Гасконец. Том 1. Фландрия

Глава 25

Крепкий мужчина, с вьющимися темными волосами и гладко выбритым лицом, совсем не походил на Табакова в роли Людовика XIII. Он сидел в седле прямо, смотрел на нас с холодной — такой же, как и у д’Арамитца — ухмылкой. Не произнёс ещё ни слова, но оглядел каждого из нас.

Оскалился, увидев сникшего генерала Кеведо Лорку. Тот всё ещё молчал, стоя на коленях и глядя в землю. Шляпа с его головы давно слетела. Бывшего командующего обороной крепости била дрожь.

Его Величество, Людовик XIII явно был доволен. На груди его была черная кираса, на руках латные перчатки. Его Величество едва заметно качнул головой в сторону старика в алом. Кардинал, не глядя на Короля, протянул нам руку. На его пальце блестел лишь один перстень, совсем простенький, чуть ли не из серебра.

Де Порто подошёл к Его Красному Преосвященству, с поклоном коснулся губами перстня. Мы с Атосом проделали то же самое. Д’Арамитц остался стоять на одном колене, склонив голову. Кардинал — сухой, морщинистый старик, с аккуратной эспаньолкой — прошелестел:

— Вы, судя по всему, Анри д’Арамитц?

— Так и есть, Ваше Преосвященство, — холодно ответил мушкетёр.

— Почему же вы не подниметесь и не поприветствуете вашего кардинала? — Красный запахнулся в свою сутану, словно ему было холодно.

— Нантский эдикт ещё не отменили, — улыбнулся Анри. — Каждый справляет службу так, как велит ему его совесть и Писание.

— Ясно, — скорее промурлыкал, чем сказал кардинал. Потом повернулся к Людовику. — Весьма достойные молодые люди, Ваше Величество.

— Верно, — Людовик кивнул. — Де Порто, д’Атос… ваш дядя о вас беспокоился. д’Арамитц, мне отрадно видеть, что несмотря ни на что, вы на моей стороне.

— Ваш отец был величайшим человеком на свете, — просто ответил д’Арамитц и де Порто вздрогнул. Словно мушкетёр сказал что-то непозволительное. Будто бы это были не слова восхищения, а какой-то укол. Но Людовик всё улыбался.

— Моя шпага будет принадлежать вам, до последнего моего вздоха, Ваше Величество, — закончил мысль гугенот.

— Отрадно, — повторил Людовик и на меня наконец упал взгляд его Величества. Словно холодной водой облили. Даже бывшая тёща не рассматривала меня с такой придирчивостью.

— А вы, должно быть, де Кастильмор? — спросил Людовик.

— Да, Ваше Величество…

— Де Тревиль весьма лестно отзывался о нём, — Людовик повернулся к Красному, указывая на меня пальцем в латной перчатке. — Сперва Аррас, теперь Бапом. Далеко пойдёте, де Кастельмор.

— Благодарю…

Король не стал тратить время на то, чтобы дослушать. Он аккуратно хлопнул коня по крупу и вместе с Красным прошествовал мимо нас. Только поравнявшись со мной, он вдруг разразился довольно длинной тирадой:

— Бумаги уже у де Тревиля. Поздравляю, шевалье. Я бы хотел, чтобы вы носили фамилию своей благороднейшей матери. Д’Артаньян.

Я сперва не понял, и только когда Его Величество с Его Преосвященством скрылись среди дыма пожаров, а меня обступили мушкетёры, сообразил:

— Меня повысили?

— Поздравляю, — улыбался де Порто. — Шевалье, уже шевалье! Какая честь.

— Уверен, дядя надеется, что вы станете мушкетером! — сказал д’Атос.

— Я буду рад, если вы согласитесь, Шарль, — д’Арамитц положил руку мне на здоровое плечо.

Я бросил последний взгляд на удаляющиеся фигуры всадников. Очень скоро их скрыли от нас солдаты, следующие за королём.

Не стану пересказывать все события того дня и вечера подробно. Мы перегруппировались и посчитали раненных с убитыми. Король дал всего день на разграбление крепости, но самое важное мои гасконцы уже вывезли и спрятали в таверне. Громадный печатный станок, на который у меня были свои, далеко идущие планы.

Конечно же, парни погромили пару дворянских особнячков, но всё самое вкусное всё равно досталось мушкетёрам. Мы не жаловались, таковы правила. Солдаты, пришедшие следом, когда ворота были распахнуты изнутри, довольствовались куда меньшим.

Мне — точнее, моей совести, повезло — испанок в крепости почти не было, а голландских женщин солдаты не трогали. Не то, чтобы кто-то всерьёз считал, что мы тут «освобождаем» Фландрию. Скорее забираем себе то, что по недоразумению отошло нашему временному союзнику.

По разговорам среди мушкетеров и гасконцев, я уже начинал понимать — Свободные Нидерланды были такой же головной болью для Франции, какой она сейчас является для Испании. Просто головная боль, это чуть меньшая проблема, чем простреленное бедро.

Я понимал, что через несколько лет мы можем вернуться сюда уже не как союзники. Нужно было налаживать связи и заводить друзей. Так что с Бапомом Людовик обошелся настолько человечно, насколько вообще позволяла эпоха.

Я приказал гасконцам в первую очередь растаскивать драгоценные камни и предметы искусства. Они всё равно набивали карманы золотом, не подозревая о том, что уже очень скоро, оно начнет терять в цене. Я вообще был поражен тому, что этого не замечали окружающие. Слово «инфляция», впрочем, пара мушкетёров знала, правда, оно для них никакого отношения к деньгам не имело.

Так называли то ли вздутие, то ли воспаление, местные цирюльники. В любом случае, золота и серебра ввозили в Старый Свет столько, что это было неизбежно. Я пересчитывал свои золотые пистоли-дублоны, и пытался понять, на долго ли мне их хватит?

За генерала Кеведо Лорку мы получили внушительную сумму, и передавать его Леопольду Вильгельму (понятия на тот момент не имел, что это за тип) отправились мои товарищи. На этом, на целый год, наши пути с мушкетерами разошлись. Де Порто сам выплатил мне четверть суммы, из своих. Мы сердечно попрощались, но было это уже на ужине у де Тревиля.

Я настоял на том, чтобы отправить тело убитого гиганта-телохранителя на родину. Не запросив за это ни медяка. Его имя так и стёрлось из моей памяти, и это одна из немногих вещей в моей новой жизни, о которой я жалею. Мы всё равно вспоминаем его временами и пьём за его покой.

Планше, Джульетта и де Бержерак нашли меня сами. Диего переодели, от греха подальше. Бывшая проститутка и носатый парижанин, конечно же, сразу спелись. Диего очень помог мне при общении с местными. Он многих знал и слыл среди них малым честным.

Мне позволили завербовать сотню пленных испанцев. Также я нанял несколько местных — в основном ремесленников и мастеровых. Мне были нужны люди, умеющие работать с печатным станком и, конечно же, оружейники. Местных нужно было обеспечить всем необходимым для долгой поездки, к тому же, многие из них брали с собой семьи. Денег пока хватало, но моему предприятию было необходимо выходить на самоокупаемость.

Де Тревиль посвятил меня в шевалье и звал в Париж, куда он уводил добрую четверть королевских мушкетёров. Мне предложили синий плащ с крестом, когда я прибуду в столицу. Я смог выпросить для себя год отсрочки, сославшись на необходимость привести в порядок семейные дела. Де Тревиль не поверил, видимо не представляя, какие семейные дела могут быть среди козопасов. Но отсрочку, тем не менее, дал.

Каково же было моё удивление, когда следом за мной увязались и гасконские кадеты! Насчёт них договориться было уже сложнее, но судя по всему, молниеносные штурмы Арраса и Бапома ускорили выполнение планов Его Величества на пару месяцев. Испанские основные силы были далеко, и де Тревиль разрешил взять с собой ровно пятьдесят человек.

Уже через день я, вместе со всей своей весьма разросшейся группой, и гасконскими кадетами, отправился на малую родину. Путь был лёгким, хотя пара испанцев и попыталась сбежать. Мы их отловили и, не то, чтобы мне далось это решение легко, застрелили. Оставшиеся девяносто восемь озлобились, но ненадолго. В основном, мы обращались с завербованными чертовски дружелюбно. Разве что оружия не возвращали, до прибытия в Гасконь.

Сама Гасконь, кстати, оказалась весьма милым местечком. Я почти не видел тех злосчастных коз, о которых каждый раз вспоминал д’Арамитц. Зато почти везде были гигантские виноградники и, конечно же, винодельни. Сдаётся мне, наш гугенот в этом вранье походил на студента, вырвавшегося из провинции и поступившего в какой-нибудь питерский университет. И потом, по каким-то своим причинам, увлеченно обливающий помоями малую родину. С другой стороны — де Порто ведь точно также поносил родной ему Беарн. Людская душа — потёмки.

Дома я познакомился со своей семьей (и впервые в жизни попробовал фуа-гра), но куда сильнее был тронут воссоединением Планше с его женой и детьми. Дворяне и простолюдины в Гаскони ютились в одинаковых каменных домишках, и я иногда гостил у слуги, наблюдая за его простым человеческим счастьем. Большую часть моего времени, правда, занимали другие дела.

Я купил землю, куда больше, чем требовалось бы для строительства особняка. Мне были нужны казармы и тренировочные площадки. Нужны были стрельбище и плац, в конце концов. Пока нанятые мною крестьяне всё это обустраивали, я решал семейные проблемы. Неграмотность безумно мешала, но я учился, стараясь всегда читать хотя бы несколько страниц перед сном. Так мозг лучше усваивает информацию.

К концу первого месяца моего «отпуска», когда тренировочный комплекс был достроен, я закончил и приводить в порядок дела отца. Долгов было не так уж много, а вот доход от нескольких поместий был около нулевым. Большую часть времени они пустовали, и мне с трудом, но удалось убедить родителей пустить их в дело.

Замок Кастельмор, в котором мы и жили, разумеется, отец бы никогда и никому сдавать не позволил. Но вот пару не самых плохих особняков — один в самое деревне Артаньян, а другой близ Беарна — я превратил в постоялые дворы. Всё лучше, чем пустовать десять месяцев в году. Не скажу, что деньги полились рекой, большая часть дохода всё равно уходила на «поддержание штанов», но в плюс я отца вывел.

Во второй месяц, мой тренировочный комплекс уже работал во всю. Я отобрал лучших из испанцев, и из гасконских кадетов и поставил их инструкторами. Новости о том, что граф де Кастельмор д’Артаньян набирает солдат быстро облетели Гасконь. Посчитав всё, включая кормёжку и жалование, я установил себе потолок в тысячу новобранцев, которые набрались уже в первые полгода.

Инструктора первое время филонили, и мне пришлось показать им что такое настоящая муштра. Вместе с кадетами я вставал за полчаса до рассвета, строил новобранцев, проводил смотры и утренние занятия. С каждого из нас сходило семь потов до обеда, и потом столько же до ужина. Пить я разрешал, но лишь тем, кто не был замечен в дуэлях. Испанцы роптали первый месяц, а потом, когда оказалось, что я могу себе позволить платить жалованье точно в срок и без задержек, сразу же прониклись. Эксцессы, всё равно, конечно же случались.

Телесные наказания были мне противны, но я не мог себе позволить идти так явно против духа времени. Но позитивное подкрепление всегда лучше работает, чем негативное. Поэтому, наряду с поркой для провинившихся, я ввёл премии для тех, кто активнее себя проявлял в организации. И, конечно же, нарушивший дисциплину хотя бы раз, какие бы организаторские качества не проявлял, премии лишался на год. Это отрезвляло, тем более, что большая часть мнила себя будущими офицерами. Все стремились командовать и приказывать, все надеялись занять места сержантов и лейтенантов.

Но так или иначе, обучение шло споро, и я не мог нарадоваться на своих наемников. Учил солдат («по-шведской моде», как я позже узнал) стрелять залпом в две шеренги, когда первая линия припадает на колено. То, что мне казалось попросту логичным, как человеку двадцать первого века, оказалось совсем недавним изобретением шведов. Деньги, правда, чертовски быстро таяли, но я и не питал иллюзий по этому поводу.

У меня не было возможности сразу купить себе мануфактуры, поэтому пришлось убедить отца надавить на пару его старинных друзей. Рука руку моет: я знакомился, улыбался, рассказывал о том, что приглашен ко двору нашим «общим другом и благодетелем, месье де Тревилем», обещал никого не забыть, когда осяду в Париже. Это позволило заключать не самые кабальные соглашения с ткацким цехом в Беарне. Моим парням нужна была форма.

С оружейней было куда сложнее. Мне пришлось взять займ у одного ламбардца, чтобы построить пороховую мельницу и цех. Вывезенные мною из Фландрии оружейники отливали не самые плохие аркебузы. От здоровенных мушкетов я решил отказаться. Шпаги, шпоры, бляхи для ремней — всё металлическое заказывали в кузнечном цеху в Беарне. Опять же, благодаря сотне фальшивых улыбок и поклонов, по относительно умеренной цене.

Всё это время, печатный станок работал без остановок. Слава Богу, про водяной знак знали уже как четыреста лет. Мне без труда удалось раздобыть сетчатый валик, чтобы проминать бумагу в нужном месте и оставлять там узор. Рядом с нашим замком было озеро, где водились прелестнейшие и до ужаса жирные утки.

Такую утку я и повелел нарисовать, а потом отпечатывать на месте водяного знака. Первым делом, я получил свою партию в двести пятьдесят облигаций. Каждая ценностью ровно в пятьдесят пистолей. Больше, чем у меня было на тот момент, но выпускать в свет сразу все я не собирался. Первым делом я нашел подельника, купившего у меня облигацию и реализовавшего его спустя строго оговоренные пару месяцев. Всё это время подельник тут и там «светил» ею и, после реализации, болтавший о надежности дела. За что и получил небольшое вознаграждение.

Помимо обычных облигаций, я выпустил партию «долговременных». По их условиям, реализовать их можно было лишь спустя шесть месяцев после подписи, но с небольшим бонусом, в десять процентов. После того как я сбыл, а затем реализовал с десяток обычных, народ потянулся и за долговременными. Это был успех — наш бюджет сразу же вырос раза в полтора, и то, я играл максимально осторожно, чтобы не превратить бизнес в пирамиду. Не выдавал больше облигаций, чем мог бы потом реализовать в худшем сценарии.

Где есть вклады (а долговременные облигации вкладами по своей сути и были), должны быть и займы. Но нет, любой намёк на ростовщичество повлёк бы за собой огромные проблемы с церковью, а я себе этого позволить не мог. Так что я отказался от этой затеи.

Но важнее всего было то, что я начал печатать свой… журнал. Назвал его просто «Шевалье», и помещал туда всё то, что могло продаться и не могло привести меня к виселице. Или плахе. Первым делом, это конечно же стихи Сирано де Бержерака. Мне кажется, именно им я и обязан успеху журнала. Носатый писал много и талантливо.

Он же порекомендовал мне несколько мыслителей, философов и поэтов — в общем, пройдох и его парижских собутыльников — к печати. Уже в первом номере, помимо эссе, стихов и отрывков из пьес, я дал рекламу. Разумеется, самого себя. Рассказывал о наборе новобранцев в кадетский корпус шевалье д’Артаньяна и предлагал печатать объявления, всего за два су. Распространялись журналы прямо в зданиях почты, что несколько ограничивало охват. Сама почтовая служба была ещё молода и охватывала лишь самые крупные города Франции. Тем не менее доход от журнала был едва ли меньше, чем от одного постоялого двора.

Через полгода я оставил Сирано, Диего и тощего Пьера за старших, а сам, вместе с тысячей вымуштрованных и хорошо обученных стрелков, добровольно вернулся во Фландрию. Мы ни в коем случае не считались наёмниками, ни Его Величество, ни генералы не платили нам жалование. Самым сложным было выбить разрешение вернуться назад, когда это будет нужно. Но чем больше армия, тем проще ей себя прокормить.

Я настаивал на том, чтобы мои парни шли в бой первыми, и первыми же получали возможность… грабить. Не хочу описывать эти события — испанцы потеряли хватку во Фландрии, сконцентрировавшись на подавлении восстания в Каталонии. Никаких «приключений» за те три месяца я не пережил. Мы маршировали, поражали залповым огнём даже самые стойкие испанские части и брали город за городом. Командующих гарнизонами масштаба О’Нила у испанцев во Фландрии больше не было. Скажу лишь, что мой план сработал и вернулись мы ещё более богатыми. Лучших я перевёл в чин сержантов и лейтенантов. Можно было думать о расширении.

Денег было достаточно, и я отпечатал новую партию облигаций. Крупные были скорее рекламной акцией, привлекающей внимание сильных мира сего. В этот же раз, я напечатал облигации с номиналом в один, пять и десять пистолей.

Вот они уже быстро разлетелись по рукам, и не только в Гаскони, но и по всему югу Франции. Моя армия росла, и я уже достаточно доверял офицерам, чтобы отправить их воевать без моего сопровождения. Кого-то буквально «продал», в качестве наёмника — грабить в нищей Каталонии было нечего, так что Пьера и его сотня стрелков отправились туда на деньги Его Величества. Кто-то честно продолжал выдавливать испанцев из Фландрии. Бизнес шёл хорошо и я уже начал подумывать о том, как бы мне прикупить почтовую службу, не привлекая внимания Короля. Но это предприятие пришлось ненадолго отложить.

Казалось, в столице про меня забыли — остаток 1640-го и весь 1641-й я провел, налаживая свои дела и закладывая фундамент своей будущей частной военной кампании.

В 1642-м году я получил приглашение в Париж, от месье дю Пейре, графа де Тревиля. Мне предстояло получить мушкетёрский плащ и остаться в столице, на «деликатной», как следовало из письма, службе. Прибыть я должен был немедленно, чтобы успеть проститься с Его Преосвященством. Кардинал Ришелье спокойно и мирно почил от старости. Мне же предстояло познакомиться с его преемником, о котором уже даже в Гасконь доходили весьма противоречивые слухи.