Дженнак неуязвимый

Глава 7

Прошлое. Джен Джакарра, Шанхо, 1830-1837 годы от Пришествия Оримби Мооль. Ро Невара, арсоланская столица Инкала, 1834 год от Пришествия Оримби Мооль. Инкала и Цолан, похищение, 1838 год от Пришествия Оримби Мооль. Страна Гор, 1841 год от Пришествия Оримби Мооль.

Серебристая «рысь» плавно скользила по аллее между цветущих каштанов. Молодой Ах-Хишари приоткрыл окна, и в кабину вливался сладкий аромат, не такой густой, как от сирени, и почему-то напомнивший Дженнаку Хайан с его рощами пальм и магнолий. Давно он не был в родном городе... Может быть, из-за того, что думал о нем как о средоточии потерь: отец, мать, братья, сестры, Вианна, Грхаб - все они были с ним в Хайане и все ушли, но остались связанными с этим местом, с древним дворцом сагамора, с золотыми песками на берегу Ринкаса и чайками, что мечутся над водами и кричат: «Хайа! Хайа!» Воспоминание об их криках внезапно наполнило Дженнака тоской, и подумалось ему, что с каждым годом это чувство будет все сильнее, и нельзя от него избавиться, как и от собственной памяти. Человек, проживший много лет — словно мост между прошлым и настоящим, и хоть короток этот мостик у людей, но та его половина, что пришлась на юность и годы зрелости, не забывается. Для него же этот мост был огромен, длиною больше трех столетий, огромен и усеян пеплом погребальных костров. Чем длиннее мост, тем больше воспоминаний и больше тоски...

Нево Ах-Хишари глядел на него с тревогой.

- Ты бледен, мой господин... Хорошо ли тебе спалось?

Дженнак провел по лицу ладонями, стирая след печали.

- Спал я хорошо. Запомни, друг мой: нет слаще сна, чем рядом с любимой женщиной. Будешь ее искать, будешь выбирать, не жалей на это труда и усилий. Помни: многие расстелят тебе шелка любви, но лишь у одной они будут пахнуть цветами... - Он вдохнул аромат каштанов и добавил: - Не сон меня тревожит, а то, что грядет война, что опять прольются реки крови... Я подумал об этом и вспомнил, сколько близких и друзей мной потеряно. Ушли они в Чак Мооль, исчезли из мира, и сердце мое тоскует по ним...

- Ты много воевал, мой лорд? — спросил Нево.

- Больше, чем мне хотелось. Слишком много битв, слишком много ран...

- Но на твоем лице и на руках нет шрамов!

- Они здесь. - Дженнак приложил ладонь к груди.

Шрамов у него в самом деле не было, если не считать царапины, нанесенной когда-то клинком Эйчида. Наставник Грхаб обучил его волшебному искусству боя, и ни меч, ни копье, ни стрела его коснуться не смогли. Спустя десятилетия, когда стрелы сменились снарядами и пулями, Дженнак уже учился сам и делал это тщательно, понимая, что свинец и перенар опаснее клинков и стрел. Но еще до тех времен, много, много лет назад, шла молва о его неуязвимости и находились люди, желавшие это проверить. К людям удача благосклонной не была, но жуткий монстр в Нижней Эйпонне чуть не разделался с ним. И хотя с той поры не изменяло Дженнаку боевое счастье,

он знал, что есть пределы у его неуязвимости. Знал он и другое: душу ранить легче, чем плоть.

- Я не хотел бы воевать, - вдруг промолвил Нево. - Хор, мой старший брат, что правит в Тверне, тот воин! А я хотел бы поселиться в Эммелитовом Дворе. Мне там интереснее.

- Почему?

- Не знаю. Таким уж я уродился... - Нево пожал плечами. - Мне было три года, когда я увидел ракеты - не настоящие, а шутихи, что пускают по праздникам. Теперь я знаю, как летит боевая ракета, могу рассчитать ее движение, вес и заряд... И я думаю: вот бы сделать ее больше, такой, чтобы поместился человек! Чтобы она могла лететь с огромной скоростью, в десять раз быстрее воздушных кораблей! Из Росквы в Чилат-Джень- ел или еще дальше!

- Но ракета упадет на землю и человек погибнет, — сказал Дженнак, удивленный этой идеей.

- В том-то и дело, мой лорд! Надо затормозить полет, и пока я не знаю, как к этому подступиться. Возможно, соединить ракету с крыланом... Учитель Фалтаф говорит, что нужен новый двигатель, много мощнее моторов на воздухолетах и одноко- леснике. Если удастся его построить, то мы...

Юноша смолк.

- Ты говоришь про Фалтафа из Норелга? - спросил Дженнак.

- Да. Он мой наставник.

Они помолчали. Машина выехала из поместья Ах-Хишари и двигалась теперь вдоль насыпи одноколесника.

- Вчера, когда мы стояли перед изваяниями богов, ты не молился, - произнес Дженнак. - Или я не прав?

- Прав. А ты, мой господин? Ты веришь в богов?

- Пожалуй, нет, хоть наши боги милосердны. Когда-то они были нужны, они помогали людям обуздывать страсти, они направляли владык... Но в нынешнем мире им нет места.

Нево согласно кивнул.

- Нынче боги - костыль для слабых, опора немощных. Мне они не нужны. Мои боги — в Эммелитовом Дворе.

- Плоды просвещения? - молвил с улыбкой Дженнак.

- Они, мой господин. Отец недоволен... Но что я могу поделать? Вера гнездится в сердце... она или есть, или ее нет...

Навстречу им с шумом и грохотом промчался состав. Серебристый экипаж снова повернул - на неприметную узкую дорогу. Дженнаку она показалась незнакомой. Должно быть, в лес к болоту, где поджидал пятнистый «жук», добирались разными путями.

- Хочу спросить, мой лорд... не сочти это дерзостью... - смущенно произнес Нево. - Я о твоем совете - искать и выбирать свою женщину, не жалея трудов и усилий... У тебя тоже было так?

- Не совсем. У каждого свой искус, Нево. Мне пришлось ждать.

- Долго?

- Долго. Ты бы удивился, если бы я сказал. Или не поверил...

Джен Джакарра, Шанхо, 1830*1837 годы от Пришествия Оримби Мооль

Поверить в самом деле было нелегко - от видения в тайонельском храме до встречи с чакчан прошли долгие годы, почти сто сорок лет. Две человеческие жизни, причем не самые короткие!

В 1831 году Дженнак приехал из Ханая в Шанхо. У Аполло Джумы имелись здесь посредники, ибо финансы и торговля не знают границ; кто управлял мастерскими, кто ссужал серебро под хороший процент, кто занимался морскими перевозками, а самые доверенные люди, потомки приехавших из Шочи-ту-ах- чилат, служили в канцелярии наместника. Они-то и представили богатого ханайца Джена Джакарру высокочтимому Ицамне, бывшему в то время сахемом Китаны. Как водится, Дженнак поднес дары, самым значительным из которых был мешочек с лизирскими алмазами; дары благосклонно приняли, после чего никаких проблем в коммерческих делах не возникало. Тар Джакарра расширил свое оружейное предприятие, получил заказы от накомов и тидама Китайского флота, устроил мастерские в Сейле и купил поместье на океанском берегу. Разумеется, его приняли в высший свет и допустили к развлечениям, которые в Шанхо немногим отличались от ханайских: пиры, охота, скачки и танцы обнаженных девушек. Правда, аситские обычаи насчет благородных женщин были строги, на пирах они не появлялись и на охоту не ездили, зато имелись особые дома, поставляйте флейтисток и плясуний, а при нужде - более ценный товар, юных красивых сказительниц, знавших китайские легенды и обладающих приятным голосом. Охотились же большей частью на тигров и оленей, уток, фазанов и аистов, ибо лишь эта добыча считалась достойной знатных мужчин. Кроме того, были в Китане лицедеи и всякие искусники, умевшие дрессировать животных, ходить по канату и жонглировать тарелками.

За пару лет Дженнак прижился в Шанхо, набрал людей, которым можно доверять, а те уже нашли секретные Дороги в Сайберн. Сначала караваны отправлялись раз в полгода, потом - каждые два-три месяца; в ящиках и вьюках везли снаряды и патроны, клинки, карабины и разобранные метатели, громовые шары, зрительные трубы и перенар. Не все уходило изломщикам - кое-что пряталось в горах Китаны или доставалось местным повстанцам.

Было их немного, так как народ в этой стране отличался миролюбием, и редкий человек имел склонность к оружию и военному ремеслу. Но китаны обладали особой силой, которую Дженнак, по прошествии лет, распознал и оценил. Этой силой являлась сплоченность. Народ в Китане не разделялся на племена, был един и монолитен, обожествлял кровную связь с землей и домом, с предками и родичами, счет которых шел на сотни или тысячи. Как правило, такая община жила в одном селении, в городке или районе крупного города, владела землей либо каким-то ремеслом, и защищала своих до последней капли крови. Китаны мирились с аснтским владычеством, платили налоги и покорствовали власти, если та уважала их обычай. Но Тракт Вечерней Зари и плантации Ама-То не могли обойтись без рук китанов; людей хватали в городах и деревнях, общины защищались, власть отвечала клинком и пулей, и на каждого взятого раба приходился десяток убитых. Те, кому повезло, кто не погиб и не попал в невольники, уходили в западные горы; одни - чтобы мстить, другие - чтобы просто выжить, затаившись в ущельях и пещерах. Были и такие, кто бежал на север, к дейхолам и изломщикам.

Об этих бедах было Дженнаку известно с тех времен, когда называли его Тэбом-тенгри, ибо Тракт прокладывался на его глазах и беглые рабы просили у него защиты. Просили, получали, прятались в дейхольских стойбищах и говорили, говорили - о разоренных деревнях, погибших детях, перебитых родичах, чьи трупы остались гнить в грязи. Сайберн был дик и огромен, Россайнел - далек, а Китана лежала у океанских берегов, напротив Асатла. Боевые корабли плыли в Китану быстро, и власть аситов в ней была крепка. Теперь Дженнак это видел своими глазами. Видел и, отправляя караваны на север и запад, думал: нет такого крепкого, что было бы нельзя разрушить.

Так проходили годы, и спустя шесть лет появился в Шанхо новый военный чиновник Невара, полный батаб и глава Надзирающих. Прибыл он из Чилат-Дженьела, получив там высокое назначение, а до того служил в Инкале советником аситского посла - конечно, по тем же делам, что связаны с надзором. В Арсолане и Сеннаме надзор был, конечно, тайным, но и в Азайе ведомство Невары напоказ не выставлялось. В Шанхо он приехал с повышением, ибо служба здесь имела преимущества: в Сеннаме изобличенных шпионов топтали быками, в Арсолане топили, а в Азайе Надзирающие сами могли утопить и затоптать кого угодно.

Этих людей, большей частью коренных атлийцев, Дженнак не жаловал и не считал их настоящими лазутчиками, подобными Иллару-ро, который некогда пришел к нему в Фирату. Иллар был великим знатоком степи и наблюдал за ней во имя мира между Домами Мейтассы и Одисса, а Надзирающие в Шанхо больше напоминали палачей. Вероятно, их новый вождь такой же помет койота, решил Дженнак, получив от сахема Ицамны приглашение в Три Пирамиды. Там намечался пир в честь Невары - для аситов, любителей всяких церемоний, дело почти священное, которым пренебречь нельзя. Итак, конюхи заседлали лошадей, шесть стражей из китанов сели в седла, Дженнак облачился в пристойный наряд и поехал в Шанхо, представляя Невару в облике крючконосого атлийца с тонкими жестокими губами.

Увидев главу Надзирающих, он испытал потрясение. То была встреча с минувшим, не столь уж далеким для Дженнака и потому особенно памятным: прошло лишь восемнадцать лет, как он, в обличье старого изломщика, бился в пустынях бихара, отступал под палящим солнцем, рыл ямы в песке, чтобы добраться до воды, и в том же песке хоронил погибших. Он помнил об этом, точно случилось все вчера... Помнил и Невару.

Невара... распространенное имя в Асатле... в аситском войске, возможно, сто Невар, и есть среди них цолкины и батабы... Но это был Ро Невара, предводитель тасситских всадников, и за прошедшие годы он не изменился ни на волос. Те же зеленоватые глаза, полные губы и молодая гладкая кожа... Впервые увидев его - там, в песках, во время отступления - Дженнак изумился сходству Невары с людьми, которых знал когда-то. С тех пор миновало не восемнадцать лет, а три столетия, но разве забудешь врагов, ушедших в Великую Пустоту! Оро’тана... С ним Дженнак скрестил клинок в далекой юности, у валов Фираты, и случилось это в День Керравао. Оро’тана назвал его младшим родичем и сражался честно, а перед смертью сказал: ты - Дженнак Неуязвимый... Другим был Оро’минга, властолюбец и глупец, бросивший вызов ему в Цолане, мастер топора; на топорах они и бились, на небольших смертоносных тасситских топориках, и Дженнак разрубил Оро’минге ключицу. Умер этот койот недостойно, обозвав Дженнака колдуном... Люди с разной сетанной, но с одинаковой судьбой, и оба - светлорожденные из рода Оро, похожие, как две горошины в стручке...

А Ро Невара, знал он об этом или нет, тоже был светлорожденным - вероятно, последним осколком семьи, которой по праву принадлежала власть в Мейтассе. Только Мейтассы уже не было - был Асатл, и сидел на его престоле сагамор Шират, в котором светлой крови не хватило б на наперсток. А Невара служил Ширату, не ведая, должно быть, о своем предназначении. и выпала ему судьба погибнуть в знойных песках, умереть от жажды или под кликом номада... Унизительная смерть для светлорожденного! А он хоть из семьи врагов, но все же родич! Так что Дженнак поехал с ним к тому бахвалу, вождю кочевников, и сбросил великого воина Ибада с лошади. Опозорил его, зато спас свой отряд, и тасситов, и родича Невару... Невара, конечно, об этом помнит и наверное даже благодарен - только не Джену Джакарре, а сотнику Гриве, исчезнувшему где-то в северных лесных просторах...

Их представили друг другу, и Дженнак приветствовал 6атаба как равный равного: тот выдавал себя за отанча, а Джен Джакарра унаследовал от матери светлую кровь Арсолана. К тому же Джакарра был богат, владел поместьями, и мастерскими, и сундуками с серебром, а Ро Невара, хоть и был большим начальником, сундук имел с дырой, и гулял в нем ветер. Пока гулял; не исключалось, что, сделавшись главой Надзирающих, этот потомок Мейтассы обогатится. Ибо сказано: есть сто способов, как приготовить земляные плоды, и все они хороши.

Джен Джакарра пришелся по душе батабу, и в ближайшие месяцы их дружба укрепилась. К тому была масса причин: близкий возраст и отдаленное, но все же сходство в облике; любовь к аталийским и иберским винам, запас которых в доме Джакарры был неисчерпаем; серый жеребец, подаренный батабу, и преподнесенный ему же ценный клинок; шкура ягуара из ренигских джунглей, которой батаб отдарился (Дженнак положил ее на почетном месте, у очага); высшая оценка дам и девиц из Цолана и прочие о нем воспоминания - батаб в Юкате служил, а Джакарра учился; наконец, страсть к охоте на фазанов. Кроме всего перечисленного, у каждого имелись тайные мотивы: Дженнак получал от Невары кое-какие полезные сведения, а глава Надзирающих, по долгу службы, был обязан присматривать за людьми богатыми и влиятельными. Если же человек очень богат, то не пристало следить за ним цолкину или, тем более, мелкому лазутчику; такое богатство требует уважения и, оказав его, получишь больше выгод, чем от примитивной слежки. Невара и тар Джакарра понимали этот взаимный интерес и о нем помалкивали, ибо есть вещи не для слуха, а для тайных размышлений.

Нельзя сказать, что они встречались часто и стали уж очень близки, но каждые восемь-десять дней Невара навещал богатого приятеля, пил густое аталийское вино, закусывал фазаном и предавался воспоминаниям. Джен Джакарра был как раз такой персоной, с которой приятно побеседовать о прошлом: слушал внимательно, не пытался выведать запретное и задавал вопросы исключительно по делу. Если же что-то рассказывал сам, то были эти истории поучительны, а временами очень интересны - например, о Нефатской Резне, которой отец Джакар- ры стал невольным свидетелем. Невара же говорил о юности, проведенной у отанчей, о боях с номадами пустыни, о службе в Юкате, о Чилат-Дженьеле и аситских владыках, прошлом и нынешнем, но больше всего - о тех годах, когда он сидел в Ин- кале советником посла. Конечно, тайные труды советника не обсуждались - вместо этих скользких тем Невара восхищался городом и его великолепным климатом, напитками и яствами, садами и дворцами, а также красотою гор и арсоланских женщин. Особенно запомнились ему торжественные шествия и церемонии в Храме Арсолана, что проводились весной, в праздничные дни начала года, когда сагамор выходит к народу со всей своей семьей. Джен Джакарра слушал Невару, вздыхал и говорил, что надо и ему побывать в Инкале, на родине предков, ибо мать его Ирия Арноло - да будут боги милостивы к ней! - ведет происхождение от Джемина Строителя, светлорожденного владыки из Дома Арсолана. В чем проблема? - отвечал собеседник. Садись, достойный тар, на корабль, и через несколько дней будешь в Инкале. Но лучше плыть туда к началу года, чтобы посетить великий Храм и поглядеть на сагамора и его семейство. На самого пресветлого Че Куата, на его супругу и наложниц, на его сыновей и прочих родичей, а особенно на дочь владыки. На четвертую дочь Айчени, так как три старших уже ушли в другие благородные Дома, а младшая тоже в невестах не засидится.

И, словно для того, чтобы поощрить Джена Джакарру в этом предприятии, глава Надзирающих поведал ему некую тайну сердца, а закончив рассказ, с грустью произнес: не стоит койоту любоваться луной и лязгать на нее зубами...

Ро Невара, арсоланская столица Инкала, 1834 год от Пришествия Оримби Мооль

Пять дней начала года перед первым весенним месяцем, Месяцем Бурь, отмечались во всех Очагах Эйпонны как великий праздник. В Арсолане и Сеннаме, лежавших по другую сторону экватора, с Месяца Бурь начиналась не весна, а осень, но и там соблюдали традицию и древний календарь, предложенный некогда майя. То и другое объединяло страны Эйпонны, и во всех цивилизованных краях месяцы и дни назывались одинаково, а отсчет лет вели от Пришествия Оримби Мооль, Ветра из Пустоты, который принес богов в Юкату.

Итак, начало года было праздником, что приходил ко всем, от несмышленых младенцев до дряхлых стариков. Лишь день, когда на циновку власти садился новый сагамор, считали более великим, но, с учетом долголетия владык, не всякий подданный мог дождаться такого торжества. В Инкале начало года отмечали с большим размахом, так как арсоланский Дом славился щедростью и богатством; пять дней все жители веселились, ели, пили, устраивали шествия и катались по морю на огромных плотах. Дома и знаменитые лестницы Инкалы были украшены коврами из перьев и зелеными гирляндами, всюду звучала музыка, люди танцевали на площадях и славили богов, а вечером зажигались мириады цветных фонарей, питаемых когда-то маслом, а нынче - горючим газом или эммелитовой энергией. За все платил сагамор, и если в эти дни обращались к нему с прошением, его рука была особенно щедра не серебро он дарил, но только золото.

Главное торжество вершилось на пятый день у Храма Арсолана, огромной пирамиды, стоявшей над городом, к югу от дворца арсоланских владык. Там сагамор, окруженный родичами, советниками, мудрыми ахХалями и другими людьми власти, выходил к народу и пел Солнечный Гимн - без слов, но подражая звукам природы, шелесту листьев и звону ручьев. К Храму вела огромная лестница, однако свита владыки едва помещалась на ней, а народ, жители Инкалы и пришедшие из прочих мест, толпился на нижнем ярусе, откуда сагамор и его спутники казались маленькими фигурками в белых с золотом одеждах. Но для почетных гостей, посланников Великих Очагов, отводились места на площадке справа от лестницы, откуда и лицо сагамора было видно, и даже камни в его ожерелье удавалось разглядеть.

Батаб Ро Невара, недавно назначенный военный советник, стоял на площадке рядом с Вашактуном, послом аситской империи в державе солнца. Посол, важный пожилой атлиец, был не очень доволен новым главой лазутчиков, считая видимо, что тассит, да еще из отанчей, мало для нее годится. Разведка, как и дипломатия - тонкое искусство, тогда как тасситы прямолинейны и плохо воспитаны; у них главный аргумент не умная речь, не хитроумная интрига, а меч и топор. Но не взять Невару с собой Вашактун не мог, так как батаб фактически являлся вторым человеком в посольстве, а в секретных делах так даже первым. Поэтому он с брезгливой миной долго инструктировал Невару, объясняя, что тот не должен сморкаться в кулак, что облачиться надо не в мундир, а в богатые одежды, желательно чистые, что пялиться на сагамора и, особенно, на женщин, нельзя, а еще нельзя шаркать ногами и кашлять, а когда владыка запоет, лучше не дышать. И спаси Арсолан и остальные боги глядеть на сагамора в зрительный прибор - это считалось страшным оскорблением! К счастью, на зрение батаб не жаловался и мог выполнять свою задачу без помощи трубы и стекол.

Задача состояла в наблюдении за владыкой и его сыновьями. Невара многое мог почерпнуть из донесений лазутчиков; он знал, сколько метателей в арсоланских крепостях и какова численность гарнизонов, знал, в каком состоянии флот и сколько кораблей заложено на верфях, знал, какие суммы тратятся на армию и сколько карабинов выпускают мастерские. Его помощники даже сумели зарисовать мост над проливом Теель- Кусам и форты Лимучати, смогли снять планы ряда столичных укреплений, но ни один из них не проник под видом слуги или охранника в жилище сагамора. Лазутчиками были люди с Перешейка или из Юкаты, обосновавшиеся в Арсолане под видом торговцев и ремесленников, а их не подпускали к дворцу на четыре полета стрелы. Завербовать же самих арсоланцев или людей из горных племен не представлялось возможным; предложи такое горцу, тот схватится за нож, арсоланец же молвит, что изменник отправится в Чак Мооль с хвостом скунса в зубах, а потом завопит, призывая городскую стражу.

Арсоланцы отличались высокой сетанной и религиозностью; может, и нашелся бы среди этого народа ренегат, но и его бы к дворцу не подпустили. Из всех Великих Очагов арсоланский был самым милосердным к подданным и, в то же время, самым замкнутым; личная жизнь сагамора и его потомков никогда не выставлялась напоказ, и охраняли ее высокие стены, верные слуги и неподкупные стражи. За много веков сложилась особая каста людей, служивших сагаморам из поколения в поколение, и ни один лазутчик, тем более чужестранец, попасть в нее не мог. Так что праздник был для Невары редким случаем понаблюдать за владыкой Че Куатом и, особенно, за его сыновьями В Домах светлорожденных наследовал младший сын, и бывало так, что старших это совсем не радовало. О розни или недоброжелательстве полагалось знать, эта информация была исключительно ценной, позволявшей подбросить дров в костер страстей, а то и направить руку с кинжалом или ядом. Но как узнаешь, если даже с Вашактуном и прочими послами сагамор общается через советников?..

Способ был один: смотреть. Смотреть, пользуясь случаем, на сыновей Че Куата, наблюдать, как относятся к наследнику старшие братья, ловить на их лицах признаки гнева и зависти... В самом деле, тонкое искусство! - подумал Невара, незаметно разглядывая арсоланских владык. Но зря Вашактун считает, что отанч для этого слишком глуп... Отанч, может, и глуп, но он, Ро Невара, потомок богов, светлорожденный из Дома Мейтассы! И для него Че Куат с сыновьями - родичи! Вдруг мир перевернется, сдохнут все ублюдки Шираты, и его, законного владыку, поднимут на циновке власти... И будет он не у лестницы стоять, а говорить с Че Куатом как равный с равным... Почему бы и нет? У людей светлой крови жизнь долгая, и все может в ней случиться, даже такое, что кажется сейчас невероятным...

Сагамор воздел руки к солнцу и начал петь. У него был звонкий сильный голос, которым он превосходно владел.

Люди у подножия лестницы замерли. От Храма и дворца сагамора Инкала спускалась к морю ярусами, выбитыми в горном склоне, и самый ближний к святилищу казался сейчас морем светлых одежд и разноцветных флагов. Людей было тысяч сто или больше - Невара не мог охватить взглядом эту толпу, так как многие сгрудились в улицах, во дворах, на лестницах, ведущих вниз, и оставались невидимыми за стенами домов. Его поражало, как вела себя эта масса народа, соблюдавшая идеальный порядок: ни выкриков, ни ругани, ни толкотни. В Чилат-Дженьеле в таком многолюдстве уже задавили бы и затоптали не один десяток... Но Невара знал, что после церемонии люди мирно разойдутся, и ни один не будет ранен. Любая ссадина или синяк, полученные в этот день, считались плохом предзнаменованием, что было еще одним поводом соблюдать спокойствие.

Сагамор пел. Лица его сыновей сияли улыбками, и Невара не видел на них даже следов тайной неприязни. Это раздражало батаба; его проницательность, опыт и знание душ человеческих были бессильны перед этими людьми. А опыт был немалый! С той поры, как он выбрался из гибельных песков, избегнув оружия бихара, прошло четырнадцать лет, и эти годы он провел не у армейского котла. Он стал искушенным разведчиком и уже не слишком опасался, что его секрет раскроется и придется повторить судьбу отца. Имелось много способов чтобы избежать такой кончины, и все они были доступны главе Надзирающих. Он даже не хотел мстить династии Ширатов; тот, кто убил его отца, умер, не дожив до шестидесяти, и новый - в лучшем случае! - проживет немногим больше. У него, Ро Невары, наследника Оро, хватит времени, чтобы увидеть, как Шираты один за другим ложатся на погребальный костер... К чему им мстить, этим мотылькам-однодневкам? Другое дело, вернуть себе власть!

Он усмехнулся, подумав, что переживет даже сагамора Арсоланы - ведь тот старше его на добрых сорок лет. Заметив эту улыбку, Вашактун насупился, свел губы в тонкую линию и возмущенно цыкнул. «Стану владыкой, - мстительно подумал Невара, - вырежу атлийцев! Конечно, не всех - пусть рубят камень, льют металл и служат в войске. Но бычий помет вроде Вашактуна расплатится кровью!»

В посольском штате он был единственным тасситом, хотя империя держалась на тасситских клинках и тасситской храбрости. Но это изменится, непременно изменится! Когда он станет повелителем, он...

Додумать Невара не успел — один из сыновей владыки чуть отодвинулся, и батаб увидел девушку. Совсем юную, лет восемнадцати, но поза, в которой она стояла, и ее лицо были полны достоинства, той уверенности в себе, которое дается лишь по праву рождения и укрепляется с годами. В ней не было высокомерия или надменности, и ее черты казались не столько прекрасными, сколько чарующими и милыми: золотисто-бледная кожа, алые пухлые губы, изящный носик, огромные зеленые глаза... На мгновение затмился разум Невары и почудилось ему, что он растворяется в этой зелени словно подбитая стрелою птица, падающая на огромный яркий луг. Вашактун толкнул его острым локтем, прошипел: «Не гляди на нее, пожиратель грязи! Это дочь Че Куата!» - и Невара очнулся. Девушки он уже не видел, братья заслонили ее, но видеть не было нужды: ее лицо легло на сердце как печать, как знак, которым скреплено решение богов.

Он не помнил, как добрался до посольского хогана. Верный помощник Кампече-ако напоил его вином, полагая, что если господин не в себе, то лучше уж ему напиться, чем окончательно сойти с ума. Утром Невара был в полном порядке, не жаловался на похмелье и на косые взгляды Вашактуна отвечал приятными улыбками.

Дочь сагамора Айчени больше на праздниках не появлялась, но позабыть ее батаб не смог.

Инкала и Цолан, похищение, 1838 год от Пришествия Оримби Мооль

В Инкалу Дженнак отплыл в начале года, в Месяц Бурь, который у китанских берегов выдался на удивление спокойным.

Советом Невары добраться туда к праздничным дням он пренебрег. во-первых, были в Шанхо срочные дела, а во-вторых, зачем ему глядеть на сагамора и его семейство, выискивая Айчени? Она являлась ему в видениях, то крохотной девчушкой, то девочкой-подростком, то юной девушкой, будто намекая, что время идет и плод зреет. Теперь он знал, кто она, и это знание было безошибочным. Хоть Дженнак не верил в богов, но вынужден был согласиться, что, кажется, они послали ему Невару и сделали это вовремя - по его расчетам Айчени исполнилось чуть больше двадцати. Подходящий возраст, чтобы встретить своего мужчину и зажечь огонь в своем очаге...

Дженнак не очень представлял, как разыщет дочь сагамора, спрятанную за дворцовыми стенами, но не испытывал сомнений в том, что встретившись, они договорятся. Как же иначе! Знаки грядущего были ясны: он видел эту девушку задолго до рождения и, наконец, ее дождался. Правда, трудности не исключались: будь у тара Джакарры не капля, а целый наперсток благородной крови, родичем его не признают и девушку не отдадут. В Риканне таких родичей, далеких потомков Джемина, у арсоланского Дома сотни и сотни, не говоря уж о мошенниках и богачах, купивших родословные. Так что дела в Инкале могли повернуться по-всякому, и уповать на счастливый случай не стоило. Обдумав возможные варианты, Дженнак призвал китайского лекаря Шаня Третьего, пожаловался на бессонницу и спросил, нет ли от этой беды чего-нибудь покрепче. Есть, ответил Шань, потомственный целитель, чье искусство не подлежало сомнению. Конечно, есть, благородный господин, и покрепче есть, и послабее, но с крепким лекарством нужно обращаться аккуратнее: капнешь лишнего, и не проснешься. Так что лучше состоять под наблюдением, чтобы он, Шань Третий, капал собственной рукой, а обойдется это господину в пустяки, чейни в день на протяжении месяца. Но Дженнак отговорился дальней поездкой, вручил целителю пятьдесят монет и стал обладателем флакона с сонным зельем.

В Инкалу он плыл на собственном драммаре «Хитроумный Одисс», имевшем не только паруса, но еще и мощный двигатель. Судно было торговое, трюм набили рулонами шелка и ценной посудой в прочных ящиках, а командовал им Рувейта, лихой акдам и опытный купец. Этот Рувейта, родом с Синцила, прежде ходил по Длинному морю и Бескрайним Водам, но Дженнак, убедившись в его верности, распорядился, чтобы акдама с командой перевели в Шанхо, а плату положили вдвое против прежнего. Экипаж на «Одиссе» тоже был с Бальора, Сарда и Синцила, все мореходы из племени мхази, и хоть их давно не считали пиратами, умели они и клинком рубить, и ножи метать, а с карабином обращались как заправские стрелки. Словом, люди были очень подходящие для деликатных поручений и разболтать ничего не могли, так как на китайском, арсоланском и многих других языках знали пару фраз: «где девки?» и «наливай полнее!».

В Арсолане, расположенной по другую сторону экватора, в Месяце Бурь созревали плоды, ламы давали приплод, а с гор тянуло прохладным ветром, освежающим воздух в прибрежных долинах. В гавани Инкалы, под защитой столичных фортов, сгрудились огромные плоты из Лимучати и суда из Одиссара и Юкаты, Асатла и Рениги, Бритайи, Иберы и Атали, но более всего - с Перешейка и Кейтабских островов. Здесь пахло пряностями и смолой, потом и соленой рыбой, здесь шуршали паруса, скрипело дерево, звенели якорные цепи, а купцы, мореходы и грузчики перекрикивались на двух десятках языков. Под эти вопли и шум Дженнак сошел на пристань, велев Ру- вейте побыстрее избавиться от товаров и быть готовым к отплытию в любой момент.

Он не раз бывал в Инкале - как за время долгой жизни не посетить такой прекрасный город! Но первая встреча с ним помнилась лучше всего. Тогда Дженнак приехал тайно, на огромном плоту из Лимучати, сопровождаемый чиновником, носившим звание Стоящего За Спиной. Плот пришвартовался в военной гавани, где Дженнака ждали охранники и Шаче Ция, Глаз Сагамора, ближний к владыке человек. И повел его этот провожатый подземными ходами в Дом Утренней Свежести, на встречу с Че Чантаром... Двести семьдесят шесть лет прошло, но те лабиринты под городом наверняка сохранились! Ибо строили их не на века - на тысячелетия...

Миновав торговую гавань с ее шумом и суетой, Дженнак вышел на нижний ярус Инкалы, на широкую улицу, что тянулась вдоль берега моря, остановился между харчевней и зданием гостевого двора и запрокинул голову. Город, врезанный гигантскими ступенями в склоны Лунных Гор, возвышался над ним, сверкая облицовкой домов из полированного камня и покрытых глазурью кирпичей, цветным стеклом окон и кровлями из бронзы и черепицы. Сотни лестниц и пандусов поднимались вверх, от яруса к ярусу, и каждый из них был украшен особо: аллеями пальм или рощей магнолий, озером с бьющими над ним фонтанами, колоннадой или галереей, за которыми угадывались статуи, мозаичные картины или свежая зелень садов, навесами, сплетенными из ветвей и пестрых тканей, искусственным водопадом или каналом с легкими изящными мостиками. Еще выше вздымались причальные мачты для воздушных кораблей, позолоченные шпили с солнечными дисками и символами божеств, и лес массивных каменных строений - дворцы арсоланской знати, небольшие храмы, Дома Закона и военных ведомств, школы, где обучали различным искусствам, увеселительные заведения. Между верхней и нижней частями города, на двух просторных ярусах, помещались рынки и торговые дворы под крытыми колоннадами - туда тянулись люди, моторные экипажи, тележки, запряженные лошадьми, и караваны лам. Дженнак знал, что где-то среди этой круговерти стоит прочное здание с решетками на окнах, а в его подвале лежат ящики с серебром и золотом, с долговыми расписками, торговыми договорами и обязательствами о поставках. Рука Банкирского Дома Аполло Джумы дотянулась и сюда... Он мог бы войти в это здание, сказать тайные слова, и перед ним раскрылся бы сундук с сокровищами... Но в этом не было нужды.

Границей города и его вершиной являлись дворец сагамора, Храм и соединявший их серповидный корпус, вознесенные на восемь тысяч локтей. Только горы были выше - горы, сиявшие голубоватым панцирем из льда и снегов. Вершины гор и две ступенчатые пирамиды, дворец и Храм, будто подпирали небеса, а в них, знамением нового времени, неторопливо плыл к причальным мачтам воздухолет.

Все же изменилась Инкала, подумал Дженнак и направился к одной из лестниц, где, как помнилось ему, были небольшие лавки с сувенирами, одеждой и украшениями. Скромные, тесноватые, но весьма дорогие, ибо предлагался в них товар наивысшего качества.

Он приобрел сандалии, пояс и белое, расшитое золотом одеяние, какие обычно носили чиновники и жрецы, потом, заглянув в ювелирную лавочку, выбрал серьги из нефрита и серебряную цепь с подвеской в форме солнечного диска Сделав это, Дженнак вернулся на корабль, понаблюдал за разгрузкой, после чего отправился в свою каюту и просидел там до темноты.

Когда солнце скрылось за чертой, соединявшей небо с морем, и суета в гавани затихла, он вновь появился на палубе. Теперь на нем было белое одеяние, ниспадавшее складками почти до пят, новые сандалии, цепь на груди, а в ушах - тяжелые нефритовые серьги. Увидев его в таком наряде, Рувейта пробурчал:

- В Храм собрался, господин? Ну, возвращайся с добычей... Слышал я, там статуи из чистого золота. Если Одисса притащишь, я его приколочу под корабельным бушпритом.

- Богохульник, — сказал Дженнак с улыбкой и, приподняв полу одеяния, перепрыгнул на камни пристани.

Затем он повернул к цитадели, охранявшей военный порт. Дорога была знакома; помнились ему массивные здания казарм и арсеналов, стоявшие ближе к городу, за линией береговых укреплений. В тени такого склада, невидимый для людей, луны и звезд, Дженнак остановился и начал превращение. Кожа на его лице приобрела оттенок старой бронзы и покрылась морщинами, веки набрякли, губы стали сухими и узкими, мочки ушей отвисли под тяжестью серег, плечи согнулись; прошло не больше пяти вздохов, и он уже выглядел старцем лет восьмидесяти, почтенным аххалем, перед которым вот-вот откроется дорога в Чак Мооль.

Шаркающей походкой Дженнак направился дальше, петляя среди темных строений и временами натыкаясь на патрули - в этом случае он поднимал руку, благославляя воинов, а те отвечали почтительными жестами. Наконец в одном из закоулков возникла щель в стене, а за нею - узкий проход, памятный с того мгновения, когда привел его сюда Шаче Ция, Глаз Сагамора. Миновав довольно длинный коридор, Джен- нак очутился в круглом зале, тоже ему знакомом, но прежде его освещали восковые свечи в виде змей, птиц и витых раковин, а теперь - эммелитовые фонари. Здесь стояла стража из горцев, склонившихся перед ним также почтительно, как воины патрулей.

- Во имя Шестерых, - молвил Дженнак тихим дребезжащим голосом.

- Да свершится их воля! - откликнулись стражи и расступились.

Лишних церемоний в Арсолане не любили, предпочитая им те молчаливые свидетельства, которые даются ситуацией. Раз старый важный жрец знает про тайные ходы, значит, имеет полное право тут находиться, а уж зачем и почему, это стражей не касалось. Благословив их, Дженнак зашагал по широкому тоннелю, тянувшемуся от зала; этот коридор, как и два с лишним века назад, был тих, безлюден и уходил словно бы в бесконечность. Стены его, покрытые светящейся краской, слегка мерцали, пол постепенно повышался, и, вспомнив объяснения Шаче Ции, Дженнак подумал, что сейчас над ним прибрежная равнина, засаженная злаками и фруктовыми деревьями, а через пять тысяч шагов он окажется под склонами Лунных Гор. Очевидно, это случилось в тот момент, когда тоннель сменился лестницей с пологими ступенями и площадками, от которых отходили помеченные знаками проходы, ведущие на городские ярусы, к тем или иным сооружениям.

Подниматься пришлось довольно долго, но наконец лестница кончилась, Дженнак отворил обитую бронзой дверь и очутился в большом квадратном зале с очагами в каждом углу. Это помещение было ему знакомо, но когда он попал сюда в первый раз, хоган озаряло пламя множества светильников. Теперь зал встретил его темной и тишиной. В трех его стенах зияли арки с проходами в другие покои дворца, а четвертой стены не было вовсе - за нею, как помнил Дженнак, лежал широкий балкон, а над ним простиралось усыпанное звездами ночное небо.

Он находился не в парадных залах, а в расположенной выше пристройке к главному дворцу. Тут, в Доме Утренней Свежести, обитал сагамор со своей семьей, и когда-то, в далеком прошлом, Дженнак бродил по этим чертогам с их хозяином, заглядывал в книгохранилище, сокровищницу и другие комнаты, полные всяческих редкостей. В те годы у Че Чантара не было ни супруги, ни возлюбленной, а дочери его разлетелись кто куда, так что женская половина пустовала. Но где она, Дженнак помнил и уверенно свернул к одной из арок.

Вскоре он очутился в другом помещении, овальном и освещенном единственной тусклой лампадой, висевшей над небольшим фонтанчиком. Отсюда расходились коридоры к покоям дочерей владыки, и здесь должна была стоять охрана, но Дженнак не обнаружил никого. Никого и ничего, кроме статуэтки Арсолана с солнечным нимбом вокруг головы, помещавшейся в нише. Странно, подумалось ему; хоть три сестры Айчени уже покинули дворец, но сама-то она здесь! У него было заготовлено объяснение - мол, он лекарь, вызванный к вдруг занемогшей девушке, - но оно не пригодилось. Более того, все коридоры, кроме одного, были темны и выглядели так, словно их не посещали месяцами. Что до последнего прохода, то на его стене висела такая же тусклая лампадка, как над фонтаном, а на полу не нашлось ни ковра, ни циновки. Вид не очень подобающий для покоев благородной девицы!

Но делать было нечего, и Дженнак, бесшумно ступая, направился в освещенный коридор. Откинув занавес в его конце, он попал в маленькую комнатку без окон, служившую чем-то наподобие прихожей; проникавший из коридора свет позволял различить три двери, какую-то мебель, накрытую тканями, и топчан у дальней стены, откуда доносилось мерное сопение.

Приблизившись к этому ложу, Дженнак различил темные длинные волосы и смутные контуры тела - безусловно, женского, но вряд ли то была дочь сагамора. Служанка, догадался он, молодая служанка, что спит у дверей госпожи.

За поясом у него была фляга с разбавленным зельем Шаня Третьего. Вытащив ее, Дженнак присел у топчана и ласково погладил девушку по волосам. Пугать служанку ему совсем не хотелось.

- Проснись, дитя мое... Я целитель, которого вызвали к твоей госпоже. Где она?

Девушка заворочалась, пробормотала сонным голосом:

- Целитель? Какой целитель, во имя богов?

- К благородной госпоже Айчени, - повторил Дженнак. - Ей плохо спится, и я принес...

- Ее тут нет, - шепнула служанка, не открывая глаз. - Есть я, Ми Чиома. Но я на сон не жалуюсь.

- Где же она?

- В Долане, лекарь. Иди... не мешай...

- Но раз я пришел, то должен кого-то полечить, - заметил Дженнак. - Вот, выпей.

Он приподнял ее голову, заставил сделать глоток снадобья и отступил от ложа. Вскоре тихое сопение возобновилось. Пожалуй, утром девушка не вспомнит ничего, кроме неясного сна, решил Дженнак и вышел из комнаты.

Значит, Айчени в Цолане... Вероятно, не первый год, подумал он, осматривая коридор. В Цолане, где совершенствуются в письменности майя и их языке, слушают наставления аххалей, читают Святые Книги, высеченные на стенах святилища... Раньше туда посылали только благородных юношей, но, очевидно, арсоланский сагамор решил, что капля древней мудрости дочери не помешает. Она в земле Юкаты, и потому Ро Невара не видел ее больше на ежегодных празднествах...

С этой мыслью Дженнак пустился в обратную дорогу, добрался до «Хитроумного Одисса» и велел поднимать паруса на рассвете. Плавание было благополучным. Двигаясь на север, а затем на восток, корабль обогнул берега Арсоланы, прошел проливом Теель-Кусам, соединявшим Океан Заката с Бескрайними Водами, и пересек южную акваторию Ринкаса, что отделяла пролив и арсоланский город Лимучати от Юкаты. Светлое время дня Дженнак обычно проводил на палубе, то любуясь снежными пиками, что вздымались над цветущим побережьем, то разглядывая огромные плоты, неторопливо плывущие от города к городу, или великолепный мост, переброшенный над проливом. Он размышлял над тем, что и как устроится в Долане, и постепенно пришел к убеждению, что город майя, в смысле предстоящих действий, еще удобнее Инкалы. Хотя бы потому, что арсоланскую столицу он знал как свое отражение в зеркале, а Долан - как собственную ладонь. Вернее, как обе ладони, если учесть городские окрестности.

Спустя двенадцать дней «Одисс» пришвартовался в гавани Долана Предполагалось взять здесь какой-нибудь местный товар: Священные Книги Чилам Бал ь, отпечатанные майяскими мастерами и заключенные в переплеты из серебра и черепашьих панцирей, лекарственные травы и бальзамы, нефритовые украшения и, если повезет, древние резные камни, ценившиеся всюду - правда, майя научились их подделывать. Но все эти хлопоты Дженнак оставил акдаму Рувейте, а сам отправился в город, снял подходящий хоган на окраине и велел перенести туда свои вещи. Затем, одевшись поскромнее и переменив обличье (он выбрал внешность сеннамита), Дженнак поднялся по ступеням Храма и осмотрел с высоты гавань и площадь перед святилищем. Звуки сражения гремели в его ушах, звон и лязг клинков, боевые выкрики и стоны раненых; глядя же на гавань, он вспоминал о «Хассе», своем погибшем корабле, слышал гром его метателей и видел, как его драммар, объятый пламенем, уходит под воду. Там, в гавани, умер Пакити, а здесь, на этой лестнице и в Храме, приняли смерть его воины, здесь пали Ирасса, Амад и Уртшига...

Он вошел в святилище и, хоть не верил в Кино Раа, вознес молитву за души погибших. Было бы так отрадно знать, что пируют они в чертогах богов и гуляют в садах среди вечно зеленых деревьев... Но, с другой стороны, что за жизнь, в которой одни пиры да прогулки? Пакити и Ирассе это точно бы не понравилось, думал Дженнак, преклоняя колени, и остальным тоже. Лучше уж раствориться навсегда в Великой Пустоте, а не скучать на тех бессмысленных пирах!

Покинув Храм, он принялся бродить по базарам и харчевням, гостевым дворам и торговым рядам, и занимался этим день, другой и третий. Иногда он угощал горожан вином, и никто от угощений не отказывался, как и от застольной беседы — не тот человек сеннамит, чтобы обижать его отказом. И говорили жители Цолана о разных новостях и слухах, о ценах на зерно и бирюзу, о морском змее, которого видели мореходы из Накамы, о статуе Одисса в святилище, вдруг приоткрывшей рот, словно бог хотел о чем-то поведать, о том, что аситское войско на севере Юкаты заняло город Чичуму, и что халач-виник, цоланский правитель, опасается, как бы не явились и сюда имперские всадники. Но в этих пустых разговорах нашлось и кое-что полезное: так, Дженнак узнал, что уже года три гостит у халач-виника одна особа, причем такая важная, что ей отвели северный дворец, который посещают лишь мудрейшие наставники из Храма. В минувшие годы было их десять или двенадцать, а нынче ходят трое: Баратцу-Им, знаток чужих земель, Шу Ках, учитель этикета, и Ба-Цевар, искусный рисовальщик знаков и всяческих изображений. Все уже позеленевшие от старости и потому с причудами: Шу Ках, к примеру, любит вспоминать, как наставлял нынешнего халач-виника, его отца и деда и всю их благородную родню, а Ба-Цевар, если ученики не усердствуют, бьет их кистью, а кисть у него размером с сеннамитский посох. Что до Баратцу-Има, то у него причуда проще - не переносит полных кувшинов и норовит добраться до их дна. Особенно если в кувшине розовое одиссарское.

Тут Дженнак вспомнил Унгир-Бренна, вздохнул печально и отправился в храмовую школу на поиски знатока чужих земель. Этот Баратцу-Им оказался не майясцем, а уроженцем Перешейка - к счастью, довольно рослым, хоть и с изрядным животом. Носил он просторную хламиду, на голове - убор из ягуарьей шкуры, и был не так уж стар; во всяком случае, если пошатывался при ходьбе, то не из-за дряхлости, а по иной причине. Представившись сеннамитом Хрирдом, Дженнак объяснил учителю, что собирается переехать в Южный Лизир, где, говорят, быки родятся с четырьмя рогами, а вымя у коров - так прямо до земли. Но хотелось бы узнать побольше о тех краях, и если наставник готов давать урок за половину чейни, то он, Хрирд, очутившись в Лизире, вспомнит о нем и пропоет благодарственный гимн Сеннаму. Гимнов не надо, ответил Баратцу-Им, но к половине чейни добавь кувшин хорошего вина. А не много ли будет? — засомневал Хрирд. Не много, ответил наставник и, сделав многозначительную паузу, добавил: не скупись, сеннамит! Знал бы ты, кого я обучаю!

Дженнак ходил к нему несколько дней, присматриваясь к повадкам наставника, вслушиваясь в его голос и стараясь выяснить хоть что-то о его благородной ученице. Баратцу-Им посещал ее вечером и после занятий неизменно заворачивал в кабак, ссылаясь на то, что выпивка дарует ему крепкий сон. В первой половине дня он вел уроки в школе, так что с Хрирдом встречался во время дневной трапезы, обходившейся без возлияний, что было для Баратцу-Има настоящим подвигом. Но идти к светлорожденной госпоже пошатываясь он не рисковал, да и язык у наставника в эти моменты заплетался. Во всем же остальном учитель был достойным человеком и хоть не посещал чужих земель, знал о них немало. Вполне достаточно, чтобы поведать Хрирду о лизирских степях и лесах, быках с четырьмя рогами и карликах ростом по колено, обитающих в Южном Лизире. Карлики, по словам Баратцу-Има, питались сырым мясом, не делая различий между говядиной и человечиной.

В День Фасоли Дженнак пригласил наставника в свой хоган на окраине Цолана, послушал его мудрые речи, угостил жарким из керравао и свежими лепешками с фруктовым соком. Наевшись, Баратцу-Им поник головой и захрапел, чему не приходилось удивляться - в соке было две капли зелья Шаня Третьего. Раздев учителя, Дженнак натянул его хламиду и убор из ягуарьей шкуры, присмотрелся еще раз к физиономии Баратцу-Има и принял его облик. Затем, покинув дом и спящего наставника, отправился в северный дворец.

Место было для него знакомым и памятным. Жилище цоланского правителя располагалось на искусственном холме вокруг двора с бассейном и, согласно майясской традиции, включало шесть строений: три большие пирамиды и три поменьше, стоявшие с восточной стороны. В одной из них Дженнак когда-то жил - в тот год, когда велись переговоры с атлийцами и тасситами. Южная, самая большая пирамида о пяти ярусах, была дворцом халач-виника, а с запада возвышался огромный каменный куб с надстройкой в виде массивной башенки. В этом здании, в Зале Сорока Колонн, Дженнак, Великий Сахем Бритайи, вел переговоры с Тегунче и Оро’сихе, посланцами Домов Коатля и Мейтассы. Здесь хранился текст Договора Разделения, высеченный на каменной плите, и к нему были подвешены шесть серебряных вамп, по числу Великих Домов. Теперь их осталось четыре, подумал Дженнак, медленными шагами взбираясь на насыпь.

Он направлялся к трехступенчатой пирамиде с широким основанием, стоявшей к северу от бассейна. Как и в былые годы, ее яруса были устроены в виде террас, засаженных зеленью и прикрытых от солнца яркими тентами, а под кровлей тянулся фриз из початков маиса. Когда-то здесь обитала красавица Ице Ханома, сестра Чичен-те, цоланского правителя... Память о ее объятиях, сочных губах и щедром теле не покинула Дженнака, но думать о ней ему не хотелось. Много, слишком много воспоминаний навевали Цолан и прошлое! Сейчас он шел в то же место, но к другой женщине, к девушке, что станет не подругой на ночь, а спутницей на век.

Внизу, у насыпи, прогуливались стражи из личных гвардейцев халач-виника, наверху, у северного дворца, стояли арсоланские воины, горцы с карабинами и при клинках. Их оказалось не меньше трех десятков, и при виде их суровых лиц Дженнак довольно кивнул - здесь дочь сагамора охраняли со всем тщанием. Но наставники, ходившие к ней, были воинам знакомы, так что никто его не задержал и не спросил, что он делает у входа во дворец. Там его уже поджидала девушка-служанка, и Дженнак поплелся за нею, старательно имитируя походку Баратцу-Има и даже ворча под нос, что годы его изрядные, а девица слишком шустрая, и поспевать за такой попрыгушкой нелегко.

Его провели в хоган на втором этаже, выходивший широкими проемами на зеленую террасу. Там на циновке сидела девушка - та самая, похожая на Чоллу и Вианну, и в то же время совсем другая, хотя зрачки ее были изумрудными, губы - пухлыми и алыми, а темные мягкие волосы падали на плечи так же, как у милой чакчан, спутницы юных лет Дженнака. Он не сразу догадался, в чем отличие - прошло, вероятно, три или четыре вздоха, пока он не понял, что у нее другое выражение лица. Не кроткое, как у Вианны, и не надменное, как у Чоллы; эта красавица смотрела на него чуть улыбаясь, с едва заметной смешинкой, будто говорила; вот и ты, мой бедный учитель! Потерпи! Кувшины тебя уже дожидаются!

Дженнак принял позу покорности и склонил голову.

- Да будет с тобою милость Шестерых, светлая Айчени!

- Да свершится их воля! - послышалось в ответ. - Садись, отец мой, и начнем урок.

Скрестив ноги и отдуваясь, Дженнак опустился на циновку. Сердце в его груди стучало ударами тревожного барабана.

- Сегодня, госпожа, я расскажу тебе о Риканне... - начал он.

- Но об этом мы уже говорили, - с улыбкой заметила Айчени.

- Разве? Клянусь черепахой Сеннама, я был уверен, что сегодня речь у нас пойдет о Норелге, Бритайе и прочих странах... Ладно, тогда переберемся в Азайю, в ту ее часть, что зовется Сайберном.

На лице девушки мелькнуло удивление. Расправив на коленях подол белой туники, она промолвила:

- Ты, почтенный, рассказывал мне об Азайе и всех ее частях, и я помню, что Азайя - это все земли от реки Днапр на восток, до океанских берегов. Азайя состоит из пяти огромных территорий, называемых Россайнелом, Сайберном, Китаной, Хннгом и Бихарой, и Сайберн - самая большая его часть. Еще я прочитала «Размышления у догоревшей свечи» Цора Себра, который пишет о странах, народах и их обычаях. Я даже помню, как ты сказал, что у Цора есть сын Кутум, тоже великий знаток чужих земель, и этот Кутум Себр скоро закончит новую книгу, более подробную, чем у его отца. Кстати, обе Эйпонны и Лизир мы тоже изучали, и остался у нас только Дальний материк.

Сказав это, Айчени уставилась на своего учителя, и в ее глазах Дженнак разглядел уже не смешинку, а подозрение: не заглянул ли ты, Баратцу-Им, на дно кувшина? Ноздри девушки затрепетали - кажется, она пыталась выяснить, не исходят ли от наставника винные запахи.

- Это похвально, что ты усвоила мои уроки, - сказал Дженнак. - Это греет мне душу, ибо те юные бездельники, которых я обучаю в Храме, до сих пор не могут отличить Ханай от Хайана и полагают, что страна Нефати находится на берегу Бескрайних Вод. Воистину, они - черепашьи яйца, а ты - дочь кецаля!

- Конечно, я дочь кецаля, ведь мой родитель - сагамор! - хихикнув, согласилась Айчени. - А вот ты сегодня похож на попугая. Где твоя память и острый разум, мой учитель? Где твои соколиные перья?

Дженнак добродушно улыбнулся ей в ответ. Айчени намекала на одиссарскую пословицу о том, что не сумевший раздобыть соколиное перо рядится в перья попугая. Он любовался этой девушкой - ее лицо было таким живым, таким изменчивым, словно море при разной погоде! Удивление, ирония, любопытство, властная уверенность в себе, но ни следа гордыни или неприязни... Чолла давно бы выкинула вон недоумка-учи- теля...

- Ты смотришь так странно... - вдруг произнесла Айчени. - Так, будто видишь меня в первый раз.

- Не в первый, - ответил Дженнак, и это было правдой. - Но вернемся к нашему уроку, госпожа, вернемся все же к Риканне и Лизиру. Думаю, я мог бы рассказать тебе о том, как были открыты эти земли. О плавании в другую половину мира, которое свершилось три столетия назад.

- Но об этом я читала еще в детстве... в детстве и потом, когда у меня прибавилось ума... - Взгляд Айчени стал мечтательным и задумчивым. - Я читала «Историю завоевания Риканны» и другие книги о Первом походе пресветлого Дженнака и тидама О’Каймора, о том, как они достигли Иберы, и высадились там, и заключили союз с рыжебородыми людьми, и...

- Читала, но помнишь плохо, - прервал ее Дженнак. - В «Истории» сказано: корабли достигли сначала Лизира, и лишь потом иберийских земель. И говорится в этой книге, что первыми людьми, которых увидел тар Дженнак, были не иберы, а темнокожие дикари, напавшие на его воинов. Это случилось в тот день, когда Дженнак повел отряд к их стойбищу, и шел он без щита, ибо в руках у него была вампа мира. Идти пришлось ущельем, и там дикари атаковали одиссарских воинов, но те перебили нападавших и, придя в ярость, хотели сжечь селение темнокожих. Но тар Дженнак запретил, сказав: не меч мы сюда принесли, но мир. И отряд вернулся на берег, прихватив с собой нефатского купца Та-Кема, что торговал в селении дикарей. Они вернулись к океану, в лагерь, разбитый у бухты, где стояли их драммары... - Закрыв глаза, Дженнак стал перечислять: - «Тофал» и «Сирим» с синими парусами, «Арсолана» с золотыми, «Одиссар» с пурпурными и «Кейтаб», чьи паруса были оттенка бирюзы... Они стояли там точно пять птиц, прилетевших из-за моря, и покачивались на волнах...

Айчени слушала как зачарованная.

- Хочешь знать, что было дальше? - спросил Дженнак.

- Да... Да! Рассказывай, отец мой!

- Ты, конечно, знаешь, что кроме Дженнака был на кораблях еще один светлорожденный... была девушка, дочь Че Чанта-

ра...

- Чолла! Из нашего рода! — Айчени гордо вскинула голову. - Чолла, повелительница Иберы!

- Да, Чолла... А теперь я скажу тебе то, о чем не написано в книгах. Но прежде спрошу: разве не было у Че Чантара сыновей?.. Были! Почему же в этот опасный поход он отправил дочь, а не сына?.. Как ты думаешь?

- Возможно, ей так захотелось, наставник, и она упросила отца... знаю, есть властные женщины, мечтающие править без супруга... В Эйпонне для Чоллы не нашлось владения, а Иберу она взяла сама.

- Да, она была властной и хотела править, но это лишь половина правды, - произнес Дженнак. - Вот другая половина: Очаги Арсолана и Одисса хотели видеть ее женой Дженнака. Чантар и Джеданна, их родители, решили, что тяготы, перенесенные вместе, сблизят молодых.

- Но ведь этого не произошло... - прошептала Айчени, широко распахнув глаза.

- Не произошло, - эхом повторил Дженнак и, сделав паузу продолжил: - Рядом с местом, где стояли корабли, была другая бухта, удивительней которой мореходам не встречалось. В нее приплывали огромные морские змеи... приплывали, чтобы выброситься на скалистый берег навстречу гибели.

- Почему?

- Этого никто не знает даже сейчас. Возможно, они состарились, потеряли силу и не захотели больше жить... Но не о змеях будет мой рассказ, а о людях, о Чолле и Дженнаке. О том, что дочь сагамора пожелала добраться до бухты и взглянуть на мертвых тварей, и пошла туда без воинов и слуг, с одним только таром Дженнаком. Правда, и опасности для них не было - те места совершенно безлюдны...

Айчени, стиснув кулачки, впилась в Дженнака взглядом. Ее лицо посуровело.

- Откуда ты об этом знаешь, Баратцу-Им? Кто рассказал тебе о вещах, которых нет ни в арсоланских, ни в одиссрских книгах? Или есть какой-то древний свиток, где говорится о минувшем и где написано такое, что неизвестно никому? В любом случае, будь осторожен, наставник! Тайны светлорожденных не для простых людей!

- Нас здесь только двое, ты и я, - молвил Дженнак, изменяя обличье. Морщины на его лице разгладились, исчезли мешки под глазами, кожа обрела прежнюю упругость, губы - яркость; шея уже не казалась стволом старого дерева, а руки - его узловатыми корнями.

- Кто... кто ты? - пробормотала потрясенная Айчени, сжавшись на своей циновке. - Как ты это делаешь?

- Магия тустла, - пояснил Дженнак. - Позже я расскажу тебе о ней, а сейчас вернемся в ту бухту на берегах Лизира. Вернемся, ибо тебе и мне нужно понять нечто важное, нечто такое, от чего зависят наши судьбы. Или мы соединим их и сплетем, или расстанемся и позабудем эту встречу... Тебе решать! - Он провел по лицу ладонью, стирая всякое воспоминание о старом учителе Баратцу-Име. - Я пошел с Чоллой... пошел, потому что чудилось мне, что сердце ее готово раскрыться и одарить меня счастьем - тем счастьем, что у меня отняли... но это уже другая история, и говорить о ней я не хочу. В той бухте, на теплых золотых песках, Чолла расстелила мне шелка любви, а ты ведь знаешь, как об этом говорится: возлегший на них неподвластен Мейтассе, Повелителю Времени... Но не получилось! Было солнце, было море, были шелка, но не было любви...

- Почему? - шепнула Айчени, не спуская с него глаз. - Почему, сахем?

- Каждый из нас - женщина ли, мужчина - делает свой выбор: любовь или что-то вместо любви. Слава, власть, почести, богатство и остальное, что тоже человеку дорого, что приносит ему радость... Временами эти символы успеха сочетаются с любовью, но и тогда нужно выбрать главное и знать: отрину все ради любви или расстанусь с нею, ибо другое дороже. - Помолчав, Дженнак добавил: - Чолла сделала свой выбор.

Наступила тишина. В широком проеме хогана висело солнце, касаясь нижним краем морской поверхности, метались над волнами чайки, но их вопли не были слышны, как и щебет птиц и шелест листьев на террасе. Все эти звуки существовали где-то в другой реальности, а не там, где находились сейчас Айчени и Дженнак. Момент поворота судеб делает людей безгласными, не видящими и не принимающими ничего, кроме незримой работы чувств и мыслей; в эти мгновения человек точно парит в Великой Пустоте, отрезанный от мира, сохраняя лишь единственную связь - возможно, с богом, с предками или с собственной душой. С кем из них говорила Айчени? С Чоллой, сделавшей неверный выбор, или с Заренкой и Вианной? Может, просила Арсолана подсказать ответ? Или искала его в собственном сердце?

Прошло, должно быть, много времени - солнце до половины погрузилось в морские воды, расплескав над ними багрянец вечерней зари. Наконец, вздохнув, девушка пробормотала:

- Есть легенда в нашей семье, что предок Че Чантар - кинну... Выходит, ты тоже, мой вождь... Ты пришел за мной?

- Не за тобой, а к тебе, - сказал Дженнак. - Ты вольна решать.

Внезапно по губам Айчени скользнула шаловливая улыбка.

- Если я соглашусь, ты меня украдешь?

- С большим удовольствием, чакчан. Мой корабль в гавани, и называется он «Хитроумный Одисс*.

- У меня много родичей — отец, мать, братья, сестры... Они будут очень беспокоиться.

- Отправишь им послание. Но лучше не писать, что тебя похитил тар Дженнак, Великий Сахем Бритайи и Риканны. Могут подумать, что у тебя... хмм... не все в порядке с головой.

- Со мною всегда ходят телохранители и служанки. Я не могу спуститься с холма без них. И если я исчезну... Если так случится, мне не хотелось бы, чтобы их наказали или возложили вину на халач-виника.

- Ты бывала в Зале Сорока Колонн?

- Да. Читала надписи на древних камнях... Среди них есть и с твоим именем.

- Найди в северной стене плиту с вампами Домов Одисса и Тайонела. Это Накамский договор - о чем, уже не помню... Но под вампами есть щель, а в ней - рычаг; надавишь его, и плита повернется. Чичен-те показывал мне это устройство.

- Чичен-те? Кто он такой?

- Халач-виник, который правил Цоланом много лет назад. Накамская плита скрывает ход, ведущий к морю. Тут есть и другие тайные тоннели, но этот самый удобный, только спускаться по нему нужно с фонарем. Что же до твоих телохранителей и слуг... - Дженнак на мгновение задумался. - Оставь записку. Напиши, что повинуешься велению богов.

Девушка кивнула, всматриваясь в его лицо в подступающих сумерках.

- Пожалуй, я найду этот ход... Очень мне хочется взглянуть на твой корабль! «Хитроумный Одисс*, да? И все его потомки тоже большие хитрецы?

- Что поделаешь, чакчан... Сказано в Книге Повседневного: изумруд зелен, рубин ал, и этого не изменить даже богам!

Они рассмеялись, а потом Айчени вдруг соскользнула со своей циновки и обняла Дженнака за шею. Теплые губы коснулись его щеки, потом проложили тропинку к уху, и он услышал шепот:

- Дженнак, сын Дома Одисса, Великий Сахем, увенчанный белыми перьями... так сложно, так длинно... Как мне тебя называть, мой вождь? Сейчас, когда ты в моих объятиях? И потом, когда я расстелю тебе шелка любви?

- Джен, - ответил он, целуя покорные губы. - Зови меня Джен, радость моего сердца...

Так называла его Вианна. Давным-давно, триста лет назад... Через двое суток, ночью, драммар «Хитроумный Одисс» отплыл в Сериди, что позволило Дженнаку утверждать в дальнейшем, что его супруга - урожденная иберийка. Опровергнуть его слов никто не мог, так как акдам Рувейта со своим экипажем остался в западных водах и плавал в Длинном море, морях Меча и Бумеранга; к тому же все мореходы были вознаграждены и вообще болтливостью не отличались. Из Сериди в Шанхо Дженнак и его молодая жена добрались на одноколеснике, проехав всю Риканну и Азайю с запада на восток, что было весьма поучительно для светлорожденной Айчени, видевшей до того лищь Инкалу и Долан. Сделавшись хозяйкой в богатом поместье Джена Джакарры, она быстро перезнакомилась с местной знатью, оценившей ее ученость, изящество, манеру одеваться, а также напитки и блюда, которыми потчевали в доме супругов. Ро Невара был в нем частым гостем, не скупился на изысканные комплименты иберийской красавице и иногда посматривал на нее жадными глазами. Самого Джена Джакарру он, как и прежде, дарил вниманием, но глядел на него все холоднее и холоднее. Что не осталось незамеченным.

Страна Гор, 1841 год от Пришествия Оримби Мооль

- Нам отвечают, — сказал Че Чантар, сосредоточенно глядя на карту. - Видишь алый огонек около Росквы? Это источник эммелитовых сигналов, хотя умелец, с которым я говорю, называет их как-то иначе. Прежде эта отметка была в Ханае и казалась едва заметной. Теперь огонек более яркий, и это означает, что мощность устройства возросла.

- А почему в Ханае нет отметки? - спросил сеннамит Орх. - Если два умельца изобрели новый способ связи, то должно быть...

- Их не двое, это один и тот же человек, - перебил сеннамита Чантар. - Его зовут Лиго Прада, и недавно он перебрался из

Ханая в то место в лесах росковитов, где ищут новые знания. В Ханае у него были неприятности.

- Неприятности случаются у всех, кто занят чем-то необычным, - буркнул сеннамит. - Этот Прада аталиец?

-Да.

- Значит, Росква собирает умных людей повсюду. Что же Прада сказал тебе, когда вы впервые вступили в связь?

Че Чантар повернул голову и задумчиво посмотрел на ребристый шарик, торчавший в стене напротив карты.

- Он был потрясен. Он решил, что ему отвечают боги... - Арсоланец усмехнулся. - По крайней мере, один бог, который говорит с ним из Великой Пустоты... Пришлось его успокаивать. Я сказал, что в Арсолане изобрели такое же устройство, как у него, но это большой секрет - разумеется, от аситов. С ними у Прады и случились неприятности.

- Ты не говорил мне об этих беседах, - с легким осуждением заметил Орх. - Ты, сагамор, тоже любишь тайны?

- Видишь ли, друг мой, бесед было всего три. Первые две, когда Прада еще находился в Ханае, и мы едва слышали друг друга - треск и вой заглушали слова. Потом он замолчал, и с Месяца Покоя до Месяца Долгих Ночей я не мог с ним связаться. Я уже думал, что те неприятности с аситами кончились его гибелью, но вчера он снова связался со мной. Он говорит, что находится в Эммелитовом Дворе под Росквой, и что с помощью местных искусников собрана новая установка, более совершенная, чем в Ханае. Он что-то толковал о волнах - не о тех, что бывают в море, а о волнах эммелитового излучения. Кажется, он хотел знать, с какими длинами или частотами волн работает наш передатчик.

Коснувшись ребристого шарика, Че Чантар смолк. Сеннамит нахмурился - видимо, сказанное сагамором было не очень ему понятно.

- Волны, волны... - пробормотал он. - Хардар с ними, с этими волнами... Главное, мы можем говорить с этим... как ты его назвал?..

- С Эммелитовым Двором.

- Вот-вот. Говорить на огромном расстоянии, без посыльных соколов и без барабанов. В Россайнеле зреет бунт, и твои планы скоро исполнятся... самое время сказать умное слово, посоветовать, подтолкнуть... Как ты думаешь, через этого Праду мы можем связаться с Мятежным Очагом?

- Без всякого сомнения. Прада сообщил, что Двор - одно из убежищ Очага.

- Это упрощает дело. - Орх вдруг усмехнулся. - Чудеса! Твои слова полетят через океан и два материка, и кроме тех, кому они предназначены, никто их не услышит... Ты мог такое представить, сагамор?

- В мире много чудес, и мы находимся в таком месте, где их больше всего, - ответил Чантар, всматриваясь в карту. - Из разговора с Прадой я узнал, что Очаг теперь возглавляет Тур Чегич, вождь разумный и опытный. Сегодня, Орх, мы сможем с ним побеседовать, и я надеюсь, он прислушается к нашим советам... Смотри, огонек на карте разгорается! Прада включил свою установку!

Внезапно странные звуки наполнили комнату, и Орх вздрогнул от неожиданности. В этих хрипах и визгах, вздохах и стонах, скрежете и завываниях не было ничего человеческого, и на крик птицы или зверя они тоже не походили. Казалось, что где-то - неведомо где! - жалуется гигантское существо, то ли просит помощи, то ли проклинает и угрожает, то ли тщится что-то сообщить на непонятном людям языке.

На лбу сеннамита выступил холодный пот.

- Что это, Чантар? Что это, во имя Шестерых?

- Я полагаю, голоса Великой Пустоты, - произнес арсола- иец, благоговейно склонив голову. - Так всегда бывает, пока не установится связь, и в первый раз я тоже... Но не надо об этом. Слушай!

Хрипы, завывания и вздохи смолкли, и сразу же раздался голос. Человек говорил на торговом жаргоне, смеси арсоланского, аталийского и одиссарского:

- Здесь Лиго Прада. Ты слышишь меня, достойный Чен?

- Так я ему назвался, - шепотом пояснил Чантар и, приблизив губы к ребристому шарику, ответил: - Здесь Чен. Слышу тебя, умелец Прада.

- Со мной Тур Чегич, но он не говорит на этом языке. Я буду переводить, если ты не против.

- Не против, мой далекий друг.

- Похоже, нам придется учить россайнский, - проворчал сеннамит. Его широкое лицо порозовело от возбуждения.

Снова раздался голос Прады:

- Вождь Тур Чегич рядом со мной. Он очень удивлен. - Короткий смешок. - Он говорит, что не видел ничего чудеснее моей машины, хотя это просто груда ламп и проводов... наверное, как и у тебя.

- Конечно, - ответил Чантар, с улыбкой оглядывая комнату. - Провода и лампы, лампы и провода, и больше ничего.

- Ты хочешь что-то сказать вождю? Или спросить?

Че Чантар и Орх переглянулись. Потом арсоланец произнес:

- Не спросить, а посоветовать.

- Что же?

- Не торопиться. Сохранять спокойствие и не торопиться...