Держиморда

Глава 21

— Представьтесь, пожалуйста! — я, как можно ласковей, улыбнулся чинуше.

— А что, будете угрожать моей семье? — вскинулся похожий на боевого воробья, нелепый человек.

— Напротив.

— Секретарь окружного акцизного управления губернский секретарь Титов Савелий Ефимович.

— Савелий Ефимович, раз вы такой бесстрашный человек, прочитайте, пожалуйста, вот этот документ. — я протянул чиновнику лист с протоколом допроса Сил Силыча:

— Только, будте любезны, громко и четко все зачитайте.

Смерив меня уничижительным взглядом, губернский секретарь вытянул перед собой руку с протоколом, и зычно, как средневековый глашатай, стал зачитывать текст с показаниями купца.

— Как видите, уважаемые сограждане, конкретный предприниматель, которому пытались по-быстрому скинуть товар моего покойного знакомого, дает показания, что человек, договаривающийся с ним об этой сделке и получивший часть денег, назвавшийся мной, внешне на меня совсем не похож. У кого еще остались ко мне вопросы, по данному делу? Нет? Ну тогда предлагаю перейти к голосованию. Кто за мое предложение, прошу поднять руки. Счетчики, считайте, пожалуйста.

Через десять минут были подведены итоги открытого голосования. За мое предложение проголосовало триста сорок два человека, против одиннадцать, воздержавшихся не было.

Пока члены счетной комиссии оформляли протокол и подписывались, я продолжил.

— Товарища, разрешите мне, как избранному начальнику народной милиции сделать пару объявлений.

Первое — народная милиция Адмиралтейской части Санкт-Петербурга объявляет дополнительный набор сотрудников. Предпочтение будет сделано в пользу людей, умеющих обращаться с оружием. Физические недостатки препятствием для зачисления не являются, все будет решаться на собеседовании. Собеседование будет проводиться в нашей штаб-квартире, адрес ее местонахождения и записаться на прием, можно будет у ответственного секретаря.

И еще одно — возле здания народной милиции будет висеть особый почтовый ящик. Ежедневно я лично буду доставать оттуда корреспонденцию. Если кто-то хочет пожаловаться на любое лицо, ваша жалоба будет рассмотрена мной лично и по ней будет принято решение. Если в бумаге вы попросите сохранить ваше имя в тайне, оно будет сохранено в тайне. Вы можете писать мне о любых преступлениях и злоупотреблениях, я постараюсь помочь каждому. А теперь предлагаю считать сход закрытым, у меня очень много работы.

— Что, гражданин начальник, на квартиру едем? — обернулся ко мне Тимофей, когда мы отъехали от все еще что-то бурно обсуждавшей массы людей.

— Нет, у нас еще один адрес для посещения — дворец великой княжны Ксении, на набережной реки Мойка. Давай, правь туда.

— С этими, что делать будем? — Тимофей кивнул на лежащих в телеге уголовных. С того момента, как в кармане у возчика появился пистолет, он стал значительно бойчее.

— Пусть поживут пока. Сегодня или завтра в какую ни будь тюрьму сдадим.

— Слышь, ты, фраер позорный. — повернул ко мне свою бледную физиономию гопник «почти без пальцев»: — Ты за мое увечье ответишь, я им скажу, и они тебя потеряют…

Его наезды я оставил без внимания, потом мы вспомним все.

— Ваше благородие, а там, на Мойке что?

— Домик интересный. Ты просто двигайся мимо медленно и все, после чего домой поедем.

Дворец великой княжны Ксении представлял собой симпатичный, трехэтажный особняк, построенный в стиле эклектика, с фасада здания доминировала широкая лестница, двумя рукавами ведущая к главному входу великокняжеского дворца. Сейчас там толпились и что-то громко обсуждали какие-то люди, из открытого окна первого этажа торчал раструб патефона, что издавал трудноразличимую, пронизанную шипящими звуками, мелодию. Над входом во дворец был прибит к стене транспарант, где на черной тряпке белыми буквами было выведено «мы враги государства».

Стоящие у тротуара, перед дворцом, небольшой отряд моряков с винтовками, проводил меня пристальными взглядами, но ничего не сказали, мы с Тимофеем тоже постарались не задерживаться в этом опасном месте.

Во дворе нашей штаб-квартиры меня ожидал десяток человек, желающих поступить на службу. К сожалению, половина из них была гимназистами или учащимися реальных училищ, с горящими глазами и поголовно вооруженные разнообразными револьверами, правда, у двоих не было патрон. Остальные были отставными солдатами, уволенными из Императорской армии по ранению, но конечности отсутствовали только у двоих. Трое были относительно целыми, только у одного из них, артиллериста лицо было настолько обезображено, что он носил все время гуттаперчевую маску.

Солдат я передал вахмистру, школяров пообещал записать в специальный отряд юных оперативников, но при условии предоставления письменного разрешения от родителей.

— Ну а на сегодня, господа, вам будет предоставлена возможность пройти проверку физической готовности в службе. Через два часа жду вас здесь. Если у кого есть военная форма, желательно солдатская, хотя бы шинель и папаха, и он случайно явится в ней, это будет для кандидатов существенным плюсом.

Связанных бандитов препроводили в кладовую, где маялся в одиночестве Илья Соловьев, велел поставить им там старое ведро и без меня дверь не открывать.

Попив чаю с руководством отдела, куда вошли вахмистр и ответственный секретарь, мы приступили к обсуждению планов на будущее.

— Сегодня вечером еду в казармы егерского полка, за оружием. Товарищ Куценко, ты едешь со мной, поможешь проверить, чтобы нам ерунду не подсунули за наши деньги. А завтра у нас большое дело. Хочу переехать в помещение попросторнее.

— Куда? — живо заинтересовались мои визави.

— Дворец гражданки Ксении Романовой. Но есть сложность. Хозяйка-то с мужем в Крым уехала, а в оставленную без хозяйского пригляда хату какая-то шантрапа заселилась. Подозреваю, что анархисты, судя по лозунгам. Их там человек сто, на первый взгляд. Что думаете?

— Анархисты нас к себе пустят? — осторожно спросил ответственный секретарь Платон Иннокентьевич.

— Конечно, нет. А зачем им нас к себе пускать?

— Тогда как, Петр Степанович?

— Пока думаю, надеюсь, что завтра утром, весь план у меня в голове сложится, и я его смогу рассказать. А сейчас отправте пару ребят в ближайшие аптеки. Мне надо, чтоб было закуплено много селитры и немного горчицы.

Раздав задания, я приступил к проведению допросов.

Первого бандита я лично достал из кладовой и отвел в ванную комнату, где посреди широкого помещения стояли стол с двумя табуретами и широкий березовый чурбак, придавленный ржавым топором сверху. У ножек ванны лежал и злобно щерился, покрытый рубцами шрамов, страшный как черт, Треф.

— Садись. — я подтолкнул к табурету молодого бандита с, перемотанными бинтами, кистями рук: — Фамилия, имя, год рождения, место жительства.

— А не пойти ли тебе начальник на хер? — недобро ощерился осмелевший бандит: — Когда доктор будет? Когда жрать дадите? Давай, вези в Кресты или еще куда…

— Так, некуда тебя везти, любезный. Твои коллеги все тюрьмы расформировали…

— Чего?

— Я говорю, что все тюрьмы разгромили бандиты вроде тебя.

— А, ну так и есть. Мы, когда революционеры Литовский замок громили, туда красного петуха пустили. Ну и надзирателей, когда те разбегатся стали, немного ножиками пощекотали. Так что, ваше благородие, некуда вам меня девать… — бандит, радостно улыбаясь, издевательски развел руки в стороны: — Ты же меня, все равно, выпустишь, куда ты денешься. А потом, ваше благородие, ходи и оглядывайся. Наш пахан сказал, что сейчас всех легавых надо, как вшей, повывести, чтобы больше не было вас. И тогда уже фартовые вздохнут спокойно.

— Жаль только, что в эту пору прекрасную, жить не придётся ни мне, ни тебе — продекламировал я Некрасова.

— Чего?

— Я говорю, что ты до этой поры не доживешь.

— Что это я не доживу? Я еще молодой, поживу еще. А вот с тобой…

— То, что со мной будет, ты решать точно не будешь. А вот с тобой все просто. Тебя расстреляют завтра. Будешь свои данные говорить, или как безродного тебя закопать?

— Ты меня, лягаш, не пугай. Нет у тебя прав меня жизни лишать. Сам за это на каторгу пойдешь, а ужо тебя там ребята встретят.

— Права нет, а возможность есть. Ты, думаешь, что тебе можно людей резать, почем зря, а я буду с тобой возится? Сказал, завтра расстреляю, значит расстреляю.

— Что-то ты на легаша не сильно похож. Ты какой-то фуфел. Настоящий легавый меня бы табачком угостил, чаем с сахаром или баранкой, и спрашивал, под кем я хожу, где наша хаза.

— Мне это неинтересно. Я сейчас тебя ликвидирую, на куски порублю, тебе же все равно без рук жить незачем. Собаку твоим мясом покормлю и потом дам ему твой сапог понюхать. Вот Треф меня на вашу хазу и приведет…

— Треф. Слышал эту кличку. Вот это он и есть. Правда, Треф? Малыш, хороший пес.

Услышав свою кличку, пес пару раз махнул обрубком хвоста, не сводя с жулика плотоядного взгляда.

— Ну что? Расскажешь мне, что ни будь, интересное? А я тебе послабление за это сделаю.

— Да иди ты, скоморох хренов. Ты, наверное, раньше в балагане работал? Клоуны Бом и Бим?

— Парень, я тебе всю правду о твоем ближайшем будущем рассказал, а ты кобенишься. Завтра тебя расстреляют, ибо, с такой поганью, возиться я не хочу. Ты все равно человек уже конченный, тебя не перевоспитаешь. Ты лучше сегодня о Боге вспомни, попроси прощение у тех, кого погубил…

Жулик самозабвенно ржал, пока я вел его обратно в кладовую, эмоционально тряся перевязанными кистями. Смех его немного ослаб, когда я отобрал у каждого из них по одному сапогу, тщательно упаковав их в полотняные мешочки, что нашел на кухне. После того как я захлопнул дверь, строго указав вооруженного инвалиду, сидящему на табурете в коридоре, без меня кладовую не открывать, за полотном долго и напряженно о чем-то шушукались.

К пакгаузу на территории егерского полка наш маленький обоз прибыл с наступлением сумерек, когда офицерство, опасающееся оставаться на службе в вечернее время, уже покинуло территорию полка. Всех гимназистов я переодел во взятые у инвалидов шинели и шапки, двое ветеранов изображали вооруженный конвой, блестя в редких отсветах уличных фонарей блеском, примкнутых к винтовкам, штыков. Толпа болтающихся вокруг казарм солдат на наш маленький отряд не обратила никакого внимания, мы, переодетые в такие же шинели, сливались с многочисленной, многоголосой, но безликой толпой в форме. Увязавшийся за мной Треф, которому надоело сидеть в замкнутом пространстве квартиры, в обществе не любимых им солдат, гордо ехал на телеге, свысока поглядывая на идущих сзади гимназистов.

Гимназисты, вереща от восторга, ведь они попали на настоящий военный склад с оружием, таскали тяжеленые ящики. Вахмистр досконально проверял содержимое ящиков на соответствие моему списку. Я же отвел в сторонку блестящего, как золотой червонец, зауряд-прапорщика, который любовно гладил свою грудь в области сердца, где под толстым шинельным сукном грел его сердце конверт с иностранной валютой.

— Господин прапорщик, у меня к вам еще одна просьба, небольшая. Мне бы на несколько дней у вас получить три десятка противогазов.

Кладовщик выпучил на меня глаза:

— Зачем вам, ваше благородие, противогазы? И что значит на несколько дней?

— Да тут такая нелепица вышла. Обратился ко мне знакомый режиссер, хочет синему снять, про войну. И у него в одной сцене немцы проводят газовую атаку на наши позиции, а оттуда встают израненные и потравленные… — я рассказал, застывшему с открытым ртом, начальнику склада, краткий пересказ картины «Атаки мертвецов» и он проникся важностью момента, у прожженного тыловика даже глаза предательски заблестели.

— Ну раз такое дело, то, конечно, расстараюсь и дам вам двадцать пять масок Кумманта я вам на несколько дней дам. Только обязательно верните, ваше благородие.

— Все непременно верну, не сомневайтесь. Сколько я вам должен?

— Если на время и для благородного дела…Ничего не возьму. — и кладовщик, очевидно, чтобы избежать соблазна, спрятал ручки за спину.

— Может быть, пулемет вам в залог оставить? А когда маски возвращать буду, вы мне его вернете.

— Нет, благодарю вас, я вижу, что вы благородный человек и свое слово не нарушите.

— Вы тоже образец патриотизма и обладатель широчайшего кругозора, с пониманием важности киноискусства для воспитания самых широких слоев населения.

И два благородных и почти честных человека церемонно раскланялись.

Наконец, все оговоренное было погружено на телегу, влекомую недовольной Звездочкой, после чего мы двинулись в обратный путь. Инвалиды ехали на телеге, а гимназисты бодро шагали сзади, пытаясь отбывать шаг, но, все время, сбиваясь с ноги.

Я шел пешком, дердась рядом с телегой, скрипящей особенно громко, так как, вес закруженного на нее военного снаряжения и инвалидов превысил все допустимые нормы, когда в моей голове мелькнула неожиданная мысль.

— Владимир Николаевич! — я повернулся к вахмистру: — Вы до нашего расположения сами доберетесь?

— Конечно, Петр Степанович. Что-то случилось?

— Нет, Владимир Николаевич, блеснула одна мысль…

— Понимаю, дама…

— Что вы, господин вахмистр. Не поверите, но тоже игрушки для больших мальчиков.

До казарм лейб-гвардии Кирасирского полка мы с Трефом добирались больше часа. Когда мы вышли к улице Шпалерной, было уже совсем поздно, в окнах обывательских домов уже стали тушить огни.

В казармах кирасир порядка было чуть больше, чем, например, у егерей.

— Ты куда, пехоцкий?

— Я из Егерского полка, делегат. Мне к унтерам надо, где-то они у вас собираться должны.

— А ну, шагай за мной.

Военный запустил меня в трехэтажное здание казармы и зашагал по лестнице вверх, приглашающе махнул рукой.

Если ты был в одной казарме, то, считай, что побывал во всех. Большие залы, трехэтажные нары, кучи шинелей и шапок, сапоги с сохнущими портянками, гул голосов, тучи махорочного дыма и вонь от немытых тел, очередная каптерка, где, плотным кружком сидели унтера, окружив стол с немудрящей закуской.

Когда мы с Трефом, вслед за часовым, вошли в помещение, на нас, как огни прожекторов, скрестились с десяток сердитых взглядов.

— Что тут пехота позабыла? — из-за стола встал высокий, широкоплечий, вахмистр.

— Где пяхота? — пьяно завопил младший унтер, до этого блаженно спавший лицом на столе.

Он встал, развернулся в нашу сторону, и вдруг, бросив взгляд на ощерившегося в оскале Трефа, испуганно взмахнув руками, сделал два неуверенных шага назад, споткнулся о табуретку, после чего на пол полетели оба.

— Леха, что с тобой? — слабо барахтающегося на полу унтера подхватил десяток сильных рук и рывком, поставил на ноги.

— Тут эта! — Леха, не отрываясь, смотрел на рычащего добермана: — Собаку проверить надо!

— Да что случилось, то, Леха?

Только отведя унтера в сторону, его коллеги, на время забыв о нас с Трефом, с трудом выяснили, что Лехин кум, служивший во втором Московском полку, примерно десять дней назад попал в неприятную историю. Во время поиска контрреволюционеров, кум, в составе сводного отряда своего полка, нарвался на скандального господина. Что уж стало причиной скандала, кум не говорил, но господин достал пистолет и стал, довольно таки ловко, отстреливатся от, опешивших от его прыти, солдат. Но, сила на стороне больших батальонов. Господина зацепили пулей, дав пару залпов в подворотню, куда он успел заскочить, а потом вымещали злобу и страх, долго тыкали штыками в недвиженное тело. А куму не повезло. При убитом была злющая собака, мастью похожая на мою, которая успела укусить кума за ляжку, а второго бойца — за руку. Собаку забили всем, чем могли. Укушенный в руку солдат, через пару дней, забыл о своей травме, а вот кум до сих пор лежит в городской больнице с гниющей раной на ноге. Доктора советуют продолжать перевязки, но многомудрый кум понял, что у него бешенство в латентной стадии.

— Нет, господин унтер, моя собака не больная, бешенства у нее точно нет, воду она пьет нормально, слюна из-за пасти, не бежит… Как вашего кума зовут и в каком он корпусе лежит?

— И зачем тебе, пехота, это знать?

— У меня есть доктор знакомый, он как раз про бешенство научную книгу пишет. И еще про разные болезни, что от зверей человек может получить. Вот, может быть его ваш кум интересен будет с точки зрения научного прогресса, и он скажет, что за беда у того приключилась.

— А, ну тогда конечно. Он во флигеле лежит, что у морга находится, а фамилия кума моего — Петров. Савелий Петров.

— Понятно, я завтра доктора увижу и про кума вашего ему все обскажу.

— Ну а пришел то ты мил человек зачем? — остро взглянул на меня бородатый тип лет сорока, с широким галуном поперек красного погона.

— Я господин старший вахмистр, дело имею до человека, который ремонтом кирас занимается. Вы же кирасиры гвардейские, так что кирасы у вас же должны быть.

— Болван ты, пехоцкий. Нет в кавалерии звания старший вахмистр! — заржал бородатый, а вслед за ним и остальные присутствующие.

— Звания может и нет, а старший вахмистр есть. Вот по вам видно, что вы не просто вахмистр, а очень даже старший. — принял я строевую стойку в комплекте с придурковатым, но решительным лицом, что так нравится командирам всех мастей.

— Молодец пехота! — вахмистр встал и потянулся: — Ну пойдем, потолкуем.

Разговаривали мы на широкой лестнице. Очевидно, что мой собеседник мужчиной был авторитетным, так как появившиеся на лестнице солдаты предпочитали спуститься или подняться по другой лестнице, лишь бы не мозолить глаза моему визави.

— Говори, что хотел. И придурка прекрати изображать. — сразу обозначил структуру разговора строгий унтер.

— Как скажете. Имею я задание от режиссера, с которым я подрядился работать при съемке фильма, чтобы найти двадцать — тридцать кирас. Можно не первой свежести, но надо найти.

— И надолго вам нужны кирасы? Сколько съемки будут продолжаться?

— Да тут такая закавыка получается. Фильм будет сниматься по новой технологии, по последнему слову техники. Там, если в кирасира пуля попала, просто на поверхности кирасы как бы маленький взрыв образуется. Ну, а потом все как положено — дыра в металле, кровь, обрывки одежды. Так что с возвратом может случиться полнейший аллес капут. Нам бы одну, хотя бы старенькую, чтобы попробовать, технологию такой съемки отработать, а потом можно будет и партию побольше приобрести. На фильм бюджет выделен… — я потер пальцы друг о друга в международном жесте, но, увидев огонек алчности в глазах вахмистра, добавил: — Но в пределах разумного, та как, может получится, что проще будет на Путиловском заводе формы похожие, прессом выбить.

— Ладно, будет тебе сейчас кираса. Пять рублей давай. — Получив деньги, вахмистр исчез в темноте ночи. Я прождал его возле казармы минут сорок, продрогнув с псом на пару. Наконец, когда я уже решил, что меня просто наипали, вдалеке показался знакомый силуэт с мешком на плече.

— На, держи. Хорошо, что на нашем складе одна завалялась. Ты, если соберешься много брать, заранее все обговори.

— Ладно, спасибо, так сказать, за сотрудничество. — я взвалил на плечо нетяжелую ношу: — Приятно с вами иметь дело.

— Погоди. — вахмистр придержал меня за мешок: — Как фильм будет называться? И Вера Холодная в нем будет играть?

— С госпожой Холодной пока ведутся конструктивные переговоры. А фильм пока имеет рабочее название, которое может измениться. Пока называется фильм — «Ленин в Польше.»

— Ух ты! В Польше! — восхитился вахмистр: — Про ляхов, наверное. Надо будет сходить. А Ленин — это что?

— Ленин это не что, а кто. Так зовут странствующего рыцаря. У него в детстве старшего брата король повесил за заговор, а теперь младший брат вырос и всем мстит за старшего. Счастливо оставаться.

Зачем мне эта дурацкая кираса, рудимент прошлого, в которых красовались лощеные императорские гвардейцы? А мне стало страшно. После того, как сопливый мелкий бандюг чуть не застрелил меня из своего браунинга, мне стало страшно. Почему-то стало казаться, что если меня убьют в этом странном сне, я не проснусь, как это обычно бывает в снах с плохим концом. Пришла уверенность, что моя смерть в этом сне принесет мне что-то очень плохое, а что — я не хотел даже задумываться. И я озаботился вопросом личной безопасности. Кевларового жилета я здесь не найду, а нашивать на одежду броневые пластины внахлест — дело сомнительное. Я вспомнил, что читал, как в конце войны наши, советские генералы одели бойцов штурмовых саперно-инженерных бригад стальные кирасы. Не знаю, как насчет противодействия пулям пулеметов или винтовок, сильно сомневаюсь, что такая примитивная защита от них убережет. А вот от автоматного огня, кираса, одетая на ватную телогрейку, вполне спасала. Вот и решил я найти существующие здесь кирасы и испытать их, как вариант защиты себя, любимого, и своих людей.