Дети дупликатора

Глава седьмая

Вездеход, утробно взрыкнув, газанул и уполз дальше, уменьшаясь с каждой секундой. Сиверцев тоскливо поглядел ему вослед. «Угораздило же меня», — подумал Ваня грустно.

Он уже начал склоняться к мысли, что лучше было бы остаться на четвёртую вахту — там хотя бы всё знакомо и привычно. Ребята правильные, внятные, начальник — пан Ховрин — даже получше Рахметяна будет, чем не жизнь? А тут — идёшь туда, не знаю куда, с каким-то, прости господи, Психом! Сиверцев вздохнул, протяжно и скорбно.

— Грустим? — осторожно поинтересовался Псих.

Ваня поглядел на новоявленного напарника, стараясь не думать о нём как о виновнике всех свалившихся на голову перемен.

— Видишь ли, друг! — проникновенно начал объяснять Сиверцев. — Нормальная институтская вахта на заимке длится четыре недели.

— Я знаю, — кивнул Псих.

— Ага. Иногда приходится сидеть в Зоне две подряд. Не очень часто, но случается. Я просидел три и вчера мне сообщили, что грядёт четвёртая.

— Ну, это ж не вахта, — возразил было Псих, но Ваня его перебил.

— Ты дослушай. Так вот: я уже начал привыкать к мыслям о четвёртой вахте подряд, но тут приехал Тараненко и сообщил, что я всё-таки уезжаю в городок на реабилитацию. Туда я и поехал бы, если бы в «Рентгенах» не появился ты.

Псих хмыкнул:

— Я безвылазно сижу в Зоне дольше. Полгода. И ничего.

— Ты тут по своей воле!

— А тебя, — ехидно парировал Псих, — вероятно, сослали за грехи и плохое поведение в общественных местах.

— Про грехи, небось, правда, — буркнул Сиверцев. — Четыре года в лаборатории сидел, в микроскоп глядел, пока полгородка с ума не сошло и не начало гоняться за твоей грёбаной шарманкой. Вот тут-то мне масть, как говорится в определённой среде, и попёрла! Видишь — «калаш» вместо микроскопа, а вместо лаборатории — радиоактивные просторы. Век бы их не видать!

Ваня вздохнул и закруглился:

— Впрочем, это лирика, мало кому интересная. Давай завязывать с душеспасительными беседами и потопали куда там ты меня поведёшь, а то торчим тут…

— Вот это по-мужски! — с уважением произнёс Псих. — Я оценил!

— Безмерно рад этому! — проворчал Ваня уже теплее.

— Зовут тебя, если правильно помню, Ваней? — уточнил Псих.

— Правильно помнишь.

— А меня Саней. Держи краба, что ли… Они степенно поручкались.

— Меня чаще Психом зовут, — добавил Псих. — Если хочешь, зови так, я не против.

— Саней как-то оптимистичнее. — Сиверцев беззлобно ухмыльнулся.

— Как знать, как знать… — вздохнул Псих. — Байки обо мне, ты, конечно же, слышал, раз три вахты в Зоне отсидел.

— Слышал, не буду врать. Болтают, будто бы тебя не берут аномалии, боятся монстры и ещё ты якобы провалился в наше время из прошлого.

— Про аномалии — враньё, — хладнокровно поправил Псих. — А остальное почти правда.

— Почему почти? — заинтересовался Сиверцев.

— Монстры меня не боятся, а просто не трогают. Подозреваю, принимают за своего и отчего-то не считают добычей. Хотя вообще-то друг друга трескают за милую душу. Ну и про провал из прошлого, скорее всего, тоже неправда, если разобраться. Раньше я думал, что меня бросили в Припяти в больнице при эвакуации и я почему-то провалялся в коме около сорока лет. А потом очнулся. И не постарел при этом. Но потом я понял, что это невозможно, по целому ряду причин. Хотя бы по тому, как проходила в восемьдесят шестом эвакуация — мне рассказали знающие люди. Человека в больнице не могли бросить, вот просто не могли — и всё, и я в это верю. Страна была чуток другая, и люди, соответственно, тоже. И теперь я думаю, что память и личность Сани Солодухина, угодившего за день до взрыва на АЭС под грузовик и впавшего в кому, каким-то образом была перенесена в это вот тело, скорее всего созданное в секретных лабораториях «О-Сознания». Я не Саня, я его копия, улучшенная и доработанная.

В Сиверцеве ещё в начале этого монолога проснулся нормальный учёный, наделённый здоровым скептицизмом, но обижать спутника не хотелось и он прокомментировал всё это очень сдержанно:

— Смело, — сказал Сиверцев со вздохом. — Смело!

— Не веришь? — хмуро спросил Псих.

— Извени… но я учёный. Биолог. Поэтому всерьёз относиться к искусственным телам и пересадкам сознания не могу. Извини ещё раз.

Псих вздохнул.

— Я понимаю, — сказал он через полминуты, всё так же вышагивая рядом с Сиверцевым, потому что они давно уже не стояли на месте, а довольно резво шли через обширную пустошь и вдалеке справа даже начала вырисовываться Свалка и столбики колючей изгороди, опоясывающий её. — Знаешь, Ваня, почему я не боюсь радиации, практически не болею и, похоже, не старею?

— И почему? — с неприкрытым интересом спросил Ваня.

— Сейчас попробую объяснить. Ты извини, я-то не биолог, поэтому говорю как понял и что запомнил. У обычного человека от радиации повреждаются некоторые гены, отчего нарушается синтез белка. Так?

— Ну, в общем и это тоже, — подтвердил Сиверцев. — И что?

— Вот! В организме человека некоторые гены как бы свёрнуты — отвечающие за всякие рога-хвосты-жабры и прочие пережитки, и они никогда не разворачиваются.

— Гены, отвечающие за жабры, положим, разворачиваются, на эмбриональной стадии, — поправил Сиверцев. — Но потом действительно остаются свёрнутыми.

Псих продолжил:

— Радиация повреждает только развёрнутые гены, правильно?

— Правильно, — подтвердил Сиверцев, теперь уже глядя на собеседника с невольным уважением — для рядового человека Зоны Псих знал подозрительно много. — И ещё со временем повреждаются краевые части хромосом… Это, кстати, одна из теорий старения — хромосомы становятся сильно короткими… Ты продолжай, продолжай.

— Так вот. — Псих наконец-то перешёл к сути. — У меня двойной хромосомный набор.

— Хромосомный набор у всех двойной, — хмыкнул Сиверцев. — В соматических клетках. Диплоидный называется. А в половых — одинарный, гаплоидный.

— У меня двойной по сравнению с остальными людьми, — поправился Псих. — Четверной, стало быть, или как там по учёному?

— Ну, скажем, э-э-э… полиплоидный. Да, пусть так.

— Ага, во! Так вот, значит, один набор у меня обычный, как у всех — в нём основные гены развёрнуты, как и положено, а хвосты с жабрами свёрнуты. А во втором свёрнуто вообще всё. Соответственно, радиация этот второй набор и не берёт. Когда в основном наборе что-нибудь повреждается, организм каким-то образом вынимает нужные гены из архива и обновляет развёрнутый набор. И всё, я как новенький!

— Смело! — оценил Сиверцев. — Очень смело! Остаётся только придумать — как свёрнутые гены могут участвовать в текущем синтезе белков… Ну и как они вообще остаются свёрнутыми при делении клетки, когда активируется практически весь геном. Но смело, чёрт побери, смело! Кто это всё тебе внушил?

— Синоптики, — угрюмо сообщил Псих. — Они мне геном и расшифровали. Провели это… сиквестирование.

— Секвенирование? — Сиверцев удивился ещё сильнее. Вот этого он точно не ожидал.

— Да, секвенирование! Забываю всё время. У меня, извини, образование десять классов, а в бурсе мы биологию вообще не изучали.

Сиверцев точно знал, что у Синоптиков соответствующая аппаратура имеется — осталась в наследство от Чистого Неба, когда их разгромили. А возможно и позже купили, поскольку времени со времён разгрома прошло предостаточно и аппаратура 2013 года сегодня выглядела бы, мягко говоря, архаичненькой.

— Не убедил я тебя? — с явно видимым огорчением спросил Псих.

— Как тебе сказать. — Сиверцев решил быть предельно честным. — Как у биолога у меня, разумеется, возникает масса вопросов, но ты вряд ли на них ответишь. Всё это выглядит, безусловно, очень фантастичным… но, признаю в принципе это не кажется совсем уж невозможным. Я пока не вижу фактов, которые поставили бы на подобном объяснении безусловный крест. Хотя, поверить трудно, да. Но, с другой стороны, тут в Зоне много такого, во что поверить трудно, а я это изучаю уже пять лет! И вижу собственными глазами. Так что… мне было бы очень любопытно взглянуть на результаты секвенирования, а ещё лучше взять твой, как ты выражаешься, организм под белы рученьки, свести в институт и там провести соответствующие исследования.

— В институт — это вряд ли, — сказал Псих. — Слишком многие меня ищут, в том числе и в институте. А вот на результаты взглянуть не проблема — я их храню как раз там, куда мы направляемся. В схроне, мы там ночевать будем. Думаю, до самого вторника.

— Ух ты! — Сиверцев даже обрадовался. — Погляжу с интересом!

Это могло показаться странным, но ни ежедневная рутина исследований, ни длительный завис в Зоне, случившийся в последнее время, не убили в Ване учёного-энтузиаста. Он продолжал любить свою работу даже вышагивая с «калашом» на плече по одному из самых опасных мест старушки-Земли.

Путники как раз напоролись на череду аномалий; Псих принялся тропить безопасный маршрут и поэтому отвлёкся, а Ванино внимание приковала стая ворон, с карканьем кружившаяся над чем-то немного впереди. И, похоже, не только вороны там кучковались — в траве тоже угадывалось бойкое шевеление. Но сначала предстояло пройти мимо аномалий.

Эти адские ловушки почему-то редко встречались поодиночке — всё больше россыпями. Как будто исполинский художник, то и дело обмакивая кисть в жидкую краску, затем энергично тряс её над бескрайним холстом, то здесь, то там. В результате с кисти срывались десятки капель и покрывали холст эдакими «грибными семейками», между которыми всегда оставалось довольно неиспачканного пространства.

«Между прочим, богатая модель, — подумал Сиверцев мимоходом. — Надо будет физикам предложить, пусть посмеются».

Ваня вспомнил институтское время — приятеля и коллегу Пашку, шефа своего вислоусого, Федор Витальича Баженова, физиков из соседнего корпуса, очень любивших в курилке набросать им, биологам, свежих идей, над которыми биологи не стеснялись тут же, в курилке, громко похихикать…

— Ваня! — позвал вдруг Псих и Сиверцев моментально отвлёкся.

— Что?

Псих укоризненно глядел на него.

— Ты внимательнее, вообще-то. Гляди куда ступаешь. Тут шаг влево, шаг вправо — и нет тебя!

Сиверцев виновато хлопнул глазами. Ну вот, пожалуйста, его неопытность всплыла в очень неудобный момент. Как он мог настолько отвлечься? Наваждение просто!

— Виноват, — пробормотал он с досадой. — Задумался! Больше не буду!

— Уж не будь, — вздохнул Псих. — А то мне Тараненко точно голову открутит!

«Кстати! — опять не к месту вспомнил Сиверцев. — А мне ведь ещё кроки малевать! Шеф велел!»

Но он усилием воли отогнал мысли и сосредоточился на том, чтобы след в след ступать за Психом, держась в нескольких шагах позади него.

На несколько минут для Сиверцева перестало существовать всё, кроме ботинок Психа. И едва он втянулся настолько, что начал следить за шагами проводника лишь периферийным зрением, поле аномалий закончилось. Псих остановился.

— Всё, — сказал он буднично. Потом покосился на Сиверцева и глубокомысленно произнёс:

— Я гляжу, ты не великий ходок по Зоне…

— Да вообще никакой, — признался Сиверцев. А что? Молчать ему Тараненко, между прочим, не предписывал.

— Я ж на заимке сидел, а оттуда только под конвоем вдоль сенсоров и назад. Ну, до трущоб вокруг «Рентгенов» разок дотопали, опять же под конвоем. Так там дорога — чистый проспект, Филиппыч, охранник наш, знай себе в зубах ковырялся.

— Да, там спокойно, — вздохнул Псих. — Как же ты за мной присматривать будешь? Тут скорее мне за тобой нужно! Не понимаю я Тараненко.

— Да я его и сам особенно не понимаю, — честно признался Сиверцев. — То заберёт с заимки вроде как на реабилитацию, то опять оставит в Зоне!

Ваня произнёс это и запнулся.

Вот ведь оно, объяснение! На поверхности, практически. На заимке убеждены, что Сиверцев сменился. А в институте, надо понимать, полагают, что остался на заимке. Правда известна только Рахметяну, который довольно мутный тип и явно гораздо ближе к шефу, чем Ване всегда казалось, да бравые тараненковские гвардейцы под началом Петра, к которым, кстати, так просто не подкатишься — мигом с говном смешают. И с другой стороны — Психа оставь одного, так он растворится в Зоне, как сахар в кипятке. Он здесь дома. Но с таким спутником как Сиверцев — совершенно иное дело. Ваня Психу как гиря с цепью на ноге: и бежать мешает, и не никак бросишь.

Эти незамысловатые логические выводы Сиверцева сначала ошеломили, а потом вдобавок поразили простотой, даже элементарностью. Он в очередной раз подивился хитрости и изворотливости шефа, а также быстроте, с которой тот ухватывался за мельчайшие возможности улучшить собственную позицию в некоей малопонятной игре со множеством противников. Конкретно сейчас — скорее всего, с Покатиловым.

Кстати, вот ещё что: затея шефа заодно является и проверкой чистоты помыслов Психа. Если Псих действительно пришёл сдаваться, тогда он Ваню точно не бросит.

Но всё равно Сиверцев не понимал почему Тараненко решил Психа отпустить чуть ли не на целую неделю. Может быть, просто не видел никакой возможности удержать его? Да вряд ли, гвардейцы бы скрутили на раз, никакая полиплоидность тут не помогла бы. А вывезти его в вездеходе в виде продолговатого куля, как горскую, завёрнутую в ковер, невесту для Тараненко вообще не проблема. Что-то же заставило его рискнуть?

Свалка была уже совсем рядом — Сиверцев отчётливо наблюдал ограждение из колючей проволоки, местами продранное. Ряды брошенной автомашинерии сиротливо и безысходно торчали в диком поле, словно узники перед расстрелом. Совсем как на фотографиях, коих Ваня насмотрелся немало. Фотографий Свалки вообще почему-то было очень много, больше, чем всей остальной Зоны. Наверное потому, что сюда было сравнительно несложно попасть, даже новичкам, ну и ещё оттого, что когда-то давно, после второй катастрофы, именно отсюда началось изучение Зоны — со Свалки.

— Напрямик, конечно, ближе, — сказал Псих и в голосе его Ваня уловил недовольство, — но я через Свалку ходить не люблю. Поэтому пойдём по дуге, вдоль ограды.

— Как скажешь! — поспешил согласиться Сиверцев.

— Ну и чудненько, — кивнул Псих. — Потопали!

Вдоль ограды угадывалось некое подобие тропинки — даже такой горе-следопыт, как Сиверцев заметил это без труда. По ней Псих и направился.

Ржавая колючка ограды тянулась от столбика к столбику метрах в пятнадцати справа от них. А воронья стая теперь была совсем близко — сотня метров, вряд ли больше. Впереди и чуть-чуть левее тропы, то есть дальше от колючки. Псих по её поводу, вроде бы, не беспокоился — иначе зачем пошёл в ту сторону? А вот Ваня почувствовал себя неуютно. Вороны-то — бог с ними, максимум нагадят сверху, хотя и это не восторг, безусловно. Ваню нервировало шевеление в траве. В Зоне предостаточно тварей небольшого размера, способных не оставить от двух взрослых мужичков мокрого места. А тех, кто способен только мокрое место и оставить — ещё больше, причём намного. Не любил Ваня бросать вызовы капризной судьбе, не любил и всё.

— Слышь, Саня! — опасливо поинтересовался он. — А чего там вороньё кружит?

— А там корова дохлая валяется, — охотно пояснил Псих. — Собачня пожаловала доедать, ворон и вспугнула. Вот и кружат.

Сиверцев потянул носом сырой и нездоровый воздух Зоны — вроде, неприятных запахов не чувствовалось. Пахло влажной землёй, травой, ржавым железом, но не гнилью.

— Давно валяется?

— Я ей что, летописец? — Псих пожал плечами. — Вчера вечером уже валялась. Ты не дрейфь, там сейчас никого опасного нет, да и собак немного. Пройдём.

«Хорошо, если так», — подумал Сиверцев не очень уверенно.

Полгода назад Псих считался новичком-одиночкой, но если его история хоть сколько-нибудь правдива — он способен дать изрядную фору тёртым сталкерюгам из «Штей», «Ать-два», «Вотрубы» и любого другого бара в окрестностях Зоны. Оставалось надеяться только на это.

И действительно, прошли. Вороньё продолжало с карканьем кружиться над округой, в траве кто-то всё так же шевелился и сопел, но никто так и не показался. Сиверцев совершенно не возражал, чтобы аналогичным образом вели себя все окрестные монстры ближайшую неделю. Это сильно сберегло бы ему нервы, да и не ему одному, наверняка.

«А всё-таки интересно, — думал Сиверцев, — правдива ли на самом деле история Психа? Говорит, сознание парня, практически погибшего сорок лет назад в Припяти пересадили в искусственное тело. Надо же, несуразица какая!»

— Сань! — опять окликнул он поводыря. — А ты реально жизнь в Советском Союзе помнишь?

— Помню, — отозвался Псих, на взгляд Сиверцева— мрачновато. — Отчего ж не помнить?

— И как там… жилось?

— Жилось как-то, — вздохнул Псих. — Я уже замаялся об этом рассказывать. Ни о чём другом и не спрашивают.

— Извини, — смутился Сиверцев. — Не подумавши спросил. Но мне и правда интересно.

— Другая это была страна, совсем другая, — словно не услышав его заговорил вдруг Псих. — И люди другие. Не такие злые, как теперь. Доверяли друг другу, помогали… Даже незнакомым. Я как-то в детстве, года три мне было, наверное, ночью в туалет захотел. По маленькому. А темно дома, глаз выколи. И стра-ашно! Сестра дрыхнет, родители на работе в ночную, выключатели все высоко… Так я входную дверь квартирную открыл — замки-то ниже выключателей! И вышел. В подъезде красота, свет горит, и на улице перед подъездом тоже светло, фонарь же на столбе. Ну я и выскочил в палисадник — мы на первом этаже жили, в пятиэтажке. Оросил кустики, и назад. И тут опа! В квартире-то темно! Побоялся заходить, в общем. Так на коврике перед квартирой и уснул, калачиком свернувшись. Хорошо меня соседка заметила. Видит — дверь открыта, в квартире темно, ребёнок спит. Ну и вызвала милицию на всякий случай. Участковый тут же примчался, вошли, убедились, что всё вроде на месте, сестра проснулась, глазами лупает… В общем, уложили меня спать, дверь захлопнули и ушли. Меня даже и не ругал потом никто.

— Н-да, — протянул Сиверцев задумчиво. — И двери в подъезд, говорят, не запирались…

— У нас не то что не запиралась дверь, — сказал Псих, — а и не закрывалась в принципе. К столбу на крылечке за ручку проволокой была прикручена.

— И что, не ссал никто? — полюбопытствовал Сиверцев.

— Ну, не так чтобы совсем уж никто, — признался Псих. — Но очень редко. Да и если словят — свои же так потом вломят, мама не горюй. А сейчас если и застукают — голову в плечи и бегом вверх по лестнице. И ведь реально правильно, что бегом, потому что пулю в ответ получить можно на раз.

Псих помолчал немного, а потом неожиданно признался:

— Знаешь, меня так часто в последнее время спрашивали о жизни в Союзе, что я на манер попки отвечал, привычными блоками: как мужики вытаскивали телевизор под окно на табуреточку, а сами за столом выпивали-закусывали под футбол… Про вот эти запоры на подъездах, мол, не было их. Как дети гуляли допоздна — и ничего. Про то, что мобильников не было и никто не умирал от этого. Стереотипы, одним словом. А сейчас почему-то вспомнил эту историю из детства… Я, честно говоря, её и не запомнил по малолетству, мне родители потом рассказали, когда постарше стал.

— А что, действительно многие про Союз расспрашивают?

— Да практически все. Как пошли по Зоне слухи гулять, что припятьский пацан из 86-го очнулся, так и начали. И, главное, спорят потом до хрипоты — одни считают, что Союз был тоталитарным адом, другие — что могучей империей.

— А на самом деле?

— А на самом деле — и тем, и другим. Сейчас, говорят, за бугор съездить — раз плюнуть. А мне до сих пор не верится. Как это — взял и поехал в Америку или в Европу?

— А чего сложного? — недоумённо переспросил Сиверцев. — Делай загран, получай визу — и вперёд! А то, может, и отменят визы скоро. Хотя, их уже лет тридцать обещают отменить — и никак. Европа-то к нам давно без всяких виз катается, а мы, видать, рылом не вышли без виз.

Псих сокрушённо вздохнул:

— Всё равно не могу поверить. Хотя лично мне это до лампочки: загран мне никак не получить, потому что у меня паспорта вообще нет.

— Думаю, можно восстановить, — предположил Сиверцев осторожно.

— Ага, — скептически возразил Псих. — Как скажу дату рождения, так меня в дурдом сразу и свезут.

— Ну, соври, какие проблемы?

— Так надо ж какие-то данные о себе сообщать — где родился, где учился…

— Подбери паспорт с трупа, — неожиданно нашёлся Сиверцев. — Сталкеры часто документы с собой таскают. Трупу паспорт не нужен, а ты при документе будешь. Правда, имя придётся сменить.

— Ты не первый предлагаешь, — хмуро сообщил Псих. — Тоже, кстати, отличие: мне такое никогда в голову не пришло бы. А сегодняшние люди не видят в этом ничего страшного.

— А ты видишь, что ли?

— Вижу. Только не спрашивай что, я не умею объяснить. А и умел бы — боюсь, никто бы не понял.

Псих внезапно умолк, хотя по интонации напрашивалось продолжение. Кажется, он насторожился. Сиверцев насторожился тоже, поглядел вперёд, в стороны, назад обернулся, но сколько он не вглядывался, ничего тревожного не заметил.

— Что такое? — шёпотом спросил он спутника.

— Сейчас, — тихо ответил тот. — Не врублюсь никак… Вроде вон там, у ограды кто-то живой. Только… не совсем.

«Как это — не совсем?» — тоже не понял Сиверцев.

Сам он ничего особенного не ощущал — вокруг было всё так же серо и тихо, только карканье ворон слабо доносилось оттуда, где они с Психом только что прошли.

Псих, до сих пор вообще не прикасавшийся к автомату, перевесил его на грудь. Глядя на него и Сиверцев взялся за оружие, хотя толком не понимал даже в какую сторону целиться.

Медленно и осторожно Псих сошёл с тропки вправо, миновал низкий колючий сферический куст, который в Зоне именовали перекати-полем, но в отличие от настоящего перекати-поля эти кустики прочно держались за почву и с места даже не думали сдвигаться. И остановился.

Он неотрывно глядел на что-то, скрытое от взгляда Сиверцева кустом перекати-поля, что-то у самой проволочной ограды Свалки.

Набравшись храбрости Ваня тоже обошёл куст, едва не уткнулся Психу в спину и опасливо выглянул у того из-за плеча.

Привалившись спиной к столбику ограды сидел мутант, в котором Сиверцев с удивлением опознал кровососа, только совсем маленького — вероятно, молодого, подростка. Мутанту было явно нехорошо. На висках его кровоточили язвы, щупальца около рта безвольно висели, поза была одновременно и напряжённая, и словно бы бессильная и, вдобавок, пахло от него как в гнойном отделении хирургии, только без запаха медикаментов. Болезнью и погибелью.

Мутант, с трудом повернул голову в их сторону. Голова нетвёрдо покачивалась, похоже, кровососу стоило больших трудов держать её. Взгляд был мутный.

— Опа, — едва слышно произнёс Сиверцев.

В следующую секунду кровосос слабо всхрапнул, тело его слегка дёрнулось, словно от внезапной судороги, а потом он уронил голову на грудь и умер. Во всяком случае, Сиверцеву так показалось.

А ещё секундой позже Ваня заметил на темени кровососа небольшое отверстие. Такое же, как у слепой собаки, подстреленной Филиппычем во время последнего обхода сенсоров. Только белесого червя не хватало. Псих внезапно сцапал Ваню за рукав, отчего тот вздрогнул.

— Пойдём! Скорее! — процедил Псих сквозь зубы и потащил Сиверцева прочь, к тропе, а потом и по тропе, в прежнем направлении.

— Да иду я, иду, — пробормотал Ваня, придерживая рукой автомат и прилагая немало усилий, чтобы устоять на ногах — Псих тащил его железной рукой и довольно быстро. И беспрестанно твердил при этом:

— Скорее! Скорее!

Ограда бывшего НИИ «Агропром» была посолиднее, чем вокруг Свалки — не легкомысленная местами ржавая колючка, а монолитные бетонные плиты. Однако время и запустение коснулось и их: когда-то плотно пригнанные к массивным столбикам и выставленные по ниточке, теперь они где покосились, где накренились, где просели, где выщербились, а в нескольких местах и вовсе упали. Правда, упавших было совсем мало — большая часть сохранила вертикальное или близкое к вертикальному положение.

Здание института хорошо просматривалось, невзирая на множество деревьев, обросших после зимы новыми листиками, но была это не свежая зелень здорового леса или парка, а мелкие тёмно-зелёные листочки с зазубренными краями, жёсткие, будто наждачная бумага. И такие же шершавые. Тиранёшься — кожу до крови стешет, а одежду может и продырявить. Даже неопытный Ваня Сиверцев знал, что от деревьев нужно держаться подальше, потому что они и сами не подарок, да плюс в кронах обитало много неприятной мелочи.

Псих вместо того, чтобы искать убежище в зданиях (Сиверцев знал от бойцов и знакомых сталкеров — убежища там есть, и неплохие), зачем-то отклонился к полю аномалий между Агропромом и Свалкой, а потом и вовсе пошёл вглубь поля, аккуратно огибая опасные места. Ваня в который уже раз за сегодня напрягся и сосредоточился на том, чтобы и не вляпаться никуда, и от Психа не отстать, а это было не так уж и легко.

В итоге Псих вывел к небольшому холмику, оказавшемуся присыпанной чернозёмом кровлей схрона.

Вход в схрон располагался с северо-западной стороны — площадка из нескольких бетонных плит, короткий тупичок под бетонным же козырьком и в торце тупичка запертая на висячий замок массивная, как в уважающем себя бомбоубежище, дверь. Висячий замок на такой двери выглядел примерно как лодочный двигатель на самокате, но оказалось, что он больше для бутафории, чем для охраны. Основной замок (точнее — кодовый модуль основного замка) прятался сбоку, между плитами облицовки, а ключ к нему выглядел как пластиковая банковская карта.

И ещё Сиверцеву показалось, что на бетонной плите перед дверью угадывается силуэт лежащего человека — бетон тут был чуть другого оттенка, чем в остальных местах.

За дверью располагался небольшой тамбур, лестница вниз в два пролёта, снова небольшой тамбур и очередная дверь, опять с хитрыми замками. Псих то цифровой код набирал, то палец к папиллятору прикладывал — отпирал, в общем. Ваня вертел головой, осматриваясь.

Изнутри схрон оказался куда больше, чем ожидалось. Сиверцев полагал, что там клетушка размером как раз с навершие холмика. Ага, сейчас! Сначала они с Психом вошли в достаточно просторное и высокое помещение — примерно пять на пять метров и минимум два семьдесят и высоту, из которого пара дверей вела в смежные, поменьше размером и с потолком на добрых полметра ниже. Одни двери вели в спальню и к санузлу, вторые в кладовую. В спальне были расставлены двухъярусные армейские койки, заправленные синими одеялами, так что тут вполне могла вольготно разместиться компания в десять человек; в кладовой один угол занимал оружейный шкаф, правда вместо оружия он был полон пластиковых бутылок с водой, а напротив шкафа стояли штабеля картонных коробок, судя по маркировке — с чем-то съедобным.

Пока Сиверцев осматривался, Псих сходил запер наружные двери, а потом и внутренние.

— Ну, как пенаты? — поинтересовался он.

— Хоромы! — с уважением оценил Сиверцев. — Я-то боялся, придётся в подвале в обнимку с крысами спать.

— С крысами пусть враги наши спят, — вздохнул Псих. — Вещи во-он там можно кинуть. Ща пожрать сообразим, чайку попьём…

Сиверцев примостил вещмешок в ветхое проваленное кресло и принялся разглядывать плакаты на стенах. Все они были старые, во всяком случае ни одной даты позже 1984 года Ваня не заметил.

На одном на фоне звёздного неба были изображены две руки в крепком рукопожатии; над ними тянулась надпись: «СОЮЗ — АПОЛЛОН», подними — она же, но уже латиницей.

Второй плакат был просто календарём на 1984 год; помимо собственно календаря на нём неведомый художник изобразил букет гвоздик, перехваченный разноцветной полосатой лентой наподобие орденской.

С третьего на Сиверцева глядела и таинственно улыбалась симпатичная, но определённо холодноватая внешне девушка, а надпись гласила: «Зелена Гура, 1982».

Завершал галерею разворот какого-то журнала на тему «Футбольный клуб «Динамо» Киев перед сезоном 1983». Сиверцев узнал только Блохина и слегка озадачился, не обнаружив на плакате легендарного Лобановского.

— Это Анне Вески, — сообщил из противоположного угла Псих.

Сиверцев удивлённо обернулся — Псих стоял к нему спиной и несуетливо рылся в картонном ящике, водружённом на кухонный стол. Казалось, он может перебирать содержимое и неделю, и две, и дольше.

— Где? — на всякий случай уточнил Сиверцев.

— На плакате, — ответил Псих и наконец соизволил покоситься на Сиверцева. — Все спрашивают — кто это? Я и отвечаю: Анне Вески, певица. А Зелена Гура — это городок в Польше, там в восемьдесят втором проходил музыкальный фестиваль, где она и прославилась.

Сиверцев перевёл взгляд с футболистов на холодноватую девушку.

— А что она пела? — полюбопытствовал Ваня.

— Песни, — фыркнул из угла Псих и вдруг достаточно музыкально пропел: «По-за-ди крутой поворот, По-за-ди обманчивый лед».

— Не слышал? — спросил он уже нормальным образом.

— Не-а, — признался Сиверцев. — Никогда. А должен был слышать?

— Не знаю, — вздохнул Псих. — В моё время Вески очень популярная была. Не так, конечно, как Пугачева…

— Пугачева? — Сиверцев удивлённо вскинул брови. — А что, в твоё время она уже пела?

— Ха! — осклабился Псих. — Пугачева уже пела, когда я ещё в школу бегал, в семидесятые!

— Фигассе, бабка даёт! Это сколько ж она лет на эстраде?

— Много, Ваня. Много. Знаешь, я когда впервые после… пробуждения увидел телевизор и в нём Пугачеву — чуть не прослезился, веришь? Как первое письмо от родителей на службу. Ниточка к дому…

Сиверцев не служил, и, тем более, не выходил из комы в совершенно незнакомом и чужом мире будущего, поэтому сердцем понять Психа ему было трудно, но умом он догадывался каково это — отыскать что-либо знакомое в подобной ситуации.

А в следующую секунду Сиверцев вспомнил недавнюю смерть молодого кровососа у ограды свалки и все плакаты с гвоздиками, футболистами и певичками разом вылетели у него из головы.

— Да, Саня, — серьёзно произнёс он. — Всю дорогу хотел спросить: а чего ты так подохшего кровососа испугался?

Псих, до того возившийся по кухонным надобностям, на несколько секунд замер. Потом вновь шевельнулся, размешивая что-то в стальной нержавеющей армейской миске времён недоразвитого социализма. С полминуты Сиверцев слышал только металлическое позвякивание ложки о миску.

— Ты на голову его смотрел? — наконец спросил он.

— Ты фистулу имеешь в виду? — уточнил Сиверцев, потому что больше Психу бояться было, вроде бы, нечего.

— Что?

— Фистулу. Отверстие, — пояснил Сиверцев. — На темени.

Псих опять умолк; в наступившей вновь тишине отчётливо зашумел маленький чайник на маленькой спиртовке.

— В общем, да, — глухо подтвердил Псих. — Я имею в виду именно эту дырку.

— Вообще я уже такое видел, — брякнул зачем-то Сиверцев, прикидывая — отправился всё-таки ролик с заимки в институт или так и завис в локальном сегменте? По идее должен был уже уйти, даже невзирая на отвратительную связь.

Псих неожиданно прекратил звякать посудой, поставил миску на стол и повернулся к Сиверцеву.

— Видел? — спросил он недоверчиво. — Где?

— Около заимки, — растерянно принялся рассказывать Ваня. Недоверие Психа его озадачило. — Только там не кровосос был, а слепая собака. Сунулась прямо к нам, в одиночку, ну и пришлось пристрелить. Глянули — а на темени у неё такая же фистула, как и у кровососа. И паразит какой-то вроде червя в ней прячется.

— Белый такой? — хмуро уточнил Псих.

— Ага, белый или скорее светло-серый. Но светлый, да.

— Холера, — выругался Псих и лицо у него сделалось озабоченным.

Он отошёл к столу и полкам, пошарил на одной из них и принёс распечатанную карту Зоны. Точнее, не всей Зоны, а самой старой её части, от АЭС на севере до бывшего первого южного кордона.

— Ну-ка, покажи — где это случилось, — велел он Ване. Тот отыскал нужное место и довольно уверенно чиркнул ногтем по бумаге:

— Вот тут! Около жиденького такого леска, примерно в километре от заимки. В леске ещё всё время верещал кто-то, противно так, аж мороз по спине.

— Вот дьявол, — пробурчал Псих. — Плохо! А с кем ты тогда был? Не сам ведь?

— С Филиппычем, начальником охраны, — честно сознался Сиверцев. — А что?

— Пытаюсь понять — кого он выслеживает. Скорее всего тебя, Ваня.

— Кто выслеживает? — нахмурился Сиверцев. — Ты о чём вообще?

— Кто-кто… Суперконтролёр, пси-монстр, как хочешь называй. Тот, кто выманивал и уводил сталкеров прошлой осенью. Ты-то должен помнить! И тот, кто охотится на всех, знающих о дупликаторе. Не делай невинную рожу, Ваня, о дупликаторе ты кое-что слышал, мне Тараненко сказал. Так что все мы под колпаком.

Сиверцев ошарашенно глядел на Психа и пытался осознать — в какой очередной переплёт его угораздило вляпаться.