Эльдорадо. Книга 1. Золото и кокаин

Глава четвертая «Перец и соль»

Вечером того самого дня, который начался схваткой с двумя наемными убийцами, я въехал во двор гостиницы «Перец и соль» на окраине Саламанки.

Мой конь, норовистый вороной трехлетка по имени Мавр, был весь в мыле. Я соскочил на землю, сунул поводья подбежавшему мальчишке и кинул ему серебряную монету — чтобы ухаживал за Мавром как следует. Одна из заповедей, которые мне и братьям преподал мой отец, — настоящий идальго никогда не жалеет денег на уход за своим конем и своим оружием. Даже если денег у него нет.

С деньгами у меня и вправду было не густо. За вычетом отданной конюху монеты в кошельке оставалось пять реалов — этого должно было хватить на комнату под крышей и горячий ужин у очага, но и только. В последнее время под разговоры о несметных сокровищах Индий цены в Испании начали резво расти. Подчеркиваю — под разговоры, потому что самих сокровищ никто еще в глаза не видел. Но во всех портовых кабаках прибывшие из-за Моря-Океана матросы рассказывали истории о золотых россыпях и изумрудах размером с голубиное яйцо, которые якобы валяются в Индиях под ногами — знай себе нагибайся и подбирай. Один кривой моряк даже гордо демонстрировал мне такой «изумруд» — конечно, то была просто стекляшка, во всяком случае, лезвие ножа оставило на ней глубокую царапину. Как бы то ни было, Кастилия и Леон жили в лихорадочном ожидании золотой лавины, которая должна была со дня на день хлынуть из новых заморских владений испанской короны. И, пользуясь этими настроениями, лавочники и владельцы постоялых дворов постоянно взвинчивали цены…

Хозяин гостиницы, пузатый краснолицый Фелипе по прозвищу Португалец, вышел из дверей мне навстречу, улыбаясь и делая вид, что очень рад моему визиту. Впрочем, возможно, он и впрямь был рад — в отличие от некоторых своих однокашников по университету, я никогда не расплачивался долговыми расписками.

Еще одна заповедь моего батюшки — настоящий идальго всегда помнит о том, кому сколько должен, а если кому-то одалживает, то сразу же об этом забывает. Память на числа у меня скверная, поэтому я предпочитаю в долг не брать.

— Как обычно, молодой сеньор? — спросил он, хитровато щуря маленькие глазки.

— Да, Португалец, — ответил я лаконично. Оба мы знали, о чем идет речь.

Как и многие школяры университета Саламанки, я снимал в городе квартиру. Не ахти что, разумеется, — две комнатки в ветхом, мрачного вида доме на улице Сан-Себастьян. Обходилось мне это жилье совсем недорого, но у такой дешевизны была, разумеется, оборотная сторона — домовладелица, безобразная бородавчатая старуха по имени Анхела, которой, по общему мнению всех моих друзей, гораздо больше подошло бы имя Фурия. Эта старая карга, чьи жизненные соки высохли не меньше полувека назад, запрещала своим жильцам все скромные радости студенческой жизни. Нельзя было играть на гитаре и петь песни; под строгим запретом были веселые пирушки; нечего было и думать о том, чтобы держать домашних животных. И разумеется, ни о каких женщинах Анхела не желала слышать. Подозреваю, что единственной особой женского пола, которую она все-таки пустила бы на порог, была Смерть, но та сама не торопилась с визитом к вздорной старухе.

И что хуже всего, сеньора Анхела была не одинока в своей угрюмой войне со школярами: почти все домовладельцы и домовладелицы Саламанки в большей или меньшей степени придерживались взглядов, которые показались бы чересчур суровыми даже фра Савонароле. А те немногие, что смотрели на студенческие забавы сквозь пальцы, сдавали квартиры молодым людям из богатых семей. И совсем за другие деньги.

Ничего удивительного, что среди школяров университета были очень популярны гостиницы, где можно было закатить дружескую попойку на всю ночь, куда можно было привести девчонку и где хозяин никогда не задавал лишних вопросов. Если, разумеется, вовремя получал плату, весьма, впрочем, умеренную.

Одним из таких мест и была гостиница «Перец и соль».

Я скинул запылившийся дорожный плащ на руки служанке и прошел в умывальню. Там на широкой мраморной скамье стояли медные тазы с горячей и холодной водой, кувшин для ополаскивания, ковш и латунное блюдо с куском ароматного мыла. Все это мавританские штучки; у нас в Толедо считается в порядке вещей умыться водой из колодца и утереть пот полотенцем, пропитанным лавандой. Мой дед, благородный дон Гомес де Алькорон, гордился тем, что мылся два раза в жизни — перед свадьбой и перед аудиенцией у короля Кастилии. Третий раз, говаривал он, меня вымоют уже после того, как я отдам душу нашему Господу. Впрочем, до этого события еще далеко: дед жив до сих пор и крепок, как столетний дуб, хотя и не тверд разумом — порой принимает меня за герцога Медина-Сидонию и собирается отвоевывать у эмира Гранаду[3]. В отличие от нас, мавры просто помешаны на телесной чистоте: в их городах бань было едва ли меньше, чем мечетей, и чем знатнее был мавр, тем больше времени он проводил в парильнях и бассейнах. Мало-помалу их обычаи начинают проникать и в нашу жизнь: среди молодых дворян юга уже несколько лет считается шиком душиться мавританскими благовониями и мыть голову с мылом.

Поскольку мне вскоре предстояла весьма важная встреча, я решил последовать южной моде. Я разделся и с наслаждением смыл с себя пот и пыль недавней бешеной скачки. Неглубокая рана на плече, заботливо перевязанная юной Паолой, уже не кровоточила. Я брезгливо отшвырнул побуревшую тряпицу в угол и стер влажной губкой засохшие потеки крови вокруг царапины. Шрамы — единственное достойное украшение мужчины, любит повторять мой батюшка. Будем считать, что я приобрел это украшение специально для сегодняшнего свидания.

Помывшись, я с наслаждением вытерся подогретым полотенцем и переоделся в чистое. В седельной суме у меня с собой была свежая полотняная рубашка и тонкие шелковые панталоны; там же лежал чудом не пострадавший в утренней схватке зеленый камзол. Он, конечно, немного помялся, но зато на нем не было ни единого пятнышка.

Я позвал слугу и, отдав ему еще один реал, получил взамен крошечный пузырек с жасминовым маслом. Содержимого его едва хватило, чтобы помазать немного под мышками, за ушами и вокруг шеи. Запах, однако, был такой сильный, что у меня даже закружилась голова.

Затем я поднялся наверх, на третий этаж. Там у меня есть комната — или, правильнее сказать, там расположена комната, которую Португалец отдает в мое распоряжение в особые дни. Комната небольшая, но уютная, обставленная в восточном стиле — низкий мягкий диван, набитые пухом подушки, начищенный до золотого блеска кальян. Тут, в этой комнате, пробегают — увы, чересчур быстро! — самые прекрасные, самые волнующие мгновения моей жизни.

Было, конечно, еще слишком рано. Фелипе отправился выполнять мое поручение не больше получаса назад. Пока он доберется до улицы Всех Святых, пока переговорит со служанкой, пока служанка передаст его слова своей госпоже… по всему выходило, что мне предстояло ждать еще час, а то и полтора.

Я разжег кальян, не спеша выкурил его, потом откинулся на подушки и позволил себе закрыть глаза. Сделал я это зря, потому что перед моим внутренним взором тут же поплыли картины сегодняшнего длинного дня: схватка с наемными убийцами, разговор с альгвазилом, заплаканное личико Паолы, стелющаяся под копытами Мавра белая, выжженная солнцем дорога… Я и сам не заметил, как провалился в сон.

На этот раз пробуждение было более чем приятным. Маленькая прохладная ладонь нежно гладила меня по волосам, тихий ласковый голос звал меня по имени:

— Диего, мой милый Диего!

— Лаура! — прошептал я, открывая глаза.

Конечно, это была она — прекрасная, как сон, золотоволосая, голубоглазая Лаура, так непохожая на наших кастильских красавиц. Ее мать — северянка, родом из Англии, и только за одно это я готов смириться с существованием проклятых англичан.

Два чувства боролись во мне — радость от того, что моя любовь сидит на диване рядом со мной, такая близкая и волнующая, и стыд за то, что я уснул, не дождавшись ее прихода. Уснул, как последний бродяга, добравшийся наконец до мягкой постели.

— Бедный Диего, — улыбнулась Лаура, словно прочитав мои мысли, — ты, наверное, ужасно устал. Дон Фелипе сказал мне, что ты скакал целый день и целую ночь…

Португалец отродясь не был доном, да и ночь я провел на мельнице у Хорхе, но поправлять Лауру я не стал.

— Ерунда, — сказал я бодро и привлек девушку к себе. — Я же спешил к тебе, любовь моя.

Она отстранилась — не настолько резко, чтобы оттолкнуть меня, но все же довольно решительно.

— Диего, нам нужно поговорить… У меня очень мало времени…

— Неужели Мартина разучилась лгать своей старой глупой дуэнье? — улыбнулся я.

Тут необходимо сделать одно пояснение.

Не знаю, как обстояли дела в прежнее время — если верить моему деду, тогда нравы были гораздо проще, — но в той Испании, где прошла моя юность, отношения между молодыми идальго и девицами благородного происхождения были затруднены до крайности. Знакомства происходили обычно или на балах, или в церкви, во время длинных торжественных богослужений; затем наступал длительный этап обмена письмами и записочками, которые передавались через слуг и служанок. На этом этапе часто разгорались нешуточные страсти, вот только выхода для них не было, потому что оказаться наедине молодые люди не могли. Девиц повсюду сопровождали строгие дуэньи, а дочерей особо ревнивых отцов — еще и мрачного вида здоровяки, вооруженные деревянными дубинками. Но, разумеется, подобное положение устраивало далеко не всех. Наиболее распространенной уловкой были так называемые вечера у подруги. Выглядело это так: девушка в сопровождении своей дуэньи отправлялась в гости к подруге, а там они запирались в удаленных покоях, снабженных потайным выходом. Пока их дуэньи спокойно потягивали винцо у камина, перемывая косточки своим подопечным, а телохранители резались в кости в людской, влюбленная девушка, закутавшись в плащ и скрыв лицо под вуалью, со всех ног бежала к предмету своей страсти. Такие свидания обычно происходили в гостиницах, подобных «Перцу и соли», хозяева которых извлекали из них немалую выгоду.

Из сказанного уже понятно, что подругу и наперсницу моей Лауры звали Мартина, а ее дуэнья не отличалась особой сообразительностью. Напротив, дуэнью Лауры обвинить в глупости было нельзя; она с самого начала подозревала, какую игру ведет ее подопечная, поэтому мне приходилось через того же Португальца время от времени делать ей щедрые подарки.

— Мартина по-прежнему изобретательна, — ответила Лаура необычайно серьезным тоном, — и дело не в ней. Дело во мне.

Я все еще ничего не понимал.

— Ты что же, разлюбила меня? — спросил я, шутливо грозя ей пальцем.

Девушка вспыхнула — румянец проступил на ее щеках цвета слоновой кости, словно жар углей, на которые неожиданно дунул ветер.

— Как ты только можешь говорить так, Диего? Ты же знаешь, что я люблю тебя всем сердцем и буду любить, даже когда… даже когда смерть придет за мной…

— Перестань, — я приложил палец к ее задрожавшим алым губкам, — не смей говорить глупости. Мы молоды и счастливы, к тому же скоро поженимся. Я говорил с отцом, в следующем месяце он поедет в Саламанку по делам и встретится с сеньором Гусманом…

Сеньор Бернардо Гусман, отец моей Лауры, был главным судьей Саламанки. Весьма влиятельная и могущественная личность, но далеко не такая знатная, как мой батюшка.

В следующую секунду Лаура произнесла слова, которые разбили все мои надежды на прекрасное будущее — разбили так, как пушечное ядро разносит хрупкое витражное окно собора — вдребезги.

— Ничего не выйдет, — прошептала моя возлюбленная, — мой отец уже дал согласие графу Альваресу де ла Торре.

— Что? — вскричал я, вскакивая на ноги.

Альварес де ла Торре был старше меня всего на два года, но богаче примерно на два миллиона реалов. Подобно мне, он был младшим сыном своего отца, старого графа де ла Торре, героя итальянских кампаний. Как у младшего наследника, у Альвареса не было прав на великолепный дворец в Толедо или фамильный замок Торре-дель-Франко в горах Эстремадуры, зато он пользовался неограниченным доступом к семейным деньгам. А старый де ла Торре вывез из Италии столько золота, что мог в случае необходимости выручить деньгами самого короля Карла.

Мне хотелось бы написать, что молодой Альварес был некрасив, кривоног и кособок и пользовался успехом у женщин лишь благодаря своему богатству. Однако это было бы ложью: молодой граф де ла Торре был сложен как Аполлон, а лицом напоминал Антиноя. Во всяком случае, так шептались о нем дамы при дворе в Толедо, где он блистал на балах и турнирах.

Там мы с ним и познакомились около года тому назад, на торжественном приеме, посвященном приезду французского посланника. Это был один из тех редких случаев, когда отец взял меня с собой ко двору: батюшка мой имел право являться во дворец, когда ему вздумается, дарованное еще его католическим величеством Фердинандом. Альварес произвел на меня тогда двойственное впечатление: я не мог не отдать должное его умению вести себя в высшем обществе и тому, как умело он танцевал даже самые сложные танцы, но меня покоробила его манера разговаривать с собеседником как будто бы с высоты замковой башни[4]. В общем, молодой граф был не из тех людей, с которыми я стал бы водить дружбу; впрочем, и он вряд ли стал бы искать моего расположения.

Известие о том, что Альварес де ла Торре просил руки моей Лауры и получил согласие ее отца, скорее ошеломило меня, чем расстроило. Несомненно, Лаура по праву считалась красавицей; более того, благодаря смешанной крови красота ее была весьма редкой, необычной для наших земель. Но, как я уже упоминал, знатностью ее семья похвалиться не могла. Бернардо Гусман, ее отец, был выходцем из семьи торговца тканями и своим постом городского судьи был обязан исключительно собственным незаурядным способностям. Казалось невероятным, чтобы такой родовитый идальго, как Альварес де ла Торре, решился бы на брак с девушкой столь низкого происхождения. Употребляя здесь слово «низкого», я вовсе не хочу оскорбить мою Лауру. То, что моя любовь происходит из мещанского сословия, нисколько не влияло на мои чувства; более того, я даже радовался этому, потому что Лаура была непосредственней, веселей и проще многих моих знакомых девиц из дворянских семей. Но то, что хорошо для меня, младшего сына обедневшего идальго, вовсе не обязательно было привлекательным в глазах графа де ла Торре. Однако не мог же я в глаза сказать своей любимой: «Извини, дорогая, мне кажется весьма странным, что человек, немногим уступающий знатностью королю Испании, решил взять тебя в жены, — ты ведь всего-навсего дочь городского судьи». Поэтому я ограничился удивленным восклицанием:

— Что?…

Лаура схватила меня за руку и усадила обратно на диван.

— Тише, Диего, ты переполошишь весь дом… Я и сама не знаю, что это на него нашло. Дон Альварес ведь даже не видал меня ни разу — то есть до прошлой недели, когда он вдруг приехал к отцу в сопровождении десятка раззолоченных слуг. А какая у него карета!..

— Значит, тебе его карета приглянулась? — перебил я ее раздраженно.

Лаура засмеялась и быстро поцеловала меня в краешек рта.

— Зато сам он мне ничуть не понравился! Напыщенный, как павлин. Но карета у него и впрямь хороша!

Тут я схватил ее за плечи и опрокинул на подушки. Никому не позволено смеяться над чувствами Диего Гарсии де Алькорон!

— Перестань, Диего! — отбивалась Лаура, больше, конечно, для вида. — Ты все платье мне помнешь, медвежонок!

С этим замечанием я, конечно, не мог не согласиться и тут же избавил платье своей возлюбленной от опасности быть помятым, а ее саму — от платья.

— Что ты делаешь, — шептала Лаура, прижимаясь ко мне своим гибким, жарким от страсти телом, — что ты делаешь, мой глупый медведь, я ведь всего лишь на минуточку забежала к тебе, мне нужно скорее возвращаться к Мартине, у меня будут неприятности… Отец стал таким подозрительным в последнее время, он думает, что у меня есть тайный жених, а теперь, когда дон Альварес посватался ко мне, он следит за каждым моим шагом… Ну что же ты делаешь, Диего, милый, разве так можно поступать с порядочной девушкой, это же ужасный грех, так падре всегда говорит на проповеди… Диего, да, мой любимый, да, только не останавливайся, Диего, ты же не станешь останавливаться, правда?

И еще много чего она мне шептала, но из скромности я не стану доверять эти слова пергаменту. Скажу лишь, что, когда мы наконец оторвались друг от друга, в окно уже светила желтая, как золотой дублон, полная луна.

— Пресвятая Дева Мария, — воскликнула Лаура испуганно, — ведь уже ночь! Что, если отец велел послать за мной к Мартине своих слуг?

— Не волнуйся, любовь моя, — сказал я с уверенностью, которой не чувствовал. — Мартина обязательно что-нибудь придумает. А если твой отец все же захочет наказать тебя, то я готов сам все ему объяснить. Тебе нечего бояться.

В больших синих глазах Лауры отразился испуг.

— Ты что, действительно ничего не понял, Диего? Мой отец согласился выдать меня за дона Альвареса. Не знаю, что должно произойти, чтобы он отступился от своего решения…

Она грациозно вскочила с дивана и принялась натягивать платье.

— Немедленно отвернись! — потребовала она. — Я не могу перечить воле батюшки, но выходить за этого фанфарона тоже не собираюсь. Когда он осыпал меня комплиментами, я ясно дала ему это понять… Помоги затянуть корсет!

Я безропотно исполнил ее приказание, отметив про себя, что процесс развязывания почему-то всегда сложнее, хотя, безусловно, гораздо приятнее. Лаура повертелась перед высоким, в человеческий рост, зеркалом, стоявшим в углу комнаты, осталась довольна и повернулась ко мне:

— Ну что ты стоишь, как соляной столб, Диего? Одевайся! Ты же проводишь меня?

Прекрасные глаза моей возлюбленной на мгновение затуманились.

— Но постой… перед тем как мы расстанемся, я хочу сделать тебе один подарок…

В руках у нее оказалась маленькая ладанка из потертой коричневой кожи.

— Носи это в память обо мне… только обещай, что обязательно будешь носить! — И она, привстав на цыпочки, повесила ладанку мне на шею. — Ой, а что это у тебя на плече?

Поразительные существа — женщины. Я уже два часа был облачен в один лишь костюм Адама, но Лаура обратила внимание на рану только сейчас.

— Пустяки, — отмахнулся я, наклоняясь за рубашкой.

Девушка тут же подбежала ко мне и, ахая, принялась рассматривать полученную в утренней схватке царапину.

— Почему ты ничего не сказал мне, Диего? Ты ранен? Ты дрался на дуэли, да? Из-за какой-то девки?

Перепады настроения моей любимой сделали бы честь переменчивому осеннему морю. Только что она искренне переживала за мою рану, а теперь была готова вцепиться мне в лицо, приревновав к выдуманной сопернице.

— Нет, — неохотно ответил я, — просто утром на меня напали какие-то негодяи. Я их убил, так что беспокоиться уже не о чем…

Но Лауру мой честный ответ нисколько не удовлетворил.

— Что за негодяи? И что им было от тебя нужно? И где они напали на тебя — на дороге?

— Почему на дороге? — удивился я и только тут запоздало вспомнил, что хозяин гостиницы уверял Лауру, будто я скакал к ней весь день и всю ночь. — Ах да, можно и так сказать… в общем, на постоялом дворе.

Про мельницу старика Хорхе я предпочел не упоминать, потому что Лауре вполне могло быть известно про трех дочерей мельника.

— Так это были наемные убийцы? — не отставала любознательная девушка. Одно слово — дочь судьи. — А кто их послал?

— Откуда же я знаю? Я, видишь ли, расправился с ними прежде, чем они успели представиться. Могу лишь предположить, что у меня появился влиятельный и богатый недруг…

И тут Лаура побледнела так, что я даже испугался — не упадет ли она в обморок. Румянец совсем пропал с ее лица, кожа стала белее алебастра, одни только глаза по-прежнему лучились ярко-синим.

— Ох, Диего, — прошептала она, — прости меня, это я во всем виновата…

Я был настолько глуп, что расхохотался в ответ на эти исполненные раскаяния слова:

— Ты? Сердечко мое, так это ты заплатила наемным убийцам, чтобы они зарезали меня во сне? Какое коварство!

Но Лаура не поддержала шутки. Вместо этого она вдруг опустилась передо мной на колени и крепко обняла мои ноги.

— Я выдала нас, любимый… Когда дон Альварес спросил меня, почему я не хочу выйти за него замуж, я намекнула, что мое сердце отдано другому. А когда он прямо спросил, есть ли у меня жених, я так красноречиво опустила ресницы, что он, конечно же, все понял…

— По-твоему, этого достаточно, чтобы подослать ко мне головорезов? — усмехнулся я, поднимая ее и усаживая на диван. — Ты же не назвала ему мое имя, а граф де ла Торре не пророк и не ясновидящий…

— Зато он богач, — вздохнула Лаура. — А моя дуэнья Антонилла — жадная и корыстная тетка. Я уверена, что за пару дублонов она без всякого сожаления продала бы родную мать, если бы только кто-то изъявил желание ее купить. После того как я по своей глупости вселила в сердце графа подозрения, он наверняка обратился к сеньоре Антонилле, справедливо предполагая, что ей известно о моих личных делах достаточно много. А эта продажная душонка за пригоршню золотых шепнула графу твое имя… Вот и получается, что убийц к тебе, мой любимый, послала я…

Надо признать, в словах Лауры был смысл. Я с самого утра ломал себе голову над тем, кто из моих знакомых подходит на роль загадочного недоброжелателя, достаточно богатого, чтобы заплатить убийцам, и достаточно трусливого, чтобы не бросить мне вызов лично, и так ничего и не придумал. Между тем Альварес де ла Торре, о котором я, разумеется, даже не вспомнил, подходил на эту роль идеально: правда, трусом его назвать было сложно, зато из-за своей чрезмерной гордыни он мог просто побрезговать лично убирать с дороги такую мелочь, как я.

Все это выглядело очень логично, но я не мог допустить, чтобы моя возлюбленная мучилась, виня себя в моих утренних неприятностях.

— Граф не стал бы посылать каких-то негодяев с большой дороги, — возразил я, осушая поцелуями слезы Лауры. — Он вызвал бы меня на дуэль сам.

— Только в том случае, если бы был уверен в своей победе, — всхлипнула девушка. — Отец говорил, что дон Альварес никогда не вызывает более сильных противников…

В других обстоятельствах эти слова прозвучали бы бальзамом для моего сердца, но сейчас мне было не до тщеславных помыслов.

— Вот что, — сказал я твердо, — если это действительно так, мне тем более необходимо увидеться с твоим отцом. Уверен, узнав, на какую низость решился граф, он найдет способ взять назад опрометчиво данное обещание!

В тот момент я и сам верил в это. Сколь же наивна бывает молодость!

— Нет, Диего. — Лаура крепко обняла меня за шею и спрятала лицо у меня на груди. — Не ходи к отцу! Это плохо кончится… Если бы ты только знал, как он обрадовался, узнав, что ко мне сватается сам граф де ла Торре…

— Ну хватит, — оборвал я ее. — Наш род ведет свое начало со времен вестготов, а предки этого Альвареса были всего-навсего разбойниками, грабившими путников в горных ущельях — на том и разбогатели. Да, денег у него больше, но посмотрим, помогут ли они ему, когда я вызову его на поединок!

— Я знаю, Диего, что ты самый храбрый идальго в Кастилии, но умоляю тебя, не ходи к отцу! Тебе лучше уехать домой, посоветоваться с семьей… Я же обещаю тебе затянуть дело с помолвкой, насколько это будет в моих силах. И, прошу тебя, не расставайся с моим подарком!

Ах да, подарок! Я взялся за кожаный шнурок с намерением распустить его и поглядеть, что же скрывается внутри, но Лаура остановила меня.

— Не сейчас, любимый! — На щеке ее блеснула слеза. — Потом… когда ты будешь думать обо мне, а я буду далеко… тогда и посмотришь.

— Как скажешь, сердце мое, — согласился я и принялся одеваться, не обращая внимания на причитания Лауры.

— Куда ты? — озабоченно спросила она, перестав всхлипывать.

— Провожу тебя до дома Мартины.

— Но не дальше?

— Сегодня — нет. Но завтра я обязательно нанесу визит достопочтенному сеньору Гусману.

— Не вздумай!

Не стану утомлять вас описанием дальнейших препирательств по этому поводу. Кончилось все тем, что я проводил Лауру к дому ее подруги (это было совсем недалеко) и, спрятавшись в темной арке, принялся внимательно наблюдать за воротами.

Спустя полчаса ворота раскрылись, и из них вышли трое — моя возлюбленная, заплаканная и печальная, словно Эвридика, потерявшая своего Орфея, пресловутая дуэнья Антонилла, женщина лет пятидесяти, плотного телосложения и сурового вида, и лысый, как колено, широкоплечий приземистый слуга, вооруженный дубинкой. Никогда прежде судья Гусман не отправлял свою дочь на прогулку с телохранителем; видимо, перспектива родства с семейством де ла Торре и впрямь сделала его чересчур беспокойным.

Что ж, подумал я, придется разочаровать старика. Человек, которому он собирается вручить свое бесценное сокровище, не брезгует пользоваться услугами наемных убийц. Решать, конечно, ему, сеньору Бернардо Гусману, но я бы на его месте серьезно задумался.

Преисполненный сознания своей правоты, я вернулся под гостеприимный кров Португальца, мечтая о том, чтобы наконец выспаться как следует. Знай я тогда, какой сюрприз готовит мне судьба, мне бы ни за что не удалось сомкнуть глаз. К сожалению — или к счастью — людям не дано прозревать будущее. Поэтому, добравшись до своей комнаты, я без сил повалился на мягкие подушки и уснул крепким спокойным сном, ставшим достойной наградой за все треволнения этого долгого дня.