Ферзевый гамбит. 1942-1943

Документ 2

«Тридцать лет в строю» Пьер Бийот (пер. Самохвалова), М. Воениздат 1981 г.

23 августа после двух недель блужданий мы наконец вышли к своим. Встретили нас не очень добродушно. Впрочем, таких как мы окруженцев, из остатков разбитых частей, выходило к своим каждый день не один десяток, поэтому после короткой проверки нас тут же приставили к делу. Копать окопы.

Я было возмутился, справедливо указывая на свое офицерское звание, однако командовавший участком обороны пехотный капитан, немного презрительно глянув на меня из-под нахмуренных бровей, только спросил:

— И где ваш танковый батальон, господин майор? Кем вы собираетесь командовать? — Что на это ответить мне не нашлось, тем более что пара таких же хмурый бойцов с пистолетами-пулеметами, придавали словам капитана изрядную весомость. Поэтому просто плюнув в траву, я взял одну из воткнутых тут же в землю лопат и отправился копать траншеи.

В те дни все были на взводе. Последнему недотепе было понятно, что война проиграна и долго мы не продержимся, однако и сдаваться на милость победителю никто не спешил [на самом деле, согласно отчету квартирмейстерского управления ОКХ в плен с 9 по 23 августа попало 289472 военнослужащих армий союзников — прим. ред.]. Тем более, что наша пропаганда последние два года постоянно трубила об ужасах плена, немецких концентрационных лагерях, газовых камерах и прочем.

Впрочем держаться до последнего патрона тоже никто не собирался. Наша оборона проходила по линии Авранш-Лаваль-Анже-Нант с опорой на Луару на юге и на Селюн на севере. При этом из портов Бретани во всю шла эвакуация промышленности, ценностей, мирного населения и собственно войск. Предполагалось, что защищать этот достаточно небольшой клочок суши нам нужно будет лишь до тех пор, пока не придет наша очередь грузиться на корабли для отплытия в колонии.

В те дни, уже после того как 25 августа пал Париж — это надо сказать больно ударило по всем нам — было объявлено, что даже при оккупации всей Франции, правительство никакие мирные договора с бесноватым австрийцем подписывать не будет [спустя тридцать лет стало известно про попытку сепаратных переговоров между Рейно и Риббентропом, которая провалилась из-за желания немцев чтобы Франция объявила войну Англии и США, по сути став марионеткой Третьего Рейха — прим. ред.], а значит война продолжится и дальше.

Всю тщетность наших попыток построить новый фронт показали нам боши, когда 29 августа одним мощным ударом смяли нашу оборону. Меня по счастью на передовой в тот день уже не было, все же капать траншеи и без меня нашлось кому, а вот толковых — а я смею причислять себя именно к таковым — офицеров у Третьей Республики в это время оставалось не так много. Двумя днями ранее меня выдернули в Нант, где из остатков всех танковых и моторизованных частей отступивших на полуостров, пытались сформировать боеспособную дивизию, должную служить оперативным резервом. Сделано, однако все было не по уму, а потому в момент самой острой необходимости, "18 Бретонская танковая дивизия" по сути существовала только на бумаге.

Как обычно бывает в таком случае, при первых известиях о немецком прорыве поднялась волна сметающей все моральные оковы паники. Но ладно бы моральные, порой кажется, что в трудный час у людей и способность думать рационально тоже выключается, и вместо цивилизованного человека на сцену выходит самое настоящее животное.

В ближайший к Нанту порт — Сен-Назер — потянулась нескончаемая колонна желающих покинуть эту, ставшую внезапно недружелюбной для своего народа землю. И ладно бы сбежать пытались только гражданские: среди толп женщин с детьми то тут то там мелькали солдатские шинели тех, кто предпочёл сражение позорное бегство.

Все это в итоге вылилось в трагедию со многими тысячами жертв. Самолеты люфтваффе в ту пору уже почувствовавшие себя королями неба — ни французской ни американской авиации мы давненько уже не видели в воздухе [командование силами США в Европе официально перебазировало все свои авиационные силы в Британию еще 22 августа, неофициально этот процесс начался на пару дней раньше — прим. ред.] — не гнушались охотиться за отдельными машинами, бомбить жилую застройку и даже расстреливать гражданских беженцев. И самое страшное, что эти смерти были по сути напрасны: Франция физически не могла вывезти из Европы всех желающих, поэтому корабли, швартовавшиеся у контролируемых еще нами причалов, в первую очередь грузились войсками, техникой, оборудованием эвакуированных заводов и только в последнюю очередь — гражданскими. С точки зрения жестокой логики войны — вполне понятное дело, но как это объяснить женщинам с маленькими детьми на руках, которым пропаганда два года рассказывала, что немцы сразу отправляют людей не способных работать в газовые камеры?

31 августа немцы попытались взять Нант сходу, но напоролись в том числе и на расположенные тут танки и отступили. В том бою я довел свой счет до сорока восьми побед, и едва не сгорел в каким-то чудом дожившем до сорок второго года "гочикисе", пришлось переписываться в пехоту.

Еще несколько дней мы отбивали атаки вермахта на подступах к городу, но после того как боши ударили с юга, форсировав реку, Нант пришлось сдать. Вообще тот период в памяти у меня остался обрывками: какого-то общего командования над нами уже по сути не было, как не было и снабжения и как таковой линии фронта.

2 сентября я и сам оказался в Сен-Назер. Французских судов там не оказалось, не оказалось там и портового начальства, способного дать хоть какие-то разъяснения насчет возможной эвакуации. По правде говоря, там вообще не было никакого начальства, все кто мог, уже к этому моменту сбежали. С востока же приближалась канонада, там в десяти километрах от города погибал последний заслон из добровольцев вызвавшихся остаться, чтобы подарить другим немного времени. Уже после войны я попытался разыскать места их гибели, узнать обстоятельства, сделать, в конце-концов, их имена достоянием общественности, однако в немецких документах обстоятельства того боя отображены не были, про наши и говорить нечего. Да и, по правде говоря, не очень горело желанием наше правительство вспоминать те, без сомнения позорные для Третьей Республики дни. Но я отклонился от повествования.

Около причалов неожиданно обнаружились два судна под красным флагом Советской России. После небольшого выяснения обстоятельств, оказалось, что советы активно вывозят из Франции, видимо с молчаливого разрешения нашего дуумвирата, всех желающих отсюда сбежать. В первую очередь это касалось рабочих с семьями, ценных специалистов, научные кадры и так далее. Причем, началось это не вчера а как бы не полгода назад [согласно данным из архива Наркомата Внутренних Дел, с марта по август 1942 г. из Франции в СССР въехало 67852 человека — прим. ред.].

Уже после войны, интересуясь историей взаимоотношений двух стран я с удивлением узнал, что торговый оборот между СССР и Францией в 1941–1942 годах был достаточно велик. Все знают про продажу Жан Бара, однако мало кто знает, что Советы закупали во у нас судовые двигатели, радиолокационные станции, химическую продукцию, в свою очередь поставляя нам авиационные двигатели, скорострельные орудия, топливо, продовольствие и многое другое.

Не могу сказать, что горжусь своим следующим решением, однако и стыд за него не ощущаю. Конечно, тогда я еще не знал про будущее участие Союза в войне с Третьим рейхом, наверное в августе 1942 года о будущей войне не знал даже сам Гитлер. Будь в Сен-Назер судно под французским триколором, я без сомнения выбрал бы его, однако в тот момент выбора не было и я принял решение попытаться уплыть с советами. В любом случае, сдаваться в плен и гнить в немецких лагерях с гадательными шансами на выживание, хотелось меньше всего.

— Майор? Танкист? — С определенным сомнением в глазах оглядел меня русский, отвечавший за сортировку беженцев. Французский его был мягко говоря не самым лучшим, однако неправильное использование артиклей в тот момент волновало меня меньше всего на свете. — Не похож.

Выглядел я к тому времени действительно не важно: грязная, порванная одежда, отросшая до неприличной длинны щетина, намотанные кое-как бинты. Учитывая обстоятельства боя за Нант и последующие события, когда мне пришлось проползти на брюхе не один километр, ничего удивительного что на танкиста я был похож слабо.

— Танк, извини, предъявить не могу: сгорел. Оба сгорели, по правде говоря.

Русский еще более критично оглядел меня с ног до головы. Не знаю, какие мысли роились в этот момент у него в голове, но тут какой-то шальной немецкий снаряд жахнул гораздо ближе своих товарищей, что привело к совершенно ожидаемым последствиям. По толпе скопившейся у причала прокатилась волна паники, кто-то закричал о приближении немцев, после чего люди не разбирая дороги и не оглядываясь, ломанулись по трапу вперед к спасительной палубе советского судна.

Меня этим почти стихийным порывом буквально внесло на корабль одним из первых. Что творилось у меня за спиной я не видел, однако по словам очевидцев из тех счастливчиков, которые в итоге смогли уплыть из ставшего ловушкой для многих людей Сен-Назера, охваченные паникой беженцы ломились вперед похлеще диких зверей. Многих тогда затоптали насмерть, несколько человек утонуло, упав с пристани и непосредственно с трапа корабля — я этого не видел, но так впоследствии говорили мои попутчики.

Так 2 сентября началась моя советская эпопея, продлившаяся в итоге долгих пять лет. Кто знал тогда в августе сорок второго, что вернуться домой смогу я только в сорок седьмом, и сколько мне для этого придется пережить и преодолеть. И все же даже спустя двадцать лет я очень благодарен Советам, за тот корабль, зашедший в Сен-Назер и вывезший меня из ада, в который на следующие несколько лет превратилась моя прекрасная Франция.