Энгус: первый воин

Глава пятая Приветствую тебя смерть!

Гораздо больше, чем месть за смерть старого Рагнара Лодброка, Айвара и Хальфдана привлекали огромные изумрудные просторы острова, которые сулили немыслимые богатства. Наше вторжение оказалось неожиданным для всех правителей англосаксов и для всех бретонских королей, и это позволило нам продолжить его. Победный конец битвы при Йорке, достигнутый благодаря умелой стратегии и тактике ярлов, и падение самого города, могущественной крепости, одной из главных на острове, заставило нас поверить, что мы и в самом деле находимся под покровительством Одина, отца всех богов. Мы чувствовали себя почти неуязвимыми. Оборона всей Нортумбрии начала расползаться по швам и не могла уже более быть эффективной. Эта сырая и теплая страна обладала плодородной многообещающей землей, на которой росли густые леса, кишащие всяким зверем, и текли могучие реки, полные рыбы. И теперь мы могли пользоваться всеми ее благами, практически не ограничивая себя ни в чем. Но никто из воинов, конечно, не думал о том, какой след мы оставим в памяти этого зеленого острова. На самом деле мы хотели сделать Йорк всего лишь своей базой, откуда культура викингов распространится на полстраны, той страны, что впоследствии назовут Дэнло[8]. Культура же Нортумбрии оказалась напрочь сметена ветрами судьбы.

Мы часто слышали разговоры о том, что эти земли постоянно страдали от набегов пиктов и скоттов, народа моей матери и моего народа. Я знал историю Кеннета МакАльпина, который после объединения двух народов, пиктов и скоттов, в безумной ярости напал на Нортумбрию и тем сильно ослабил королевство, которое мы только что сравняли с землей. Несмотря на то, что скотты являлись народом моей матери, я кожей ощущал исходящую от них угрозу — угрозу всем нам, нависшую над головами. Казалось даже, что наша славная победа вдруг превратилась в жалкий успех, который ничего не стоит свести на нет. Это было странное ощущение, потому что на острове мы были полновластными хозяевами. Мы обладали самой большой в мире армией. Но я, хотя и не имел понятия о войске скоттов, в мечтах о своей будущей славе и приключениях почему-то представлял его могучей неведомой силой.

И я даже сам не понимаю, отчего в моменты наивысшего триумфа и победы меня терзают такие странные мысли и подозрения. Откуда приходят они, заставляя просыпаться в холодном поту и дрожать всем телом?

Поначалу я думал, что только я один повсюду подозреваю опасность, причем опасность неожиданную, которая может застать нас врасплох. Но со временем пришел к выводу, что мои опасения не совсем просты и отнюдь не напрасны. Наша победа действительно была очень значимой, особенно учитывая могущество Нортумбрии. И если ее жители, страдая от постоянных нападений скоттов, все-таки не рискнули напасть на них в свою очередь, значит, просто боялись их. И я продолжал рассуждать в этом направлении, словно помимо своей воли, не имея возможности остановиться. Если скотты следят за всеми нашими передвижениями, то именно сейчас самое подходящее время для нападения. Нортумбрия пала, и захватчики заняты дележом добычи и пирами. Они потеряли бдительность… Я чувствовал себя до боли одиноким, видя, что один терзаюсь этими подозрениями. Чувствовал я и презрение к нашим вождям, которые, будь они осторожнее, тоже должны были бы подумать о нашей безопасности. Им следовало позаботиться о войске, об их и моем войске. Словом, я ощущал себя каким-то одиноким мечтателем, молодым неопытным человеком, который слишком много думает. И был уверен, что, стань я военным вождем, то уж непременно был бы гораздо более осторожным и хитрым, чем мои товарищи по оружию. Однако в конце концов я решил, что надо прекратить думать об этом и заняться делом, которого к тому же было предостаточно.

Как-то раз, когда мы с другими викингами собирали в стада пленных, я заметил одного монаха, который о чем-то горестно плакал. Мы не могли понять, что он говорил, но один норманн, который знал язык, перевел нам стенания церковника, весьма удивившие людей Айвара. Вот что бормотал монах:

«О, Нортумбрия Эдвина, воскрешение римского мира в Британии, где женщина могла гулять с детьми в спокойствии от моря и до моря. Король Эдвин всей душой прислушивался к молитвам аббатства святого Павла и, будучи обращенным, насадил христианство по всей Нортумбрии. Он сделал корабли по всей стране, чтобы жителям было удобно путешествовать. Его знамя означало прибытие воинов со всех городов, среди которых был и Йорк, самый лучший бриллиант в короне королевства. Тор и Один вмешались, и снова все изменилось. Новое ужасное несчастье обрушилось на христианство. О, древний священный Беде! О, Святой Алквин! Что стало с вашими трудами? Что станет со светом, которым вы рассекли тьму невежества и равнодушия? — Так завывал монах, вызывая безжалостные насмешки воинов. — Искусство, которое мы с такой любовью и преданностью создавали для нашего Господа, теперь горит в руках варваров».

Воины продолжали смеяться, и монашек вдруг обезумел от гнева. В своей боли он воспылал яростью и обрушился на нас с оскорблениями:

— Норманнские псы! Проклятые мясники! Вы сами не понимаете, что делаете! Так пусть гнев Господень падет на ваши головы, нечестивцы! — в гневе орал он.

Разумеется, викинги посчитали, что он зашел в своих оценках слишком далеко, и наказали его со всей тяжестью молота Тора. И я не мог сделать ничего, чтобы остановить жестокость товарищей. Не успел я и глазом моргнуть, как голова монаха, все еще изрыгающая проклятия в наш адрес, слетела с плеч под хохот и шутки об упрямых церковных ослах. Но отрубленная голова, казалось, еще долго шевелила посиневшими мертвенными губами.

Дух наших воинов был очень высок, и именно поэтому они и мысли не допускали, что кто-то может выступить против них. Сознание нашей силы росло с каждым днем, и жадные ярлы направили свои взоры на серебряную и золотую утварь монастырей Нортумбрии. Именно на них натравливали военные вожди своих воинов, распаляя злобу против христиан. Мы продвигались все дальше по стране, одинокой и незащищенной, и повсюду заливали землю потоками крови. Церкви и монастыри мы предавали огню и мечу, и после ухода норманнов на месте цветущих мест оставались лишь голые стены. Могущество нортумбрийской культуры на моих глазах обращалось в дым. А нападения скоттов, о котором я все-таки продолжал постоянно думать, так и не случилось, и мы продолжали идти вперед.

Мы сами были объяты пламенем разрушения. Но я видел монахов, преданных красоте и служению своему Богу, которые спасали не золото и серебро, но саму честь христианского Бога, поскольку чувствовали, что грабежами монастырей ограблены и унижены не они, а Он. Я начал восхищаться их мужеством и той верой, которой они оставались верны до конца. Эти несчастные ученые, набожные люди противостояли нам не оружием, но словами. В сердцах их не было ни ненависти, ни страха. Но среди них были и молодые, более неопытные и незрелые, которых захватывал порыв отчаянного сопротивления, и тогда они сражались с нами примитивными сельскохозяйственными орудиями и падали, как спелые пшеничные колосья под серпом умелого жнеца. В то же время старые и мудрые падали на колени и начинали молиться, глаза их уплывали в мистическом трансе. Они приветствовали смерть точно так же, как делали это воины Одина, вверяя себя валькириям. В первый раз я увидел, что в мире существуют какие-то иные формы мужества, кроме той, в какой его выражают воины. Привыкший видеть бесстрашие только на войне, а слабость — в женщинах и монахах, которых всегда считали слабаками и трусами, я, наконец, понял, что женская выносливость отливается в кузнице ожидания, а храбрость монахов основывается на терпении. И еще я понял, что люди Бога бесстрашны в проповеди своей веры.

Во время этого завоевания Нортумбрии, когда норманны опустошали королевство пламенем погромов, противостояние Морского Волка и Айвара с Хальфданом стало особенно заметным. Отец в своей обычной манере стал отделяться от них, что, по мнению других, казалось нечестным и даже безжалостным. Он всегда отрицательно относился к уничтожению жизни вообще и категорически не считал свое уважение к ней трусостью.

Он знал, что противник уже разгромлен, страна находится в полном нашем распоряжении и, стало быть, нет никакой необходимости уничтожать вокруг все и вся. Напротив, теперь каждый воин из Норвегии и Дании мог привезти сюда свои семьи, и даже после этого места тут хватит всем, в том числе и нортумбрийцам. Кроме того, нортумбрийцы многому могли научить норманнов — конечно, в той мере, в какой северяне сами согласны были учиться. Именно так сделал он сам, когда привел свой отряд покорить нашу деревню в земле скоттов, и он сумел использовать свое владычество самым мудрым образом. К тому же кровожадность воинов и то наслаждение, которое они испытывали, убивая, задевало сами основы войска, нависая над ним грозовым облаком.

Ярлы же использовали эту непомерную ненависть подчиненных для того, чтобы запугать соседние королевства, — и это был второй пункт, по которому Морской Волк с ними расходился. Отец считал, что племена норманнов не настолько многочисленны, чтобы занимать земли больше, чем мы уже заняли. Но остальные военные вожди были буквально ослеплены желанием получить все, что только можно, а что нельзя унести с собой — убить или сжечь.

Беспокоила отца и необходимость отомстить за Ранда Ларсена. Он постоянно везде выискивал Свана Вига, вероломного юта, у которого поклялся отобрать браслеты Ранда. Но, увы, Сван исчез. Может быть, он был убит под стенами Йорка, но, скорее всего, просто удрал. Сван был настоящей крысой, которая всегда действует подло и исподтишка. И Сван был единственной причиной, по которой отец все еще оставался в лагере норманнов. Он не любил и не уважал их вождей, Айвара и Хальфдана, методы и действия которых были ему чужды, и считал их ненасытными мясниками. И каждый раз при встрече отец всячески подчеркивал свое отношение к ним, разговаривая особо вызывающим и надменным тоном. О если бы не его страшная клятва над телом мертвого Ранда, мы с отцом, несомненно, давно бы уже оставили Нортумбрию и вернулись в Кайт. Но отец был не только опытным воином — он был еще и человеком слова и долга. И потому всячески пытался добиться исполнения того, что пообещал своему подло зарезанному другу. И потому мы оставались вместе с викингами. Из-за своей личной войны отец втягивался в конфликт гораздо более серьезный и опасный. Мы же, его подчиненные, стояли за него горой, считая его слова и поступки своими. Эта борьба с судьбой за идеалы, в которые веришь, это плавание против течения были самыми важными уроками, которые отец преподал мне в великой науке становления молодого воина. В то далекое теперь уже лето Морской Волк показал мне, что сила без разума подобна стреле, выпущенной наугад, что надо сражаться так, чтобы быть хозяевами своей судьбы, даже если ты знаешь, что она никогда не подчинится твоей воле до конца.

Оглядываясь назад, я вижу, что это было странное время, когда все воины вокруг считали себя совершенно свободными в выборе; время, когда они верили — совершенно неправильно, как выяснилось позднее, — что никакой враг не рискнет посягнуть на них. И весь тот страшный год наше войско убивало, грабило и разрушало Нортумбрию. А потом, когда на ее земле не осталось ни одного монастыря, когда все редкие книги, своды законов и гимнов были сожжены, когда оказались уничтоженными все деревни и фермы, кормившие страну, когда все ее защитники лежали в земле или убежали, жадность и алчность норманнов, которые давно спутали воинскую доблесть со слабостью духа, обратились к Мерсии.

В прошлом это королевство порождало людей неслыханной силы, людей, способных создавать новые народы. Ярким образцом мерсийца мог служить король Оффа, который прожил более ста лет и был героем, еще многие годы вдохновлявшим народ этой страны и заставлявшим его гордиться собой. Спустя много лет после нашей войны один мудрый человек рассказал мне историю о том, как было создано это королевство, о битвах против кимров за эти земли. Его сага повествовала и о том, как король Освальд принял христианство вместо того, чтобы быть убитым в битве, и тем самым обеспечил конечную победу своему народу. Как и Освальд, почитавшийся святым, последующие правители, занимавшие трон Мерсии, тоже были христианами — причем настолько истинно верующими, что многие из них под конец жизни даже удалились в монастыри. Некоторые же и вовсе отказывались от трона и отправлялись в Рим, чтобы стать монахами и быть похороненными рядом с могилой святого Петра.

То, что я узнал о правителях Мерсии, крайне заинтересовало меня, а особенно все, что касалось ее королей. Боги норманнов всегда были ревнивого и дурного характера, напоминая скорее людей, чем небожителей. Но этот христианский Бог, который из любви к Себе вынуждал королей отказываться от трона, должно быть, гораздо более всемогущ. И Мерсия процветала именно под его покровительством. Мерсийцы были прекрасно организованы и успешно охраняли свои границы от кимров — это давало им мир, столь необходимый для расцвета страны. Вся Мерсия была разделена на шайры, каждый из которых подчинялся элдорману, собиравшему подати в королевскую казну и защищавшему королевскую власть в этом районе. Кроме того, он составлял списки рабочих для строительства дорог, мостов и укреплений и набирал солдат во время войны. Таким образом король контролировал все королевство и особенно подати и налоги. Мерсия была жирным куском; ее торговля процветала настолько, что у королей имелись миллионы настоящих серебряных монет, которые назывались пенни. Наши ярлы и воины никак не могли устоять перед соблазном воспользоваться возможностью, которая, казалось, сама плыла к ним в руки. Итак, проведя ту зиму в Йорке, мы заключили с Нортумбрией «мир», по которому обещали покинуть их королевство в обмен на солидный куш. Кроме того, прежде чем оставить страну, Айвар с Хальфданом выбрали из ее местной знати короля-марионетку, человека без чести, без совести, который всегда оставался бы послушной игрушкой в их руках, — труса по имени Эгберт. Они посадили его на трон, и мы скорым маршем направились в сторону Мерсии.

И снова все места, по которым мы проходили, становились похожи на пустоту, выеденную едкой морской солью. Голод, чума, война и смерть шли с нами рука об руку, сея разрушение при каждом нашем шаге. Новости о разорении Нортумбрии распространились по всей Скандинавии, и множество других норманнов примкнуло к нам, усиливая ряды воинов. Таким образом, наше войско стало даже более многочисленным, а воины — более наглыми, чем раньше. Целью нашего нового похода стал Ноттингем — главный город Мерсии. Жадность моих товарищей не знала насыщения даже той огромной добычей, которую они уже получили. Наоборот, она только росла и росла, хотя уже все воины были настолько богаты, что могли бы удалиться в свои деревни и прожить остаток дней, который, кстати, был не так уж долог, в роскоши. Но старики больше всего упорствовали в жадности и служении богине войны и не могли остановиться. Даже их варварство, которое стало мне особенно видно по сравнению с высокой культурой англов, не позволяло им перестать быть отчаянными бойцами, оставившими битвы и погоню за добычей. Им не хотелось умирать в уюте и комфорте, на мягких перинах в окружении прекрасных и сладостных рабынь. Норманн должен был умереть сражаясь. Только это служило пропуском в рай, увенчивающий последний путь воина, его славную могилу и долгожданную Валгаллу. Но я все чаще, подобно Морскому Волку, начинал задаваться вопросом, а действительно ли необходимо разрушать эту тонкую и одновременно могущественную цивилизацию? Но пока мы, сминая все на своем пути, прорывались к Ноттингему.

Морской Волк все больше и больше отдалялся от других ярлов, ослепленных жадностью и жаждой крови — вещами, не подходящими для настоящего воина. Воин, по моему мнению, должен быть абсолютным правителем своего пути, а не отдавать себя водовороту случайных событий. Он берет лишь то, что требуется, и всегда владеет своими страстями. Среди постоянной суматохи, которая нас окружала, я не раз слышал разговоры об отце — разумеется, далекие от истины, — о том, что он обратился в христианство, настолько велики были его милость к военным пленникам и нежелание уничтожать монастыри, особенно книги. «Что с ним происходит?!» — спрашивали все. Некоторые даже начали подозревать Морского Волка в том, что он охвачен тем же страхом, что когда-то выбил из колеи норманнов в земле франков, когда они ощутили на себе проклятие за разграбление гробниц умерших христиан, которых франки считали святыми. На протяжении всего похода ярлы сторонились отца или всячески пытались не допустить его в монастыри и деревни или, по крайней мере, брать их без него. Такова была тактика, избранная военными вождями викингов, и когда мы добрались до Ноттингема, никто уже не вспоминал, что именно благодаря мудрости отца были разбиты Аэль и Осберт, а также взят Йорк. Не помнили они и того, как воодушевляли людей его отвага и мужество в боях. Его мнения не только не принимали в расчет, но и просто не слушали. Айвар и Хальфдан медленно, любыми путями переманивали вождей со стороны отца на свою. Кончилось тем, что мы, его воины, оказались в полной изоляции не только во время походов, но и во время сражений. Это грозило поражением, и мы решили бороться с таким положением дел.

Город Ноттингем, хотя и меньший, чем Йорк, был тоже достаточно велик и, главное — очень богат. Местное население называло его «снотта инг хам», что означало «деревня Снотта». Этот Снотта был» первым саксом, который пришел сюда вместе со своими воинами много лет тому назад. Теперь же вокруг поселения был выкопан широкий ров и насыпан холм с укреплением на вершине. За его стенами жило никак не больше шестисот человек. Словом, Ноттингем показался всем легкой добычей. Но, несмотря на это, король Бурхерд, видимо, не собирался так просто отдавать один из своих лучших городов, и потому, зная о нашем грядущем нападении, укрепил оборону города и послал ему на помощь подкрепления. Но остановить нас не могло уже ничто. Нас было много, мы были воодушевлены победами, и мы жаждали добычи и славы.

Как в Йорке, рассчитывать на внезапность нападения уже не приходилось, поскольку город находился на вершине высокого холма, и такое количество войск, какое тогда представляли мы, невозможно было не увидеть еще издали. К тому же, мерсийцы были отлично вооружены. Причем у них даже имелись специальные машины, которые метали в осаждающих камни и снаряды. Они чувствовали себя вполне защищенными за стенами города на высоком холме и к тому же были хорошо обеспечены пищей. Они могли выдержать весьма длительную осаду. Мы встали лагерем вокруг города, открыто демонстрируя свою тактику. План снова был придуман Морским Волком, и на этот раз вожди его услышали.

Несколько дней мы стояли под стенами города и три ночи симулировали атаки, дабы посмотреть, каким образом их будут отражать. Но пока не использовали традиционного оружия — огня. Мы лишь демонстрировали возможность стрельбы зажженными стрелами да посылали своих разведчиков осмотреть ограждение. Впрочем все они были уничтожены. Да и вообще за время трех этих ложных атак очень много норманнов отправились на встречу со своими предками в Асгард, став вечными гостями Одина на пирах в Валгалле. Они становились жителями небесного дворца, всего лишь расплачиваясь за наш трюк. Противник не мог заметить, что мы пользуемся лишь десятой частью своих возможностей, и наша ловушка работала в полную мощность. Осажденные англы с каждым часом становились все откровенней. Но вот в день атаки мы разделились на четыре крупных отряда. Самый маленький из них, который снова должен был симулировать нападение, составили мы, люди из Кайта, ведомые Морским Волком. Остальные три возглавляли Айвар, Хальфдан и датский ярл.

На этот раз нападение должно было начаться днем, чтобы осажденные увидели, наконец, размеры нашего войска, которое было намного меньше, чем их, ибо состояло только из одного самого маленького отряда. Другие три стояли на своих позициях. Мы подходили к стенам плотно сомкнутыми рядами, и из-за этого много воинов было убито камнями и стрелами еще по дороге. Мы попытались штурмовать грязный склон, но тут открылись ворота, и на нас высыпало все войско мерсийцев. Это был отлично вооруженный и подготовленный отряд.

Мы начали поспешное отступление, и тогда к воротам ринулись главные силы во главе с Айваром и Хальфданом. Датские же ярлы, которые должны были прикрывать наш отряд, не появились вообще, и я понял, что это был наш последний вклад в дело побед Айвара и Хальфдана. Скоро мерсийцы услышали призывный набат городских колоколов и бросились назад защищать город. Таков был план Айвара — но он, к его несчастью, не сработал. В такой горячке и неразберихе могло случиться всякое, это я понял уже давно.

Мы снова насели на мерсийцев, бросившихся защищать город, чтобы самим оказаться под укрытием ограды. Скоро наши войска уже протаранили ворота обтесанными стволами, и теперь борьба шла внутри города. Мы навалились на них сзади, в то время как толпы мерсийцев отчаянно бежали к городу. Однако наши основные силы уже прочно его заняли и находились за частоколом, откуда контратаковали не поддавшиеся панике отряды мерсийцев.

При штурме укрепления среди обманутых нами защитников полегло огромное количество воинов, но все их жертвы были бесплодны, ибо при нашей численности и наших позициях мы могли спокойно удерживать город в руках и полностью нейтрализовать вражеское войско. Масса людей невольно разделилась на две большие части — перед воротами и за ними. Одну часть составлял наш отряд, наседавший на мерсийцев сзади, другую — силы Хальфдана, блокировавшего ворота. Айвар в это время начал грабить город. Датские силы напали на Ноттингем с другой стороны, сея панику и оттягивая на себя оставшиеся уже не столь многочисленные силы защитников. План сработал блестяще, и наша окончательная победа была уже недалека.

Мы снова оказались победителями, и это радовало нас вдвойне, ибо мерсийское войско было многочисленно, хорошо обучено и прекрасно вооружено. Теперь мы могли получить немало отличного оружия, забрав его у убитых. Итак, еще один город не смог стать препятствием в нашем продвижении по зеленому острову. Пленников брали десятками, хотя многим все-таки удалось убежать в окрестные леса. Это крайне разозлило людей Айвара, сжигаемых жадностью.

— Ноттингем пал! Ноттингем пал! — вдруг раздался крик какого-то старого бретонца, прежде чем ему успели отрубить голову.

— Подождите, нам нужны карлы (рабы, выполнявшие различные строительные работы), чтобы восстановить частокол и ворота! — Сообразил один из берсеркеров, возглавляемых Торлакром.

И он был прав, труд рабочих нам еще очень мог пригодиться… Причем не только строителей, но и кузнецов, плотников и просто рабов.

Но Айвар находился вне себя от ярости или, как я бы сказал, от жестокости. Его берсеркеры были все еще опьянены грибами. Эти «медвежьи рубашки», как их называли за то, что они всегда носили одежды из шкур этих животных, истребляли жителей словно траву. Грудных детей отрывали от материнской груди и швыряли о камни, которые и становились их могилами, в то время как матерей просто резали, чтобы потом бросить на еще трепещущие тела детей.

Я пришел в настоящий ужас и, не выдержав, закричал:

— Трусливые псы! Айвар, ты тоже трус, прихвостень Локи!

Я кричал так, что сорвал голос, и он отказывался мне повиноваться, и тогда я просто бросился на первого же берсеркера, который, впрочем, вряд ли ощущал мои удары. Двое других оттащили меня и просто швырнули на землю, как мешок зерна, ибо спешили дальше делать свое страшное дело. Я лежал на земле, и стыд заливал мне лицо. Я был ничем перед силой этих людей. О если бы я был сильнее их, я бы показал этим грязным собакам…

— Вставай, Энгус, вставай, мой мальчик!

Ко мне бросился Хагарт, и я понял, что отец стал свидетелем моего поражения. Хорошо еще, что самого его я поблизости не увидел.

— Давай-ка, парень, поднимайся. Люди Айвара не отдают себе отчета ни в чем, как, впрочем, я думаю, и он сам, — пояснил Хагарт, видимо, заметив испуг на моем лице. — Пошли, Энгус, скоро все будет кончено, не успеет еще и солнце сесть, — добавил он, оглядываясь по сторонам.

Он был прав. Еще до заката люди устали от собственного гнева и резня прекратилась сама собой. Меньше, чем за день, город, который воздвигался веками, был превращен в ничто. Я, воспитанный воином, а не мясником, не мог понять необходимости такого уничтожения. Какая-то непонятная тяжесть лежала у меня на сердце и душила мое торжество, когда я шел по разграбленным улицам Ноттингема, залитым кровью и покрытым пеплом.

Больше я не мог гордиться тем, что состою в рядах такого войска. Повсюду, где бы я ни ступил, я слышал только одно: отчаянные рыдания матерей, не знавших, где их дети.

Вся земля была устлана трупами, как ковром, и походила на какую-то дьявольскую декорацию. Ступая по уничтоженному городу, пораженный и сбитый с толку, я вдруг вспомнил мать, вспомнил ее нежность и тихую ласку. Я вспомнил о тех мирных днях, которые прожил в своей деревне, и о тех вещах, которым она пыталась научить меня. Надо сказать, что до этого самое большое влияние на меня всегда оказывал отец, а к словам матери я относился с легким презрением, считая их бабьими бреднями. Эта религия скорби, считал я, предназначена не для настоящих мужчин, а уж тем более не для воинов. И вот теперь, когда все чудовищные последствия войны встали у меня, всегда грезившего о военной славе и подвигах, перед глазами, — я вдруг понял, что мать всем своим состраданием пыталась всего лишь показать мне другую сторону жизни. Она терпеливо старалась внушить мне хотя бы какую-то нежность и внести хотя бы какое-то чувство справедливости в мой жестокий мир воина. И вот чувства, испытанные мной на улицах опустошенного Ноттингема, открыли мне, что старания ее не пропали бесследно. Борьба формирует сознание человека, и никогда уже больше после той великой, но ужасной битвы я не смог стать прежним.

После взятия города карлы под наблюдением норманнов быстро восстановили укрепления и сделали оборону еще прочнее. Айвар знал, что Бурхерд все еще имеет в своем распоряжении остатки армии и никогда не отдаст королевства без дальнейшего сопротивления. Но силы короля были малы и, конечно, не способны взять Ноттингем обратно, особенно теперь, когда его новые хозяева утроили запасы провизии и заново укрепили оборону. Надежды Бурхерда лежали не здесь, а на юге, в Уэссексе, королевстве, ставшем последним оплотом саксов в борьбе против норманнов.

Уэссекс и Мерсия еще в недавнем прошлом являлись смертельными врагами, но мерсийская армия во время попытки завоевания Уэссекса оказалась разбита, и Уэссекс после этого триумфа стал самым могущественным королевством на всей земле англов и саксов. Оно было еще и очень удобно расположено в стратегическом отношении: с севера отлично укреплено природными препятствиями в виде цепи гор и утесов, и его не перерезала никакая судоходная река, как в Мерсии, что и позволяло огромному количеству викингов направлять свои суда в самое сердце страны. Подобно своей соседке, Уэссекс был разделен на шайры, возглавляемые элдорманами, которые также действовали как военная сила. Это давало стране крепкую армию с отличной организацией и прекрасным вооружением.

С разрушением восточной Англии и Нортумбрии Бурхерду оставалось искать помощи только у Уэссекса. Это он и сделал, послав гонцов к королю Этельреду и прося у него собрать большую армию для помощи Мерсии. Этельред отозвался немедленно, ибо понимал, что норманны и особенно датчане должны быть остановлены и разбиты прежде, чем обратят свой гнев на Уэссекс. Поэтому он тут же собрал большое войско и вместе со своим братом Альфредом отправился на выручку к Бурхерду.

Тогда я, конечно, не знал этого, но судьба распорядилась так, что я встретился с королем Альфредом на поле битвы, и если бы не его милость, то мне пришлось бы сразиться с ним в том кровавом бою. Одним сереньким утром я ходил по вершине холма, на котором располагался Ноттингем, и вдруг увидел, что горизонт медленно, но верно затягивается сотнями воинов. Казалось, что сотни отрядов, одетые в металл и пылающие гневом, вырастают прямо из-под земли. Но почему-то я не чувствовал страха перед этим несметным войском, скорее наоборот. Грандиозность зрелища поразила меня, и какое-то спокойствие разлилось по всему моему существу.

Скоро на холме собрались все ярлы и стали обсуждать приближение врага. За стенами укрепления викинги стучали мечами о щиты, вызывая на бой соединенные силы Уэссекса и Мерсии. Айвар выглядел совершенно беззаботным, зная, что его норманны сильны, как никогда, хорошо защищены, и голод не грозит им за стенами Ноттингема.

Саксы окружили город и стали ждать, когда мы выйдем к ним на битву. Но мы не стали этого делать. Айвар и Хальфдан были очень хитры и знали, чем можно испугать такого противника. Они начали игру в терпение, в которой держали скованными все силы Бурхарда и братьев из Уэссекса, в то же время сея страх в их рядах. Разрезав на куски некоторых пленников, Айвар зарядил ими военные машины, доставшиеся нам от прежних защитников, и стал стрелять ими в саксов, чтобы запугать их. Морской Волк не видел этого и даже не знал приказа о такой стрельбе, поскольку в тот момент находился в обороне западного фланга крепости. Именно оттуда он вдруг обнаружил, что одна из катапульт открыла огонь. Потом из рядов саксов раздались крики возмущения и ужаса, и тогда отец понял, что машина стреляла отнюдь не камнями.

— Энгус, Хагарт и Сагарт, ко мне, — приказал он. — Остальные остаются здесь и защищают позицию, как прежде. В мое отсутствие командование возлагаю на Ротгера, — добавил он, и мы поспешили к катапульте. То, что я увидел, вызвало во мне ярость и тошноту одновременно. Тела пятерых пленников лежали рядом с машиной, словно какая-то амуниция, а два викинга, явно наслаждаясь этой жестокой забавой, разрезали трупы и набивали катапульту кусками человеческого мяса, а потом пускали эти ужасные снаряды во врага. Морской Волк обрушился на них, как удар молнии, и сам отшвырнул в сторону одного из норманнов. Тот немедленно вытащил из ножен меч и бросился на отца, который легко отразил удар, даже не доставая оружия, а просто ударив нападавшего кулаком по затылку. Викинг без сознания свалился. Тогда отец спокойно обнажил меч и направил его в сторону второго.

— Прочь с моих глаз, ублюдок! — крикнул отец. — Больше здесь не будут издеваться над пленными, которые уже и так разбиты и не могут оказать достойного сопротивления. Хальфдан, к несчастью, всегда оказывавшийся неподалеку, прекрасно видел всю эту сцену и тут же подал условный знак всегда сопровождавшему его огромному воину по имени Бьорн. И тот с топором в руках напал на отца сзади. Я еще успел крикнуть, предупреждая отца, но он успел только повернуться и подставить под удар щит, который тут же распался на две половины. Морской Волк от удара потерял равновесие и тем самым дал возможность противнику повторить нападение. Отец отразил и этот удар, причем быстро упал, что заставило Бьорна поверить, что противник повержен и дорога к последнему удару открыта. Но отец предусмотрел такую реакцию, и когда Бьорн уже поднял свой страшный топор над головой, отец в мгновение ока вскочил и, как копье в полете, вонзил острие меча в грудь противника. В это время появился Айвар и приказал не трогать отца. Медленно ступая, он сам подошел к нему и сказал:

— Твои действия напоминают действия предателя, Морской Волк.

— А твои — труса, Айвар, — ответил отец. — Я не выношу, когда убивают тех, кто не может ответить ударом на удар. Такого рода провокации из-за крепостных стен, которые надежно защищают нас, выглядят как полное отсутствие чести. Почему мы не откроем ворота и не выйдем с врагом на честный бой, как подобает доблестным воинам, достойным войти в Валгаллу?

— Это было бы детской болезнью, — ответил Хальфдан. — У нас есть преимущество. Мерсийцы отныне боятся сражаться с нами и пойдут в бой лишь тогда, когда такой приказ отдаст Этельред.

— А мне кажется, что единственные люди, которые боятся сражаться, — это вы с Айваром. Я же готов сразиться с саксами хоть завтра утром.

— Нет, Морской Волк, — оборвал его Айвар. — У нас есть преимущество, и мы воспользуемся им. Мы будем ждать.

К братьям подошли остальные ярлы со своими воинами и стали угрожающе окружать нас четверых. Отец схватился за меч, но быстро взял себя в руки. Возможно, он сделал это ради меня, так как прекрасно понимал, что с четырьмя они справятся очень быстро. И он впервые наступил себе на горло, а я в первый и последний раз увидел, как отец не стал защищать то, во что верил. Он вложил меч в ножны и, не говоря ни слова, вернулся на свою позицию. Но его честь была сильно задета. Он не мог больше считать себя частью того войска, которое считал трусами. И теперь его смерть стала только делом времени. Я знал тип воинов, к которому относился мой отец, и знал ту страшную игру, в которую он оказался втянут. Но, как бы то ни было, катапульты перестали стрелять останками людей.

И, как ни странно, Айвар с Хальфданом весьма скоро доказали свою правоту. Мерсийцы капитулировали. Бурхерд послал гонцов с предложениями о мире. Жадные ярлы после скорого совета согласились оставить город в обмен на серебро. На совет вождей Морского Волка даже не позвали. Но, может быть, это было и к лучшему: он не хотел уходить без боя, и такое унижение только легло бы еще одним пятном на его честь.

Той же осенью, сдав Ноттингем, мы отправились обратно в Йорк, где собирались провести зиму. После столь значимых побед норманны чувствовали себя неуязвимыми. И только Морской Волк не мог гордиться тем, что делала армия, в которой он служил, и закрывался от всего мира с каждым днем все больше. Будучи совсем неопытным, поначалу я не замечал этого, но отец уже прекрасно видел ожидавшую его судьбу. И этот тяжелый холодный поход был предзнаменованием той зимы, которая скоро обрушилась на его голову, погубив ее.