Душа дракона

* * *

На третий день Диль порадовался, что вольтижировка его в свое время не привлекла. Казалось, что ноги стали кривыми, а на седалище набита мозоль. Франк гнал коней, останавливаясь только, чтобы взять на постоялом дворе новых. Обедали они наспех, хотя и так же вкусно и сытно, а на ночлег остановились уже заполночь, и Франк чуть не убил хозяина, когда выяснил, что горячей еды нет и предложить им могут только не очень свежий пирог и не очень хорошее вино. Диль улыбнулся про себя, потому что ему-то пирог показался замечательным. Нечасто ему доводилось есть сладкие пироги, а ведь, кажется, когда-то очень любил. До цирка. Потом он привык ограничивать себя в такой вот еде – плюшки и булочки очень даже способствуют увеличению веса. Ну а бродяжья жизнь, в свою очередь, очень способствовала худобе, потому что на сладкие пироги денег не было никогда.

Видно, Франк это понял, потому что заткнулся, но уже через четверть часа потребовал горячую воду для мытья. А Диль бы и грязным поспал. Он, конечно, был сильным, конечно, был выносливым, но все равно устал, больше всего в жизни (после пирога, конечно) он хотел вытянуться на постели и укрыться теплым одеялом. Погода портилась на глазах, вот-вот зарядят осенние дожди, а скачка в мокрой одежде – это еще хуже, чем пешком по расквашенной дороге…

– Ложись, если хочешь, – предложил Франк. – Мне трудно отказаться от дурной привычки мыться после дороги. Я не хочу сказать, что ты грязнуля…

– Кажется, вы извиняетесь? – шутливо удивился Диль. Франк пожал плечами. Нет, дернул плечом. При общей расслабленности и него были резкие движения. Голову он поворачивал мгновенно, как птица, руку выбрасывал, как жаба свой язык. И был неутомим. Он вообще не выглядел усталым. Вообще.

– Разный образ жизни, – туманно пояснил он. – При большом сходстве.

Вот опять о сходстве. Что общего может быть у сломанной ветки и… Кто он? Ствол? Корень? Ветер, который эту ветку сломал?

Показаться грязнулей не хотелось, и Диль тоже дождался своего ведра горячей воды, растерся жестким полотенцем и наконец лег, наблюдая, как толстая прислуга вытирает забрызганный пол. А мне бы понравилось, наверное, жить вот так, когда за мной убирают и беспрекословно исполняют мои приказания… Или нет? В молодости – вероятно, а вот сейчас мечталось о другом. Очутиться бы в сотне лиг от господина Франка и его миссии… Пусть бы не в постели, а на сеновале, в сарае, в стогу сена, в шалаше…

Он очень давно не испытывал тревоги. Очень давно. Франк лег и быстро уснул, а Диль еще целый час изучал потрескавшуюся потолочную балку, а потом огонь в очаге погас, стало темно и ничего не оставалось, кроме как спать. Франк поднял его на рассвете, и Диль пил чай, клюя носом, и не оживился даже после основательного завтрака. Франк не обращал на него никакого внимания, и это очень даже устраивало.

Дождя, слава богам, не было, но стало намного холоднее, даже Франк надел куртку и посоветовал Дилю еще и в плащ закутаться.

Скакали до полудня. Издалека Диль увидел башни Тигиля. Когда-то полжизни назад он был в этом городе, и сейчас эти башни точно так же поразили его воображение. Человеческие руки не могли создать такое мощное сооружение. Массивные, крепкие, они, казалось, уходили в облака. Тигиль, как всякий другой большой город, пережил несколько осад, но взят не был ни разу. По слухам (или сказкам?), башни обладали магической силой, хотя вернее всего стены города были неприступны, а его защитники мужественны. Вот и вся магия.

В воротах их долго и придирчиво расспрашивали, проверяли, даже обыскивали. Это показалось Дилю странным. В свое время их фургоны даже не осматривали, махнули рукой – проезжайте, мол, да и к другим не особенно цеплялись, тем более к тем, кто выглядел солидно, был хорошо одет и не шел пешком, а ехал на хороших лошадях.

В общем, он не удивился, когда в спину ему уперлось острие копья, а Франку к горлу приставили кончик меча. От копья распространялся леденящий холод, мешавший дышать. Не магия. Обыкновенный страх. А Франк и глазом не моргнул, тем же тоном поинтересовался, в чем дело, ему и объяснили: тычком в зубы. С испугу Диль дернулся и получил свое – кулаком под ребро, и когда он продышался, Франку сноровисто вязали руки, да и ему тоже руки заломили за спину, хотя Дилю и на ум не приходило сопротивляться. Он никогда не возражал служивым людям. Вооруженным – тоже. Правда, ему всегда везло, и разбойники не обращали на него внимания: что с него взять-то.

Подталкивая копьями то в спину, то пониже, их привели в башню. Сердце у Диля ухнуло в пятки, потому что подвалы здесь служили тюрьмой. Диль твердо знал, что ничего никому не сделал, за время своего бродяжничества он даже красть не научился, даже не потому, что был неловок. Ему всегда казалось неправильным отнимать у бедных, ну а богатых на его пути не попадалось.

Диль решил быть абсолютно честным, а это обернулось против него. Акробаты не носят курток из мягкой кожи и не ездят верхом. Ему не поверили, а Франк, разумеется, ничего объяснять не стал. Нет, он тоже назвался, сослался на поручение Даера, но имя это ничего не сказало допрашивающим. А раскрывать суть поручения Франк отказался. За это его крепко стукнули в челюсть, а Диля вытянули поперек спины древком копья. За компанию.

Сослаться на Гильдию? Это вряд ли поможет, потому что последние много-много лет Диль не платил взносов. Гильдия ничуть не возражала против того, что мелкие бродячие актеры зарабатывают свои медяки, ничего ей не отстегивая, но никогда им и не помогала. В общем, даже Диль мог бы найти эти пару диггов в год, просто он не собирался обращаться за помощью. И не обращался. Наверное, даже сейчас в Гильдии могли отыскать данные, что существует на свете акробат Дильмар Ванрел. Говорят, они все записи хранят по пятьдесят лет.

Ну и что? Акробат Дильмар Ванрел и в былые-то времена не знал, что такое плащ из плотной шерсти с водоотталкивающим слоем.

Франк стоял на своем, Диль, впрочем, тоже, он не знал, что и как нужно говорить, чтобы ему поверили. На смуглом лице Франка наливался багровым роскошный синяк, и древком ему тоже доставалось, а он словно в гости зашел. Смотрел так же – чуть свысока, чуть равнодушно, отвечал лениво, как будто с приятелем беседовал, а не со стражами порядка. В конце концов их заперли в камере. Слава богам, там было сравнительно светло: камера была на первом уровне подвала и солнце проникало сквозь узкие оконца под самым потолком. Франк осмотрелся и разлегся на деревянных нарах, словно на королевском ложе.

– Ну что скажешь?

И почему в его голосе постоянно звучит насмешка? Чем его так веселит положение? Что, собственно, ему сделал Диль? Почему тон всегда немного издевательский?

– А что можно сказать?

Диль сел на другие нары, обняв колени руками и положив на них голову. Пробирал озноб, хотя окна были застеклены. Вещи у них, разумеется, отобрали, из карманов вытрясли все, что было… у Франка. У Диля имелся только платок. А как бы сейчас пригодился плащ.

– Тебя прежде, что, никогда не арестовывали?

Диль покачал головой. Только однажды. Во дворце. Он старался избегать встреч со стражниками, но никогда не пробовал улизнуть, потому что человека, при виде стражи резко сворачивающего за угол, непременно следует догнать и выяснить, не умышляет ли он чего противоправного. И стражники обычно проходили мимо или просто интересовались, кто он и куда идет, да вещи проверяли.

– Чего трясешься? Страшно?

Теперь Диль кивнул. Врать Франку не имело смысла, он словно умел видеть насквозь, да и нет ничего позорного бояться, когда тебя хватают без объяснения причин. Франк долго и внимательно смотрел на него, а потом весомо произнес:

– Никогда не бойся заранее.

– Ничего себе, заранее, – кое-как усмехнулся Диль. – Нас не в гости пригласили…

– И? Ну, сидишь ты в камере. Над тобой, что, топор палача висит? Или дыба в уголке стоит? Или тебя уже к лавке привязали и плетями охаживают?

Диль помолчал.

– Я не понимаю, господин Франк. Простите.

– Прощаю. Никогда не бойся заранее. Вот когда нас допрашивали, – он погладил челюсть, – можно было и побояться. А сейчас что? Ты не знаешь, что случится через час. Может, они придут и извинятся: перепутали, мол, с известными преступниками, но все уже выяснили, пусть господа простят.

– А может, придут и пригласят на дыбу.

– Вот тогда и испугаешься. Сейчас зачем? Чего ты боишься? Неизвестности? Не трать силы. Неизвестность – это твой непременный спутник. Когда ты идешь по дороге, тоже ничего не знаешь. Может, волки задерут, может, разбойники зарежут, может, молния убьет. И что, так вот ходишь и постоянно боишься?

– Вы правда не понимаете разницы?

– Правда. Ну, арестовали нас. Сильно тебя побили? Вот именно что нет, пара синяков на ребрах. Ты в чем-то провинился? Тоже нет, потому что даже формально ты не просто бродяга, а бродячий акробат и при необходимости сможешь это доказать.

– Как?

– А ты думаешь, всякий прохожий умеет кувыркаться да выгибаться, как ты? – хмыкнул Франк. – Профессионализм, знаешь, никуда не денется. И наконец, заранее бояться – делать себе хуже. В третий раз повторю: никогда не бойся заранее. Это ослабляет. Страх – нормальная реакция человека. Более того, при испуге организм вырабатывает такое вещество, которое улучшает реакцию, обостряет чувства. Очень полезно. А если ты будешь трястись заранее, все это вещество переработается зря, ты выдохнешься, устанешь и сломаешься.

Диль не ответил. Франк укоризненно на него взглянул, повернулся на бок и закрыл глаза. Он может спать?

Было страшно. Неизвестность в дороге и неизвестность в тюрьме – это все-таки разные вещи. Дилю доводилось слышать, как на человека вешают десяток совершенных не им преступлений: все равно ж петля, так почему бы не списать на него нераскрытые убийства да грабежи. Что он должен рассказывать на допросах? Про миссию? Посмеются. Да и нельзя, наверное, было б можно, Франк бы сам рассказал. Про великого мага Даера? Да он бы и сам не поверил, что маг снизошел бы до бродяги. Как объяснять хорошую одежду и обувь? А вот это господин Франк дал. Зачем дал? А оборванцу негоже мир спасать, несолидно…

За ними не приходили. Франк поспал, потом размялся, облегчился в ведро с пригнанной крышкой, и тут Диль последовал его примеру, невольно вспомнив, как поспешно отвернулся и покраснел мальчик Денни, когда Диль заливал остатки костра не водой из чайника…

– Улыбаешься, – удовлетворенно заключил Франк. – Это уже хорошо.

– Скажите, – неуверенно начал Диль. Франк сделал приглашающий жест: говори, мол. – Это те трудности, которые должны быть?

– Нет, – категорически отверг Франк. – Трудности начинаются, когда начинается миссия, а мы еще не собрали команду… спасателей. Это случайность.

– И что будет с миссией, если нас завтра повесят?

– Неужели я слышу иронию в твоем голосе? Почему нас должны повесить-то? Это приличный город, а мы приличные люди, мы не в розыске, мы никаких преступлений не совершали. Для казни нужны основания. Хотя бы признание. Ты забыл, что тебя не просто вздернули тут же на заднем дворе, а несколько дней допрашивали? А ведь тебя схватили там, где тебя быть не должно. Здесь же, вероятно, то ли кого-то убили, то ли кого-то ограбили, но какой-нибудь свидетель видел двух прилично одетых мужчин среднего роста и возраста. Очень, знаешь ли, весомые приметы. Разберутся. Так что не суетись.

Диль не суетился. Весь день они провели в молчании или разговорах, если Франк начинал этот разговор. Его интересовало мнение Диля по разным вопросам, в том числе по тем, о которых Диль мнения не имел. Интересовал его бродяжий быт, его давнее прошлое и даже детство, которое Диль и сам-то почти не помнил. Может, потому что оно было обычным. Он отвечал. Франку трудно было не ответить. Да и скрывать-то нечего. Нет, из дома не сбежал, упросил родителей отпустить, а они уж смирились с тем, что каменщика из сына не выйдет, потому что дневал и ночевал он в цирке. А ведь прежде Диль с раннего детства любил наблюдать за работой отца: как он аккуратно и точно кладет кирпичи, каким ровным слоем раствора промазывает их, как на пустом месте появляются стены дома. Это было красиво. Если бы не цирк, Диль непременно пошел бы по пути отца. Но в итоге создавать он стал не дома, а хорошее настроение. Он чувствовал себя гордым и счастливым, когда после номера зрители взрывались аплодисментами и одобрительными криками.

Франк был неправ: в четырнадцать лет он просто ушел с цирком. Еще не как акробат, как ученик. Он учился всему на свете, но остановился именно на акробатике: получалось лучше всего. Он и сейчас помнил свой первый смешанный с ужасом восторг от полета на трапеции. Вещество, выбрасываемое в кровь от страха? Да. Точно. Он не боялся высоты, он верил, что руки напарника всегда встретят его руки, но человек не птица, человек не должен летать… а летает, пусть и от одной трапеции до другой.

А как хорошо работалось с Аури на арене… Дилю иногда казалось, что он ничегошеньки не делает сам, все – Аури, а он только послушен его сильным и точным рукам. Было легко и радостно. Жизнь казалась сплошным праздником, тяжелый труд, постоянные тренировки не утомляли. Так здорово было распоряжаться своим телом так, как недоступно остальным. Зрители восторженно и завистливо ахали, потому что они так не умели. А он, Дильмар, сын каменщика, простой парнишка из Ванреллы, – умел. Тело слушалось, даже когда от него требовалось невозможное. Диль гордился собой.

Гордиться ему следовало не собой, а только своим тренированным телом, потому что ни ума, ни характера к телу не прилагалось. Никто не считал Аури особенно умным, да, в общем, так и было, а оказалось, что ум – это вовсе не самое главное в человеке. Душа важнее. Благородство. И глупый благородный поступок Аури, подаривший ему ненужную жизнь, сломал в Диле сразу все – и гордость, и радость, и надежды. Подаренная жизнь оказалась не нужна.