Девять ворот

Глава II

С наступлением утра пришли обязанности, которых Гопал боялся больше всего. Согласно Законам Ману, они назывались истагости — собрание, созываемое для того, чтобы выслушать жалобы людей королевства. Даже такое маленькое королевство, как Голока, должно было следовать этим законам.

Надевая пурпурное церемониальное одеяние, необходимое на таком сходе, Гопал насмехался над законом. Почему он должен слушать перебранку стариков и фермеров?

«Потому что это твоя обязанность как наследника трона, — сказал бы его отец. — И следи за своим языком, иначе ты оскорбишь ману», — предостерег бы он.

Как обычно, рассуждения его отца победили. В конце концов, он был симхон. Только однажды Гопал хотел выиграть. Только однажды он хотел, чтобы отец выслушал то, что он должен был сказать.

Тем не менее неохотно Гопал шел на истагости. Тревога, которую поселил в нем мистик, не исчезла со снами этой ночи. Даже Нимаи, одетый в лучшую свою хлопковую тунику серого цвета, заметил его беспокойство. Было ясно, что-то волновало Гопала, когда они встретились возле зала собраний. Гопал не склонен был обсуждать это.

Пока они стояли снаружи здания, построенного много лет назад для таких собраний его дедом, Гопал заметил, что пальмовые листья на старой крутой крыше нуждаются в замене. Здание было не более чем еще одним глинобитным строением, но оно выдержало испытание жарой и муссонами. То же самое можно было сказать о любом другом здании в Голоке. Неожиданно ему показалось, что все нуждается в ремонте, как будто та искра, которая дает жизнь всему, даже неодушевленным предметам, была погашена.

Дело было не только в этом, многое изменилось со вчерашнего вечера. Знакомые вещи казались ему чужими. Он видел свою деревню как будто в первый раз. Может быть, все дело в этой странной туче, которую он видел вчера вечером. Не висит ли она еще над деревней… над ним? Он посмотрел наверх, но небо было чистым.

Священники разговаривали с отцом о злом ветре крура-лохана или что-то вроде этого. Может, ему следовало быть более внимательным. Считалось, что это черный ветер из Била-свагры. По поверьям, он приносит засуху и голод, меняет погоду, отравляет всех, кто вдохнул его, даже животных. Старики называли его космической болезнью, заразой, распространяющейся по Бху-мандале. Лишь однажды почувствовав его дыхание, королевство могло быть очищено посредством совершения видхи — ритуалов, предписываемых Законами Ману. Но Била-свагра была опечатана после войны с дэвами.

В конце концов, почему он об этом думает? Это не его дело. Он хотел покинуть этот клочок земли, который его отец называет королевством. Он не просил о рождении в семье симхи. Карма определила его судьбу. Он сомневался…

Когда он вошел в здание, неожиданное облако тепла охватило его, заставив понять, как же холодно было снаружи… хотя уже была весна.

Зал был пуст, если не считать священников. Наружный свет падал сквозь отверстия в старой крыше, крытой пальмовыми ветвями. Расщепленные и покоробившиеся балки стояли, как посох старика, едва ли способный выдержать его вес. На другом конце комнаты, перед деревенским алтарем, священники деловито готовили утреннее подношение из риса, фиников и теплого молока с бананами. На алтаре располагались статуэтки большинства дэв: Господь Индра, Агни и Вайю; Варуна — хранитель морей и океанов; Висвавасу — держатель света и Чакра — правитель лон Бху. В центре стояло божество дэва, которому поклонялись симхи Голоки, четырехрукий Параматма. И едва видимая, если не знать где искать, шестидюймовая фигурка Бхуми, любимого божества Гопала, удобно устроилась среди остальных. Бхуми была его тезкой, ибо Бхуми часто принимала форму коровы, а «Гопал» означало «защитник коровы-матери».

Украшенный алтарь всегда вызывал у Гопала очарованность Кругом. Если размер вселенной связан с количеством голов ее создателей, то как же велика должна быть вселенная тысячеголовых созидателей? Эта мысль приводила его в смятение, но все равно он жаждал еще большего знания. Его вопросы не знали границ, в отличие от его жизни в Голоке.

Аромат плотного облака смолистых благовоний поднимался над алтарем. Зажгли топливо. Его мерцание рассеивалось на нелепой дымке благовоний, проливая из окон свет и освещая зал собрания, как маяк посреди деревни.

Начали входить жители деревни. Некоторые поодиночке, другие — небольшими группами. Приходящие с женами разделялись у двери. Мужья входили, смешивались с другими селянами мужского пола, а женщины усаживались снаружи. Закон запрещал женщинам принимать участие в истагости, и они приносили одежду для починки или медные сосуды для полировки, а некоторые баюкали младенцев.

Пока мужчины усаживались на грязном полу, Гопал занял свое место на платформе, на подушечке, слева от отца. Нимаи выбрал момент, чтобы выполнять желания своего отца, которому помогали сейчас занять место сзади. Отец Нимаи, Сахадева, навсегда изменился, с тех пор как его жена была убита зверем бакисурой. Бедняга был искалечен, пытаясь спасти ее; а потеря руки и ноги для фермера была хуже чем смерть. Теперь, неспособный работать, он вынужден был жить как судра, за счет симхи.

— Это обязанность симхи — заботиться о своих людях, — вспомнил Гопал слова отца.

Однако Сахадева полагал, что это его проклятье, и обвинил симхи в том, что тот не защищает деревню.

Наблюдать за тем, как Нимаи помогает отцу, было счастьем для Гопала. Он и Нимаи все равно были друзьями, несмотря на натянутые отношения их отцов. Он очень любил Нимаи: его младенческую невинность, его страх перед всем новым и необычным, его преданность как друга — даже если они и стояли на разных ступенях социальной лестницы и даже при том, что Нимаи не понимал его. Получив наконец разрешение отца, Нимаи сел в первых рядах, чтобы служить развлечением Гопалу.

Священник, стоявший неподалеку от входа, объявил:

— Хвала Падме, симхе Голоки.

Мужчины послушно поклонились.

С отстраненной искренностью запели они «Йа Падма», пока отец Гопала спускался в проход. Падма обошел жертвенник со свитой священников и занял свое королевское место на сане из шелковых подушек. Уважение, которое внушал присутствующим его отец, вызывало у мальчика чувство удивленного восхищения.

Будут ли люди так же кланяться ему, когда он станет симхой, спрашивал себя Гопал.

Пока его отец получал почести, мать Гопала была по закону вынуждена оставаться снаружи. Согласно традиции, ей позволялось занять специальное место у окна, ближайшего к ее мужу.

Также вынужденная оставаться снаружи, Китти протестовала, убежденная в том, что могла бы решать проблемы лучше большинства мужчин. Гопал знал, что Китти эти собрания нравились гораздо больше, чем ему. Закон законом, а он с удовольствием позволил бы войти… хотя бы разок, просто посмотреть на лица стариков и священников. Одна эта мысль заставила его улыбнуться. Что бы сказал на это Падма? Гопал внутренне засмеялся, а затем посмотрел вокруг, страшась сурового взгляда своего отца, но Падма разговаривал с мистиком и ничего не заметил.

Когда все уже выглядело готовым, Гопал ударил в небольшой медный гонг, призывая всех ко вниманию. Собрание неторопливо угомонилось, голоса стихли и последние селяне заняли свои места.

— Прадхумна из семьи Матиллы, — объявил его отец, — обращался с прошением к совету, поэтому он может говорить первым.

Прадхумна представлял второй класс Голоки — фермеров, ремесленников и скотоводов. Его семья всегда была уважаема и, если бы не его рождение в классе вайша, Прадхумна мог бы быть хорошим симхой. Прадхумна поднялся, опираясь на семейный пастуший посох, и приблизился к совету. Поскольку вайшам запрещено было носить тюрбаны, его голову защищал от холода капюшон из зеленых и белых полос — цветов его семьи. Выйдя в первые ряды собрания, он обнажил голову — таков был обычай — и обратился к совету:

— Моя ферма не плодоносит, несмотря на то что мы продолжаем наши жертвоприношения Индре. — Он обернулся к аудитории. — Морозы, наступившие поздней весной, губят наш урожай. — Он указал на жертвенный огонь: — Смотрите, как нужен огонь в это утро. Это неслыханно для этого сезона.

— Господь Индра покинул нас! — послышался пронзительный голос. Гопал быстро осмотрел аудиторию, разыскивая грубияна. Никому не дозволено говорить без дозволения симхи. Очевидно было, что жители деревни в это утро пребывали в беспокойстве.

— Молока, которое дают нам животные, едва хватает на пропитание моей семье! — прозвучало еще одно сердитое замечание, отвлекая внимание Гопала.

Гопал понимал, что такое поведение было неслыханным для истагости. Что нашло на этих людей? В зале начиналось шевеление, неясное бормотание, напоминающее накатывавшуюся грозу, люди жаловались друг другу.

— Шанти, Шанти, — приказал его отец мягким, спокойным голосом. Подняв обе руки, он призвал всех к спокойствию. — Каждый будет услышан, но здесь должны быть мир и спокойствие. Вы будете говорить по очереди.

Оставаясь уважительными к своему симхе, мужчины медленно успокаивались. Безмятежность, которую олицетворял собой его отец, успокоила даже Гопала.

— А рынок, — продолжал Прадхумна. — Наши колодцы не в состоянии обслужить столько караванов. Еще три колодца пересохли только в этом месяце.

Разве караваны — это плохо?! Для Гопала это хорошо.

— Здесь недостаточно места, — продолжал фермер, — а они продолжают ставить свои шатры.

Гопал быстро взглянул на отца. Симха спокойно восседал на своей сане.

— Да, Суманда, — сказал Падма, узнав селянина, поднявшего руку. — Ты также можешь обратиться к собранию.

Гопал понимал, что со стороны отца мудро было дать высказаться следующему, чтобы поддержать порядок, но он не знал, как долго он будет сохраняться. Суманда, также из класса вайша, встал на ноги, но остался стоять на месте, опираясь на посох. Не было ли это тонким проявлением неуважения, размышлял Гопал.

— Рынок переполнен посторонними, — сказал Суманда, — в то время как фермеры и пастухи, издавна живущие на холмах Голоки, умирают с голоду! — Он обернулся к собравшимся. — Мы не можем тягаться с этими чужеземцами.

Головы закивали. Ропот возобновился.

— Дело не в чужеземцах, — сказал Вьяса. Как гость симхи, он был единственным, кому дозволялось говорить без разрешения. — Слишком много алтарей в храмах остаются пустыми. Подношения дэвам становятся все меньше и меньше.

Собрание успокоилось.

— Ману оскорблены! — закричал священник. — Вчера вечером я видел еще одну падающую звезду.

Гопал забеспокоился. Его дед рассказывал, что демоны входят в этот Круг на падающих звездах.

— Мы наказаны! — пронзительно крикнул другой. — Дэвы оставили нас!

Вьяса стоял на своем месте.

— Это крура-лохана.

Это было то самое слово. Воздух неожиданно стал холодным и застывающим. Облака благовоний перестали подниматься и льнули к потолку. Ни слова. Ни деяния. Дверь с треском отворилась, и ворвался холодный порыв ветра, неся с собой кусочки иссушенной земли. Он раздувал одежду собравшихся мужчин, которые прикрывали глаза. Песок, как тысячи стрел, впивался в их лица. Второй порыв раздул огонь. Тени метнулись к потолочным перекрытиям, как бы танцуя вместе с языками огня. Огонь выпрыгнул на десять… пятнадцать… двадцать футов в воздух. Нимаи, застигнутый врасплох неожиданным выбросом жара и пламени, опрокинулся назад. Китти встала на ноги, вытягиваясь, чтобы посмотреть в окно. Гопал сидел в благоговейном ужасе.

В языках пламени появился гигант, закрытый огнем и дымом. Гопал насчитал шесть, семь, нет, даже восемь рук, торчащих из голой человеческой груди. У чудовища были руки человека, каждый палец оканчивался черным изогнутым ногтем. Дым немного развеялся, открывая величественную голову льва с золотой гривой. Голова существа почти касалась крыши здания.

Гопал взялся за кинжал. Что ему делать? Он вытер пот с лица. Падма сидел на месте, рука его лежала на кинжале. Гопал последовал примеру отца и ждал.

Глядя в небеса, существо издало громоподобный рык, сотрясая землю и вырывая бамбуковые ветви с крыши. Снаружи испуганные ветви роняли листву, осыпая детей и женщин, съежившихся от рева. Земля превратилась в лиственный коллаж.

Гопал низко пригнулся, кровь стыла в его жилах, а в ушах звенело. Когда эхо звериного крика затихло, фигура из плоти, огня и дыма заговорила.

— Вечное время изменилось! — прорычала она, раскачивая головой в неистовой агонии. — Нарушена связь времен года. Алчность, гнев, дурные средства существования, надувательство и борьба друзей друг с другом возвещают о царствовании Ашуры, короля Кали Юги — веке Кали. Печать Била-свагры сломана.

Все восемь конечностей видения в муках вознеслись к небесам.

Век Кали? Он так сказал? Ашура? Здесь на Бху? В человеческом обличье?

Вихрь горячего воздуха и пыли обогнул снаружи зал собраний, раздувая сари женщин, крепко прижимающих к себе детей. Обернувшись вокруг здания, вихрь ворвался в дверь. Прокладывая себе дорогу среди грязи и испуганных селян, он метнулся к огню, взъерошивая волосы и бороду мужчин. Ветер ввинтился в очаг, охватив существо и унеся его сквозь истерзанную крышу, и исчез. Огонь погас, и зачарованность сломалась. Люди были убеждены, что их конец близок, и ропот собрания перешел в панику.

Падма поднялся на ноги.

— Прошу вас, мы должны поддерживать порядок! Ничего не произошло.

Сидящие на помосте встали.

— Мы разберемся с этим, — уверял отец Гопала, движением руки призывая всех к порядку. Симха пытался усадить всех на свои места, но на этот раз жалобы звучали громче, чем королевские распоряжения.

Вьяса что-то нашептывал Падме на ухо. Гопал услышал слово «двар». Возглавляемые Падмой и Вьясой, члены совета покинули зал; за ними последовало возбужденное и запуганное собрание.

Этим же вечером, в тепле своего дома, Гопал заметил, каким потерянным выглядел отец за ужином. Его мать также заметила это.

— Это истагости так расстроили тебя, муж мой? — спросила она, поставив перед симхой блюдо с чалати. Находясь в стенах своих домов, женщины имели возможность ходить с непокрытой головой. Длинные коричневые волосы Лилы ниспадали прямо перед ней, когда она ставила еду перед мужчинами, и она вынуждена была закидывать их назад. Законы Ману запрещали женщинам стричь волосы.

Отец Гопала положил горсть риса на лепешку, завернул ее и откусил.

— Не только это, — ответил Падма. Он поднял свою пустую чашку, чтобы попить, пощипывая пальцами черную бороду, как он часто делал, когда что-то беспокоило его. — Китти, дочь моя, налей мне немного холодной воды.

— Да, отец, — ответила Китти. Она взяла ведро с полки и наполнила глиняный кувшин. По крайней мере, дома ей не нужно было носить эту чадру, и она с удовольствием распускала такие же черные, как у брата, волосы. Много раз она пыталась убедить его укоротить их. Вводимый в искушение, он все же достаточно уважал отца, чтобы удержаться.

Пока Китти наполняла его чашку, Падма продолжал:

— Я хотел смотреть сквозь пальцы на другие предзнаменования круры-лоханы. Но теперь, с появлением этого существа… — Падма опустил чашку, плотно сжав ее обеими руками. Он поднял глаза на сына.

Гопал почувствовал, что должен что-то сказать.

— Может быть, трета-мистик может использовать свою силу, чтобы избавить нас от нашей беды. Мистик может дать ответы на твои вопросы.

— Возможно, Гопал прав, — предположила Лила, также пытаясь успокоить мужа. — Возьми еще риса. Гопал, и ты тоже. Положи побольше риса в суп. Китти, положи отцу побольше риса и перца.

Китти принесла перец и большую чашку с рисом с огня. Положив рис на стол, она ложкой разложила его мужчинам.

— Он уже сделал это, — ответил Падма.

Гопал, отвлеченный суетой матери, посмотрел на отца.

— Что?

— Вьяса уже дал мне ответ, — спокойно объяснил Падма, сделав еще один глоток из чашки. Он медленно поставил чашку на стол. — Гопал, это зависит от тебя.

Гопал едва не подавился рисом, который только что положил в рот. Он быстро взял чашку с водой и сделал глоток. Вода смочила его пересохшее горло, и комок проскочил в желудок.

— К-к-как? — спросил он.

Что зависит от него? Он внимательно слушал.

— После истагости я попросил мистика спросить совета у йоти. Он обнаружил, что звезды расположены в твою пользу. Ты должен совершить видхи очищения.

Гопал обернулся на звон металлической тарелки, которую держала его мать.

— Простите мне мою неловкость, — попросила она, и страх засветился в ее глазах, когда она нагнулась, чтобы поднять тарелку.

Падма, не обращая на нее внимания, продолжал:

— Ты должен принести коготь наги. Как говорят ману, только остановив Черную Змею и принеся ее коготь, можно освободить нашу деревню от круры-лоханы.

Гопал знал законы. Он читал их много раз.

— Нашим людям нужно что-то продемонстрировать, чтобы ману не оставили нас. Этот видхи мог бы быть знаком, который они ищут.

Гопал не верил тому, что услышал. Теперь традиции становились опасными. Он хотел что-то сказать, но что?

— Ты можешь уйти завтра перед Брахма-муртой. Это был бы благоприятный момент! И ты не должен забывать спешить весь день, с того момента, как ты тронешься. Сделай подношение Параматме, попроси у него защиты.

Глаза у Гопала расширились, в горле опять пересохло. Он нервно вытер капли жидкости, которые собрались на боках его металлической чашки. Блестящий металл отражал его дрожащее лицо. Он был слишком ошарашен, чтобы пить.

Гопал был в панике.

— Это правда, что змеиные гнезда находятся в храме Дурги?

Отец кивнул. Мать смотрела в пол.

— Старики говорят, что этот храм населен призраками! — выпалил он.

Китти прекратила чистить стол, забыв, что настала ее очередь принимать пищу. Она села напротив брата.

— Ты, должно быть, слишком молода, чтобы помнить эту историю, — объяснил отец, видя неожиданное любопытство Китти, — и демон послал…

— Я думаю, что ей было только пять, — добавила Лила, стараясь казаться спокойной и тоже садясь за стол.

Неужели время прошло так быстро? Гопал вздохнул. Неожиданно я стал достаточно взрослым, чтобы совершить видхи. Но так ли это? Пока его сестра говорила, он думал о законе.

— Отец! Расскажи мне, пожалуйста, об этом храме и демоне, — попросила она, с усмешкой глядя на брата.

Отойдя от стола, Гопал направился к алтарю. Здесь лежал свод законов. Он взял древний текст и прислонил его ко лбу. Вернувшись на свое место за столом, он сел. Гопал пристально посмотрел на обложку… затем открыл ее.

— Да, расскажи ей, — проворчал Гопал, подняв глаза. — Я не хотел бы идти… и не помнить всего.

Мать, слыша сомнение в голосе Гопала, попыталась утешить его.

— Это только легенда.

— Ну же, расскажи нам, отец, — умоляла его сестра, отодвинувшись в сторону и опершись сжатыми руки на деревянный стол.

Гопал просматривал книгу, пытаясь найти выход из положения, а отец рассказывал о том, как несколько поклоняющихся Дурге — единственной дэве женского пола, которой позволялось принимать участие в битве, бесцеремонно курили ганью. Накурившись, они похитили подданного Рудры — дэвы истребления, чтобы принести его в жертву своему божеству. Прежде чем Дурга смогла остановить их, они осквернили ее алтарь кровью несчастного пленника.

Гопал хорошо знал эту историю. Он слышал ее раньше, от деда. Где же закон о видхи? Он яростно перелистывал манускрипт. Испарина на руках мешала ему переворачивать страницы. Жесткие страницы шуршали все сильнее и сильнее под его беспокойными пальцами.

Ерзая на подушке, его сестра придвинулась ближе к столу.

— Так что это за демон?

Она настаивала! Глядя на ее возбужденное лицо. Гопал подумал: «Почему она не родилась мальчишкой?»

Падма объяснил, что когда Дурга поняла, что она потеряла власть над своими последователями, она призвала самого Разрушителя, чтобы искупить вину за потерю невинной жизни. Когда Рудра появился, он увидел изуродованные останки своего верного последователя и заплакал.

Дребезжание деревянной ложки по металлу чашек становилось все громче. Это мать Гопала, стараясь не слушать, шумно опустошала почти полные чашки с рисом.

Ее муж продолжал.

— Печаль Рудры обратилась в гнев. Его голубая кожа загорелась красным цветом. Глаза его сверкали как молнии. Хохоча как сумасшедший, он вырвал пучок волос из головы, разбрасывая пряди по земле. Преданные Дурги стояли ни живы ни мертвы.

Отец, увлекшись, схватил себя за волосы и встал со своего места, свалив подушку назад. Затем Падма бросил воображаемые пряди на землю.

Гопал прекратил листать страницы. Его отец продолжал рассказывать, как из прядей вырос гнев Рудры, олицетворенный черным демоном Вирабхадрой, достающим до небес. Падма поднял руки так высоко, как только мог, пока не встал на цыпочки. Китти смотрела наверх, широко открыв глаза и ухватившись за край стола, чтобы не упасть.

Гопал наклонился вперед и положил лоб на ладони, опять перелистывая страницы. Он слушал, как Падма продолжал декламировать, рассказывая о том, как гирлянды из человеческих голов раскачивались на шее у демона.

— Головы все еще были живыми, — говорил Падма, — и кричащими в своем несчастье. Яркие, как три солнца, волосы существа горели как огонь. Тысячью рук, и каждая фехтовала своим оружием, создание Рудры размахивало над головами сборища еретиков.

Падма рассказывал, как Вирабхадра разорвал всех, кто присутствовал на ложном жертвоприношении. Их отрубленные конечности были разбросаны вокруг алтаря храма, а демон рубил и резал свои жертвы. Преступники пытались бежать, но, подобно сорнякам, были вырваны неумолимой дланью демона. И так изобильна была эта кровавая бойня, что река крови стекала с рук демона, когда он обезглавливал и потрошил свои жертвы. Кровь сбегала вниз по пешим ступеням замка в лес.

Наконец слова, которые произносил отец, все же отвлекли его, и Гопал вынужден был прекратить чтение и стал слушать отца.

— Богиня зарыдала при виде того ужаса, который она вызвала на своих собственных последователей. Наконец она попросила Рудру убрать свое создание, но к тому времени живых уже не осталось. Этот храм, покинутый Дургой, пустует и по сей день.

Китти сидела на подушках, выпрямившись.

— И Гопал должен завтра туда идти? — Она ухмыльнулась и, обернувшись, наткнулась на его презрительную усмешку. Он опять посмотрел в книгу, его пальцы искали выход.

Отец засмеялся, видимо, пытаясь развеять страх в уме своего сына.

— Как сказала твоя мать, это только легенда! — Падма повернулся к Гопалу, и сказал знакомым спокойным тоном: — Твоя задача гораздо более серьезна. Благополучие Голоки будет зависеть от того, принесешь ли ты коготь наги.

Вот она, страница, которую он искал!

— Отец! Я не прожил еще семнадцати лет в этой жизни. Вот здесь, лока 25:3, сказано: возраст, установленный Законами Ману для свершения видхи — восемнадцать лет.

— Карма выбрала тебя, — спокойно возразил отец. — И, как ты часто говоришь, времена изменились, и новое ищет новые пути.

Первый раз в его жизни отец слушал то, что он сказал. Должно быть, он проклят! Это было единственное объяснение.

Прежде чем Гопал сумел произнести еще хоть одно слово в свою защиту, отец вышел из-за стола. Взяв нож с полки возле двери, Падма вышел наружу, в темноту.

— Я сделаю тебе новый лук, — крикнул он. — Он будет готов к утру.

Что оставалось делать Гопалу? Он не мог не подчиниться. Это принесло бы позор и бесчестие его семье и его потомкам. От него ждали совершения видхи. Это диктовали Законы Ману. Целое королевство Голоки будет проклято, если он не сделает этого. Зачем он только родился на свет? Он оттолкнул свод законов на середину стола и положил локти на твердую поверхность. Подперев подбородок руками, он пристально смотрел на книгу — причину его несчастья.

Уголком глаза он заметил, что мать подбежала к двери, глядя, как отец исчезает в темноте. Затем она повернула голову, беспокойно глядя на него через плечо, но ничего не говоря.

Сестра тоже смотрела на него. Потом она улыбнулась странной улыбкой и начала складывать тарелки. Она прятала глаза и окунала пальцы в наполовину полные чашки, поднимая их со стола и притворяясь, что занята чисткой. Молча его мать и сестра закончили мытье тарелок. В этот вечер ни у кого не было аппетита.