Дикая магия

Глава 27 КАТЛА

После того как уплыли мужчины, жизнь на Камнепаде продолжала идти своим чередом. Женщины хлопотали по хозяйству, солили рыбу, пекли хлеб, пряли шерсть и ткали полотно, собирали и сушили торф для очагов, своими руками возводили глинобитные стены для овечьих загонов, ограждали площадки, на которых могли гулять куры, не опасаясь лисиц. Латали прохудившиеся крыши амбаров кусками свежего дерна, и скаты сияли под лучами щедрого солнца. Доили коров и коз, снимали сметану, били масло, изготовляли сыры и готовились к весенней путине — весь берег был покрыт перевернутыми лодками, сохнущими в ожидании починки.

Катла, принужденная заниматься всеми этими домашними делами, едва сдерживала себя. Все вокруг было ненавистным. Из мужчин остались только корабельный мастер и дюжина стариков, считавших, что они знают все о море; ей казалось, она задыхается, душа рвалась куда-то из этого тесного мирка. Все разговоры сводились к обычным женским темам: кто забеременел, кто нет; какое мыло лучше для кожи; действительно ли ромашка делает волосы более пышными, а печень трески, если есть ее постоянно, укрепляет ногти и придает глазам блеск; сколько соли добавлять в ячменные лепешки, сколько меда и масла — в тушеную морковь; почему веретено, изготовленное из кости, лучше деревянного. Все это не представляло для Катлы ни малейшего интереса. Ее не волновали кулинарные и любовные секреты, раздражали рассуждения о способах, которыми можно завлечь мужчину и обеспечить себе супруга, — они напоминали споры старых рыбаков о том, какую приманку предпочитает рыба. Она сохла на глазах, кожа ее стала еще темнее и начала шелушиться; черные волосы буйно разрослись и висели неопрятными космами. Глаза покраснели от дыма и ветра, а ногти потрескались и выглядели ужасно — у нее появилась привычка грызть их, кроме того, в свободное время она по-прежнему лазала по скалам.

Но хуже всего было то, что она так и не нашла общего языка с матерью. Что бы она ни делала, все оказывалось плохо. Если пряла шерсть, педантичная хозяйка Камнепада делала замечание, что нить недостаточно плотная; если готовила ужин, мать говорила, что она слишком тонко режет овощи и они потеряют свой аромат. С точки зрения Беры, Катла просто не могла вымыть пол так, как это делают нормальные люди, не говоря уже о том, чтобы починить разорванную рубашку. Но Катла и шила, и ткала, и крутила веретено вместе с прочими женщинами, которые, как считалось, давно познали все эти искусства, и они не делали ей строгих замечаний… Чтобы досадить матери, она уходила и бродила целыми днями по острову, собирая грибы, яйца чаек, мидии, ставила силки на кроликов, ловила форель, резала тростник, из которого плела циновки и корзины, но чаще просто бегала, сама не понимая, куда несется и зачем.

Сегодня предстояло начистить моркови — целый бочонок. Бера с глухим стуком поставила его перед Катлой и бросила на дочь взгляд, не допускающий возражений.

— К полудню, — сурово сказала она, — не то подкину тебе еще и свеклы. А если очистки окажутся толще ногтя, то весь остаток недели будешь чистить турнепс, пока не научишься бережливости.

Катла не представляла себе, кому это пришло в голову варить целую бочку моркови, три дюжины свеколин и целый мешок турнепса; вероятно, это было наказание за какой-то неведомый проступок. Она посмотрела на груду ненавистных корнеплодов, потом — на удалявшуюся мать, и стиснула челюсти. Бабушка Рольфсен захихикала:

— Это займет тебя на несколько часов, забудешь о своих проказах!

Не желая вступать в перепалку, Катла засунула руку во внутренний карман рубахи, вынула какой-то металлический предмет и протянула бабке. Он был похож на нож, но одновременно напоминал железную палочку. Геста Рольфсен насупилась и взяла вещицу. Рассмотрев ее, она выбрала один из турнепсов и попробовала чистить. Ножик-палочка скользил по шершавой поверхности и соскакивал с корнеплода.

— Бесполезная вещь, — проворчала она.

Катла рассмеялась. Она взяла из рук бабки турнепс и ножик и провела лезвием по поверхности, по направлению к себе. Как по волшебству из-под руки спиралью побежала тонкая лента розовой кожуры и упала на землю.

Старуха издала изумленный возглас, а потом сказала:

— Ты глянь-ка, чистит.

Катла победно улыбнулась и, понизив голос, чтобы не слышали остальные женщины, доверительно сообщила:

— Я знала, что сегодня она засадит меня за морковку, — видела, как набирала ее в сарае вчера вечером. Поэтому сбегала в кузницу, чтобы изготовить такую штуку: ею чистить гораздо легче, чем обычным ножом. Этим лезвием можно побрить поросенка, такое оно острое!

Одним из наказаний был запрет ходить в кузницу, и хозяйка Камнепада время от времени применяла его, а когда Катла возражала и доказывала, что теперь, когда мужчин почти не осталось, ей надо проводить там больше времени и изготавливать оружие, Бера только смеялась:

— Ты можешь представить себе Марин Эдельсен, поднимающую меч на врага?

Но Катла стояла на своем.

— Я могла бы обучить женщин хотя бы основам боя, — заявляла она, однако мать и слушать об этом не желала.

— Хватите меня и одной сорвиголовы; надеюсь, тебе на пользу пойдет женское общество. Если такую, как ты, над ними поставить, они быстро превратятся в настоящих разбойниц. Будешь заниматься только работами по хозяйству, девочка, пока я не решу иначе.

И все это длилось уже несколько недель. В течение следующего часа Катла чистила морковь своим чудесным ножичком, при этом поранив несколько раз пальцы. Она смотрела, как капли крови скатываются по длинной моркови и падают в груду очисток. Можно было бы прерваться, промыть порезы чистой родниковой водой, но она не двигалась с места. «Если уж они высасывают из меня душу, то пусть пьют и кровь», — горько думала она, еще усерднее чистя ненавистную морковь. Из-за монотонной работы голова у Катлы была как в тумане, но количество неочищенной моркови быстро уменьшалось.

Из задумчивости ее вывел чей-то громкий голос. Это была Магла Фелинсен — так могла говорить только она; ее голос способен был перекрыть завывания ветра и рев бури.

— Я говорю Сунне — Сунне Брансен, — если ты, мол, хочешь выглядеть как тролль с Черного острова, то так и ходи. С такими волосами, как у тебя, надо добавлять в воду для полоскания головы малость бараньего жира, глядишь, прическа будет не такой косматой. И что выдумаете, она мне отвечает? — Магла подбоченилась, зажав в кулаке черпак, которым помешивала в горшке, — с него капало ей на передник и на пол. Катла наблюдала, как из-под скамьи появился пронырливый кот, прокрался к ногам Маглы и принялся слизывать жир. Покончив с этим, он задрал морду вверх, выжидая, не перепадет ли еще чего-нибудь вкусного, но Магла принялась жестикулировать, взмахивая черпаком, и кот убрался назад под скамейку. По комнате полетели бусинки жира; некоторые попадали в очаг и с шипением вспыхивали. — Магла Фелинсен, — говорит она мне, — тебе, может, и нравится, когда от тебя пахнет старой овцой, а мне — нет; когда тебе удастся наконец уговорить Арни Хамсона сделать предложение, я, так и быть, спрошу у тебя совета!

— Как это грубо, — заметила Сими Фоллсен. — Можно подумать, она родом с Востока.

— А волосы у нее действительно ужасные — не поймешь, что на голове делается, похоже на хвост старой кобылы! — хихикнула Тин Хилди.

— Бедняжка Сунна. Неуклюжая, неотесанная девочка, — посочувствовала Киттен Соронсен, с притворной жалостью покачав хорошенькой головкой. — И так похожа на нашу дорогую Катлу!

Все присутствующие — за исключением Катлы — громко засмеялись: они привыкли считать ее образцом грубых манер и неприглядного внешнего вида, а она взяла за правило резко и непристойно отвечать на их выпады. Пока остальные веселились, Киттен Соронсен смотрела на нее выжидающе, как умела только она, — скривив губы в слабой презрительной усмешке, от которой парни в ее присутствии чувствовали, как подгибаются колени, и начинали заикаться. Когда она делала подобные замечания, трудно было определить, что это — дружеское подтрунивание или жестокая шутка, и мало кто набирался духу ответить ей, потому что Киттен могла кого угодно поднять на смех и выставить полным тупицей. Катла посмотрела на ее безупречную кожу, надменное лицо, тугие косы, в которые были вплетены голубые ленты и цветы, изготовленные из шелка — какой-то поклонник купил их для нее в Аллфейре, — и с удивлением поняла, что хотела бы походить на эту красавицу. И это раздражало ее.

— Почему ты думаешь, что все хотят быть похожими на тебя, Киттен Соронсен? Ты считаешь, что прекрасна, у тебя замечательные волосы и бархатистая розовая кожа. Мужчины со многих островов оказывают тебе знаки внимания, делают подарки, читают красивые стихи, и поэтому ты решила, что лучше всех. Но ты закончишь тем же, чем и любая женщина, которую забирает мужчина, — дети высосут твои груди, и они обвиснут, живот станет рыхлым и раздуется, как у свиньи, руки по краснеют до локтей, потому что ты непрерывно будешь стирать пеленки и подгузники, и все это — именно то, чего ты заслуживаешь.

Еще не закончив речь, она поняла, что перегнула палку. Киттен — значит «кошечка», и она действительно была самодовольна и жестока, как кошка, но произносить подобную тираду в ответ на замечание о неухоженных волосах — это было слишком. И все же Катла с удовлетворением наблюдала, как потемнело лицо девушки, а в глазах зажглась ярость. Затем Киттен Соронсен запустила в Катлу деревянной ложкой, которую держала в руках. Катла пригнулась. Ложка пролетела над ней и стукнула Марин Эдельсен в переносицу. Та завопила от боли. Из носа хлынула кровь — прямо на новый льняной передник и замечательный сарафан из набивной ткани; несколько капель попало на Тин Хилди, отчего она, только взглянув на них, рухнула в обморок.

Мортен Дансон, дремавший, как обычно, на скамье возле очага, внезапно проснулся и, ничего не понимая, завертел головой, будто пытался определить, где он находится.

Увидев, что снаряд поразил не ту цель, Киттен Соронсен, как кошка, перепрыгнула через очаг, обеими руками вцепилась в волосы Катлы и принялась неистово таскать из стороны в сторону. Нападение на двукратную победительницу игр, проводившихся среди жителей Западных островов, трудно было назвать разумным поступком, но Киттен Соронсен была гораздо сильнее, чем казалось, и вдобавок зла, как целая стая потревоженных шершней. Катла подобного напора не ожидала: застигнутая врасплох, она потеряла равновесие и упала, а соперница навалилась на нее сверху. Борьба продолжалась на скользкой куче овощных очисток. Бочонок перевернулся, морковь рассыпалась, и когда Киттен попыталась встать, то поскользнулась и грохнулась на Катлу, так что у той перехватило дыхание.

Бабушка Рольфсен принялась хохотать, взвизгивая от удовольствия и хлопая в ладоши:

— Кошки подрались! Как мне нравятся хорошие драки между кошками. Давай, Катла, покажи ей, как это делается!

В схватку вмешалась Магла Фелинсен.

— Сука! — закричала она и ударила черпаком Катлу по рукам. — Паршивая облезлая сука! Задай ей, Киттен. Порви ей рыло! — Она завизжала, а Геста Рольфсен принялась размахивать клюкой.

Катла была очень занята — она пыталась сбросить противницу и лупила ее коленками, но ее поразила ненависть, звучавшая в голосе Маглы. «Интересно, чем я ей не угодила», — думала она, но очень недолго, потому что Киттен начала подбираться к ее глазам острыми и длинными ногтями, очень похожими на кошачьи когти. Наверное, рыбий жир действительно укрепляет ногти, пронеслось в голове у Катлы. Она крепко зажмурилась; казалось, сейчас Киттен открутит ей голову, но вдруг пришла помощь. Кто-то, тяжело сопя, наносил удары по Киттен. Она услышала, как бабушка, ругаясь, словно последняя торговка, лупит ее соперницу клюкой; потом старуха, громко вскрикнув, упала, и Катлу захватила волна ярости.

Пол под ней завибрировал, мускулы напряглись, как струны, дыхание стало прерывистым и резким. По телу разлился жар. А потом в голове у нее зазвучал голос: «Мне нужны твои глаза, Катла Арансон. Возьми у меня силу».

Она понятия не имела, что это за голос и почему он звучит в голове, но ощутила огромный прилив энергии — через одежду, через кучу очисток, на которых она лежала, сквозь каменные плиты пола, откуда-то из горячих глубин земли в нее вливалась сила. Похоже, все естественные элементы, с которыми она соприкасалась, объединились в стремлении передать ей жизненную энергию — сквозь льняную ткань, морковку, тростниковую циновку, камень к ней шел жар кипящей магмы.

Потом были вспышка света, крик и удар. Открыв глаза, она села, потому что Киттен на ней больше не было. Та лежала на расстоянии двадцати футов у одной из деревянных колонн, на которых держалась крыша. Дышала она прерывисто, грудь судорожно вздымалась и опадала, но руки и ноги не двигались. В помещении повисла полная тишина. Катла посмотрела вокруг.

— Катла Арансон! — разорвал молчание суровый голос, и все разом загомонили. К дочери приближалась хозяйка Камнепада. Бера Рольфсен не обладала высоким ростом, но ее крутой нрав был хорошо известен по всей округе — от Черного острова до Вестфолла. Женщины посторонились, уступая ей дорогу. Тиан Йенсен и толстуха Брета Арнасен подбежали к Киттен, приподняли и усадили у колонны. На одной щеке у нее наливался темный синяк, а правый глаз заплыл и превратился в щелочку; заметив это, Катла почувствовала удовлетворение.

Потом она увидела прямо перед собой пылающее, гневное лицо Беры. Мать дала ей сильную пощечину, и Катла ощутила острую боль. Она инстинктивно схватилась за щеку. Много лет прошло с тех пор, как мать в последний раз била ее по лицу. Тогда Катла погубила шелковое платье, которое Аран купил жене на ярмарке в Аллфейре. Бера повесила обновку на веревку, чтобы разгладились складки. Катла в это время была поглощена освоением способа передвижения по воздуху с одного дерева на другое: нужно было привязать конец веревки к стволу, на другом конце сделать скользящую петлю, набросить ее на сук второго дерева и потом лезть по натянутой веревке, обхватив ее ногами и перебирая руками. Она решила попрактиковаться на заднем дворе — там как раз в семи футах над землей была натянута бельевая веревка, очень прочная, сплетенная из кожи нарвала, надежно закрепленная меж двух столбов. Катла не учла того, что один из столбов за три года подгнил. Оглушительно треснув, он переломился, а Катла, веревка и платье шлепнулись в грязь. Катла понимала, что заслуживает наказания, и когда мать хлестнула ее ладонью по щеке, рассудила, что это даже лучше, потому что иначе ее могли запереть дома на несколько недель — обычно Бера так и делала, когда хотела проучить детей.

Мать стояла перед ней, уперев руки в бока.

— Катла, мне стыдно за тебя. От тебя одни неприятности; ты не лучше тролля. — Лицо Беры пошло красными пятнами — она очень разгневалась. Она обвела всех взглядом, рассмотрела руки и передник Марин со следами крови, потом повернулась к бабушке Рольфсен, но старуха сделала вид, что стирает что-то с башмака, и не смотрела на дочь. На лице Беры отразилось презрение.

— Посмотрите на себя. Вы похожи на кошек со двора, где нет хорошего кота, чтобы держать их в строгости. Вот вы и кусаетесь, шипите и выдираете друг у друга шерсть.

В самом деле, Катла заметила среди разбросанной моркови и очисток клочья светлых волос и прядь темно-рыжих. Она не помнила, как таскала Киттен за волосы, но была довольна, что хоть немного попортила ей красоту.

Бера снова обратила негодующий взгляд к дочери.

— А ты — худшая среди них. Я просила тебя сделать простейшую работу. — Она посмотрела на грязную кучу, в которой перемешались морковь, очистки, клочья волос, быстро нагнулась и, выпрямившись, поднесла к лицу Катлы одну из очищенных морковок. — Видишь?

Наверное, этот корнеплод она выбрала специально, очищен он был лишь частично — ярко-оранжевые полосы перемежались с темными участками. Катла равнодушно посмотрела на морковь и пожала плечами, потому что еще не пришла в себя от возбуждения. Она слишком устала от Камнепада, матери и особенно от этих крикливых дур.

— Ну и что? — услышала она свой голос; он был громким и дерзким. — Грязь растворится в кипятке, да и кто слышал, чтобы люди умирали от нечищеной моркови?

Мать явно не разделяла этого мнения. Бера вспыхнула, в глазах сверкнул злой огонек.

— Ты не умеешь готовить, ты не можешь шить, вязать, ткать, чинить и штопать, тебе нельзя дать простейшего поручения. Ты выглядишь… Магла, как это ты сказала?

Рослая женщина стояла, опустив голову, и молчала.

— Паршивая облезлая сука. Ты так сказала?

Все чувствовали себя очень неловко. Катла не удержалась от ухмылки, заметив, как смутилась Магла. Мать снова повернулась к ней. Щека Катлы пылала, и Бера остановила на ней взгляд; но если она и раскаивалась, что ударила, то виду никак не подавала.

— Что ж, паршивая и облезлая — это, пожалуй, неправильно. Все-таки ты унаследовала от меня мои волосы. Но кроме них, другого сходства между нами нет, Катла Арансон. Ты не намерена честно трудиться, разделяя со всеми повседневные заботы. Тебе плевать на то, как ты выглядишь, что о тебе думают окружающие. Ты упряма, как осел, и одержима странной уверенностью, что отличаешься от нас; тебе не нравятся обвисшие груди, дряблые животы и мысли о детях, которых надо растить и воспитывать. Ты думаешь, что ты особенная, и мы должны увиваться вокруг тебя, обеспечивать пищей, одеждой и кровом. Ты можешь выковать меч и побеждать парней в состязаниях, а сейчас стоишь передо мной, нагло кривя губы и сверкая глазами. Пусть тролли заберут тебя, Катла Арансон, потому что, клянусь тебе, ты мне больше не дочь. Я стыжусь тебя, ты мне противна. И не только из-за того, что ты дала повод к драке, не только из-за этого. — Морковь ударилась о руку Катлы и упала на каменные плиты. — Если ты думаешь, что я ничего не знаю о тебе и этом… этой твари, Тэме Лисице, то ошибаешься.

Бера переступила черту: теперь ей не было дела до того, что подумают посторонние, она не хотела замечать, как женщины вытянули шеи, стараясь запомнить каждое слово, чтобы передать потом друзьям и родственникам по всем Западным островам, как только представится возможность.

— Мама! — закричала Катла. — Замолчи! — Она была потрясена, мысли спутались. Как, во имя Эльды, мать узнала об этом? Тэм Лисица погиб, ушел на дно морское, а она никому не говорила… Но вдруг она вспомнила, и душа ее перевернулась. — Бабушка, как ты могла? — гневно закричала девушка, повернувшись к старухе.

— Прости, дорогая, она сумела из меня это вытянуть. — Геста Рольфсен виновато развела руками. — Ты же знаешь, какой хитрой может быть твоя мать, когда подозревает что-то, и какой настойчивой.

Катла увидела, как они обменялись взглядами: на лице Беры читались и триумф, и стыд, а глаза бабки загорелись, и она с вызовом вздернула подбородок.

— Кому ты теперь нужна, после того, как переспала с таким… — продолжала Бера с отвращением.

— С каким? — возмущенно выкрикнула Катла.

— Бера! — предостерегающе произнесла старуха. Но мать и дочь были слишком похожи — ни одна не хотела уступать. Словам, которые невозможно ни простить, ни взять обратно, суждено было прозвучать.

— С одним из Древних, — прошипела Бера, и по комнате прошелестел шепот, женщины принялись осенять себя знаками, ограждающими от зла. — С самим дьяволом.

Катла сдвинула брови. Дьявол? Один из Древних? Тэм Лисица не был похож на сейду; у него были замечательные глаза и доброе сердце. Как это возможно? Внезапно ее охватил суеверный страх.

— Не говори о мертвом плохо, — тихо произнесла Геста, притрагиваясь кончиками пальцев к оберегу, который носила на шее.

Это был расшитый мешочек, в котором хранились зерна ячменя и немного кошачьей шерсти — веши, связанные с силами Фейи, милосердной сестры Сура, богини плодородия и удачи.

— Мертвый? Он? — Бера фыркнула. — Поверю, когда увижу его кости на Китовом берегу. Он забрал моего первенца в пучину, как дар Суру, но я уверена, что сам он и не собирался отдавать душу Повелителю Бурь!

— Ты не можешь винить Тэма в том, что случилось с Халли! Я была там и видела, что произошло. Я видела морское чудовище, поднявшееся из глубин…

— Все вы так говорите. — Лицо Беры исказилось от боли. — Корабли, морские чудовища, острова, на которых много золота; ты просто повторяешь сказки, которыми завлекают простодушных глупцов. Из-за каких-то жалких приключений мужчины бросают дом, оставляют семьи, хозяйство, перекладывая заботу о них на женские плечи.

С этим трудно было спорить, но Катла слишком разозлилась и не хотела отступать, она не могла понять страданий матери и отчаянного положения, в котором они все оказались. Сжав кулаки, она закричала:

— Это ты виновата! Халли не погиб бы, если б не ты. Ты замучила отца нытьем и придирками, этой проклятой работой по хозяйству. А он мечтал о чем-то совершенно другом, волнующем, удивительном. И мне тоже все здесь опостылело, особенно твои жалкие усилия поддерживать это глупое существование — чинить свинарники, латать тряпки и знать, как правильно почистить чертову морковку. Все это не имеет никакого значения! Все эти дуры непрерывно строят планы, как заловить мужчину и заставить его жениться, чтобы начать новый бессмысленный круг этой убогой жизни. Я больше не вынесу! Если бы отец остался здесь, он сошел бы с ума; теперь вместо него я теряю разум. Я не хочу, чтобы ты или кто-то другой учили меня, как жить; я буду жить собственной жизнью! Она не имеет ничего общего с этой жалкой, пустой тратой времени, которую вы называете жизнью! Я уплыла бы с отцом, если бы Фент не связал меня. Как ты можешь обвинять отца в том, что он уплыл? Ты его выжила, избавилась от него — он мне сказал! Дядя Марган помог тебе развестись с отцом и завладеть островом!

Прижав руку ко рту, Бера смотрела на дочь потемневшими глазами. Ошеломленная, озадаченная, потеряв дар речи, она обводила взглядом комнату. Женщины смотрели на нее круглыми от удивления глазами. Уже много лет на острове не бывало такого отменного представления; это тебе не новогодние гулянки или выступления актеров.

Бабушка Рольфсен с болью смотрела на внучку.

— Катла, как ты можешь причинять матери такую боль?

Но Катла набросилась и на нее:

— Ты не лучше нее! Вы наверняка сговорились, чтобы выжить отца!

У Гесты отвисла челюсть, но Катла уже повернулась к остальным женщинам. Они смотрели выжидающе, как голодные крысы, которые надеются чем-нибудь поживиться. Катла не удивилась бы, вырасти у них усы и серая шерсть.

— Что уставились? — закричала она. — Все вы одинаковые — глупые бабы с кучей предрассудков. Вы не способны сделать что-либо самостоятельно, никогда не покинете остров, никогда не станете рисковать, никогда не решитесь на что-то необычное. Вас возьмут в жены скучные люди, вы нарожаете по дюжине глупых детей и умрете жирными, уставшими от скучной жизни в своих вонючих постелях. Я такой жизни не хочу и вас больше видеть не желаю!

Они молча глазели на нее. Потом очнувшаяся Киттен Соронсен начала хохотать. Катла в бешенстве смотрела на нее, но уже через несколько мгновений все женщины громко смеялись; эти звуки казались Катле отвратительными, как крики стада ослов, и она, выскочив за дверь, снова, теперь уже окончательно, убежала из дома отца.

Она мчалась, покуда силы не оставили ее. Она уже не понимала, куда бежит, и опомнилась только возле покрытых гнездами казарок утесов у подножия Зуба Пса; внизу на скалистый берег накатывали пенистые волны. Над ней вздымался величественный пик высотой в сотни футов, золотисто мерцающий в лучах послеполуденного солнца. На его уступах со стороны, обращенной к морю, были видны цветы. Катла смотрела, как они качают на ветру бледными головками — лихнисы, береговые гвоздики, лаванда, скабиозы, вика, но ярче их выделялись пятна желтого лишайника, который не встречался на других Западных островах. Внезапно ее пальцам стало горячо, а ладони зачесались. Казалось, скала зовет ее. Она засунула за пояс на спине нижний край небольшого лука, который схватила, убегая из дома, перевязала пучок стрел в колчане и надела его через голову крест-накрест с луком, закрепив на талии кожаным ремнем. Затем, посмотрев вверх, обследовала поверхность скалы. Солнце согревало лицо, над головой парили чайки. Она поставила ногу на ближайший выступ, зацепилась пальцами за выбоину и громко захохотала — сверху на нее брызнули капли прохладной талой воды. Из камня в нее перешел заряд энергии. С детских лет лазание по скалам приводило ее в восторг; она чувствовала родство с этой каменной стихией, с кристаллами и минералами, гладкими и шероховатыми поверхностями, но считала, что это вызвано тем наслаждением, которое она получала, карабкаясь вверх. Катла думала, что ее жизненная сила так велика, что выплескивается сквозь кожу на все, чего она касается. Однако сейчас она поняла, что это не совсем так. Что бы сейда ни сделала с ней, что бы она сама ни сделала для сейды, но в тот странный, потрясающий момент передачи и получения дара рядом присутствовала какая-то третья сила, явившаяся на мгновение из неведомых далей.

Сегодня она ощущала ее снова, на этот раз — как постоянное присутствие. Сила вливалась в ее тело через руки и ноги, и обычно сложный подъем стал гораздо более легким. Всякий раз, когда она тянулась вверх, чтобы зацепиться за какой-нибудь выступ, скала, казалось, шла навстречу ее руке и будто приклеивалась к ладони. Если нога Катлы искала трещину или стояла на едва заметном уступе, в камне появлялось углубление, куда удобно помещалась ступня. Это было похоже на танец — медленные чувственные движения, совершаемые двумя партнерами, хотя Катла танцы не любила, потому что считала их скучными. Когда она достигла вершины и ухватилась за последний выступ, очень напоминающий голову кролика, кровь мягкими, но сильными толчками билась в висках, горячими потоками бежала по телу. Сердце пело, а в голове шумело. Усевшись на мягкую подстилку из цветов и обратив лицо к солнцу, она жадно вдыхала соленый ветер; свесив ноги с вершины скалы, Катла чувствовала себя сильной и бодрой, как никогда прежде.

Несколько мгновений она блаженствовала, а потом внезапное воспоминание о ссоре с матерью затмило радость, как черная туча, закрывшая солнце.

Плевать, подумала Катла. Она отвязала колчан, сняла лук, положила их на дерн и резко ударила башмаком по камню. Плевать на них. Несправедливость матери и ее откровенность при посторонних заставили лицо пылать. Не то чтобы она стыдилась своей связи с вожаком актеров — совсем нет. Когда Катла время от времени доставала памятный шнурок с вплетенными в него высохшими цветами и ракушками и вспоминала ту ночь и то утро, то с тоской думала только об одном — этого сильного, жизнерадостного человека больше нет, и никогда не повторится их волнующее, запретное соитие. Но это касается только ее одной; она ненавидела сплетниц, которые примутся сейчас судачить о ней и будут при этом уверены, что они — лучше, потому что не раскидывают ноги перед первым встречным и думают о замужестве.

Катла задумалась: какие у нее теперь пути? Их немного, и они очень непохожи. Можно взять лодку, понадеяться на хорошую погоду и грести двадцать миль до Черного острова. Но Черный остров беден; она не знала, найдет ли там себе работу и кров. Его жители с трудом добывали для себя пропитание; сомнительно, что они с распростертыми объятиями встречают пришельцев; тем более что она — дочь хозяина Камнепада, сманившего всех мужчин острова в свое плавание. Она могла поплыть по более неспокойным водам на север, к Фостри, но это было бы трудное плавание, а земля там почти пустынна. Можно было остаться на Камнепаде и попросить крова, например, у старой Ма Галласен. У нее есть лук и стрелы, и она будет охотиться на кроликов, чтобы отплатить за приют. Но жить с целой стаей кошек, которых держит сумасшедшая старуха… Эту идею трудно было назвать привлекательной. Но мысль о возвращении домой была просто невыносимой.

Гордость… Катла знала, что обладает ею, и понимала, что именно гордость заставляет ее говорить то, чего не следовало бы. Для нее гордость была важнее, чем мнение окружающих, и, может быть, в этом ее преимущество и сила? Как бы там ни было, Катла не могла растоптать свою гордость, потому что она помогала ей крепко стоять на ногах, высоко держа голову.

Внезапно она заметила корабль.

Он плыл справа, там, где виднелась длинная линия выступавших из воды утесов, защищавших восточное побережье Камнепада. На таком расстоянии он казался крошечным, но Катла хорошо рассмотрела его и заметила темный квадратный парус. Сердце ее бешено забилось. Он вернулся за ней, изменил курс, когда узнал о жестокой шутке Фента! Или они встретили льды, которые оказались непроходимыми, и решили подождать, чтобы пуститься в плавание немного позже…

Она вскочила на ноги и, прикрыв глаза ладонью, стала всматриваться в блестевшую на солнце гладь моря. Что делать — бежать вниз, в гавань, чтобы встречать корабль, или помахать рукой отсюда? Ей больше нравилась последняя мысль — приветствовать отца именно с этого места, где ее, связанную и с кляпом во рту, оставил любимый братец.

Поэтому Катла снова села на дерн и принялась ждать, пока корабль подойдет поближе к острову. В конце концов она все-таки увидит легендарное Святилище. Это было чудо, как голос из камня, звучавший в ее голове, как сила, истекавшая из скалы и дарившая ее своей благодатью. Она не могла сдержать радости, с лица не сходила широкая улыбка.

Вдруг судно взяло другой галс, чтобы поймать ветер, и Катла увидела второй парус — небольшой, хлопающий при повороте, рука ее взлетела, зажав рот, чтобы не вырвался крик. Это была не «Длинная Змея», возможно, вообще не эйранский корабль. Она не могла оторвать от него глаз, не хотела верить, что к острову приближается опасность.

Вскочив, она опрометью понеслась по тропе вниз, вопя во все горло, но в пределах мили не было ни одного человека, который услышал бы ее. Далеко внизу, в домах и на берегу, женщины были поглощены работами по хозяйству, хлопотали и сплетничали, не подозревая о том, что еще до заката их привычная жизнь на Камнепаде закончится и все пойдет совсем по-другому.