Дремучие двери. Том I

ПРЕДДВЕРИЕ

— Ладно, я тебе открою самую тайную тайну, — прошипел АГ. — Тем более, что всё равно на Суде «всё тайное станет явным»… После смерти Ленина, как только Иосиф фактически пришёл к власти, я нашёптывал ему сделать религию государственной, отказаться от этого никому не нужного атеизма, рассказать честно народу об ошибках социальной политики духовенства, привести свидетельства, о которых мы говорили… Опереться на лояльное духовенство, на обновленцев… Развесить повсюду цитаты из Писания, обличающие неправедную власть князей… Объявить, что отныне «лежащий во зле мир», то есть «мир насилья» разрушен, и церковь будет служить бедным и униженным, трудовому народу, как, мол, и призывал Господь… «Кто не работает, тот не ест…» «Блаженны плачущие, блаженны нищие духом…» — «Нищие духом» — это совсем не нищие…

— Кто там будет разбираться, всё можно было бы оформить надлежащим образом. «Блаженны алчущие и жаждущие правды…» И все эти грозные тексты из Ветхого Завета, из «Откровения»… Опереться на слова «Всякая власть от Бога»… Чтобы вместо царя и членов его семьи читались поминовения Генсека и членов политбюро… А главное, получить благословение свыше на кровь и насилие:

— Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте ей; в чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое.

Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей… /Отк. 18, 6–7/

— Так это же о последних временах…

— Кто бы стал разбираться!.. Тем более что никто не знает, когда они наступят. Картина получилась бы впечатляющая — все дружными рядами в храмы на исповедь, не надо никаких характеристик с места работы и жительства для вступления в партию, никаких иных рекомендаций — только от священника… И твори, что хочешь, именем Божиим…

— Господи помилуй! — в ужасе перекрестился АХ. Вслед за ним перекрестилась и Иоанна. АГ погрозил её кулаком.

Что, страшно? Так ведь именно за это все сейчас упрекают Иосифа — за отделение церкви от государства! Что он не заставил церковь служить режиму, как это делают все уважающие себя правители. Не стал отдавать Богово кесарю.

А как славно могло бы получиться!

— Погоди, сын тьмы… Ну и что ответил Иосиф?

— Угадай.

— Сослался на Ленина? «Атеизм является неотъемлемой частью марксизма. Марксизм — это материализм, мы должны бороться с религией, так как это азбука каждого материалиста, а поэтому и марксиста».?

— Вот и не угадал! — заболтал АГ ножками в белых сандаликах. — Плевал Иосиф на всякие революционные догмы — ты же сам приводил свидетельства Троцкого! Что любая догма для Иосифа — лишь трамплин к укреплению власти.

— Тогда мысль Гесса, духовного наставника Маркса:

«Бесполезно и безрезультатно поднимать людей к исторической свободе и делать их соучастниками в дележе благ существования, не освободив их от духовного рабства, т. е. религии».?

— Опять не то. Иосиф давно понял, что «дележка благ существования» — всего лишь разборка между собой явных и потенциальных вампиров. И никакая не свобода.

— Кажется, я догадался. Многонациональное государство. Нельзя делать приоритетной какую-то одну из религий…

— Подумаешь, преграда! Православные, католики, буддисты, иудеи, мусульмане — пусть каждый идёт в свою церковь и приносит оттуда лишь справку о моральной и политической благонадёжности. А в остальном, в догматах — полная свобода, охраняемая государством.

А может, со временем и какая-либо объединённая религия получилась бы. Новая вселенская церковь под покровительством Отца Народов…

— Господи, помилуй! — снова перекрестились АХ с Иоанной, — Тут уж антихристом попахивает…

— Вот и Иосиф так ответил, когда я ему эти радужные перспективы рисовал… Только давайте без рук, граждане.

— Но ведь зарубежная церковь и упрекала нашу в «подъярёмности»…

— Э, речь, возможно, и могла идти о лояльности власти, о сотрудничестве с властью в интересах Антивампирии, но я-то нашёптывал — использовать! На, казалось бы, святое дело — укрепление и славу Антивампирии! Мол, столько крови прольётся; насилия, слезы, страдания — получи на это благословение церкви, пусть возьмёт на себя часть греха… «Нас вырастил Сталин — помазанник божий…» — как бы получилось славно! Демократический принцип — разделение ответственности. Коллективный грех… Весь мир так живёт.

Ни в какую. Как строчки «Сталин — избранник народа» из гимна вычеркнул. Так и «Сталин — помазанник Церкви», читай «Божий» отмёл. Один, всегда один. Даже матери написал: «Я свою долю выдержу…» — Почему же один? — улыбнулся АХ загадочно. — Вовсе не один. И кровь ни на церковь, ни на народ перекладывать с плеч своих не захотел, ни Всемирную Революцию раньше свершения времён стряпать… И ответил тебе…

— Всё-таки догадался, Позитив?

«И повёл народ Свой, как овец, и вёл их, как стадо, пустынею. Вёл их безопасно, и они не страшились, а врагов их покрыло море». /Пс. 77, 52–53/ — ответил он тебе, верно? И ещё:

«Выйди от неё, народ Мой». «Это общество, похожее на ребёнка, вынутого из чрева. Он весь в крови, но он родился!» /Р. Роллан/ «В последний раз опомнись, старый мир!

На братский пир труда и мира, В последний раз на светлый братский пир Сзывает варварская лира». /Ал. Блок/

1924 г. Выступление на Пленуме РКПб о внутренней торговле и потребительской кооперации. Читает лекции «Об основах ленинизма». Руководство работой 13 съезда РКПб, избран членом комиссии по работе с молодёжью и членом ЦК. Избран членом Политбюро, Оргбюро, Секретариата и утверждается Генеральным секретарём ЦК РКПб. Работа в комиссии по проблемам деревни. Участие в работе 5 Конгресса Коммунистического Интернационала. Речь «О компартии Польши». Избран членом Исполкома и Президиума Исполкома Коминтерна. Участие в совещании секретарей деревенских ячеек, речь «Об очередных задачах партии в деревне». Речь «Троцкизм или Ленинизм?» на пленуме ВЦСПС. Предисловие к книге «На путях к Октябрю» 1925 г. Речь на 13 губернской конференции «К вопросу о пролетариате и крестьянстве», Участие в работе 5 Пленума ИККИ, речь «о Чехословацкой компартии». Речь «К национальному вопросу в Югославии». Участвует в работе 14 партконференции. Речь «О политических задачах университетов народов Востока». Речь на пленуме по поводу переименования РКПб в ВКПб. Руководство работой 14 съезда ВКПб. Избран членом ЦК ВКПб.

«Превратить нашу страну из аграрной в индустриальную, способную производить своими собственными силами необходимое оборудование, — вот в чём суть, основа нашей генеральной линии. Мы должны поставить дело так, чтобы помыслы и стремления хозяйственников были направлены в эту именно сторону, в сторону превращения нашей страны из страны, ввозящей оборудование, в страну, производящую это оборудование. Ибо в этом основная гарантия хозяйственной самостоятельности нашей страны. Ибо в этом гарантия того, что наша страна не будет превращена в придаток капиталистических стран». /И. Сталин/

«…мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну страной экономически самостоятельной, независимой, базирующейся на внутреннем рынке, страной, которая послужит очагом для притягивания к себе всех других стран, понемногу отпадающих от капитализма и вливающихся в русло социалистического хозяйства. Эта линия требует максимального развёртывания нашей промышленности, однако в меру и в соответствии с теми ресурсами, которые у нас есть. Она решительно отрицает политику превращения нашей страны в придаток мировой системы капитализма. Это есть наша линия строительства, которой держится партия и которой будет она держаться и впредь. Эта линия обязательна, пока есть политическое окружение». /Из речи на 14 съезде ВКПб/

«Сменовеховство, это — идеология новой буржуазии, растущей и мало-помалу смыкающейся с кулаком и со служилой интеллигенцией. Новая буржуазия выдвинула свою идеологию, сменовеховскую идеологию, состоящую в том, что коммунистическая партия, по её мнению, должна переродиться, а новая буржуазия должна консолидироваться, причём незаметно для нас мы, большевики, оказывается, должны подойти к порогу демократической республики, должны потом перешагнуть этот порог и с помощью какого-нибудь «цезаря», который выдвинется не то из военных, не то из гражданских чинов, мы должны очутиться в положении обычной буржуазной республики…

Наша партия не перерождается и не переродится. Не из такого материала она склеена и не таким человеком она выкована, чтобы переродиться /аплодисменты/».

Смотри: над нами красные шелка — словами бессеребряными затканы, — а у скольких ещё бока кошелька оттопыриваются взятками?

…

Лишь лёжа в такую вот гололедь, зубами вместе проляскав — поймёшь: нельзя на людей жалеть ни одеяло, ни ласку.

…

«Партия рассматривает нашу революцию как революцию социалистическую, как революцию, представляющую некую самостоятельную силу, способную идти на борьбу против капиталистического мира, тогда как оппозиция рассматривает нашу революцию как бесплатное приложение к будущей, ещё не победившей пролетарской революции на Западе, как «придаточное приложение» будущей революции на Западе, не имеющее никакой самостоятельной силы». / «О социал-демократическом уклоне в нашей партии»/.

«Я никогда не встречал более чистосердечного, справедливого и честного человека, и своим потрясающим, неоспоримым восхождением он обязан именно этим качествам, а не чему-то тёмному и зловещему… До встречи с ним я думал, что он, возможно, находится на этом посту потому, что люди боятся его, но скоро понял, что его никто не боится и что все ему доверяют». /Г. Уэллс/

«Сталин слишком груб и этот недостаток, вполне терпимый в среде и общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека. Поэтому я предлагаю способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который… отличался бы от Сталина только одним перевесом: был бы более терпим, более лоялен, более вежлив, более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д». /В. Ленин/

«… У меня сложилось впечатление, что передо мной хитрый и непримиримый борец, изнурённый от тирании России, пылающий от национального честолюбия. Сталин обладал огромной волей. Утомлённый жизнью заговорщика, маскировавший свои мысли и душу, безжалостный, не верящий в искренность, он чувствовал в каждом человеке сопротивление или источник опасности, всё у него было ухищрением, недоверием и упрямством. Революция, партия, государство, война являлись для него причинами и средствами, чтобы властвовать. Он возвысился используя, в сущности, уловки марксистского толкования, тоталитарную суровость, делая ставку на дерзость и нечеловеческое коварство, подчиняя одних и ликвидируя других». /Шарль де Голль/

— Иноки, иные, избранники… Искатели Истины. Эти «И» — их судьба.

Одни — для тела, другие — для дела, третьи — для Дела с большой буквы. Дела, ради которого ты вызван Творцом из небытия. Сеятели, делатели, «ловцы человеков» для Жатвы Господней. «По плодам их узнаете их»…

«Пил, ел, толстел, скучал, хирел… — не помню, как точно, — И наконец в своей постели скончался посреди детей, плаксивых баб и лекарей…» Делатели денег, игроки всех мастей — от «на интерес» до «на души».

И Дело. Инок не успокоится, пока не найдёт Его, не станет на Путь, ведущий к Истине. Или останется «лишним человеком». «Лишние люди» — их было на Руси немало. «Чувствую в груди своей силы необъятные!» — восклицали они в тоске. — «Для чего-то я всё-таки родился?» Иосиф — инок. Иной, избранник, искатель Истины.

«Сегодня приторно и пресно В любом банановом раю, И лишь в России интересно, Поскольку пропасть на краю». «Создаётся нечто вроде единого фронта от Чемберлена до Троцкого». 1926 г. Правомерна ли постановка вопроса о переделке мира? Православный священник отвечает за вверенную ему паству, кесарь — за вверенное ему государство. Должен ли он допускать, чтобы первородный грех, выражающийся в дурной бесконечности желаний его граждан, стоял впереди телеги? Служил стимулом так называемого «прогресса»? Если он отвечает перед Творцом за состояние душ своей паствы?

Строй, культивирующий грех, порождает вампиризм и хищничество; хищники «в Царствие не войдут».

Иосиф отвечал перед Богом за всю огромную Россию, «с южных гор до северных морей». Он был вынужден убивать врагов и отделять овец от волков, чаще всего интуитивно, с кровью и страданиями… Он отстранился ото всех религий в своём многонациональном государстве, ибо ещё больший грех — объединить религии, подчинив государству, насильно тащить павший, во всём разуверившийся народ в храмы. Ему предстояло собрать огромное разношерстное стадо, больное и заблудшее, в разрушенную нищую овчарню. «Собрать расточённое»…

«Всякая власть от Бога». Да, она часто нам посылается в наказание и во исправление, возможно, даже для «искушения огненного», но тогда возникает вопрос: если власть требует от тебя нечто, противное твоей совести /вписанному в сердце Закону/, то есть «искушает» тебя, то со стороны церкви требовать в этом случае послушания — вводить и власть, и подчинённых в грех. Падение и склонение к падению. Такое послушание не может быть угодным Богу.

Отделив церковь от государства, Иосиф взял на себя и её возможные грехи, и своей паствы. В основном, неверующей паствы. Доставшейся ему от некогда «Святой Руси», где царь перестал быть «отцом», люди — «братьями», а «Высший свет» — светом.

«Среди лукавых, малодушных, шальных балованых детей, Злодеев и смешных и скучных, тупых, привязчивых судей, Среди кокеток богомольных, среди холопьев добровольных, Среди вседневных, модных сцен, учтивых, ласковых измен. Среди холодных приговоров, жестокосердой суеты, Среди досадной пустоты, расчётов, дум и разговоров, В сем омуте, где с вами я купаюсь, милые друзья». /А. Пушкин/ «Край родной долготерпенья», по словам Тютчева… Терпеть во имя Дела Божия, коллективного спасения, но не ради взаимного вампиризма. Общества хищных волков и огрызающихся завистливых волчат в овечьих шкурах. Умножать дурную похоть, свою или чужую, оградив её законами — не дело угодного Богу пастыря. Русская революция была судом не только над русской действительностью, но и над религиозной терпимостью ко злу. Над всеобщим молчанием — монархии, двора, чиновничества, дворянства, священства, гуманистической интеллигенции… Над молчанием, которым «предаётся Бог».

В результате революции была освобождена страшная злая разрушительная энергия, которую предстояло обуздать и направить на созидание. Иосифу предстояло укротить в своём народе зверя. Создать законы, при которых хищник должен отдать сам всё лишнее во избежание смертельной грызни.

По Закону Неба человек отдаёт нуждающемуся не только лишнее, но и последнее, но увы!.. Хотя были и такие, отвергающие царство земное, «сытый социализм» с регулярно наполняемой для всех кормушкой. «Мечта прекрасная, ещё неясная»… Светлое будущее. Неосознанная мечта о Новом Иерусалиме, о преображённой земле.

«И как один умрём в борьбе за это!.». Ну не о корыте же с похлёбкой здесь идёт речь.

— Устроиться на земле без Бога! — фыркнул АГ.

— Без бога хищников и фарисеев, которого они создали по своему «образу и подобию». Которого придумали, чтобы прикрыть свой грех. Не имеющего ничего общего с Богом Евангельским. Истинный Бог пришёл к советскому народу, когда злая разрушительная энергия стала созидательной, ибо «по плодам их узнаете их» и «не может худое дерево приносить добрый плод».

«Россия — хранительница Замысла Божия о богочеловечестве». В процессе земного пути победить в себе гордого отщепенца, разрушителя, животное и идти против течения, против всего «лежащего во зле» мира, преодолевая тьму, прежде всего собственную. Самоутверждаться не чтобы «Целое мне служило», а чтобы послужить Целому, далеко выходящему за рамки земного бытия.

«Дорога к солнцу от червя…» /Гумилёв/.

Дело соединения твари со своим Творцом начатое уже здесь, на земле. «Едино Небо и един пастырь?» Не «жить, чтобы жить», не «жить, чтобы выжить», не «жить, чтобы пожить, чтобы нажиться»… Они искали Истину. Узкого пути спасения среди ощетинившейся тьмы.

Разваливающаяся растерзанная Россия, растоптавшая прежних пастырей вместе с прежними идеалами. Разрозненное взбесившееся стадо, а вокруг — жаждущие пира кровавого волки внешние.

И сатанинские призывы ко всемирной антихристовой революции, в пасть которой готовились «заклятые соратники» низвергнуть Россию.

Денис — солнечный день…

Как ни забавно, но именно после этого официального шага с его стороны, ею, так оголтело поправшей формальности и условности в желании заполучить Дениса Градова, наконец-то овладеет блаженное чувство покоя. Всю эту неделю она будет мотаться по району, соберёт кучу материала и засядет за машинку — подарок Дениса, которую она быстро освоила, хоть и двумя пальцами. Съёмки у них в городке будут закончены, останется лишь натура — зимняя деревня. Денис захочет снять обязательно экзотику — глухую заснеженную деревушку посреди леса, и отправится с оператором Лёнечкой на выбор натуры. С ними увяжется Жора Пушко — сделать цветные фото для иллюстрированных журналов — где клюнет. Помимо всего, это будет просто приятная воскресная вылазка на лыжах.

Был морозный солнечный день. К вечеру ещё больше захолодает, поднимется сильный ветер и метель. Яна совсем окоченеет, пока доберётся до редакции, чтобы позвонить Денису. Будет около десяти.

Яна стоит в «предбаннике», прижимая у уху чёрную ледяную трубку /В воскресенье в редакции топили лишь чтобы не замёрзли батареи/. Трубка пахнет Людочкиной «Пиковой дамой».

Тот их разговор. Сколько раз она будет потом снова и снова проигрывать его в памяти, выискивая зловещий тайный смысл! Набирает ещё раз. Долгие гудки, никого. Что случилось — он должен быть уже дома… Она собирается вешать трубку.

— Да.

Короткое, отрывистое. Обычно Денисове «Да» протяжно-недовольное, будто спросонья.

— Привет. Ты что, спал? Звоню, звоню…

— Да нет, в ванне отогреваюсь. С этой деревней… окоченел, как собака. А у тебя?

— Нормально, стучу. Двумя пальцами. Деревню нашли?

— Вроде бы… — пауза. И вдруг, — Приезжай, Иоанна Аркадьевна.

— Когда?

— Сейчас. Садись в электричку и приезжай.

Снова пауза. Яна слышит в трубке его дыхание, представляет себе его лицо, смутно белеющее на сгибе её руки, влажные после ванны волосы холодят кожу… И будто взлетает на качелях, перехватывает дыхание. До Дениса каких-то три часа.

— Послезавтра утром три материала сдавать. И летучка.

— Плевать. Приезжай!

Опять уносят её качели в комнату на Люсиновке, но тут же возвращают на грешную землю. Она до боли сжимает в пальцах дырокол. Она цепляется за этот дырокол, как Антей пяткой за землю.

— Не могу, нельзя.

— Ладно, я опять в ванну, холодно. — Тон не обиженный, не разочарованный, просто никакой, — Ну, целую?

— Целую.

Короткие гудки. После разговора горький, как хинин, осадок. Яна с трудом удерживается, чтобы снова не позвонить, но не вытаскивать же его вторично из ванны! Она берёт себя в руки. С тем, что на древе их любви плоды, в основном, горькие, она уже свыклась и примирилась.

В понедельник с утра она всё сдаст и после летучки уедет на задание. В редакции появится к концу дня — только чтоб появиться. Краем уха слышит, что куда-то пропал Лёнечка, что звонила его жена из Москвы разговаривала с Жорой Пушко, который сказал, что остался вчера у знакомых в Коржах, где и заночевал. Градов с Лёнечкой отправились на лыжах поглядеть ещё одну деревню, Власове. Лёнечкина жена сказала, что ночевать он вообще не пришёл, хотя они договаривались идти вместе в гости, она не дождалась и пошла одна. Что если он налился, то должен был позвонить — он всегда звонил или ночью, или, в крайнем случае, утром. Должна же быть в деревне почта! Что сначала она злилась, а теперь волнуется, а у Градовых к телефону никто не подходит.

Жора Пушко успокаивал её, сказав, что Лёнечка с Денисом наверняка где-нибудь в загуле, что он сам от знакомой еле вырвался. Мол, не понимают некоторые граждане, что после праздников должны следовать будни…

Значит, когда она звонила… Перед глазами возникла картина — пьяненький Лёнечка с гитарой, фехтующие дамы на торшере, Роковая на коленях у её Дениса…

Ещё какие-то бабы… Опять хинная горечь подкатит к горлу. Яна промолчит и заставит себя переключиться на дела.

Вечером Лёнечкина жена дозвонится, наконец, до Дениса, который скажет, что весь день сидел в монтажной, а о Лёнечке, слыхом не слыхал. Что, покинув Коржи, они действительно собирались поглядеть Власово, но было уже около трёх, на лыжах Лёнечка ходит плохо, он устал, замёрз и еле двигался, они бы не успели до темноты, поэтому Денис побежал во Власове один, а Лёнечка пошёл к станции.

Весь вечер и ночь с понедельника на вторник Лёнечкина жена будет обзванивать приятелей, милиции и морги.

Его тело найдут во вторник, к вечеру. Коржинские мальчишки, заново прокладывающие в лощине лыжню после бушевавшей двое суток метели. Лёнечка будет сидеть, привалившись спиной к стволу корявой ели, занесённый по самые плечи снегом и уже окаменевший. На затылочной части черепа будет глубокая рана, и никаких следов борьбы. Судя по всему, удар был нанесён сзади, неожиданно, после чего убийца надел на Лёнечку шапку и посадил под дерево.

Кому понадобилось убивать безобидного Лёнечку в чужом лесу, за несколько десятков километров от Москвы?

Ограбление, женщина? Но женщинами Лёнечка не интересовался, ценностей у него при себе не было, а кошелёк с мелочью и железнодорожным билетом туда-обратно лежал нетронутый в кармане куртки.

В среду вечером она, наконец-то, дозвонится до Дениса. Он скажет, что всё это, конечно, ужасно, что только убийства ему не хватало, когда у него в две смены монтажная, а тут милиция, следователь и хрен знает что, и вообще он ни о чём таком не желает слышать и просит хотя бы её не касаться этой темы.

Темы она больше не касалась, но разговор не клеился. Перед глазами маячил занесённый снегом Лёнечка.

Четверг и пятницу, отпросившись у Хана, она безвылазно просидит дома за машинкой. Дело будет продвигаться туго, будут лезть посторонние мысли, так что, в конце концов, она отодвинет редакционные материалы и начнёт сочинять историю про человека с лицом-театром, которого люди избрали судьёй, потому что он умел разглядеть истинную суть каждого, стоящего перед ним. И истина эта, доброта или злоба, жадность или бескорыстие, хитрость или простодушие сразу же отражалась на его лице. Невозможно было что-либо скрыть от этого судьи, каким бы запутанным ни казалось дело.

И вот однажды некто, причинивший людям много зла и горя, боясь разоблачения, пришёл к судье с намерением убить его. Судья не хотел умирать. Он поклялся, что впервые в жизни погрешит на суде против истины и выгородит виновного. Он сдержал слово и представил дело так, что виновный и его жертва как бы поменялись местами. Однако каждый раз, оказываясь по воле судьи в роли жертвы, преступник испытывал её горе и страдания. А судья смотрел на подсудимого, и на лице его отражалась истина.

Подсудимый был оправдан, но история на этом не кончилась. Яна пока не знала, как её кончить. Не знала, что она так и останется неоконченной.

Назавтра в редакции ей выложат новости. В лощине, в двухстах сорока трёх метрах найдены под снегом лёнечкины лыжи и палки, а неподалёку от корявой ели ещё кое-что. Шарф Павлина! Ну этот, мессершмиттовский…

Нет, смешно было бы, конечно, думать, что Павлин убил Лёнечку. Лёнечку вообще не убили. Установлено, что это несчастный случай — съезжая на лыжах в лощину, Лёнечка упал, ударился затылком о торчащий из-под снега валун и, видимо, потерял сознание. Тогда Павлин снял с него лыжи, обвязал под мышками своим шарфом /установлено экспертизой/ и протащил Лёнечку по лощине, по снегу, двести сорок три метра. А затем оставил под елью и уехал. Случилось это около пяти, уже стемнело, к тому же погода была ужасная — мороз, ледяной пронизывающий ветер, к вечеру ещё и пурга разыгралась. Выдохся Павлин и стало ему не до Лёнечки — тут бы свою шкуру спасти, самому добраться до станции. Ну, а далее везде.

Вот что расскажут ей в редакции. Беспощадно, не стесняясь в выражениях, как человеку, никогда не имевшему и не могущему иметь ничего общего с этим подонком в павлиньих перьях, который, спасая свою шкуру, бросил умирать беспомощного товарища. Их беспощадность будет великодушием по отношению к ней, она как бы разом отгородит, защитит её, заблудшую и прощёную, от позора, именуемого Денисом Градовым, которого она, неопытная, доверчивая, увлекающаяся, не сумела раскусить так же легко и сразу, как они.

«Ничего между вами не было и не могло быть. Видишь, мы совсем и думать забыли. Забудь и ты…» Она будет молча сидеть на подлокотнике Людочкиного кресла, медленно погружаясь в звенящую ватную дурноту. Нестерпимость этих первых минут возмездия, их боль и стыд она воспримет как заслуженную кару. Будут все муки ада, будет всё, кроме удивления — видимо, подсознательно она всегда ждала катастрофы.

Крамольное её увлечение, кривая дорожка, на которую она ступила, зная, что ни к чему хорошему она не приведет.