Дом для Пенси

2-5

В холодном темном лесу внутренний компас оживает и подталкивает Пенси к дочери, но туда как раз нельзя, она поворачивается в противоположном направлении и тянет за собой руинницу. Какое-то время они идут молча. Удивительно, но спасенная не жалуется, двигает ногами, перелазит над поваленными деревьями и выполняет команды: послушно берет одежду охотников, аккуратно след в след идет за Пенси, тихо и размеренно дышит, когда нужно не шуметь. Крепкие существа, руинники, но даже у них есть предел. Когда руинница второй раз падает в снег, Пенси объявляет привал. Они прошли не так и много, как ей бы хотелось. Однако не имеет значения — сейчас остановиться или полчаса спустя: она все равно не знает, куда идти со спасенной дальше. Не к людям точно. Так что необходимо время подумать и решить.

— Дыши размеренно, не садись на землю, лучше выбрать дерево, чистый снег хорошо утолит жажду, но есть его стоит лишь понемногу, — советует руиннице Пенси, по привычке не ожидая ответа. Но он неожиданно раздается:

— Благодарю тебя, — сейчас ее голос звучит гораздо лучше, чем в первый раз, он чистый и высокий, напоминает перезвон дорогих бокалов в родительском доме.

— Благодарность это хорошо, но мы пока не оторвались от охотников. И, честно говоря, я не знаю, куда нам следует идти. Мне нужно к людям, а тебе? — Пенси за разговором перебирает взятую с собой поклажу. Немного. Она не рассчитывала на прибавление в отряде, но даже с этими крохами можно протянуть пару дней. Вот только есть ли у них эти дни, неизвестно.

— Каждый шестой год я хожу своей тропой зимней порою, когда дневное светило не поднимает выше шпиля Релеви, а ночное находится в третьей фазе. Я иду к Серебряному гроту, в котором замыкается Лабиринт Аюлан, чтобы увидеть через его окна пляску зимних созвездий. Это единственное напоминание, что осталось мне от дома… Обычно я сторонюсь людей, но в этот раз…

— Что произошло?

— Даже я не могу смотреть на смерть так просто. Конечно, многие годы я наблюдаю за миром вокруг, но это не значит, что я хочу смотреть на печальные или отвратительные вещи. Эти охотники встретились с хандараге, очень опасный хищник. Для людей.

— Но не для тебя?

— Я — Ланалейтис!

— Ланалейтис — это имя?

— Да, по людским меркам можно назвать это моим именем, — руинница задумывается, качает головой и, что-то решив, продолжает: — Но все сложнее! Ланалейтис — это то, кто я есть сейчас, единственное, что говорит обо мне всё и обозначает меня. Потому что я Ланалейтис, мне никогда не были страшны ни хандараге, ни кеджи, ни роголосы. Я безбоязненно ходила по лесам еще тогда, когда все горело сомой, рождалось, росло, развивалось и пожирало друг друга на моих глазах. С чего бы мне бояться этой пустой угрюмой чащи сейчас?

— С того, что здесь есть люди, — Пенси многозначительно посмотрела на истертые покалеченные руки руинницы.

— Люди… Да. Наверное, кто-то из спасенных мной заметил, что хандараге не сбежал сам по себе. Они выследили меня как зверя. Меня! Ту, которая обходит леса за двенадцать ночей и успокаивает их жителей тремя нотами! — она даже вскакивает на ноги, но быстро успокаивается, бормоча. — Не нужно было поворачиваться к их страданиям лицом. Не нужно было.

— Не все люди такие, — морщится Пенси. Хотя кому она врет? Большинство готово глотку перегрызть другому за пару монет. Кодексы чести и законы связывают их лишь тогда, когда есть страх раскрытия. А если никто не знает о проступке, то можно и добычу увести, и человека убить.

— Все такие. Больше. Или меньше. Думаете о своей выгоде, ведь так? Я вижу, что тебя вели любопытство и месть. Их — жажда денег и славы. Всё достаточно просто.

Пенси морщится, значит, Халис не один такой или может…

— Все руинники читают мысли?

— Нет, не мысли, лишь образы и очень слабо. Мои дейд обломаны — я лишена многого из привычного. Это тяжело. Жизнь уже давно тяжела, но без дейд я не смогу найти дорогу или почувствовать другого.

— Руинника?

— Карена, мы называли себя каренами. Хотя это слово относится к тому времени, когда на местах этих мертвых лесов были сверкающие сомой города, — Ланалейтис замирает на месте, избитая, в чужой одежде и со следами крови на лице, но всё равно диковинно прекрасная. Жаль только Пенси не может разделить ее спокойствия. Ведь это дело нескольких часов, когда охотники поймут, что их добыча сбежала, и выследят ее. Пенси замела следы, как могла, но уничтожить всё темной ночью невозможно.

— Так куда тебе нужно?

— Я шла на запад, меня вела звезда Дов. Ее сейчас не видно из-за деревьев. Но своими дейд я всегда знала, где она горит.

— Я не понимаю. Что это за звезда?

Пенси хватается за голову. Половину последующих объяснений она не понимает, а время всё утекает, как быстрый горный поток. Наконец, Ланалейтис изображает на снегу несколько созвездий, которые Пенси предстоит рассмотреть и определить среди них эту самую звезду Дов. Лезть вверх по дереву ночью в Черном лесу опасно тем, что можно легко наткнуться на острые ветки, наступить на дивность или треснутое дерево, упасть вниз и не в мягкий снег, а в логово какого-нибудь монстра. Но ей везет. Неважно, что низко горящую звезду приходится долго искать.

После обнаружения ориентира с направлением движения становится более-менее понятно. Пенси слетает вниз с дерева, потом еще некоторое время рисует на снегу схемы, пытаясь вывернуть так, чтобы и руинницу не бросить посреди дороги — иначе зачем спасала, — и вернуться к нужному сроку в деревню. Наконец приблизительный план готов.

— Будем идти быстро, останавливаясь только в самых крайних случаях. И если не наткнемся на что-то из ряда вон выходящее, то самое позднее к завтрашнему полудню будем на месте.

— А если наткнемся?

— Тогда каждый сам за себя, — прямо говорит Пенси, не скрывая своих мыслей и не юля. — У нас совсем мало времени и припасов. А меня в деревне ждет ребенок.

— Я понимаю, я согласна, — складывает на груди руки Ланалейтис. — Быть матерью — это большое решение, мать живет ради ребенка. Уходи, как только это станет необходимым.

— Хорошо, что мы поняли друг друга, — на душе становится чуть легче. Руинница прикрывает свои нечеловеческие глаза и качает головой:

— Мне не довелось стать для кого-то началом. Может и к лучшему, как бы жил мой ребенок, если всё вокруг рушилось? А когда наш мир еще был прекрасен, я считала, что мой опыт жизни мал для создания новой жизни, а мое имя еще слишком длинное.

— Длинное имя?

— У нас так заведено: при рождении дается длинное имя, семья старается вложить как можно больше смыслов в каждый слог. Ведь никто не знает, каким вырастет ребенок, что ему будет по нраву, а что — нет. По мере взросления слоги отсекаются, а имя начинает отражать суть карена. Я, Ланалейтис — звук, призывающий к порядку земных существ.

— А что значит Халис?

— Халис? — руинница пристально смотрит Пенси в лицо, пытаясь установить зрительный контакт. Но это непросто — и скоро она сдается: — Значит, он из старшего поколения. Хал-ис — значит пылающий, горящий. Что в нем пылает и в чем он горит неважно — воспоминания это, тепло плоти, радость созидания или сумасшествие, осталось только обозначение процесса. Это можно описать так, будто он закончил создание себя. Я даже завидую. Наверное, не так страшно встретить свою смерть, познав свою сущность до конца…

— Ты еще жива, — напоминает ей Пенси.

— Какой будет эта жизнь? Ты бы смогла жить хорошо, если ты немного слепая, наполовину глухая, иногда забываешь, как говорить, да еще тебя не всегда видно другим?

— Так плохо?

— Без дейд — да. Будет сложно, будет печально, быстрее придется закончить свой путь. Не сейчас, не завтра, но быстрее. Пойдем, я готова идти. Сделаю всё, чтобы не оказаться в плену тех грубых существ.

Пенси кивает и протягивает руку руиннице, помогает встать, а потом забывает разжать ладонь. Так они и идут. Неожиданно именно такое передвижение дает хорошие результаты. Ланалейтис больше не спотыкается и не задыхается. Удобный темп находится сам по себе, и белоснежная чаща проносится мимо них. Но Пенси не спешит себя обнадеживать: она выбрала скорость, но пренебрегла скрытностью. Когда за ними отправится погоня — это всего лишь дело времени. Может, люди Джефа уже идут по следам, а может, охотники видят сны и греются у крохотного, подъеденного зимним ветром, ночью и Черным лесом костра.

— Если волнуешься, то говори о главном, — неожиданно произносит Ланалейтис. Пенси хмыкает и продолжает тянуть ее за собой. Руинница не прекращает бормотать.

— Эти убогие леса просто созданы для того, чтобы прятать тайны. Они жаждут поглотить всех: и того, кто делится, и то, чем делятся. Такова их природа — жадная до сомы поросль.

— Это не тайна, — наконец, решается Пенси. — Просто, если… Когда я вернусь, это будет последняя вылазка в Черный лес в этом сезоне. И вместе с дочкой я покину это место. Вот только я пообещала, что до конца моих блужданий обязательно найду то единственное имя, которым назову ее, всё еще безымянную.

— Имя для дочери? — Ланалейтис качает головой. — Разве не принято у вас называть детей именами собственных родителей или друзей?

— Нет, что ты. Это скорее возможная блажь.

— Тогда обратись к списку твоих предков…

— Такого нет. Еще ребенком меня нашли охотники, и я осталась с ними приемной дочерью, — Пенси на секунду запрокидывает голову и в просвете между деревьями видит нужную звезду, это наводит на интересную мысль: — А как бы ты назвала свою дочь?

— Не буду говорить, что не думала об этом, — Ланалейтис долго молчит, но потом продолжает: — Мне не довелось стать матерью, ведь сома ушла, истощилась. Я помню, как были попытки у других. Неудачные, смертельные, печальные. Теперь даже видерс, некогда проводник и накопитель сомы, лишь хранит и перераспределяет ее остатки. Но если бы у меня была возможность… Я бы дала ей слог Кей, он значит свет, и Да — это радость. В нашем мире так много всего темного и жалкого, жгучего и разрушающего, что я не посмела бы добавить какие-то из этих слогов, — она задумывается и слишком быстро, чтобы Пенси толком могла, произносит: — Кейрамидахатереланатасолис.

— Это как вообще?..

— Это не как, а полное первое имя. Даже немного коротковато. Кей-ра-ми-да-ха-те-ре-ла-на-та-со-лис. Свет, который восходит над миром, несет радость, пылает и воодушевляет, творит красоту в малом и идет первым в поисках большего.

— Это его значение? — переспрашивает Пенси, хотя и с первого раза ее достаточно впечатляет расшифровка.

— Да, — кивает Ланалейтис. — Девочкам еще было принято добавлять в имя сравнение с природой или растением. Да вот только вокруг нас Черный лес, кому такое сравнение нужно?

— Красивое имя, — наконец, оценивает Пенси.

— Да, я долго думала над ним.

С этого момента бежать становится еще легче. С каждым новым словом или жестом руинница открывается с новой стороны. Пенси перестает напрягаться и бояться за собственную спину, благодаря чему голова оказывается открытой для новых мыслей. Чем встретить охотников, когда они придут? А они придут в любом случае. Что такое этот Лабиринт Аюлан? И сколько же на самом деле живут руинники, то есть карены? Между этими вопросами Пенси еще успевает посматривать по сторонам и следить за медленно исчезающей в рассветном мареве звездой.

Когда край солнца показывается в просветах черных ветвей, они как раз заканчивают очередной привал. Времени становится всё меньше, это ощущается по мурашкам, бегущим по спине, по внутренним часам, ровно отмеряющим каждый миг, по неловким дерганым движениям уставшей Ланалейтис.

— Ты как? — кратко спрашивает Пенси, но вместо ответа руинница решительно поднимается на ноги. И они снова бегут.

Пенси никогда еще не видела, чтобы посреди Черного леса внезапно возникала река. Ручьи, мелкие речушки и водопады мало кого удивят, полноводные реки, разделяющие нормальный берег от чащи — тоже. Но с тем, как широкая полоса льда может броситься под ноги, ей никогда сталкиваться не доводилось. Скользкая поверхность не дает удержаться. Пенси с глухим окриком взмахивает руками, тянет за собой руинницу. Та в следующий миг оказывается на льду, также поскальзывается, ухватывает за первое, что есть под рукой, и падает вместе с Пенси на лед.

Хочется набрать воздуха и разразиться бранью, но в сложившейся ситуации никто не виноват. Руинница, постанывая и извиваясь всем телом, сползает с ее спины. Пенси садится и крутит головой: при падении она неприятно ушиблась. Ледяное пространство простирается белесой полосой вперед и в стороны. Медленный и осторожный переход вряд ли займет более часа, да только в течение этого времени они будут легкой мишенью для других охотников.

— Серебряный грот! — шепчет Ланалейтис и дрожащей рукой указывает направление. Пенси тут же оборачивается в нужную сторону и в следующий миг крепко зажмуривается. Снег слишком ярко сияет в утреннем солнце. Так что глазам нужно некоторое время, чтобы привыкнуть. А когда зрение возвращается, становится ясным, что дело вовсе не в снежных покровах, лежащих вокруг.

Через реку действительно виднеется высокий холм невероятного блестящего цвета. Драгоценная серебряная гора зияет несколькими темными провалами — входами внутрь, она густо обросла по боковым склонам черными деревьями и окружена мощными валами снежных сугробов. Да только сильный ветер, дующий на открытом речном пространстве, снес весь снег с ее макушки. И именно та и сверкает на солнце так, что смотреть больно.

— Мы дошли! — с облегчением произносит Ланалейтис. Пенси не успевает ее остановить. Ведь каждому охотнику известно, что в Черном лесу не стоит спешить с подобными словами. Потому всё, что удается сделать Пенси, это подняться на ноги и что есть сил оттолкнуть, протащить удивленно вскрикнувшую Ланалейтис по льду.

— Даран?.. — вырывается у нее странное восклицание. Но остальную часть фразы стирает громкий свист.

Когда Пенси впервые выбирала оружие, она пересмотрела несколько вариантов, пока не остановилась на огнестреле. Снаряд, выпущенный из огнестрела, пролетает не так уж далеко. Он не способен остановить крупную дивность. Зато обойма не занимает много места. Да и точность оружия и тишина выстрела порой гораздо важней, чем его сила. Например, после хорошей тренировки с огнестрелом можно спокойно охотиться на мелкую дивность так, чтобы не испугать остальную часть стаи и не приманить кого-то крупнее и опаснее. Большие орудия звучат по-другому, баламутят мнимое спокойствие Черного леса и привлекают излишнее внимание дивностей.

— Бери огнестрел — не пожалеешь, — говаривал отец, когда вся семья собиралась на исходе осени и готовилась к долгой охоте. — Дивность как бы страшна ни была, а человек всё же страшнее. От дивности можно уйти, спрятаться, ее можно обмануть, отвлечь. И если чудовище убивает, то делает это по весьма понятным причинам: оно оберегает себя, свое потомство или свою территорию, а еще оно может всего лишь искать пропитание, в том числе и вкусных охотников. Но никогда дивность не будет ужаснее, чем обычный человек — завистливый, жадный или забывший о правилах. Тот не откажется от преследования и не даст тебе легко умереть. Остановить его словом почти невозможно, гораздо проще это сделать огнестрелом. Благо шкура у человека мягкая, не чета дивностям…

Всем хорош огнестрел — легко выхватить, легко выстрелить и очень сложно предсказать, куда полетит заряд. Другое дело — громоглас. Шумное оружие, громкое, что отражено в названии, громоздкое, тяжелое, низкоскоростное, малозарядное — неудобное. Казалось бы, зачем вообще кому-то такое нужно? Единственный ответ — это мощь громогласа. Лед совсем рядом с ногами Пенси трескается в один миг, острые крошки впиваются в лицо. Она едва успевает защитить глаза от мелких льдинок.

— Беги! — громко командует она Ланалейтис и кидает ей часть своей поклажи. Если Пенси не суждено выбраться, так хоть руинница выживет. Та всё делает правильно: скользит на своих лапах, взвизгивая испуганной птицей, вращает руками, пытаясь сохранить равновесие, но двигается в сторону Серебряного грота.

Когда под ногами начинает разъезжается казавшийся устойчивым пласт, Пенси почти целое мгновенье думает о том, насколько холодно в реке. Так же, как когда она столкнулась с роем снеголюбов или нет? Но вот лед окончательно расходится в стороны, открывая темные глубины, и тягучая вода утягивает ее в свое ледяное нутро.

Первые несколько мгновений самые ужасные. Пенси полностью утрачивает ощущение дна и поверхности, конечности будто отмирают, а воздух, оставшийся в легких, тут же становится каменным и тянет на дно. Потом в голове проясняется, становится видно дневное солнце, вспышками проникающее между движущимися льдинами, а руки и ноги начинают работать сообща, поднимая тело в свету.

Грудь болит от невозможности вдохнуть, но Пенси не может вынырнуть просто так, нужно выбрать стык между легкими льдинами. Иначе она может покалечиться. Только когда возникает выбор: или задохнуться, или лишиться парочки пальцев, — она делает резкий рывок, расталкивает разбитый лед руками и выталкивает себя из воды по плечи. Поцарапанная, но живая. На воздухе кожа под мокрой тканью сразу же покрывается мурашками. Пенси начинает бить дрожь. Она чуть более слабая, чем та, что не давала покоя год назад, но всё равно даже легкий ветер приносит ужасные мучения. Пенси глотает воздух, молотит руками, ищет более устойчивый край льда, чтобы выбраться из ледяной воды. «Быстрее, быстрее», — подгоняет она себя, пока еще есть сила в руках, а холод не заставил окончательно сдаться.

Пенси замечает приближающиеся чужие сапоги слишком поздно. Да и как ей заметить их, когда все силы уходят на то, чтобы удержаться на скользком льду. Перед глазами маячит только белая спасительная поверхность, за которую она цепляется пальцами в попытке полностью вытащить себя из воды. Так что когда диковинным образом в поле зрения возникают коричневые, потертые, грубые носки сапогов, Пенси даже успевает удивиться.

Человек пришел к ней неспроста. Он пришел мстить и наслаждаться своей местью. Не то чтоб она ожидает от этой встречи что-то хорошее — Пенси давно известны все правила жизни, но надежда на то, что мир не настолько жесток, как она видит, до сих пор жива в ее сердце.

Чужие руки швыряют ее на лед. И обрушивается удар, потом еще один. Больно. Даже холод не способен заглушить эту боль. Но Пенси еще жива и не собирается сдаваться.

Весь ее мир сужается до человека напротив. Охотника с горящими темными глазами, который заносит ногу для очередного пинка. Пенси крепко сжимает губы. Всё равно, что саднит рассеченная щека, что ее трясет от холода, что горит воздух в горле, что болит в месте удара бок и ноет ушибленная грудь. Да, всё верно: за время беременности она стала мягче, круглее и, конечно же, не восстановила форму. Но что тут думать о своих недостатках и боли, когда нужно действовать! Броситься вперед, когда не ожидают, а дальше работа льда — верного помощника. Охотник падает на бок, ударяясь лбом и расшибая бровь. Прозрачное окрашивается розовыми каплями.

Но передышка оказывается недолгой. У мужчины гораздо больше сил, чем у нее, ослабшей, мокрой, избитой и все еще задыхающейся.

— Сука! Сука! Ах ты… — он ползет к ней, протягивает руки, ухватывается крупными пальцами с плоскими острыми ногтями ей в голень, оставляет синяки на запястьях и будто клещами вцепляется в горло.

Это конец. Пенси кричит, пока может, лягается, молотит тяжелыми сапогами по рукам, льду, воздуху. Никакой продуманной стратегии — просто паника и желание выжить. Ей не хватает одного единственного мига, чтобы вытащить огнестрел и выстрелить. Точнее вытащить удается, но оружие выскальзывает из рук и ускользает куда-то в сторону от сведенных судорогой пальцев. Этого мига не будет — перед глазами всё мелькает окровавленное лицо охотника и его широкая довольная улыбка.

— Сдохни, тварь! — толстые пальцы еще сильнее впиваются в шею. Пенси вжимает что есть силы ногти в чужие руки. Воздух в уже опаленной ледяной водой груди замирает тяжелым камнем, перед глазами пляшут черные пятна.

«Нет!» — Пенси хотела бы выть от такой несправедливости. Ведь так не должно быть. Как она может отдать свою жизнь обезумевшему человеку, всего лишь человеку, да еще и такому же охотнику? Разве это достойный конец? Разве сейчас ее время уйти? Именно сейчас, когда она стоит на пороге чего-то нового, когда мечта о доме наконец полностью превращается в реальность?

«Нет!» — Пенси изо всех оставшихся сил пытается вырваться. Слезы потоком текут по щекам. Хотя бы кроху воздуха, хотя бы крупицу…

«Нет!» — Перед глазами все становится мутным и темным. Руки, ее сильные и умелые руки охотника, с каждым мигом становятся всё слабее. Чем ужаснее становится пожар в груди, тем отчаяннее она борется. И когда весь мир сужается до боли и одной ярко белой точки перед глазами, давление исчезает.

Острый болезненный спазм выворачивает Пенси до предела. Воздух, сладкий и будто запретный, заполняет грудь.

«Неужели снова жива?»

— Я убила его? — слышится спокойный голос Ланалейтис. Пенси хрипит и кашляет, но всё же заставляет себя сморгнуть слезы и мокрым рукавом вытереть лицо. Руинница со спокойным интересом рассматривает что-то справа от себя и перекладывает из руки в руку огромный кусок льда. Сложно не проследить за таким увлеченным взглядом.

Охотник лежит ничком в шаге от них и не двигается. И это хорошо, что он не двигается. Наверно, впервые она так рада чужой смерти. На черепе даже глазами Пенси, перед которыми до сих пор всё плывет от удушья, видно огромную вмятину. Кровь тонкими струйками расползается во все стороны по льду, окрашивая его в трепетно-розовый. Такие же разводы и на том куске льдины, что держит Ланалейтис. Кажется, руинница только что спасла ей жизнь.

— Пойдем отсюда быстрее, — хрипло шепчет Пенси. Тело ужасно болит, но нужно спешить. Оставаться на таком видном месте опасно. А она до сих пор не может избавиться от ужаса скорой смерти. Он теплится угрожающим комком где-то внутри, грозит перерасти в панику и накрыть с головой, как холодная жалящая вода.

— Да, пойдем, — тянет ее за руку Ланалейтис. Она же быстро обшаривает лежащего охотника и подбирает брошенные вещи со льда: как вещи самой Пенси, так и чужие. — Тебе холодно, а ему уже не пригодится.

Пенси пытается улыбнуться, но, оказывается, так сложно стереть с лица это липкое чувство собственной беспомощности. Даже холод не так страшен, как вероятность не выжить.

За спиной остается серьезно растрескавшийся лед, до сих пор слышно, как хрустят сталкивающиеся между собой льдины. Пенси идет вперед, покорно ведомая Ланалейтис, слушает, дышит и старается не оборачиваться. Оказывается, когда снаряд повредил поверхность, только один охотник, тот, который бежал впереди всех, успел перепрыгнуть через стремительно увеличивающуюся преграду. Следующий за ним, его товарищ, скрылся подо льдинами. Остальные, как поняла руинница, решили обойти опасное место чуть дальше, где река уже и поверхность льда прочнее.

Пенси морщится: даже одного мужчины хватило, чтобы она почти распрощалась с жизнью. А ведь ее учили лучшие в своем деле охотники! Если она выживет… Нет — Пенси решительно сжимает губы — когда она выживет и вернется к дочери, ей придется серьезно поработать над собственной физической формой. Книги и учеба хорошо, но ее ремесло требует не только ума, но и хорошей подготовки.