоследствии он не сможет отплатить нам тем же. Вот почему я говорил вам об опасности ваших слов — одна такая фраза, брошенная сгоряча, и половина наших легионов тут же перебежит к Василию. Спросите себя, как долго после этого мы все проживем?

Тут он расплылся в ироничной улыбке.

— Я веду к тому, что если вам не жалко себя, то пожалейте хотя бы нас с патрикием. И еще, если вы полагаете, что после нашей с вами смерти наступит мир и покой, то я посмею вас разочаровать. Нет, нет и нет! Как только Василий и Зоя полностью захватят власть в армии, они тут же забудут свои обещания и поведут войска на столицу. Они будут штурмовать Царский Город, если понадобится, сотрут его с лица земли, но не успокоятся, пока не увидят свою мачеху мертвой. Война неизбежна, хотите вы ее или нет. Вопрос только в том, где будем мы с вами: на вершине, — он ткнул пальцем в то место где когда-то стоял трон, — или в могиле, — тут его палец для убедительности указал в землю.

Иоанн постарался не заметить откровенно нравоучительный тон Фесалийца. Все, о чем тот говорил, было логично и убедительно, но шло в разрез с тем утренним откровением, что охватило его после схватки с тенью. Тогда он был уверен: его миссия — не дать разгореться гражданской войне. Но сейчас сомнения все чаще начали брать верх. Вечером он спорил с Зарой, и ее аргументы совпадали с сегодняшними доводами Навруса. Мысленно он вспылил: 'Они все разговаривают со мной так, будто я слепой и не вижу очевидного. А я вижу! Я вижу только два пути сохранения мира. Один — соглашение о передаче власти Петру и регентскому совету, а второй — уничтожение всех соперников. Быстро, любыми средствами, без затяжной войны! Зара, Наврус и даже Прокопий считают, что первый путь неизбежно приведет к гибели и все равно развяжет гражданскую войну в империи. Если я соглашусь с ними, то для меня останется лишь второй вариант. Потяну ли я такое, и в кого тогда превращусь? В нового Константина? А может, в том и есть самый страшный секрет власти — она делает из любого человека Константина?

Он молча стоял перед своими советниками, а те с тревогой наблюдали за сменой выражения его лица. Прокопий прекрасно представлял, какой выбор сейчас делает воспитанник, и это сильно его тревожило. Ему очень не хотелось, чтобы его добрый и умный Иоанн превратился в чудовище, шагающее по трупам, но еще меньше хотелось увидеть его мертвым. Его, себя, Элинию, да и всех Страви до седьмого колена. «Выбор не богат, — вздохнул он про себя, — но я не буду на него давить. Если он выберет смерть, я разделю с ним его долю».

У Навруса таких сомнений не было. Он точно знал: если Иоанн продолжит настаивать на передаче власти малолетнему Петру, то тогда им не по пути. Феодора жалует его не больше Василия и Зои, но если власть так и так перейдет к ней, то не лучше ли сдаться добровольно. Глядишь, и дивиденды какие-нибудь удастся получить.

Задумавшись, Фесалиец ушел в себя, а подняв глаза, уперся в нацеленный на него взгляд цезаря. На миг ему показалось, что юноша прочитал его последние мысли, и выругался в душе, кляня себя за несобранность: «Совсем расслабился в последнее время. Все думаешь, что он сопливый мальчишка! Совсем по-другому запоешь, когда этот юнец отправит тебя на плаху!»

Иоанн смотрел в глаза Навруса, и то, что он там видел, ему совсем не нравилось. В одно мгновение его вдруг прошила ослепительная мысль: «У меня нет выбора! Если я не выберу их путь, то останусь один! Уйдет Зара, бросит Наврус, разбегутся легионы. А кто я один, без них⁈» Его взгляд метнулся к лицу Прокопия, и от сердца немного отлегло. Нет, он меня не бросит! Он и мать — они пойдут со мной до конца, какую бы дорогу я ни выбрал. И чем я отплачу им за заботу, за беззаветную верность и защиту? Подставлю их шеи под топор палача, обреку на мученическую смерть от голода в застенках?

В этот момент в лице Иоанна что-то неуловимо изменилось, словно в каждой черте добавилось жесткости. После столь затяжной и тягостной паузы его голос прозвучал необычно строго и холодно.

— Хорошо, господа! Я вас услышал. Обещаю подумать над вашими доводами. — Развернувшись, Иоанн шагнул было к выходу, но его задержали слова Прокопия:

— Мой цезарь, вы же помните, что на завтра назначен военный совет, где мы должны согласовать дальнейшие перспективы и стратегию армии с нашими так называемыми партнерами?

Остановившись, Иоанн обернулся и, поправив повязку, бросил на советников задумчиво-отстраненный взгляд.

— Я помню. Сообщу вам о своем решении сегодня еще до захода солнца.

Вернувшись в свою палатку, Иоанн устало опустился на походный стул. Взгляд непроизвольно уперся в стоящее на столике маленькое зеркало.

— Кто ты такой, цезарь Иоанн? — Его губы прошептали вопрос смотрящему на него отражению. — Ты вдруг решил, что сам можешь решать насущные вопросы, но кто ты есть без Прокопия, Навруса, Зары, Велия? Никто! Что ты можешь без них? Да тебя даже твои собственные солдаты не знают в лицо!

Отраженное чуть вытянутое лицо с волевым подбородком и выразительными карими глазами ответило презрительно скривившимся ртом.

— Чтобы принимать решения, надо быть самостоятельным игроком в разыгрывающейся партии, а ты лишь кукла, которую дергают за ниточки.

Выпустив бушующее раздражение, Иоанн здоровой рукой смел со стола зеркало, и звук разбившегося стекла внезапно осенил его пониманием. В его рациональной голове вдруг появилась четкое представление истоков его недовольства собой. Он вскочил, для убедительности повторяя мысли вслух:

— Чтобы реализовывать желания, я должен ясно сформулировать цель и возможные пути ее достижения. Первое. Чего я хочу добиться?

Походив, Иоанн все-таки выразил это для себя так:

— Мира и процветания для своей страны, семьи и близких! — Он улыбнулся, довольный собой. Казалось бы, такая простая мысль, но высказанная вслух, она наполнилась новым смыслом, и он повторил: — Именно в такой совокупности и последовательности: страна, семья и близкие мне люди. Если в результате намеченного плана страдает кто-то из этих людей, то значит, план мне не подходит и надо идти другим путем.

Подняв треснувшее зеркало, Иоанн поставил его стол, словно утверждая жесткий порядок не только в мыслях, но и в материальном мире.

— Таким будет краеугольный камень любых моих начинаний. — Повертев украшенную рубинами подставку зеркала, он нашел ей идеальное, по его мнению, положение и только после этого успокоился. — Итак, с целью понятно. Теперь о средствах.

Тут он надолго задумался, с каждой секундой все сильнее и сильнее недовольно морща лоб. По всему выходило, что единственным средством была и остается армия. Результаты размышлений заводили в тупик. Как добиться контроля над армией? Не через Навруса, не через Велия, а его личного контроля?

Успокаивая себя, Иоанн постарался разложить задачу на составные части.

— Что есть у них и нет у меня? У Навруса — потрясающее чутье и невероятная везучесть, у Луки — почти звериные инстинкты, реакция и виртуозное владение оружием, плюс у обоих опыт, знание людей и умение ими управлять. Мне этого не добиться за всю оставшуюся жизнь, тем более что и времени у меня совсем нет. Что остается?

Он вдруг почувствовал ускользающую мысль и попытался за нее зацепиться. Она крылась во вдруг появившемся в сознании слове «вера».

— Вера, — произнес Иоанн вслух и по наитию продолжил: — Вера легионеров в то, что я их единственный шанс. Единственный, кто понимает их чаяния, их страдания и надежды. Как этого добиться? Как человек, никогда в жизни не носивший оружия, может понять солдата и почувствовать тяжесть его доли?

Внезапно в памяти всплыла картина штурма. Он стоит в цепочке легионеров и передает тяжелые камни из рук в руки. Смех и подначки солдат, свист городских катапульт. Там он был одним из них — и там они верили в него и шли за ним.

Иоанн замер, пораженный и озадаченный своим открытием.

— Я должен стать для них своим, как там, на поле сражения! Встать с ними в одну шеренгу, заставить их поверить в меня. Поверить в то, что мы связаны одной цепью, что мое возвышение — это их процветание, а моя гибель — крушение их надежд на счастливое будущее. Иначе говоря, армия должна полюбить меня!

Непроизвольная улыбка растянула его губы — и тут же сошла на нет, потому что в палатку вошла Зара.