Дочь Шамана

Глава 35

...Ковальский, растрепанный и помятый, устроился на большом шершавом камне и любовался степью. Степь была хороша, особенно на закате – оглушительно стрекотали кузнечики, цветы благоухали горьковатым медом, а оттенков розового и пурпурного неба, отраженных озером, было не сосчитать. Он даже не представлял, как они все называются, но очень жалел, что нет под рукой ни фотоаппарата, ни красок – хоть и со школы не брал в руки кисточек и альбома. А тогда, говорили, были какие-то задатки...

- Кем был тот человек? – спросил он, не глядя на доктора.

Доктор сидел прямо на траве, откинувшись на этот же камень спиной, и кажется, дремал. О чем думал, непонятно, но у Ковальского возникло сильное подозрение, что его стерегут. То ли чтоб не сбежал, то ли чтоб не утащил дракон, как трепетную принцессу.

- В двух словах не объяснить, - тихо сказал Сорьонен. – Чем-то похож на тебя, в чем-то другой. Я не знаю, почему люди приходят в этот мир по нескольку раз, почти не меняясь. Это тебе лучше спросить у Тао Мэя.

- Не очень хочется, - признался Максим. – Это сложно дается простому русскому уму.

- Ты был восточником раньше, - вспомнил доктор. – Если сравнить с картой этого мира, откуда-то из Польши.

- Ну, фамилия об этом намекает, конечно, - согласился командир. – По-моему, я потомок репрессированных поляков.

- Все возможно.

- Но все-таки, - Ковальский нехотя перевел взгляд с озера на собеседника, который пребывал с закрытыми глазами.

- Сперва, как все молодые медики, наивным идеалистом, - уклончиво отозвался Сорьонен. – Добрым настолько, что с трудом верилось. Потом, после войны, идеалистом быть уже перестал, но добрым остался.

- Я и сейчас незлой, - хмыкнул Ковальский. – Исключая совсем уж явное злоупотребление моим терпением.

- Подраться ты и тогда был не дурак, - рассмеялся доктор. – Ох и получал я от тебя!

- Взаимно?

- Куда ж без этого. Даже дуэль у нас была.

- На пистолетах? Как у Пушкина с Дантесом?

- Да нет, на саблях.

- Ах, жаль.

- Ничего не жаль!

Ковальский попытался себе это действо представить, но так и не смог. Ничего, кроме скачек по комнате с переворачиванием столов, как заведено было, скажем, у «Трех мушкетеров», в голову не шло. Сорьонен разлепил глаза – и смотрел на него теперь с умилением и неясной надеждой.

- Я ничего не помню, - не в силах выдержать этот взгляд, сказал Максим. – Мне жаль.

- Ничего страшного, - доктор улыбнулся и кивнул. – Мне этого и не нужно. Я просто рад, что снова тебя нашел, и что ты вообще на свете есть. А остальное и значения-то не имеет.

Сорьонен замолчал, закат догорел, в степи стемнело и похолодало, из травы поднялись комары. Надо было уходить, но Ковальский почему-то не хотел, на берегу было лучше, чем в душной юрте, где снова поджидали странные угощения и непонятные слова.

Так он хотя бы мог представлять себя, скажем, в походе. Или на учениях.

Или в отпуске?

Сколько они так сидели, никто не считал. Кажется, небо успело полностью почернеть, зажглись звезды – яркая река Млечного пути, а потом над озером вдалеке засверкали зарницы. Стало совсем уж холодно, на траве выступил иней.

- Пойдем, - позвал его доктор. – Ночью здесь морозно.

- Понял уже, - ежась в отсыревшей одежде, согласился Ковальский.

Пока шли, слышно было, как всхрапывают в темноте напуганные кони.

- Ну что, разобрались?

Тао Мэй сидел у очага и что-то ворошил в нем – дым шел синеватый, пахло остро и пряно.

- Более ли менее, - отозвался доктор.

- Ну, значит, можно начинать! – обрадовался азиат. – Долго вас жду. Как бы поздно не оказалось!

- Что именно? – осторожно уточнил Ковальский.

Тао Мэй вместо ответа бросил в очаг горсть какой-то крупы.

Пламя затрещало и превратилось в бенгальский огонь. Дым загустел, обрел плотность и объем, и вскоре из него появились фигуры – волк, лошадь и какая-то хищного вида птица. Они замерли, ожидая приказаний. Вдалеке – Ковальский вообще не поверил бы, что такое возможно, вместо стены юрты встало дерево – нет, даже Древо, попирающее горизонт. Ствол необъятной толщины, ветви – бесчисленны, и на них – словно почки, какие-то шарики.

- Мировое древо, - шепотом пояснил доктор и взял его за руку. – Не бойся, Макс. Все будет хорошо.

Ковальский в этом на секунду усомнился, вдруг подумалось, что Тао Мэй все-таки решил воскресить прежнюю его душу, теперь, когда он не отбивается так яростно, но сразу понял – Сорьонен бы этого не допустил. Иначе бы не сжимал так уверенно сведенные судорогой пальцы.

- Что сейчас будет? – спросил Ковальский осторожно.

- Будем камлать.

Максиму понятнее не стало, но другие вопросы он задать попросту не успел. Стены юрты исчезли вовсе, и вокруг них заметались в бешенном водовороте души – или духи? Они были молоды, стары, прекрасны и уродливы, кто-то лыс, кто-то длинноволос, у кого-то был топор, кто-то размахивал кривой саблей, кто-то богатырски сложен, у кого-то – музыкальный инструмент, похожий на гусли, у кого-то – звериная голова вместо человеческой, а может, просто наброшенная на полупрозрачные плечи шкура. Кто-то ехал на коне, кто-то – на пне, кто-то плыл в лодке, а кто-то, кажется, оседлал динозавра...

- Тысяча тысяч, - тихонько сказал доктор. – Те, кто были до нас и те, кто будут после.

А потом Тао Мэй взмахнул рукой – и тысяча бросилась к ним. Призрачные шаманы хватали за руки, ерошили волосы, заглядывали в глаза. Последнее страшновато – потому что глаз у них в полной мере не было, а глазницы были зеркальны. Ковальский сперва ежился, потом привык. Будто стая голубей в парке налетела – неприятно, но не опасно. Сорьонен – тот и вовсе сидел с отсутствующим видом и на беснующихся вокруг его головы духов не обращал никакого внимания. До тех пор, пока от стаи не отделился один, особенно наглый, спикировал и потянул его за руку. Доктор, все это время цепко державший Ковальского за запястье, кивнул, встал и повел его за собой.

Дух ринулся прочь из юрты.

Бросив прощальный взгляд на Тао Мэя – очень было интересно, что по этому поводу думает хитрый азиат – Ковальский потащился следом. Куда, кто знает? Мир сперва был нестойкий, потом исчез вовсе, осталось лишь смутное мерцание звезд – почему-то, под ногами. Где-то вдали все еще проступало неясными очертаниями мировое древо.

Потом появилась лодка. Не было – и стала.

В лодке плыть среди звезд, подернутых дымкой, оказалось проще, и вскоре оказалось, что вокруг нее уже не разряженный воздух, а вода, и созвездия в ней отражаются совсем другие. Сорьонен вздохнул, пошарил на дне и добыл весло. Не отпуская руки Ковальского, он стал осторожно грести, подруливая – в целом лодка все еще плыла сама. На корме, свернувшись, восседал дух.

- Приехали, - наконец, объявил Сорьонен.

Лодка уткнулась в ил.

Ковальский огляделся. В предутренних сумерках, среди тумана ничего толком было не понять, но кажется, имелись камыши, лес, пирс и какое-то строение за ним. Зябко было, но воздух благоухал летней свежестью, и весело орали невидимые лягушки.

- Где это мы? – удивился Ковальский.

- Я бы лучше спросил – когда, - вздохнул доктор. – Но я и сам этого до конца не понимаю. Место вроде то.

- А что за место?

- Мой дом. Добро пожаловать.