Дом для Пенси

2-2

Так день за днем, неделя за неделей летит время. Сумасшедшая встреча на перевале начинает забываться, холод мучает ее очень редко, но с этими приступами Пенси справляется сама. Да и опасно вне перевала проводить ночи с мужчинами: от этого дети бывают. А Пенси совсем не готова заботиться о ребенке: у нее школа, дом и пока еще заросший сад. Слишком много хлопот для нее одной, а еще беспокоит слегка пошатнувшееся здоровье.

Пенси привыкла к тому, что любые болезни она переносит легко и на ногах. Конечно, не раз родители пытались накормить ее полезными травами и кореньями, но и без такой заботы она никогда не знала сильной боли или жара. Только столкновения с дивностями, как тот случай с холодом, могут истощить ее тел и разум. Но такого, как сейчас, с ней еще не бывало. С каждым днем ее самочувствие все хуже: тошнота, слабость, странные смены настроения и даже внезапный голод. Чудодейственное средство от всех болезней — видерс — никак не помогает. И состояние ее действительно не самое лучшее, раз это замечают окружающие, которые советуют витаминные смеси и чудодейственные чаи. Правда, тетушка, продающая на рынке зелень, прихватывает Пенси за локоть, отводит в сторону и шепотом спрашивает:

— А не в тягости ли ты?

Как тут не рассмеяться в ответ на такое предположение? С чего бы ей быть беременной? Кто же в здравом уме может подумать, что на Людоедском перевале у охотницы зародится жизнь? Но проходит еще несколько дней, а сказанное почти незнакомой женщиной не выходит у нее из головы. Пенси всё внимательнее приглядывается к себе, ощупывает живот, идет в библиотеку при школе и долго листает медицинский справочник, а потом наконец решается пойти к лекарю.

В кабинете ей не становится легче: тошнота, конечно, проходит, изгнанная имбирным чаем, но в голове перемешиваются все мысли. Лекарь подтверждает предположение, случайно высказанное зеленщицей на рынке. Целых пять месяцев беременности. Пенси бы даже уточнила — пять месяцев и неделя. Именно столько прошло с момента, как она разделила постель с охотником. Вспомнилось и отсутствие женских недомоганий все эти месяцы. Но это ее не смущало, ведь мало у кого из охотниц не сбивается цикл.

— Вы не знали, что ждете ребенка? — лекарь поглядывает на нее искоса, чиркая перьевой ручкой по гладкому листу. Пенси долго раздумывает, что бы ответить. Слова находятся не сразу.

— Я — охотница за дивностями. Если такие, как мы, и заводят детей, то это происходит очень редко, — она знает об этом не понаслышке. То, что у нее есть трое братьев и сестер, говорит лишь об исключительности ее приемных родителей и серьезном планировании этих детей. У пары охотников действительно чрезвычайно редко рождаются случайные потомки. Матери приходится пропустить, по крайней мере, один сезон, чтобы организм оправился от влияния Черного леса и появилась возможность успешно забеременеть. Не каждая охотница может себе позволить такое.

— Значит, отец ребенка неизвестен?

— Разве что имя, он тоже охотник… — Пенси гонит прочь случайно возникшую мысль, что могла зачать от руинника. Люди же с дивностями не скрещиваются? — Пятый месяц — это ведь половина срока?

— Больше половины, — кивает лекарь. — Прерывание беременности еще возможно, но опасность для вашей жизни очень велика. Для операции лучше обратиться к лекарям столицы и как можно скорее…

Злой рок это или нелепая случайность, но Пенси отрицательно дергает головой. Она не до конца понимает, что делает, но разум подсказывает ей правильный выход. Если ребенок здоров, то почему бы ему не родиться сейчас, когда у нее есть деньги, дом и крепкое здоровье. В крайнем случае она напишет родителям. Они как раз остались на лето в столице, хотя все сестры и братья разъехались по разным городам. Пенси уверена, что никто из родичей не бросит ее без помощи. Ей страшно, но она решает оставить жизнь, зародившуюся по воле случая.

В этот вечер Пенси возвращается в свой дом медленным шагом, а зайдя внутрь, долго бродит среди едва заставленных мебелью комнат, трогает стены, переставляет посуду в шкафу, расправляет плед на кресле и перекладывает из одной стопки в другую зимние свитера. От своего решения она не отказывается, но как же сложно принять то, что ее размеренные будни и план на несколько лет вперед нужно полностью изменить. Страшно и сложно, но ей это по силам.

Постепенно дом обрастает вещичками, без которых беременной тяжело живется. А потом в небольшой комнатке на первом этаже поселяется добродушная старушка-домработница. Она вместе с сыном и его семьей жила на соседней улице, но внуки уже выросли и отправились на учебу, а сидеть дома у окна у доброй женщины желания нет. Старушка готовит невероятно вкусные оладушки с медом и вареньем. Пенси старается не слишком налегать на сладкое, но отказаться от такой вкусности просто невозможно.

Надоедливый лекарь каждый раз говорит ей о специальных диетах, полезных овощах и уменьшении нагрузки, дескать, нужно меньше ходить и уж точно прекратить посещать лекции в школе. Пенси скорее верит своему собственному организму, чем полностью следует советам чужого человека. К тому же видерс не дает ей переутомиться, а сама она успешно следит за графиком учебы. Главное, что ребенок явно не против того, что его мать пробежится утром по рынку, сама принесет в дом корзину с яркими осенними ягодами, спелыми фруктами и зелеными листьями салата и трав. Да и на уроках Пенси достаточно спокойна — ей еще никогда не становилось плохо, голова тоже не кружилась.

Однако всему приходит конец. Она понимает, что пришло время разрешиться от тягости, когда внезапно возвращается давно забытый холод. Вслед за уже знакомой дрожью приходит страх: а вдруг она ошиблась с личностью отца ребенка? Тогда какое чудовище она родит? Сможет ли она петь колыбельные ребенку руинника? И что сделают люди, когда узнают об этом? Из-за ужаса Пенси не может даже закричать и позвать на помощь домработницу: она и онемела, и не желает рожать.

Но вот долгие минуты одиночества и мук завершаются — ее всё же находят. Дальше Пенси не оставляют одну ни на миг. Она кричит, мечется в постели, сжимая в руках весь видерс, который у нее остался. Ей протирают лоб влажным полотенцем, шире разводят ноги, лекарь что-то бормочет, кажется, о чем-то ее спрашивает. Пенси не уверена, что сильнее: дрожь внутреннего холода или схватки при родах. Всё вокруг как в тумане. Она кричит, делает вдох и снова кричит так громко, что в ушах стоит звон от собственного голоса.

Но когда-то заканчиваются даже самые ужасные муки. Боль внезапно стихает, хотя само тело по инерции всё еще трясет и выгибает на постели. Пенси смаргивает слезы, но увидеть может только свой живот, который стал заметно меньше, и спины лекаря и его помощника. Те о чем-то переговариваются.

— Что случилось? — громким хриплым голосом требует она ответа. И хоть ребенок ей пока не дорог, ведь ее ничего не связывает его отцом, все же этот ребенок ее. Она только что родила, и теперь она в ответе за новую жизнь. Пенси сжимает кулаки, готовая к любому ответу, но лекарь оборачивается с улыбкой на лице:

— У вас девочка. И с ней всё хорошо. У нее немного повышена температура, но так бывает…

— Дайте ее мне! — требует Пенси. Ей сейчас действительно нужно убедиться, что ее не обманывают и что она действительно родила человека.

— Сразу после того, как выйдет детское место. Роды еще не окончились.

Тетушка-домработница протирает ей лицо и шепчет, что всё хорошо, что роды проходят правильно. Это щебетание неожиданно успокаивает. Эта старушка уж точно не могла соврать, если с ребенком действительно что-то не то. Пенси прикрывает глаза и уговаривает себя потерпеть еще немного. Удивительно, но ее не мучает холод, только дискомфорт и спазмы. Она настолько глубоко погружается в собственные ощущения, что не сразу понимает, что на грудь положили нечто горячее и живое, нечто пахнущее кровью, водой и — неожиданно — солнцем. И Пенси широко распахивает глаза, чтобы посмотреть на дочь — на ее собственную человеческую дочь. Она мягкая и горячая на ощупь, с покрасневшей кожей, сбившимися темными мокрыми волосиками на голове. Сложно сказать, какого они оттенка, и Пенси гонит от себя мысль, что они вполне могут быть цвета спелой вишни.

***

Дни бегут. Деревья сбрасывают последние листья, по ночам покрываются узорами первого инея окна дома, а очаг нужно топить всё больше и больше. И теперь появляется кошмар, который оказывается нестрашен. Просыпаясь, Пенси старается остаться на границе сна и яви, затянуть то странное ощущение, с которым чьи-то пальцы — ее или просто выдуманного человека — держат холодный камешек, окруженный теплом. Ах, если бы такая дивность существовала, то она верно помогла бы справиться с любой зимой и с любым внутренним холодом! Но сон истончается, возвращая ее в настоящее.

Пенси требуется больше месяца, чтобы прийти в себя и наладить быт вокруг. У нее никогда не было своего дома. А память о многом из ведения хозяйства стерлась, как не важное для охотницы. Всё нужно узнавать заново: как вести хозяйство, что необходимо для жизни. Но со временем дела налаживаются, страх не справиться отступает. Теперь она позволяет себе читать книги и качать колыбель. А ведь сначала казалось, что стоит ослабить внимание — и с ребенком случится непоправимое. Но обошлось.

По краю кроватки из светлого дерева идет ряд рисунков и знаков — здесь собраны все символы для детского здоровья и хорошего сна. Ее дочь до сих пор не имеет имени, просто потому что Пенси не знает, как ее назвать. Иногда ей кажется, что проще найти отца малышки и спросить у него, чем думать самой. Правда, вопрос об отце по-прежнему не определен. В колыбели дочка почти слепо жует кулачок и стучит ножками. Обычный человеческий ребенок — милый, пухлый и розоватый. Она пахнет молоком и травами, которыми обмывает его тетушка, помогающая Пенси по дому. Девочка тихая и спокойная. Редкие гости восхваляют предков по этому поводу. Ведь это замечательно, когда ребенок дает матери заниматься чтением и домашними делами, не хнычет, не болеет, не капризничает.

Пенси обычно молча улыбается, когда начинаются подобные разговоры. Она-то знает, что сделала всё ради здоровья ребенка. На груди у малышки кулон: узкий деревянный стержень — размером не больше мизинца — на серебристой витой цепочке. Так что заболеть ребенку невозможно. Веточка видерса помогала и во время беременности, и при родах, а теперь поддержит ребенка в жизни. Даже то, что у Пенси так мало молока, а скоро оно и вовсе пропадет, ничуть не страшно, малышка отлично ест смеси и кашки, которые советует лекарь. Чудеса да и только. Казалось бы, какая печаль ни приключится, видерс поможет всегда. Да только не по силам легендарному дереву всё в жизни человеческой расставить по местам. Вот Пенси и хмурится, качая колыбель.

Она получает письма от сестер с братьями. Родители приезжают сразу же после весточки о родах и остаются едва ли не на месяц. Мама нянчится с внучкой, когда та не спит, и учит ее подмигивать голубыми, пока еще ничего не соображающими глазками. Отец приводит в порядок дом, а перед отъездом пытается, как бы невзначай, оставить за хлебницей на кухне туго набитый деньгами кошелек. Конечно же, Пенси находит его раньше, чем было рассчитано.

— Да, деньги нужны, — жалуется она матери, когда отца они отправляют на рынок за погремушками и молоком. Матери почему-то поплакаться о проблемах проще всего, да и спросить о ее опыте не лишнее.

— А как ты справлялась? — ждет она совета, пока в маленьком заварном чайничке настаивается пряная жидкость, а мать дымит тонкой сигаретой в приоткрытое окно. Сквозь щель чувствуется, как на самом деле холодно на улице. В Тамари зима только готовится прийти, а к Людоедскому перевалу, скорее всего, уже и не подобраться, замело все тропы.

— Мы с Рэмом были молоды и глупы, наверное, только это и позволило нам продержаться. К первому ребенку никто не был готов. Осенью мы, как обычно, ждали зимнего сезона. И вдруг выяснилось, что я беременна.

— В Черный лес в тот год вы не пошли?

— Никогда неизвестно, какой след оставит на ребенке и беременной женщине Черные лес. Кто-то теряет плод — кто-то рожает здорового младенца. Ребенок может родиться со странностями или даром, а может, увы, — уродом или болезненным и слабым. Но никакой врач до самых родов не скажет, каким было влияние, — мать протягивает к Пенси руку и касается ее щеки. — Мне кажется, что твоя настоящая мать тоже побывала беременной в подобных местах, иначе откуда твое чутье и счет…

Пенси только пожимает плечами: сложно говорить о том, чего не помнишь. Ее интересует другое:

— И как вы протянули той зимой?

— Сначала проели остатки сбережений, твой отец сразу же нашел работу в кузне, а я, покуда могла, помогала цветочнице с букетами и травами. В год рождения Данаи сложнее всего было продержаться до зимы.

— Ты брала старшую сестру на охоту?

— Конечно, с кем бы я такую кроху оставила? Младенцу требуется видеть мать как можно чаще. Да и начинали мы не с Людоедского. Первые годы наведывались в берестейский Черный лес. Там поселение больше, и леса безопаснее — можно оставить ребенка с наемной кормилицей на пару дней. Но вот на крупный куш там не стоит рассчитывать. Было непросто, — серьезно признается мать, Пенси понимающе кивает головой. — Пришлось охотиться без отдыха, зато к концу сезона у нас было, на что кормить ребенка и с чем начинать следующий сезон.

— Думаешь, я смогу так? — Пенси сжимается в ожидании вердикта. Мама, несмотря на всю свою любовь и нежность, все же остается профессиональной охотницей на дивности и всегда честно даст ответ.

— Полный сезон ты не протянешь, — мать прищуривается, всматривается ей в лицо. — Дело не в твоем опыте, просто слишком мало времени прошло после родов. Твоей дочери будет сложно перенести переход и зимовку в поселении у большого Черного леса. Кормилицу нанять можно почти везде, но сам дух Черного леса неприятен для таких маленьких детей.

Пенси прикусывает губу. Любое такое поселение, даже не на Людоедском перевале, оставляет в людях след. Сердца их грубеют, ни о каком сочувствии и говорить не стоит. Такие, как пан Лежич, что дал ей шанс заработать, скорее исключение. И если рассудить, то трактирщик тоже искал своей выгоды. В любом случае, оставить в поселении ребенка в одиночестве больше чем на несколько дней невозможно. Пенси почти не кормит грудью, но ее дочь слишком мала для такой разлуки.

— Если тебе нужны деньги, то мы с отцом их тебе дадим. Но если, — мать неожиданно понижает голос, будто говорит о чем-то неприличном, — но если тебя тянет в чащу, то я знаю, чем тебе помочь.