Динамический хаос

Глава 12

3.12

Конвой катил и катил, не останавливаясь. Это были военные грузовики, с софтом вместо водителей.

Подъезжая к КПП, они заранее включали радиоответчик свой-чужой, и им освобождали коридор. Вояки всегда любили архаичные решения.

Скоро Рейнметалл подомнёт под себя всю Европу, — думал Мирон, разглядывая в щелочку аккуратные домики с белыми заборчиками, мимо которых катили грузовики. Домики были идентичные, словно слепленные из одного набора конструктора. — Голландия, Австрия — ничего не останется. Лишь один громадный завод, на котором день и ночь клепают пушки.

Они несколько раз спали — по часу, по два — дольше лежать на жестких ящиках не получалось. От постоянного гула турбин в голове установился ровный шум, и через некоторое время Мирон заметил, что больше ничего не слышит. Вообще ничего.

Накатило дикое отупение. Казалось, это равномерное движение будет продолжаться вечно — до тех пор, пока грузовики не съехали с бетонки на обычную трассу.

И вот здесь стало ещё веселее: дробная тряска не давала возможности расслабиться ни на минуту. Сидеть, лежать было невозможно. Стоять — небезопасно. В любой момент грузовик мог дёрнуться, а держаться, кроме тех же ящиков, было не за что.

Амели, устроившись на полу, умудрилась открыть один из ящиков, и теперь перебирала промасленные, завёрнутые в вощёную бумагу железки.

— Что ты делаешь? — Мирон сел рядом и понял, что на полу трясёт меньше всего.

— Нам понадобится оружие, — сказала девушка, передернув затвор. Оказывается, она уже собрала пистолет — новенькую, тускло поблёскивающую смертельно опасную машинку. — Мы не знаем, где можем оказаться.

— Я не согласен, — взяв из её рук пистолет, Мирон положил его назад в ящик. — Когда начинается стрельба, всё становится только хуже.

— Это на крайний случай, — Амели вновь взяла пистолет и запихала его в рюкзак. Отправила следом пару магазинов. — В конце концов, его можно загнать. Нам понадобится еда.

Мы не можем пользоваться счетами, — вспомнил Мирон. — Мы теперь нелегалы. Те, кого стараются не замечать.

— Тогда возьмём еще несколько, — сказал он, сгребая железки из ящика. — Необязательно их собирать, так даже удобнее.

О том, что это кража, он старался не думать. Приходилось совершать вещи и похуже, а Рейнметалл борзиг, скорее всего, даже не заметит недостачи.

Ночью грузовик остановился. Остальной конвой громыхал дальше — судя по звуку — но их грузовик, даже не потрудившись прижаться к обочине, замедлил ход и встал посреди дороги.

Амели спала, положив голову Мирону на колени, но от смены ритма тут же проснулась.

— Я так понимаю, нам пора, — сказал он, нащупывая рюкзак.

— Отлично, — сглатывая сухим горлом, ответила девушка.

Вода закончилась часов девять назад. К тому же, дико хотелось отлить, чего в грузовике, да ещё при Амели, Мирон делать не собирался.

Они выбрались из-под брезента в ночную прохладу, спрыгнули с грузовика и отошли на обочину. Турбина взревела, и сигнальные огни фуры начали удаляться.

Пахнуло сыростью, речной водой и тиной. Впереди светилась россыпь огней — голубых, желтых, зелёных. На их фоне чернели острые шпили, тёмные кроны деревьев, слышался равномерный гул транспорта.

— Это Будапешт! — прошептала Амели.

— Вряд ли конвой шел именно в Венгрию, — осторожно заметил Мирон после того, как вернулся с противоположной стороны дороги. Пустой мочевой пузырь сделал его лёгким, почти невесомым.

— Да нет, это точно он, — Амели счастливо рассмеялась. — Видать, Призраку реально нужно, чтобы ты прочитал дневник отца. Так что погнали. Удивим Капюшончика.

— Ты знаешь, где он живёт?

— У меня карта, — серьёзно сказала девушка. — Вот здесь, — она притронулась кончиком указательного пальца к виску. — Нужно просто найти парочку ориентиров.

Сначала они долго шли по набережной Дуная. Рассвело, появились прохожие — Будапешт всё ещё оставался любимым городом туристов.

Вода в реке была тяжелая, словно металлическая.

— Так и есть, — кивнула Амели. — Реку наводняют миллиарды наноботов. Когда-то Дунай основательно загадили, вымерла вся рыба, совершенно нарушился биоценоз. Потом спохватились. Попытались чистить химически — и чуть не убили окончательно. Наконец запустили нанитов — они находят вредные соединения и разлагают на нейтральные молекулы. Ил выгребают специальные траулеры.

— А ты помешана на экологии, — заметил Мирон. — Прям любишь природу?

— Мы, люди — тонкая плёнка мазута на поверхности планеты, — зло сказала девушка. — Только и всего.

Капюшончик жил в Улье. Когда они по цепному мосту, переброшенному через Дунай еще в девятнадцатом веке, перебрались в равнинный Пешт, застроенный «умными» домами-роботами, на Мирона накатило какое-то иррациональное умиление.

Запахи, свист ветра между километровыми башнями, сырая слякоть дорожек, на которые всё время моросило из стационарных геодезиков — всё это напомнило родную Рязань.

Пара часов ушла на то, чтобы найти нужную башню. В подъезде горели такие же тусклые желтоватые лампочки, пол хрустел битым стеклом и одноразовыми смарт-картами — даже куча тряпья громоздилась в углу, покрытая застарелой плесенью и пылью.

Грёбаное дежа-вю, — подумал Мирон. — Будто и не было этих семи месяцев геморроя. — Сейчас поднимусь на сто сорок второй этаж, войду в свою квартиру…

— Капюшончик живёт на сто восьмидесятом, — сказала Амели, нажимая кнопку вызова лифта.

Точно так же, как в Рязани, прозрачная кишка лифта крепилась снаружи улья. И точно так же рядом с ней курсировали полицейские дроны.

Сейчас они разобьют стекло и вломятся в квартиру… — с замиранием сердца подумал Мирон.

Но дроны стайкой угрюмых шмелей пролетели мимо и скрылись за углом Улья.

Створки лифта открылись и Амели с Мироном, приготовившись сделать шаг наружу, синхронно замерли на месте.

Робокоп, — мелькнула мысль, и Мирон, взяв девушку за запястье, шагнул к задней стенке лифта.

Обтекаемый чёрный шлем, насаженный так глубоко, что виден лишь изгиб нижней челюсти. Армированные накладки на плечах, предплечьях, локтях. Бронированная кираса плавно спускается на бёдра и заворачивается между ног металлическим гульфиком. Сами ноги тоже в броне, синевато-сизой, тусклой, словно покрытой инеем.

Он мог бы производить угрожающее впечатление, — подумал Мирон. — Если б не был метр с кепкой. И снял розовые пушистые тапочки.

Робокопы запрещены уже лет десять тому, — пробегает незваная мысль. — А списанную броню довольно легко купить…

— Да выходите уже, — говорит Робокоп ломающимся подростковым дискантом, и повернувшись к ним спиной, шлёпает к открытой двери квартиры. — Что, игромана никогда не видели?

— Капюшончик? — неуверенно произносит Амели.

— А кто же ещё, цыпа? — подняв руку, он стучит указательным пальцем по своему дарт-вейдерскому шлему.

Всё-таки не похоже на мою конуру, — думает Мирон, привалившись к барной стойке, захламлённой до нельзя проводами, разъёмами и железяками, в которых с трудом угадываются материнские платы и интерфейсы тридцати, а то и сорокалетней давности.

Переборки между несколькими модулями вынесены, составляя единое полутёмное пространство. Из-за обширности периметра кажется, что потолки очень низкие. В глубине угадываются окна, заклеенные поцарапанным чёрным пластиком.

Из царапин струится утренний свет, оставляя золотые полосы на голом бетонированном полу. Там перекатываются комочки пыли вперемешку с фантиками от конфет и упаковками от чипсов. Стаканчики от сублимированного супа громоздятся на пенороловых одноразовых подносах, стопки уходят под потолок, с них свисают ниточки паутины.

В центре этого хаоса несколько металлических стеллажей полукругом огораживают кресло-трансформер. От приборов, назначение которых Мирон угадать даже не пытается, к нему тянутся провода — свитые в косы, забранные прозрачными хомутами, разноцветные и чёрные. Сходство с сосудами в теле человека приходит на ум само.

— Где твои родители? — идиотский вопрос, понимает Мирон, но не задать его пацану лет тринадцати просто не может. — Ты что, живёшь один?

Логово дракона — кресло с проводами — разворачивается на сервоприводах, из подголовника смотрит бледное лицо. Шлем Капюшончик снял. Из уважения к гостям, надо понимать.

— Мать умерла, когда мне было восемь, отца не знаю, — говорит пацан. Волосы его похожи на стеклянные волоконца, или на мицелий гриба. Кожа такая белая, что светится сама по себе.

— А кто платит за всё это?

— Чел, ты как с луны свалился, — Капюшончик любит щеголять старинными идиомами. — Я — свободный предприниматель. Самостоятельный индивид.

— То есть, хакер, — кивает Мирон.

Амели упорхнула в душ — в берлоге нашлось место и такому чуду техники, а они остались вдвоём. Мирон чувствует неловкость наедине с этим странным взрослым ребенком. Прихлёбывает кофе из банки — самогрейки. Их у Капюшончика залежи, несколько контейнеров.

— Я предпочитаю определение «бизнесмен», — говорит пацан. Пол-лица занимают громадные авиаторские очки, стёкла зеркалят стеллажи с железяками. — Я вырос в Плюсе. Информация — это окружающая среда. Предлагаемые обстоятельства. Реальность, данная мне в ощущениях. «У нас свой мир — мир электрона и клавиатуры, мир красоты данных. Мы используем существующие системы, и не хотим платить за то, что должно быть бесплатным, но принадлежит богачам. Нас не волнует цвет кожи, вероисповедание. Вы делаете ядерные бомбы, разжигаете войны, убиваете, и пытаетесь заставить нас думать, что всё это для нашей же пользы»

— Тысяча девятьсот восемьдесят шестой год, — кивнул Мирон. — Манифест хакера.

— Я не думал, что ты НАСТОЛЬКО старый, чел.

— Просто у меня хорошая память. И я тоже был подростком.

Кофе из банки совсем не похож на кофе. Просто коричневая жижа, напичканная синтетическим кофеином и сахаром.

— Но ты меня понимаешь, — он не спрашивает. Утверждает.

— С чего ты взял?

— Ты — лошадь Дамбалы. Проводник. Ты выпустил в Плюс божество. Хозяина Неба.

Мирон порылся в памяти.

— Великий Змей? Это Платон-то? Тогда я — чебурашка.

— Его появление было предсказано. Было пророчество: он придёт, и приведёт за собой других. И Плюс населят киты и левиафаны.

— Чувак, ты просто перечитал древней фантастики, — мягко сказал Мирон. — Мой брат — не бог. Он просто человек, такой же, как ты и я. Нет никаких левиафанов.

— Но они есть, — упрямо мотнул головой мальчишка. — Один из них приходит ко мне. Говорит со мной в Плюсе. Когда он говорит, священный код выжигает дорожки ве-ве в моей голове.

Мирон сдавил переносицу, прикрыл глаза и сделал несколько вдохов, прежде чем продолжить.

— Послушай, — сказал он, стараясь не сорваться. — Я охренеть как устал. Не спал дня три, наверное. И не жрал толком. Нам пришлось добираться к тебе через пол-Европы, и путешествие, мать его, не было приятным. Поэтому, при всём моём к тебе уважении, и невзирая на законы гостеприимства, если ты продолжишь пиздеть в том же духе, я встану и надеру твою мелкую жопу.

— О’кеюшки, — пацан соскочил со своего насеста, прошаркал к Мирону в тех же розовых тапочках, уселся на соседний табурет и сложил руки на столешнице, как примерный школьник. — Как ты думаешь, твоя тёлка, когда выйдет из душа, мне даст?

Мирон сдавил банку так, что она хрустнула. Коричневый фонтанчик взметнулся в воздух и забрызгал подбородок и майку.

— Во-первых, завязывай, — посоветовал он. — Если ты ляпнешь что-то такое при Амели, одним надиранием задницы не обойдётся. Она тебя расчленит. И знаешь что? После этого ты продолжишь на неё работать. Усёк?

— А во вторых? — Мирон никак не мог понять, глумится Капюшончик, или говорит серьёзно. Чертова постирония.

— А во-вторых, она не моя тёлка. Мы партнёры. По бизнесу.

— О’кеюшки, — кивает пацан и поправляет очки.

— Почему ты всё время в стёклах? — раздражение Мирона начинает подгорать. — Здесь темно, неужели ты хоть что-то видишь?

— Мой тапетум, — пацан приспускает очки и Мирон видит серебряную радужку в розовых жилках кровеносных сосудов. Когда Капюшончик чуть изменяет угол наклона головы, глаза сверкают, как у кошки. — Его слишком много, чел. Я ослепну, если в зрачок попадёт прямой луч. Наследственность.

— Есть же линзы, — бормочет Мирон. — Коррекция зрения, наконец. Не пробовал заменить хрусталики?

— Тело — храм.

— Именно поэтому у тебя под сводом черепа разъём для нейроинтерфейса?

— Это чтобы не пользоваться Ванной, — малец наконец-то смущается. — Не хочу, чтобы моими мозгами пользовались, как выгребной ямой.

— А вот это ты молодец, — одобрил Мирон. — Но ведь считается, что нейроинтерфейс себя не оправдал. Слишком много глюков. Церебральный паралич — самый безобидный из побочных эффектов.

— Это старая версия, — отмахнулся Капюшончик. — В Берне живут челы, которые разработали принципиально новый прототип. Сращение волокон. Операция занимает четверть часа, адаптация — еще полчаса.

— И ты можешь находиться в Плюсе, не пользуясь Ванной, — пробормотал Мирон. — Это лучше, чем наушники?

— В тыщу раз, — наконец-то в нём прорезалось что-то детское. — Разрешение, тактильность — норм, как в жизни.

— А как же СГР?

— В жопу. Забудь. Хочешь — ты там, а потом моргнул — и ты уже здесь, в Минусе. Переход такой плавный, что почти незаметен. Но кроме этого — никаких модификаций, — уточнил Капюшончик. — Я, знаешь ли, еще расту.

— И просто исходишь гормонами, — кивнул Мирон.

— Что делать? Пубертат, — не стал отпираться пацан. — Самому иногда стыдно.

Хлопнула дверь, выпуская клубы пара, и показалась Амели. В таких же, как у Капюшончика розовых тапочках и пушистом комбинезоне «Тоторо».

Мирон едва подавил смешок, зато пацан расплылся в улыбке. Зубы у него были мелкие, ровные, как по линейке, и на взгляд Мирона, в несколько большем количестве, чем требуется нормальному младенцу.

— У тебя что, других шмоток не водится? — сердито спросила Амели.

— Как-то организовал оптовую доставку, — пояснил пацан. — Теперь просто выбрасываю то, что измажется, и достаю новую упаковку. Удобно, скажи? — Амели фыркнула. — Но если хочешь, можно заказать любой прикид, — поспешно добавил Капюшончик. — Какой захочешь.

Значит, её ты всё-таки побаиваешься, — злорадно подумал Мирон. Ну, значит, я такой не один…

— Ты нас ждал, — сказала Амели, с щелчком откупоривая банку с кофе одной рукой, а другой напихивая в рот крекеров. — Когда мы вышли из лифта, ты стоял наготове, чтобы нас впустить.

— Ну, я же умею управляться с камерами, — пацан попытался надуться от гордости, но очки сползли ему на нос, открывая удивлённые и немного бешеные, как у застарелого торчка, глаза.

— Дело не в камерах, — сказала Амели. — Не только в них.

А Мирон подумал: почему не я задал этот вопрос? Слишком устал? Изменила привычная наблюдательность?

— Я пытался объяснить, — смутился Капюшончик. — Но этот, — он мотнул в сторону Мирона головой. — Меня заткнул. Сказал, что надерёт жопу, если я продолжу говорить о китах и левиафанах.

— Может, — кивнула Амели. — Видишь ли, он их не любит.

— Ага! — пацан подпрыгнул и ударил по столу ладонью.

— Что «ага»? — передразнил Мирон. Ему не понравилось, как Амели и Капюшончик быстро нашли общий язык. Двое сумасшедших — это уже перебор. А если учесть, что у него с мозгами тоже не всё в порядке…

— Ты говорил, что их не существует. А они есть. Вот так вот.

Мирон на мгновение закрыл глаза.

— Ладно, извини, — сказал он после паузы. — Я… Я просто не был готов говорить о… демонах.

— Не доверяешь, — со знанием дела кивнул пацан. — Фигня, проехали. Я тоже не люблю людей. Злые они.

— А Призраки добрые?

— Они говорили со мной, — с нажимом сказал Капюшончик. — Они сказали, что придёт тот, кто знает их лучше всех. Кто видит их просто так, без девайсов. И они просили помочь ему. То есть, тебе. Добраться до меня. И я помог.

— То есть, — медленно уточнил Мирон. — Конвой Рейнметалл — твоих рук дело?

— А то! — малец засиял, как донышко медной банки из-под кофе. — Клёво вышло. Доставили, можно сказать, к самому порогу.

— А не боишься, что хлебные крошки выведут на тебя?

— Чо я, лохопетра? Простой сбой программы. Конвой уже на пути к заказчику. Все довольны.

Мирон вспомнил профессора Китано. Современные дети не знают, из чего сделан бутерброд. Зато могут преспокойно взломать файерволл спутника и покопаться в мозгах управляющего облачного мейнфрейма.

И все довольны.

— Ближе к телу, — сказала Амели, закидывая пустую банку из-под кофе в груду таких же банок. Раковины под ними видно не было.

Она повернулась к Мирону.

— Где флэшка?

Тот полез в карман. Сердце неожиданно сковало льдом: нижняя кромка ткани прохудилась, пальцы вылезли наружу. Но в следующий момент он нащупал плоский прямоугольничек — тот застрял среди крошек и прочей муры, которая копится на дне любого кармана.

Капюшончик накинулся на крохотный девайс, как полицейский дрон на контрабандную жвачку с марихуаной. Издавая воркующие звуки, он оглаживал и ощупывал флэшку, поднося к глазам, разглядывая разъём, даже лизнул. Мирон закатил глаза.

— Ты сможешь её прочитать? — нетерпеливо спросила Амели.

— Да, смогу, — уверенно ответил ребенок. — Наверное. С большой долей вероятности.

— Как быстро?

— Не знаю. Надо подготовиться…

— Я заплачу, — перебила Амели. — Говори, сколько.

— Дело не в этом, — пацан сгорбился на высоком табурете, став похожим на грустного гнома. — Я почти уверен, что смогу собрать подходящий интерфейс. Почти. Этой штуке сорок лет. Раритет, музейная редкость. Я постараюсь. Но ничего обещать не могу.

— Меньше слов, больше дела, — бросила Амели. — У тебя сигареты есть?

— Эй, я подросток, усекла? Конечно есть.

— Вот почему ты такой мелкий, — не удержался от назидательности Мирон. — Никотин задерживает рост.

— Мелкий я потому, что мне всего двенадцать, — отбрил пацан. — Но молодость — не порок. Она, знаешь ли, проходит. А над ростом я работаю.

— И как? Получается?

Почему я не могу сдержать сарказм? — подумал Мирон. — Потому что он — это я. Лопоухая, прыщаво-озабоченная копия.

— А вон, зацени, — Капюшончик мотнул подбородком в направлении самого тёмного угла. Там громоздилось нечто, больше всего похожее на помесь Оптимуса Прайма с автопогрузчиком. — Модель «Ахиллес». Двадцать пять программируемых режимов. Сенсорные датчики, голосовое управление. Такими оснащают лишь самые крутые фитнесс-центры.

— Наверняка очередной заказ доставили не по-адресу, — промурлыкала Амели.

— Обижаешь, начальник, — фыркнул ребенок. — Я же говорил: я так не работаю. Чтобы никто не задавал вопросов, все должны быть довольны. Тренажер я, между прочим, собрал сам, из запасных запчастей.

— И что, регулярно занимаешься? — Мирон с уважением оглядел сложную конструкцию, в глубине которой пряталось вытянутое эргономичное седло.

— Каждый день, — серьёзно кивнул пацан. — Я, знаешь ли, не согласен жить всего до ста двадцати лет.

— Ладно, хватит трепаться, — Амели прихлопнула по столу ладонью. Капюшончик, сколько реально тебе нужно времени?

— Четыре. Может, пять часов. Больше. Если придётся докупать недостающее на дарк-сайтах антикваров.

— Приступай, — скомандовала девушка. — Расходы — за мой счёт. Хотя нет, погоди… Закажи сначала пожрать.

— Да вон он, лилипайп, — пожал плечами пацан. — Что хотите, то и берите. Хоть сэндвичи, хоть чипсы.

— Я хочу нормальной жратвы, — сказала Амели. — Паприкаш из куриных крылышек. Мороженое. Маргариту с нормальным льдом.

Капюшончик поёжился.

— Это ведь… Ну, эту еду ведь готовят ЛЮДИ…

— Да. Ну и что с того?

— А если на неё кто-нибудь чихнёт? Или плюнет? Возьми лучше упаковку сырных крекеров. Они стерильные.

— Я рискну, — сделав «покер-фейс», сказала Амели.

— И тебе, если рассчитываешь прожить со своей печенью хотя бы до тридцати, советую переходить на натуральный белок, — добавил Мирон.

— Я пью витамины, — огрызнулся ребенок. — А также детоксиканты и гепатопротекторы. А натуральная еда — говно. Потому что живёт в говне и производит тоже говно. Вы хоть видели эти куриные фермы? Там птицы ходят по своему же помёту. В БУКВАЛЬНОМ СМЫСЛЕ. О свиньях я вообще говорить не хочу — стошнит. А мороженое? Его же делают из МОЛОКА. Которое добывают из ЖИВОЙ КОРОВЫ! Возьмите лучше замороженный йогурт.

— Ладно, не кипишуй, — махнула рукой Амели. — Просто вызови дрона доставки из ресторана. Из ХОРОШЕГО ресторана, — она скопировала манеру речи Капюшончика. — Такого, где не плюют в еду.

Когда прилетел дрон, нагруженный фирменными коробками с логотипом «ДНБ Будапешт», Капюшончик уже сидел под своим Робокоп-шлемом.

Тело парня удобно покоилось в кресле-трансформере, в подголовник уходил разъём с толстенной косой проводов.

Ему придётся заново сконструировать девайс, способный прочесть флэшку, — подумал Мирон.

Он поймал себя на мысли, что даже рад. Необходимая передышка. Почему-то в логове Капюшончика, на сто восьмидесятом этаже дома-улья, он чувствовал себя в полной безопасности.

После еды они с Амели перебрались в спальню — на редкость прибранное и уютное помещение с громадным траходромом, оборудованным нано-матрасом с массажным контуром.

К тому времени, как Мирон вышел из душа, Амели уже уютно свернулась под пуховым одеялом — наружу торчала лишь макушка.

Но когда он осторожно забрался в кровать с другой стороны, перекатилась под бок и запустила ладошку Мирону в трусы. В паху тут же набухло и заныло.

Тем не менее, он отодвинулся.

— Ты чего? — Амели подула ему в ухо. Кожа на шее покрылась мурашками. — Не хочешь?

— Пацан, — прошептал Мирон, словно испугавшись, что Капюшончик услышит. — Знаешь, когда ты была в душе, он интересовался, не дашь ли ты ему?

Амели расхохоталась в голос.

— Я бы дала, — сказала она сквозь смех. — Да учить долго придётся. А я — девушка нетерпеливая. Мне важен результат.

— Понимаешь, у него гормоны, — пояснил Мирон. — В его возрасте я тоже каждую тёлку оценивал с точки зрения траха. Гипотетического, разумеется.

— Расслабься, — Амели слегка царапнула коготками его живот. Мышцы инстинктивно поджались. — Капюшончик сейчас в лучшем мире из возможных. Ему не до нас.

По здравом размышлении, Мирон согласился.

Когда они через несколько часов выбрались из спальни, за окнами вновь было темно. По крайней мере, сквозь щели в заклеенных стёклах не пробивался ни один лучик.

Капюшончик спал прямо в своём кресле-трансформере. Шлем аккуратно водружен на полку стеллажа — так, чтобы дотянуться, не вставая, а сам пацан кутался в цветастый вязаный плед.

Ну прямо копия меня, — подумал Мирон.

— Есть две новости, — почувствовав, что они рядом, пацан открыл глаза. — Одна хорошая, другая — плохая. С какой начинать?