Добрый

Глава 12

Глава 12

— Не спать. Не спать. Не спать...

Монотонность этих двух простейших слов стучалась в мой умиротворённый мозг, естественно, большой симпатии не вызывая.

— Не спать. Не спать. Не спать...

Да что там симпатии. Тут явно выраженная антипатия будет доброй похвалой.

— Не спать. Не спать. Не спать...

Какая антипатия? Ярко выраженное бешенство — вот лучшая реакция на этот раздражитель.

— Не спать. Не спать. Не спать...

Причём бешенство АГРЕССИВНОЕ!!! Сейчас проснусь и начищу хлебальник этому извращённому будильнику!

— Не спать. Не спа...

В мгновение ока я выдернул себя из оков столь желанного сна. Ещё не раскрывая глаз, заставил тело принять горизонтальное положение. Зафиксировался на довольно неровной поверхности. Сжал кулаки. И только после этого распахнул очи, готовый провести минимум боксёрскую двоечку в противный раздражитель.

— С добрым утром! — поприветствовал меня «раздражитель», мгновенно сбив мой агрессивный настрой.

Пожалуй, такой зверюге мои кулачки до лампочки. А вот зверюге ли? Передо мной восседал трёхметровый шарик, укутанный в какие-то обноски непонятного цвета. Ниточки этих обносок лениво развевались на ветру, делая шарик ещё более пушистым. В верхней части шарика, словно приклеенное к нему, располагалось лицо. Человеческое лицо. Ну почти человеческое. Я бы даже сказал, лицо приятной старушки, милосердно подёрнутое временем. Вуаль морщинок сложилась на нём в такой причудливый узор, что оставалось лишь диву даваться, насколько природа приятно преподнесла старость. Слегка подёрнутые печалью времени глаза между тем давали понять, что в любой момент они могут засиять восторженностью юношеского задора. Даже крючковатый, выдающийся грузинский нос, кстати, не подёрнутый морщинками, выдавал на гора родство минимум с царицей Тамарой. Причём царица была лицу максимум бабушкой по генеалогическому древу. Но что-то в лице было не так. Я уж про шарик, носящий его, молчу. Вместе данное сочетание сочетаться в моём мозгу отказывалось, хоть ты тресни.

— Значит так, по пунктам, — проговорил шарик. — Это не нос, а клюв.

При этом он довольно ловко склонился и стукнул меня носоклювом в лоб. Совсем легонько, но твёрдость и мощь я прочувствовал по полной. Шишак точно гарантирован.

— Это не обноски, а крылья.

Шарик распахнул свои лохмотья, оказавшиеся значительными по площади крыльями, покрытыми перьями невнятной расцветки, но зато с причудливой формы, длинными ворсинками. Именно их я принял за ниточки.

— Дальше видишь сам.

Ну да, я действительно видел. Под крыльями-плащом обнаружилось стройное женское тело, покрытое точно такими же перьями, что и крылья. Роскошное, с шикарными окружностями тело плавно перетекало в длиннющие ровные ноги. И тоже, естественно, в пёрышках. Вот только оканчиваться эти прекрасные ножки по-человечески не желали. Птичьи лапы охренительного размера венчали их снизу. Правда, не голые и кожистые, как у какой-то курицы. А тоже покрытые пёрышками по самые кончики изящных коготков. Изящных — это если не брать в расчёт их размеры. А если приглядеться, то их мощь, острота и веющая опасность навевали определённую тоску.

В довершении всего этот шарик — хотя, какой к чёрту шарик?! — как-то по-птичьи и в то же время по-человечьи изогнул ногу в бок, продемонстрировав обалденную мускулатуру. Шварценеггер должен был удавиться в колыбели и не истязать себя стероидами. Один хрен, таких высот не достиг бы, даже подкачивая себя мощным компрессором.

— Вопросы? — осведомилось существо.

— А должны быть? — робко поинтересовался я.

— Значит, в рукопашную идти передумал?

— Да... я... вот... — совсем уж нерешительно выдавил я из себя.

— Это правильно. Чего зря организм насиловать. Тупо больно в процессе и чертовски неэстетично на выходе.

Произнося последнюю фразу, эта птица-баба, снова укуталась в крылья словно в мохнатый плащ, а стала вновь похожа на шарик с человеческим лицом, но орлиным клювом. Я же непроизвольно вытер испарину от намочившего меня внутреннего напряжения, и слегка огляделся вокруг.

— Опа, а мы в гнезде! — констатировал я очевидный факт.

— Железная логика, — улыбнулась в ответ птица-шарик.

— Эта логика начинает пропадать, так и не родившись изначально, — промямлили я, наконец погружаясь в раздумья и предположения.

Что я знаю о птицах с человеческими лицами? Гамаюны — Высоцкий пел. Сирины — чего-то там древнее, то ли греческое, то ли славянское. Алконосты — из той же оперы. И гарпии — это точно греческое. Вроде все они поют и пением что-то там делают. Хотя гарпии нет. Эти орут, воруют — беспредельщики, короче. Вот, тяжело, когда в школе плохо учился.

— Давай поподробнее, — попросила восседающая передо мной похитительница. — Интересно же.

— Ты что, мои мысли читаешь? — наконец сообразил я.

— А что тут удивительного?

— Просто некоторые уверяют, что с недавних пор прочесть их невозможно.

— Врут безбожно, — махнула крылом птица-баба.

— Значит, врут, — проскрипел я зубами от обиды, невольно сжимая кулаки. — Ну, попадутся они мне! Живого места не оставлю. А я-то как лох последний…

— Так, давай не отвлекайся, — попыталась охладить мой пыл похитительница. — Поведай мне об этих неведомых существах. Я таких не встречала.

— Ты?! — ещё более ошарашился я. — А чего, в зеркало там, или в озеро посмотреть не судьба? Ну или в лужицу на худой конец?

— Значит, сирин, говоришь, гамаюн, — начала перечислять птица-баба, — и эти... две…

— Алконост и гарпия, — на автомате добавил я.

— Во-во, точно. Расскажи про них.

— Да чего рассказывать, — отмахнулся я. — Когда поёт алконост, человек становится счастливым, в делах ему сопутствует удача, ну и всё такое. Короче, такая райская птичка. Встретил её, и жизнь твоя в полном шоколаде.

— Немного, но понятно. Давай дальше.

— Дальше у нас сирин. Это тот же алконост, но со знаком минус. Поёт тоже сладостно, оторваться невозможно. Вот только печали от этого пения, беды. А если сильно заслушаться, то и смерть, но со счастливой улыбкой идиота на устах. Короче, такой агент ада, маскирующийся под божью пташку.

— А гамаюн?

— Ну это… типа оракул. Поёт-вещает. Кто правильно услышал и понял — тому и богатство, и счастье, и блага разные экзотические.

— И кто у нас остался?

— Гарпия. Но это полный кошмар. Орёт так, что наводит панический ужас. К тому же разбой, бандитизм, воровство. Полный букет. Отмороженная тварь, если верить моей памяти.

— Ясно, — констатировала собеседница. — Кратко, но ёмко.

— Слушай, — спохватился я. — А чего я всё это тебе рассказываю?

— А рассказываешь ты мне потому, что пытаешься понять, к кому из этих созданий меня причислить.

— Ну… да — согласился я, не став отрицать очевидное.

— И как успехи?

— Никак, — озвучил я неутешительный вывод. — Мало информации. Не такой знаток я вашего брата, точнее, сестёр.

— А давай спою, — предложила похитительница, хитро прищурившись. — И всё сразу станет понятно.

— Э нет! — замахал я руками, увольте. — В русскую рулетку я не играю.

— Во что?

— Неважно. Но петь не надо. Нам и так хорошо. Мы не лаптем щи похлёбываем.

— А вдруг я алконост? — соблазняющим голосом продолжала увещевать похитительница. — Или гамаюн?

— Тогда бы спела просто так, — отрезал я. — Положительным уговоры и разрешения не нужны. Они существа бескорыстные.

— А отрицательным прямо требуется официальное согласие?

— Не знаю, — честно признался я. — Не силён я в вас, древне-мифических. Дьявол подпись кровью требует. А вам, может, и простого «да» достаточно.

— Значит, не рискнёшь?

— Отстань. Мне и так хватает выше крыши. Вон, недавно чуть не спалили две подруженции. И главное, из-за пустяка. А я им верил. А они такими стервозными личностями оказались. Прикинь.

— Ты сейчас с кем разговариваешь? — осведомилась собеседница.

— С тобой, — вытаращил я на неё глаза. — Или у тебя кто за спиной прячется?

— А если со мной, то ничего, что я тебя оттуда вытащила и жизнь спасла? Или память совсем короткая?

— Точно, — шлёпнул я себя по лбу. — Прикинь, забыл уже. Наверное, башкой сильно ударился. А чего удивительного? Меня тут в последнее время так пинали... Да и падал я с таких высот... Как жив-то ещё, не знаю. Поэтому, звиняйте, тётенька, но головка бобо.

— И всё?

— Всё.

— А спасибо?

— Спасибо.

— Вот нахал.

— Согласен. Чего взять с убогого? Может, я пойду?

— Да иди. Летать умеешь — иди. Я гнёзда не на кустиках делаю. Можешь, конечно, прыгнуть, тебе не привыкать. Да и в головке ничего не повредишь, сам же говоришь. Все уже отбили до этого.

В воздухе повисла тягучая пауза, грозящая перерасти в долгое молчание. Птица-баба демонстративно отвернулась от меня, что-то проворчала про неблагодарных тварей и, нахохлившись, притворилась спящей. А может, и нет, кто её знает. Я же, та самая неблагодарная тварь, внимательно изучая гнездо на возможность его покидания. Идти мне было некуда, но и оставаться здесь почему-то очень не хотелось. Увы, физических возможностей покинуть данное место не было никаких. Теоретически — да, гнездо было на дереве. А вот практически — нет: располагалось оно на обособленной могучей ветви, а ствол, к которой эта ветвь крепилась, обхватить было просто нереально. Единственный путь — перепрыгнуть на ближайшую ветвь, но бешеная мартышка из меня куда-то сбежала. А вот чувство самосохранения осталось и расцвело во мне буйным жизнелюбящим цветом. Короче, наметился полный тупик. Или полное и безпролазное отверстие на букву «Ж». И буква эта была не просто большой и заглавной. Она была огромной, монолитной и нерушимой.

И вот что мне было делать? Броситься в ноги, точнее, в лапы этой… непонятно кому. Расцеловать коготочки? И умолять: «Простите, простите, простите! Не хочу яйца ваши высиживать. Спустите на земельку побегать».

Или, может, разбежаться и выпихнуть эту птице-бабу из гнезда? Самому за неё зацепиться? Она всяко спланирует хотя бы до ближайшей ветки. А там — ловко перепрыгнуть и руки в ноги.

При этих мыслях птице-баба слегка распахнула крыло и, не поворачиваясь, показала мне внушительный кулак из крепких, сжатых птичьих пальцев. Или как у неё там это называется?

Чёрт, думать же нельзя! Я и забыл. Как же обмануть этот живой сканер и придумать решение, не думая о нём?

Ситуация действительно оказалась тупиковой, и выхода из неё просто не было. Наверное, если бы кто во всей Вселенной решил эту задачу — как придумать решение, не думая о нем совершенно, — то Всегалактическая Нобелевская премия присуждалась бы только ему, и каждый год, и на все оставшиеся времена.

— И чего, так и будем сидеть? — голос похитительницы вернул меня к реальности.

— А у меня что, много вариантов? — отозвался я, потихонечку сатанея.

— Как минимум два.

— Как в том анекдоте? Если вас всё-таки съели, то у вас есть два выхода.

— Смешно.

— Прямо обхохочешься. Петросян отдыхает.

— Кто?

— Не заморачивайся. Вот скажи, чего тебе от меня надо?

— В смысле?

— Не надо строить из себя идиотку.

От безвыходности и непонимания мои инстинкты самосохранения и чувство такта не то что притупились — они просто отказались существовать. Иначе как объяснить полившееся из меня хамство?

— Я, между прочим, тебя спасла, — опешила от неожиданности птице-баба.

— А за каким хреном? Чтобы упечь в своё огромное гнездо и питаться моими муками, мыслями и страданиями, словно энергетический вампир? Это уже не спасение. Это уже добыча пищи. Причём даже не добыча, а так, подбор по ходу пьесы. Летела себе по делам, а тут раз — и прямо перед носом деликатес выпрыгивает. Чего не взять-то.

— А про голову ты, похоже, не врал. Мозг там действительно отбит. Причём с чувством, с толком, с расстановкой и в разных проекциях.

— Не уклоняйся от ответа!

— И даже не думала. И перестань меня называть птице-бабой. Даже в мыслях. Это мне неприятно.

— А как тебя прикажешь называть? Ты же не говоришь своего имени.

— Зови меня болотной ведьмой.

Это заявление подействовало на меня хуже пропущенного удара от заправского боксёра. Оно просто смело меня с ног. Усадило на пятую точку. Заставило выпучить глаза и хватать воздух ртом со скоростью загнанной собаки.

— А... э... о...

— В смысле? — осведомилась назвавшаяся болотной ведьмой.

— Так... это... вот... ну знаешь, — наконец выдавил я из себя с глобальным усилием.

— Попробуй ещё раз, — разрешила ведьма. — А то у тебя даже в мыслях такая же каша. Я ничего не разбираю.

— Значит это ты?

— А ты кого ожидал увидеть?

— Тебя меньше всего на свете, да ещё в таком виде. Я вот только одного не понимаю: ты чего, в детстве не наигралась? Гургуты вроде парни славные, устроила бы с ними «казаков-разбойников». По болотам погоняли бы на славу. Штабов понастроили. Войнушка, пленные, допросы. А надоело бы, так можно и в дочки-матери на деньги...

— Стоп! — резко прервала меня болотная ведьма.

— И ничего не «стоп», — не поддался я, поскольку меня уже понесло, не хуже Остапа Бендера. — Я не игрушка и не твоя собственность. В рабство я тебе добровольно не сдавался и факта продажи тоже не припомню. Распустились тут, понимаешь, на вольных хлебах! Совсем страх потеряли! А совесть, наверное, и вообще рождаться отказалась вместе с вами. Нашли себе мальчика для битья и забав извращённых...

И вот это было последнее слово, которое я произнёс в гневном монологе. Правда, понял я это далеко не сразу. Я ещё усердно разевал рот, корчил гримасы и сыпал обвинительными колкостями, обильно перемешивая их с нецензурными оборотами. А вот звука не было. Голосовые связки прекратили функционировать в мгновение ока и не трансформировали мои мысли не то что в гневную человеческую речь, а даже в возмущённый мышиный писк или злобное рычание амёб. Если, конечно, амёбы умеют рычать.

— Уф, какая тишина, — благоговейно произнесла птице-баба. — И чего я раньше всё это терпела? Ты не в курсе? Хотя откуда тебе, болезный.

Летающая многоликая непонятно кто широко расправила крылья. Мощно, прямо-таки с хрустом потянулась. Поиграла мышцой. Сделала пару па в стиле сенсея Шаолиня. И снова нахохлилась, превратившись в столетнюю старушку.

— Глазки-то поменьше сделай, — миролюбиво предложила она, закончив все манипуляции. — А то не ровен час наружу выпрыгнут, с веточки соскочат, ищи их потом во мху лесном да травушке густой. И мало того найти, так ещё обратно запихать нужно, без ущерба для организма. Подавятся, или поломаются, или, не дай бог, косеньким останешься. А мне ведь тебя целёхоньким вернуть надо, а то ведь не простят старушку. Ну да ладно, это другая история. Пора тебе.

Птице-баба, достала из недр своих «крыльев» лапку. Изящно, прямо-таки веером перекинула коготки справа налево, а потом слева на право. А после легонько щёлкнула самыми острейками коготочков.

Грома и молнии не случилось. Неведомые слуги не набежали на призыв хозяйки. Даже лёгкий ветерок не шелохнулся, не говоря уже о более крупном воздушном катаклизме, ведь явно колдануть чего-то хотела. И вот не получилось. Не такая уж и всесильная ведьма оказывается, хоть и болотная, и понты там всяческие, а вот нате вам, выкусите.

— Ну-ну, — ухмыльнулась мне в ответ на мои злорадные мысли ведьма. — Что с болезного взять? И чего только нашли-то в тебе, что я такого-этакого не разглядела? Ладно, не шлёпай губами. Звука всё равно нет, нечего попусту слюной брызгать. Прощевай, глядишь, может, и свидимся ещё на запутанных дорожках.

При этих её словах мир вокруг меня начал активно таять. Вот просто блёкли краски, расплывались контуры предметов, затихали звуки. Складывалось стойкое ощущение, что некто всевластный поворачивает потенциометр яви этого мира. Не погружает его в темноту и пустоту, а просто сводит его на нет. Так плавно меня ещё здесь не вырубали из сознания.