Фонд последней надежды

Глава 24. ЖЖ. Записки записного краеведа. 8 января

«…Со стоном очнулся в восемь часов утра. Выудил сумочку с дорожными медикаментами… Через несколько минут, держа под языком таблетку нитроглицерина, осторожно встал и на трясущихся ногах перебрался за стол. Мне было нехорошо: ныла левая половина груди, дал о себе знать артроз, всё казалось скверным и тоскливым… За ночь я-таки принял решение. Мои зоркинские дела закончены. Пора и честь знать.

…Однако, отлежавшись в нумере до вечера, сумел внушить себе толику бодрости. Вполне сознавая, что это, скорее всего, одна из последних моих прогулок по городу, в котором прошли мои детство, юность и зрелые годы, я решил побродить в окрестностях Оперного театра, посетить кафе „Театральное“, вспомнить бурную стиляжную молодость. Созвонился с Нютой и назначил ей рандеву возле каскадных фонтанов, на нашем старом месте.

Я шёл вдоль арыков, заросших серым снегом, глазел в зеркальные витрины бутиков и размышлял… Нет ничего печальнее, чем видеть приметы своей юности под спудом новой, крикливой и яркой жизни…

Задумывались ли вы над тем, как прихотлива наша память? Она вроде бы в неприкосновенности хранит лица, имена, события и места. Лишь патина времени покрывает до поры эти дорогие нашему сердцу руины, кажется, смахни тончайшую пыль — и прошлое воскреснет во всей своей глубине и лучезарности!

Но стоит нам встретить давно не виданного друга, или попасть в дом, где не был лет …надцать, или окликнуть в толпе бывшего коллегу, как понимаешь со смесью горечи и удивления: и коллегу зовут по-другому, и в квартире две комнаты, а не три, как помнилось, и окна выходят на юг, а не на запад, и глаза любимой не зелёные, как грезилось в мечтах, а самые обыкновенные — карие… Да ещё с явными признаками катаракты…

Ах, Нюта, Нюта, мечта моей…»

Да что с ним сегодня? Как в воду опущенный. Заболел? Ася повесила пальто в шкаф, снова незаметно взглянула на Коршунова. Серый какой-то, волосы торчат… Лицо опухшее. Не брился? Ты смотри.

Ася и сама была не в лучшей форме. Вторую ночь подряд она, как по крику будильника, просыпалась ровно в два и уже до утра уснуть не могла. Изводило ноющее подспудное чувство. Будто она кого-то или чего-то ждала. Как в детстве ждут дней рождения, Нового года, четвертной контрольной, каникул или похода к стоматологу. С щекоткой под ложечкой, сердечными приливами. Блин.

Ася мотнула головой, пытаясь сосредоточиться.

«Гульку к нему подошлю, — решила она. — Нет, нельзя… Да и не согласится Гулька, она Олега терпеть не может. Тогда кого? Может, Алию№ 2? А может, она-то как раз и в курсе? О чём я думаю, дура…»

— Ася, — морщась, проговорил Коршунов, — я поеду. В офис. И в этот театр… «М-Арт». Надо там… посмотреть, как и что.

— Вам бы лучше домой, Олег Юрьевич, — вдруг сказала Ася.

Он посмотрел удивлённо.

— Что, так плохо?..

— Нет, я просто… Ну…

В штабной номер влетела Майра.

— Опоздала?! Нет? Джакоповна уже здесь? — выпалила она, сдирая с головы тугие кольца расписного шарфа-батика. — Ох ты!! Серёжку зацепила! Асёка, помоги, быстро, быстро!

Пока Ася выпутывала колючую серьгу из шарфа, Коршунов ушел.

Ася небрежно сказала:

— А Коршунов странный сегодня, да?

— Ох, Асёка… — с жалостью сказала Майра. — На кой он тебе сдался? А? Не подходит он тебе. Ты ж не Гулька… Ты так не сможешь. Только не злись, дорогая, я тебе добра хочу. — Майра обняла Асю, от неё вкусно пахнуло арбузными духами. — Ты хорошая, добрая, порядочная. А он — кто? Птица перелётная, вот кто. Сегодня здесь, а завтра… Одно слово — кризисный. А у тебя муж. Может, и не ладится у тебя с ним. А ты подожди. Не делай ошибку.

Майра отодвинулась, поглядела в асины беззащитные глаза.

— Ребёночка лучше мужу роди. Правду тебе говорю, вот послушай, есть у меня троюродная сестрёнка…

Ася окаменела. Хороший совет. Не слушая эпическую песнь Майры, она подошла к столу, принялась машинально перекладывать бумаги…

— Майруша, ты погляди!

На обороте нескольких документов были наброски простым карандашом. Летящие чёткие линии, прихотливые обрывы, таинственные пятна и завитки. Гладкая прическа, мягко намеченные губы полураскрыты. Похоже, на листочках изображено одно и то же женское лицо в разных ракурсах. Худое, тонкое, хищное какое-то. Глаза как у муравья. Но привлекательное.

Бабник метросексуальный.

— Ух ты, прикольно! — Майра, сопя, разглядывала портреты через асино плечо. — Мега! Коршунов рисовал, что ли? Интересно, это кто?

— Дед Пихто, — сердито ответила Ася и бросила бумажки в урну.

В концептуальном театре «М-Арт», снятом на вечер для культурного увеселения библиотекарш, измученный Коршунов имел длинную бессмысленную беседу с директором Виолеттой Ивановной Енькиной, взбалмошной травести сорока лет с наклеенными среди бела дня ресницами и художественным беспорядком снаружи и изнутри головы. Подобно тому, как все дороги из древнего изречения должны, по идее, приводить в Рим, все темы, всплывавшие в разговоре, Лета Енькина неутомимо сводила к своей весьма разнообразной сексуальной жизни, бурно протекающей на фоне становления и развития родного перпендикулярного театра.

Когда она в очередной раз бесстыже хватанула Олега за колено и закинула в приступе хохота голову, обнажая порядком обветшалую шею, он вдруг встал и с отсутствующим выражением лица вышел вон.

Работник из него сегодня никакой. Надо было, правда, ехать домой, отсыпаться, как Ася сказала. Ася. Чёрт, чёрт.

Пожалела меня. Зачем? И не нужно ему этой дурацкой жалости. С ней, с Асей, уже всё понятно и кончено — полная перезагрузка отношений. Я так решил — и точка. Хватит, наидиотничал.

Пусть своего писателя жалеет. И точка. И точка.

Снова навалилась тоска. И какое-то тяжкое недоумение.

Дома лучше не стало. Три часа, спотыкаясь, пробродил Олег по своей холостяцкой студии. Что же это было сегодня ночью? К невропатологу пойти? Или сразу — к психиатру? Может, маме позвонить? Или п…папе? Не видел его с того дня рождения, хотя тот звонил и просил о встрече. Первые пару лет. А потом и звонить перестал. И не вспоминает уже. Матушка что-то говорила… Кажется, у него кто-то народился в новом браке. И чёрт с ним. Может, Асе… Позвонить.? Она добрая… А? Тёплая волна окатила сердце. Нет! Нельзя. Он же решил. Вернее, она сама… Мужа любит, надо же. Это ничтожество. Тогда, может, снять девку? Чтобы отвлечься, успокоиться. Безмозглую пелотку. Блондинку. «Аюту! Аюту!» Тьфу. Мерзость. Или сбежать к Машке, и провались этот мудак Вертолетти со своей грёбаной благотворительностью?!

Олег включил лэп-топ, без огонька прошёлся по порносайтам. Набрёл на какой-то дамский портал, весь в плюшевых сердечках, мишках и крылатых телефончиках, наткнулся на познавательную статью «Танатотерапия — лекарство от неразделённой любви».

Ну, давайте посмотрим. Признаки: тоска, стагнация, ступор и, наконец, беспричинные страхи и паника. Последствия: депрессия, психоз, возможны галлюцинации… Хм-м… Допустим. И как же от всего этого избавиться? Так. Внешнее обездвижение тела. Надо же… Пребывание в контакте с внешними и внутренними процессами смерти и умирания сообщает познающему полноту и краски жизни… Господи, на чём только люди не делают денег! Лечение жизнью через внешние признаки смерти. Да уж. Зяма Фрейд нервно курит в углу.

Выключил комп к чёртовой матери.

Полежал в пошлом корыте джакузи, задремал вроде, но сосущая тоска не отпускала. Воспоминания, вязкие как желе, прозрачно дрожали за глазными яблоками. Почему-то думал о Машке. О других своих девушках. С одной стороны, упрекнуть себя было не в чем. В смысле, как мужчину. Ухаживал, подарки делал, честно доставлял удовольствие. В Париж возил… Кретин.

Всё, что было, казалось сейчас плоским, неинтересным, пресным.

Унылую ты, братец, проживаешь жизнь. Играешь на бирже, делаешь карьеру. Кому всё это надо? Ну заработаешь много денег. Ну женишься. Ну будешь жить в каком-нибудь долбанном пригороде, лужайку перед домом засадишь канадской травкой. Футбол с пивом, страховка, пенсия, рак лёгких, в оконцовке — аккуратный камешек с именем и датами.

Нормальная жизнь. Как у всех. Чего ж тебе неймётся?! Романтики захотелось? Люб… Нет, глупости. Забить, немедленно, глубоко забить.

Он вылез из ванной, решил побриться. Выдавил крем, со вздохом пришлёпнул его на щёки, поднял глаза на свое отражение…

…Из зеркала глянуло на него чьё-то чужое синее лицо с распяленным ртом, окровавленными зубами, проваленным носом, оранжевыми волосиками, прилипшими к плешивой голове, покрытой язвами… Самое страшное — глаза, мёртвые, залитые серым гноем…

Голый, мокрый, трясущийся, долго сидел Олег на кафельном полу под раковиной, сжимая в окостенелой руке бесполезный супермодный бритвенный станочек Fusion Power с пятью лезвиями и виброрежимом (подарок Машки на именины). В квартире было неспокойно. Слышались шорохи, отголоски девичьего смеха. По коридору, прямо перед дверью ванной, пробежал кто-то босоногий, в белом… Олег уронил станок, уткнулся в колени, зажав руками уши. Ещё некоторое время посидел. Понял, что механически покачивается. Усилием воли отодрал ладони от ушей, встал и, стараясь не глядеть по сторонам, деревянной походкой зашагал в комнату.

В закоулках напрочь свёрнутой башни гулко завывал ужас. Сеанс танатотерапии был закончен.