"Фантастика 2025-200". Компиляция. Книги 1-27

Часть III

'Все ищут и не находят причину, по которой началась война.

Их поиски тщетны, причину эту они не найдут.

Война началась не по какой-то одной причине,

война началась по всем причинам сразу'.

28-й президент США Вудро Вильсон

Глава 61

Утро было хмурым, пасмурным и печальным. Последние европейские новости, которыми делился со мной министр иностранных дел Владимир Николаевич Коковцов, были под стать унылой серости пейзажа за окном рабочего кабинета.

— Германия, Ваше Величество, уже совершенно не скрывая своих намерений, практически публично заявляет о своём стремлении к экономическому и политическому лидерству в Европе. Кайзер Вильгельм II Гогенцоллерн спит и видит, как богатые колонии Англии, Франции, Бельгии, Нидерландов и Португалии окажутся в его жадных до денег руках.

— Логично предположить, что эта зажиточная пятёрка не спешит расстаться со своими богатствами…

— Вне всяких сомнений. Но реальностью стал тот факт, что задравшие нос Англия и Франция потеряли темп развития и на сегодняшний день начинают заметно отставать в своём экономическом развитии от Германии, Японии и США. И, помимо колоний, являющихся, на мой взгляд, пережитком времён минувших, появляется ещё одна тема для серьёзных споров и конфликтов — борьба за рынки сбыта. А так как старушка Европа наиболее обеспечена и потребительски привлекательна, то стоит предположить, что мы в самом ближайшем будущем столкнёмся с очень серьёзным конфликтом, в котором будут задействованы сразу несколько ведущих мировых держав.

Как вы понимаете, это не было тайной для меня. Скажу больше — я даже помнил дату начала Первой мировой войны — 28 июля 1914 года, а также событие, послужившее катализатором для её скорейшего начала. Уверен, что вы тоже прекрасно осведомлены в этом вопросе. Ну как же? Вспоминайте! Ровно за месяц до начала первых боевых действий, 28 июня того же года, в Сараево был убит наследник Австро-Венгрии эрцгерцог Франц Фердинанд.

— Владимир Николаевич, а каковы, позвольте поинтересоваться, Ваши рекомендации относительно правильного вектора нашего поведения в данной ситуации?

— Мои предпочтения Вам хорошо известны. Я категорически против втягивания России в любые войны, не связанные непосредственно с защитой наших иностранных интересов. Вспомните ноябрь 1912 года.

— Это когда я Вас чуть не отправил в отставку, потому как Вы отказались рассматривать вопрос о мобилизации войск трёх российских военных округов, как это было предложено военным министром в связи с наглым поведением Австро-Венгрии в ходе Первой Балканской войны?

— Именно. И правильно отказался. Восемь месяцев бессмысленной рубки, реки крови и масса жертв под патриотические крики о необходимости военной помощи братьям-славянам. И, как чаще всего это и бывает, либеральные кликуши остались в стороне. А мы с Вами, не вступая официально в войну, активно поддержали из бюджета сбор помощи, организованный сербской принцессой Еленой Петровной, помогли в формировании санитарных отрядов, активно помогали по линии Красного Креста. А кто хотел помочь по-настоящему, а не на словах, записывались в добровольцы. В конце концов, один добровольческий авиационный отряд Сергея Сергеевича Щетинина принёс братьям-славянам больше пользы, чем несколько полков пехоты, которую бы мы зазря положили на полях сражений.

— Согласен, но давайте немного подробнее поговорим о политической конъюнктуре момента. Предлагаю начать с мотивов каждой из сторон конфликта.

— Мотивы Франции, Германии, Австро-Венгрии — банальны и старомодны: территории, человеческие и природные ресурсы, европейская гегемония. У Британии, на мой взгляд, более абстрактные соображения. Их буквально гложет мысль германского доминирования. По данным нашей контрразведки, в случае начала войны немцы нанесут первый удар по Бельгии и Люксембургу, а это будет крайне негативно воспринято свободолюбивым британским обществом.

— С этим понятно. А что Соединённые Штаты?

— Нынешнего президента Вудро Вильсона вряд ли можно считать образцовым пацифистом, но на некое его «отвращение к войне» указывают многие. Пишут даже, что он испытывает «ярко выраженный ужас перед войной». Не знаю, как обстоит дело в реальности, но действующий господин президент действительно издавна был восторженным сторонником таких предлагаемых антивоенным движением механизмов, как международный арбитраж и свобода торговли. В 1908 году он вступил в Американское общество мира, в 1912 году выступил перед Всемирным союзом мира, а первым государственным секретарём им был назначен решительный противник войны Уильям Дженнингс Брайан.

— Что-то мне совсем не верится в пацифистские настроения американцев, — выразил я своё мнение. — Возможно, за этим стоят их экономические интересы?

— Скорее всего, президента и его окружение устраивает нынешнее положение вещей. Раздор в Европе — падение сбыта, а значит — убытки. Хотя, с другой стороны, война — хороший стимул для развития военной промышленности. Кстати, уверен, что в случае начала войны британцы сделают всё возможное и невозможное, чтобы втянуть американцев в качестве союзников, сыграв на их пацифистских настроениях.

— Война ради вечного мира?

— Она самая, Ваше Величество.

— Да, всё новое — хорошо забытое старое, — произнёс я и поймал на себе немного удивлённый взгляд министра иностранных дел. — И ещё вопрос, Владимир Николаевич, а как там ведёт себя Австро-Венгрия?

— Восьмидесятичетырёхлетнему Францу Иосифу на каждом углу мерещатся заговоры и угрозы. Шестьдесят шесть лет императорской власти не проходят бесследно. Хотя, по правде сказать, он вполне бодр для своего возраста. В целом он не против России и даже с большой симпатией относится к Вашему Величеству, но два мощных фактора делают его нашим потенциальным врагом.

— Первый налицо — борьба за турецкое наследие, и, как следствие, противодействие нам как защитнику всех славян на Балканах. Я хорошо помню Боснийский кризис 1908 года и навязчивое желание Франца Иосифа удержать Боснию и Герцеговину. А второй?

— А второй — договор с Германской империей 1879 года, в результате подписания которого возникла полная зависимость Австро-Венгрии от своего могущественного союзника.

— Да, мой троюродный дядя Вильгельм развернул активную деятельность в Европе.

— Которая, кстати, в полной мере распространилась и на Турцию. Традиции германского мощного влияния, зародившиеся при Абдул-Хамиде II, живут и развиваются и при нынешнем султане Мехмеде V, хотя ходят настойчивые слухи, что главным другом Германии на турецкой земле является даже не сам султан, а его военный министр Энвер-паша.

— А кто сейчас у Энвер-паши начальник генерального штаба?

— Фридрих Бронзарт фон Шеллендорф.

— Удивительное имя для турка, — я грустно рассмеялся. — Кстати, имя этого германского деятеля мне удивительно знакомо.

— Немудрено. В ходе нашей войны с Японией он принимал участие в качестве военного наблюдателя, а потом, в 1906 году, даже написал книгу об этих событиях: «Шесть месяцев с японской армией».

В этот момент я вспомнил, где ещё мне встречалось это имя. Нет, оно было связано не с русско-японской войной, а с событиями 1915–1916 годов. Именно Фридриха Бронзарта фон Шеллендорфа историки считали одним из виновников страшнейшего геноцида армян, который устроили турки. Позднее он стал одним из самых ярых сторонников Гитлера. Понятно, что сказать об этом Владимиру Николаевичу в ходе нашего разговора я не мог, хватит нам одного провидца при дворе — Григория Ефимовича Распутина, приобретать статус Нострадамуса в своей стране, как я уже говорил, вовсе не входило в мои планы.

— А как германцам удалось так сильно подружиться с турками?

— Противостояние с Англией, крупные экономические проекты, в том числе строительство железной дороги Берлин — Багдад, поддержка младотурков… Да много чего. Мне, кстати, кажется, что практичность и педантичность германцев показались османам гораздо привлекательнее, чем чванство и заносчивость британцев.

— Владимир Николаевич, дорогой, я хочу, чтобы Вы чётко понимали мою позицию. Россия не должна быть втянута в эту войну. Ни при каких условиях!

— Здесь, Ваше Величество, наши взгляды полностью совпадают, но Вы ведь понимаете, что, если германцы или австрийцы ударят по нашим армиям в Галиции, мы не сможем оставить это без ответа.

— Значит, надо сделать так, чтобы никто не ударил. Во-первых, провести ряд встреч и консультаций на мировом уровне, а во-вторых, максимально усилить нашу западную группировку войск. Как Вы понимаете, второе мы обсудим подробно с военным министром, а вот первое целиком на мне и на Вас. Прошу в максимально сжатые сроки постараться организовать встречи с Францем Иосифом, ну и, конечно, с дядюшкой Вильгельмом.

— Ваше Величество, Ваш выезд в Европу будет крайне отрицательно воспринят нашими потенциальными союзниками и вообще может ослабить наши переговорные позиции в дальнейшем.

— Не обо всём же союзникам стоит знать, мне ли Вас учить в этом вопросе?

— Такие масштабные переговоры сложно сохранить в тайне.

— Согласен, наша последняя встреча в Балтийском порту в 1912 году освещалась слишком широко и подробно. А что, если не привязывать нашу новую встречу к историческим датам, а встретиться всем троим инкогнито на какой-нибудь нейтральной территории?

— Только не в Европе, которая буквально кишит разномастными шпионами.

— И не в Турции, где мой выезд не останется незамеченным…

— А что, если нам заручиться поддержкой Вудро Вильсона и организовать встречу в Американских штатах?

— Нет, это далеко, да и авиасообщения пока нет, а плыть неделями — бессмысленная потеря времени, да и слишком большой риск засветиться. Хотя, — я рассмеялся, — это отличный вариант отправить Франца Иосифа побыстрее к его праотцам из весёлой семейки Габсбургов.

Глава 62

Аликс была в это сумрачное утро особенно печальна и молчалива. Она периодически переводила взгляд на промокший парк за окном, а потом грустно вздыхала, правда, стараясь делать это тихо и незаметно.

Помимо Аликс с нами сегодня завтракали Пётр Аркадьевич Столыпин и Григорий Ефимович Распутин. Отношения между ними были гораздо лучше, чем в оригинальной версии событий, известной в этом мире лишь мне, однако полного доверия не было, не говоря уже про дружбу. Признаться, меня это вполне устраивало. Вполне достаточно дружеских отношений между премьер-министром Столыпиным и министром внутренних дел Добржинским. Антон Францевич сегодня отсутствовал по причине плохого самочувствия. В сырую погоду у него начинались проблемы с дыханием. И, хотя придворные врачи, обследовав лёгкие Добржинского, ничего серьёзного не нашли, с каждым годом недуг его становился всё заметнее. Я мог бы предположить, что это как-то связано с раком на ранней стадии, но старался гнать эти мысли, ибо сделать ничего не мог — известных мне лекарств не было и в помине, да и, признаемся честно, и в наше время их эффективность вызывает большие вопросы. Распутин периодически работал с Антоном Францевичем, производя эффектные пассы руками над его грудной клеткой и шепча молитвы. Становилось лучше, но только до первой непогоды.

А что вы хотите? Добржинский и так уже прожил на два десятка лет больше, чем ему было отведено природой. А тут ещё стрессы, покушения, заговоры. Многие события я оставляю за чертой своего повествования, ибо непосредственным свидетелем их не был, да и закончилось всё благополучно, так что же бумагу марать? Делюсь только самым важным.

— Уважаемый супруг, — Аликс с возрастом перестала при посторонних называть меня Ники. Да и какой, к чёрту лысому, Ники — 46 годочков, пятеро детей, да ещё и ⅙ часть земной суши на плечах. — Сестра Ирен пишет, что её супруг Альберт Вильгельм Генрих, который, как ты помнишь, состоит в чине гросс-адмирала, буквально разрывается между кабинетом Вильгельма и генеральным штабом. Там явно что-то готовится, и блюдо, испечённое на этой кухне, вряд ли России и миру придётся по вкусу.

— Войны германцы жаждут, — внезапно развил мысль Распутин, за что удостоился укоризненного взгляда Петра Аркадьевича Столыпина, предпочитавшего не встревать в разговоры царственных супругов.

— Григорий, англичане и французы мечтают о ней не меньше, — Аликс продолжала делиться с нами своими мыслями. — Всем надо чем-то владеть, кем-то распоряжаться, и всё мало, мало.

— Такова, матушка, природа человеческая, — Распутин потянулся, чтобы достать салфетку и тщательно протёр ей губы и подбородок. — Без войн и прогресс невозможен. Только вот в эту, уж простите Ваше Величество, что с советом лезу, вступать нам никоим образом нельзя, чувствую я, что погубит она и меня, и Вас, и Россию.

Я в очередной раз удивился пророческому дару Распутина. С годами он только рос и усиливался. В прошлой реальности ему не удалось раскрыться в полном объёме — помешали пьянки, дебоши, бесконечные поклонницы и просители. Нынешний Григорий Ефимович вёл образ жизни куда более добропорядочный, что благоприятно сказалось на его экстрасенсорных способностях.

То, что Первая мировая война на пороге, как вы прекрасно понимаете, я знал и без Распутина. Вопрос — как предотвратить её, был гораздо сложнее. Раздать всем сёстрам по серьгам было задачей практически невыполнимой.

Я немного поколебался, но решил всё-таки обсудить со своим ближним кругом вопрос, который меня так тревожил:

— До завтрака мы с Владимиром Николаевичем Коковцовым обсуждали возможность встречи с Францем Иосифом и моим дорогим дядюшкой Вильгельмом.

— Отличная идея, — сразу же подхватила Аликс. — Зачем троим умным людям подвергать риску жизни своих подданных, если можно просто договориться?

— Не всё так просто, дорогая, — я немного поморщился, ибо заметил, что активность Аликс отразилась тенью неудовольствия на лице Столыпина. Совсем недавно у нас состоялся с ним разговор о том, что немецкие корни Аликс могут сыграть злую шутку с нашей царской семьёй. Не дай Бог, начнись война, могут сразу начаться разговоры о шпионаже в пользу немцев и прочий подобный бред. Тогда я, немного шутя, напомнил Петру Аркадьевичу о своих собственных немецких корнях (точнее, корнях Николая Александровича Романова, ибо во мне самом чёрт голову сломит — сколько всего намешано). Однако, судя по реакции на реплику Аликс, мыслей этих он не оставил.

— Союзники нас не поймут, уважаемая Александра Фёдоровна, — взял на себя инициативу Столыпин. — Британцы, французики всякие.

— Так вот, друзья, — я решил вернуть инициативу в свои руки. — Встреча состоится, это мной решено, но вот где её провести, чтобы наши нынешние союзники не переполошились — вот в чём суть вопроса!

— Ваше Величество, — Столыпин даже немного привстал. — А почему бы не повторить события 1905 года, когда на Вашей чудесной яхте «Полярная звезда» был подписан Бьёркский договор? И если бы не позиция уважаемого Сергея Юльевича Витте, вечная ему память, вместо Антанты вполне возможно была бы сейчас одна Великобритания, и угрозы большой войны не было бы. Хотя, признаться, французам я не верю. Вспомните февраль 1909 года, когда Франция уведомила о своей неготовности поддержать нас, если мы выступим на стороне Сербии и объявим войну Австро-Венгрии, то есть, по сути, наплевала на союзный договор 1894 года…

— Господа, — решил я призвать присутствующих к порядку. — Я прошу не превращать нашу беседу в политический митинг, а стараться говорить по существу. Пётр Аркадьевич, я понял Вашу идею насчёт яхты. К сожалению, в нынешних условиях это слишком заметно и небезопасно. Появление моей яхты недалеко от берегов Германии, скорее всего, станет не попыткой предотвращения, а катализатором войны.

— Мне не даёт покоя город Сараево, — вновь вступил в разговор Распутин. — Я пока не очень понимаю, но явно там произойдут значимые для истории события. Может, стоит именно там предложить провести встречу?

Все присутствующие молча, но с очень выразительным выражением лиц, уставились на Распутина. Хуже места для встречи просто невозможно было выдумать. По Берлинскому договору 1878 года «Великие Державы» (Австро-Венгрия, Британская империя, Франция, Германская империя, Италия, Османская империя и Российская империя) признали за Сербским княжеством суверенитет. В 1882 году княжество было преобразовано в Королевство Сербия и было возглавлено королём Миланом I. После его смерти королём Сербии стал его сын Александр Обренович. Оба короля явно неровно дышали в сторону Австро-Венгрии, однако в мае 1903 года ситуация кардинально изменилась. Группа сербских офицеров во главе с Драгутином Димитриевичем захватила королевский дворец, лишив жизни, помимо короля и королевы, обоих королевских братьев, начальника стражи и множество его подчинённых.

В обществе ходили разговоры об ужасных подробностях этого переворота. Говорили, что королевские тела были раздеты и жестоко растерзаны, а позже выброшены через окно в дворцовый сад. Не могу комментировать эти слухи, но одно знаю точно — новым королём, популярным в народе, стал Пётр I из династии Карагеоргиевичей. Он, в отличие от предшественников, был гораздо более дружелюбно настроен по отношению к России. Эти настроения царили и в обществе. Сербские националисты развязали настоящую борьбу с Австро-Венгрией, как в самой Сербии, так и за её пределами, охотясь на назначенных Веной чиновников всех уровней.

Таким образом, Сараево было точкой максимального накала, местом, где на весьма компактной территории сошлись интересы сразу нескольких европейских народов: австрийцев, венгров, сербов, боснийцев, албанцев…

— Фи, если Ваше Величество решит поехать в Сараево, то я прошу сделать это без меня, — вдруг категорично заявила Аликс.

— Что тебя так смущает, дорогая?

— Мои европейские подруги пишут, что Франц Иосиф назначил эрцгерцога Франца Фердинанда наблюдателем военных манёвров в провинции Босния, которые как раз сейчас начинаются.

— Не понял. С каких пор тебя начало смущать общество Франца Фердинанда?

— Оно не начало смущать, оно смущает всех добропорядочных людей последние 14 лет. Наследник трона, выбравший в спутницы жизни простолюдинку. Как такое возможно, ведь их дети никогда не смогут занять австрийский трон? Он даже не может полноценно появиться с ней в приличном обществе.

Фраза Аликс заставила меня задуматься — но, позвольте, ведь именно герцогиня София была с супругом в машине в момент покушения, до которого в новой версии событий оставалось чуть меньше месяца. И тут откуда-то из глубин памяти всплыл факт, что при участии наследника австрийского трона в военном деле, коим, кстати, и являлись объявленные манёвры, все условности становились ничтожными, и герцогиня София могла наслаждаться публичным признанием своего ранга. Так вот почему Франц Фердинанд и решил направиться в Сараево, несмотря на все предупреждения службы безопасности. Это была лазейка — там, в Сараево, эрцгерцог и его жена могли ездить в открытом автомобиле бок о бок… Таким образом, ради любви эрцгерцог шёл на смерть.

Ну что же. Тем благороднее будет с моей стороны попытаться её предотвратить, при этом постаравшись не обидеть братьев-славян.

— Хорошо, дорогая, я еду в Сараево один. Дело за малым — убедить императоров Франца Иосифа и Вильгельма составить мне компанию. Выезд был намечен на 12 июня. Дата для меня важная и символическая, а вот моему окружению малопонятная. К счастью, Распутин всецело поддержал меня, уверяя, что лучше дня для старта миротворческой экспедиции просто невозможно себе представить.

Глава 63

Ночью мне приснился сон — настоящий Николай II с выпученными глазами стоял около банкомата, тыкая все кнопки подряд в бесплодной попытке вытащить на свет божий свою пластиковую карту. Мы встретились взглядами, и Николай Александрович погрозил мне кулаком. Проснулся я с той мыслью, что это вполне может быть правдой. А вдруг он и на самом деле мечется в моём, совершенно неизвестном ему мире? Поживём, как говорится, увидим, а пока пора вставать и готовиться к поездке в это несчастное Сараево.

Утро первыми уверенными лучами прорывалось в комнату через огромное окно, выходящее в сад. Солнечные зайчики прыгали по разным, дорогим моему сердцу безделушкам. Сначала они отразились от лампадки с розовым маслом, которую мне заботливо зажигала на ночь супруга, поиграли с портретом дорогого папа́, а потом неожиданно рассыпались на сотни бликов, отразившись от многочисленных граней флакончика с туалетной водой, и скрылись в сиреневой комнате, что была рядом со спальней. Надо сказать, что в отличие от настоящего Николая, с супругой мы ночевали раздельно. Как так вышло, уже и не вспомню, но обоих это устраивало, так как сохраняло некую остроту чувств и ощущение свежести от каждой встречи.

В этот день мы по доброй традиции позавтракали и выпили утренний кофе вместе с детьми, обсудили их успехи в учёбе и понравившиеся книги из числа недавно прочитанных. Чтение было неотъемлемой и очень важной частью жизни нашей семьи. А что прикажете делать в отсутствии компьютера и телевизора? Круг интересов охватывал как серьёзную историческую литературу, так и развлекательные романы. Семейная библиотека насчитывала полтора десятка тысяч книг и постоянно обновлялась. Отвечал за это заведующий Собственной Его Императорского Величества библиотекой Василий Васильевич Щеглов, в обязанности которого также входил подбор достойных литературных новинок для меня и подобающей литературы для правильного воспитания и художественного развития наших с Аликс детей.

Александру Фёдоровну всегда больше привлекала историческая литература. Ещё в юности она досконально изучила «Историю Гогенштауфенов» Раумера в девяти томах, «Реформацию литературы» Гизо, «Жизнь Кромвеля». Дети также тянулись к исторической литературе, правда, кумиры у них были разные — Великая княжна Ольга больше всего любила книги о временах правления Екатерины II, кумиром цесаревича Алексея был Пётр I.

В мемуарах фрейлины и ближайшей подруги императрицы Анны Вырубовой, а запомнил я это ещё со студенческих времён своей прошлой жизни, содержался рассказ о том, что Государь любил художественную литературу, в первую очередь — творчество Николая Васильевича Гоголя, иногда читал книги своим домашним, и это было интересно, потому как читал он превосходно. Исходя из этого, я решил не отходить от семейных традиций и иногда, правда, крайне редко, баловал своих домашних выразительным чтением, выбирая для семейных вечеров произведения русских авторов — Толстого, Тургенева, Лескова, Чехова или более лёгкую литературу — детективные и приключенческие романы, а также беллетристику.

Путешествие, которое открывалось передо мной, по моим предчувствиям, тоже предстояло захватывающим и авантюрным. Может быть, стоит плюнуть на всё и пригласить двух уважаемых императоров в деревню, в глушь, в Саратов? И там, после баньки, за рюмкой доброго самогона обсудить все насущные дела, альянсы и мезальянсы, и не переться в это самое Сараево с риском для здоровья и жизни. Но ведь не поедут, тысячу причин найдут и не поедут! Нужна нейтральная территория. А куда уж нейтральнее, чем банька, речка, самовар и чай с пряниками. Всё вышеописанное представилось настолько ярко и живо, что я понял, что проваливаюсь в дремоту. Стареем, понимаешь, теряем былую свежесть и живость. А расслабляться никак нельзя — впереди самые ответственные годы и события, и коли всё не продумаешь — ссылка, подвал, расстрел.

После семейного завтрака мы вместе с адъютантом стали собираться в дорогу. Вещей решили взять минимум. По правде сказать — моя воля, так я бы вообще с одной сумкой вылетел, ну ещё бы в дьюти-фри пару бутылочек прикупил в прозрачном пакетике. Да только не вылететь, не затовариться не получится, времена мне привычные ещё не пришли. Ехать предстояло поездом через Будапешт, инкогнито, не в общем вагоне, конечно, первым классом, но всё-таки не так уютно и комфортно, как я привык за последние годы. Ехать со мной предстояло флигель-адъютантам полковникам Владимиру Фёдоровичу Козлянинову и Анатолию Александровичу Мордвинову. Также в путь собиралась пятёрка самых надёжных и высокопрофессиональных телохранителей, а также группа поддержки из 12 человек, состоящая из проверенных и перепроверенных агентов секретной службы. За внешний контур охраны в Сараево отвечала военная контрразведка, агенты которой добирались до места самостоятельно, многие — из соседних европейских стран, где на постоянной основе блюли российские интересы.

В итоге я вместе со свитой занял целый вагон. Что сказать по этому поводу? Просто подарок для спецслужб недружественных стран. А какие из них дружественные, какие недружественные — сам чёрт не разберёт, всё, как показала практика, зависит от текущего политического момента. Настоящими союзниками России, впрочем, как до, так и после, оставались армия и флот. Тут, как говорится, без вариантов!

Что касается расстояний. Мне предстояло добираться более 2000 км, германскому императору Вильгельму около 1000, а престарелому Францу Иосифу порядка 500. Выдернуть этих двух пауков из их родных банок задачей, я вам признаюсь честно, оказалось не из лёгких, и всё-таки примерно за неделю, благодаря секретным телефонным переговорам, нам удалось прийти к соглашению о месте и времени встречи. Волновало одно — круг лиц, владеющих этой информацией, был весьма и весьма широк.

Глава 64

Есть в сермяжной российской бюрократии приятная черта, во всяком случае для того, кто стоит на самом верху этого бюрократического айсберга. О чём это я? Да о купе, в котором я направлялся навстречу новым приключениям. Несмотря на секретность, вагон нашли самый что ни на есть мягкий и удобный. Да, ему было далеко до моего императорского, но, особенно если сравнивать с тем, как мне приходилось путешествовать в прежней жизни, условия были просто шик, блеск, красота!

Настоящий Николай II, как я читал ранее, был равнодушен к комфорту и роскоши, неприхотлив в одежде и еде. Однако при этом император всегда уделял внимание удобству своего быта: например, в Зимнем дворце именно при Николае II появились мягкие диваны и кресла, а в личном поезде монарха — полноценное спальное место и зона отдыха. В этом мы были схожи с истинным Николаем Александровичем — презрение к роскоши и стремление к рациональности.

А потому я, сидя на мягком диване и попивая чай, приятно размышлял о структуре и природе счастья. Да, да, именно об этом, основные моменты предстоящих переговоров были мной уже досконально продуманы, а аргументы и выводы отточены на Столыпине и Распутине. Так вот — счастье. Бывает, сидишь окружённый любимыми детьми, читаешь интереснейшую книгу, казалось бы — уют, комфорт, ан нет — какая-то внутренняя дисгармония, хочется воздуха, простора, событий. А сейчас — поезд, мирный стук колёс, никого из домашних рядом, а на душе — благостная истома. И уже скучаешь по дому и идеализируешь тех, кто обычно рядом. Это, так сказать, позади тебя. А впереди — неизвестность, ветер приключений, череда важных встреч и переговоров, волнующее ощущение холодного револьверного дула в районе беззащитного виска…

Так, Николай Александрович, не расслабляться, соберись, тряпка! И, словно услышав мой внутренний призыв к себе, раздался негромкий, но требовательный стук в дверь.

— Ваше Величество, можно?

— Входите, входите, Владимир Фёдорович!

Элегантный флигель-адъютант Козлянинов буквально впорхнул в моё просторное купе. Он был, впрочем, как и всегда, свеж, подтянут, собран, с набриолиненными усами и шевелюрой и одаривал окружающее пространство приятным запахом дорогой туалетной воды, но не чрезмерно, а согласно нормам этикета.

— Ваше Величество, мы подъезжаем к границе, с нашими таможенниками проблем не будет, а вот что касается венгров — хочу напомнить, что с настоящего момента Вы — Павел Петрович Нарышкин, согласно подготовленным контрразведкой документам, а мы с Анатолием Александровичем Ваши родные братья — Владимир Петрович и Анатолий Петрович. Поэтому, прошу нижайше нас извинить, но обращаться к Вам в присутствии посторонних мы будем — Павел или Паша и вместо «Вы» использовать обращение — «ты».

— Шарфом только не душите, — решил пошутить я, обыгрывая своё новое имя, которое навевало не самые радостные воспоминания о моём несчастном предке Павле, удушенном заговорщиками. Не знаю — какому олуху пришло в голову присвоить мне именно эти инициалы, но теперь оставалось лишь шутить над не самым удачным выбором.

— Постараемся воздержаться, — Владимир Фёдорович, он же теперь Петрович, чуть заметно улыбнулся в усы.

Примерно через полчаса два моих «новоявленных брата» без церемоний, что вполне объяснялось требованиями конспирации, вместе с двумя таможенниками буквально завалились в моё купе. Оба флигель-адъютанта были слегка подшофе, чего обычно в моём присутствии себе не позволяли, и вели себя несколько развязно.

— Пашенька, границу пересекаем, тут соответствующие службы к тебе с проверкой, — игриво молвил Анатолий Александрович, то бишь Петрович, и для достоверности даже подмигнул. Глаза его при этом были абсолютно трезвыми, взгляд внимательным и цепким, а рука лёгким и практически неуловимым движением извлекла из кармана две крупные купюры. Это были два государственных кредитных билета по 500 рублей с портретом Петра I в треугольной шляпе, ласково и уважительно именуемых в народе «петеньками» или «петрушами», которые внушали уважение не только номиналом, но и солидными размерами — почти в половину стандартного листа для печати.

Увидев купюры, оба венгерских служащих приняли вид равнодушный и максимально отвлечённый, что, однако, не помешало купюрам практически мгновенно найти себе приют в их бездонных карманах. Не мудрено. Не знаю, как в Венгрии, а в России за эти деньги вполне можно было приобрести небольшой домик. Ко мне, в отличие от купюр, таможенники особого интереса не проявили и довольно быстро покинули купе.

Примерно через час поезд плавно тронулся, колёсные пары были заменены, а я пригласил в купе обоих флигель-адъютантов.

— Ну что, дорогие мои Володенька и Толечка, — шутливо начал я, — первую контрольную точку мы успешно преодолели. Благодарю вас обоих за находчивость и театральное мастерство.

— Ваше Величество, коньяк мы пили по-настоящему, — улыбнулся Владимир Фёдорович.

— Ну и славно, пока ещё немного можно, кстати, а не возникло ли у вас желания сделать это, так сказать, на троих? А, Петровичи?

С этими словами я достал подаренную мне ранее французским послом эксклюзивную бутылку коньяка «Камю» 1894 года (если помните — год моего, если можно так сказать, восшествия на престол) и попросил одного из телохранителей соорудить нам любимую закуску — щедро посыпанные сахарной пудрой и кофе лимонные дольки.

— Миру мир, господа! — краткость, как известно, сестра таланта.

— Прекрасный тост, — цитируя незабвенную героиню фильма «Служебный роман» и сам не ведая об этом, поддержал меня Владимир Фёдорович.

Глава 65

В Будапешт наш поезд прибыл глубокой ночью. Я специально попросил своих адъютантов разбудить меня за 15 минут до прибытия на вокзал «Келети», так как ждал присоединения к нашей делегации ещё одного важного участника.

За окном разливался яркий электрический свет. Вокзал, на который мы прибыли, был построен ровно 30 лет назад, но до сих пор оставался одним из самых современных и величественных в Центральной Европе. Великолепное здание, выполненное в эклектичном стиле, сочетающем элементы ренессанса и индустриальной архитектуры, буквально приковывало к себе взгляды путешественников и внушало уважение.

Две фигуры торопливо прошествовали мимо моего окна и устремились к концу вагона. Буквально через минуту я услышал в коридоре приглушённый разговор и открыл дверь своего купе. Первый гость был мне хорошо знаком и ожидаем, а потому о нём я скажу чуть позже. Куда большее моё внимание привлёк второй ночной гость — молодой, энергичный, лицом напоминающий персонажа из книги «Легенды и мифы Древней Греции». Однако, даже несмотря на довольно грубые черты и солидных размеров нос, лицо его было симпатичным и приятным.

— Ваше Величество, разрешите представиться — секретарь генконсульства в Будапеште Георгий Дмитриевич Маврокордато.

Я пожал руку и внимательно посмотрел в глаза этого совсем молодого, но очень умного и одарённого дипломата. Сын генерал-майора флота Дмитрия Георгиевича поступил на службу в МИД и был назначен на работу в консульство России в Будапеште менее года назад, однако за этот довольно короткий срок успел неплохо изучить страну и установить хорошие связи с политиками, журналистами и общественными деятелями Венгрии. Именно от него в Петербург поступала самая важная, точная и актуальная информация о жизни венгерской половины империи Габсбургов, иначе именуемой Транслейтанией.

Что интересно — на территории Венгрии действовало сразу две российские дипломатические миссии: Генеральное консульство в Будапеште и консульство в Фиуме. Пальма первенства в подготовке донесений в посольство России в Вене, безусловно, принадлежала генеральному консульству в Будапеште, обладавшему большими ресурсами и возможностями. Нередко между генеральным консульством в Будапеште и консульством в Фиуме возникали разногласия при оценке одних и тех же событий, в частности взаимоотношений венгерского правительства с Хорватией. Признаюсь, информация, получаемая от молодого Маврокордато, всегда была для меня приоритетной. Важно понимать, что в 1914 году большая часть Хорватии была автономным «королевством» в составе Венгрии — одной из равноправных частей двуединой Австро-Венгерской монархии. Меньшая часть — «королевство Далмация» — входила непосредственно в состав Австрии.

Не буду утомлять вас многочисленными политическими нюансами данного региона, скажу только, что перед угрозой венгерского и австрийского наступления на автономные права других народов большинство партий Хорватии пришло к выводу о необходимости объединения политических усилий. В итоге в 1908–1909 годах, после аннексии Боснии и Герцеговины, усилилось давление на них со стороны австро-венгерских властей. А потому последние пять лет здесь было неспокойно. И что меня особенно тревожило, так это объединение в ходе политической борьбы хорватских и сербских националистов, открыто противопоставляющих себя австро-венгерским властям.

Совсем не хочу, чтобы вы меня поняли превратно. Я никоим образом не являлся поклонником и фанатом Австро-Венгрии. Искусственно слепленная Габсбургами держава трещала и грозилась в любой момент развалиться на куски. Понятно, что почтенный возраст её императора Франца Иосифа тоже во многом этому способствовал. В российские интересы такая нестабильность совершенно не входила. А я лично, хорошо зная о предстоящих событиях и их последствиях, вообще всецело был настроен сохранить жизнь австро-венгерскому наследнику Францу Фердинанду, дабы постараться не допустить начала Первой мировой войны.

Я и мои ночные гости присели у стола. Время было позднее, а потому я попросил подать нам только чай и бутерброды с сыром и ветчиной. Да, кстати, моим вторым гостем и попутчиком в предстоящем опасном путешествии был хорошо вам знакомый Григорий Ефимович Распутин. Чтобы не привлекать внимания столичных журналистов, под предлогом временного отбытия в родную деревню он выехал в Будапешт пару дней назад. Почему я пригласил его в Сараево? Довода два — хорошее знание людей и недюжинные экстрасенсорные способности. Кто знает, что нам более потребуется для осуществления намеченной миссии?

Георгий Дмитриевич тоже был приглашён составить нам компанию. В отсутствии телевидения и интернета господин Маврокордато был поистине незаменим, будучи в состоянии дать оперативную характеристику любому более-менее крупному персонажу предстоящего действа. Параллельно я планировал ещё в пути плотно пообщаться с ним, дабы восполнить определённые пробелы в теме современной австро-венгерской политики, в которой, признаюсь, я был дилетантом, а мой новый попутчик — профессионалом.

Проговорили мы почти до пяти утра. Маврокордато показывал фотографии, я внимательно изучал лица незнакомых мне людей, стараясь отложить в своей памяти, а потом передавал фото Распутину, который, произведя несколько загадочных пассов, дополнял рассказ Георгия Дмитриевича описанием своих наблюдений и ощущений. Глаза мои начинали слипаться, и я, извинившись перед своими коллегами, распорядился устроить их через одно купе от меня, а сам прилёг и моментально погрузился в странные грёзы, в которых совершенно незнакомые мне люди сначала оживлённо разговаривали на непонятном мне языке, а потом, положив руки на плечи друг другу, неожиданно начали водить всё убыстряющийся хоровод под звуки знакомой мелодии.

— Это танец сиртаки, — с улыбкой произнёс проникший в мой сон Распутин. — Это не народный греческий танец, а специально созданный в 1964 году для греческого фильма «Грек Зорба». Он представляет собой сочетание медленных и быстрых версий «хасапико» — старинного танца воинов…

— Довольно, — прошептал я во сне, а возможно, и наяву, после чего повернулся на правый бок и провалился в чёрную яму без сновидений, человеческих лиц и странных танцев.

Глава 66

В Сараево поезд прибыл поздно вечером, что явно было нам на руку. Когда, ещё будучи в Петербурге, мы продумывали план поездки, мои коллеги предлагали остановиться в «Hotel Italia», расположенном в непосредственной близости от железнодорожного вокзала и ряда выдающихся достопримечательностей города. Удобное расположение было мощным аргументом, и я практически согласился, соблазнившись ландшафтным садом, антикварной мебелью и романтической атмосферой. Но категорически против этого варианта выступил Григорий Распутин, утверждая, что аура у здания очень тяжёлая, и это в некоторой степени может негативно повлиять на итоговые результаты поездки.

Обсуждали мы, как я помню, и отель «Мишель», очень уютный и компактный. В нём было всего 19 номеров, и каждый оформлен в своём неповторимом стиле, отражающем историю города и государства. Здесь уже аргументы против высказал Анатолий Александрович Мордвинов, указав, что в таком компактном отеле мы, разместившись всей делегацией, будем слишком заметны. Конечно, можно было арендовать отель целиком, но это явно могло вызвать лишний интерес разведок ряда европейских стран, что в наши планы совсем не входило.

По итогам совещания было решено разместиться в отеле «Европа», которым с 1882 года владела семья сербов Ефтановичей, в данный момент — отец Глиша и сын Душан. Располагался отель на улице Милоша Обилича, которая получила новое название после того, как Сербия стала королевством. Раньше улица называлась в честь императора Австро-Венгрии Франца Иосифа. Отель был построен по проекту чешского архитектора Карела Паржика и выглядел настолько современно, что я, грешным делом, понадеялся, что вновь вернулся в свой родной XXI век.

Большое количество номеров, поток гостей, смежные номера — все факторы говорили в пользу этого выбора. Основной задачей было незаметно добраться до отеля и тихо заселиться. Для этого в Загребе во время получасовой остановки соседний вагон шумно и весело заняла большая труппа Хорватского национального театра, направляющаяся по случаю в Сараево на гастроли, с огромным количеством реквизита, часть которого была предназначена не для сценических выступлений, а для нашей маскировки. Скажу честно — обошлось нам подобное недёшево, по официальной версии мы были богатыми российскими купцами и промышленниками, направляющимися в Европу кутить и вкушать все возможные наслаждения.

Театральная группа была столь шумной и многочисленной, что нам без труда удалось почти незаметно добраться до привокзальной площади, где нас ожидали трое, заранее забронированных извозчиков. Я был наряжен в дорогой европейский фрак и щегольские лакированные туфли, огромные усы и бакенбарды украшали моё лицо, на щеке алела помада от легкомысленного поцелуя неизвестной красотки, и, вообще, как мне казалось, я в этот момент напоминал героя какой-то весёлой и легкомысленной оперетты, страждущего впечатлений и развлечений, но являющегося новичком в их поиске.

Около полуночи мы заселились в отель. Номер на третьем этаже выглядел огромным и пафосным. Красное дерево, зеркала, добротная дубовая мебель, дорогие портьерные ткани. В номере пахло изысканной туалетной водой, свежестью и почти неуловимо табаком и нафталином. Комнату у входной двери заняли три телохранителя, далее расположились два моих флигель-адъютанта, мне, исходя из интересов безопасности, досталась просторная спальня с единственным, но громадным недостатком — в ней не было окон. Распутин и Маврокордато были размещены в отдельных двухместных номерах на том же этаже, к каждому был прикреплён личный телохранитель. Группа поддержки расселилась на втором, третьем и четвёртом этажах, около обеих лестниц, расположенных в торцах здания. Агенты внешнего контура — по особой схеме, в нюансы которой, признаться, я не вникал.

Вы, кстати, можете спросить — а каково это, всё время находиться в окружении адъютантов, телохранителей и агентов секретных служб? Отвечу честно — не очень комфортно, но постепенно привыкаешь. Тут главное — «не поймать звезду»: поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что, достань горошинку из толщи матрасов… Ну, вы меня поняли. Первое время меня всё это безумно раздражало, а потом ничего, стало привычным и обыденным. Единственное, что я не допускал — это чтобы меня кто-то из слуг раздевал и одевал. К счастью, в этом мы были похожи с настоящим Николаем Александровичем. Составить гардероб, помочь в выборе — это да! Свои Эвелины Хромченко бесценны в каждом времени, но вот руками к моему исподнему попрошу не прикасаться!

Ужин был подан лёгкий, но весьма калорийный, после дороги необходимо было восстановить силы. На большом столе в комнате адъютантов появилось огромное блюдо с мезе. Это такая средиземноморская закуска, в основном состоящая из разнообразных сыров и копчёностей. Ещё мы заказали, несмотря на весьма поздний час, бегову чорбу. Это такой густой суп, к нему вместо обычного хлеба — сырницы (питы с сыром) и зеляницы (питы с зеленью). Главным блюдом вечера стал босанский лонац (мясо с овощами, томлёными в горшочках). Я, вообще-то, когда бываю на Балканах, предпочитаю роштиль (это такая необыкновенно вкусная смесь из кусочков шашлыка и мяса, пожаренного на решётке), но, как говорится — всему своё время.

После ужина адъютанты вежливо поинтересовались насчёт карт и алкоголя, но получили вежливый отказ.

— Господа, мне кажется, вы слишком поверили в официальную легенду нашего путешествия. Вот добьёмся поставленной цели, тогда отметим, а сейчас приказываю всем отдыхать!

Уже через несколько минут мирный храп доносился из соседней адъютантской комнаты, а мне оставалось тешить себя надеждой, что также не храпят и сразу все трое наших телохранителей. С этой мыслью я и провалился в сон.

Глава 67

Я внезапно проснулся в полной темноте и не сразу понял — где нахожусь. Вдали слышались голоса, причём собеседники явно общались на повышенных тонах. Сон как рукой сняло, и я мгновенно вспомнил, что нахожусь не в Петербурге, а в трижды клятом Сараево — в самом пупке многочисленных нитей, ведущих к гибельной для всех трёх монархий войне.

Вспомнив, что над изголовьем кровати расположен ночник, я поднял руку и потянул за цепочку. Да, признаюсь вам, просыпаться в комнате без окон — то ещё удовольствие. Пользуясь случаем, так сказать, хочу передать привет всем клаустрофобам. При этой мысли я улыбнулся, а потом, проворно соскользнув с кровати, быстро оделся.

Прежде чем открыть дверь, я прислушался. Голоса не стихали. Напротив, они становились только громче. Я резко открыл дверь и на мгновение застыл. В большой гостиной, где расположились, как вы помните, мои адъютанты, было полно полицейских. И мало того, что разговор шёл на повышенных тонах, так ещё и оружие было уже расчехлено и направлено друг на друга.

— Что здесь происходит? — резко спросил я, и инстинктивно все направили свои револьверы на меня.

— Павел Петрович, нас утром решил навестить Густав Викторович Игельстрём, консул России в Боснии, а буквально через несколько минут следом за ним вломились полицейские, — сообщил Анатолий Александрович Мордвинов.

— Что вам угодно, господа? — на правах старшего из трёх братьев, согласно нашей легенде, обратился я к полицейским на немецком.

— Вас желает посетить и поприветствовать генерал-губернатор Боснии, австро-венгерский наместник Оскар Потиорек, — ответил старший по чину полицейский, лицо которого было украшено бакенбардами, не уступавшими по пышности моим вчерашним театральным. — А Ваши люди вместо сотрудничества оказывают сопротивление, что совершенно неприемлемо.

— Друзья, — максимально благожелательно обратился я ко всем находящимся в комнате. — Я прошу всех выдохнуть, успокоиться и убрать оружие. Здесь нет врагов, а лишь имеет место лёгкое недопонимание.

Фразу пришлось повторить по-русски, после чего руки с револьверами были опущены и напряжение в комнате несколько спало.

— С кем имею честь? — обратился я к старшему полицейскому.

— Капитан Марко Ходжич.

— Очень приятно, Павел Петрович Нарышкин, действительный статский советник, прибыл в Сараево с двумя братьями — Владимиром Петровичем и Анатолием Петровичем, и свитой по коммерческим делам, — произнося это, я улыбнулся самой очаровательной из коллекции моих улыбок.

— Допустим, — внезапно перейдя на русский, вежливо ответил Ходжич, и, чуть прищурившись, посмотрел на меня. Потом, мягко улыбнувшись, достал из кармана серебряный рубль с моим профилем, покрутил его в руке и отправил назад в темноту кармана. — Но давайте оставим этот маскарад. Меня на самом деле зовут Марко Ходжич, но я не служу в полиции Сараево, а являюсь руководителем контрразведки Боснии и доверенным лицом Оскара Потиорека.

— Так, так, значит, маскарад у нас взаимный?

— Не совсем. Полицейские самые настоящие. Но они не совсем в курсе, что происходит, отсюда и некоторое непонимание, возникшее между нами и Вашей охраной. Прошу учесть, они не говорят и не понимают по-русски, но из-за созвучия некоторых слов могут догадаться о чём идёт речь. А потому я буду обращаться к Вам согласно Вашей легенде.

— Но откуда Вы узнали о нас?

— Нет ничего проще. Франц Иосиф предупредил о Вашем скором прибытии своего любимого племянника Франца Фердинанда, тот поставил в известность господина наместника, а он, в свою очередь, меня. Мы не знали точно, когда вы прибудете, но ждали со дня на день. На всякий случай я распорядился установить слежку за российским консульством, что позволило мне не только узнать некоторые пикантные подробности личной жизни господина Густава Игельстрёма, но и вычислить Ваше местопребывание.

— Ваше Вел… — начал было Густав Викторович, но мы вместе с Марко Ходжичем, не сговариваясь, шикнули на него.

— Господин майор, я предлагаю временно вывести из номера мою охрану и Ваших полицейских, дабы не усугублять риск ненужного опознания моей персоны.

— Согласен, уважаемый Павел Петрович, кстати, я тоже Вас покину, ибо слышу шаги моего патрона в коридоре. Думаю, наиболее разумно вам будет пообщаться один на один.

— Ничего себе слух у этого контрразведчика, — уважительно подумал я. — Господа адъютанты, прошу меня временно оставить нас для секретных переговоров.

— Но, Ваше Величество, — попробовал возразить Владимир Фёдорович. — Мы головой отвечаем за Вашу безопасность.

— Я настаиваю, господа!

Буквально через минуту в комнату буквально ворвался худощавый, коротко стриженный мужчина. Седина уже пробивалась в его волосах, но усики были по-прежнему темны и аккуратно подстрижены. После некоторого замешательства наши спутники оставили нас вдвоём.

— Ваше Величество, меня зовут Оскар Потиорек, — скороговоркой представился он, и также порывисто пожал мою протянутую руку. — Простите, что ворвался, как ураган, но обстановка в Сараево сейчас нервная, за безопасность всех важных персон отвечаю я, а потому испытываю некоторое волнение и катастрофический дефицит времени.

— Приятно познакомиться, — дежурно ответил я, — но не кажется ли Вам, уважаемый господин Оскар, что Ваше появление здесь никоим образом не способствует моей безопасности?

— Не кажется, — коротко ответил он, что прозвучало несколько грубовато для разговора с венценосной персоной, коей я в известном смысле являлся. — Я наношу ежедневно десятки визитов, и целая гвардия агентов следит за тем, чтобы за мной не было хвоста.

— Вот это и пугает, ибо сама эта гвардия является таким заметным Вашим хвостом, что можно наблюдать за Вашими перемещениями, сидя в ближайшем уличном кафе с газетой и чашечкой кофе, не прибегая к особым хитростям и уловкам.

— И тем не менее, мой долг — обеспечить Вашу безопасность, а потому я попрошу окончить этот маскарад и немедленно переехать в мой загородный дом, где Вам и Вашим людям я смогу обеспечить должный уровень безопасности.

— Я премного благодарен Вам за заботу и столь лестное предложение, но переезд к Вам равнозначен объявлению в ведущих европейских газетах о моём прибытии в Сараево. Также, как Ваши люди следили за русским консульством, кто-то, я более чем уверен, внимательно наблюдает и за Вашим домом. Опять же охрана, слуги, доставщики, почтальоны. И пары дней не пройдёт, как наша тайна станет достоянием широкой общественности.

— Ну что же, настаивать я не могу. Придётся искать варианты. Если Вы окончательно решили обосноваться в гостинице, мне придётся с помощью своих агентов и силами полиции заметно усилить её охрану.

— Вот, вот. Главное слово здесь — заметно. Это будет слишком заметно и необъяснимо. В Сараево прибывают обычные штатские лица, пусть и крупные коммерсанты, а их охраняет вся королевская конница и вся королевская рать.

— Конницу мы использовать не будем, — уверенно произнёс Оскар, не имевший, в силу временных расстояний, возможности ознакомиться с творчеством Самуила Яковлевича Маршака.

— Рать тоже, — уверенно продолжил я, — и если Вы считаете, что меня охраняет лишь горстка телохранителей, то глубоко ошибаетесь. А использовать дополнительные силы, это будто размахивать ярким платком, привлекая ненужное внимание к моей скромной персоне. — И будем откровенны, вряд ли со стороны сербов мне что-то грозит.

— О, не стройте иллюзий, Ваше Величество, эти ужасные создания способны на всякую подлость, — на лице Оскара при этих словах явно отразились презрение и брезгливость.

— Впрочем, уверен, что не в большей степени, чем и представители всех прочих народов на нашей планете, — дипломатично ответил я, совершенно не собираясь поддерживать наместника в его антисербских настроениях.

— Я не собираюсь Вас переубеждать, а лишь предупреждаю. И Вы правы в том, что на сербах мир клином не сошёлся. В Европе, как Вы понимаете, есть и другие радикальные силы, которые счастливы будут с Вами поквитаться за явные или выдуманные обиды.

— И тем не менее, я настаиваю, что буду обеспечивать свою охрану собственными силами, а Вы сосредоточьте, пожалуйста, внимание на безопасности Франца Фердинанда, когда в конце месяца он прибудет в Сараево.

— Откуда Вам это известно?

— Наша контрразведка тоже умеет ловить мышей, уважаемый господин Оскар.

Глава 68

После ухода Оскара я решил провести оперативное совещание, в котором приняли участие, помимо меня, оба адъютанта, Распутин, Маврокордато и Игельстрём.

— Густав Викторович, какого лешего, простите за выражение, Вы попёрлись к нам, — гневно начал Анатолий Александрович Мордвинов, — притащив за собой кучу ненужных свидетелей? И откуда вообще Вы узнали о нашем прибытии?

— Мне, право, так неловко, господа, но поймите, ведь не каждый день Богом забытое Сараево посещает лично Император Всероссийский, — торжественно, и, видимо, от серьёзного волнения, очень громко изрёк Игельстрём.

— Вы ещё на балкон выйдите и прокричите погромче, — продолжал сердиться Мордвинов, — а то ещё не вся Босния проинформирована о нашем приезде.

— А проинформировал меня мой непосредственный начальник — Владимир Николаевич Коковцов, да наказ дал — всячески помогать и оберегать, как зеницу ока.

— Вот Вы и помогли, притащили к нам полицию и контрразведку. Просто нет слов, господа, — Мордвинов продолжал возмущаться, но постепенно успокаивался, своей умной головой понимая, что прибежал Густав в силу неравнодушия и природной исполнительности.

— Благими намерениями… — молвил Распутин, и на этом небольшой утренний инцидент был исчерпан, а мы перешли к обсуждению деталей намеченной на послезавтра встречи трёх европейских монархов.

— Интересно, господа, что название «Сараево» произошло от турецких слов «saray» и «ovaci». Первое означает — дворец, второе — равнины, в целом что-то типа «равнины около дворца», — чтобы настроить нас на рабочий лад, посчитал нужным сообщить мудрый Маврокордато. — Так вот, переговоры пройдут с 90-процентной вероятностью во Дворце Конак, в резиденции боснийского наместника Оскара Потиорека, лицезреть которого мы уже имели честь сегодня.

— А кто такой Конак? — спросил любопытный Распутин почему-то не у Маврокордато, а у Игельстрёма. Зная, что просто так Григорий Ефимович ничего не делает, я решил, что таким образом он хочет дать возможность Густаву Викторовичу реабилитироваться в моих глазах и плавнее войти в команду. Судя по умному взгляду, Маврокордато также это прекрасно понял.

— Это скорее — что, господа. Конак, в переводе с турецкого, — дом, я бы даже сказал — большой дом, использующийся в качестве резиденции или места для деловых встреч, — просто и понятно объяснил Густав Викторович, дипломатичный Маврокордато согласно закивал головой.

— А что нам известно про это место? — я решил, что пора и мне поучаствовать в рабочей беседе.

— Османы испокон веков строили в Сараево серали, то есть дворцы, так как это слово произошло всё от того же «saray», только с некоторым персидским колоритом. Всего за всю историю Сараево было построено три сераля, и все они пали жертвами пожаров. Нынешний Дворец Конак, а по сути — четвёртый и последний, надеюсь, сераль, был построен при Топале Шерифе Османе-паше в 1869 году. Это красивое, добротное трёхэтажное каменное здание с толстыми стенами, просторными залами и высоченными потолками. Я бы даже сказал, что это комплекс зданий, просто центральное — самое красивое и привлекающее внимание. Кстати, оно единственное, куда допускаются иностранцы. Что в остальных зданиях — тайна за семью печатями! — Игельстрём произнёс последнюю фразу с таинственным выражением лица, как будто рассказывал нам страшную восточную сказку.

— Тоже мне, бином Ньютона, — хмыкнул полковник Мордвинов, — небось — гарем, баня, прачечная, кухни, кладовые всякие, да какой-нибудь бетонный погреб на случай артиллерийского обстрела.

— Может, и бани, а может, что и поинтереснее, — тоном знатока местных особенностей произнёс Маврокордато. — Ходят слухи, что там есть даже своя тюрьма, страшная пыточная и довольно современный морг.

— Да, вариант с банями и кухнями нравится мне гораздо больше, — задумчиво произнёс Распутин. — Но вот вопрос, господа, почему боснийский наместник так настойчиво советовал нам переехать к нему? Действительно для нашего блага, али задумал чего злого? Чувствую я, — с него станется.

— Уважаемые Георгий Дмитриевич и Густав Викторович, — обратился я к Маврокордато и Игельстрёму, — вы оба — специалисты по Боснии, знаете гораздо больше нас. Охарактеризуйте нам, пожалуйста, Оскара Потиорека.

Густав Викторович полез рукой куда-то во внутренний карман, достал очки и небольшую бумагу и начал читать: «Оскар Потиорек — австро-венгерский полководец, фельдцейхмейстер, то бишь генерал артиллерии, опытный политик и организатор. Окончил Техническую военную академию и Академию Генерального штаба Австро-Венгрии. C 1879 года служил в Генштабе, работал в оперативном бюро, потом возглавил его; с 1902 года заместитель начальника Генштаба. Одно время командовал 64-й пехотной бригадой, позднее Третьим армейским корпусом. С 1910 года инспектор армии, с 1911 года — председатель земельного правительства Боснии и Герцеговины и инспектор армии со штабом в Сараево. В настоящее время — наместник Боснии и Герцеговины». Дочитав, он внимательно посмотрел на Маврокордато и лёгким кивком головы предложил тому продолжать.

— По происхождению — чех, родился в 1853 году в австрийском Бат-Блайберге. Терпеть не может сербов, именно это их больше всего и связывает с потенциальным наследником короны Францем Фердинандом. Знающие люди говорят, что Оскар очень не доверяет России, при этом всячески восхваляя Германскую империю и её высокий моральный дух. Что интересно, Франц Иосиф всегда немного недолюбливал Оскара, так в 1906 году император проигнорировал его амбиции, когда назначил на пост начальника штаба фельдмаршал-лейтенанта Франца Конрада фон Гётцендорфа. Потиорек сделал всё возможное, чтобы сместить Конрада, своего давнего соперника. Однако его усилия увенчались успехом лишь отчасти: в 1911 году Франц Иосиф сменил Конрада на посту начальника Генерального штаба, но не на Потиорека, а на генерал-лейтенанта Блазиуса Шемуа, а затем, что уже совсем весело, 12 декабря 1912 года, в самый разгар сербского кризиса, снова назначил Конрада, правда, к этому времени, благодаря дружбе с Францем Фердинандом, Оскар успел стать наместником Боснии и Герцеговины, что частично удовлетворило его непомерные амбиции и заставило отвлечься от дальнейшей борьбы.

— Да, этому Оскару надо вручить Оскара за все его интриги, — неожиданно ляпнул я, совершенно забыв, что известная американская кинопремия ещё не изобретена. Собеседники обратили ко мне свои взгляды, в которых легко читалось беспокойство по поводу моего состояния после длительной дороги и утреннего происшествия. Чтобы отвлечь их от ненужных размышлений, я решил вновь взять инициативу в свои руки:

— Насколько я понимаю, гулять и рассматривать местные достопримечательности вряд ли будет разумно.

— Ваше Величество, предлагаю Вам и Григорию Ефимовичу спокойно позавтракать, а мы, господа, должны вместе внимательно изучить подробную схему Дворца Конак, которую по случаю я раздобыл, — приятно улыбнулся нам Маврокордато, и я в очередной раз поразился, во-первых, как быстро этому молодому дипломату удалось перезнакомиться и подружиться с половиной Европы, а во-вторых, как послушно ему внимали два солидных полковника и бывалый дипломат Игельстрём. Похоже, что, как только Владимир Николаевич Коковцов перестанет в силу возраста соответствовать своей высокой должности, у меня есть прекрасный кандидат на место министра иностранных дел Российской империи.

Глава 69

Вообще-то гостиница славилась далеко за пределами Сараево своим богатым шведским столом. Если вам кажется, что это какая-то новомодная выдумка, то вы ошибаетесь. История шведского стола берёт своё начало ещё в XVIII веке. Тогда, правда, он назывался бутербродным и практиковался в богатых семьях, чтобы гости могли перекусить и пообщаться, пока прислуга готовилась подавать горячие блюда. На официальном уровне шведский стол заявил о себе в 1912 году, когда Стокгольм принял у себя Всемирную выставку. Для мероприятия гостям был организован специальный зал, где подавали шведскую еду в формате шведского стола.

Идея отличная — выбирай на здоровье и получай удовольствие. Полная свобода и демократия в еде. Однако по понятным причинам, связанным с нашей безопасностью, мы с Распутиным завтракали у меня в спальне, что живо напомнило мне бессмертное булгаковское: «А где же я должен принимать пищу? В спальне!».

В итоге завтрак был классический боснийский. Официант, сервировавший стол под внимательным присмотром двух наших телохранителей, выставлял тарелочки со всякими вкусностями и громко произносил их названия. Так я понял, что уштипци — это маленькие шарики жареного теста со сладкой или солёной начинкой, пексимети — жареные мини-хлебцы, а пура — кукурузная каша, щедро заправленная маслом, с белоснежными ломтиками домашнего сыра, призывно лежащими на тарелочке рядом. Всё было необыкновенно вкусно, особенно меня поразил кофе — настоящий турецкий, который подавали в традиционном медном кофейнике под названием джезва. Это как раз тот самый кофе, от которого сердце начинает учащённо биться, а настроение становится по-настоящему праздничным.

За столом мы сидели вчетвером — я с Распутиным и два телохранителя, они же по совместительству и дегустаторы. Прежде чем мы могли прикоснуться к блюдам, они отрезали небольшой кусочек и съедали его, а уже минут через 10–15 наступала наша очередь. Конечно, от медленных ядов такой ритуал спасти не мог, но от отравления модными в Европе цианидами защищал вполне надёжно. Правда, была в этой странной процедуре и отрицательная сторона — блюда остывали и теряли часть своего аромата и девственной привлекательности, пока мы получали возможность относительно безопасно насладиться ими.

Когда дело дошло до кофе, оба телохранителя как по команде встали и покинули нас, а мы с Григорием Ефимовичем наконец получили возможность поговорить. Перед нашим заселением номер был самым тщательным образом обследован специалистами, чтобы не допустить наличия подслушивающих устройств. Если вам кажется, что сто с небольшим лет назад мы все были наивными и технически отсталыми, то вы, дорогие читатели, ошибаетесь. Моя техническая разведка ещё в 1907 году сообщила о новой разработке высокочувствительного угольного микрофона в лаборатории американской компании «General Acoustics Company». А ещё через три года появился портативный вариант диктографа, который мог использоваться для скрытого прослушивания. Устройство получило название «Detective Dictograph» и широко применялось спецслужбами и частными агентствами во всём мире. Так что приходилось быть начеку!

— Григорий Ефимович, каковы предчувствия перед предстоящей встречей?

— Ваше Величество, тревога гложет меня. Вроде бы начнётся всё ровно, а потом вмешаются какие-то бесовские силы. Стараюсь присмотреться, да как будто кто-то туман напускает. Всё плывёт, никакой конкретики сказать не в силах.

— Ещё бы, — подумал я. Мы же вступили в область совершенно неизведанного. Как сейчас модно выражаться — на наших глазах творилась история. Это вызывало очень странное ощущение где-то на границе между физическим и психоэмоциональным. Даже не знаю, как точнее описать свои ощущения — внутренний зуд, беспокойство, растерянность. Иногда в такие моменты само изображение реальности словно начинало плыть и слегка размываться, как если смотреть на предметы, расположенные на изрядном расстоянии через тёплые токи воздуха над горящим костром. Впервые я столкнулся с этим явлением в момент, когда молния «внезапно» поразила Троцкого на Дворцовой площади, второй раз — когда мне сообщили о смерти Ленина. Тогда я не придал этому большого значения, списав на ухудшение зрения на почве постоянных стрессов и тяжёлой работы, но потом понял, что явление это никак не связано со зрением, а является отражением неких метафизических изменений окружающего мира, не предусмотренных изначальным планом Создателя.

— Бесы? Как у Фёдора Михайловича Достоевского?

— Что-то типа того, только не свои российские, а заграничные.

— Призрак бродит по Европе, он заходит в каждый дом, он толкает, он торопит: «Просыпайся! Встань! Идём!»

— Какой дивный стих. Кто автор сего пиитического варианта начала Манифеста Коммунистической партии?

— Точно не помню, — на голубом глазу соврал я Распутину, ибо не мог признаться, что написал это стихотворение поэт Михаил Светлов, и не ранее чем через полтора десятилетия вперёд от точки нашего временного нахождения.

— Это хорошо, но не совсем точно. К коммунизму наши бесы отношения не имеют, они представители, я бы сказал, совсем иного лагеря.

— Но это хотя бы реальные люди? — на всякий случай уточнил я.

— Не совсем, — от этих слов Распутина лёгкий холодок пробежал по моей спине. — Это скорее идеи и интересы.

— Ну хотя бы не истинные выходцы из ада, и то спасибо, — я натужно улыбнулся.

— Точной границы между истинными и эфемерными не наблюдаю, — Распутин внимательно смотрел на меня. Вдруг глаза его закатились, чего не было уже очень давно, и страшным голосом он прорычал предсказание: — Бойся, бойся, всех бойся. Удар будет страшным и неожиданным!

Глава 70

Дворец Конак оправдал мои самые лучшие ожидания, он был даже солиднее и в тоже время изящнее, чем на фотографиях. В его архитектурном дизайне явно прослеживалось влияние османских стилей, в описании особенностей которых я, право слово, не силён. Основательное трёхэтажное каменное здание тёмно-коричневого цвета смотрелось бы, вероятно, мрачно, если бы не масса белоснежных архитектурных деталей, начиная с милых поперечных полосок на колоннах и заканчивая резными каменными наличниками. Перед входом в здание была разбита солидная клумба, на которой буйствовали розовые кусты с огромными цветками ярко-красного цвета. Две огромные голубые ели чуть в стороне от главного входа, словно мужественные телохранители, оберегали покой дворца.

Первый этаж был оборудован просторной верандой, украшенной высокими мраморными перилами. Окна первого этажа были совсем небольшими, буквально половинками от своих «сестёр», украшавших второй и третий этажи. Сам третий этаж заметно выдавался вперёд за счёт мощного ризалита, явно претендовавшего на звание самого богатого и роскошного элемента фасада.

Сбоку от дворца расположилось странное помещение, напоминающее бетонный бункер. По сути, оба строения были единым целым — их соединяла короткая галерея на уровне второго этажа, однако они были настолько различны по архитектуре, что приятнее было считать их разными строениями, не имеющими друг с другом никаких родственных связей.

— Это то, что мы обсуждали? — тихо спросил я у идущего рядом Маврокордато и показал глазами на бункер.

— Да, это те самые служебные помещения, точных данных о которых у нас нет, так как эта часть закрыта для гостей и засекречена.

— Выглядит удручающе, — честно признался я.

— Это всё детали, главное, чтобы переговоры прошли успешно, — тихо произнёс Маврокордато.

На мраморной веранде нас приветствовал сам хозяин дома — Оскар Потиорек. Несмотря на высокое воинское звание фельдцейхмейстера, одет он был сегодня не по форме, а в строгий деловой костюм тёмно-шоколадного цвета, явно пошитый точно по фигуре владельца в одном из лучших модных домов Европы.

— Ваше Величество, разрешите на правах организатора высочайшей встречи от всей души приветствовать Вас в моей скромной резиденции, — немецкий у Оскара был великолепен, хотя и выдавал его австрийское происхождение.

— Здравствуйте, господин наместник!

— Называйте меня, пожалуйста, Оскар, так будет проще и удобнее, — наместник несколько вымученно улыбнулся.

Насчёт проще я бы с ним, конечно, поспорил. За последние годы мне пришлось общаться с таким огромным количеством людей, что я стал настоящим физиогномистом. Ох, не прост был господин Оскар, ох как не прост. Его моложавое загорелое и слегка обветренное лицо на первый взгляд было обычным, однако некоторые детали выдавали особенности характера владельца. Почти идеальный прямой нос сигнализировал о независимости хозяина и наличии у него собственного мнения по любому вопросу, асимметричные уголки губ свидетельствовали о склонности данного человека к обману, плавная ушная раковина аккуратной формы говорила о наличии у человека логики и мощного интеллекта, расположение морщин на лбу предупреждало о вспыльчивости и эмоциональности.

— Спасибо, уважаемый господин Оскар. Вы можете называть меня Николай Александрович.

— Позвольте, я всё-таки буду обращаться в Вам Ваше Величество, равно как и к собственному императору, а также Вашему германскому коллеге. Боюсь, в противном случае Франц Иосиф может меня не понять, он человек очень консервативных взглядов.

— Хорошо. Насколько я понял, сегодня нас ждёт ознакомительная экскурсия по дому и согласование нюансов, а полный состав переговорщиков соберётся завтра.

— У меня для Вас приятный сюрприз. Император Франц Иосиф уже прибыл и ожидает в зале для переговоров.

По широкой мраморной лестнице мы бодро поднялись на третий этаж и вошли в огромную, богато обставленную комнату, в отделке стен которой приняли самое активное участие белоснежный мрамор и позолота. Весь центр комнаты занимал длинный дубовый стол, около которого уютно расположились мягкие и комфортные кресла для участников будущих заседаний. В одном из них дремал очень пожилой и богато одетый мужчина, которого при нашем появлении аккуратно и вежливо разбудил стоящий рядом адъютант.

Сын знатных родителей — эрцгерцога Франца Карла и Софии Баварской, император одного из самых влиятельных государств мира, холодный и расчётливый монарх Франц Иосиф имел только один, но весьма существенный недостаток — он был стар. Это не бросалось в глаза сразу, на первый взгляд Франц Иосиф был бодрым, улыбчивым и симпатичным старичком с хитрыми глазами и необыкновенно пышными усами, плавно сливающимися с бакенбардами, которые выглядели особенно внушительно на фоне головы с огромной залысиной. Но стоило приглядеться повнимательнее, и ты понимал, что глаза эти почти бесцветны, что они уже устали смотреть на все несовершенства нашего мира, а хитрит их обладатель скорее по многолетней привычке, чем по необходимости.

Вот уж действительно — сама история в образе Франца Иосифа I предстала передо мной. Персонаж был более чем значительный, и если бы не существовало британской королевы Виктории, то временной промежуток, названный в её честь, можно было бы смело переименовать в эпоху Франца-Иосифа I. Это был настоящий символ нации, правда, в большей степени на международной арене, чем в своей, раздираемой политическими и национальными противоречиями вотчине. Передо мной сидел даже не совсем человек, это была легенда и, пожалуй, самая мощная скрепа лоскутной, искусственно созданной империи Габсбургов.

Что мне известно о нём? Юный Франц Иосиф получил блестящее для своего времени образование. С 6 лет ребёнок еженедельно занимался с преподавателями на протяжении двадцати часов, с течением времени продолжительность увеличилась — до немыслимых пятидесяти. Его матушка София относилась к людям скорее, как к функциям, и стремилась сделать из сына идеального императора многонациональной империи. Франц Иосиф, помимо родного немецкого, овладел чешским, венгерским и частично польским языками. В юноше активно взращивались идеи о божественном происхождении династии, её долге перед подданными, что логично приводило к тезису о том, что ни в каком представительном органе власти население империи нужды не имеет.

Помимо идеологической подготовки Франц Иосиф прошёл блестящий курс основных наук. Мальчик познакомился с передовыми достижениями математики, физики, географии, юриспруденции и истории своего времени, не забывая при этом в свободное (если его можно так назвать) от учёбы время заниматься конным спортом и танцами. Военной сфере также уделялось внимание — уже в 13 лет Франц Иосиф стал полковником австрийской армии. София сделала всё, чтобы воспитать его истинным императором в традициях Габсбургской династии.

На трон он взошёл в возрасте 18 лет. Несмотря на юный возраст императора, именно с ним многие в Австро-Венгрии и даже соседних странах связывали большие надежды. Первым серьёзным испытанием для Франца Иосифа стало масштабное восстание в Венгрии, когда местные элиты попытались добиться независимости. В этих условиях Франц Иосиф был вынужден искать поддержки у России. Первый международный визит молодой император нанёс тогда именно в Санкт-Петербург. «Мой прадед» Николай I, исполняя роль «жандарма Европы», согласился помочь своему августейшему собрату. Венгерское восстание было подавлено при активном участии российских войск.

А ведь подумать только — человек, сидящий передо мной, общался и решал вопросы войны и мира ещё с «моим прадедом» Николаем I. Прадеда беру в кавычки, потому как моего настоящего прадеда сей серьёзнейший исторический персонаж вряд ли бы удостоил даже взгляда.

Франц Иосиф, как утверждали мои советники, считал свою династию незыблемой и вечной, не хотел слышать ни о каких переменах, а тем более о реформах, которые, впрочем, и не в силах был осуществить, поскольку в своей государственной деятельности руководствовался принципом «выжатого лимона». Согласно этому принципу, кайзер и его приближённые «упорно и цепко держались за всё старое, за всё, что можно было сохранить, — держались за власть, за учреждения, за обычаи, за людей». Франц Иосиф ни разу в жизни не говорил по телефону, ни разу не вошёл в лифт, всячески старался избегать всех новомодных технических новинок. Ну разве такое возможно, век-то уже двадцатый?

Итак, что там ещё поведали мои советники? В 1852 году на Франца Иосифа было совершено первое покушение. Венгерский националист Янош Либеньи атаковал императора во время прогулки по Вене, но был схвачен бдительной охраной. Затем последовала полоса крупных политических неудач Австрии на международной арене. В итоге Вена уступила Пруссии в войне и лишилась возможности играть главную роль в объединении Германии. Италия также ушла из сферы влияния Габсбургов — там появилось единое государство. Даже венгерским аристократам пришлось пойти на уступки. Австрия превратилась в Австро-Венгрию — двуединую монархию. В странах были сформированы свои парламенты, однако большой имущественный ценз позволял властям контролировать эти органы. Символом обновлённого государства, настоящим патриархом империи и был Франц Иосиф, который с честью и максимальным старанием долгие годы выполнял эту функцию.

Первая трагедия потрясла семью Франца Иосифа в 1867 году, когда мексиканские республиканцы расстреляли его родного брата Максимилиана, провозглашённого императором Мексики. В 1872 году умерла влиятельная мать Франца Иосифа, София, через шесть лет — его отец Франц Карл.

Женился на баварской принцессе Елизавете, которую страстно любил и нежно называл Сиси. А вот отношения с единственным сыном Рудольфом категорически не сложились. Идеи прогрессивных реформ, проекты которых были не только созданы наследником, но даже напечатаны в ведущих венских газетах, вызвали конфликт, результатом которого стало самоубийство молодого Рудольфа в 1889 году. По другой версии, он стал жертвой тщательно спланированного политического убийства, имитировавшего самоубийство единственного прямого наследника престола.

В любом случае, это был страшный удар для 59-летнего монарха. Новым наследником габсбургского трона стал младший брат императора Карл Людвиг, но его преклонный возраст и относительная аполитичность заставляли предполагать, что действительным преемником Франца Иосифа I станет Франц Фердинанд, что в итоге и произошло. Племянник не пользовался у императора особым доверием, но всё-таки был менее либеральным, чем погибший Рудольф. Племянник Иосифа бредил идеей создания уже триединой монархии. Объяснить понятно суть этой идеи, скорее всего, было бы не по силам даже ему самому. Примерный смысл сводился к тому, что сгладить противоречия между австрийцами и венграми могло бы предоставление национальных автономий внутри империи национальным меньшинствам Венгрии — трансильванским румынам, словакам, сербам, хорватам…

Молодой Габсбург не любил консервативную элиту Венгерского королевства, политика которой зачастую противоречила интересам его династии, а в разговорах со сторонниками зачастую называл представителей этой элиты «оппозиционными графьями», при этом готов был идти на определённые уступки в их отношении. Короче, как говорится, без ста граммов не разберёшься.

При этой мысли, увидев на столе перед Францем Иосифом початую бутылку, я улыбнулся. Ну что же, Ваше Величество, удачи! Теперь только вперёд!

Глава 71

Франц Иосиф устало открыл глаза, немного покачал из стороны в сторону головой, чтобы окончательно проснуться, натянул на лицо дежурную улыбку и довольно бодро поднялся из кресла мне навстречу. До этого момента мы встречались трижды: один раз в Петербурге и дважды в Вене, правда, со времени последней встречи минуло более десяти лет. Помню, тогда меня ещё поразил Франц Фердинанд, который на охоте стрелял без разбору по всему, что движется. Это воспоминание было настолько ярким и неприятным, что при разговорах о наследнике и его миролюбии мне хотелось ввязаться в спор. Моих личных симпатий ни один из ныне живущих Габсбургов не удостоился, но сейчас я, как никто другой, хотел прийти им на помощь, сохранить жизнь наследника и, соответственно, на какой-то разумный срок и саму династию.

Франц Иосиф окинул меня немного рассеянным взглядом и скрипучим голосом произнёс:

— Приветствую Вас, Ваше Величество.

— Взаимно, искренне рад нашей встрече, — с этими словами я подошёл и крепко пожал протянутую мне руку.

— Не желаете? — мой венценосный собеседник указал на бутылку коньяка.

— Если только самую малость, Вам же известно моё отношение к алкоголю.

— Планируете жить вечно, голубчик? Не курите, практически не выпиваете, а с женщинами у Вас как дела обстоят? — неожиданно развеселился Франц Иосиф.

— Какие тут женщины, слава Богу жениться успел. Проблемы, проблемы без конца и края. Но мне ли Вам рассказывать?

— А мне одно другому никогда не мешало, — австрийский император весело хмыкнул, и в этот момент я понял, что он успел уже неплохо приложиться к бутылке.

Расторопный адъютант уже установил две маленькие хрустальные рюмки и аккуратно наполнил их коньяком. Мы подняли рюмки, обменялись лёгкими кивками и отпили по глотку божественного напитка из закромов старого императора. Не удивлюсь, если этот коньяк был залит в бочки во времена Марии Терезии, а возможно, и короля Леопольда. С Габсбургами всегда так — чем старше, тем лучше.

— О чём же мы будем завтра говорить, мой юный друг? — довольно фамильярно обратился ко мне Франц Иосиф.

— О мире, Ваше Величество. О надёжном и крепком мире в Европе.

— Но довольно странно говорить об этом только со мной и Вильгельмом, а где же Ваши французские и британские друзья?

— Друзья — слишком громкое слово для описания наших взаимоотношений. Вы же сами прекрасно знаете, что в политике нет друзей, а есть только интересы.

— Ну и в чём же, позвольте осведомиться, Ваш основной интерес?

Признаюсь, я готовился к подобному вопросу. Вариантов моего ответа, по сути, было два: абсолютно честный и открытый или дипломатически завуалированный, подразумевающий многие смыслы. Второе было, безусловно, правильнее и привычнее, да только времени на разговоры практически не оставалось. Приходилось действовать, что называется, в лоб.

— Я буду максимально открыт. Мой интерес состоит в недопущении масштабной европейской войны, сохранении всех действующих монархий и жизни Вашего наследника, которому никак не позже конца июня грозит гибель от рук националистов. Если хотите, я готов дать клятву на костях Ваших великих предков.

У пожилого императора в буквальном смысле отвисла челюсть. Он растерянно заморгал, но смог очень быстро взять себя в руки. Не от «костей предков». Обращать свои молитвы к Всевышнему из склепа своих предков, целуя их кости и черепа, для Габсбургов было делом привычным. Франца Иосифа искренне удивила непривычная прямота моих слов.

— Давайте не будем лишний раз без молитвы тревожить покой моих предков, — мягко улыбнулся мой собеседник. — Я Вам верю. Мне многие говорили, что Вы стали умелым и жёстким политиком, сейчас и мне выпал счастливый случай в этом убедиться. Но откуда такая уверенность в покушении на Франца Фердинанда?

А вот тут, зная уважительное отношение пожилого императора к мистике, я решил немного схитрить.

— Информация получена моими спецслужбами и тщательно проверена. Это раз. А два — видение Григория Распутина, о личности и способностях которого, Ваше Величество, я думаю, Вы немало наслышаны.

— Допустим. Но как связаны возможная гибель Франца и судьбы монархических семей всей Европы?

— Напрямую. Его гибель, которую, я надеюсь, мы вместе не допустим, могла бы привести к затяжной и страшной войне, итогом которой станут не только миллионы загубленных жизней, но и страшнейший кризис в экономике, который в итоге и приведёт к череде революций.

— Да, надо признаться, весьма вероятно. Но как Вы предлагаете защитить моего наследника?

— Отменить его участие в боснийских учениях, а в идеале — пару лет пожить в России, на правах самого ценного и уважаемого гостя.

Франц Иосиф закрыл глаза и глубоко задумался. Примерно через минуту он произнёс:

— Это решение не отменит войну, а только ускорит её начало. Англия и Франция придут в бешенство от такой неприкрытой дружбы между нами.

— Но нам не обязательно открывать все карты. Можно найти причину личного характера для временного переезда наследника.

— Опять же допустим, но что Вы можете предложить императору Вильгельму?

— А вот ответ на этот вопрос я предлагаю поискать нам совместно.

Мы выпили ещё по рюмочке, после чего, пригласив к столу наших советников, начали полноценные предварительные переговоры.

Глава 72

— Это совершенно недопустимо, — доказывал своему австрийскому коллеге Маврокордато. — Вы хотите поссорить нас с нынешними союзниками, но какой в этом толк для нас? Воевать с Антантой? Нет уж, увольте, милостивый государь.

— Какой, однако, чудесный переговорщик, — с мягкой улыбкой промолвил Франц Иосиф, сидящий за столом переговоров прямо напротив меня. Он кашлянул, достал из кармана маленькую расчёску и привёл в порядок усы.

Внимание всех присутствующих плавно переместилось на австрийского императора, чего он, похоже, и добивался. Это был опытный и очень хитрый человек. Я внимательно следил за ним во время переговоров и готов взять назад все мои домыслы о влиянии старости на его организм. Несмотря на усталый внешний вид, Франц Иосиф был абсолютно в теме, внимательно следил за ходом переговоров, на лету схватывал все нюансы. Пару раз он ловил мой внимательный взгляд, после чего делал вид, что впадает в лёгкую дремоту.

— Господа, в принципе, наши позиции ясны. Приятно, что между нами больше взаимопонимания, чем противоречий. А потому предлагаю на сегодня закончить, спокойно пообедать и проехаться по Сараево. Чтобы Вы хотели посмотреть, Ваше Величество? — обратился ко мне Франц Иосиф.

— Отличное предложение, Ваше Величество. Давно мечтал осмотреть два храма — Собор Святейшего Сердца Иисуса и Церковь Святых Кирилла и Мефодия.

— Достойный выбор, так и поступим. Обедать будем прямо здесь, господа.

Словно ожидая этих слов, широкие дубовые двери в комнату распахнулись, и в зал двумя стройными рядами вошли официанты в парадных ливреях. За несколько минут стол был чудесно сервирован, и уже вскоре мы имели возможность ещё раз насладиться блюдами чудесной сербской кухни.

Примерно через полтора часа большим кортежем мы выехали из Дворца Конак в сторону центра Сараево. Автомобили «Грэф унд Штифт» недаром в Европе именовали «австрийскими роллс-ройсами». Модель 28/32PS, которую обожал сам австрийский император, представляла собой солидную и удобную машину представительского класса с объёмом двигателя около 6 литров, чему позавидовали бы и многие автомобили века двадцать первого. Помимо всего прочего, хочется сделать комплимент качеству рессор этого автомобиля, даже при поездке по булыжной мостовой машины шли плавно и ровно.

Собор представлял собой базилику, разделённую на три части красивыми колоннами. По бокам фасада были расположены две квадратные башни с часами, завершённые треугольными шпилями с крестами, высотой никак не менее сорока метров. Звонница состояла из пяти колоколов, которые, как объяснил королевский экскурсовод, были отлиты в Любляне и преподнесены сараевскому собору как дар от словенского народа. Особенно мне понравилось украшение характерным готическим окном-розой и треугольным фронтоном по центру главного фасада здания, а также чудесные витражи и главный алтарь из белого итальянского мрамора, украшенный статуями святых, главной из которых, безусловно, являлась скульптура Христа, указывающего на Своё Святое Сердце.

Церковь Святых Кирилла и Мефодия являла собой классическую римско-католическую церковь неоренессанса с элементами архитектуры барокко, которые явно прослеживались в её фасаде, колокольне и скульптурах, и состояла из целого комплекса зданий, включавшего в себя и здания семинарии. Около раки с реликвией Истинного Креста я истово помолился, чтобы ко дню Святых покровителей церкви Кирилла и Мефодия, то есть 5 июля, наместник Франц Фердинанд всё ещё был жив и здоров, а мне удалось отвести от мира проклятие Первой мировой войны.

После молитвы ко мне подвели и представили известного австро-венгерского архитектора Йосипа Ванкаша, не только создавшего данную церковь, но и на досуге добровольно выполнявшего обязанности первого дирижёра мужского певческого общества в Сараево.

— Ваше Величество, для меня это огромная честь.

— Здравствуйте, уверяю Вас, что в равной степени встреча с Вами — большая честь для меня.

— Я хотел бы сказать пару слов, — Йосип внимательно посмотрел, но почему-то не на меня, а на стоявшего рядом Франца Иосифа. — Россия делает очень большой упор на сербов, несколько отодвигая на второй план другие славянские народы — болгар, венгров, чехов, хорватов… Но позвольте Вас уверить, что именно сербы являются на сегодня главной угрозой миру в Европе.

— Возможно, они поставлены в такие условия, — мягко, но весьма уклончиво возразил я.

— Нет, мы, конечно, все неидеальны, но у них это заложено в крови — бунты, мятежи, убийства.

— Все мы хороши, когда спим зубами к стенке, — попробовал отшутиться я, однако уже понял, что наша встреча с Йосипом далеко не случайна, это, так сказать, часть программы, основанная на сложной теме, которую стоит обсудить, но за столом переговоров пока это сделать не решились. Возможно, стоило проявить твёрдость.

— Россияне и сербы исторически близки, особенно их сблизило единство в противостоянии османам, хотя в наших отношениях бывали и трудные времена, особенно после Сан-Стефанского мирного договора, согласно которому Болгарское княжество должно было получить земли, исторически населённые носителями штокавского диалекта сербохорватского языка.

— Но также османам вместе с вами противостояли и другие славянские народы, — настаивал Йосип, и это начинало меня раздражать.

Ох уж эти славянские народы. В моём двадцать первом веке многие из них вели себя по отношению к России прескверно, интересно — что-нибудь изменится, если мне удастся изменить ход истории, или найдутся новые поводы для склок и претензий?

— Однако, распаляться не стоит, — мысленно приказал я себе, ведь именно этого от меня, возможно, и добиваются, а вслух произнёс:

— Душа России широка, а возможности для взаимовыгодного сотрудничества беспредельны, а потому наша дружба с сербами никак не может помешать нашей дружбе с другими народами, как славянскими, так и всеми, кто населяет нашу планету.

На этом я решил закончить далеко не самую приятную в моей жизни беседу и степенно направился к выходу. Впереди меня шагали два огромных телохранителя, мысли мои после посещения двух замечательных храмов были чистыми и светлыми, думалось о смысле жизни и возможностях всеобщего мира, а потому я не сразу понял почему, как только мы вышли на свет из полутьмы церкви, оба моих телохранителя упали, а мне страшная боль пронзила левую ногу чуть выше колена. Прежде чем потерять сознание, я успел взглянуть вниз и увидеть, как хлещет из раны кровь.

— Застрелили, сволочи, — это была последняя мысль перед погружением в темноту бессознательного.

Глава 73

Когда я открыл глаза, то увидел высоко над собой белый потолок с расходящимися во все стороны трещинами. Приложив недюжинное усилие, мне удалось немного приподнять голову, что позволило лицезреть белоснежные простыни, на одной из которых я лежал, а второй был прикрыт. Рядом никого не было. Где я? Несмотря на белоснежность окружающего пространства, скорее в госпитале, чем в Раю. Слишком уж пахнет чем-то противно-медицинским, да и роль кроватей там вроде бы выполняют пушистые облака, коих, к счастью или огорчению (это как на ситуацию посмотреть), совершенно не наблюдалось.

Я попробовал повернуться на правый бок, но внезапная боль в районе бедра левой ноги буквально пронзила моё тело, и я невольно застонал. На мой стон из открытой двери, на которую я обратил внимание только сейчас, появился высокий плотный человек, который быстрыми шагами подошёл ко мне, покачал головой, одновременно поцокав языком, и внезапно произнёс:

— Vaše Veličanstvo, daću vam još jednu injekciju protiv bolova.

— Что? — переспросил я, хотя и уловил нечто похожее на «инъекция против боли».

— Уколъчык, Вашэ Величавство, малесенький уколъчык, — с этими словами человек наклонился ко мне и очень профессионально сделал укол.

Господи, чем меня там обезболивают, неужели кокаином, как у них сейчас принято? Боль отступила, перед глазами поплыли радужные круги, и я снова провалился в сон.

Когда через какой-то промежуток времени я снова открыл глаза, то увидел сидящего на стуле рядом с кроватью Евгения Сергеевича Боткина, лейб-медика нашей семьи, сына выдающегося доктора, физиолога и общественного деятеля Сергея Боткина, коего я, к большому моему сожалению, не застал, ибо был перемещён неведомыми силами в год 1896-й, а он покинул нашу грешную землю за 7 лет до этого, успев, к счастью, передать сыну многое из своих профессиональных знаний и умений.

— Николай Александрович, приветствую Вас. Смотрю — пришли в себя, глазки свои ясные открыли, — Евгений Сергеевич снял свои очки в тончайшей оправе и устало потёр глаза. — Как я рад, что кризис миновал и Вашей жизни ничего не угрожает.

— Здравствуйте, но как Вы здесь оказались, Евгений Сергеевич?

— О, как только произошло покушение, мне немедленно телефонировал Григорий Ефимович Распутин, а обеспечил моё скорейшее прибытие к Вам Пётр Аркадьевич Столыпин. Вам очень повезло, Ваше Величество!

— В том, что прибыли именно Вы?

— Ну и в этом в некотором роде, — Боткин еле заметно улыбнулся, — но прежде всего в том, что пуля не задела жизненно важные бедренную артерию и глубокую вену бедра. Ещё пара сантиметров, и неизвестно — разговаривали бы мы с Вами сейчас.

— Стрелявшего задержали?

— Ваше Величество, я не уполномочен вести с Вами такие разговоры, да и, признаться, этот вопрос интересовал меня в наименьшей степени. Но поговорить с Вами для меня всегда большая радость.

— Тогда позвольте задать вопрос по Вашей медицинской части — чем именно меня обезболивали? И если это кокаин, то не вызовет ли этот укол привыкания?

— Думаю, что после одного-двух уколов шансы приобрести зависимость есть, но они минимальны, но даже не это главное. Вам кололи однопроцентный раствор хинина в солянокислой мочевине.

— Час от часу не легче.

— Ну, звучит неприятнее, чем на самом деле является. Главное — средство дало эффект, обезболило, а это самое важное.

— Не самое приятное ощущение, когда укол тебе делает неизвестный человек, да ещё неизвестным веществом.

— Это точно, но теперь я здесь, Ваше Величество, беспокоиться не о чем, — Боткин непроизвольно, чтобы окончательно успокоить меня, обхватил ладонью мою руку и нежно пожал её, а потом резко отдёрнул, будто испугавшись своего жеста.

— Простите, Ваше Величество, но мне так хочется, чтобы у Вас всё было хорошо, приношу извинения за свой порыв.

Мои глаза непроизвольно наполнились слезами. Человек, сидящий рядом со мной, заслуживал огромной благодарности и глубочайшего уважения. Свою искренность он доказал ценой жизни в оригинальной версии событий, не только последовав в ссылку за царской семьёй, но и приняв вместе с ней мученическую смерть в подвале дома инженера Ипатьева. Несмотря на немалые усилия, которые мне пришлось приложить, я приподнял руку, нашёл его ладонь и ответно пожал её.

— Спасибо, дорогой Евгений Сергеевич, за всё — огромнейшее спасибо!

— Ну, стоит ли, Ваше Величество?

— Поверьте, я безмерно благодарен Вам и не только за нашу сегодняшнюю встречу.

Глава 74

Окончательно я пришёл в себя через три дня. Добрый и преданный Евгений Сергеевич Боткин оказался настоящим тираном в вопросах разрешения визитов в мою палату и разговоров со мной, о чём потом с некоторым негодованием, но в тоже время уважением рассказывали мои адъютанты. Честно говоря, выдержать натиск сразу двоих полковников — Владимира Фёдоровича Козлянинова и Анатолия Александровича Мордвинова — уже дорогого стоило. Ну а выстоять перед дипломатическим обаянием Георгия Дмитриевича Маврокордато — вообще было, в моём понимании, высшим пилотажем.

Кстати, скажу и о месте моего неожиданного стационара — это как раз и была та таинственная, напоминающая бункер пристройка к Дворцу Конака, соединённая с ним надземным переходом. Оказалось, что морг, и довольно современный, здесь тоже оборудован. По счастью, оценить качество его услуг мне не было уготовано судьбой.

Первое совещание происходило прямо в палате. Это вообще был день визитов. Евгений Сергеевич наконец посчитал, что моё состояние позволяет вернуться к делам, и разрешил самые важные визиты, правда, настоятельно рекомендуя ограничить их длительность.

Первым, прямо с утра, буквально ворвался Оскар Потиорек, выразил глубочайшее сочувствие и принёс массу извинений за то, что события приобрели столь неожиданный и печальный поворот. Правда, глаза его при этом оставались внимательными и холодными, и, вообще, он был похож на охотничьего пса, вырвавшегося вперёд стаи, чтобы всё обнюхать и изучить обстановку.

В целом так оно и было, ибо буквально через четверть часа после его отбытия ко мне заявились сразу оба императора — и австро-венгерский Франц Иосиф, и германский Фридрих Вильгельм Виктор Альберт Прусский, коего для краткости я буду называть Вильгельмом.

Выдающиеся усы Франца Иосифа я уже описывал, но усы Вильгельма являли собой вообще что-то умопомрачительное в стиле а-ля Будённый. Кончики, гордо вздымающиеся кверху, были смазаны фиксатуаром и располагались ближе к ушным раковинам. Ещё меня поразили его руки, унизанные дорогими кольцами и перстнями. Разговаривал Вильгельм громко и очень эмоционально.

— Ники, разреши расцеловать тебя на правах пусть троюродного, но всё-таки дядюшки. Сильно болит?

Франц Иосиф взглядом как бы присоединился к заданному вопросу, немного вытянув своё сморщенное лицо и привстав на цыпочках, разглядывая меня из-за спины Вильгельма, который продолжал громко вещать, словно находясь на митинге. Не удивлюсь, если его слова были хорошо слышны прохожим на улице, хотя это, конечно, шутка, звукоизоляция в здании-бункере, похоже, была знатной.

— Вот тебе и твои друзья-союзнички, дорогой Ники. А что ты хотел? Мы жили тихо и мирно. А они, поймав и тебя в свои сети, готовят подлое нападение на обе наши великие империи. И что мне остаётся сказать своим подданным в ужасный день, когда это произойдёт — ступайте в ваши храмы, молитесь за армию, за наше доблестное войско? Я обнажил свой меч, и вложу его в ножны только после победы!

— Дорогой Вилли, — я вспомнил, что Николай именно так в личных беседах и переписке частенько обращался к немецкому дядюшке, — во-первых, пока никто ни на кого не напал, а, во-вторых, наш царственный коллега, надеюсь, уже успел рассказать Вам о моих мирных намерениях.

— Это очень мило, Ники, да только захочешь ли ты мира, когда узнаешь, кто на тебя покушался и по чьему заданию?

— Вот как. С этого места попрошу поподробнее!

— Чем ты мне всегда симпатичен, Ники, так это способностью не терять стойкости духа даже перед лицом смертельной опасности. Мы присядем?

— Милости прошу, хотя я сам здесь на положении гостя.

— Почётнейшего гостя, — решил уточнить Франц Иосиф, который выглядел сегодня ещё старше и бледнее. Похоже, мысль, что Император Всероссийский будет убит на территории его империи, да ещё в его личном присутствии, заставила старика пожертвовать сном и продумать возможные варианты развития событий.

По распоряжению Франца Иосифа внесли два удобных кресла, которые расположили недалеко от кровати в районе моих ног таким образом, чтобы я мог общаться, не напрягаясь. Заботливый Евгений Сергеевич при помощи двух местных медиков мягко приподнял меня и посадил на кровати, подложив под спину подушку.

— Да, стрелявший задержан. Ты не поверишь, Ники, но его зовут Освальд Теодор Райнер.

— Как? — я буквально вскрикнул, совершенно не ожидая такого поворота событий. В висках тяжело застучало — не может быть, Освальд Райнер, близкий друг Юсупова, который, как считают многие историки, в 1916 году был главным организатором убийства Распутина и даже с высокой долей вероятности — совершил выстрел ему в голову.

— Да, Освальд Райнер. Почему ты так возбудился? Вы знакомы?

— По предыдущей жизни, — чуть не выпалил я, но вовремя остановился. — Меня действительно сильно удивило услышанное британское имя.

— Ты ещё больше удивишься, мой друг, что он не просто британец, а доверенное лицо сэра Мэнсфилда Джорджа Смит-Камминга, известного также как Смит, руководителя иностранного отдела Бюро секретной службы Британии. А это персонаж преинтереснейший — в начале этого года он попал в серьёзную автомобильную аварию во Франции, в которой погиб его сын. А теперь рассказывает всем легенду, что, для того, чтобы спастись после аварии, он был вынужден ампутировать себе ногу перочинным ножом. Однако записи в больнице показали, что, хотя обе его ноги были сломаны, левую ногу ему ампутировали только на следующий день после аварии. И знаешь, как он теперь развлекается — шокирует людей, прерывая совещания в своём кабинете и внезапно нанося удар ножом, открывалкой для писем или авторучкой по своей искусственной ноге.

— А ещё моими людьми задержан некто Сидни Рейли, до недавнего времени помощник военно-морского атташе Великобритании в России. Кстати, вполне вероятно, что именно он следил за Вашими перемещениями из Петербурга в Сараево, а Германии он успел насолить в 1909 году, когда украл секретные чертежи на заводе в Эссене.

— Да, рабочие опознали его по фотографии, но ему удалось тогда скрыться. К счастью для нас, на этот раз фортуна изменила ему.

— Господа, я ничего не понимаю. Вы хотите сказать, что британская разведка в открытую покушалась на меня? Но зачем, ради всего святого? Куда безопаснее было бы построить более хитроумную комбинацию и привлечь к теракту кого-то из местных?

— Возможно, они и хотели, чтобы все узнали, кто осуществил заказное убийство, а, возможно, это было и не покушение вовсе, а акт устрашения, честно говоря, не особо верится, что такой опытный агент с довольно близкого расстояния целил в голову, а попал в ногу.

— Да уж, как говорится в нашей русской пословице, старый друг лучше новых двух! Похоже, именно это мне и пытались продемонстрировать.

— Ники, мы ещё пообщаемся на тему, что делать дальше, но знаешь, что я тебе скажу, — пока не поздно, необходимо срочно создавать мощнейший союз России, Австро-Венгрии и Германии, и бить совместно этих лягушатников и островных обезьян. Подумай об этом, я пока никуда не еду, примерно неделя у нас в запасе есть, а пока лежи и отдыхай, — Вильгельм по-отечески улыбнулся и похлопал меня по плечу, Франц Иосиф также вежливо откланялся, пожелав скорейшего выздоровления.

— Наших соотечественников я допущу к Вам только после обеда и послеобеденного сна, Ваше Величество, — сообщил заглянувший в палату Боткин.

— Отлично, Евгений Сергеевич, как раз у меня будет время всё обдумать перед совещанием.

— Совещанием? Возможно ли это в Вашем нынешнем состоянии?

— Возможно, ибо лучше преодолевать себя, чувствуя слабость, чем быть мёртвым и не чувствовать вообще ничего. А в эти дни вся Россия идёт по тонкому канату над пропастью смерти. Вы уж поверьте мне, уважаемый лейб-медик!

Глава 75

Собравшиеся — Маврокордато, Распутин и оба моих адъютанта-полковника — всем своим видом выражали сочувствие и сопереживание моей боли. Уверен, что перепугались они не на шутку, хотя что они могли в принципе сделать, если подготовленный британский киллер легко уложил двух моих профессиональных телохранителей, а третьим выстрелом умудрился даже зацепить и меня. Ах да, я чуть не забыл представить ещё одного персонажа в моём повествовании. Прошу любить и жаловать — Николай Степанович Батюшин — руководитель органов разведки и контрразведки в Русской императорской армии (я понимаю, сочетание «красная армия» вам, уважаемые читатели, привычнее, но меня от такой привычности увольте, — мне моя собственная куда ближе и роднее).

Думаю, будет уместно сказать несколько слов об этом человеке. Несмотря на весьма молодой возраст, Николай Степанович имел почти двадцатипятилетний стаж военной службы, причём последнее десятилетие занимался именно разведывательной работой (возглавлял разведывательную службу Варшавского военного округа), был замечен мной и повышен в должности. Приезд его в Сараево изначально не планировался, но в силу чрезвычайных обстоятельств был инициирован Добржинским для скорейшего разбирательства в обстоятельствах и мотивах произошедшего.

На этот раз у меня вполне хватило сил, чтобы на некоторое время покинуть кровать, одеться и расположиться, правда пока ещё с посторонней помощью, в просторном и мягком кресле.

— Господа, рад приветствовать всех вас, хотя и не при самых благоприятных обстоятельствах.

— Ваше Величество, простите ради Бога, не углядели, — Анатолий Александрович Мордвинов выглядел ужасно расстроенным и уставшим. Вид остальных участников совещания был примерно таким же.

— Коллеги, что случилось, то случилось — ехали спасать Франца Фердинанда, а пулю пустили в меня. Но я, слава Богу, жив, а потому оставим извинения и переживания и займёмся делом. Меня интересует информация об исполнителе, а также я хотел бы обсудить мотивы произошедшего и наши дальнейшие действия.

— Позвольте мне, — немного хрипло произнёс Николай Степанович.

Оба адъютанта повернулись к нему и посмотрели так, будто увидели впервые и не очень понимали, а что он собственно здесь делает. Однако возражать не решились, ибо сейчас разговор действительно касался материй, подконтрольных службе разведки и контрразведки.

— Как я понимаю, Ваше Величество, Вам уже сообщили об имени и национальности стрелявших…

— Англичане? — уточнил я.

— Ну да. Стреляло двое, причём один расположился слева от выхода, второй — справа, вполне возможно, что были ещё люди на подстраховке, но доказательств этому факту у меня пока нет.

— Итак, стреляли Освальд Райнер и этот, как его…

— Сидни Рейли.

— Ах да, это имя мне уже называли, я просто не думал, что он тоже палил по мне.

— Не совсем так, Ваше Величество.

— В смысле?

— Райнер палил по Вам, а Рейли — по Вашим телохранителям. Этот вывод нам удалось сделать на основе сопоставления оружия и извлечённых пуль.

— Допустим, хотя от перестановки слагаемых сумма не меняется. Но почему внешний контур охраны не среагировал и была допущена эта стрельба?

— Напротив, если бы не внешний контур охраны, Вас бы уже, скорее всего, не было в живых. Один из моих людей, позвольте оставить его имя в секрете, стоял в этот момент как раз рядом с Райнером, и как только он поднял руку с револьвером, кинулся и постарался выбить оружие, однако выстрел успел прозвучать. И кто знает, куда попала бы пуля, не помешай наш агент стрелку.

— А что вам известно о личностях этих двух киллеров?

— Профессиональные шпионы, агенты секретной британской разведывательной службы. Освальд Райнер — двадцати шести лет, из небогатой семьи торговца тканями, закончил колледж при Оксфорде, на большее денег у семьи не хватило, хотя учился он в основном на отлично. С 1910 года в Почтенном обществе Внутреннего Темпла, завербован пару лет назад. И, да, он прекрасно владеет тремя языками — французским, немецким и русским. Что касается Сиднея Рейли, то это гораздо более интересный персонаж. Ему сорок один год, из которых последние два десятилетия он является профессиональным разведчиком. Специализируется в основном на вопросах, связанных с Россией. Родился в Одессе, настоящая фамилия Розенблюм, хотя сам он настаивает на ирландском происхождении, то ли от священника, то ли от капитана дальнего плавания…

— Вот это персонаж, — непроизвольно вырвалось у меня.

— Да, производит впечатление, — согласился Батюшин и продолжил. — В 1895 году наш Розенблюм уезжает из Одессы, зайцем пробравшись на британский корабль. Дальше всё в тумане — скорее всего, год проводит в Бразилии, а может, где-то ещё, но в итоге в марте 1896 года поселяется в Лондоне в районе Ватерлоо. Думаю, в этот момент и произошла вербовка британскими спецслужбами, ибо уже через год возвращается в Петербург как работник английского посольства. Потом опять на несколько лет исчезает из нашего поля зрения, и всплывает уже в 1903 году в Порт-Артуре, где под видом торговца строительным лесом умело входит в доверие к командованию русских войск и добывает план укреплений, который якобы продаёт японцам…

— Да, я припоминаю эту историю. Там всё было не совсем однозначно. Насколько я помню, это же на самом деле была операция нашей контрразведки, и мы умышленно передали таким образом японцам план, далеко не соответствующий действительности…

— Да, Ваше Величество, я поднимал документы, это была наша операция, но потом она немного вышла из-под контроля, и какой план в итоге был продан японцам, я точно сказать не осмелюсь.

— Хорошенькое дельце, и я узнаю об этом через девять лет?

— Ваше Величество, я совсем недавно руковожу ведомством и постепенно расчищаю авгиевы конюшни, но позвольте мне не хулить предшественников, пока я досконально не разобрался в некоторых моментах, это совсем не в моих правилах.

— Кто старое помянет… — вздохнул я, — пожалуйста, продолжайте.

— В сентябре 1905 года Рейли вновь всплывает в Петербурге, на этот раз в должности помощника военно-морского атташе Великобритании. Причём этот прохиндей умудрился жениться на русской женщине Надежде, даже не расторгая брака с предыдущей супругой Маргарет. Помимо всего прочего, в справочнике «Весь Петербург за 1913 год» он значился как «антиквар, коллекционер», а ещё увлекался авиацией и даже помог основать авиационный клуб «Крылья».

— Но как он мог так широко развернуться в Петербурге после пакостной истории 1903 года? — не выдержал полковник Мордвинов.

— Дело в том, господа, что он в некоторой степени и российский агент…

— Что? — воскликнули мы практически в один голос.

— С этого надо было начинать! — зло произнёс Мордвинов.

— Нюанс в том, господа, что работает он не на нашу внешнюю разведку, а на Охранное отделение, то бишь вотчину Владимира Фёдоровича Джунковского. И мы можем лишь косвенно догадываться о том, на кого он реально работает.

— Позвольте, Ваше Величество, немного дополнить рассказ уважаемого Николая Степановича? — неожиданно обратился ко мне Маврокордато.

— Соблаговолите, Георгий Дмитриевич.

— Я не могу ничего утверждать, но я тут успел навести некоторые справки, и мои источники называют Рейли выжигой, плутом и международным аферистом. Есть подозрение, что помимо английской и российской, он работает ещё на французскую и американскую разведки. Причём последнее наиболее вероятно, так как многих удивила его неожиданная дружба с Бэзилом Захаровым, международным продавцом оружия, подобраться к которому без помощи влиятельных американских структур он никак не мог.

— Экий клубок, господа, — я на самом деле даже немного растерялся. — Бэзил, он же Василий Васильевич, османский грек, сын сутенёра из Константинополя. «Международный человек-загадка», «торговец смертью», «европейский призрак». Человек-легенда, видный полиглот, четырнадцать языков в совершенстве и ещё десяток на созвучиях. Мне рассказывал про него Хайрем Максим, изобретатель одноимённого пулемёта. Но давайте вернёмся к нашим баранам, то бишь агентам.

— Что касается Райнера, ходят настойчивые слухи о его бисексуальности и нежной дружбе с князем Феликсом Юсуповым. В последние годы их не раз видели вместе в самых дорогих отелях Европы, причём ими всегда снимались два роскошных смежных номера, соединённых внутренней дверью.

— Какая гадость, господа, — возмущённо воскликнул, молчащий до этого Владимир Фёдорович Козлянинов.

— Гадость не гадость, а в нынешнем веке для получения информации секретные агенты не брезгуют никакими методами.

— Я думаю, у этой дружбы, коллеги, есть и ещё одна не менее важная причина — они совместно ненавидят нашего любезного Григория Ефимовича.

— Маленький меня ненавидит? — крайне удивлённо и в тоже время расстроенно произнёс Григорий Ефимович. — За что? Чем я ему не угодил?

Вот уж воистину — и на старуху бывает проруха. А может быть, и особенность дара — видеть глобальное и не замечать ближнее.

— Ну, во-первых, аристократическая спесь, — он потомок виднейших российских родов, а ты, Григорий Ефимович, к трону ближе и советы можешь давать. Во-вторых, твоё отношение к Ирине Юсуповой. Кто произнёс: «Ангел Божий на землю спустился», когда впервые её увидел? Думаю, Феликс буквально бесится, причём не из-за твоих нежных чувств к его супруге, а из-за того факта, что ты можешь отнять у него главное прикрытие и защиту от слухов, коим данный брак и является.

— Надо же, а ведь мы уже пять лет знакомы. Хотя… помню, когда я впервые увидел его стоящим рядом с родителями, подумал — экий ангелок, но потом потянулся облобызать его, и он отпрянул, состроив недовольную гримасу. — Эх, маленький. А я всё — голубчик, голубчик…

— Возможно, Вы не в его вкусе, уважаемый Григорий Ефимович, — хохотнул Мордвинов, но тут же осёкся, вспомнив про свой статус моего адъютанта.

Однако эта фраза ничуть не смутила Распутина, который сначала немного очумело посмотрел на Мордвинова, а потом неожиданно захохотал.

— Мы ушли в сторону, господа, — довольно резко сказал я. — Все эти личные истории имеют ценность для нас лишь в разрезе политической подоплёки происходящих событий. Куда важнее вопрос — зачем английской резидентуре потребовалось меня устранять?

— Если Ваше Величество позволит, я отвечу, — Маврокордато выглядел необыкновенно собранным и серьёзным. — На самом деле всё предельно просто — они выполняли задание, данное им не руководством английской разведки, а кем-то иным…

— Но кем? — не успел я задать этот вопрос, как двери распахнулись, и в сопровождении нескольких вооружённых военных в комнату вошёл эрцгерцог Франц Фердинанд. Чуть позади него гордо вышагивал Оскар Потиорек.

— Господа, хотим сообщить вам ужасную новость. Только что сербские националисты в центре Сараево бросили бомбу в императорский кортеж. Последствия ужасны — императоры Франц Иосиф и Вильгельм мертвы.

— О, Господи, — буквально простонал Маврокордато. — Убийца схвачен?

— Задержано шестеро террористов — боснийских сербов из студенческой революционной группы, — Оскар достал из кармана бумагу и зачитал: — Задержаны Мухамед Мехмедбашич, Васо Чубрилович, Неделько Чабринович, Цветко Попович, Трифко Грабеж, а также Гаврило Принцип.

Последнее имя было мне отлично знакомо — в прошлой реальности именно Гаврило Принцип убил Франца Фердинанда, в новой — Франц Фердинанд предстал передо мной собственной персоной, но убиты были куда более важные лица.

— Господа, я настоятельно прошу вас немедленно покинуть Австро-Венгрию, в противном случае мне придётся вас арестовать.

Оба моих адъютанта, как по команде, выхватили оружие и нацелили его на Франца Фердинанда.

— Господа, давайте все успокоимся и поговорим, — Маврокордато и в экстремальной ситуации продолжал оставаться дипломатом.

— Нам не очень хочется говорить с возможными заказчиками убийства, — сверкнул в его сторону глазами Оскар Потиорек.

Я собрал в кулак всё своё терпение и максимально спокойно и дружелюбно сказал:

— Хочу напомнить, что меня тоже чуть не убили, причём два английских агента. Или вы считаете, что я сам заказал покушение на себя? — дав небольшую паузу для того, чтобы они обдумали сказанное, я продолжил: — Давайте оставим эту театральщину и поговорим серьёзно. Господа, я прошу всех опустить оружие и покинуть помещение. Думаю, что один на один с Францем Фердинандом нам будет легче договориться до чего-то разумного.

Для того чтобы мы остались вдвоём потребовалось ещё несколько минут, пока горячие головы успокоились, опустили оружие и покинули помещение.

— Ну что же, Ваше Величество. Король умер, да здравствует король! — обратился я к наследнику, внезапно ставшему обладателем австро-венгерского трона.

Глава 76

Наконец мы остались вдвоём. Франц Фердинанд сел в соседнее кресло, и у меня появилась возможность хорошенько его рассмотреть. Это была далеко не первая наша встреча. Впервые он приезжал в Петербург ещё в далёком 1902 году, потом, если мне не изменяет память, был визит в 1912-м, а последняя наша встреча состоялась буквально пару месяцев назад, но это было в моём рабочем кабинете, времени, как всегда, категорически не хватало, а сегодня я никуда не спешил — самое важное для судеб России и Европы происходило здесь и сейчас, в точке пространства и времени, где я изо всех сил пытался изменить ход мировой истории.

Широкое лицо, подёрнутые сединой, аккуратно зачёсанные назад волосы, усы а-ля Франц Иосиф, хотя и гораздо более скромных размеров, холодные серые глаза. Мой собеседник был явно взволнован и прилагал неимоверные усилия, чтобы держать себя в руках.

— Эрцгерцог, Вы ворвались ко мне с оружием и страшными обвинениями, но я призываю Вас успокоиться, выдохнуть и вместе порассуждать логически — какая мне выгода от убийства Вашего дядюшки и императора Германии, Царствие им небесное?

— Не знаю, может, какая и есть.

— Допустим на секунду немыслимое предположение, что это сделал я. Какова выгода? Ускорить начало войны? Настроить против себя, помимо Германии и Австро-Венгрии, всех здравомыслящих людей Европы? Что дают эти смерти? Чего бы я добился? Прихода к власти молодых наследников — Вас и кронпринца Вильгельма? Заменил стариков на умных и прогрессивных деятелей? Ну включите свои серые клеточки! Найдите аргументы, чтобы возразить мне.

— Допустим, Вам понравилась моя фраза, сказанная во время нашей недавней встречи насчёт того, что я пожертвую всем, чтобы избежать войны Австрии и России, так как это может закончиться свержением обеих династий — и Романовых, и Габсбургов…

— И я ускорил Ваше восхождение на трон, да не просто так, а ещё и приехав в Сараево лично, дабы проконтролировать, чтобы всё прошло в лучшем виде? Не смешите меня. Задумай я подобное, меня бы не было не то что здесь, а, возможно, даже в Петербурге, уехал бы инспектировать какие-нибудь самые дальние российские губернии, дабы максимально отвести от себя подозрения. И, главное, — а как Вы объясните покушение на меня англичан?

Франц Фердинанд задумался. И это меня радовало. Его злость и нервное возбуждение отступили, умные глаза потеплели, и к нему вернулась возможность взвешенно оценить весь расклад фактов.

— Допустим, это было сделано, чтобы отвести от Вас подозрения…

— Помилуйте, если каждый раз для того, чтобы отвести подозрения, я разрешу стрелять по себе, я буду не император российский, а какое-то решето. Хорошенькое дельце — тащиться через пол-Европы, чтобы получить пулю в бедро. И ещё неизвестно, какие последствия будут для моего здоровья, возраст, знаете ли, не юношеский.

— Тогда попробуем предположить, что Вы ни при чём. Но кто? Англичане? Какая-то глупость. Они не настолько жаждут войны, чтобы резкими действиями ускорять её начало. Американцы? Там вообще у руля почти миротворец. Немцы? Насколько я знаю, кронпринц совсем не воинственный человек, а поддержка Вильгельма в армии была существенной. Сербы?

— А что сербы?

— Они спят и видят распад Австро-Венгрии и получение самостоятельности.

— Я думаю, они были простыми исполнителями. Простите, но по нашим данным они планировали ликвидировать в конце месяца Вас и, если повезёт, Потиорека, но никак не двух императоров. Зачем им делать врагом мощнейшую Германию?

— Да, в Ваших словах прослеживается железная логика. Но знаете, у меня сейчас мелькнула интересная мысль. Попробуем потянуть за эту ниточку вместе?

— Какую ниточку?

Франц Фердинанд подошёл к двери и распорядился, чтобы ему принесли портфель, потом вернулся на своё место и достал весьма увесистую папку, немного подумал и протянул мне. Я начал читать, и кровь прилила к моему лицу. В папке содержался план наступления русских войск на Австро-Венгрию в случае начала войны России с Австро-Венгрией, разработанный в нашем Генеральном штабе. Документ был мне хорошо известен, я сам не только визировал его, но и участвовал в разработке.

— Если не секрет — как он оказался у Вас?

— После моего недавнего визита в Петербург я возвращался домой через Варшаву, и там к начальнику моей охраны подошёл полковник русского Генерального штаба и предложил купить этот план. Сумму он, кстати, запросил очень крупную, но мы решили не скупиться и приобрели его.

— Можно ли Вас попросить назвать фамилию этого русского полковника?

— Думаю, да, но только после того, как мы обсудим все самые острые проблемы в отношениях между нашими странами, — после короткой паузы промолвил Франц Фердинанд.

— Хорошо. Но почему Вы решили отдать мне эту папку?

— А если допустить на секунду, что это звенья одной цепи? Есть ли силы в России, которые делают всё, чтобы столкнуть нас лбами и развязать войну?

— Как говаривал Луций Равилла: «Cui prodest?» (Кому выгодно?). Думаю, отрицать наличие таких сил неразумно. Это и потенциальные революционеры, и самые радикальные консерваторы, и производители вооружений, которым нужен постоянно растущий сбыт своей продукции…

— Насколько я осведомлён, гидру революции Вам удалось задушить?

— Я бы сказал — слегка придушить, избавившись от самых ярых её лидеров. Но мы оба знаем, что, если не искоренить сами причины революции, она найдёт себе новых лидеров, как мы уже наблюдали это на примере Франции. Гидра революции многоголова, чем больше рубишь — тем больше и вырастает. Но, кстати, у нас есть ещё одна зацепка — английский след. Надеюсь, с двумя английскими шпионами разговаривают достаточно жёстко?

— Можете не сомневаться. Это ведь шпионы, Англия не сможет здесь ничего сделать, официально ведь в Сараево их нет, иначе придётся объяснять — что они здесь делали.

Я невольно улыбнулся — что делали? — смотрели соборы и прочие памятники архитектуры, подобно Руслану Баширову и Александру Петрову, задержанным по небезызвестному «делу Скрипалей». Правда, эта история случится веком позже, а пока фамилии подозреваемых были — Райнер и Рейли.

— Вот и я о том, что на сегодняшний день наша основная, если не единственная ниточка — это именно они. Может быть, имеет смысл воспользоваться «сывороткой правды»? У нас есть с собой некоторый запас.

— Отличная идея, меняю формулу сыворотки на фамилию полковника.

— А что Вы с ней собираетесь делать, уважаемый Франц?

— Распылять с дирижаблей, дабы у людей в жизни было побольше правды и поменьше лжи, — настроение эрцгерцога заметно улучшилось. Во всяком случае, он начал улыбаться и смотреть прямо в глаза, а это было хорошим признаком.

Глава 77

Чем запомнились мне эти дни? Какой-то сумасшедшей гонкой и бесконечными разговорами и мозговыми штурмами. Надо отдать должное эрцгерцогу, который довольно уверенно взял бразды правления своей империей в крепкие руки. Уже на следующее утро посыльный от него сообщил, что Франц Фердинанд запретил публиковать ведущей австрийской газете «Райхспорт» сенсационную статью, прямо обвинявшую Белград и Петербург в подготовке покушения. «Сербской агитацией руководила Россия, пора с ней рассчитаться», — таков был основной посыл статьи, черновик которой любезно передали мне для ознакомления, что я, признаюсь, воспринял как намёк. При негативном стечении обстоятельств все наши договорённости могли рухнуть в один момент, а отношения быстро перерасти в полномасштабную войну, как это и произошло в прошлой реальности.

В ходе допросов выяснилось, что все шестеро задержанных террористов входили в организацию «Молодая Босния», однако являлись, по сути, лишь непосредственными исполнителями убийства обоих императоров, а сам заговор готовила сербская тайная организация «Объединение или смерть», широко известная под названием «Чёрная рука», лидерами которой были полковник Драгутин Димитриевич по прозвищу Апис, являвшийся одновременно начальником разведки Генерального штаба сербских войск, а также офицеры Велимир Вемич и Воислав Танкосич. Данная организация не имела чёткой программы, но активно выступала за идею «Великой Сербии».

Кстати, это были те самые люди, которые принимали прямое участие в государственном перевороте в Сербии в 1903 году, в ходе которого ими был жестоко убит тогдашний король Александр Обренович вместе с королевой. В этих условиях мне пришлось ещё раз встретиться с сербским королём Петром I Карагеоргиевичем, дабы предостеречь его от подобной «преторианской гвардии», которая могла в любой момент лишить его трона.

К счастью, правительство Сербии во главе с премьер-министром Николой Пашичем и сам сербский король заняли резко отрицательную позицию по отношению к подобной террористической деятельности, что до предела обострило отношения между тайной офицерской организацией и сербским правительством. Если бы не политическая и даже силовая поддержка России, всё могло кончиться весьма трагически. Однако общими усилиями нам удалось навести порядок в Сербии, правда, дело не обошлось без нескольких внезапных несчастных случаев со смертельным исходом. Красота, как утверждают, требует жертв, а политика, судя по всему, требует жертв неизмеримо больших.

Франц Фердинанд открылся для меня совсем с другой стороны: он был активен, инициативен и весьма результативен, что не могло не радовать. А вот Вильгельм III, напротив, показался мне человеком весьма упрямым и ограниченным, этакий фанатичный прусский офицер — всем налево, направо, кругом! Но вполне возможно, моё впечатление было ошибочным.

Но кажется, я опять отвлёкся, а тем временем события развивались стремительно и весьма непредсказуемо. После уколов сыворотки правды оба английских агента дали совершенно идентичные, но от этого не менее шокирующие показания. Обоих киллеров, как бы удивительно это ни звучало, наняли, минуя их непосредственного начальника — Мэнсфилда Джорджа Смит-Камминга. Задание от лица премьер-министра Герберта Генри Асквита они получили напрямую. Правда, не совсем напрямую, а из уст министра внутренних дел Уинстона Леонарда Спенсера Черчилля. Да, да, именно того самого Черчилля, которого мы все хорошо знаем ещё по школьной программе истории.

Получалась какая-то крайне странная ситуация. Допустим, премьер-министр получил сведения о подготовке нашей встречи с императорами Германии и Австро-Венгрии, испугался, занервничал и полез напролом. Мои сопровождающие подняли на уши всю нашу европейскую агентуру, в итоге удалось установить, что в карьере Герберта Асквита был лишь один эпизод, когда он принял резкое силовое решение. В 1893 году во время забастовок в угольной промышленности Асквит послал 400 полицейских в шахтерский город Физерстоун в Йоркшире, чтобы помочь местным властям справиться с беспорядками. Для подавления беспорядков тогда были привлечены и военные части, которые открыли огонь по рабочим и даже убили двоих.

Но этот случай был настолько единичен, и опять же, тогда нынешний английский премьер был молод. Вся его дальнейшая карьера, напротив, была скорее доказательством разума и продуманности действий оксфордского отличника, который к моменту описываемых событий уже целых шесть лет занимал свой высокий пост, умело балансируя на противоречиях между либералами и консерваторами. Ну, допустим, психанул, разнервничался, запаниковал и дал приказ меня уничтожить. А что он этим мог добиться? На трон заступил бы «мой» младший брат Михаил, возможно, куда более мягкий и менее решительный, но, по сути, личные качества нового императора ничего не меняли — отношения с Великобританией после моего убийства были бы безнадёжно испорчены, причём до такой степени, что в любой момент могла вспыхнуть новая всеевропейская война, только с совершенно иным раскладом. В ней вполне могли схлестнуться Англия и Франция, с одной стороны, и Германия с Австро-Венгрией с другой. Причём Россия скорее всего оказалась бы в союзе с последними, дабы отомстить за безвинно погибшего императора, рейтинг которого в стране был весьма высок. Вот как — я уже заговорил о себе в третьем лице, так и до мании величия недалеко, а там и культ личности…

Я усмехнулся и собрался строить мысленную цепочку дальше, но в это время в дверь палаты постучали.

— Да, да, открыто! — честно говоря, я немного заскучал, залечивая свою рану, а вместе с этим стуком появлялась надежда на новое общение.

— Ваше Величество, к Вам Георгий Дмитриевич Маврокордато и Николай Степанович Батюшин, — сообщил мне лейб-медик Боткин.

— Заходите, господа, милости прошу!

Оба чиновника — гражданский и военный — зашли энергично и уверенно. Это были кадры, выращенные мной. Не знаю точно, какими они были в прошлой реальности, но сейчас их ум, умения и бульдожья хватка меня вполне устраивали.

— Ваше Величество, мы изо всех сил тянем за английскую ниточку, — аккуратно начал Николай Степанович.

— Слишком сильно не тяните, господа, а то как бы не порвалась, — я улыбнулся.

— Рады видеть Вас в хорошем и бодром настроении, Ваше Величество, — продолжал Батюшин. — У нас для Вас очень неожиданная информация. Представитель Британского посольства сообщил нам, что в Сараево едет никто иной, как сам сэр Уинстон Черчилль с посланиями от премьера Асквита и Вашего кузена короля Георга V. Встреча может состояться уже завтра утром.

— Да, события всё интереснее и интереснее. Просто не министр внутренних дел, а почтальон, — я улыбнулся. — С толстой сумкой на ремне…

— Конечно, с толстой, и не с одной, — поддержал мою шутку Маврокордато. — У него всегда с собой чемоданы сигар, бутылок с виски и банок с черепашьим супом от фирмы «Heinz». Это не человек, а настоящая машина, съедающая на завтрак дюжину яиц, двухфутовый стейк на обед, и один Бог знает сколько всего на ужин. При этом он умудряется выпивать в день по литру виски, мешая его периодически с шампанским, и всё время пускать дым, не вынимая сигару изо рта.

— Всё это более чем интересно, но вот вопрос — зачем он едет и почему премьер-министр и король прислали разные письма, а не объединили свои мысли в одном письме?

— Утро вечера мудренее, Ваше Величество. Завтра всё узнаем, а пока отдыхайте и восстанавливайте силы. Без Вас России конец! — произнёс Маврокордато и мягко улыбнулся.

Глава 78

Впечатления от встречи с Уинстоном Черчиллем у меня остались самые яркие. Интересно было увидеть его сорокалетним, в самом расцвете сил, молодого, бодрого и энергичного. Наша встреча проходила за завтраком, и благодаря моему, унаследованному от оригинала, прекрасному английскому языку, мы смогли остаться вдвоём, отказавшись от услуг переводчиков.

Меня предупредили, что в поведении Уинстона Леонарда Спенсера чётко прослеживаются периоды активности и депрессии. Сейчас явно был первый из двух. Несмотря на раннее утро, на столе стояла бутылка любимого напитка британского политика. Это был виски «Johnnie Walker Black Label» с купажом класса де-люкс и сроком выдержки не менее двенадцати лет. Меня уже просветили по поводу того, что бутылки с любимым виски Черчиллю бесплатно поставлял сам сэр Александр Уолкер (внук легендарного Джонни Уолкера). Уверен, что в обмен на определённые поблажки и преференции.

Также мне было хорошо известно, что Черчилль весьма радикален в спорах и воспринимает политические переговоры как битву на войне, однако, при этом, если какой-то путь не приводил к желаемому результату, он не пытался пробить головой стену, а искал другие возможности.

Пока же мой визави молчал, полностью отдавшись процессу поедания огромной спелой дыни, ловко орудуя ножом и вилкой. Выражение его лица при погружении каждого сочного и ароматного кусочка фрукта в рот было непередаваемым. Он явно испытывал глубочайшее чувственное наслаждение от сочетания любимого напитка и прекрасной дынной плоти. Мой завтрак был куда более прозаичен — омлет с беконом и жареными томатами. От виски я категорически отказался, сославшись на слабость после ранения. Не хватало ещё, чтобы этот буйвол меня перепил, с него станется.

Жидкость в бутылке уже преодолела экватор, когда Уинстон наконец заговорил.

— Ваше Величество, у меня к Вам два письма, с какого предпочитаете начать?

— Это напоминает мне о выборе между двух известий — хорошем и плохом…

— О, ну что Вы, оба письма чудесны.

— Вы потрудились ознакомиться с их содержанием? — мне почему-то захотелось вывести из себя этого любителя всех удовольствий жизни.

— Безусловно, не могу же я принести Вам кота в мешке, — Черчилль жизнерадостно захохотал и подмигнул мне. У меня же от подобной наглости немного задёргался глаз.

— А потому, — продолжал он, — предлагаю не тратить время на титулы, прелюдии, обсуждение погоды и прочую светскую чепуху, а сразу приступить к делу. Вы не будете против, если я наслажусь сигарой? Угощайтесь, это просто неземное блаженство!

— Благодарю покорно, но откажусь.

— Как знаете, — Черчилль достал из внутреннего кармана пиджака сигару своей любимой марки «Romeo Julieta», а также маленький карманный пробойник, которым сделал отверстие в извлечённой сигаре. До сих пор многие люди предпочитают именно такой способ подготовки сигары к выкуриванию — так сигары имеют необычный, более глубокий вкус и аромат, а края сигары не осыпаются. Вот и Черчилль категорически не признавал сигарную гильотину. Из бокового кармана он также достал маленькую серебряную пепельницу, правда зачем она нужна, я так и не понял. За всё время нашего разговора он так ни разу ей и не воспользовался, словно забыв напрочь про пепел, который опадал сам, щедро украшая собой одежду Уинстона, ковёр и поверхность стола. При курении он умудрялся ещё как бы пожёвывать сигару, особенно в моменты пауз и глубоких размышлений.

— Ваше Величество, с Вашего позволения я начну с письма премьер-министра, — Черчилль достал из своего кожаного портфеля письмо и бережно передал его мне, — Смысл его заключается в том, что Ваши переговоры с Германией и Австро-Венгрией были бы гораздо продуктивнее, согласуй Вы их заранее с нынешними союзниками.

Черчилль затянулся сигарой и, подчеркнув в произнесённой фразе слово «нынешними», теперь спокойно наблюдал за моей реакцией.

— Прошу Вас, продолжайте.

— Так вот, Герберт считает, что германцы понимают только силу, а потому пытается снизить напряжённость в отношениях с Германией и одновременно наращивает военную мощь и почти открыто готовится к войне.

— И Вы разделяете его позицию?

— Как Первый Лорд Адмиралтейства — полностью, но открою Вам секрет — пока на каждый немецкий линкор не будет приходиться два английских, я буду уверенно считать, что к войне мы не готовы. Опять же, авиация. Здесь вы нам даёте сто очков вперёд…

— А как человек и гражданин?

— А как человека, меня терзают смутные сомнения (на этих словах я улыбнулся), что Ваше Величество также не очень-то стремится к войне ни на одной из возможных сторон, — Черчилль вновь внимательно всматривался в выражение моего лица.

— Вы правы. Но давайте сначала обсудим до конца содержание писем.

— Конечно, как будет угодно. Дальше в своём письме премьер сообщает, что большинство его министров сомневается в необходимости участия в конфликте. Они, кстати, ссылаются на то, что англо-французские и англо-русские соглашения 1904 и 1907 годов не предусматривали союзных обязательств. Помимо этого, премьера пугает, что деловое сообщество Сити в ужасе от самой возможности втягивания в войну. Бизнесмены в открытую говорят, что, если это произойдёт, все фабрики, заводы, шахты, судоходство и прочее остановятся.

— А что думаете лично Вы по этому поводу?

— Я практически уверен, что всё идёт к катастрофе и краху, но я воодушевлён, взвинчен и счастлив. Разве не ужасно быть таким?

— То есть, несмотря на сомнения премьера, Вы лично за начало войны?

— Однозначно. «Гансам» пора указать их место, пока не поздно! Но не в этом году. Пока мы не готовы.

— И получается, что именно Вы, Уинстон, отдали приказ английским агентам уничтожить меня?

— В некотором смысле, но прошу Вас, прежде чем делать выводы, ознакомиться с содержанием письма моего короля. — С этими словами Уинстон Черчилль достал из портфеля и протянул мне второе письмо.

«Дорогой Ники, человек, сидящий сейчас перед тобой — выжига и плут. Именно ему, а не сомневающемуся премьер-министру, я лично доверил дело урегулирования отношений наших стран, не ограничивая в средствах и методах. Уполномочиваю его вести переговоры от моего имени, а при случае буду рад видеть тебя в Лондоне вместе с Аликс и детьми…».

— Значит, это именно Вы приказали меня уничтожить Освальду Райнеру и Сидни Рейли, не ограничиваясь, как и велел Ваш король, в методах и средствах? — с угрозой в голосе ещё раз уточнил я.

— Я? — в голосе Черчилля сквозило неподдельное удивление. — Всё было как раз наоборот. Я приказал Рейли всеми силами охранять Вас и Ваших людей.

— Отлично они вместе со своим коллегой меня охраняли, спасибо — жив остался!

— Ваше Величество, я приношу Вам свои самые искренние извинения, но кто мог подумать, что помимо английской, этот человек работает ещё и на другие разведки.

— Мои люди это уже поняли и насчитали как минимум четыре, хотя, возможно, их и больше. Но позвольте в этой связи задать не самый приятный вопрос — почему Вы вышли на Рейли со своими поручениями, минуя его непосредственного шефа?

— Смит-Камминг напрягает меня последнее время своими странностями.

— Ну, пусть уж лучше он со своими странностями, чем Ваши доблестные агенты со своими пулями.

— Да, мне казалось, так будет правильнее и проще.

— Оказалось, что казалось. Правда, оба, да ещё и под воздействием сыворотки правды показали, что их наняли Вы.

— А им задавался конкретный вопрос — для чего? Или Ваши люди просто интересовались персоной, давшей указания?

Я достал из внутреннего кармана копию протокола допроса и быстро перечитал документ: «После уколов сыворотки правды оба английских агента дали совершенно идентичные показания, что их обоих наняли, минуя их непосредственного начальника — Мэнсфилда Джорджа Смит-Камминга. Задание от лица премьер-министра Герберта Генри Асквита они получили напрямую. Правда, не совсем напрямую, а из уст министра внутренних дел Уинстона Леонарда Спенсера Черчилля». Когда я поднял глаза, Черчилль саркастически улыбался:

— Вижу по выражению Вашего лица, что вопроса непосредственно о содержании задания не было, а значит, и обвинять меня в злом умысле оснований у Вас нет.

— Хорошо. Пока остановимся на этом. Но имейте в виду — мы обязательно уточним этот момент у Ваших агентов.

— Уточните, обязательно уточните, а я, знаете ли, пока поеду в Британское посольство, вздремну с дороги…

Глава 79

Мысли мои путались в голове. Итак, допустим, что кто-то перекупил английских агентов. Американцы далеко, да и какого лешего им моя персона, французы — маловероятно, их вполне должны были бы устраивать дружеские отношения наших стран, построению которых я уделил последние полтора десятилетия. Враги премьера или короля в самой Англии? Но моя смерть не приводила бы их автоматически к приходу к власти. Оставалось одно — то, что лежало на поверхности, но верить во что совершенно не хотелось.

По всему выходило, что покушение заказали мои дорогие соотечественники. Те, кто усиленно продвигал идею русско-германской войны, те, кому было выгодно усиление выпуска военной продукции. Так, а кто у нас на сегодня самая крупная акула этого бизнеса? Ну, конечно, Алексей Иванович Путилов, внучатый племянник Николая Ивановича Путилова, того самого, именем которого названы знаменитые Путиловские заводы.

Помню — мелькала эта фамилия при Витте, если не ошибаюсь, одно время этот господин был даже помощником, читай — заместителем министра финансов. Но после смерти Витте Николай Иванович ушёл в частный бизнес. А на данный момент являлся председателем правления крупнейшего в моей стране Русско-Азиатского банка. Моей стране! Ах, Николай, гордыня — великий грех! Хорошо, в нашей стране.

Тянем ниточку дальше — насколько помню, Путилов создал крупнейший военно-промышленный синдикат, в который вошли компании, владевшие Путиловским, Балтийским, Невским и другими ведущими заводами. Да, там, где дело касалось вооружений, в первую очередь — полевой артиллерии и снарядов, а также лёгких крейсеров и эсминцев, всегда фигурировал этот синдикат.

Кажется, он смог подмять под себя и всю нефтедобычу. Конкурентами оставались только независимые — группа компаний Нобелей и «Шелл». Кстати, когда мы со Столыпиным обсуждали это, меня поразил факт, что «Русская генеральная нефтяная корпорация», также контролируемая Путиловым, учреждена в Лондоне. Вот как давно наши олигархи приобрели эту тягу к столице туманного Альбиона.

Я позвонил в колокольчик и попросил вызвать ко мне Николая Степановича Батюшина, который появился собственной персоной примерно через полчаса. После обмена любезностями и краткого обсуждения моего самочувствия, я поинтересовался у главного военного разведчика, что он может сказать о заграничных связях Алексея Ивановича Путилова?

— Да, Ваше Величество, эту вероятностную нить мы тоже прорабатываем. Деловые связи с Лондонским Сити понятны в силу его деятельности, из интересного ещё — членство во французской масонской ложе «Космос», где, по данным наших агентов, он является братом весьма высокого градуса. Интересный персонаж — годовое жалованье четыреста тысяч рублей, а экономит на всём, пиджаки потёртые, вечно усыпанные сигарным пеплом. Да как курит экономно — тушит сигару, а потом этот «обмылок» опять раскуривает.

— У богатых свои причуды, Николай Степанович. Но меня больше интересует не размер «жабы», которая его душит, а подозрения в его связях с иностранными разведками.

— В таковом грехе Алексей Иванович не замечен. Первостатейный патриот, и это мнение многих источников.

— То есть, эта ниточка никуда нас не приведёт?

— Как посмотреть, Ваше Величество! У меня есть интересная информация — последние крупные тендеры нашего Военного министерства на поставку русской армии артиллерии выиграл не Путилов, а британский концерн «Виккерс». Ходят слухи, что благодаря крупным взяткам. Я доложил об этом напрямую Петру Аркадьевичу Столыпину, он вмешался в ситуацию и инициировал принятие закона о преимущественном праве российских компаний в вопросах обеспечения армии.

— Покушение — месть англичан?

— Как одна из вероятностей. Но вот что ещё привлекло моё внимание. В 1907–1910 годах Алексей Иванович частенько посещает Пекин по рабочим вопросам банка, и там знакомится с неким полковником Лавром Георгиевичем Корниловым.

— Кто таков?

— Боевой офицер, один из героев Русско-Японской войны. Окружённый японцами в деревне Вазые, смог штыковой атакой прорвать окружение и вывести свою, уже считавшуюся уничтоженной, стрелковую бригаду с приданными ей частями, с ранеными и знамёнами, сохраняя полный боевой порядок, на соединение с армией. Был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени («За личную храбрость и правильные действия» во время действий под Мукденом), а также Георгиевским оружием; также был произведён в чин полковника за боевые отличия. В 1907–1910 годах, имея репутацию специалиста-востоковеда, служил военным агентом в Китае.

— И какой вывод из этой информации Вы делаете?

— Корнилов, хотя и всячески демонстрирует, что далёк от политики, на самом деле является довольно консервативным монархистом. Мы зафиксировали ряд его высказываний о недовольстве Вашими реформами. Особенно раздражает его вольность Государственной Думы. Неоднократно заявлял, что с удовольствием перевешал бы всех этих Гучковых и Милюковых, и не понимает, почему император с ними возится. Есть также сведения о его дружеских отношениях с Брусиловым и Деникиным.

— Вы подозреваете военный заговор?

— Я постараюсь воздержаться от скоропалительных выводов, Ваше Величество. Пока мы просто обсуждаем различные версии.

— Я бы ещё не забывал, что кто-то помогал несчастным сербам в их нападении на двух других императоров.

— Этим мы тоже сейчас занимаемся, Ваше Величество.

— И ещё одна просьба, уважаемый Николай Степанович, понаблюдайте ненавязчиво за господином Черчиллем. Чтобы он не говорил, но он явно замешан в этой истории.

— Всенепременно, Ваше Величество. Желаю скорейшего выздоровления!

Не успела дверь за Батюшиным закрыться, как в неё заглянул Анатолий Александрович Мордвинов.

— Беда, Ваше Величество, похитили Распутина.

— Как похитили?

— Он пошёл прогуляться. Его очень заинтересовала Детская могила в Храме Святого Архангела Михаила. Я отправил с ним троих агентов. Они обследовали церковь изнутри, а потом вошли туда вместе с Распутиным. Через какое-то время он попросил оставить его одного около мистического места, пообещав через десять минут выйти из церкви, но, когда через пятнадцать минут этого не произошло, обеспокоенные охранники вновь вошли внутрь. Они облазили всё — Распутин как сквозь землю провалился.

— А запасные выходы?

— Они были закрыты и опечатаны. Исчез, прямо как в сказке.

— Хороша сказочка — чем дальше, тем страшней…

— Если это похищение — будем ждать требования о выкупе.

— А если ещё одно убийство?

— На всё воля Господа!

— Это безусловно, но в Петербург пока не сообщайте. Возможно это тоже часть хитроумной комбинации, которую нам предстоит распутать. Прямо каламбур — распутать исчезновение Распутина.

— Я человек военный, мне эти загадки совсем не по нутру. Уезжать нужно и срочно!

— Ну уж нет. Нельзя нам бежать, всех собак тогда навесят, да и Григория Ефимовича бросать не собираюсь. Кстати, какие ещё встречи назначены на сегодня?

— Ужин с молодыми императорами — Францем Фердинандом и Вильгельмом III. В весьма экстравагантном ресторанчике — «Aščinica Hadzibajric».

— Зубодробительное название. А что оно означает и чем же это место так знаменито?

— Название в переводе на русский так и звучит — «Ашчиница Хаджибайрич». На протяжении нескольких веков им владеет одна боснийская семья, передавая рецепты из поколения в поколение. Возможно, название ресторана — это имя основателя семейного бизнеса. Блюда, подаваемые в этом ресторане, необыкновенно простые, но фантастически вкусные.

— События вокруг — кусок в горло не лезет, честное слово.

— Я Вас прекрасно понимаю. Кстати, на ужин напросился и Уинстон Черчилль.

— А этот проныра как узнал?

— Ох, Ваше Величество, в этом перенаселённом пупке Мира похоже всё тайное быстро становится явным.

— Было бы неплохо, чтобы не только наши тайны так легко открывались, но и тайны наших врагов.

— Отличный тост, Ваше Величество. Не примите за наглость — прекрасная заготовка для сегодняшнего вечера, — Мордвинов слегка хмыкнул, что означало для него высшую степень веселья, во всяком случае, в моём присутствии.

Глава 80

Забегая вперёд, расскажу, чем закончилось распутывание этой трагической серии покушений, потому как далее мой рассказ пойдёт о совсем ином, более волнующем и актуальном для меня. Итак, давайте вернёмся к личности Лавра Георгиевича Корнилова. Видный военачальник, генерал от инфантерии, выдающийся, не побоюсь этого слова, военный разведчик, военный атташе России в Китае, путешественник-исследователь, герой русско-японской, а в предыдущей версии событий и Первой мировой войны. Как я уже говорил, в 1907–1910 годах, имея репутацию специалиста-востоковеда, служил военным агентом в Китае. Изучал китайский язык, путешествовал, изучал быт, историю, традиции и обычаи китайцев. Намереваясь написать большую книгу о жизни современного Китая, Лавр Георгиевич записывал все свои наблюдения и регулярно отправлял подробные отчёты в российские Генеральный штаб и Министерство иностранных дел. Внимательнейшим образом он изучал все особенности жизнеустройства нашего великого восточного соседа, что отражают даже названия очерков, опубликованных позднее в российских газетах и журналах: «О полиции Китая», «Телеграф Китая», «Описание манёвров китайских войск в Маньчжурии», «Охрана императорского города и проект формирования императорской гвардии».

В конце 1910 года полковник Корнилов был отозван из Пекина, однако в Петербург прибыл лишь через пять месяцев, в течение которых совершил путешествие по Западной Монголии и Кашгарии с целью ознакомления с вооружёнными силами Китая на границах с Россией. Со 2 февраля 1911 года — командир 8-го пехотного Эстляндского полка, с 3 июня — начальник отряда в Заамурском округе Отдельного корпуса пограничной стражи (2 пехотных и 3 конных полка). Позднее был назначен командиром бригады 9-й Сибирской стрелковой дивизии, расквартированной во Владивостоке.

На новой должности Корнилов много внимания уделял перспективам взаимодействия России и Китая на Дальнем Востоке. Объездив почти все крупные провинции страны, Корнилов прекрасно понимал, что её военно-экономический потенциал ещё далеко не использован, а людские резервы слишком велики, чтобы с ними не считаться: «…будучи ещё слишком молодой и находясь в периоде своего формирования, армия Китая обнаруживает ещё много недостатков, но… наличное число полевых войск Китая представляет уже серьёзную боевую силу, с существованием которой приходится считаться как с вероятным противником…». В качестве наиболее показательных результатов процесса модернизации Корнилов отмечал рост железнодорожной сети и перевооружение армии, а также изменение отношения к военной службе со стороны китайского общества. Быть военным становилось престижно, для службы в армии требовали даже особые рекомендации.

А теперь самое интересное. Деятельность Корнилова-дипломата этого периода была высоко оценена не только на Родине, где он получил орден Святой Анны 2-й степени и другие награды, но и у дипломатов Британии, Франции, Японии и Германии, награды которых также не обошли русского разведчика. Стоп! А часто ли бывает такое, что разведчика награждают правительства других стран?

Именно за этот факт и уцепились аналитики российской военной контрразведки. Их логика была примерно следующая: допустим, Корнилова перевербовали, хотя, зная его патриотизм, верилось в это с трудом. Но зачем тогда награждать его своими орденами? Это не просто слишком наглядно, а даже глупо. Однако, если посмотреть с обратной стороны, ничего глупого в этом не было. Вроде официальная награда, какие вопросы и какая может быть вербовка, если награждение проводится открыто, а на самом деле — натуральный камуфляж. Помните правило — чтобы вещь лучше всего спрятать, положи её на видное место?

Чтобы понять дальнейшую логику расследования, нам придётся немного отвлечься от личности Лавра, а поговорить о политической картине мира в это время. После свержения маньчжурской династии Цин в 1912 году на смену монархии пришла авторитарная власть — военная диктатура во главе с Юань Шикаем, который сначала буквально заставил парламент «избрать» его президентом, а позднее вообще захотел стать монархом и основать новую династию. Вновь забегая вперёд, скажу, что эта авантюра в обеих версиях событий потерпела фиаско, и в начале июня 1916 года Юань Шикай неожиданно скончался. Уверен, что не без помощи республикански настроенных генералов. Но за время своего правления он успел объявить нейтралитет Китая, который очень не понравился Великобритании, мечтавшей вытеснить немцев из германской колонии в провинции Шаньдун. При этом Япония являлась союзником англичан, а учитывая относительно недавнюю войну Китая с Японией, которая привела к потере Тайваня, можно только представить себе, какие политические страсти кипели в этот момент в регионе.

Во всех нюансах мы разбираться не будем, а поговорим только о том, что непосредственно касается нашей истории с покушениями. Так вот, на момент описываемых событий, спецслужбы Японии и Великобритании тесно взаимодействовали в рамках англо-японского союза, что было связано с военными интересами и защитой общих интересов на Дальнем Востоке. Однако постепенно отношения между Великобританией и Японией ухудшались и становились всё более напряжёнными. Во многом это было связано с разными подходами внутри английского истеблишмента к японскому вопросу. Глава МИД Великобритании сэр Эдуард Грей опасался японской экспансии в Тихом океане и усиления её позиций за счёт Германии. Первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль, напротив, смотрел на ситуацию с военной точки зрения: по его мнению, именно японские ВМС должны были стать главной силой, которая обеспечит свободу судоходства в зоне китайских морей.

Именно с этим и были связаны два письма, которые он привёз и вручил мне. Премьер-министр Герберт Генри Асквит был склонен соглашаться с позицией Эдуарда Грея, король Георг V больше симпатизировал Черчиллю и его точке зрения. Как всё это касалось меня? Да почти напрямую. В политике очень часто используется принцип сдержек и противовесов. В данной ситуации этот принцип выглядел следующим образом: чтобы ослабить Японию, необходимо усилить Китай, а для этого необходимо ослабить Россию. Далее следует указ английской разведке разработать в этих целях масштабную операцию, суть которой в том, чтобы резко ухудшить отношения России с Германией и Австро-Венгрией, а в идеале — столкнуть указанные страны лбами.

Не буду утомлять вас бесчисленными малозначительными именами. Передам суть. Английские агенты в России начинают искать среди высшего генералитета людей, которых не совсем устраивают мои реформы. И тут они как раз и выходят на Лавра Корнилова. Да, он патриот, но мои реформы ему не по душе. Он, всегда отдававший предпочтение Востоку перед Западом и проживший много лет в Китае, видит иные варианты развития страны, а потому считает меня монархом слишком европеизированным, зацикленным лишь на империалистическом развитии страны. Ему, обладающему удивительной силой убеждения и влияния на настроения окружающих, удаётся привлечь к себе в союзники генералов Брусилова и Деникина.

Отношения мои с Алексеем Алексеевичем Брусиловым не складывались давно. Этот генерал искренне ценил прямого, как он часто выражался, «толкового русского мужика» Александра III, на период правления которого пришёлся бурный рост его военной карьеры. Про меня в его дневнике, как потом выяснилось, было написано следующее: «К сожалению, с воцарением Николая II картина резко переменилась». И ещё вот это: «Я никогда не понимал, — писал впоследствии Брусилов, — почему, жалуя за боевые отличия, царь никогда не высказывал мне, по крайней мере, своей благодарности; он как будто бы боялся переперчить и выдвинуть того, кто заслужил своей работой то или иное отличие». А знаете из-за чего мы поссорились? Брусилов был большим любителем лошадей и главным сторонником их активного использования в армейском деле. Мои идеи внедрения танков и прочих технических новинок вызывали у него раздражение, так как вступали в противоречие с его принципами ведения войны.

Антон Иванович Деникин недолюбливал меня по совершенно иным причинам. Будучи ярым сторонником конституционной монархии, он буквально возненавидел меня за военно-полевые суды и жестокость во время подавления гидры революции. Окончательно он обозлился после того, как мне удалось создать свою политическую партию и обеспечить ей большинство в Думе. По его мнению, император должен был находиться над всеми партиями и не лезть в политику, ограничиваясь представительскими функциями. Да я, уважаемый Антон Иванович, и сам был бы не против, да только в отличие от Вас, знал, чем может закончиться мягкость и недальновидность монарха, а потому вынужден был принимать решения, зачастую противные мне самому.

В итоге эта тройка, думая, что действует самостоятельно, а на самом деле находясь под влиянием английских спецслужб, создаёт план моего свержения. В итоге они планируют осуществить убийство Франца Фердинанда руками сербских националистов, чтобы втянуть Россию в войну, искусственно организовать несколько масштабных поражений, после чего заставить меня отречься от престола в пользу несовершеннолетнего Алексея, а регентство над ним поручить моему двоюродному дяде, прирождённому военному Николаю Николаевичу Младшему, и уже под его умелым руководством, при активной поддержке англичан и французов, быстро разгромить немцев и австрийцев, дабы утвердить непререкаемый авторитет новой власти у населения.

Почувствовав, что покушение на Франца Фердинанда висит на волоске, заговорщики решаются на отчаянный шаг и приказывают уничтожить сразу обоих императоров — австрийского Франца Иосифа и немецкого Вильгельма II, что, к моему огромному сожалению, сербским наёмникам удаётся осуществить. Так, с этим разобрались. Теперь постараюсь объяснить, кто стрелял в меня и зачем.

Узнав по своим каналам о секретных планах своих соотечественников, Уинстон Черчилль решается нейтрализовать их, действуя по принципу «клин клином». Для подстраховки он заручается благословением короля Георга V, а нелюбимого премьер-министра использует «в тёмную». От имени последнего, используя свои фантастические связи в силовых структурах, он, минуя руководителя разведки, выходит непосредственно на исполнителей и даёт им странное распоряжение — организовать имитацию покушения на русского императора в Сараево. Вот уж действительно — «в России всё секрет, но ничего не тайна». Для кого мы только разыгрывали весь этот спектакль, камуфлируя поездку в Сараево?

Однако, события пошли немного не по плану. Один из моих телохранителей успевает среагировать, пытается, как вы помните, помешать выстрелу Райнера, после чего пуля попадает мне в бедро левой ноги. Вот уж, воистину, как сказал однажды достопамятный Виктор Степанович Черномырдин: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». После этого напарнику Райнера ничего не осталось, как начать палить по телохранителям, чтобы сохранить собственную жизнь. Не знаю, как Черчиллю удалось уговорить агентов на эту авантюру, но цель была достигнута — покушение на меня, как и просчитал заранее сэр Уинстон, стало единственным аргументом в наше оправдание и дало возможность начать дальнейшие мирные переговоры.

Закончу этот зубодробительный рассказ тем, что Уинстону Черчиллю мною были пожалованы орден Святого Андрея Первозванного и солидное денежное вознаграждение, которое позволило ему стать премьер-министром своей страны гораздо раньше, чем в оригинальной версии событий. Помимо этого, отношение его к России заметно изменилось, а с учётом того, что и Второй мировой войны также не случилось, не было и холодного противостояния с бессмысленной гонкой вооружений.

Что касается заблудших генералов, я не стал их жёстко наказывать, дабы не вызывать волнений в армии, ведь авторитет у каждого из этой тройки был огромный. У нас (потом вы поймёте, почему я так говорю) хватило ума отстранить их от реальной армейской службы и включить в состав комиссии при Государственной Думе, через которую предварительно проходили все решения, касающиеся вооружённых сил России, а также вопросов обороны и национальной безопасности. Как-то так — «и овцы целы, и волки сыты».

Но всё это стало известно мне гораздо позднее, а пока я хочу рассказать о гораздо более актуальных для меня в тот момент событиях.

Глава 81

До ужина Распутин так и не объявился. Никаких звонков и сообщений, связанных с его персоной, тоже не поступало. Удивительно, но я переживал, так как успел привыкнуть к этому сложному, но такому многогранному и щедро одарённому природой человеку.

Ресторанчик с совершенно непроизносимым названием особого впечатления на меня не произвёл. Всё было какое-то старое и пошарпанное. Зато разговор был настолько сложным и насыщенным, что спроси меня, что нам подавали в тот вечер — ответить я не смогу.

Тон, на правах хозяина, задавал Франц Фердинанд. За эти несколько дней он не только пришёл в себя, но даже, как мне показалось, начал получать определённое удовольствие от своего нового статуса. Де-факто он уже был императором, де-юре — церемония коронации должна была состояться после положенного сорокадневного траура по его царственному дяде. Вильгельм III, успевший отлучиться в Германию на помпезные похороны своего отца, успел благополучно вернуться и сегодня выглядел гораздо оживлённее, чем при нашей первой встрече.

На мягком кресле в дальнем углу стола расположился Черчилль. Он курил очередную сигару и сквозь дым лениво и несколько рассеянно наблюдал за своими собеседниками. Но я-то знал, что это ленивое спокойствие жуткого хищника, высматривающего и оценивающего свою потенциальную добычу. Думаю, что остальные участники встречи тоже успели навести справки друг о друге.

После коротких приветствий, щедро украшенных фальшивыми улыбками и расспросами о состоянии здоровья, коротко обсудили — что будем сегодня выпивать. Я ни капли не удивился, когда из уважения к хозяину решили остановиться на пиве. Мне уже давно было известно, что ещё в далёком 1887 году эрцгерцог купил замок Конопиште и инвестировал немалые средства в пивоваренный завод в Бенешове, который назвал «Ferdinand». На заводе производили пиво, которое нравилось Францу Фердинанду, и которым сегодня он решил нас щедро угостить. Вильгельм, позвольте я буду отныне именовать его так, отбросив для простоты утомляющее числительное, горячо поддержал этот выбор, я, учитывая относительное равнодушие к алкоголю, тоже, а Черчилль буркнул, что пиво не помешает ему выпить ещё и бутылочку хорошего виски, которое он прихватил с собой.

— Господа, — на правах принимающей стороны начал Франц Фердинанд, которого я также далее буду называть просто Францем, дабы не утомлять моих читателей, — мы собрались, дабы обсудить планы наших держав на ближайшее будущее. Противоречия между нами велики, но я всегда был сторонником мирных переговоров, а не пушечной пальбы.

— Но будет ли этично, господа, обсуждать насущные европейские дела без президента Франции? — спокойно поинтересовался Черчилль.

— Я созвонился сегодня с Раймоном Пуанкаре, мы знаем друг друга почти двадцать лет, — признался я, — мы обсудили с ним основные моменты, которые его интересуют, а потому считайте, что в некоторой степени я представляю сегодня и политические интересы руководящих кругов Французской республики.

— Как бы раздвоения личности не вышло, — скривился Вильгельм. — Россия, как я понимаю, — против войны, а вот Франция как раз за начало конфликта. Пуанкаре, как мне кажется, страдает германофобией.

— Я бы так не сказал, но милитаризация пограничной Рейнской области его действительно пугает, — заступился я за французского президента.

— Мы усиливаем эту территорию, так как в свою очередь опасаемся внезапного нападения непредсказуемых французов.

— А когда последний раз Германия и Франция на высшем уровне обсуждали эту проблему?

— В 1822 году, — хохотнул из своего угла Черчилль. — Именно тогда прирейнские земли были соединены в Рейнскую провинцию Пруссии со столицей в Кобленце.

— Господа, — вступил в беседу Франц, — а почему бы нам не собрать большую конференцию и не обсудить этот вопрос?

— О, боюсь, что Рейнская область станет лишь аперитивом к нашему основному разговору, — Черчилль уже успел угоститься своим виски, а теперь задумчиво запивал его пивом. Судя по всему, действовала на него эта смесь примерно, как на обычного человека лимонад.

— Да, между Германией и Британией много противоречий, — согласился Вильгельм, — может быть, пришла пора нам их обсудить?

— Не слишком ли непосильная задача для одного дружеского ужина? — попытался разрядить обстановку Франц.

— Отнюдь, — Черчилль был настроен решительно. — Ставлю сто фунтов, что я сформулирую и озвучу наши основные претензии к Германии за минуту.

— Попробуйте, — Вильгельм саркастически улыбнулся.

— Итак, что нас, британцев, не устраивает? Германская экспансия в Африке — это раз, ваша бесконечная милитаризация на море и на суше — это два, ну и неизлечимая «тевтонская ярость» — это три.

— Тевтонская ярость — это не более чем реакция на британский снобизм, — сухо произнёс Вильгельм.

— Францию тоже в первую очередь смущает германская активность в Африке, а также не дают покоя Эльзас и Лотарингия, отделённые по итогам франко-прусской войны в 1871 году. И да — милитаризацию Рейнской области мы уже обсудили. Французы реально боятся немецкой агрессии, — озвучил я позицию Пуанкаре, изложенную мне им в недавней телефонной беседе.

— Понятно, — хмуро произнёс Вильгельм. — А самих русских что не устраивает?

— Простите за прямоту, но нас не устраивает германская гегемония в Европе, хотя основные наши претензии распространяются на Австро-Венгрию.

— На нас? — удивлённо и немного по-детски воскликнул Франц Фердинанд.

— Нам не нравится австрийское ползучее проникновение на Балканы. Мы уверены, что именно Россия имеет исключительное право протектората над всеми славянскими народами, помимо этого, у нас есть целый ряд вопросов к Османской империи, особенно относительно их отношения к армянскому населению.

— Господа, у Германии к вам тоже есть претензии. Мы считаем Антанту образованием, специально созданным, чтобы подорвать могущество Германии, — Вильгельм подался вперёд и немного набычился. — Оба марокканских кризиса ярко высветили наши противоречия с Францией. К Британской империи, Бельгии, Нидерландам и Португалии у нас тоже есть претензии. Все так удачно обзавелись в своё время колониями и так эффективно из них выкачивают ресурсы, что возникает резонный вопрос — а не пора ли начать делиться? Да, мы не скрываем, что стремимся к политическому и экономическому господству на Европейском континенте. Но что в этом плохого? Это ведь как спорт, господа!

— Скорее всего, это бокс без правил, судя по «плану Шлиффена», предусматривающему молниеносный разгром Франции, — вновь хохотнул Черчилль.

— Не надо выставлять Францию в виде невинной овечки. Если на то пошло, у нас есть копии планов французского контрнаступления, — Вильгельм выглядел уже не на шутку рассерженным.

— Что касается Австро-Венгрии, то у нас тоже есть немало претензий. Почему именно Россия должна быть главной защитницей славян? Моя империя справится с этой ролью не хуже, уверяю вас.

— Для начала удержите Боснию и Герцеговину, — хмыкнул Черчилль, явно взявший на себя этим вечером роль главного раздражителя. — Вы слишком многонациональны, а значит нестабильны. Куда прагматичнее было бы решать свои внутренние проблемы, а не заниматься поиском новых.

— Господа, предлагаю выдохнуть, немного успокоиться и спокойно, в удовольствие попить пиво, иначе большая европейская война начнётся прямо в этом ресторане, — постарался я успокоить моих коллег. — И не забывайте, что есть ещё конкретные интересы Румынии, Сербии, Болгарии, Боснии, Греции, Польши…А Османская империя, которая буквально разваливается на куски, но при этом стремится сохранить единство нации. Действительно, слишком много проблем для одного ужина. Я предлагаю…

В это время у входа в ресторан началась суматоха, зазвучали полицейские свистки, послышались звуки борьбы, и, наконец, разбрасывая висящих у него на руках и ногах агентов, в ресторанную залу ворвался избитый и окровавленный Распутин. Вид его был ужасен — одежда порвана, волосы взлохмачены, в глазах сверкали молнии. За ним следом шествовал человек в одежде, хорошо известной мне по веку двадцать первому, перед которым все безмолвно и испуганно расступались.

— Нашёл, ей Богу нашёл! — Распутин кинулся ко мне. — Истинного Императора нашёл! Забросило его, понимаешь, высшими силами в другое время. А я всё равно отыскал!

В эту секунду человек, идущий следом за ним, подошёл к нам вплотную, и я наконец увидел его лицо. Это был я, настоящий я, тот самый — до аварии и перемещения. Человек остановился рядом со мной, внимательно посмотрел в моё лицо и произнёс:

— Зачем Вы похитили моё тело? Это ведь я, Император Всероссийский Николай Александрович Романов.

В дальнем углу стола раздался громкий кашель — это Черчилль от неожиданности подавился пивом.

Глава 82

Сказать, что я испытал шок, — это не сказать ничего. Однако годы страшного напряжения и нечеловеческой ответственности за судьбу стран в достаточной мере закалили меня, чтобы я не свалился в обморок.

— Уберите этого сумасшедшего, — приказал я вбежавшему следом адъютанту Мордвинову и охране. — А Григория Ефимовича накормите и успокойте.

— Истинного, слава Богу, нашёл, — ещё раз произнёс Распутин, но уже гораздо тише и с гораздо меньшей уверенностью.

— Григорий Ефимович, Вы что, белены объелись? — я ужасно разозлился, так как был уверен, что мы уже раньше расставили с Распутиным все точки над «i» в вопросе моего появления.

Мои сотрапезники с выпученными глазами смотрели на развернувшийся перед их глазами спектакль. У Франца Фердинанда на лице застыл ужас, лицо Вильгельма немного перекосило, Черчилль наконец прокашлялся и теперь с интересом ждал дальнейшего развития событий. Моей охране наконец удалось увести из помещения Распутина и моё бывшее тело. Да, согласен, звучит жутко, но путаницы и так хватает, чтобы я начал называть его Николаем II. Собрав в кулак всю свою выдержку и с трудом выдавив на лице улыбку, я максимально спокойно произнёс:

— Водка, господа, не только старинная российская традиция, но и причина многих наших бед.

— Но как странно был одет человек, которого привёл Распутин, — Франц Фердинанд, похоже, тоже успокоился, и к нему вернулась способность мыслить логически. — Он больше напоминает не русского, а американца. Я видел отдалённо похожую одежду из ниамской саржи, разработанную Ливаем Страуссом. Эта ткань поставляется, насколько мне помнится, из французского города Ним, а потому и получила название «деним». Но столь ярких расцветок, признаюсь, видеть мне ещё не приходилось.

— А может быть, это какой-то балаганный шут? — предположил Вильгельм. — Бог с ними, господа, давайте лучше продолжим наш разговор.

— А, кстати, мне сообщили, что Распутин пропал сегодня утром. Интересно было бы узнать — где это он пропадал? — продолжил размышлять Франц Фердинанд.

— Я уверен, что Николай Александрович не будет делать из этого тайны и позже нам всё объяснит. А я поддержу мысль, что наш разговор куда важнее самых забавных происшествий, — произнёс Черчилль, сделал ещё один добрый глоток пива, и обратился непосредственно ко мне. — Вы, кажется, что-то хотели предложить, когда нас внезапно прервали?

— Я хотел бы вернуться к идее, которая, вполне возможно, покажется вам, господа, слишком новой, смелой и радикальной, но хочу заметить, что идея эта не нова. Впервые она возникла почти сто лет назад, когда мой предшественник, император Александр I, в концепции Священного союза выдвинул идею консолидации европейских наций и государств на принципах добровольности и приоритета духовно-религиозных ценностей и предложил по примеру Соединённых Штатов Америки создать Соединённые Штаты Европы. И стоит заметить, что это была гораздо менее смелая и радикальная идея, противоположная установкам Наполеона на насильственно-военное объединение Европейского континента. Помимо этого, разговоры о необходимости подобного надгосударственного образования я вёл с вашими уважаемыми предшественниками — императорами Францем Иосифом и Вильгельмом II ещё в самом начале нынешнего века. Мы тогда почти пришли к соглашению, но русско-японская война внесла заметный раскол в наши ряды. В итоге вопрос на долгие годы завис в воздухе, и вот именно сейчас, когда реальная угроза ужасной мировой войны, словно мрачная туча, нависла над нами, я призываю отбросить все сомнения и вновь вернуться к этому вопросу.

— Соединённые Штаты Европы, — Черчилль так произнёс эти слова, словно пробовал их на вкус. — Звучит просто дьявольски завораживающе.

Вильгельм и Франц Фердинанд переглянулись. Судя по выражению их лиц, моя идея не вызвала однозначного отторжения, а значит, можно попробовать реализовать её на практике. Чтобы развеять последние сомнения, я добавил:

— Альтернативы нет, господа. Война, начнись она сейчас, окончательно добьёт экономику наших стран, что приведёт к волнениям и бунтам. А это, как вы понимаете, чревато революциями и гражданскими воинами. Не слишком ли дорогая цена за то, что четыре нормальных парня за кружкой пива не смогли договориться друг с другом и побороть чрезмерные амбиции и гордыню?

— Пожалуй, я бы даже усилил действие пива с помощью виски, — неожиданно заявил Франц Фердинанд. Мы с Вильгельмом тоже не стали отставать. Уинстон Черчилль на минуту отложил свою вечную сигару и произнёс тост:

— За мир, господа, и за воплощение всех наших самых смелых идей!

Мне почему-то запомнилось, что все четверо выпили до дна, договорившись после этого начать переговоры и консультации на уровне военных министров и министров финансов, а чуть позже — подключить премьеров наших правительств.

Перед тем как расстаться в этот вечер, я попросил императора Вильгельма задержаться на пару минут.

— Не примите меня за сумасшедшего, Ваше Величество, но я думаю, Вы в курсе, что наша семья, а в особенности Аликс, имеет две основные общие черты с Вашей уважаемой семьёй. Это немецкое происхождение и свойственный многим германцам мистицизм. Не знаю, как Вы, а лично я верю многим предсказаниям Григория Ефимовича Распутина.

— Даже когда он притаскивает незнакомцев и пытается выдать их за своего императора? — вежливо улыбнулся германский император.

— Это частности, постараюсь прояснить ситуацию и потом расскажу. А сейчас я прошу Вас поверить в провидческий дар Распутина и обратить Ваше пристальное внимание на одного человека — Адольфа Гитлера. Его отец — таможенник Алоис — одно время носил материнскую фамилию Шикльгрубер, но потом стал именоваться Алоис Гидлер в честь приёмного отца и приёмного дяди Иоганна Непомука Гидлера, взрастившего и воспитавшего его. Именно по настоянию последнего в 1876 году три свидетеля удостоверили, что Гидлер при жизни признавал Алоиса своим сыном, что позволило последнему сменить фамилию. При этом дёллерсхаймский священник, внося исправление в метрическую книгу, ошибся в одной букве и записал фамилию как «Гитлер».

— Первый раз слышу про этого человека, — произнёс Вильгельм, задумчиво потерев лоб.

— И немудрено. В настоящий момент он рядовой вольный художник. Рисует открытки, рекламные плакаты, живёт по хостелам в Вене и едва сводит концы с концами.

— В Вене? Но это ведь вотчина Франца Фердинанда. Почему же Вы решили обсуждать этого бумагомарателя со мной?

— У Франца и без этого хватает проблем. И я, подобно Вам, никогда не заинтересовался бы столь малоинтересным персонажем, если бы не Распутин, который утверждает, что начнись только большая европейская война, этот человек через 15–20 лет придёт к власти, и это будет самое страшное, что видела Германия за все годы своего существования.

— Германия, как, впрочем, и Россия, многое переживала и переживёт…

— Да, но какой ценой? Миллионы погибших и сожжённых в печах концлагерей. И самое страшное, что великие грехи этого человека в определённой степени лягут и на Вас, ибо, если не остановить его сейчас, позже сделать этого в одиночку Вам уже не удастся.

— Чем же он так страшен? Он убивает, насилует, грабит?

— Нет, что Вы. Пока он только рисует, но как художник он откровенно слаб. Его не приняли в Венскую академию художеств: сначала он провалил экзамен, не справившись с изображением человеческой фигуры, а при второй попытке его даже не допустили до вступительных испытаний — настолько слабыми оказались его работы. Специалисты называют рисунки Гитлера скучными и безвкусными. При этом он зачитывался историей, мифологией и уже формирует свои политические взгляды.

— Если я буду устраивать судьбы всех слабых художников, времени на иные занятия у меня просто не останется.

— Нет, он не такой, как все. У него есть демонический дар, всю силу которого он ещё не познал и сам. Адольф — выдающийся оратор, виртуозный мастер демагогии и сладких обещаний. Никто не умеет так точно передавать злость и предубеждения своей аудитории. Его речи будут разжигать эмоции и мобилизовывать массы. Помимо этого, он обладает отличной памятью, широко начитан, что производит сильное впечатление на окружающих и особенно на тех, кто уже будет склонен воспринимать его идеи.

— И что Вы предлагаете мне с ним сделать?

— Варианта два: он должен либо бесследно исчезнуть, либо стать великим художником и поэтом Германии. Да, да, он пытается кропать стишки, которые ещё более дурны, нежели его картины.

— И что же мне — взять его за запястье и водить его рукой?

— Вариантов масса: устроить быт, нанять хороших учителей, вложить деньги в рекламу его творчества, организовать выставки по всей Европе…

— Но ведь профессионалы сразу раскусят обман. Бред — какой-то никому не известный Гитлер на фоне великих полотен Пикассо, Ван Гога, Дюрера.

— Обман раскусят профессионалы, их рты придётся заткнуть деньгами и прочими материальными благами, а также высокими наградами. Основная масса полюбит того, чьё имя будет всё время на слуху.

— И всё это увидел Распутин? Или тот странный человек, которого он сегодня привёл с собой?

— Прежде всего Распутин, но и тот странный человек, вполне возможно, тоже, — грустно улыбнулся я. — И вот ещё — я накидал небольшой список Ваших соотечественников, которые могут сыграть не самую лучшую роль в грядущих событиях. Решение опять же за Вами. Но запомните главное предсказание Распутина — сейчас ни в коем случае нельзя допустить большой войны, в её пламени сгорят и наши страны, и мы вместе с Вами…

Глава 83

Моё распоряжение успокоить Распутина было воспринято слишком буквально. После ванны и трапезы, не давая ему говорить лишнего, мои адъютанты попросили Боткина сделать Григорию Ефимовичу укол снотворного, ибо невооружённым взглядом было видно, насколько он уставший и возбуждённый.

Второго человека, появившегося вместе с Распутиным, Мордвинов и Козлянинов приняли за сумасшедшего. Его тоже накормили и усыпили, правда, догадавшись сделать более слабый раствор снотворного. А потому, когда я примерно через два часа вернулся в посольство, мне удалось поговорить один на один с настоящим Николаем Александровичем Романовым.

Не буду подробно пересказывать все его злоключения, ограничусь кратким описанием. В момент, когда во время коронации ему стало нехорошо, он на миг потерял сознание, а когда пришёл в себя, увидел белоснежную палату и заботливые лица врачей, склонённые над ним. Переломанная нога была загипсована и покоилась на растяжке. Помимо этого, сломанными оказались четыре ребра. От сильного удара явно пострадал мозг — голова кружилась, и его постоянно подташнивало. В больнице Николай Александрович провёл около трёх месяцев. Его, безусловно, многое удивляло — никто не оказывал царских почестей, хотя и обращались весьма уважительно — Николай Александрович. Больница носила имя Склифосовского, но когда он попросил медсестру пригласить самого Николая Васильевича Склифосовского, она явно расстроилась, да так, что даже слёзы выступили в уголках её прекрасных глаз, и попросила его побольше отдыхать после аварии. Несколько раз он пытался заговорить об Аликс и своей матушке, но окружающие ничего не знали об их судьбе, что было более чем удивительно. Обладая большим природным умом и изрядной наблюдательностью, он довольно быстро понял две вещи: во-первых, он находится не в своём времени, а во-вторых, его воспринимают не как царскую особу, а как вполне рядового пациента.

Очередной шок Николай Александрович испытал, когда смог впервые подойти к окну. До этого момента он ещё надеялся, что умер и попал в Рай, а больничную палату и свои переломы оценивал, как некое испытание перед вечным блаженством. Однако то, что он увидел, потрясло его до глубины души. Огромные каменные здания совершенно немыслимой формы, самых разных размеров и цветов, из которых особенно поражали расположившиеся слева и справа высокие дома немыслимых синеватого и желтоватого оттенков. Ближе к горизонту располагалась гигантская, уходящая в небо башня, которая своим непостижимым величием буквально добила несчастного Николая.

Сопоставив положение солнца на небосводе и показания настенных часов, Николай быстро вычислил, что окна его палаты выходят на северо-запад. Он долго пытался понять, в каком городе находится, но ответ на этот вопрос нашёлся лишь на следующий день, когда у него хватило сил прогуляться по коридору и внимательно рассмотреть вид из окна, выходящего в противоположную сторону. Он готов был поклясться, что видит, пусть и сильно изменившуюся, Большую Сухаревскую площадь. А прямо под окнами располагался ничуть не изменившийся, даже несколько похорошевший, Странноприимный дом графа Шереметева. Значит, он в Москве. И, судя по всему, как бы удивительно это ни звучало, в Москве будущего. Это было одновременно волнительно и ужасно. Хотелось вырваться из казённого уюта своей палаты и бежать, теряя больничные тапки, дабы узнать — живы ли и здоровы бедные Аликс и мама́?

Он долго размышлял и пришёл к выводу, что спрашивать — кто он и где он, значит напрашиваться на неприятности. Неизвестно, как отнесутся к этому окружающие, ещё и загремишь в жёлтый дом. На более безопасный вопрос — что с ним? — врач ответил, что была авария и выжил он чудом. Скорее всего, была клиническая смерть, но ему удивительно повезло — чудесным образом буквально через пару минут врачи проезжающего реанимобиля уже вытащили его из покорёженной машины и начали возвращать к жизни. На этой самой машине его и доставили в НИИ Склифосовского. Николай Александрович всё-таки решился задать врачу вопрос, который его ужасно волновал последние дни.

— Уважаемый, я долго не решался, но хочу Вам признаться — я практически ничего не помню. Что мне делать?

— Отдыхать и восстанавливаться, ни в коем случае не напрягаться. Насколько я понимаю, у Вас ретроградная и антероградная амнезии, то есть Вы временно не помните ни события до травмы, ни события, последовавшие прямо за ней. Не волнуйтесь — это весьма распространённый случай, через недельку-другую память должна восстановиться. Чтобы ускорить этот процесс, я попрошу принести вещи, которые были при Вас, когда Вас доставили. Это может помочь восстановить память.

Через полчаса ему принесли небольшой кожаный портфель, на котором стояла знакомая надпись «Petek». Эта фирма из города Велеса была хорошо знакома Николаю Александровичу, у него в своё время было даже несколько вещичек её производства. Слёзы выступили на его глазах, он прижал приятную кожаную поверхность портфеля к своей груди, будто тот был спасительной пуповиной между новым и его привычным временем. Дальше, дабы не путать вас, уважаемые читатели, я поведу рассказ от его лица:

«Я понял, что временной промежуток не столь велик, это немного успокоило и приободрило меня. После этого у меня хватило моральных сил открыть портфель и начать изучать его содержимое. Больше всего меня удивил некий прибор вытянутой прямоугольной формы, созданный из стекла и паркезина. Сбоку на нём было несколько небольших кнопок. Однако, сколько я ни пытался гладить его и нажимать на кнопки, видимых изменений не произошло. Заглянувшая в палату медсестра сказала, что 'смартфон-то Ваш разрядился», посмотрела в торец прибора, удовлетворённо покивала головой, и через пару минут принесла «зарядку» — небольшой белый шнур и коробочку, которую вставила в электрическую розетку. Нажала на одну из кнопок, раздался приятный мелодичный звук, и стеклянная поверхность засветилась всеми цветами радуги. Я взглянул на неё и чуть не упал в обморок — на экране стояли цифры, обозначающие время, а чуть ниже дата и год — две тысячи двадцать шестой! Вот тебе и небольшой промежуток — 130 лет! Какой ужас! Сердце моё лихорадочно билось, а сам мой вид настолько перепугал медсестру, что она довела меня до кровати и посадила на неё.

— Бедненький, нельзя так волноваться. Может, укольчик и баиньки?

— Нет, нет, спасибо. Просто голова кружится, не могу пока долго стоять.

— Ничего, милый, это пройдёт. Если что — жми кнопку, я сразу приду.

Она вышла, а я продолжил изучать содержимое портфеля. В интересной кожаной обложке с изображением российского триколора был заключён некий документ, гордо именуемый «Паспорт», но почему-то без буквы «ять» в конце. Позже я понял, что буква эта отпала за ненадобностью, что было неприятно, но не трагично. В моей жизни столько всего кардинально изменилось, что потеря какой-то буквы уже не особо и расстраивала.

Я осторожно открыл документ на странице, где было расположено фото совершенно незнакомого мне человека, а рядом были написаны его фамилия, имя и отчество. РОМАНОВ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ. Господи, за какие грехи ты так изощрённо наказываешь меня? Память вернулась мгновенно и в полном объёме, леденящим ветром ворвавшись в мою покалеченную голову. Это ведь я — Романов Николай Александрович, самодержец Всероссийский, и последнее, что я помню — Успенский собор Москвы, торжественную коронацию, сотни пар глаз, обращённых на меня, дикую духоту, запах ладана и глаза Аликс, испуганно посмотревшей на меня в ту секунду, когда я почти лишился сознания…'

Глава 84

Продолжая изучать содержимое портфеля, я нашёл пропуск в учебные корпуса МГИМО, рекомендацию от какой-то неведомой мне структуры, а на самом дне, и это было наиболее неожиданно, книгу совершенно неизвестного мне автора Эдварда Радзинского «Николай II».

Вот чудеса — я прозябаю в больничной палате, неизвестно в каком времени, а обо мне пишут книги. Но, признаюсь, как только я открыл этот внушительный томик, то оторваться уже не смог. Медсестра трижды заглядывала в палату, делала замечания, а я в ответ делал вид, что прерываю чтение. Но разве это возможно? Вы прекрасно поймёте меня, если вам в руки когда-нибудь самым непостижимым образом попадёт книга именно о вашей прошлой и будущей жизни. Признаюсь, некоторые моменты были истолкованы автором по-своему, где-то присутствовал художественный вымысел, но в целом я был потрясён до глубины души.

А может быть, я всё-таки попал в ад? И какие-то неустановленные бесы мучают меня самым изощрённым способом? Но почему тогда я не помню никаких событий, описанных в книге, сразу после церемонии коронации в мае 1896 года? Я старался гнать эти мысли и продолжал запоем читать. Каково же было моё удивление, когда я дошёл до событий Февральской революции 1917 года. Предатели! Оказывается, вокруг меня были в основном одни трусы и предатели. Не считая, конечно, тех, кто не дожил до этих страшных дней.

А потом началось описание вообще запредельного — Тобольск, Екатеринбург, и, наконец, эта страшная ночь, в которой погиб я, Аликс и все наши дети (которых у меня на момент коронации в наличии ещё не было). Слёзы брызнули из моих глаз. Аликс, деточки… Но почему-то особенно жалко было людей, которые остались с нами до конца — лейб-медика Боткина, повара Харитонова, лакея Труппа и горничную Демидову. Ну их-то за что? За верность и преданность?

Какая, однако, бесхребетная дрянь этот Керенский, а каковы большевики? Почему же я их не перевешал, как собак, пока была такая возможность? Зло кипело и бурлило во мне. И хоть я лично и не помнил этих событий, меня ужасно обижало и раздражало то, что сотворили со мной и моими близкими. А может быть, я в Чистилище, мне сейчас всё покажут, всё расскажут, и, главное, — дадут шанс всё исправить?

А может, ничего этого и не было? И всё лишь морок, наваждение, бред? Я почти поверил в это, когда в палату ввалился страшный, ободранный и всклокоченный мужик, явно простого происхождения, хотя и одетый в дорогие вещи. За одну руку его пытался удержать дежурный врач, за вторую — молодая медсестра, но это было бесполезно.

— Николай Александрович Романов? — возопил ворвавшийся в палату. — Нам с Вами срочно нужно поговорить один на один! Дело жизни и смерти.

— Да Вы что, любезный, как Вы вообще сюда попали, кто Вас пропустил? — раздражённо и громко спросил врач.

— Золотой рубль охраннику на входе дал. Вижу — мир кверху дном перевернулся, а золото по-прежнему в цене!

— Николай Александрович, это Ваш знакомый? — прощебетала медсестра.

— Ну хватит, отпустите меня, — прошипел мой нежданный посетитель, ловким движением оттолкнул врача и медсестру и, злобно поглядев поочерёдно на каждого из них, дважды произнёс тихим, но каким-то ужасным, загробным голосом: — Спать!

Врач заморгал, отпустил руку ворвавшегося гостя, отошёл немного в сторону, странно озираясь, и к моему огромному удивлению лёг на пол и тихо засопел. Через несколько секунд его действия повторила и медсестра, которая легла рядом и почему-то даже приобняла своего коллегу.

— Кто Вы? — испуганно прохрипел я.

— Я Григорий Распутин, Ваше Величество.

— Мне кажется, мы не знакомы.

— Мы познакомились через несколько лет после того, как неведомые силы переместили Вас из Вашего привычного мира в эти дьявольские времена. У меня плохая новость, Ваше Величество, — вместо Вас Россией уже многие годы правит самозванец, очень похожий на Вас.

— Самозванец? Час от часу не легче. Но как я оказался здесь? И главное — как Вы меня нашли?

— Я присяду, но предупреждаю — времени мало. Вы сможете идти самостоятельно?

— Это будет не просто, но, если надо — смогу.

— Тогда кратко введу в курс дела и уходим. Я познакомился с самозванцем в 1905 году, меня пригласили ко двору и пригрели, уверовав в мои мистические способности. И это правда — я сам твёрдо знаю, что отличаюсь от обычных людей. Во время исступлённых молитв ко мне сверху приходит озарение — иногда это образы, иногда голоса. Мне трудно это объяснить привычными словами. Да и времени нет. Короче, в 1914 году мы были вместе с самозванцем в Сараево, пытались предотвратить убийство Франца Фердинанда, и на меня снизошло озарение. Незримые высшие силы направили меня к Детской могиле в Храме Святого Архангела Михаила. Когда я очутился там и прошёл под захоронением, в какой-то миг взор мой затуманился, неприятное жжение распространилось по всему телу, а в воздухе запахло чем-то резким и неприятно свежим, как после грозы, но гораздо сильнее. Я не придал этому значения, но, когда вышел из Храма, окружающий мир изменился до неузнаваемости. Машины неслись и сигналили, толпа прохожих была одета, как стая разноцветных попугаев, а на стенах и в окнах домов мелькали и переливались всеми цветами какие-то рекламные вывески.

— А как Вы поняли, в каком времени находитесь? — я уже понял, что моего нежданного гостя также, как и меня, безжалостное время взяло за шкирку и метнуло в будущее.

— Спросил у прохожего. Видели бы Вы его глаза, — горько усмехнулся Распутин. — Хорошо хоть языки немного схожи.

— Но как Вы узнали, где я, и как добрались до Москвы?

— Я неистово молился в эти дни. Кстати, по сути, не считая всех этих автомобилей, автобусов и прочей… аппаратуры, в окружающем мире мало что изменилось. Золото по-прежнему в цене, и на наше счастье увесистый мешочек этого универсального платёжного средства у меня с собой. Небольшими щепотками менял его по мере надобности на местную валюту. Благодаря этому поселился в гостинице, немного освоился, приоделся, поучил хорватский и боснийский, потом купил квартиру, выправил документы, добрался до Белграда и оттуда самолётом в Москву.

— Самолётом? А что это?

— Огромный металлический сарай с крыльями и мощным двигателем. Вмещает человек 200–250, а то и больше и несётся быстрее ветра. Чуть больше трёх часов — и я на Родине.

— Вот уж воистину дьявольское время. Кстати, я наблюдал в окно за машинами, они движутся чаще всего очень медленно.

— Это здесь называется пробками. Машин слишком много, а дороги узки, потому и случаются постоянные заторы, а так они тоже могут нестись, что есть мочи.

— Но как в огромном городе Вы нашли меня?

— Я думаю, это был чей-то высший промысел. От указания точного адресата воздержусь. Голоса подсказали мне адрес и даже этаж и номер палаты.

— Какие чудесные голоса. А что ещё они Вам подсказали?

— Что мне нужно срочно вернуть Вас в Ваше время, иначе случится ужасная катастрофа.

— В май 1896 года?

— Нет, этот временной проход, как они сказали, закрыт навсегда, иначе повторение истории с перемещением может стать цикличным, а это приведёт к непоправимым последствиям — вплоть до гибели Вселенной (в этот момент я непроизвольно перекрестился). Нам нужно попасть в июнь 1914 года, судя по всему, именно там находится пересечение всех возможных вариантов развития событий.

— Тогда я собираюсь, нет смысла тянуть. Медиков, которых Вы усыпили, могут хватиться.

— И не забудьте взять с собой эту книгу, — взгляд Распутина упал на томик Радзинского, лежащий на тумбочке около кровати.

— Я её уже почти прочитал.

— Вы хорошо запомнили содержание?

— Такое точно не забудешь.

— Отлично, если моя теория верна, текст в книге будет меняться в зависимости от наших решений и действий в году 1914, если мы туда попадём.

— Но как мы окажемся в Сараево? Нас выпустят из страны? У меня есть только российский паспорт, и тот, похоже, принадлежит самозванцу.

— А уж в этом доверьтесь мне, Ваше Величество. Всю жизнь сталкиваюсь с сомнениями и недоверием, но убеждён, что таможенники в аэропорту ничем не отличаются от врача и медсестры, мирно спящих на полу.

— Надеюсь, что их здоровью ничего не угрожает?

— Ничего, кроме пользы. Через час, от силы — полтора, проснутся и будут как новые. Надеюсь, мы за это время успеем добраться до Домодедово, — улыбнулся Распутин. — Кстати, Ваше Величество, разрешите Ваш смартфон.

— Что, простите?

— Вот эта коробочка, которую Вы, похоже, используете вместо часов, на самом деле является просто волшебной палочкой!

С этими словами он уверенно взял смартфон (умный телефон — в переводе с английского), нажал боковую кнопку, потом листающим движением скользнул несколько раз пальцами по экрану, легко надавил несколько раз и произнёс:

— Поторопимся, Ваше Величество, какой-то «Hyundai Solaris» синего цвета прибудет через 8 минут. Имя водителя явно восточного происхождения и потому слишком сложное для произношения — слишком много согласных, идущих подряд…

Глава 85

— Как удивительно нестись на совершенно немыслимой скорости по городу, превосходящему все твои самые смелые мечты и ожидания. Огромные и удивительно ровные дороги, покрытые составом, именуемым в моё время «французским асфальтовым тротуаром». Но ещё удивительнее были уходящие в небеса огромные здания. Я слышал о первом чикагском небоскрёбе высотой в целых 12 этажей, построенном в 1891 году, но на фоне этих монстров его было бы просто не разглядеть.

Высоко в небе огромными птицами почти бесшумно кружили гигантские летающие машины, по Москве-реке плыли чудо-пароходы, значительно превосходящие размерами лучшие боевые корабли моего времени. Но больше всего меня поразило радио. Я уже слышал в 1895 году о его создании и споре за первенство в изобретении между русским физиком Александром Поповым и итальянским учёным Гульельмо Маркони, но даже представить не мог, что за столетие с небольшим эта технология так шагнёт вперёд. Правда, звучащие песни были слишком резкими, быстрыми и малопонятными. Некоторые фразы в них настолько не соответствовали привычным мне образцам классической русской поэзии, что заставляли меня краснеть. Радовало одно — Распутин их не слушал, глубоко погрузившись в собственные мысли, а наш восточного вида водитель даже подпевал, правда, судя по всему, на своём родном языке.

Встречными светофорами меня было не удивить, поражала только их совершенная форма и огромное количество. А вот гужевого транспорта на улицах не было абсолютно. Лошадь я увидел только на гигантском плакате, по-моему, рекламирующем какое-то цирковое представление.

Огромные толпы людей, безумные потоки машин. И хоть сидел я на мягком и удобном заднем сидении прекрасной машины и абсолютно ничего не делал, разве что вертел головой по сторонам, очень быстро ко мне пришли апатия и усталость. Я был совершенно чужим и ненужным в этом безумном мире, словно сошедшем со страниц новомодного фантастического романа Герберта Уэллса «Машина времени», который появился в 1895 году и вызвал большой ажиотаж во всех цивилизованных странах мира.

Но вот городской пейзаж постепенно сменился на более привычные моему взгляду невысокие частные домики, плотно стоящие на крошечных участках земли. Правда, и здесь встречались исключения — отдельные дома с огромным удовольствием могли бы занять самые капризные вельможи из моего прежнего окружения, тем более, что уровень комфорта в них был несомненно выше, чем в их собственных помпезных жилищах.

Я уже оценил в больнице такие приятные и полезные мелочи, как фаянсовый унитаз, ставший за прошедшие годы гораздо удобнее, цветной телевизор в холле (при этом мне страшно захотелось снимать фильмы на новомодный аппарат, именуемый видеокамерой; я видел нечто подобное в своё время, но гораздо более крупногабаритное и примитивное, не умеющее записывать даже самые громкие звуки).

Здание аэропорта покорило меня, причём как снаружи, так и изнутри. Григорий Ефимович вежливо попросил меня не задавать публично лишних вопросов и не вступать в диалоги с незнакомцами, дабы не привлекать к нам излишнего внимания. Потом он отлучился ненадолго и вернулся с двумя небольшими и очень симпатичными портфелями, как оказалось, заранее приобретёнными им, и наполненными всякими нужными вещами, типа блокнотов, каких-то новомодных ручек и даже комплектами сменного белья (наверное, на случай, если мой кишечник неправильно отреагирует на сумасшествие окружающего мира).

Первый этап, регистрацию на рейс, мы прошли благополучно, отстояв около получаса в длинной очереди. Мы были, пожалуй, единственными, не имевшими при себе объёмных чемоданов, а лишь ручную кладь, но окружающие были настолько увлечены собой и обсуждением предстоящего путешествия, что практически не обращали на нас внимания. Стройная и вежливая дама у стойки регистрации встретилась лишь на секунду своим дежурным взглядом с цепкими глазами Григория Ефимовича, но и этого было достаточно, чтобы он ввёл её в гипнотический транс и вместо моего несуществующего загранпаспорта протянул российский паспорт моего тёзки — самозванца. Девушка равнодушно скользнула по нему взглядом, убедилась, что наша ручная кладь соответствует установленным нормам, и с лёгкой, слегка дебиловатой полуулыбкой протянула нам билеты и посадочные талоны.

После этого, как объяснил многоопытный Григорий Распутин, нам предстояло пройти таможенный контроль. И вот здесь меня ждал крайне неприятный сюрприз.

Первым в контрольное окно заглянул Распутин и довольно благополучно ввёл немолодого служителя таможни в транс, а я уже сделал шаг вперёд, чтобы занять его место, как вдруг сзади раздался голос:

— Ларс, это Вы? Не знала, что Вы снова в Москве, а мне даже и не позвонили, — голос был женским, молодым и довольно приятным, хотя и с некоторыми капризными нотками.

— Я извиняюсь, — автоматически ответил я на немецком, ибо и вопрос был задан на этом языке.

— Ты не узнаёшь свою Матильду? — хохотнула незнакомка, державшая красивый скрипичный футляр и маленькую сумочку.

— Матильда? — в голове моей зазвенело. Какая к чёрту Матильда? Незнакомка была выше моей давней возлюбленной минимум на полголовы, да и размер её обуви явно свидетельствовал о том, что хрустальную туфельку Золушки на примерку в аэропорт доставлять никакого смысла не имело.

Глава 86

— Какая к чёрту Матильда? — незнакомка как будто произнесла вслух мои мысли, отчего я испугался ещё сильнее. — Ларс, неужели ты не узнаёшь меня, негодник? Это же я, Михалина Ольшаньска. Мы вместе снимались в фильме «Матильда» у Алексея Учителя. А, кстати, кто это с тобой? Неужели Жерар Депардьё? Надеюсь вы летите не в Мордовию смотреть его новые хоромы?

Неизвестная расхохоталась, чем похоже сняла с пожилого таможенника чары, наложенные Распутиным. Я сделал ещё шаг и протянул ему свой злосчастный паспорт.

— Вы мне ещё студенческий билет и зачётку протяните, молодой человек. Попрошу Ваш загранпаспорт.

Распутин оглянулся, мгновенно оценил ситуацию и устремил свой гипнотический взгляд сначала на таможенника, который сразу как-то сник и сдулся, а потом и на Матильду-Михалину, которая после этого мгновенно потеряла интерес к моей персоне.

— Куда это Вы? — послышалось за спиной Распутина. — Выход из международной зоны запрещён.

Голос принадлежал молодому охраннику, который с интересом наблюдал за развернувшейся сценой. Распутин обернулся к нему и установил зрительный контакт.

— Не надо меня гипнотизировать, я не поддаюсь на такие штуки, — промолвил охранник. — Вот сейчас сообщу куда следует про Ваши проделки. Что это Вы себе позволяете?

Распутин подошёл к нему вплотную и взял за руку своей левой ладонью, а взгляд устремил точно в переносицу. Молодой человек растерянно захлопал глазами, хотел что-то сказать или прокричать, но уже через несколько секунд подобно прочим обмяк и потерял к нам интерес.

— Экий шибутной, — усталым голосом, хотя и немного удивлённо промолвил Распутин. — Сколько энергии пришлось потратить. Простите, Ваше Величество, но теперь до самого Белграда я буду высыпаться, моя энергия нам ещё понадобится. Кстати, и Вам советую отдохнуть. Если голоса меня не обманули, а, впрочем, такого ещё не бывало, буквально через несколько часов нам предстоит оказаться в таком водовороте событий, что сил потребуется немерено. Можно было бы пожить в Сараево в данном времени, благо я и жильём, как Вы помните, обзавёлся, да только время не ждёт.

Долетели, слава Богу, без особых приключений. Хотя, честно признаюсь, думал, что сердце моё остановится, когда гигантская металлическая махина начала разгоняться, а потом резко взмыла в воздух.

На вопрос симпатичной девицы в ладном костюмчике: «Курица или рыба?» я ответил: «Курица», хотя, признаться, курятина оказалась пресной и безвкусной, в какой-то дурацкой мягкой ёмкости, вкупе с такими же невыразительными макаронами и безвкусным соусом. Как я понял — чай и кофе здесь было принято наливать, случайным образом наполняя ими освободившиеся ёмкости, ничем иным привкус горелой кофейной горечи в моём чае было не объяснить.

Пару раз я выглянул в круглое окошко в стене самолёта, но ничего, кроме густых белых облаков внизу, не увидел. По прибытию в Белград мы, не выходя из международной зоны аэропорта, перекусили в небольшом уютном кафе, а потом зарегистрировались на рейс до Сараево. Как объяснил Распутин, лететь нам предстояло около часа. В принципе можно было бы добраться и на автобусе, но семичасовая дорога явно не прибавила бы нам сил и настроения.

Думаю, не стоит говорить, что при посадке на рейс и проверке наличия шенгенской визы, да ещё и в отсутствующем паспорте, проблем не возникло только из-за чудесных способностей Распутина…

Сараево предстало передо мной в виде какой-то дикой смеси современных зданий с архитектурными формами древности, хотя, признаться, рассматривать весь этот калейдоскоп стилей мне было некогда и недосуг. Внимательно осмотрелся я только один раз, когда мы, предварительно посетив квартиру Распутина, и прихватив какие-то заранее приготовленные вещи, подъехали на такси к зданию Храма Святого Архангела Михаила и слились с одной из туристических групп. При входе в храм Григорий Ефимович взял меня за руку и повёл куда-то в сторону от центрального прохода.

— Вот там, впереди, в нише над нами — Детская могила, которая, судя по всему, и является межвременным проходом или порталом, как принято говорить в том времени, в котором мы сейчас находимся. Ваше Величество, давайте на всякий случай троекратно перекрестимся, уж это точно не помешает нашим замыслам, потом я прочту специальную краткую молитву, и вперёд за мной, навстречу Вашему трону и былому величию.

Довольно быстрой ходьбой мы прошли под Детской могилой. Никаких особых ощущений у меня это не вызвало, разве что лёгкую головную боль и что-то похожее на порыв ветра, а точнее — немного затхлого воздуха, этакого коктейля из пыли и тлена.

Когда мы вышли из Храма на улицу, я даже не сразу понял — сколь разительны изменения пейзажа, окружающего нас. Яркое солнце после тьмы храма на миг ослепило меня, но когда я вновь обрёл возможность видеть, то узрел, что «французский асфальт» превратился в булыжную мостовую, многочисленные, летящие на большой скорости автомобили уступили место достойным и неторопливым конным экипажам, лишь изредка разбавляемым вкраплением металлического блеска солидных авто, спокойно и важно передвигающимся в общем транспортном потоке. Дома вокруг словно осели и проредились, а оставшиеся немного посвежели и помолодели. Сам воздух стал гораздо чище и приятнее… В целом, волшебное превращение было достойно прекрасной сказки о Золушке, которую своими магическими силами фея собирала на бал. Феей в нашей страшной сказке явно был Распутин, а моей главной задачей, судя по всему, было не превратиться в тыкву с двенадцатым ударом часов, на фоне нервных потрясений последнего времени.

Распутин посмотрел на карманные часы, которые мы захватили при посещении его квартиры из Сараево будущего, удовлетворённо хмыкнул и произнёс:

— Голоса вновь не обманули. Время здесь идёт гораздо медленнее, чем в той точке, куда ты перемещаешься. Жаль только, что моя квартира осталась в будущем, здесь бы она нам тоже пригодилась почистить крылышки перед решающей встречей, но ничего, — снимем гостиничный номер в каком-нибудь невзрачном отеле. Я понимаю, Николай Александрович, что Вы привыкли к роскоши и комфорту, однако…

— Любезнейший Григорий Ефимович, я успел порядком отвыкнуть от них за последние сумасшедшие месяцы, так что за меня особо не волнуйтесь.

— Ну что же, отлично. Мы в том самом дне, из которого я и отбыл за Вами, а это значит — вечером Вам предстоит встреча с самозванцем. Я знаю место и время.

— Святой Божий угодник, великий Николай Чудотворец! Взываю к тебе…

Глава 87

И вот мы сидим друг напротив друга, два Николая Александровича Романова, два Императора Всероссийских, два несчастных человека, над которыми зло посмеялся рок. Мы немного похожи, хотя истинный Николай Александрович сейчас в моём теле, а я в его. Мне кажется, я выгляжу несколько старше, что немудрено, ведь тяжелейшую лямку государственной власти в его, на минуточку, стране тащил я, а не он.

Возбуждение и иные яркие эмоции, родившиеся при нашей недавней встрече, немного улеглись. Распутин был отправлен отдыхать и восстанавливать силы, а мы с Николаем II спокойно пили чай и почти дружески беседовали.

— То есть, Вы считаете, что в момент удара в небесной канцелярии произошла какая-то путаница и судьбы двух однофамильцев были положены в неправильные папки?

— Я точно не знаю, и боюсь, что мы можем никогда этого не узнать. В первые дни я всё надеялся, что там наверху разберутся и устранят путаницу. Но я здесь уже 18 лет, а Вы соответственно 18 лет заменяли меня в моём мире?

— Никоим образом. Это почти невозможно объяснить, но время в разное время, простите за каламбур, движется с разной скоростью.

— Что Вы имеете в виду?

— Ваши 18 лет соответствуют примерно трём моим месяцам там, а вот у Распутина всё наоборот — несколько месяцев там соответствуют нескольким часам тут.

— Да, чёткой закономерности нет. Но мне кажется, Ваше Величество, что этим вопросом должны заниматься учёные, а мы с Вами должны решать вопросы политические.

— И как Вы предлагаете их решать? Сидя на троне вдвоём? Вот уж смеху будет на весь мир — российский орёл наконец полностью оправдает свою двуглавость, — Николай хмыкнул. Чтобы вы, уважаемые читатели, окончательно не запутались, себя я буду называть местоимением «я», а истинного государя — Николаем, возможно с фамилией, отчеством и титулами.

— Ваше Величество, я готов немедленно уйти в отставку. Вы даже можете отрубить мне голову, но сначала я прошу Вас оценить, что удалось сделать стране под моим началом за эти годы. Вы вернулись в совершенно другую страну — современную, сильную, мощную. Мне удалось победить в Японской войне, придушить гидру революции, повсеместно внедрить новые технологии и самые лучшие изобретения в жизнь.

— Но, возможно, я сделал бы это ещё лучше, — Николай сверкнул на меня суровым взглядом.

— У Вас уже была такая возможность, но Вы её упустили. Простите ради Бога за откровенность, но Ваше правление кончилось двумя революциями и гражданской войной, а сами Вы бесславно закончили жизнь в подвале Ипатьевского дома и даже не уберегли свою семью.

— То есть, всё это правда?

— Что правда, Ваше Величество? — я удивлённо посмотрел на него.

— Всё, что я прочитал в этой проклятой книге. Какой ужас! На фоне Ваших успехов мне остаётся разве что застрелиться, дабы спасти свою фамильную честь.

— Да Вы что, Ваше Величество, удумали? Белены что ли объелись? И так всё туманно, запутано и непонятно, так Вы ещё застрелиться удумали. Хорошенькое дело, но только помните — наши судьбы тесно переплетены, и Вы теперь, помимо государства и семьи, несёте ответственность и за меня. А то пиф-паф и сразу два покойника, а в небесной канцелярии дела в архив сдадут и амба.

— Хорошо. В таком случае я запрещаю Вам уходить в отставку и назначаю руководителем коллегии министров, чтобы Вы могли решать оперативные вопросы и постепенно вводить меня в суть дел.

— Боюсь, нам придётся придумать что-то более оригинальное. Ваше последнее предложение недалеко уводит нас от двуглавого орла. Император — Николай Александрович Романов, премьер-министр — Николай Александрович Романов. Смех, да и только. Нам ещё третьего полного тёзку найти и посадить его во главе Думы.

— Думы? — буквально закричал Николай. — Вы разрешили Думу?

— Я много чего разрешил. Очень, знаете ли, не хочется с простреленной башкой в грязном подвале валяться, а потом чтобы мои кости…

— Хватит, — буквально взвизгнул Николай, и его передёрнуло. — Я всё понял. Но что Вы предлагаете?

— Для начала перейти на «ты», если Вы, конечно, не против, всё-таки мы, как ни крути, товарищи по несчастью с перепутанными душами. Что делать досконально я пока не знаю, но одна чертовски привлекательная идейка у меня в голове сейчас родилась…

Глава 88

Появление Распутина с кем-то очень напоминающим Николая II, то есть меня… Тьфу, тут и запутаться недолго. В общем, членам нашей делегации было что обсудить и чему удивляться. Иностранные участники нашей достопамятной встречи с истинным Николаем тоже были удивлены, но скорее трактовали произошедшее как начало со стороны России какой-то хитрой и тонкой политической игры. Дело в том, что вновь явившийся Ники был также несколько похож на своего английского царственного кузена Георга V. А обстановка и так была накалена до предела. Поэтому слухи и домыслы меня серьёзно волновали. Тут делаешь всё возможное и невозможное, чтобы предотвратить мировую войну, и вдруг такой неприятный сюрприз. Оригинальный выход из ситуации нужно было искать очень оперативно. И мой мозг, привыкший работать на полную мощь и быстро принимать решения в критических ситуациях, вновь меня не подвёл.

Кого мы имели в наличии? Двух весьма похожих друг на друга людей: меня в теле Николая II в возрасте 46 лет и настоящего Николая в моём теле примерно того же возраста. Назвать братом? Двоюродным, троюродным? Ну нет, не вариант. Ушлые специалисты по генеалогии, историки и всяческие геральдисты мгновенно поднимут и перетрясут всю историю рода Романовых с 1613 года и докажут, что это чушь и враньё.

Назвать двойником, специально обученным и подготовленным? Но разве бывают двойники, лишь отдалённо похожие на оригинал? Полная ерунда. И когда я, как мне казалось, перебрал все возможные варианты, в моём мозгу яркой лампочкой вспыхнула неожиданная идея.

— Я объявлю, Ваше Величество, Вас советником.

— Мы же вроде договорились перейти на «ты»? — сказал настоящий Николай, правда без особого удовольствия.

— Хорошо. Ты станешь советником, — я немного поёжился, тыкать такому серьёзному историческому персонажу было крайне непривычно, хотя я и сам в некоторой степени стал этим серьёзным историческим персонажем.

— И долго ты предлагаешь мне советоваться?

— Думаю, год-другой точно, если, конечно, Бог даст, живы будем.

— Хорошо, но откуда я явился, точнее — откуда меня притащил Распутин? Почему раньше обо мне никто не слышал? И как объяснить — почему он кричал про появление истинного императора?

— Версию событий предлагаю следующую: ты — мой очень одарённый и талантливый советник — с секретной миссией был отправлен за границу с целью подготовки моего визита… о, Господи, — сказать, что я удивился, было ничего не сказать. Черты моего, то есть, тьфу, не моего, а лица человека, сидящего напротив, словно покрылись лёгкой дымкой, и, о чудо, передо мной сидела почти точная моя копия, мужчина с усами и бородкой возрастом около полтинника. Вы запутались? Немудрено. Объясню проще — теперь волшебным образом рядом сидели два абсолютно одинаковых Николая Вторых, похожих как две капли воды.

— Что с тобой? — видя крайнюю степень удивления на моём лице, Николай тоже разволновался.

— Я бы сказал — что с тобой? Твоё лицо за секунду преобразилось так, что мы стали абсолютными копиями. Не считая, конечно, что я изначально на век старше, — я смог даже усмехнуться, хотя потрясение ещё не прошло.

Николай быстрыми шагами подошёл к зеркалу и теперь внимательно изучал свой новый образ.

— Да, ничего не скажешь — час от часу не легче. Возвращаемся к версии двойников?

— А что остаётся? Теперь уже точно — мы Николаи Вторые, — ко мне постепенно возвращалось врождённое чувство юмора, и это было хорошим знаком.

— Это был грим. Я был на особом задании, выдавая себя за одного из твоих бесконечных родственников, а далее, как ты и предложил, какие-то немыслимые проблемы и вездесущий Распутин, который спас меня от верной гибели и притащил сюда. А крики его спишем на волнение и глубокие переживания, после которых он сам запутался.

— Сумбурная версия.

— Да, согласен, версия так себе. А не проще нам рассказать правду?

— Чтобы нас обоих забрали после этого в жёлтый дом? Слуга покорный. Терпеть не могу бром и кислородные ванны.

— Но мы же это расскажем вдвоём, может, сразу двоим нам поверят?

В этот момент в дверь постучали, и на пороге возник выспавшийся и отдохнувший Распутин.

— Так, выходит, теперь у нас два царя, — неожиданно хохотнул он, заморгав глазами. — Впрочем, о чём-то подобном голоса меня и предупреждали.

— Выходит два, — хором ответили мы, как будто цитируя реплику из одной очень известной комедии Леонида Гайдая.

— И что надумали, Ваши Величества? Кому будем голову рубить, а кого признаем истинным императором? Про Лжедмитрия я давно слышал, но вот про то, что Лжениколай появится, даже в страшном сне не мог представить. А теперь вообще вас сам чёрт не различит.

— Гриша, — каким-то очень нежным и заискивающим голосом спросил настоящий Николай, — а что голоса в твоей голове сейчас говорят?

— Смеются над всеми нами, — недовольно произнёс Распутин. — Экую кашу вы заварили, Ваши Величества. И не расхлебаешь.

— Но не по своей же воле. Ты прекрасно знаешь.

— Оттого не легче. Членам делегации и даже вашим иностранным коллегам мы худо-бедно что-то наплетём, но ведь слухи мгновенно разойдутся по всей Руси-матушке, и начнётся вой народный, мол, царь-то ненастоящий! Большое волнение нам грозит, нужно срочно одного из вас возвращать в его истинное время. Правда, голоса мне такого указания пока не давали.

— Рано его возвращать, — задумчиво произнёс истинный Николай, — Годок-другой мне предстоит поучиться. И хоть ты орал как потерпевший про явление истинного царя, именно он смог изменить многие вещи к лучшему по сравнению с тем, что написано в той страшной книге, которую я привёз из его времени.

— Ну тогда одного придётся надёжно спрятать, а второму разгребать потихоньку эту кучу проблем и недоразумений.

— Не знаю, Франц Фердинанд подобную версию может и проглотит, но вот иезуит Черчилль явно усомнится.

— А это его проблемы. А рот раскроет — поставьте его на место. Мало ли, какие внутренние дела в России творятся. У нас страна такая, что удивляться ничему не приходится. И что ни жулик — выдаёт себя за императора, — произнося последнюю фразу, Распутин наигранно недовольно, но с весёлыми искорками в глазах, посмотрел на меня.

Глава 89

Черчилль, конечно же, не поверил. Точнее сказать — на словах сделал вид, что поверил, но по выражению его лица, удивлённому примитивностью нашей версии, — мол, за кого вы меня держите, — истинная реакция была понятна. Однако ему, как и нам, было выгодно не раздувать эту историю. Появление ещё одного персонажа, очень напоминавшего английского короля Георга V, сейчас было совсем ни к чему. Поэтому при следующей встрече с Францем Фердинандом и Вильгельмом мы совместно постарались замять этот инцидент — мало ли сумасшедших, да ещё под влиянием русской водки и палящего боснийского солнца.

Отправить Николая II домой тоже никакой возможности не было. Представляю себе глаза Аликс, у которой окажется сразу два абсолютно похожих между собой мужа. А потому пока все остались в Сараево, но порядок выработали такой: когда я езжу на переговоры, настоящий Николай тихо сидит в своём номере, когда я возвращаюсь, он выходит на прогулку или в ресторан. Что касается нашей делегации — мы объяснили происходящее версией необходимости двойника в условиях реальной угрозы моей жизни. Наши люди были несколько ошарашены, но в целом остались этой версией более-менее удовлетворены.

Хотя, признаюсь, случались и накладки. Так, однажды мы с Николаем случайно посетили один и тот же ресторан в центре Сараево с интервалом не более часа, после чего по городу пошли слухи об отменном аппетите русского императора. Но это было скорее исключение из правил, которые мы оба старались досконально соблюдать.

Нагрузка на меня заметно выросла. Днём, а порою и вечером, шли переговоры, а утром, встав раньше обычного и позавтракав, я досконально объяснял все нюансы истинному Николаю Александровичу. К счастью, его, безусловно, выдающиеся умственные способности помогали быстрее адаптироваться к новым условиям, и, признаться, всё-таки разрыв в 18 лет — это не прыжок на век с лишним вперёд или назад. Да, автомобилей стало больше, и они двигались быстрее, да, электричество и радио стали гораздо более распространены, но, согласитесь, что всё это мелочи по сравнению со знакомством русского царя с моим смартфоном или посещением международного аэропорта с последующим полётом на аэробусе.

Удивительно было чувствовать себя в образе некоего царского наставника, рассказывающего о событиях последних лет, их политической подоплёке, и видеть истинного монарха, аккуратно записывающего всё в тетрадочку. Сказать, что мы стали друзьями, было бы явным преувеличением. Как бы то ни было, я невольно занял его место и выбросил из его жизни огромный промежуток времени и массу событий. Да уже одно то, что все эти годы я жил с Аликс, и она родила от меня, а не от него, пятерых детей, могло поставить крест на любой мужской дружбе.

Надо признать, что Николай Александрович впитывал сведения подобно губке. Давало о себе знать и его мощное базовое образование. В некоторых вещах, несмотря на мой опыт и реальный возраст, он разбирался гораздо лучше, особенно если мы касались вопросов военных, либо уточняли сложные родственные отношения внутри огромной романовской семьи.

Переговоры шли сложно. Ещё бы — пять ведущих европейских держав, с разными интересами, порой противоположными целями, и, что уж греха таить, совершенно различным менталитетом самих верховных руководителей. Дело стронулось с мёртвой точки, когда к переговорам подключились министры финансов и иностранных дел. Военных министров мы решили оставить на сладкое — мало кому из них могло понравиться грядущее сокращение армий и сворачивание оружейного производства.

Министры финансов, напротив, сразу прочувствовали, или, если вам так больше нравится, просчитали все выгоды предстоящего союза. Ещё бы — отмена внутренних пошлин, огромная экономия на охране границ, согласованные квоты на поставку промышленных изделий и продовольствия, единые налоги. А главное — огромный единый европейский рынок, свободно противостоящий интересам Соединённых Штатов Америки и ведущих азиатских держав.

Мне было особенно приятно, что Россия играла в данных переговорах ведущую роль, потому как именно я фонтанировал идеями, основанными на увиденном и услышанном в своё время в XXI веке. Конечно, доскональной информацией я не владел, но это и здесь было уделом узких специалистов. Моей задачей было не дать ущемить интересы моей страны, но в тоже время не обидеть своих коллег по новому союзу.

1 сентября 1914 года все ведущие мировые газеты буквально взорвались новостью о создании через 4 месяца нового надгосударственного образования — Соединённых Штатов Европы, в которые, помимо России, Англии, Франции, Германии и Австро-Венгрии, вошли и многие другие европейские страны. Всё на первый взгляд шло прекрасно. Однако два обстоятельства терзали мою душу — реакция США на новый Европейский Союз и реакция Аликс на появление второго Николая Второго, вновь простите за каламбур…

Глава 90

Все дни нашего нахождения в Сараево были похожи на водевиль с чередующимися выходами актёров, отрепетированными репликами и бесконечными переодеваниями. Когда переговоры практически подошли к концу, было решено именно Николая II оставить настоящим императором, и это было абсолютно честно и справедливо, а меня официально объявить доселе непубличным двойником, который наконец был явлен свету.

Версия эта вызвала большой переполох и неподдельное удивление среди нашего ближайшего окружения, что приводило к ненужным слухам и сплетням. И ладно — Сараево, но ведь по возвращении на Родину, подобное могло очень сильно повредить и нам обоим, и России-матушке в целом.

Признаюсь, несколько раз я малодушно умолял Распутина отправиться вместе со мной к временно́й дыре и отправить меня в моё истинное время. Надо сказать, что отношения наши с Григорием Ефимовичем в последние дни заметно улучшились, ибо он пришёл к выводу, что я был далеко не самым худшим монархом в эти годы. Особенно сильное впечатление на него произвела книга Радзинского.

— Заманили, сволочи. Опоили. Пирожные с цианидом подсунули. Так всего этого мало им оказалось — ещё и пристрелили. Ну, доберусь я до Москвы, Феликсу точно несдобровать.

— Григорий Ефимович, всё это было в прошлой версии событий. Возможно, при другом раскладе и Юсупов поведёт себя совершенно иначе.

— Ага! Вместо цианида опоит цикутой. Нет, если уж злодей — при любом раскладе злодей. Но как я не увидел, как не остерёгся…

— За Юсуповым можно установить наблюдение, да и его английский любовник-пособник под стражей, так что волноваться особо не стоит. Куда больше меня волнует реакция Аликс.

— А меня как раз это меньше всего волнует. Наложу чары — ничего и не поймёт. А там несколько дней — и всё окончательно войдёт в своё русло.

— Эх, эти слова да Богу в уши.

— Не богохульствуй, Николай Ляксандрович, — теперь Распутин один на один стал называть меня именно так, — помолись лучше крепко. А насчёт возвращения в своё время пока погоди. Слаб наш царь-батюшка, он аки младенец, шутка ли — 18 годков из жизни выпали.

— На мой взгляд, он догоняет меня семимильными шагами.

— Догоняет, но, скажем честно, никогда не перегонит.

— С какого это перепугу, Григорий Ефимович, ты комплименты раздавать надумал?

— Это не комплимент, это факт! — сурово отрезал Распутин. — Он — дитя своего времени, а ты — своего. Ты больше видел, читал, пробовал. А мы что? Окромя вот этой книжки ничего о будущем не знаем.

— Григорий Ефимович, я уже и так многое поменял, может, и хватит, а то как бы не переборщить.

— Кашу маслом не испортишь, — хитро улыбнулся Распутин, — побудь ещё годок с царём, а потом самолично постараюсь тебя отправить обратно.

Признаюсь — грешным делом я сам не раз пытался в магическом месте осуществить перемещение, но без дара Распутина или каких-то определённых молитв это оказалось невозможным.

На всю жизнь в мою память врезался наш прощальный разговор с Черчиллем. Он перед отъездом в Англию попросил организовать встречу тет-а-тет, и мы увиделись в одном из небольших кафе в центре Сараево. Не помню — ни что мы ели, ни что выпивали, зато навсегда запомнил наш разговор.

— Николай Александрович, я не знаю точно, что произошло, — посасывая очередную сигару, промолвил Уинстон, — но у меня последние дни складывается ощущение, что я общаюсь с двумя разными Николаями Романовыми.

— Возможно, даёт знать о себе некоторое переутомление?

— Ну уж нет, увольте, я здоров как бык. И прошу — прекратите делать из меня дурака. Я очень внимательно наблюдаю за вами обоими, и вот, что скажу — лично Вы какой-то более современный, гибкий, свободный, а Ваш коллега — сомневающийся и зажатый.

— Оставьте, это один я, только иногда — уставший, чаще — бодрый, порой — сомневающийся…

— Что ж, если Вам так будет угодно, но запомните главное — у великих империй не может быть двух государей. История, развернувшаяся на моих глазах, запутанная и странная, но поверьте умному и опытному политику — власть нельзя отдавать, за неё нужно бороться, иначе непременно погибнешь.

После этого разговора я долго размышлял — а что, если мне каким бы то ни было образом, мягко скажем, нейтрализовать истинного императора и продолжить свои бесконечные реформы и преобразования? Заточить в Петропавловскую крепость, повторив историю с несчастным Иоанном Антоновичем, либо отрубить голову, обвинив в измене, как в известных арабских сказках.

— Колян, да ты никак за трон решил бороться, — усмехнулся мой внутренний голос. — Не выдержал ты, получается, испытания медными трубами и готов идти на подлог и подтасовки, только бы усидеть на троне до тех пор, пока не вынесут ногами вперёд.

Нет, это был не мой путь. Какие ещё варианты оставались — пистолет к виску и нажать на курок? Но кто знает — насколько прочна нить, связывающая наши судьбы с Николаем Александровичем Романовым. А вдруг этой пулей я повлияю и на его жизнь, а значит — и на жизнь всей страны.

Когда я заглянул к Николаю Александровичу, тот зубрил очередной учебник. На этот раз — по русской истории за период 1896–1914 годов. Судя по всему, чтение данной книги подходило к концу. Увидев меня, он отложил книгу и, как мне показалось, вздохнул с преувеличенной печалью.

— Хоть назад в твоё время отправляйся, эко ловко ты всё смог перекроить. Ленина нет, Сталин — видный поэт, Столыпин доводит до ума намеченные реформы… а знаешь, мне кажется, что что бы я ни делал, ты меня будешь бесконечно заслонять.

— Никоим образом, Ваше Величество. Мои мысли нынче о другом — устал я за эти годы, мне нужен покой. Я долго размышлял — трон меня не прельщает, возможно, потому что я никогда не боролся и не мечтал о нём, это был некий джекпот судьбы, хотя по мне — это скорее наказание Господне, нежели награда. Я готов побыть ещё некоторое время здесь, но давай договоримся — не больше года…

Глава 91

Говорят — сердце любящей женщины не обманешь. Раньше я соглашался с этим утверждением, но Аликс на моих глазах уже дважды его опровергла. Первый раз — когда в момент коронации 1896 года вместо её истинного супруга рядом оказался некий проходимец, то бишь я, а второй раз — по возвращении нашей делегации из Сараево, кинувшись обнимать и целовать истинного Николая Второго. Наверное, размышлял я в этот момент, есть некие истины, которые невозможно изменить или нарушить. Недаром в сказках всегда побеждает любовь. А что же я? Наверное, здесь как раз тот случай, когда по усам текло, а в рот не попало.

Стоит, правда, отметить, что я постарался максимально изменить свою внешность — подстригся, сбрил усы и бороду. Да, я по-прежнему напоминал супруга Аликс, но уже не так явно. А потому она лишь взглянула на меня, и продолжила обнимать своего истинного благоверного. Хотя кто теперь истинный, а кто пришлый — как говорится, сам чёрт не разберёт, дети-то в этой версии истории были от меня, правда находился я в самые ответственные моменты в теле Николая.

Не знаю, возможно, на ситуацию повлиял и Распутин, стоявший рядом и что-то еле слышно шептавший. В любом случае — первое из двух моих опасений, к счастью, не подтвердилось.

А вот с Соединёнными Штатами Америки было куда сложнее. Несмотря на все миролюбивые заявления Вудро Вильсона, звучавшие в предшествующие годы, потенциальное создание Соединённых Штатов Европы было воспринято им в штыки. Его шотландско-ирландская кровь буквально закипала от мысли, что на планете возникает новое надгосударственное образование, способное поколебать мощь вверенной ему державы.

Вудро Вильсон, будучи истинным представителем Демократической партии США, в 1912 году был избран во многом благодаря воле случая. Республиканцы тогда не смогли определиться с единым кандидатом, в результате на выборы от них пошёл Уильям Тафт, а второй кандидат — Теодор Рузвельт — порвал отношения с Тафтом и Республиканской партией и создал собственную Прогрессивную партию. Помимо того, 30 октября 1912 года умер вице-президент США Джеймс Шерман, оставив в итоге Тафта не только без кандидата в вице-президенты, но и без шансов на победу.

Итогом возмущений Вудро Вильсона стало объявление войны всем участникам нового Европейского объединения. Правда, к счастью, война получилась вялой и малозначительной. Было несколько столкновений американского и английского флотов в Атлантическом океане, неожиданный прорыв десятка кораблей американского флота в Средиземное море с последующим обстрелом Марселя, что привело к гибели большого количества горожан, но всё это не шло ни в какое сравнение с теми потенциальными потерями в Первой мировой войне, которые нам удалось предотвратить.

Кончилось всё весьма комедийно. США начала XX века, возможно, и были не менее агрессивны, чем нынешние, но возможности их были гораздо скромнее, особенно на море. Поэтому, воюя частью сил в Атлантике с англичанами и французами, они не смогли собрать достаточный флот в Тихом океане. Итогом стал полный разгром американского флота нашими двумя Тихоокеанскими флотами, о которых я не забывал заботиться и регулярно обновлять всё десятилетие после войны с Японией.

Вместе с реальным Николаем Вторым нами был разработан план высадки мощного десанта на Аляску, которая в результате вернулась в родное российское лоно, хотя, признаться, я такого раньше не мог представить даже в самых смелых мечтах.

Что касается самих Соединённых Штатов Америки, они тоже в чём-то даже выиграли от этой сумбурной войны. Забегая вперёд, скажу, что в результате мощного развития военной промышленности США, да и миру в целом, в значительной степени удалось избежать жутких потрясений мирового кризиса, известного как Великая депрессия. Этому способствовали и огромные ресурсы Российской империи, которые, в отличие от предыдущей версии событий, остались напрямую сопряжёнными с мировой экономикой.

Чем лично мне запомнился этот год? Работы, впрочем, как и всегда, было много, помимо этого приходилось всё объяснять и доказывать Николаю Александровичу. Столыпин смотрел волком, не понимая до конца, что произошло, и подозревая, что его хотят подсидеть. Распутин больше общался с вернувшимся Николаем II и Аликс.

Мне было очень тоскливо и одиноко. Я не могу сказать, что был счастлив в последние годы, но всё-таки у меня была супруга, дети, страна, а сейчас у всего этого появился новый, а точнее — истинный владелец, который мягко, но весьма уверенно отодвинул меня от всего ставшего родным и привычным за эти годы.

А потому мир поблек, к тому, что раньше влекло и возбуждало, я потерял всякий интерес, и, словно Робинзон на необитаемом острове, вёл счёт дням, оставшимся до моего перемещения в моё истинное время.

Историю моего взлёта и внезапного падения знали только два человека — сам Николай Александрович и Григорий Ефимович Распутин. Остальные поглядывали на меня теперь косо, не понимая до конца — откуда я взялся, хотя, вполне возможно, о чём-то и догадываясь. Во дворце мне выделили одну из самых шикарных и светлых комнат, положили очень хорошее обеспечение, всячески опекали и заботились, а потому версия с двойником как-то сама собой отпала, уступив место предположению, что я родственник, возможно, по английской ветви императорского семейства — то ли самого Николая, то ли Аликс, скорее всего — незаконнорожденный.

В целом меня такое положение устраивало. По сути, я по-прежнему имел непосредственное отношение к управлению страной, правда, опосредованное. Сначала я обсуждал ситуацию с Николаем Вторым, а потом уже он воплощал в жизнь наши совместные решения, отдавая понятные и взвешенные распоряжения чиновникам.

Как-то я совершенно случайно столкнулся во дворце со Столыпиным. Он шёл хмурый и задумчивый. Увидев меня, он внезапно сделал шаг на встречу, поздоровался со мной и задал вопрос, глядя прямо мне в глаза:

— Простите, любезный, не знаете ли Вы случаем, что произошло с нашим императором? Его словно подменили после поездки в Сараево. Он стал каким-то более вялым, осторожным и нерешительным. У меня складывается впечатление, словно это совсем другой человек, нежели тот, кого я провожал на переговоры в начале июня. Вам, как родственнику, возможно, что-то известно?

Признаюсь — я немного напрягся. Слишком пристальным и внимательным был взгляд голубых глаз Петра Аркадьевича. Он словно хотел заглянуть внутрь меня, подспудно получив ответ на вопрос — что я за птица? Сеять слухи, а тем паче панику в мои планы совершенно не входило, а потому я ответил максимально вяло и отстранённо.

— Уважаемый Пётр Аркадьевич, рад был бы Вам помочь, да только я слишком редко общаюсь с Николаем Александровичем, чтобы ответить на Ваш вопрос.

— А у меня, как ни странно, совсем другие сведения. Говорят, причём говорят весьма уважаемые персоны, что каждое утро сразу после завтрака император приглашает именно Вас на закрытую аудиенцию, которая длится никак не меньше часа, а порою затягивается до обеда. Кстати, простите мою невоспитанность, но я даже не знаю Вашего имени, так как мы не были друг другу представлены.

— Позвольте мне воздержаться от ответа и на этот вопрос. Я дал обещание лично императору не разглашать своего имени, а потому, при всём моём глубочайшем уважении, я вынужден ответить молчанием.

Неожиданно Столыпин схватил меня за рукав и буквально втолкнул в дверь ближайшей комнаты. На наше счастье, там никого не было.

— А теперь давайте оставим все эти экивоки, — тихо прошептал Пётр Аркадьевич, глядя мне прямо в глаза. — Вы что, совсем за дурака меня считаете? Я абсолютно уверен, несмотря на все изменения в Вашей внешности, что именно Вы руководили страной все последние годы и это именно Вас я провожал в Сараево. А потому разрешите мне вновь обращаться к Вам — Ваше Величество, и объясните, пожалуйста, что за маскарад у нас происходит.

— В то, что я Вам поведаю, поверить почти невозможно, — грустно выдохнул я.

— А Вы попробуйте. И помните — что бы там ни было, я на Вашей стороне.

— Ну что ж, как Вам будет угодно, — тихо промолвил я и, наплевав на все риски сложившейся ситуации, спокойно и подробно изложил Столыпину свою историю. Не знаю, что на меня нашло. Вполне возможно, такое откровение несло в себе смертельную опасность, но в конце концов вместе с этим человеком мы проработали многие годы, находя взаимопонимание по самому широкому спектру вопросов.

Пётр Аркадьевич, в свою очередь, смотрел на меня широко открытыми глазами, часто моргал, иногда рот его слегка приоткрывался и из него вырывались тихие звуки непонятной природы — то ли всхлипы, то ли стоны. Мне очень не хотелось, чтобы Пётр Аркадьевич счёл меня сумасшедшим. Идея провести остаток жизни в жёлтом доме меня совсем не прельщала. Будь что будет, но самая страшная правда всегда лучше самой искусной лжи, а потому я несколько раз упомянул события и разговоры, свидетелем которых был только мой нынешний собеседник.

— Какой ужас, — только и смог вымолвить Столыпин, когда я закончил, но, быстро взяв себя в руки, продолжил: — Хотя, если разобраться, видно, само провидение распорядилось таким мистическим образом помочь нашей стране. Кстати, у меня уже очень давно зародилось ощущение, что многие события и факты Вы знаете наперёд и готовитесь к ним заранее. Правда, я списывал это на божественную природу царственной власти и способности Григория Ефимовича. Однако главный вопрос, который родился в моей голове сейчас — что нам делать? Истинный император, по моим наблюдениям, слишком подвержен влиянию. Александра Фёдоровна, к примеру, в открытую заявила, что её Ники вернулся из Сараево просто душкой — во всём её слушает и практически не возражает, чего раньше не наблюдалось. Мало того, многие проблемы он стал обсуждать в узком кругу с ней и Распутиным, зачастую игнорируя своих непосредственных подчинённых. Так мы весьма скоро скатимся к изначальной версии событий, о которой Вы мне поведали, правда, не приведя никаких материальных доказательств.

— Думаю, что волноваться пока не стоит. За эти годы мы с Вами создали совсем другую страну. Она гораздо сильнее, мощнее и крепче во всех отношениях. Честно говоря, я думал, что мне удастся единолично влиять на события в данной реальности и дальше, однако у провидения, судя по всему, появился свой план. Возможно, внесённые мной изменения слишком радикальны, и эффект от части из них высшими силами решено было нейтрализовать. Что касается материальных доказательств — Николай Александрович привёз с собой из будущего книгу. Я ни к чему дурному Вас не призываю, но, если вдруг случайным образом представится возможность — загляните в неё, и лично убедитесь, что всё поведанное мной — чистая правда.

— Ваше Величество, — Столыпин низко поклонился. — Именно Вы — мой государь, именно с Вами я прошёл эти тяжёлые годы свершений и побед. Знайте это, ведь на людях я пока не смогу демонстрировать своё почтение и уважение в полном объёме.

— Это было бы совершенно лишним и неуместным. Тем более, я искренне надеюсь, что за эти годы Вы прекрасно изучили меня и прекрасно поняли, что я свободно обхожусь без всего этого.

— Кстати, у меня очень печальная новость, с которой я и прибыл к государю. Скончался Антон Францевич Добржинский. Именно это событие и побудило меня так внезапно заговорить с Вами. Понимаете, когда я сообщил о кончине этого замечательного человека Николаю Александровичу, тот посмотрел на меня совершенно равнодушно и поинтересовался — а кто это?

Глава 92

Внезапная смерть Распутина окончательно разрушила все мои планы. Это событие, подобно разорвавшейся бомбе, всколыхнуло сначала столичный Санкт-Петербург, а потом и всю страну. Умер Григорий Ефимович тихо, во сне, что было для меня особенно удивительно. Ведь нынешний Распутин был куда спокойнее и благообразнее прежнего: практически не пил, в ресторанах кутежей не устраивал, да и с женщинами лишнего себе не позволял, давно перевезя супругу Прасковью с тремя детьми в свою шикарную петербургскую квартиру.

Я был практически уверен, что эта смерть явилась очередным страшным шахматных ходом высших магических сил, которые умело разыгрывали сумасшедшую партию моих злоключений. Зачем всё это? Почему я? Долгие годы меня мучили эти вопросы, и вот нас покинул единственный человек, который в состоянии был на них ответить.

Кончина Распутина не на шутку взволновала воссоединившуюся царственную чету. Последнее время отношение Николая Александровича ко мне заметно ухудшилось. Я стал неким бельмом на глазу, причём бельмом весьма болезненным. Одна мысль о том, что он воспитывает пятерых детей, которые по всей исторической логике должны были быть его, резко портила императору настроение. Мало того — наследник Алексей, по сути, не имел в нынешней реальности никакого отношения к романовской семье, хотя, по счастью, был на редкость здоров, розовощёк и крепок.

Мой разговор со Столыпиным имел продолжение. Пётр Аркадьевич организовал нашу тайную встречу на одной из служебных квартир в пригороде столицы. Были предприняты максимальные меры предосторожности, чтобы никто посторонний не узнал о нашей встрече. В пыльном пространстве убого обставленных комнат мне было сделано предложение вновь взять на себя ответственность за судьбы государства, сместив истинного государя, подход которого к решению многих вопросов начал вызывать раздражение и недовольство у многих высших чинов государства.

— Как Вы не понимаете, у нас осталось очень мало времени, чтобы принять решение. До меня дошли слухи, что уже в ближайшие дни готовится моя отставка, и вместо меня планируется назначить Владимира Николаевича Коковцова, а в этом случае я уже буду бессилен Вам помочь.

— Пётр Аркадьевич, уважаемый, сейчас Вы — единственный человек на планете, кто знает мою настоящую историю. Внезапная смерть Распутина во сне перепутала все мои карты, я буквально в отчаянии, так как планировал вернуться в своё время и прожить там ту жизнь, которую мне изначально уготовила судьба.

— Откуда Вы знаете, что Вам было уготовано? — несколько раздражённо произнёс Столыпин. — Вам не приходила мысль, что Вы всё ещё здесь, а значит не выполнили до конца всего, предначертанного судьбой. Кстати, смерть Распутина не была естественной.

— Что? — непроизвольно завопил я.

— В крови Распутина был обнаружен бруцин, получаемый из семян рвотного ореха. В малых дозах его используют как аналептик, оказывающий сильное возбуждающее действие на дыхательный и сосудодвигательный центры, подобно кофеину или камфоре. Однако в случае с Григорием Ефимовичем доза была завышена в десятки раз. Информация строжайше засекречена, с эксперта взята расписка о неразглашении.

— А Николай Александрович в курсе?

— Да, я лично сообщил ему об этом.

— И, если не секрет, какова была реакция?

— У меня перед Вами нет секретов. Реакция была спокойной. Охи, вздохи и выдирание волос на голове началось позже, с подачи Аликс, хотя и она, признаться, последнее время к Распутину относилась весьма холодно.

— Но кому и чем он помешал?

— Постараемся раскрыть сей ребус, но я специально вызвал Вас сюда, чтобы предупредить о грозящей смертельной опасности. Будьте предельно осторожны, ничего не ешьте и не пейте вне дома, и даже дома будьте всегда начеку.

— Спасибо, я постараюсь.

— Этого мало. Я предлагаю принять меры по свержению нынешнего императора, чтобы Вы могли вновь взять власть в свои руки.

— Для начала мне нужно отрастить усы и бакенбарды, — постарался отшутиться я, выигрывая время для обдумывания ответа. Разговор становился крайне опасным. Шутка ли — участие в заговоре по свержению монарха! Тут никто не посмотрит — кем ты был и из какого времени прибыл. Петля на шею — и дело с концом.

— Я даю Вам сутки на размышление, — сказал как отрезал Столыпин. — Простите, но в случае Вашего отказа мы будем действовать без Вас, и тогда уже не обессудьте.

— Мы?

— Да, мы. Но пока Вы не дали согласия, простите, никаких имён я называть не имею права.

— Пётр Аркадьевич, Вы меня сегодня крайне удивили. Никогда не замечал у Вас диктаторских замашек.

— Вы меня неправильно поняли, Николай Александрович, я не собираюсь становиться диктатором, я лишь хочу нейтрализовать ту версию Николая Романова, которая может привести Россию к катастрофе.

— Но о какой катастрофе Вы говорите?

— Я говорю о возможном периоде застоя после Ваших бесконечных реформ и преобразований. Вполне возможно, что общество воспримет такое затишье положительно, но через несколько лет, если всё заморозить и ничего не менять, обязательно грянет буря. Не знаю, кто её устроит — буржуазия, монархисты или анархисты. Не суть важно. Важно продолжать шаги от пропасти. И да — я прочитал книгу, о которой Вы говорили. Изыскал, понимаете, возможность, — Столыпин хмыкнул и продолжил. — Кстати, спасибо Вам огромное. И я уже три года лишних на белом свете, и дочка моя здорова.

— Хорошо. Допустим, я скажу — да. Что будет с царём и его семьёй? Надеюсь, не Тобольск и дом Ипатьева?

— За кого Вы меня принимаете, Николай Александрович! Смысл переворота будет состоять в том, что Вы вновь вернётесь на трон, займёте полагающееся Вам место в лоне семьи, а Николай Александрович будет доживать свой век в уютной палате клиники для душевнобольных, где все его крики и откровения лишь послужат укреплению веры врачей в правильность поставленного диагноза. Он будет окружён максимальным вниманием и заботой до конца своих дней.

— А если я скажу — нет?

— Тогда один из вас двоих будет в клинике, а второму суждено навсегда исчезнуть. Конечно, наследник ещё слишком юн, чтобы управлять государством, но ничего, поможем, подскажем, подсобим.

— Вы дали мне сутки на принятие окончательного решения, как я понял? Я прошу доставить меня обратно и дать возможность собраться с мыслями.

— Зная Вас, уверен, что Вы примете наиболее правильное и рациональное решение, — Столыпин впервые с начала нашего разговора улыбнулся. — Но помните, — на кону судьба страны, а значит, действовать я вынужден решительно. При всём моём глубочайшем уважении к Вам, прошу не предпринимать попытки поведать о нашем разговоре кому бы то ни было, а в первую очередь Николаю Романову.

— Обещаю хранить тайну.

— Вот и отлично, а то знаете ли, у рвотных орехов был поразительный урожай в прошлом году…

Глава 93

Этим же вечером я решил больше не тянуть и отправился в гости к вдове Распутина. Прасковья Фёдоровна оказалась высокой, по-своему интересной женщиной, с русыми волосами, выбивающимися из-под чёрного траурного платка, и глазами, похожими на угольки. За последние годы Прасковья, будучи от природы женщиной неглупой, практичной и наблюдательной, сумела пройти трудный путь от обычной крестьянки до горожанки с определённым весом в обществе, возникшем целиком благодаря влиятельному супругу.

Теперь, оставшись одна, Прасковья Фёдоровна растеряла большую часть своей уверенности и наносного лоска. Она выглядела немного растерянной и подавленной, хотя твёрдый характер и природные данные не давали ей окончательно раскиснуть и сломаться.

Телефонам в последнее время я не доверял, ибо сам внедрил идею прослушивания разговоров интересующих персон на телефонных станциях, а потому передал днём записку через доверенного человека с указанием примерного времени своего прибытия.

Дверь открыла сама Прасковья Фёдоровна. Слуг в доме она так и не признавала, сама, легко справляясь с готовкой и ведением нехитрого хозяйства. Какие слуги, коли и вода в доме, и электричество? Барыней Прасковья никогда не была и на старости лет от принципов простоты и трудолюбия отступать не собиралась.

Я поздоровался, после чего Прасковья сделала шаг в сторону, сопроводив его приглашающим жестом руки. Мы прошли в самую большую комнату квартиры, где на стене, покрытой модными и дорогими обоями, висел портрет её новопреставленного мужа.

— Девять дней минуло, а как будто бы вчера расстались, — грустно промолвила Прасковья, когда увидела, что я внимательно смотрю на портрет. На глазах у меня выступили слёзы. Причин для этого было более чем достаточно. Во-первых, много лет Григорий Ефимович был рядом со мной, помогал словом и делом, а во-вторых, именно он был моей единственной надеждой на возвращение в своё истинное время.

— Всей душой соболезную.

— Спасибо, любезный. Но только простите меня за прямоту — никак не уразумею — кто же Вы такой и откуда появились? Столько слухов про Вас разных ходит. Муж был жив, я и у него выпытывала. А он мне, мол, не суй нос не в своё дело.

— Уважаемая Прасковья Фёдоровна, я не могу рассказать Вам всего, ибо это не только моя тайна, но и действующего императора, а потому прошу запомнить главное — я друг. Друг Григория, Ваш и всей Вашей семьи. Я многим обязан Вашему покойному супругу, но сейчас я пришёл, потому что помощь нужна мне самому.

— Батюшки-светы! И чем же простая вдова может помочь личному другу государя?

— Не буду ходить вокруг да около. Меня интересуют записи Григория Ефимовича за последний год, а конкретно — одна очень необычная молитва, без которой сейчас не обойтись ни мне, ни Вам.

— А я-то при чём?

— То, что я сейчас скажу — государственная тайна. Поклянитесь здоровьем детей, что Вы никому, слышите — никому и никогда, её не откроете, иначе за жизнь вашей семьи я не дам и ломаного гроша!

— Клянусь, здоровьем детишек моих клянусь, — нерешительно, но в тоже время крайне заинтересованно произнесла Прасковья и для верности даже перекрестилась.

— Ваш супруг убит. Точнее — отравлен. В этом нет абсолютно никаких сомнений. Я даже знаю кто и зачем это сделал, но этого я ни за что не скажу, чтобы окончательно не испортить жизнь вашей семьи.

— Уби-и-и-т, — выдохнула Прасковья, и глаза её наполнились слезами.

— Да, к сожалению, это факт. Но давайте ближе к делу. Кто-нибудь интересовался личными бумагами Григория Ефимовича в последние дни?

— Звонили из Министерства императорского Двора, предупредили, что бумаги мужа имеют государственную важность, а потому будут изъяты для изучения и увековечивания духовного наследия Григория Ефимовича.

— Могу ли я взглянуть на эти бумаги? Скажу прямо — среди них есть одна запись, которая ни в коем случае не должна попасть никому в руки.

— Отчего же нет, я всё собрала, там совсем немного, кстати, так как Григорий писанину особо не любил и память имел хорошую, доверяя оной большую часть своих знаний и тайн.

Прасковья вышла, а я со всей силой начал молить Бога, чтобы раб Божий Григорий, получивший при крещении имя в память святителя Григория Нисского, соблаговолил в своё время доверить интересующую меня тайну бумаге.

— Вот, — Прасковья принесла и поставила на небольшой полированный столик возле дивана небольшую коробку с тетрадями и документами. Смотрите, не буду Вам мешать, пойду ещё поплачу чуток и помолюсь ещё за новопреставленного…

То, что мне было нужно, я нашёл очень быстро. Да и как было не найти, если среди любимых покойником тетрадей Невской фабрики братьев Варгуниных, ярким пятном выделялась тетрадка в яркой глянцевой обложке с видами Петербурга производства компании «Светоч», которую Григорий, по всей видимости, приобрёл, когда отправился за истинным Николаем в будущее.

Затаив дыхание, я открыл тетрадь и прочитал на первой же странице: «Самозванец, приветствую тебя в своём доме. Возьми эту тетрадь и направляйся в „Малинник“! Там и получишь ответы на все свои вопросы! Остальные бумаги не тронь!»

Сердце моё от волнения чуть не выскочило из груди. Я даже не сразу понял, о каком «Малиннике» идёт речь. Почему-то мне представился роскошный белоснежный торт, по которому струйками крови стекало густое малиновое варенье. Однако видение моментально рассеялось, когда в комнату вбежала взволнованная Прасковья Фёдоровна.

— Сударь. В парадную стучат, открыть требуют именем Государя. Говорят — полиция.

— Прасковья, дорогая, нельзя мне с ними встречаться.

— Это я уже поняла, не первый день на свете живу. Матрёна! Матрёна! Поди сюда!

В комнату буквально влетела невысокая, стройная и очень симпатичная девушка.

— Матрёна. Выведи срочно этого господина через отцовский секретный ход, а я пока пойду немного время потяну. — Да, да, зачем так стучать, дверь-то не казённая, супруга схоронила, так теперь каждый норовит несчастную вдову обидеть.

С этими словами, обращёнными к тем, кто ломился в дверь, она навсегда исчезла из моей жизни.

— За мной, сударь, — Матрёна решительно взяла меня за руку, и я, несмотря на волнение, внезапно удивился силе её руки. — Следуйте за мной!

На ходу, ни на секунду не останавливаясь, она схватила с какой-то шифоньерки электрический фонарь и потащила меня через кухню к какой-то маленькой, малозаметной двери. Открыв её, мы попали на почти вертикальную бетонную лестницу, небольшие ступени которой вели вниз, в кромешную темноту. Ступенек было тринадцать, это я почему-то запомнил на всю жизнь. Потом нас встретил узкий коридор, пыльный и заросший паутиной. Три поворота, ещё одна лестница вниз, снова коридор и уже более удобная и солидная лестница, ведущая наверх. Здесь Матрёна достала из кармана ключ, открыла дверь, выглянула на улицу, повертев головой в обе её стороны, и, буркнув что-то типа: «Путь свободен!», вытолкнула меня на улицу, закрыв дверь изнутри. Улица эта мне была немного знакома, кажется, она именовалась Гороховой.

— По Гороховой да в Малинник, как бы расстройство желудка не заработать от такого сочетания, да от страху, — усмехнулся я, а потом, сориентировавшись на местности, пошагал в сторону, противоположную от ломящихся в квартиру Распутиных полицейских.

Глава 94

«Малинник, Малинник», — что-то такое знакомое, — крутилось в моей голове, но я никак не мог вспомнить где слышал это название. Однако прохладный осенний воздух сделал своё дело — я внезапно остановился, хлопнул себя по лбу и чуть не рассмеялся. Ну конечно же, «Малинник» — известнейший публичный дом, о котором мне ещё в мою бытность императором, раздражённо докладывал Антон Францевич Добржинский, упокой, Господи, его душу.

Городские власти не раз предпринимали попытки закрыть это заведение, но даже после регулярных полицейских рейдов привычные заведения в здании волшебным образом снова открывались и работали. Находился «Малинник» в доме № 3 на Сенной площади, между Демидовым (ранее Конным) и Спасским переулками. Это было грязно-жёлтое трёхэтажное здание с частично разбитыми, заколоченными и забитыми тканью окнами. На первом этаже располагались кабак, два лабаза и мелочная лавка. Остальную часть дома занимали дешёвые притоны, проститутки принимали клиентов на кроватях или на досках, застеленных тканью.

— Хорошенькое дельце, — пронеслось в моей голове, — спасибо, дорогой Григорий Ефимович, подыскал достойное место. И кто же меня там встретит и откроет все тайны? Проститутка на этих самых досках, застеленных грязной тканью? Бр-р.

Однако, ничего другого не оставалось, как, подняв воротник и надвинув шапку пониже, шагать в сторону этого рассадника разврата, внимательно поглядывая по сторонам, а иногда и назад, чтобы не проморгать внезапную погоню, если таковая вдруг образуется. Уверен, что полицейские в дом Распутиных начали ломиться не просто так. Скорее всего, во Дворце меня хватились, сообщили Столыпину, а тот, как человек умный и решительный, сразу начал поиски и быстро вычислил возможное направление моего движения по Петербургу.

Подойдя к конечному пункту своего маршрута, тому самому грязно-жёлтому трёхэтажному зданию, о котором я слышал от Добржинского пару лет назад, я не совсем уверенно трижды постучал во входную дверь. Сверху скрипнуло одно из окон, раздался приглушённый девичий смех, а потом на меня сверху вылили целое ведро помоев, явно ничего общего не имеющих с малиновым вареньем.

— Да чтоб вас там, — я уже злобно и сильно начал стучать по двери.

Внезапно дверь распахнулась. На пороге стояла мадам с непередаваемым макияжем на лице и какой-то жуткой мохнатой горжеткой на шее. В углу её губ дымилась папироска.

— Бонжур. Такая честь. Экий красавец-мужчина заглянул к нам на огонёк.

— Вы что, издеваетесь? Какой к чёрту красавиц после ваших помоев?

— О, это Зи-Зи, она обожает шутить с клиентами. Кстати, рекомендую — самая весёлая и чистая из моих девочек. Но, чур, никак не менее рубля за каждый час, она же всё-таки не беспаспортная «трущобница», а почти леди.

— Меня интересует не Зи-Зи, а кое-кто постарше.

— Развратник, — «бандерша» легонько ударила меня по голове непонятно откуда взявшимся веером, а потом схватила за грудки и затянула внутрь. Внутри помещения её тон резко изменился.

— Простите за помои, это было сделано, чтобы иметь хороший повод выглянуть в окно, да и не помои это, а несколько огрызков, плавающих в чистой воде. Мы давно ждём Вас!

— Мы? — я в ужасе представил общее собрание всех проституток, шумно расположившихся в зрительном зале и с нетерпением ожидающих моего появления на сцене.

— Пойдёмте за мной, времени практически не осталось, Вы и так соображали слишком долго.

Я поднялся за ней на третий этаж. На всём протяжении пути нам встретилась только одна почти голая девица, которую моя сопровождающая со смехом стукнула по самому мягкому месту тем же веером, который вновь из ниоткуда появился в её руках.

— Вам сюда, приятно было познакомиться, — нежно промурчала она мне в самое ухо, потом внезапно страстно облизала его горячим языком, хихикнула и растворилась в темноте коридора.

Я по старой привычке вежливо постучал в дверь, она распахнулась, и я чуть не лишился сознания.

— Входи, самозванец, входи, — приветствовал меня человек, открывший дверь. Я присмотрелся и ойкнул. Передо мной собственной персоной стоял никто иной, как Григорий Ефимович Распутин. В голове моей что-то щёлкнуло, закружилось, и я потерял сознание.

Глава 95

— Николай Ляксандрович, Николай Ляксандрович, очнись, — кто-то усиленно тряс меня за плечи.

Я с трудом открыл глаза и вновь увидел перед собой Григория Ефимовича Распутина собственной персоной.

— Экий ты хилый, господин самозванец, — с ехидцей в голосе произнёс он.

— Прости, Григорий Ефимович, не каждый день с покойниками общаюсь.

Распутин горько усмехнулся, потом секунд 10–15 потёр ладони и приложил их к моим вискам. Я испытал ощущение, словно тёплый морской ветер пронёсся по комнате, возвращая мне силы и возможность полноценно мыслить.

— Покойники не разговаривают, во всяком случае, редко и только со мной, — вновь усмехнулся Распутин. — Ты уже в курсе, что меня пытались отравить?

— Мне сообщил об этом Столыпин.

— Неужели сам отравитель и сообщил?

— Ты считаешь его отравителем?

— Ну, не сам он, конечно, зачем белые рученьки марать, для таких дел есть специально обученные люди.

— Это ужасно, но позволь, как тебе удалось выжить?

— Помнишь книжечку, которую наш истинный Николай Александрович прихватил из будущего? Я тоже очень внимательно с ней ознакомился. И как же мне не понравилась описанная в ней моя собственная кончина. Особенно меня заинтересовал момент отравления цианидом. Помнится, мы это ещё в Сараево с тобой обсуждали. Как я понял — есть три версии. Первая — яда было очень мало, вторая — исполнитель не решился начинить ядом пирожные, а третья — мол, я, Григорий Распутин, предполагал, что меня могут отравить и приучал свой организм к ядам, принимая их в мизерных дозах. Скажу прямо — третья версия наиболее близка к моему осторожному характеру. А потому, прочитав подобное, я стал потихоньку приучать свой организм, принимая ежедневно цианид и стрихнин в микроскопических дозах, постепенно их увеличивая. Жаль, конечно, времени мне оставили мало, не успел я полностью себя обезопасить, но и того, что сделал, хватило, чтобы худо-бедно выжить.

— Ты очень решительный человек, Григорий Ефимович.

— Не то слово, но сейчас не об этом. Лучше расскажу про тот ужасный вечер. Я ужинал в ресторане «Вилла Родэ», ну, тот, если помнишь, на берегу Чёрной речки, в компании добрых знакомых. Ничто не предвещало беды, пока я вдруг не почувствовал спазм мышц шеи. Потом судороги стали нарастать, а из моих уст начал вырываться неконтролируемый сардонический смех. Несложно было догадаться — чем меня отравили.

— То есть, ты по симптомам понял, что это бруцин?

— Какой бруцин?

— Столыпин сказал, что тебя отравили бруцином, полученным из рвотного ореха. Я успел полистать книгу о ядах, из которой узнал, что это вещество — близкий родственник стрихнина, только несколько более слабое по отравляющему действию.

— Так вот почему я выжил. А я подумал, что отравили меня, используя стрихнин. Все симптомы были на лицо. Не теряя ни минуты, я поймал извозчика и приказал ему на максимально возможной скорости отвезти меня домой. Признаки надвигающегося удушья усиливались с каждой минутой. В этот момент я успел попрощаться с жизнью, бормоча слова всех известных мне сильных молитв, однако Всевышнему было угодно иное. Я успел добраться до дома, забежать в свой кабинет и сделать слабый раствор перманганата калия, чтобы вызвать рвоту и промыть желудок. Потом я, теряя последние силы, смешал щепотку бромида калия и чайную ложку хлоргидрата и запил эту адскую смесь «розовыми пилюлями» по рецепту Мишеля де Нострадама, заблаговременно изготовленными мной.

— Того самого предсказателя?

— Так размыто предсказывать может кто угодно, а вот врачом он был отменным, пожалуй, лучшим в Европе, во всяком случае, в своём XVI веке.

— А что это за «розовые пилюли»? Прости, никогда не слышал.

— Эх, не о том спрашиваешь, — рассердился Распутин. — Состав сложный — опилки молодого кипариса, гвоздика, аир, ирис, деревянистое алоэ, порошок из сушеных лепестков роз. С современной точки зрения, данную композицию можно рассматривать как комбинированный сорбент, хорошо вбирающий в себя любые яды. Так вот, несмотря на все предпринятые ухищрения, всё моё тело покрылось холодным потом, начались стенокардические приступы в области сердца, и появилось ощущение, что я «ухожу», а ещё через некоторое время я потерял сознание и погрузился в «глубокий сон», больше похожий на кому.

— А что было дальше?

— Истерика жены, слёзы детей, во всяком случае, я на это надеюсь, — неожиданно усмехнулся Распутин. — Этого ничего я, конечно, не помню. Пришёл в себя от жуткого холода. В мертвецкой. Абсолютно голый, накрытый только тонкой простынёй. Кома, судя по всему, была настолько глубока, что даже врач не смог обнаружить признаков жизни в моём несчастном теле.

— А потом?

— Потом всё просто. Я понял, что возвращаться домой опасно, так как явно кому-то серьёзно помешал и жизнь моя не стоит и копейки. Закутавшись в простыню, бегом домчался до одного хорошего знакомого, живущего неподалёку, занял денег, и решил осесть в самом что ни на есть непотребном месте. А уже из этого «Малинника» передал с Ми-Ми записочку супруге, чтобы не рыдала, а молчала как рыба, коли хочет остаться в живых, и вторую — которую Прасковья по моему распоряжению подклеила в указанную тетрадь. И стал ждать, примерно просчитав дальнейшее развитие событий.

— Но как ты с такими фантастическими способностями не смог предвидеть отравления?

— Эх, любезный, я всего лишь человек, пусть и необычный, но всё-таки человек, — тут Распутин глубоко вздохнул. — Ну что всё обо мне да обо мне. С тобой что делать будем? Я тут умишком пораскинул — к чему вся эта заваруха? Царь им новый не по нраву пришёлся. Мягкость его, некая нерешительность. Сыроват он, понимаешь, для нынешнего времени. И уже сразу изо всех щелей всякая дрянь полезла. Отсюда — оголтелые монархисты с криками: «подменили», «царь-то ненастоящий». Оттуда — анархисты, да эсеры всякие недобитые. Хоть ты главных и перебил, да только подобной нечисти на Руси всегда хватало. Скучно им в золотой серединке живётся, дебош да погром подавай, плюс — виноватых к стенке…

— Но Пётр Аркадьевич, не могу поверить. Наиприличнейший, ведь, человек.

— При всех твоих достоинствах, господин самозванец, ты — идеалист. Столыпин — человек государственный, он за Россию в ответе. Что ему конкретные личности, когда страна к пропасти движется? — Столыпин сурово нахмурился.

— Но ведь тогда и Николаю Романову грозит смертельная опасность?

— Пока тебя нет рядом, ему ничего не грозит, разве что головомойка от Аликс, которая большую волю взяла последнее время, сам свидетель. Сам подумай — зачем убирать с шахматной доски Помазанника Божьего, коли ему замены нет. Ты под руку подвернёшься — тебя поставят вновь и, уверяю, глаза закроют на все казусы и нестыковки. А пока тебя нет — царь на месте, ибо свято место пусто не бывает. Эти господа не дураки — смерть единственного монарха при малолетнем наследнике им крайне невыгодна, дело может революцией закончиться.

— И что же мне делать?

— Как что делать? Спокойно возвращаться в своё истинное время. Хватит, и так дел наворотил. Дай Бог, на благо это всё России-матушке. Я лично за тебя молиться неустанно буду, покуда совсем не прибьют. Я тут на досуге размышлял, времени на досуге было порядком, так вот много пользы под твоим началом вышло. И японцев разгромили, и американцам по морде надавали, и с германцами да австрияками не закусились, и Штаты Европейские контуры приобретают. Алясочка, опять же, в родной гавани. Промышленность на подъёме, на полях — сеялок и комбайнов не счесть, рубль крепкий и во всём мире уважаемый. Не пора ли отдохнуть, любезный, а то таким макаром и коммунизм, прости Господи, на Земле построишь лет через тридцать? — Распутин искренне расхохотался и неожиданно толкнул меня локтем в бок.

— Уйти, но как же Григорий Ефимович? Не готов он ещё на все сто процентов у штурвала полноценно встать.

— А не надо на сто процентов. Не зря говорят — лучшее враг хорошего. Ты что думаешь — это моя идея тебя побыстрее в твоё положенное время вернуть, это голоса свыше во время молитвы мне насоветовали.

— Так прямо и насоветовали?

— Да, — Распутин стал необыкновенно серьёзен и посмотрел прямо мне в глаза. — Ибо иначе ничего, кроме смерти, ты здесь не приобретёшь. Истекло, говорят, время Великого Преобразователя, возвращай его домой.

— Лучше бы они тебя о ядах предупреждали, — хмыкнул я.

— На то нет моей воли, — грустно вымолвил Распутин. — Да только слушаться их надо. Им виднее. Они и Николая в положенную эпоху вернули, и тебя вернут, будь покоен.

— Но как мы сможем добраться до Сараево? — почти крикнул я.

— Зачем нам в Сараево? — удивлённо и непонимающе посмотрел на меня Распутин. — Тут, недалеко, временная дыра весьма приличная. И ты переместишься, и я с женой, да детишками.

— Вы всей семьёй со мной?

— Нет, *****, — впервые на моей памяти матюкнулся Распутин, видно, от избытка чувств. — Тут будем ждать, пока нас всех, аки ненужных свидетелей, не потравят. Я знаю, читал в той книге — недолго мне тут осталось. А попытка не пытка — голоса не возражают, авось, тебе и в новом времени сгожусь!

В дверь тихо, но настойчиво постучали.

— Тихо, — Распутин внезапно вытащил из-под подушки огромный браунинг, весь напрягся и на цыпочках подкрался к двери.

— Кто это там? — нежным, почти девичьим голосом нежно пропел он.

— Я тебе покажу — кто это, старый развратник, — с облегчением узнал я голос Прасковьи Фёдоровны. — Открывай, а то дверь высажу. С кем ты там?

— Ну вот, — радостно констатировал Распутин, открывая дверь. — Всё по плану, как я и думал. Ровно через час следом за тобой и долгожданная моя суженая с детьми. А что у меня есть, соколики, — с этими словами Распутин вытащил откуда-то из-за пазухи три сахарных петушка. — Присядем на дорожку, потом помолимся и с Богом! Вперёд, в неизвестное!

— Ох, что удумал оглашенный, что удумал, — тихо запричитала Прасковья Фёдоровна. — Только в Петербурге освоилась, опять место менять. Нет мне покоя с тобой.

— Жизнь — это непокой! — мудро заметил Распутин. — Не причитай, лучше помолись крепко вместе со мной, путь неблизкий предстоит.

Буквально через 15 минут мы тихо, по одному покидали «Малинник» — это место разврата, ставшее для нас тихой гаванью в огромном океане проблем, расплескавшемся вокруг.

— Сюда, — командовал Распутин.

За поворотом нас ждал экипаж. Не знаю — сам Распутин его заблаговременно вызвал или побеспокоились голоса свыше, но факт был налицо — всё для побега было готово. Как же здорово, когда всё за тебя организуют и продумывают, — только и успел подумать я, когда дверца экипажа открылась, и из неё совершенно неожиданно появился Николай Александрович Романов собственной персоной.

— Пара-пара-пам-пам. Пам!!! В журнале «Ералаш»! — неожиданно заиграла в моей голове концовка всеми любимого детского киножурнала.

Глава 96

Похоже, на лицах наших были написаны такие испуг и удивление, что Николай Александрович внезапно принялся нас успокаивать.

— Друзья мои, ваши волнения совершенно излишни. Я прибыл не для того, чтобы останавливать вас, а только чтобы поблагодарить за всё и навечно попрощаться.

— Но откуда? Откуда Вам стало всё известно, Ваше Величество? — с трудом смог выдавить я.

— Всё предельно просто. На этот раз — никакой магии. Пётр Аркадьевич Столыпин — не единственная сила около моего трона. Владимир Николаевич Коковцов, да и другие не менее уважаемые господа, открыли мне глаза на его замыслы и проделки. Не надо считать меня дураком. Да, я на несколько лет выпал из обоймы, но прошу — не забывайте, что именно я природный монарх, в моих венах течёт кровь многовековой Романовской династии, в моих генах — заговоры, борьба за власть и бесконечные дворцовые перевороты. А потому я, наблюдая за состоянием дел в обществе и настроениями в моём ближайшем окружении, решил немного подыграть, создавая образ монарха стареющего, теряющего хватку и даже в некоторой степени заторможенного.

— Признаться, у Вас это неплохо получается, Ваше Величество, — я не выдержал и съязвил.

— Спасибо, — Николай Александрович сделал полукруг рукой в воздухе, а потом продолжил эту замысловатую фигуру в районе колен, обозначая нечто вроде лёгкого мушкетёрского поклона со снятой шляпой. — Так вот, мой дорогой тёзка, я безмерно благодарен тебе за всё, сделанное для России, пока ты волей случая вынужден был нести моё бремя власти. Я также искренне благодарю тебя за подробные пояснения, консультации и рассказы. Благодаря им, я в значительной мере адаптировался и готов продолжить начатое тобой дело.

Эти слова прозвучали настолько неожиданно и были такими трогательными, что на моих глазах невольно выступили слёзы.

— Не волнуйтесь за меня, господа. Мне будет несколько не хватать вас обоих, но я справлюсь. Будьте покойны, надеюсь, Владимир Николаевич мне основательно поможет. Да и Столыпина я со счетов окончательно не списываю, хотя в Петропавловской крепости ему, дабы немного остудить голову, посидеть и подумать не помешает.

Я окончательно расчувствовался, глаза Распутина тоже подозрительно заблестели.

— Столыпин следил за тобой, я — за тобой и за Столыпиным. Но мои люди, признаюсь, выполнили эту работу лучше, додумавшись поставить опытного человечка и около потайного выхода из дома Григория Ефимовича, — Николай Александрович мягко улыбнулся. — И последнее. Позволь, уважаемый тёзка. Прошу тебя немного преклонить голову.

Я последовал его просьбе, после чего император возложил на мою шею что-то очень красивое и очень тяжёлое. Я не сразу признал, что это Императорский орден Святого Апостола Андрея Первозванного, высший орден Русского царства, на цепи из семнадцати звеньев.

— Он твой по праву. И ещё вот, — Николай вложил в мою руку увесистый мешочек. — Это золото. Думаю, что оно будет ценно во все времена. Правда, Григорий?

С этими словами Николай вложил второй аналогичный мешочек в руку растерявшегося от неожиданности Григория Распутина. Первой пришла в себя практичная и хозяйственная Прасковья, начавшая изо всех сил благодарить императора.

— Не стоит благодарности, она абсолютно заслуженна, — улыбнулся Николай Александрович. — Друзья, долгие проводы — лишние слёзы. А потому примите на дорогу моё благословение и дайте последние добрые советы, ибо вы покидаете это время, а я остаюсь в нём.

— Ваше Величество, позвольте обратить Ваше внимание на три важнейших момента. Во-первых, пообщайтесь, пожалуйста, с Вильгельмом и напомните ему о необходимости устроить судьбу некоего художника — Адольфа Гитлера, потому как, если не сделать этого, будет новая страшная война. Во-вторых, всячески поощряйте науку и образование, не бойтесь делать своих подданных умней и образованней, и, в-третьих, постарайтесь, если не подружиться, то хотя бы договориться с американцами, наиболее подходящий для этого президент — Франклин Рузвельт. А если Вы ещё поможете молодому Франклину излечиться от полиомиелита, который даст знать о себе через несколько лет, будет вообще здорово.

— Храни Вас Бог, Ваше Величество, не поминайте лихом! — произнёс Распутин и трижды перекрестил Николая Александровича.

Глава 97

Смутно помню наше путешествие во времени. Временной ход оказался в одном из дворов на Невском проспекте.

— Здесь, — уверенно сказал Распутин и вдруг сильно толкнул меня в спину.

Я сгруппировался, предчувствуя удар телом о камни, но никакого удара не последовало, вместо этого я полетел куда-то вниз, вращаясь, кувыркаясь и теряя сознание…

Пришёл в себя я от того, что кто-то мягко, но настойчиво звал меня по имени.

— Николай Александрович, Николай Александрович…

Ну нет. Если я второй раз окажусь в Успенском соборе в момент коронации 1896 года и это окажется петлёй времени, из которой не выбраться, то я, как бы грешно это ни было, точно наложу на себя руки.

С огромным волнением я открыл глаза и увидел, что лежу в огромной больничной кровати, весь загипсованный и забинтованный, с ногой на вытяжке, которая, к тому же, по закону подлости, начала немыслимо чесаться, как только я её разглядел.

— Николай Александрович, восемь утра, пора мерить температуру и готовиться к завтраку, — голос был нежный и заботливый. Принадлежал он молодой медсестре, которая чертами лица немного напомнила мне незабвенную Матильду Кшесинскую. — Уточка вот, не стесняйтесь, не первый же раз, сколько без сознания-то провалялись.

— Я в Склифе? — спросил я, неуверенно пытаясь приподняться на локте.

— Нет, оттуда Вас перевели к нам. Вы в Клинической больнице Управления делами Президента Российской Федерации.

— Как я здесь оказался?

— По всей видимости, у Вас очень влиятельные друзья, — медсестра вновь нежно улыбнулась. Нет, не Кшесинская, гораздо приятнее и симпатичнее, — весело подумал я.

— А как Вас зовут, если не секрет?

— Я Оля. Какой же секрет, если на бейджике написано, — рассмеялась она, и её смех рассыпался маленькими звонкими колокольчиками по уютной палате. — Кстати, мне побрить Вас нужно, а то Вы прямо на царя Николая стали похожи — усики, бородка.

— Оля, Вы только, пожалуйста, не смейтесь, но у меня к Вам два вопроса: в каком году скончался Николай Александрович Романов, и кто правит Россией сейчас?

— Ну вот ещё надумали мне ЕГЭ устроить, — она вновь нежно рассмеялась. — Когда Николай Второй скончался, я точно не помню, а вот Президент России сейчас Владимир Владимирович Путин…

— Значит, ничего не поменялось, — пронеслось в моей голове.

— А вот правнук Вашего Николая Александровича Романова сейчас большая шишка. Александр Николаевич руководит всеми Соединёнными Штатами Европы. Многие считают, что должность номинальная, да только всё равно приятно, что там наш человек заправляет. Кстати, я была на 400-летии Дома Романовых, масштабный праздник получился.

— А про Григория Ефимовича Распутина Вы что-нибудь слышали?

— Ну это что-то совсем давнишнее, какой-то придворный маг и чародей. На что Вам эта древность далась? Живите настоящим. Счастье-то какое, наконец в себя пришли. А то всё в забытьи и бормотали непонятное. Всё про какое-то отравление, да Америка, да Вильгельм…

— Дорогая Оля, я сам древнее древних. По ощущениям мне никак не меньше полутора веков.

— Хватит на себя наговаривать, — весело рассмеялась она. — Кстати, ждите посетителей. Автоматическая система уже сообщила Вашим близким, что Вы пришли в себя. Небось, супруга вот-вот с цветами нагрянет.

— Супруга осталась в прошлом, — честно признался я.

— Никак умерла? — опечалилась на мгновение Ольга.

— Нет, предпочла другого, — продолжал я «исповедоваться». — С ней, кстати, и все наши пять деточек остались.

— Пять, — улыбка Ольги, ставшая по каким-то неизвестным мне причинам более широкой и открытой в момент, когда она узнала про отсутствие у меня в настоящем времени супруги, внезапно исчезла с её лица.

— Они все взрослые. Даже слишком взрослые и самостоятельные, — хмыкнул я, с удовольствием наблюдая, как улыбка вновь расцветает на лице Ольги.

После завтрака, состоявшего из каши и фруктов, Ольга сообщила, что ко мне прибыл посетитель.

— Мужчина, — почему-то довольным голосом констатировала она, после чего нажала кнопку, и одна из стен стала прозрачной. В коридоре на удобном кожаном диванчике, закинув ногу на ногу, сидел вполне узнаваемый Григорий Ефимович Распутин. Правда, одежда его была современной — деловой костюм-тройка, дорогие туфли, престижный кожаный портфель, а щёки и подбородок тщательнейшим образом выбриты.

— Здравствуйте, дорогой Николай Александрович, — речь Григория Ефимовича неведомым образом изменилась. Я не сразу сообразил, что говорить он стал гораздо быстрее. Видно, темп жизни повлиял на скорость словесного выражения мыслей.

— Здравствуйте, уважаемый Григорий Ефимович! Как жизнь молодая?

— Отлично, не менее уважаемый Николай Александрович. Жить вообще прекрасно, а в том будущем, которое Вы построили, — особенно.

— И что же в итоге я настроил, соизволите озвучить, — улыбнулся я.

— Ну если сравнивать с той страшной книгой, многое. Мы миновали революции, обе Мировые войны, уже в 1950 вместе с американцами высадились на Луну. Правда, без неожиданных потрясений не обошлось — эпидемия 1964 года уничтожила несколько десятков миллионов человек на планете, да и эпидемию коронавирусной инфекции отменить не удалось. Но это уже не в Вашей власти, для такого есть силы куда более мудрые и могущественные. Тут ведь как — добро добром, но и перенаселения природа не допустит.

— Григорий, — он подошёл совсем близко, и я доверительно взял его за руку. — Расскажи мне про царскую семью. Как сложилось у Николая Александровича, Александры Фёдоровны и наших детей?

— Николай Александрович с Александрой Фёдоровной прожили долгую и счастливую жизнь. Они ушли почти одновременно в конце пятидесятых. В 1916 году возникли задуманные вами Соединённые Штаты Европы. Их сначала возглавил английский король Георг V, и в силу своей родовитости — он же сразу представлял и Саксен-Кобург-Готскую, и Виндзорскую династии, но прежде всего в силу достигнутого между руководителями европейских стран компромисса. В 1928 году этот пост по взаимной договорённости занял Николай Александрович Романов. В 1934 году ему удалось заключить очень удачное соглашение с президентом США Франклином Рузвельтом по взаимному освоению Аляски, что привело к построению дружеских отношений между странами. Что касается детей — все дочки прекрасно вышли замуж, подарив миру чудесных детишек. Алексей Николаевич стал императором в 1958 году, уже в весьма солидном возрасте. Однако смог управлять страной почти тридцать лет, благодаря на редкость крепкому здоровью. После его смерти в конце 1980-х годов к власти пришёл Александр Алексеевич Романов, человек на редкость свободных и демократичных взглядов. Надо сказать, что, несмотря на все усилия, роль монархии в стране заметно угасала, а власть русских царей с каждым годом носила всё более представительные, нежели руководящие и направляющие, функции. А потому в 2000 году был проведён Всероссийский референдум, на котором большинство россиян предложило заменить институт монархии институтом президентства. Подобные изменения произошли во многих европейских странах, а, чтобы не обижать уважаемых, а порой и любимых народом монархов, на Всеевропейском референдуме было принято решение каждые четыре года на пост руководителя Соединённых Штатов Европы назначать представителя новой королевской семьи. Сейчас как раз пришёл черёд правнука нашего императора — Александра Николаевича. Характерное имя для Романовской семьи, не находишь?

— Не то слово.

— Чувствую, я тебя утомил, но мы ещё наговоримся, я уверен. Ты, наконец, пришёл в себя, да и выглядишь заметно лучше. Голоса говорят, что всё у нас здесь будет хорошо. Кстати, они искренне советуют присмотреться к Ольге, — тут Распутин широко улыбнулся.

— Спасибо. А как твои собственные дела?

— О, благодарю, просто чудесно! Мне удалось довольно быстро адаптироваться. И сейчас я руковожу крупным российско-боснийским предприятием. Инвестиционные проекты, знаешь ли, крупные финансы, биржевые операции, масса филиалов в Европе. Ты не поверишь, но у меня открылся удивительный дар биржевого аналитика, просто что ни предположу — всё сбывается, — Распутин хитро улыбнулся.

— Григорий Ефимович, а зачем вся эта круговерть была задумана? Ничего голоса не говорят по этому поводу?

— Молчат, заразы. Но раз случилось, значит, для чего-то было нужно. Помрём, тогда, может, и узнаем…

Солнце наполняло собой мою уютную палату, даря тепло, уют и радость. Всё-таки быть гораздо лучше, чем не быть, и свет куда приятнее тьмы, даже если кто-то пытается утверждать обратное. А ещё так приятно вновь жить в своём времени, правда, судя по всему, мне предстояло готовиться к совершенно новой жизни. Ну, тут уже, кроме меня, винить некого. Сам создал новое будущее. И кто знает — может быть, именно улыбающаяся Ольга и станет моей самой главной наградой за все страдания, усилия и свершения?

А пока я немного посплю. Вот уж воистину — всему своё время! Спешить некуда, впереди долгая и счастливая жизнь…

Краткий постскриптум

Искусственный интеллект ИР-611 сообщил во Всемирный центр временных корреляций о благополучном окончании операции, которая изначально грозилась обернуться полным провалом. Объект Николай из XXI века оказался субъектом деятельным и не всегда просчитываемым в своих действиях, а потому ИР-611 несколько раз приходилось вмешиваться в происходящую корреляцию исторических событий.

Итогом стало объявление благодарности от Главного центра интеллекта планеты Земля и поздравление от Мирового правительства с созданием ещё одной экспериментальной ветви реальности в рамках масштабной работы по созданию идеальной истории Человечества.

Благодарный ИР-611 передал всем своим невидимым, но очень умным коллегам специальный сигнал, в котором поблагодарил за высочайшую награду, а также поделился цитатой, ставшей основой идеи для его экспериментального преобразования: «Назначение русского человека есть, бесспорно, всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, быть может, и значит только — стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите. Наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей».

Кто так сказал? Спросите у Алисы! И она точно ответит: Фёдор Михайлович Достоевский…